Дом Самоубийц. 7-1

7-1

Почему нельзя оглядываться уходя? Кто это сказал? Потому что трудно, или потому что запрещено? Я чувствую, как где-то рядом ходит маленький пухленький человек в старомодном котелке и с тросточкой через левую руку. Он носит пенсне, и безукоризненно белый уголок выглядывает правильным треугольником из кармана его чёрного костюма. Всегда начищенные ботинки стучат где-то рядом, тук, тук, тук… Но когда из внутреннего кармана он вдруг…, я уже только пожму плечами, ведь это – уже не моё дело. Мы уже знакомы. Мы уже давно знакомы. Он старомоден, и я старомоден. Мы с ним очень консервативны. Он меня укоряет тем, что я люблю пиво, и хочет приучить пить коньяк под лоскуток лимона, но у меня от коньяка изжога, и поэтому я, в таких случаях, пью хорошую водку. К хорошей водке он не имеет никаких претензий. Но только к хорошей. И тогда мы неспешно сидим у него в кабинете, при свете камина, и я рассказываю дальше.

Он привыкал. Он привыкал ко всему, что случалось, а случалось не так уж много. Может быть, поэтому он и привыкал. Он прибрался в коридоре. И нашёл в ванной бритву. Очень острую. Это его весьма обрадовало, когда он соскребал с себя многодневную щетину. В овальном зеркале напротив отразилось посвежевшее лицо, и тогда он нашёл овальное зеркало. Он водрузил его напротив входной двери в прихожей, а наутро овальное зеркало появилось и на двери. И стучал маятник в вечном своём коридоре. И у него не было начала, но, может быть, был конец? Или это кольцо? И разрыв его как раз меж двух зеркал? Или это – точка слияния? Он вновь и вновь находил буханку чёрного в шкафу, а в холодильнике – тушёнку, лук, картошку, помидоры… И он баловал себя супами, борщами, котлетами, салатами. Он стал хорошо питаться, на щеках появился определённый румянец, и вроде бы как, сами щёки стали позаметней. Водку он пил, но не каждый день, зачем же каждый день? Не хватало ещё стать алкоголиком. И ему очень не хватало жены.

Не спеша тянулось время, куда теперь ему спешить? И было ли оно вообще? И если есть, то какое?

Да, он привыкал. Он привык к мягким тапочкам, причём очень быстро, намного быстрее, чем раньше думал. И отвык иметь желание швыряться табуретками. Но ему всё равно было скучно. Совершенно скучно. И тогда он нашёл фонарь.

Он спустился на тринадцатый этаж. Там всё было также вязко, плесневело, гулко, но совсем не страшно. Он даже усмехнулся своим прежним страхам. По-прежнему, лампочка под потолком, слишком далёкая и слишком тусклая, чтобы иметь при себе мошкару. В руках его – мощный фонарь,  и поэтому приржавленная к стене велосипедная рама вызывала только сочувствие. Капала вода. Свет фонаря не освещал, скорее, очищал пространство. Позвони в колокольчик, вдохни утро.

Фонарь упал светом на дверь квартиры номер “2”, скрывающей коляску. Но что-то двинуло кисть влево, страх наверное… или время ещё не пришло. Рисованое время на грязной стене. Сколько сейчас? А Бог его знает. Но Бог ничего не знает. Он тоже догадывается. Ему интересно жить. Маленький пухлый человек усмехнулся. Тихо шуршал камин.

Он толкнул дверь квартиры, которую выбрал его фонарь. Над этою квартирой потолок, испачканный истиной. И здесь есть потолок. Потолок всегда есть.

Не всегда…

Темно. Фонарь – это хорошо, но хотелось бы побольше света. Но свет – не водка в холодильнике. Луч фонаря пошёл ощупывать стены. Обои, обои, рваные обои, старые обои. Запах тлена. Тишина. Позвони в колокольчик, вдохни утро. Но где найти колокольчик среди тяжёлых колоколов? Стучат шестерёнки на башне. Звонарь пьян.

Луч света выцепил из темноты дверной проём. Туда? Ладно. Он очутился в комнате, когда-то бывшей чьим-то кабинетом. Посреди неё тяжёлый стол, на нём лампа, старинный телефон. В стене камин. У стен шкафы. Огромные шкафы. А под ногами чудесной мягкости ковёр. И здесь было тепло. Пустые шкафы. Без полок и пыли. Пробитый в середине стол водопроводною трубой. По ней, ржавой струйкой, стекала вода, образуя на поверхности стола небольшую тёмную лужицу. Рядом с  камином  аккуратно сложены деревянные идолы. Сожги идолов! И тогда он растопил камин. Свет неровным крылом обежал комнату. Он оглянулся. Огонь играл пылинками на ровной поверхности стола и вспыхивал золотыми переплётами в глубине тяжёлых книжных шкафов.

