Три главы

Александр Петрович Митрин

       «Ничего не откладывай на потом», – повторял он каждое утро себе. Но правильная эта мысль тонула в болоте повседневной суеты.
       Ведомственная квартира в центре уже была потеряна в результате размена и ударов судьбы. Из обшарпанного дома на краю города в пять часов он выходил на работу уже совершенно утомленным. Вязкая усталость мучила его несколько месяцев подряд, причину установить не удавалось. Выглядел он старше своих сорока двух, был худ и сутул. Небесного цвета глаза, если смотрели на вас в упор, могли показаться колючими, а лицо – волевым. Но это не соответствовало действительности. Плыл он по течению, жалуясь на изнурительную службу и думая о неудачном стечении жизненных обстоятельств.
       Возле контейнеров с мусором его ждала потрепанная казенная «Волга». В одном из помойных баков рылся старик, в другой – залезла бездомная собака. Водителя, спавшего на заднем сиденье, Митрин разбудил стуком зонтика в боковое стекло. Пространство настолько насытилось влагой, что казалось, будто близлежащие строения и все вокруг погрузилось на дно гигантского аквариума. 
       Дверца долго не открывалась, заело замок. 
       – Ты хотя бы ручку дверную починил. 
       – Да я и так вам открою, Александр Петрович. Отвертка для чего? – говорил шофер Володя, закуривая и включая мотор. – Может, махнем по набережной?
       – А зачем? – спросил Митрин. 
       – Там бронетехника, будто на параде... 
       – Нет, давай через центр. Я спешу, у меня сегодня много всяких дел.
       Они поехали сквозь капроновые сети дождя. Митрин смутно вспомнил про сон о письме, которое писал якобы своему приятелю, но не придал этому особого значения. Лучше вообще прекратить спать – в иллюзорном мире тяжелее, чем наяву.
       Вместо того, чтобы сделать прогулку по московским улицам легкой и приятной, вместо того, чтобы отвлекать себя пустяковыми мыслями о каких-нибудь маленьких удовольствиях, Митрин превращал в воспаленном своем сознании эту поездку на работу каждый раз в приглашение на казнь. В ответ на житейские проблемы Митрин вместо того, чтобы разрешить их или не придавать им значения, напрягал нервную систему, страдал, пережевывая в своей несчастной голове одно и то же соображение десятки раз.
       – Расскажите что-нибудь о вреде алкоголизма, – продолжил разговор шофер. 
       – Что же я тебе еще могу рассказать? 
       – Вы так убедительно говорите, что я потом целый день могу не пить... А вы сами-то, как бросили?
       – Прошел мимо валявшегося на дороге бомжа. Он не дышал, и пальцы у него под ногтями уже посинели. Я завернул за угол, и мне вдруг стало так стыдно. Ведь надо было что-то сделать, может быть, поднять его, куда-то позвонить. Но это было выше моих брезгливых сил. И я взмолился: «Господи! Сделай так, чтобы он не умер». Но он уже умер, сказал Господь. «Но сделай! И я тогда выполню самое свое невыполнимое желание». Какое же самое невыполнимое? – спросил я себя. Бросить пить, ответил кто-то за меня и во мне, но помни, добавил Голос, не клянись ничем и никем, а скажи только да или нет. Я сказал – да… Я вернулся. Бомж сидел на асфальте, тряс головой, будто хотел проснуться. А потом попросил у меня закурить.
       – Александр Петрович, разве вы верующий?
       – Нет, Володя, я член партии... Но клясться Богу в чем-либо плохо, надо умолять Его о помощи в любом деле.
       – Значит, вы за коммуняк против россиян? – продолжал расспрашивать Володя.
       – Я не вижу между ними различия.
       – Как не видите? Коммуняки хотят раздать все наши богатства заграницу, а россияне хотят пользоваться этими богатствами сами и от всяких чурок отделиться, чтобы не вынимали у наших детей последний кусок изо рта.
       – Кто тебе, Володя, внушил такие глупости?
       – Все говорят. Неправда, что ли?
       – Неправда. Одни начальники желают отобрать халяву у других и дурят таким, как ты, голову. Да это еще не вся правда…
       – Вы, Александр Петрович, – философ и изъясняетесь непонятно…
       Шофер углубился в вождение своего потрепанного коня.
       Неподалеку от главного здания Гостелерадио СССР стояли два танка в кустах. А демократические массы бесновались вокруг. Они обволокли машину плотной пеленой, напоминавшей вареную сгущенку. Потом подняли ее и начали раскачивать как лодку. Один «революционер» с лицом без признаков мысли стал дергать за сломанную ручку, намереваясь, видимо, призвать к ответу «сатрапа тоталитаризма».
       Митрин крикнул: 
       – Жми на газ!
       Старенькая «Волга» взревела, и толпа отхлынула, отодралась от машины, как липучка, как изжеванная жвачка.
       – Дуй во внутренний двор, – приказал Митрин.
       Они обогнули здание и едва успели проскочить в ворота внутреннего двора, которые закрывали постовые. Здесь людей еще не было, они сгрудились у центрального входа и не сообразили окружить здание. Расположенное в левом крыле десятиэтажного дома Агентство конфиденциальных сведений (АКС) «Рассвет» не имело вывески. Вместо нее у входа находился милицейский пост. Новости готовились для власть предержащих. Как и откуда они извлекались, непосвященным было знать не положено. В кресле у дубовой двери рядом с тумбочкой и телефоном дремал милиционер. Тут же на полу, положив под головы автоматы, спали два солдата, совсем юнцы.

       Посреди редакции находился «аквариум» – застекленное с четырех сторон и уставленное звукозаписывающей аппаратурой помещение три на три метра. Господствовала здесь безраздельно Васёна – сорокалетняя толстая и сексуально озабоченная оператор приема корреспондентской сети. Отличительным ее качеством была болтливость – вещь бесценная для бесконечного общения со всей планетой. Она знала личные подробности бытия более ста журналистов и шпионов, работавших в различных частях света на советское Гостелерадио и на агентство «Рассвет». И это им импонировало. Они охотно советовались с Васеной, устраивали с ее помощью свои житейские дела. Она жила их проблемами больше, нежели собственными. Ей нравилась эта работа, за которую она, в отличие от своих собеседников, получала гроши. Вот и сейчас Васена, откусывая попеременно от котлеты и куска белого хлеба, вела беседу с неким англичанином-стрингером.
