Интернационал. рассказ

Семен Игнатьевич или просто Игнатич, как его меж собой величали соседи, жил в деревне Тырново на главной улице. «Главной» она называлась не за какие-то там особые заслуги перед населением, а потому что была единственной широкой улицей в деревне, через которую проходил местный проезжий тракт. И хоть деревне было с лишком сто лет и отделка наружных фасадов отдельных домов выражала современные тенденции в строительстве, тракт, оставаясь вне требований времени, как длинная и плохо ухоженная борода расщеплял деревню надвое.
Впрочем, для деревни Тырново современные тенденции в строительстве были сродни современным   тенденциям в стоматологии. И в том, и в другом видах деятельности использовался один и тот же прием - облицовка. Только в строительстве старье облицовывали сайдингом, а в стоматологии коронкой. Но как в первом, так и во-втором случаях процесс естественного износа не останавливался, а продолжался скрытно для глаз.
Как правило, тягу к подобным преобразованиям выказывали люди приезжие. Прожив весь свой трудовой век на этажах в больших и шумных городах с мечтами о собственном домике где-нибудь на благословенной земле возле леса и речки, они могли позволить себе немногое. Даже в такой дыре, как Тырново, на свои скудные сбережения они могли осилить покупку всего лишь небольшого, но еще пригодного для жилья домишка. А потом латать и облицовывать его до конца своих дней.
Ближайшими соседями Семена Игнатьевича как раз и были такие городские переселенцы. И ведь как все вышло?! Справа от него поселилась единоверцы Моисея, слева – Аллаха, а сам Игнатич верил в Бога лишь от случая к случаю, когда сильно припрет. Но даже и тогда укладывал свою религиозную мысль в три слова: «Помилуй мя, Господи». Так что никакой радости по поводу такого соседства Семен Игнатич не испытывал, а скорее наоборот…
- Интернационал, мать твою, - заворачивая в самокрутку душистый доморощенный табачок, в сердцах извергал он, будто вулкан лаву, свое дурное настроение, - по душам поговорить не с кем: – Слышь, старая, - вовлекал он от тоски и одиночества свою «половину» в серьезные разговоры, - кругом одни жиды, да турки. И что им всем на своей земле не живется? Хают они нас, матушку нашу – Россию хают, а чуть жареный петух клюнет, так прямо в чем мать родила – без порток к нам бегут, у нас спасения ищут, помощи хотят…
Игнатич глубоко затянулся и вместе с ядреным, горьким дымом выдохнул: - … к милости ее припадают. И то! Юбка у нашей матушки широкая – всех своим подолом укроет, согреет и накормит, в беде не оставит.
Старуха Семена - женщина не только в полных летах, но и в полном теле старой себя не считала. Однако в этом вопросе мужу не перечила, а только поглядывала на него снисходительно, как только мать и смотрит на своего капризного и избалованного ребенка.
- Люди, Семен, все разные, - осторожно, чтобы еще больше не распалить его ретивое сердце, отозвалась она: - Одно дело, когда чужие хают. Другое – когда свои.
- Если хают свои, значит они уже не свои, а чужие, - рыкнул Семен, категорически не согласный с либеральной демагогией супруги: – Хотя, - он с досадой махнул рукой, - сегодня все не так, все изменилось. Кто свои? Кто чужие? Не понять. Все они вместе в одних кабинетах сидят, вместе из одной кормушки едят, ручки друг дружке пожимают. Мир между ними и согласие.
Алена Ивановна, так звали супругу Семена, молчала.
Да и, что тут скажешь?
Она и сама так думала.
«Ведь нет теперь ни красных, ни белых, - рассуждала она. - А какие есть? Цвета какого? Должно быть, синие! – всякий раз склонялась она к этой мысли. Синий – он ведь как раз на триколоре посреди белого и красного. Вроде, как символ! Вроде, как и тех, и других объединяет…. А вокруг чего? – отпускала она свои мысли в свободный полет: – Вестимо, что вокруг газа!  Все они - и белые, и красные, вьются, как осы, вокруг газовой трубы. С нектара этого самого голубого и кормятся. И сытно живут! Не в шалашах! Только народу от этого газа один жирный кукиш достается, потому как не народный теперь этот газ. А чей тогда? Синих? Вот и поди – пойми кто есть, кто?  Все они теперь одним цветом мазаны».
Но обо всем об этом Алена Ивановна помалкивала. Знала, что Семен умствований ее на тему «вроде», да «как», да «может быть» не разделяет.  Игнатич всегда ценил только прямую речь, ту, которая бьет не в «молоко», а прямо в лоб.