Заиграла тихая музыка. Книги, сокровище! Тепло, и в глубине мерцает кресло. Уютное и мягкое. Это намного лучше, чем голая кухня и водка в холодильнике! И в голове рождалось тёплое чувство предвкушения. И это всё моё! Какое сокровище я нашёл! Чудесной мягкости ковёр. Он не спешил, он смаковал своё предвкушение. Он наслаждался обладанием. Он думал, что станет учеником мастера, но надеялся обрести магию и тайное знание. Он полулежал в уютном кресле, зажмурив веки, и под веками его быстрее ветра проносились картинки своего будущего, когда он сам станет Великим Мастером, и сможет обрести свободу. Он понял, что нашёл смысл всему. И от этого стало хорошо. Трещал камин, задорно щёлкая брызгами. Тепло. И очень хорошо. И надо было много раньше обуздать свой страх, и спуститься сюда. Ведь его уже приглашали как-то раз. Помнишь? Холодный сквознячок шуганул пламя. И что-то вдруг изменилось. И что-то засмеялось. Огонь. Огонь был яростным и диким. Злорадным. Он разгорелся уже невыносимо. И разгорался дальше. Стало жарко. Но сквознячок носился по кругу. ХаК! С треском лопнуло полено. Потом ещё одно и ещё. Взопили скрипки! Тяжёлым пламенем обрушился орган. Из потолка с диким визгом пробилась ржавая труба и ХАК! растрещила в опилки гладкую поверхность стола. Проснулся пьяный звонарь, ударил в колокола. Посыпалась штукатурка. Книжные шкафы накренились и разлетелись в щепы. Золочёные переплёты, стирая друг дружку, полетели на пол. Но долетали уже пылью. ХАК! трещали поленья. Он закричал. Он хотел спасти книги, не дать им упасть, но встать не мог. Его держало кресло. Хромированными подлокотниками уперевшись в бока. Колёсико скрипело о чудесной мягкости ковёр. Всё рушилось, всё рушилось, всё…

Не надо было сжигать деревянных идолов.

Колёсико ковёр взрезало…

Но упали тяжёлые шторы, и свет серого утра проник в этот хаос. И тогда погас камин, осела пыль, и одинокая скрипка грустно звучала в холодном воздухе, подобно шпилю Башни в хмуром небе. Исчез камин, и стол, и ковёр, и кресло, лишь только огромная куча мусора привалилась к стене хребтистой усталой спиной. Рядом валялся помятый фонарь, разбитое стекло и вывалившийся зрачок лампочки. Играй скрипка! Здесь есть над чем играть. И деревянные идолы здесь совсем не причём. Вон они лежат безобидной горкой. И инвалидное кресло хитро так выглядывает из-за косяка.

Повесить шторы на место? Сперва позвони в колокольчик…

Потом он пришёл снова. И снова серое утро в окнах. Здесь всегда утро. Он присел рядом с грудой мусора. Пепел, какое-то тряпьё. Он начал разгребать хлам в стороны. Потом он наткнулся на что-то твёрдое, и вытянул из хлама лопату. Так он нашёл себе работу. Каждое утро он приходил сюда. Потому что, когда он не хотел идти, его холодильник оказывался пуст. Но дело не только в этом. Однажды, он откопал телевизор. Телевизор показывал вполне исправно. Потом он нашёл видеомагнитофон и пару кассет. Иногда он находил книги, в основном детективы, но попадалась и фантастика. Но больше всего он радовался, когда удавалось найти новую кассету. Тогда он считал день удачным. Ему попадалось много разных приятных вещей, даже шампуни, мыло, бритвы, туалетная бумага. Он радовался поначалу всему, потом привык. Посреди комнаты торчала ржавая водопроводная труба. Ему иногда удавалось откопать что-нибудь более глобальное, например, ковёр, мебель кое-какую, даже очень неплохую люстру. Постепенно его жилище становилось всё более уютным. На полах появились ковры, на потолке – люстры. У стен застыли шкафы. Весьма удобные кресла заняли почётный караул у торшеров, а на окнах колыхались занавески. На солидной тумбе стояли телевизор и видеомагнитофон, и кассеты, кассеты, кассеты…

Уходили дни. Он работал изо дня в день, не особо напрягаясь, но не особо и послабляясь. Иногда появлялось инвалидное кресло, как бы посмотреть, но не мешалось и не путалось под ногами. Маятник качался также плавно, также бесповоротно, также методично. Звонарь мертвецки пьян. Всё, как прежде. И как всегда. Маленький человек прикурил сигару, предложил мне. Я как всегда отказался. Я не люблю сигары. Но он не обижается. Вот если бы я ему предложил свои сигареты, он бы обиделся, и поэтому я молча прикуриваю свою и бросаю спичку в пепельницу. Он замечает, что вроде бы стало холодновато, и кидает пару идолов в камин. Мы молча курим. Мне нравится с ним курить. А ему нравится говорить со мной. И поэтому мне многое прощается. Мне часто приходится говорить людям, что я по ним скучаю, на самом деле, я никогда и ни по кому не скучал. Во мне живёт опасная зверюга. Я даже не знаю насколько опасная, а маленький человек знает. И поэтому мы курим вместе. Мне нравится с ним курить, а ему нравится говорить со мной.