       – Сэр Джеффри, я еще раз повторяю, что советское правительство не намерено оплачивать ваши крупные карточные долги и мелкие нравственные пакости... Что же за супер- информацию вы предлагаете?.. О’кей, я передам начальству... – Александр Петрович, – Васена открыла плотную дверь, ведущую из аквариума в коридор, – сэр Джеффри говорит, что, по его сведениям, весьма проверенным, в ближайшее время у нас будет произведен очень громкий арест.
       – Что он имеет в виду? – рассеянно спросил Митрин.
       – Он требует сначала гарантий солидной предоплаты. 
       – Ну, его к Богу! Балаболка, – махнул рукой Александр Петрович и проследовал к себе в кабинет.
       В приемной секретарша Лиза, крашеная блондинка, готовила кофе, не сняв серого плаща и черной шляпки. Была она тонка во всех отношениях и выглядела моложе своих двадцати пяти лет. Ее никогда не глядящие на вас глаза, непонятно какого цвета, примечали вокруг все. Митрин, поздоровавшись, спросил, почему она в плаще и шляпке.
       – Женщины напуганы, – отвечала Лиза. – Танки, люди с оружием, какие-то незнакомые головорезы в штатском. Ночью тут была истерика. Всех женщин надо отпустить. И немедленно!
       – Я не вижу ничего страшного. Объясните им, что нас охраняют.
       – От кого?
       – От демократической общественности... Хорошо, я подумаю.
       И чтобы переменить тему, Александр Петрович поинтересовался:
       – Вы уже дочитали «Любовницу французского лейтенанта»?
       Речь шла о романе Джона Фаулза, со значительным опозданием появившегося на московских прилавках.
       – Скучища, – пожала она тощими плечами. 
       – Может быть, вы чего-то не поняли?
       – А что там понимать, Александр Петрович?.. Сначала она хотела, он не хотел, потом он захотел, а ей расхотелось.
       – По-моему, там несколько сложнее.
       – Это вы все усложняете.
       – Ладно, объявите женщинам, чтобы шли домой, только черным ходом, через двор. Я напишу записку начальнику милицейской части.
       И он тут же написал на официальном бланке, а она поставила печать.
       – Я поставлю кофе на стол и тоже пойду.
       – Конечно... Все меня покидают. 
       – Я бы на вашем месте тоже сбежала. 
       – Только с вами.
       – Я не шучу.
       – Хорошо, я поразмышляю.
       – Нечего тут размышлять. У вас в кабинете сидит человек, значительно посолидней французского лейтенанта.
       Митрин прошел в кабинет и обнаружил у просторного окна жирного, но не рыхлого мужчину в черном кожаном пиджаке. Ему было около пятидесяти, и он сверху взирал на беснующуюся толпу. Когда незнакомец обернулся, то вид имел решительный, и в нем нетрудно было узнать политического обозревателя ЦТ по сельскому хозяйству Александра Тихомирова. Митрин с ним был едва знаком, в отличие от других политических обозревателей, которые с определенной регулярностью посещали его кабинет для изучения «секретных» материалов.
       Тут впервые в то утро зазвонил телефон и, посмотрев на незваного гостя, который, видимо, не возражал, Митрин снял трубку.
       – Александр Петрович, это Нора, которая у вас машинисткой работала.
       – Я узнал и без всяких уточнений. Слышал, вы теперь высоко летаете – в самых высших сферах.
       – Какой вы странный. Я ведь там присутствую как часть интерьера. Вы, наверное, смеетесь надо мной?
       – Никогда и в мыслях не было. Я к вам отношусь хорошо, вспоминаю о вас часто.
       – Александр Петрович, вам надо сейчас все бросить и не выходить на работу дня три-четыре. Вам надо обязательно куда-нибудь спрятаться. Иначе у вас будут большие неприятности. Я глуповата, вы знаете, и сочинять ничего не способна.
       – Нора!
       – Добром за добро…
       Раздались гудки.
       «О каком добре речь?» – подумал он смущенно. И ничего вспомнить не мог и даже задумался, забыв на мгновенье о творящейся вокруг чертовщине.
       Ни слова не говоря, Тихомиров протянул бумагу за подписью президента РФ с крупным заголовком «Мандат». Из бумаги явствовало, что Тихомиров Александр Николаевич является полномочным представителем Бориса Николаевича Ельцина с правом давать устные распоряжения. Митрин от охватившего его вдруг волнения в деталях этот документ не имел сил изучить, хотя и так становилось многое понятным.
       – Я слушаю вас внимательно, – сказал он, чувствуя наползающее переутомление.
       – Ваше гэбэшное гнездо решено закрыть в течение двух недель. У новой российской власти ни от кого не будет секретов, – отчеканил полпред.
       – Хорошо, – сказал Митрин, что-то соображая, – но мы занимаемся зарубежной информацией.
       – И у зарубежа от истинно свободной России не будет никаких секретов. Материалы с сегодняшнего дня посылать только в два адреса – Ельцину и Хасбулатову.
       Митрин кивнул в знак согласия, понимая, что обозреватель по сельскохозяйственным вопросам понятия не имеет, как работает этот механизм. В частности, глава АКС «Рассвет» не вправе был вмешиваться в список получателей и никак не мог его изменить, у него даже отсутствовало точное представление, кто, где и как данную номенклатуру утверждает. Хотя, конечно, догадывался, что делают это в Орготделе ЦК КПСС, который доживал последние дни. Задача Митрина заключалась в том, чтобы получить на сборники визу председателя Гостелерадио или исполняющего его обязанности зама, а затем тираж передать в Первый отдел. Там уже существовали точные инструкции, как информационными бюллетенями распорядиться – приезжали офицеры на черных машинах и развозили, куда следует. Кстати, к тому времени и Ельцин, и Хасбулатов входили в руководящую группу и «секретные сборники» получали.
       – Значит, Горбачева и так далее исключить? – робко поинтересовался, но не без иронии Александр Петрович.
       – Горбачева больше не будет, забудьте это имя, – твердо заявил полномочный представитель.
       Оставалось неясным, знал ли уполномоченный о введении ГКЧП и получил ли он поручение с учетом этого обстоятельства, либо же оно было дано ранее. Митрин на этот вопрос так и не нашел ответа. Честно говоря, и не искал.
       – А как вы собираетесь выбираться отсюда? – спросил он у Тихомирова.
       – Меня сопровождают, и у меня есть специальная схема здания.
       – Желаю успеха.