                ***

- Нет, ты только посмотри на эту жидовскую морду, - вдруг услышала она исходящий из самых глубин мужнего нутра вопль и в следующее мгновение увидела, что Семен как подорванный сорвался с крыльца и бросился в сторону забора. А у забора с тыльной его   стороны стоял сосед, тот, что поселился справа, и не торопливо привязывал к верхней его перекладине бельевой шнур. Но завершить начатое он не успел. Семен в два прыжка подлетел к забору и, чиркнув по шнуру остро отточенным лезвием складного ножа, одним движением отбросил его далеко на территорию соседа.
- Ты, что себе позволяешь? – начал тот высоким слогом наступление на Семена. Но тот, предвидя подобное развитие событий, был готов принять бой.
- Забор чей? – выпалил он без наводящих вопросов.
- Твой, -   без заминки ответил сосед.
-  Мой! – подтвердил Семен. – А мог быть наш!  Я тебе, что предлагал? Что?
И сам же ответил: - Правильно! Скинуться! А ты, что сказал?
Сосед молчал.
- Правильно, - снова ответил за него Семен: – Ты сказал, что тебе и так хорошо. Что у тебя малина вместо забора. Вот на малину свой шнур и привязывай.
Он придавил лезвие ножа широкой мозолистой ладонью, и оно со звучным щелчком вошло в паз.
- Интернационал, твою мать, - с выражением грубого ругательства проговорил он в лицо соседу и, круто развернувшись, направился в сторону дома.
Душа Семена Игнатича страдала. 
Страдала от вопиющей несправедливости. 
Ведь если бы Вадим, как звали соседа, согласился сразу вложиться в строительство забора, то разве пришлось бы ему – Семену, будто разбойнику, размахивать сегодня перед его носом холодным оружием. Но дело было сделано.
- И ладно, - тем и утешился Игнатич.

                ***

Однако утром едва он, морщась от яркого солнечного света, вышел, потягиваясь с хрустом и с наслаждением, на крыльцо, первое, что бросилось ему в глаза, был привязанный к перекладине его забора бельевой шнур, с которого прихваченное яркими красными прищепками понуро свисало настиранное соседское белье.
Это бы вызов!
Открытый и наглый!
Так его Семен Игнатич и понял!
- Что ж, - угрожающе прошипел он и, как подстреленный мелкой дробью петух, влетел в комнату, нашарил в кармане брюк свой складной ножичек и как был в семейных трусах, так рысью и устремился к забору.
- Я вам не Минфин, китайские церемонии разводить не буду, - с угрозой в голосе предупредил он невидимого противника и со всей силы полоснул острым лезвием по бельевому шнуру. Шнур упал и потянул за собой белье.  Пузырясь и сминаясь, оно бесформенными лохмотьями как живое ползло по пыльной траве.
- Интернационал, твою мать, - свирепо исторгнул Семен Игнатич из самой глубины сердца отравляющее его жизнь негодование и, уже удаляясь от места происшествия, услышал за спиной слезные причитания соседки.
А вечером того же дня, он вдруг с радостью уловил летящие со стороны соседа знакомые каждому рукастому мужику волшебные звуки шипящего пламени ручной дуговой электросварки, удары отбойного молотка и лязг металла.
Вадим устанавливал на своем участке опоры под бельевые шнуры.
— Вот так-то! – произнес он с чувством полного удовлетворения: - Мы – не рабы! Рабы – не мы!               