       Они не подали друг другу руки. Тихомиров видел в Митрине врага. И небескорыстно. За мелкие и бессмысленные услуги в те безумные дни он обеспечил себе тихую и сытую старость. Впрочем, может быть, и он страдал не меньше, чем другие. Мы себя-то очень плохо знаем – чего уж нам рассуждать о Тихомирове, а тем более о Ельцине и так далее.
       Александр Петрович после его ухода позвонил в Первый отдел дежурному делопроизводителю Лиде, которая все свободное время проводила на подмосковном пляже и еще до дождей загорела как папуас.
       – Как дела? – спросил он.
       – Все в наилучшем порядке, Сашуня, – кокетливо ответила она.
       – Никаких изменений ожидать не стоит?
       – Все тебе расскажи, – весело пропела она. – Если и будут, то в лучшую сторону.
       Затем Митрин целых полтора часа вместе с дежурным выпускающим отбирал материалы для очередного информационного выпуска, ни о чем больше не думая.
       Председатель Гостелерадио СССР позвонил по правительственному телефону около восьми утра, на полчаса раньше, чем условились накануне.
       – Сейчас неси. Срочно уезжаю в Останкино. Готовится какое-то важное обращение. Вернусь к двум, будешь потом докладывать каждые полчаса.
       За окном просветлело, дождь еле накрапывал. Александр Петрович сложил в папку бумаги и собирался выйти, когда раздался новый звонок по городскому телефону.
       – Митрин? Это я – Бутузов Павел Александрович.
       Александр Петрович слегка поморщился, но ответил дружелюбно.
       – Привет. Ты откуда?
       – Ты что – забыл? Я у трех вокзалов, в желудке пусто, в руках – два чемодана с сервизами, а главное – у меня сегодня день рождения. Ты понял? Секреты полишинеля – отбили память?
       – Поздравляю... Мне бы твои заботы…
       – Тогда – как всегда? 
       – Ты вообще понимаешь, что происходит?
       – У тебя все время что-то происходит. Это, Саня, от мании величия. Без нее ничего такого происходить не может.
       – Хорошо-хорошо, но я действительно замотался и бегу к начальству.
       – Беги, но к десяти – в «Раковине». Если опоздаешь, вычеркну из списка.
       «Раковиной» они по-свойски называли ресторан «Жемчужина», расположенный на берегу известного пруда.
       – Ладно, подскочу. Минут на сорок. Не больше.

       Леонид Петрович Кравченко сидел за огромным столом, уставленным множеством телефонов. Он листал с недовольным видом бюллетени новостей под грифами «секретно» и «для служебного пользования» и качал головой.
       – В Большом доме еще в апреле решили покончить с беспорядками к осени, – с Александром Петровичем председатель говорил достаточно откровенно, считая его второстепенным механизмом, который не имел должного статуса для участия в игре. – Второй, как всегда, промолчал: делайте, что хотите. Чего у него на уме, никто не знает... Решили, так решили, но я теперь ничего не понимаю. То ли они собираются изолировать Второго и посадить на трон Народного кумира, то ли арестовать Кумира и сделать Второго английской королевой. У меня же лично гости и сегодня вечером шашлыки на даче.
       В конфиденциальных беседах и сообщениях «вторым» называли самого главного правителя на сегодняшний день – Горбачева. Почему – никто не мог объяснить. Брежнева в свое время тоже именовали «вторым». Первый – Ленин, понятно. А что, например, Карл Маркс или Иосиф Виссарионович не в счет?
       Бюллетени новостей были одобрены, завизированы, сданы в типографию, разложены по конвертам в Первом отделе и разосланы в высшие инстанции.
       Александр Петрович, несколько расслабившись, стоял в своем кабинете у окна, вглядываясь в унылый мокрый уличный пейзаж, и размышлял, как всегда, о бессмысленности потраченного времени. Но что такое не тратить время зря? На этот извечный вопрос было ответить еще труднее.
       Демократическая масса под окном схлынула, отправившись неизвестно куда.
       Вдруг он вздрогнул от непонятного хриплого звонка, который доносился из правительственного аппарата. Видимо, были неполадки на линии. Митрину стало неожиданно, без всякой видимой причины страшновато. Он снял трубку «вертушки».
       – Агентство «Рассвет». Митрин слушает.
       – Саня, зачем так официально? – сказал частный детектив Пончиков. Они работали когда-то вместе в Гостелерадио.
       – Ты уже стал премьер-министром? – Александр Петрович узнал Мишин добродушно-нагловатый голос.
       – Нет пока, времени не хватает. Я по делу. У тебя есть компьютер?
       – Ну и что?
       – А вход в Интернет?
       – Конечно.
       – Зайди на сайт «заговорникчемныхсобака.ком» и прочитай первую информацию. Знаешь, как по-английски адрес набрать?
       – Знаю. Но не думаю, что прочитаю что-нибудь новое.
       – Это – твои заботы. Мне велели передать.
       – Кто и откуда? 
       – Давай без допроса. Очень просили. Прочтешь и сам поймешь, что делать.
       – Хорошо. Ты бы как-нибудь и без дела позвонил.
       – Разберусь тут с одним вопросом и позвоню. Пока.
       – Пока, – Митрин положил трубку и собирался уже залезть в компьютер, когда раздался звонок по обычному телефону.
       – Александр Петрович?
       – Он самый.
       – Люся Грей, радиостанция «Варяг».
       – Помню-помню, доброе утро.
       – Зайдите на сайт «Заговор никчемных».
       – Уже знаю.
       – Откуда?
       – Секрет.
       – До свидания, – на той стороне почувствовалось явное облегчение и послышались гудки.

       В дверном проеме появилась секретарша Кравченко Роза. Она была женщиной надменной, не уступала в этом плане своему первому начальнику Сергею Георгиевичу Лапину, и ее многие боялись. Она никогда и ни к кому не заходила сама, а строго из своей приемной вызывала на ковер.
       Сейчас же Роза стояла на пороге кабинета и тихо плакала.
       – Что случилось? Почему вы здесь? – удивился Александр Петрович.
       – Сами поймёте, – слезы у нее продолжали течь по щекам. – Все телефоны отключены, –  сказала она так, будто в этом заключалась проблема. 
       Митрин поднял трубку светлого телефона с золоченым гербом Советского Союза на диске. Но гудки теперь отсутствовали. Он проверил телефон–факс и городской. Аппараты безмолвствовали.
       – Захватите какие-нибудь бумаги и идите за мной, – произнесла Роза, пытаясь справиться        с приступами волнения.
       – Но я же только что там был?
       – Не спрашивайте ни о чем, – последовал ответ.
       Митрин повиновался и на ходу спросил:
       – А что, Леонид Петрович никуда не поехал?
       Роза, шедшая впереди по пустынному коридору, едва пожала плечами и сказала почти шепотом:
       – Сами узнаете.
       Приемная председателя Гостелерадио СССР располагалась на том же этаже, но в другом крыле здания Радиодома на Пятницкой, 25, как его называли в журналистской среде. В просторном помещении Митрин застал несколько неизвестных ему мужчин комсомольско-спортивного вида. Ему стало зябко и одиноко. Как будто что-то заканчивалось навсегда и начиналось нечто неведомое, как будто он уже не будет спать сегодня ночью в своей постели. За двойными дверями пятидесятиметрового председательского кабинета он не обнаружил никого. Все было так же, как и несколько минут назад: огромный стол с десятком телефонов, на одном из которых была надпись: «Горбачев», вертящееся кресло-трон с высокой спинкой, книжные стеллажи, телевизоры – все было на прежних местах. Только дверь в комнату отдыха справа от стола была приоткрыта. Митрин позвал: 
       – Леонид Петрович.
       И вдруг из дверного проема, как из небытия, возник небольшого роста и неопределенного возраста субъект в черном костюме, черном галстуке и черных лакированных ботинках, только рубашка была на человечке белая. То ли жених, то ли покойник. На невзрачном, незапоминающемся лице выделялись очки в толстой оправе, неизвестно как державшиеся на носу-кнопочке.
       – А где Леонид Петрович? – растерянно спросил Митрин.
       – Не узнал? Я отныне Леонид Петрович, – грубо ответил невзрачный субъект. – Поступишь сейчас в распоряжение Сухокрылко из Форума политических исследований (ФПИ).
       Саша краем уха слышал от знакомых гэбэшников об этом форуме бездельников, провокаторов и доносчиков – людей в мятых нескладных костюмах, с бесцветными провинциальными физиономиями. В уютных ведомственных домах, закрывшись на десять замков, напялив на себя чуть ли не фраки, они открывали зеркальные бары и пили из хрустальных стаканов старый добрый французский коньяк, мечтая о приобретении недвижимости заграницей, а потом лежали на дубовом паркете, застыв как ящерицы, пока их не пробуждало тяжелое похмелье. Впрочем, это могли быть и сплетни завистников. И даже наверняка. Но то, что земное «счастье» уныло и смехотворно, – чистейшая правда.
       Вспомнилась и фамилия. Этого типа, некогда проштрафившегося хромого подполковника, пытались пристроить в агентство еще при прежнем начальнике, но потом сорвалось – вернее, ему подыскали более престижное место. Потом сей Виталий Витальевич Сухокрылко приставал со своими «Информационным регистром», распространявшем непроверенные слухи и порнографические сведения, мол, пустите сборник по официальным каналам.
       Митрин еще не догадывался, каким необычным способом он будет поступать в распоряжение подполковника из ФПИ, а точнее из управления «З» (защита Конституции). Носик-кнопочка провел Сашу в комнату отдыха, где стояли массивный платяной шкаф и такой же внушительный кожаный диван. Отсюда вели две двери в душевую и туалет. Между прочим, этот шкаф был легендарным. Поговаривали, что сам Владимир Деканозов, сподвижник Сталина, прятал в нем трупы своих отвергнутых любовниц перед тем, как их растворяли в соляной кислоте. Чего только не придумают? Любвеобильность Деканозова была известна и, скорее, он пользовался диваном, а избавлялся от навязчивых женщин иными более прозаическими способами. Уверяли, что подручный генералиссимуса был здесь и арестован, а затем через полчаса в двух кварталах от Радиодома расстрелян без суда и следствия. Впрочем, шкаф мог тогда находиться на Путинках, в районе Страстного бульвара, там в те годы было основное здание, а это, возможно, еще только достраивали.
       Незнакомец в черном костюме не стал открывать шкаф, чего так опасался Александр Петрович. Он очень ловко и быстро передвинул диван, который скользил как вагонетка по рельсам, к занавешенному окну. И под ним – образовался люк с винтовой лесенкой. По ней они спустились в скромный тамбур, ведущий к небольшому лифту. Митрин 15 лет проработал в этом здании, но о существовании тайного лифта понятия не имел. Они, почти прижавшись друг к другу, поехали вниз и вышли, сгибаясь, во внутренний двор из крохотной дверцы с табличкой «высокое напряжение».
       Внизу Александра Петровича, начинавшего от страха забывать о существовании привычного мира, поджидала серая «Волга», увешенная антеннами.
       Субъект в лакированных штиблетах и черном костюме юркнул обратно в «крысиную нору» к лифту, а машина понеслась в не известном Митрину направлении сквозь едва успевшие распахнуться ворота. По бокам на заднем сиденье Митрина опекали двое молчаливых в штатском. Они будто прилипли к Митрину невидимым скотчем, так, что он и не думал пошевелиться. В них совсем не было бы ничего человеческого, если бы от одного не попахивало чесноком. Несмотря на нескончаемый моросящий дождь, по улицам бродили взволнованные толпы. Они подъехали к одному из многочисленных новеньких гранитно-мраморных зданий, которые легко выделялись на фоне нищих потрескавшихся фасадов центральной части города. Офис Сухокрылко был просторен и шикарно обставлен только что завезенной мебелью из карельской березы, глубокими диванами, обтянутыми настоящей кожей. Лампочки с золочеными абажурами, хрустальная люстра, два компьютера новой модели – таких тогда не имели ни Большой дом, ни правительство. Сухокрылко в тот день совсем не походил на своих коллег. Одет с иголочки. Приветливый поджарый шатен средних лет. Вполне интеллигентное лицо, правильные черты. Вот только – странные глаза, будто нарисованы масляной изумрудной краской с изморозью. Да и прихрамывал.
       – Подполковник Сухокрылко Виталий Витальевич, – протянул он руку с таким видом, будто они никогда не слышали друг о друге. Саша механически ее пожал. – Присаживайтесь, Александр Петрович. Коньяк, сигарету?
       – Спасибо, не курю и не пью уже пять лет.
       – Зачем же тогда живете? – улыбнулся подполковник.
       – Ну, смысл человеческой жизни в некотором роде для нас самих есть тайна. Мы совершенствуемся, учимся для общей какой-то нам неизвестной цели. Я бы сказал...