                ***

Однако только решилось дело справа, как тут же возникло другое - слева.
Неотложного вмешательства Степана Игнатича потребовали двусторонние отношения с другим соседом, с тем, что поселился с левой стороны.   
Турок по национальности   Ахмед был в целом мужиком не плохим, да и хозяином толковым. Загвоздка состояла лишь в том, что в мозгу Ахмеда вместо извилин был установлен калькулятор, и поэтому все отношения с людьми он переводил на деньги.
Такой перевод Ахмед легко прокалькулировал и в случае, связанном с установкой нового забора. И поскольку инициатива исходила со стороны Игнатича, то Ахмед пожелал внести свой вклад не наличными, а личным участием.
Первоначально тактика Ахмеда показалась Игнатичу коварной уловкой. Знавал он за свою долгую трудовую жизнь немало таких участников, которые ценили себя высоко, а на деле и ломаного гроша не стоили. А потому отреагировал на пожелание Ахмеда, как всегда остро:
- Интернационал, мать твою, - выдохнул он свое лаконичное презрение в лицо растерявшегося турка.
Но к удивлению, Игнатича, все основные строительные работы Ахмед взял на себя – варил, стучал, копал, плющил и при этом гонял Игнатича туда-сюда за милую душу. Со стороны только и слышалось: - Подай, поддержи, прижми и все в том же духе.
- Ну, ты сила, - не удержался Игнатич от комплимента.
А когда все звенья забора были собраны и установлены каждое на свое место, он снял защитные от яркого пламени газовой сварки очки и, выверяя уровень прищуром правого глаза, не без гордости заметил:
 - Вытянулся родимый прямо в струночку.
И тут калькулятор Ахмеда выполнил последнее действие. Не давая Семену Игнатичу упиться настоящей радостью по самое «не могу», турок, выключая газовую горелку, подытожил:
- Надеюсь, я свою долю вложил?
Вопрос был легким по существу, но отчужденным по содержанию. Это Семен Игнатич понял сразу, едва заглянул в темные, как смоль, глаза Ахмеда.
- Как и договаривались! – кивнул он, признавая тем самым, что у турецкого народа свои обычаи и что обмывать новый забор ему придется без товарища.

                ***
А потом все и началось.
Как выяснилось позднее, Ахмед торговал коврами. Турецкие ковры в городе были в большом спросе и стоили дорого.
И вдруг с какой-то головной боли, решив, что ковры следует проветривать на открытом воздухе, Ахмед стал развешивать их по всей длине их общего забора. Яркие сине-зелено-красные полотнища пестрели на солнце, отбрасывая длинную тень на посадки Игнатича.
И так день за днем, день за днем….
Сердце Семена Игнатича и Алены Ивановны исстрадалось за будущее своего урожая. Нужно было принимать какие-то меры. Срочные меры.
- Однако ссориться с Ахмедом, - мудро рассудил Игнатич, - будет себе дороже.   Здесь, - подбодрил он супругу, - нужна хитрая тактика.
И деятельная натура Игнатича закипела.
Накупив в магазине насадки для поливочных шлангов, он за два дня смонтировал на своем земельном участке несложную оросительную систему, известную каждому садоводу как дождевание. И едва после полудня на его  помидоры ложилась, накрывая их сумерками, густая тень от ковров Ахмеда, он поворачивал ручку вентиля, установленного на поливочном шланге, в положение «включено».  Мощный каскад дождевых брызг, переливаясь в лучах знойного солнца всеми цветами радуги и напоминая собой праздничный фейерверк, ровными слоями капель ложился не только на посадки Анны Ивановны, но и на ковры Ахмеда.
Сердце Игнатича ликовало.
- Интернационал, мать твою, - радовался он, как ребенок: — Вот это сила!
Другое дело Ахмед!
Призывая в свидетели своего мусульманского бога - Аллаха, он бегал вдоль забора с противоположной от Игнатича стороны и, стягивая с него подмоченные ковры, закидывал на свои загорелые плечи.
- Вай, вай! Вай, вай! -  причитал Ахмед над коврами, будто над покойниками.
Но эти причитания наполняли душу Игнатича надеждой, что свет, который, пробиваясь сквозь сетчатые звенья забора, забрезжил над его помидорами, более не померкнет.
И в самом деле. Надобность проветривать ковры и нежить их на солнце пропала у Ахмеда сама собой.
— Вот так-то, - произнес Игнатич с чувством полного удовлетворения: - Мы – не рабы! Рабы – не мы! 

                ***

Очень любил Семен Игнатич теплые летние вечера, когда уставшая от палящего солнечного зноя природа затаенно молчит, будто думает о чем-то о своем, о глубинном, о вечном, что не может доверить никому.
В такие вечера он, как рыба из глубины, выныривал из удушливой тесноты комнат на воздух, усаживался на крыльцо и, подолгу мусоля в пальцах   пожухлую самокрутку, вслушивался в тишину. Будто ждал, что доверится ему природа, тайны свои откроет. Но так и не дождавшись с ее стороны откровения, не спеша закуривал и, с наслаждением выпуская в прозрачный сумрак клубы густого табачного дыма, смотрел на звезды.
Поговорить по душам ему было не с кем.


Рецензии