       – Не надо, – прервал Сухокрылко. – Тайн не бывает, вернее, бывают нераскрытые тайны. Эту же я открою: мы живем для ублажения своего желудка и того, что находится пониже. – Он расхохотался. – Не слишком ли я откровенен?
       – Не буду спорить.
       – Когда Пилат спросил Иисуса, что есть истина, он ведь знал ответ: без обмана человек не может жить, как ему нравится. Иметь деньги, славу, любовниц, зависть окружающих и тому подобное.
       – Не буду спорить.
       – Александр Петрович, вы являетесь главным редактором АКС «Рассвет» (я это подчеркиваю) и не состоите в органах. В наше время, знаете ли, это – большущее исключение.
       – В этом и заключается столь странный способ моей доставки сюда?
       – Нет-нет, не совсем. Но все-таки, как так получилось?
       – Это, действительно, необычная история. Я думаю, где-то в каких-то моих бумагах, которые мне не показывают, все описано и задокументировано.
       – Все же расскажите, ведь должность ваша предполагает...
       – Года два назад я работал еще завотделом и, конечно, не мог и помышлять о том, чтобы возглавить агентство. Дежурил в воскресенье или субботу, это было как раз тогда, когда началось землетрясение в Армении и Второй вылетел туда. Уже заканчивалась смена, мы перестали принимать информацию и вдруг поступил срочный звонок. Достоверный источник сообщил, что готовится переворот с целью свержения Второго. Никакого начальства во всей корпорации мне не удалось разыскать...
       – Но ведь у каждого есть телефоны дома и на даче?
       – Видимо, я растерялся и не догадался позвонить. Короче говоря, вопреки инструкции, я достал из сейфа «красный конверт», положил в него эту информацию, запечатал и отнес в Первый отдел. Такие конверты, как вы знаете, принимают только к исполнению, полагая, видимо, что, с кем надо, обговорено. Насколько я знаю, его передали на специальный самолет и тут же отправили по назначению. Главный, когда я ему доложил на следующий день, был вне себя от ярости, вопил, что меня навсегда лишат допуска, а может, даже посадят в тюрьму. Два дня я провел в ожидании увольнения, а на третий – поздно вечером – вызывает меня председатель. Есть, мол, правительственное распоряжение: главного на пенсию, а меня на его место. Спрашивает, не нуждаюсь ли я в улучшении жилищных условий...
       – Кстати, вы живете в ужасном доме.
       – Нет, тогда еще не жил, потом разменяли... Но это не имеет отношения к делу.
       Он соврал: размен произошел чуть раньше.
       Митрину стало не по себе от своей трусливой болтливости. Но успокаивал себя тем, что будто бы был обязан говорить в основном правду, но словоохотливость была в данном случае неуместна.
       Сухокрылко отпил из рюмочки и закурил ароматную легкую сигаретку.
       – И вы действительно верите, что был заговор? – спросил он.
       – Откуда мне знать.
       – Надеюсь, вы никому не рассказывали об этой истории.
       – В этом виде – нет. Я бы не смог работать там, где работаю, если бы не умел держать язык за зубами.
       – И потому пить бросили?
       – Отчасти.
       – Но ведь Горбачев действительно обманывает партию?
       – Я стараюсь не рассуждать. Это мешает в работе.
       – Да-а... – Сухокрылко встал, прошелся по кабинету, заглядывая в непроницаемые с внешней стороны бронированные стекла окон. Потом вернулся, сел в кресло и уставился на Александра Петровича своими изумрудными с изморозью глазами. Смотрел долго и пристально.
       – Дело, собственно, не в том, – продолжил он после затянувшейся паузы. – Дело даже абсолютно не в том. Начинается новая жизнь. И вы, и я это очень хорошо понимаем. Грядет, я не побоюсь так заявить, подлинная перестройка, – Сухокрылко стал говорить приподнято и вдохновенно. – Я сейчас вам сделаю самое демократическое предложение в вашей жизни. Вы собираете по сути бесценную информацию. А почему бы за нее не платить? Огромные деньги. Представим на минуту, что ваши нынешние адресаты становятся бизнесменами. Так и пойдет процесс, я вас уверяю. Дороги назад нет. И мы будем перехватывать инициативу у этой мутной волны выскочек, не имеющих никакого права и никакого статуса... – Он неожиданно захлебнулся от гнева. – Мы станем замачивать их как грязное белье для стирки, чтобы очистить и очиститься от них. Вы и я создадим «Великий информационный регистр» (о названии сейчас не будем спорить) и станем торговать информацией, и это будет не политика партии, а предпринимательство на партийной основе. Надо учиться капитализму, коль объективно, пускай и временно, создались такие условия. Я вас сделаю богачом, и вы будете у меня кататься на «Мерседесе», иметь красивых женщин и отдыхать на Лазурном берегу.      
       – Мне нужно подумать.
       – У общества есть внешняя доктрина и тайная. Внешняя гласит: кто не работает, тот не ест; а тайная – чем меньше работаешь, тем больше получаешь. Проще говоря, идеалом общества является безнаказанное воровство. И поэтому общество стремится воровство узаконить. Для этого мы и затевали реформы.
       – По-моему, большинство людей не стремятся пролезть без очереди к пирогу, – пытался возразить Митрин.
       – Но они ничего не решают. Решает активная часть – пассионарии, как говаривал Лев Николаевич Гумилев.
       – Мне надо подумать.
       – Ах, наивный вы человек, Александр Петрович. У вас какое военное звание?
       – Старший лейтенант запаса.
       – Сделаем не запаса. А в иных войсках, это все равно что полкан в пехоте. Пишите заявление. Я сейчас же соберу визы, подпишу приказ и выдам вам десять тысяч долларов подъемных.
       – Все-таки нужно подумать.
       – Безумец!.. Ну, сколько же вам дать времени?
       – Не знаю.
       – Хорошо, надеюсь, минуты две хватит.
       Саша сделал вид, что думает, но ни о чем думать не мог.

Павел Александрович Бутузов

       У капитана Мурашкина был такой огромный живот, что в складке под пупком он запросто прятал кобуру с пистолетом, и ему не приходилось, как другим сотрудникам ведомства, носить оружие под мышкой. Он был курчав и плешив, страдал похмельем и любил ветчину с маслом на десерт.
       Поджидая Бутузова у «Раковины» – «Жемчужины», Мурашкин предавался приятным размышлениям о том, что «кинуть» провинциала с двумя чемоданами не составит больших затруднений.
       – Вы Бутузов? – спросил он.
       – Да, а что? – ответил тот, ставя чемоданы на мокрый асфальт.
       Бутузов был невысокого роста плотный спортивный блондин на солидных каблуках.
       Большие голубые глаза, борода, как у Николая II, делали его весьма соблазнительным объектом для мечтательных девушек, чем он зачастую пользовался. Но что касается суровой мужской дружбы, то здесь к Бутузову претензий быть не могло.
       Утки плавали по пруду. Второй этаж ресторана с противоположной стороны от входа нависал над водой, у которой располагалась открытая веранда, пустовавшая из-за непогоды.
       – Меня сюда Александр Петрович послал, – объяснил капитан.
       – Зачем?
       – Передать, что его срочно вызвали в ЦК.
       – Очень трогательно со стороны ЦК, – буркнул Бутузов и взял чемоданы, собираясь отправиться восвояси.
       – А что вы здесь, собственно, делать собирались? – торопливо спросил Мурашкин.
       – Завтракать за дружеский счет.
       – Так он мне и денег дал, – обрадовался капитан и вытащил для убедительности из кармана засаленного пиджака смятую толстую пачку.
       Бутузов остановился и окинул взглядом капитана с ног до головы.
       – Это унизительно.
       – Что именно? – забеспокоился Мурашкин.
       – Выполнять лакейские функции.
       – У начальников свои причуды, отрываются от масс... К тому же я с вами тоже заодно на халяву выпью.
       – Ну, это меняет дело, – хмуро улыбнулся Бутузов. – Он-то, когда объявится?
       – Придет минут через сорок.
       – Сюда?
       – Может, сюда, а может, на работу, но мы в случае чего позвоним...
       Он произнес слово «позвоним» с ударением на предпоследнем слоге. Митрина почему-то это всегда раздражало. Они прошли в боковой зальчик первого этажа. Из-за ширмы выплыл незнакомый официант в темных очках с толстой оправой и обслужил подозрительно быстро. Выпили по соточке. Закусили дефицитными шпротами и яйцом под майонезом. Дальше пути их разошлись. Бутузов налегал на шашлык, заедая столичным салатом, а Мурашкин осваивал большую порцию пельменей. Ел он жадно, быстро, с брызгами. Иногда взгляд Мурашкина задерживался на Бутузове, и тот испытывал непонятную неловкость.
       «Животный страх в глазах», – промелькнуло вдруг у Бутузова в голове. В зале заиграли популярную песенку:

Старое кафе,
Верные друзья,
И ничего забыть нельзя.
Проходят дни, проходят дни.
Старое кафе,
Верные друзья,
По глади будничной скользя,
Придут и выручат они.

       – Берет за душу, – кивнул Мурашкин.
       – Старых чекистов, – зачем-то добавил Бутузов, и возникла пауза.
       – В чемоданах-то что?
       – Керамика. Одному человеку привез из Владимира. Он тут перепродает. Жизнь сейчас сами знаете... Это там всякие Митрины витают в облаках, а нам приходится крутиться-вертеться. Я с вашего позволения еще водочки... Хорошая.
       – А вам он ничего не говорил?
       – Кто? – удивился Бутузов, будто не понимая.
       – Митрин.
       – О чем?
       – О ближайших событиях.
       – Болтал всякое, – небрежно ответил Павел Александрович. – А вы чего больше не пьете?
       – А я на службе.
       – На какой?
       Возникла вновь пауза.
       – У Митрина, – сказал Мурашкин.
       И они захохотали.
       – Я еще, пожалуй, рюмочку, – сказал Бутузов, зная, что бутылки ему хватает только для  разгона, в голове даже никакого тумана не бывает от столь незначительной дозы. Многим посторонним казалось это удивительным.
       – Я сам – бывший боксер, – продолжал Павел Александрович, закусывая. – Удар с правой, как лошадиным копытом лягнуть, не вру, есть свидетели... Знаете, кулаки иногда так чешутся, иногда так хочется кому-то по морде съездить.
       Мурашкин почесал пузо неподалеку от кобуры.
       – Но нельзя, – вздохнул Бутузов. – Цивилизация. 
       Посмеялись. Вдруг Мурашкин помрачнел и в голосе его зазвучал металл:
       – Я буду с вами говорить предельно прямо и нелицеприятно. Александр Петрович Митрин разгласил государственную тайну, изменил Родине в форме шпионажа. Я вам скажу тяжелые вещи. Александра Петровича, вашего приятеля, практически с сегодняшнего утра не существует в реальности. Вы, наверное, знаете, что в Инстанции есть внутренние приговоры и их приведение в исполнение – вопрос времени, только времени. Поймите меня правильно.
       – Зачем вы мне все это говорите? – забеспокоился Бутузов.
       – Мы сняли вас, что называется, с трубки. И хотели предупредить от поспешных и необдуманных действий. Вы ему уже ничем не поможете, но себе навредите, если будете болтать о нашей встрече и о том, что разговаривали сегодня с ним по телефону... Вы звонили, но никто не подошел. И все. И никто ничего не узнает, и ваша совесть чиста. Вы с ним сегодня просто не разговаривали и понятия не имеете, где он.
       – Как вас зовут? – неожиданно поинтересовался Павел Александрович.
       – Федор, – удивился Мурашкин.
       – Можно я пойду пописаю? – Бутузов скорчил плаксивую физиономию.
       – Можно. Подумайте хорошенько. У него есть влиятельные знакомые, и вот с ними-то обсуждать ничего нежелательно. Просто не дозвонились. И все. Туалет на втором этаже. Вас проводить?
       – Доберусь как-нибудь сам.
       – Вы должны дать подписку.
       – О невыезде?
       – О неразглашении.
       – Я сейчас...
       Бутузов выбежал из зала. У выхода стояли два истукана с зонтиками. Один из них строго спросил:
       – Бумажку подписали?
       – Сейчас подпишу.
       – Сортир – на втором, – сказал второй.   
       – Я знаю, – он заторопился наверх.
       Туалет был крохотным: унитаз и умывальник впритык. Над унитазом на уровне человеческого роста находилось небольшое квадратное окно, раскрытое настежь. Бутузов заперся, встал на унитаз и заглянул вниз: под ним была зеленеющая вода пруда, дождь барабанил по кашеобразной поверхности.
       Павел Александрович протиснулся сквозь раму, повис на той стороне, размышляя о глубине водоема. Потом отпустил руки... И увяз по пояс в иле, а «цветущая» вода накрыла его с головой. Чудом выбрался он на берег, волоча на себе килограммы грязи. Один башмак потерял в пруду и другой пришлось снять, потому что далеко не убежишь, когда одна нога короче другой на семь сантиметров.
       Залег в кустах, соскабливая с себя ил и тину. Рядом кто-то пробежал, тяжело дыша, пронесся дальше по дорожке парка, примыкавшего к пруду. Земля была мокрая и уже холодная, лето подходило к концу.
       Наконец, он услышал, как преследователи, громко переговариваясь матом, выскочили на проспект, полагая, что и Бутузов направился туда, чтобы затеряться в толпе или сесть в такси.
       Павел Александрович перебежками, пригибаясь, добрался до ограды, прополз под ней по лазу, которым пользовались дети и собаки, и очутился на тихой улочке. У контейнера с мусором Бутузов обнаружил женские стоптанные туфли примерно сорок пятого размера. Как раз то, что было нужно. Но он с досадой подумал, что это уже будет напоминать какой-то дурацкий фильм, и продолжал бегство босиком, точнее, в мокрых носках. Пришлось подвернуть штанины, чтобы они не волочились по земле. Он прижимался к фасадам домов, опасаясь быть задержанным милицией и опасаясь попасть в отделение, где, как ему казалось, его быстро вычислят преследователи.
       Не помня – как, Бутузов оказался на набережной у серого здания. Фронтон его украшали ангелы с трубами, возвещавшими о приближении Страшного суда. И он вспомнил, что бывал здесь некогда довольно часто. Мысленно он перенесся на двадцать лет назад в дружеские объятия бриджа, в сладостное ожидание пикового шлема. Здесь у любвеобильной генеральской дочки собиралась веселая компания картежников, пьяниц и ловеласов.
       Створку обшарпанной дубовой двери открыла прокуренная седая женщина с какой-то дырявой шалью на тощих плечах. Он понял, что это – она, хотя в ней ничего не осталось от прежних счастливых лет.
       – Зоя...
       – Бутузов? – закашлялась она. – Ты откуда? Из вытрезвителя?
       – Хуже.
       – Тебя хотели утопить?
       – Точнее не скажешь. Дай мне какие-нибудь галоши, и я побегу звонить.
       – Да вот же телефон...
       – Нет, тут нельзя, нельзя...
       В домашних тапочках, подвязанных бечевкой за подошвы, он прошлепал к автомату за углом дома.
       – Мутер! Слушай меня внимательно и молчи. Митридата, по-моему, взяли, а за мною гонятся, не ведаю зачем и почему, свора гэбэшников... Откуда я знаю, что происходит?! Брось! Какая керамика, не сходи с ума от мозгового штурма! Я весь мокрый и грязный... Не пил, не дали... Купался в пруду... Шучу и не шучу... Короче, если ты не идиот, немедленно двигай ко мне... Я? Я тут. Как тебе объяснить? Ангелы с дудками, малый шлем в червях, Зоя, зачем давала стоя... Ну, что ты забыл, дурень?.. Почему не могу точнее? Потому что полковник слушает и ему почтовый адрес тоже не терпится узнать... Какая Зоя? Ну, я тебе только что объяснил... То-то же. Лети, разберемся.

Илья Андреевич Мутерзон

       На белом БМВ он ехал вдоль солидной высокой ограды с чугунными прутьями и покрытыми мрамором столбами, и ему было приятно от того, что она окружает и охраняет его офис. Илья Андреевич Мутерзон подрулил к воротам, и охранник в униформе защитного цвета нажал на кнопку, после чего створки медленно и чинно стали раскрываться. И опять Илья Андреевич ощутил прилив гордости. «Все-таки частная собственность – великая вещь», – думал он в эту минуту, а в другие минуты он мучился чудовищной скукой и страхом смерти.
       БМВ въехал в ухоженный просторный двор, в центре которого находилось современное трехэтажное здание, напоминавшее посольский особняк. Каждый кубический метр здесь был на вес золота, хотя, к досаде, знать об этом могли только посвященные. Конструкция в стиле модерн гармонично поглощала в себя старинную церквушку. Залы первого этажа, напоминавшие пасхальные яйца и формой, и расцветкой, были необычайно красивы. Второй и третий этажи представляли собой типичный деловой американский стиль. Фирма имела поднадоевшее название «Перестройка» и являлась одним из первых порождений капитализма по-советски. Приятные мысли о том, что «все это мое и я здесь главный», все еще не покидали его. Он бросил машину с распахнутой дверцей на полпути к стоянке, давая понять, что слишком занят и что кто-нибудь из подручных бездельников, которым он хорошо платит, догадается поставить ее куда положено.
       Впрочем, никаких особых занятий у Ильи Андреевича на сегодня запланировано не было, кроме, пожалуй, двух чемоданов керамики от Бутузова, которые Мутерзон еще не придумал, куда пристроить.
       Отец Ильи Андреевича был крупным чиновником в министерстве финансов, а мать руководила одним из центральных универмагов. Фирма и прилегающие к ней угодья были подарком единственному и любимому дитяте и дальновидным вложением капитала в недвижимость.
       Вдоль строя полусонных, склонившихся в полупоклоне, хорошо одетых «сподвижников» Мутерзон прошел к лифту и поднялся на третий этаж, где юркнул к себе в кабинет и заперся изнутри, как делал почти всегда.
       Просторное помещение было обставлено антикварной мебелью, на стенах висели венецианские зеркала, а между ними – картины передвижников, повествующие о тяжелой жизни простого народа. Книжный стеллаж красного дерева украшали последнее издание энциклопедии «Британника» в тридцати двух томах и словарь Брокгауза и Ефрона 1890-1907 годов выпуска в восьмидесяти шести томах.
       Илья Андреевич уселся в глубокое кожаное кресло перед массивным дубовым письменным столом и к неудовольствию своему вспомнил, что, принимая утром душ и чересчур задумавшись, забыл подстричь ногти на ногах. Он постелил на персидский ковер газету «Советский спорт», снял мягкие удобные «саламандры», носки и достал из ящика специальные щипчики. На полпути довольно-таки ответственную процедуру (Илья Андреевич кряхтел, напрягался, поскольку из-за подушки живота добраться до кончиков пальцев было не так-то просто) прервали трели «Турецкого марша», на который был запрограммирован сегодня звонок. Это секретарша Кира просилась на прием. Он довольно быстро уничтожил следы своих невинных занятий и при помощи дистанционного управления разблокировал тройные двери кабинета. Кира вплыла с подносом. Ее невероятных размеров зад, каких читатель, по выражению Гоголя, верно, никогда не видывал, был в хорошем смысле податлив. «За то и держим», – с приятным чувством отметил про себя Илья Андреевич.
       «Нет, это похоть, а не любовь», – еще раз подумал Мутерзон, вновь взглянув на секретаршу, и вздохнул.
       А что же такое Любовь? Может быть, какое-то неуловимое щемящее чувство из детства? Может быть, это готовность отдать жизнь за други своя?
       Завтрак у него был поздний, «рабочий», поскольку с вечера он наедался как удав перед телевизором. На подносе дымился кофе в фарфоре, в розетке аппетитно мерцала серебристым блеском черная икра, горячие булочки были упакованы в фольгу, кусочек черного хлеба с маслом украшал ломтик голубовато-перламутровой дунайской сельди. За исключением интимных сцен (скажем честно, довольно редких), в остальное время с секретаршей Илья Андреевич был на «вы» и даже чрезмерно строг.
       – Если позвонит Бутузов Павел Александрович, с ним обязательно свяжите. Для остальных меня нет. Вы пока свободны.
       Едва он надкусил селедку, как соединили, конечно, с Бутузовым.
       – Что происходит? – не мог ничего сначала понять Илья. – Где керамика?.. Ты что – выпил?.. Что ты делал?.. Где ты находишься?.. Какая Зоя давала стоя? Чего ты несешь?.. А-а-а, ты имеешь в виду?.. Ладно, успокойся, я скоро буду.
       Услышав сбивчивый сумасшедший рассказ Бутузова, Илья Андреевич встал и начал нервно прохаживаться по кабинету. Заглянул машинально в окно и – о, ужас! – обнаружил у собственных ворот взаправдашний танк. Высунувшийся из башни солдатик приветливо помахал ему рукой и закурил сигарету. Будто разрядом тока прострелило тело. Илья Андреевич заметался, как загнанный зверь, выскочил из кабинета, сбежал по мраморной лестнице под удивленные взгляды челяди. Внизу, у выхода, его попытался остановить вертлявый пресс-секретарь, по совместительству являвшийся троюродным братом. Расширив глаза, он тревожно спросил:
       – Что-нибудь случилось, Илья Андреевич?
       – Ничего-ничего... Дворники, блин-компот, не убирают на заднем дворе. Надо самому... проверить... И не ходи за мной! – почти взвизгнул хозяин-барин.
       Мутерзон подошел к новенькой чугунной ограде высотой в два с половиной метра и с грустью подумал о том, что склонность к монументальным сооружениям его погубит. Была бы по колено, перешагнул – и пошел дальше. К роскошным мутерзоновым угодьям примыкал обычный обшарпанный московский дворик. Там у помойки-свалки ребятишки жгли деревянные ящики. Илья Андреевич постоял в растерянности, потом подпрыгнул, оторвавшись от земли на десять сантиметров, и понял, что без посторонней помощи ограду ему не преодолеть.
       – Эй-эй! Парни! Перебросьте-ка сюда пару ящиков. – Ему подумалось, что демократичное в сущности слово «парни» значительно приободрит дворовых мальчишек.
       – Замучаешься перебрасывать, дядя, – сказал конопатый сопляк, едва достигавший от пяток до макушки ста тридцати сантиметров.
       «Этот вряд ли сумеет», – решил про себя Илья Андреевич. Да и остальные были один мельче другого.
       – Притащите откуда-нибудь лестницу типа стремянки.
       Он хотел добавить «дам на мороженое», но, видимо, ангел-хранитель поправил его:
       – Плачу наличными!
       – Баксами?
       – А как же.
       – Два доллара, – сказал все тот же сопляк. 
       Илья Андреевич достал бумажник из внутреннего нагрудного кармана.
       – Есть только десять, – честно признался он. – Мелочи никакой нету.
       – Десять тоже сгодится. Деньги вперед.
       – Тащите быстрее.
       Неторопливо изучив бумажку, мелкий указал грязным пальцем на пролом в ограде, слегка прикрывавшийся от посторонних глаз кустарником. Илья Андреевич с трудом протиснулся и, не обращая уже внимания на весьма сомнительных октябрят, побежал сквозь моросящий дождь. На Садовом к нему привязался глухонемой придурок, которому, видите ли, надо срочно было попасть в планетарий. Он, отчаянно жестикулируя, десять раз объяснял одно и то же, хотя Илья Андреевич давно уже все понял. Глухонемой так дергал за пиджак, что чуть было рукав не оторвал. Илья Андреевич знал Москву как свои пять пальцев, поэтому растолковал кратко и доходчиво. Ненормальный закивал благодарно и понесся прочь, будто опаздывал на лекцию о конце света.
        У таксиста неприятно пахло от ног, и Илья Андреевич даже хотел вылезти и ловить другую машину, но потом передумал – уж столько натерпелся, чего теперь придавать значение всякой ерунде. До места, где назначил встречу Бутузов, доехали довольно быстро. Илья полез во внутренний карман пиджака и его пот прошиб.
       – Послушайте, денег нет! – воскликнул он, не скрывая изумления.
       – Тогда катайтесь на самокате, – незлобно пошутил шофер, не поверив.
       – Действительно нет. Обокрали... Глухонемой!
       – Ты что, шизик?! – взорвался таксист. – Я знаешь, что сейчас сделаю?
       – Что? – забеспокоился Илья Андреевич.
       – В милицию тебя сдам.
       – Не надо, я вас прошу, – взмолился он. – Возьмите вещами.
       – Здесь не ломбард, – проворчал водитель. – Показывай, что у тебя...
       Мутерзон начал выкладывать на переднее сиденье содержимое карманов.
       – Перстенек-то у тебя с бриллиантом? – поинтересовался алчно таксист.
       – Это нельзя... Это – мамин подарок.
       Илья Андреевич вынул ручку с золотым пером, калькулятор на солнечных батарейках в форме записной книжки, пачку «Филип Морриса», немецкую зажигалку и японский календарик. Проведя досмотр (напомним, он происходил 19 августа 1991 года), водитель забрал пачку сигарет, зажигалку и принялся изучать календарик с голой девицей, которая меняла позы в зависимости от угла наклона открытки.
       – Сколько позиций? – строго спросил таксист.
       – Шесть.
       – Умеют, заразы... Хорошо, остальное оставь себе и больше так не шути.