Однажды летом

Григорий Захарович Маложит перелистывал страницы зачитанного журнала «Современное казачество» и думал о предстоящем отпуске. Именно этот журнал непонятным образом, попавший к нему в почтовый ящик, возбудил в нем интерес к казакам. Нельзя сказать, что он не знал о них ничего до журнала: донские казаки, кубанские казаки и Ермак Тимофеевич. Но дальше этого его интерес к казачеству не простирался. Из этнических меньшинств он любил цыган и айсоров.
Но когда журнал попал к нему в руки, то не полистать его хотя бы из-за наличия картинок Григорий не мог.
Современные казаки из журнала не носили чупов или отвисших усов, как персонажи знаменитого полотна про письмо турецкому султану, а были довольно обычными людьми с не слишком приветливыми лицами. Интерес возник, когда журнал долистался до статьи про молодых парней допризывного возраста. В статье описывалось, как за год до призыва в армию, мальчиков посылают на несколько месяцев в военизированный лагерь.
Григорий начал читать статью, а когда перевернул страницу, то замер в изумлении: на одной из фотографий, сопровождающих текст, был изображен в профиль бритоголовый носатый и губастый парень, склонивший голову для мытья из деревянного ведра. Парень был вылитой копией Григория 40-летний давности. Секретно от всех, мы знаем, как выглядели в определенные моменты своей жизни. У нас нет нужды кому-то такое демонстрировать, но когда мы встречаем такую схожесть в жизни, то моментально отмечаем ее про себя. Так случилось и с Григорием: он буквально впился в фотографию, как если бы она имела третье опьяняющее измеренье. Потом он встал и среди фотографий своей семьи минувших лет нашел свою, армейскую. На ней он был в майке и галифе, играющим в волейбол через сетку с другими солдами. Фотография тоже была черно-белой, и сходство с фотографией из журнала было поразительным. Он отложил журнал тогда и стал думать о вероятных причинах такой похожести лиц. Ничего толкового не приходдило на ум вплодь до генотипов. Понимая, что у природы могут быть необъяснимые анамалии, Григорий чувствовал, что в его конкретном случае было что-то другое.
На третий день после получения злополучного журнала им было принято решение – поехать в отпуск, так сказать, этнографическую экспедицию, в эту казацкую станицу, на Дон и лично познакомиться с казачком из журнала и с его семьей. Григорий решил ни с кем не списываться, чтобы беспричинно не настораживать безвинных людей, а сделать приезд спонтанным.
Через неделю самой стройной из его теорий стала теория погрома. Она образовалась в его сознании не сама по себе, а после прослушивания шуршащей магнитофонной записи из его детства. Это была какая-то бенифитно-юбилейная запись Леонида Утесова, на которой тот под импровизационные аккорды на рояле рассказывал про свою длинную состоявшуюся жизнь. В нужных местах аккорды прерывались, и Утесов исполнял куплет-другой, соответствующий описываемому времени и его творчеству. Куплет, подтолкнувший Григория к теории погрома, был одесским, хотя бы потому что в нем указывалось конкретное место происшествия – угол Дерибасовской и угол Решильевской. Далее в нем описывалась групповуха на одесский манер: капля дегтя в бочке самоиронии и надежды на лучшее будущее...в 8 часов вечера разнеслася весть – у старушки-бабушки, бабушки-старушки шестеро налетчиков отобрали честь.
Хоц-соц переверсоц, бабушка здорова;
Хоц-соц переверсоц, кушает компот;
Хоц-соц переверсоц, и мечтает снова,
Хоц-соц переверсоц, пережить налет.

Именно после этого куплета у Григория и зародилась теория погрома. Он знал, что его прабабушкина семья до революции 1905 года жила в так называемой зоне оседлости, предназначенной для бедной еврейской популяции многонациональной России. Именно в таких местах случались погромы, в которых принимали участие правительственные войска и пьяные озверевшие антисимиты чернорубашечники. Чаще всего еврейская популяция бывала предупреждена о предстоящей акции и своевременно пряталась в погребах, оврагах и балках. Но прятались не все, поэтому наряду с поджогами и грабежами бывали человеческие жертвы и изнасилования женщин.
В те годы еврейские семьи были довольно многодетными, потому что религия запрещала вмешиваться в таинство деторождения. Понятное дело, что когда у тебя по лавкам сидят пяторо с ложками, то вопрос похожести очередного ребенка на отца не является первостепенным.
Возможно, думал Григорий, его ветвь семьи  произошла от соития его прабабушки с насильниками во время погрома. Именно это и сподвинуло его одним теплым июльским утром прилететь в Ростов – на – Дону, взять в прокат маленькую немецкую машину с откидной крышей и доехать на ней до станицы Звягинской, в которой жила интересуюшая Григория семья.
Где-то часа через 2 после асфальтовой дорога превратилась в хорошо укатанную, но грунтовую. Григория это не заботило потому что машина была рентованная, а поднимаемая ею пыль оседала сзади. Согласно путеводителю по грунтовой нужно было ехать около 60 км.
Примерно на половине пути ясная погода уступила место грозовым тучам, и скоро хлынул ливень библейского масштаба. К несчатью оказалаось, что крыша на рентованной машине откидывалась только в одну сторону, иначе говоря, механизм для перемещения крыши в закрытое ее состояние не работал, а закрыть ее вручную Григорий не умел.
Уже достаточно промокший, он решил искать укрытия от воды. Но какое может быть укрытие в чистом поле? Однако, укрытие было. Как только он не заметил его раньше: гигантское дерево посреди ничего, оно было одновременно похоже прибежище старой веры из Игры престолов, древо жизни из Аватара и задник к детскому спектаклю про нечистую силу.
Через минуту Григорий стоял под ним абсолютно мокрым, но в относительной сухости. Первым делом он скинул с себя туфли и подумывал сделать то же с рубашкой и брюками.
 Гром и молнии извергались вокруг, как в научно-популярном фильме о явлениях природы.
Не успел Григорий толком подумать, что страховка на рентованную машину не дает покрытия от стихийных бедствий, включающих оползни, наводнения, прямых и косвенных извержений вулканов, гейзеров и попаданий молний, как одна беззвучная молния выскользнула из облака и с треском пробежала сквозь листву и тело Григория в землю.

                ***
Микроавтобус с пятью поколениями семейства Мезинцевых возвращался из станицы Звягинской в город. В станице они теперь бывали крайне редкими гостями: попадали туда изключительно при изменениях социальных состояний родственников, которых становилось все меньше. Социальных состояний, достойных приездов из города, насчитывалось всего три: деторождение, вступление в брак и уход из жизни. На этот раз они возвращались со свадьбы. Патриарх семейства, дед Василий, практический прадед, давно уже выжил из средне-арифметического состояния ума, но при этом был улыбчив и не агресивен по трезвозти. Однако в состоянии даже минимального подпития все вставало на свои места: он поругивался вхолостую, усмехался чему-то своему и обращал пристальное внимание на проплывающие мимо женские бедра. Когда бедра бывали в зоне досягаемости его пораженные артритом руки мгновенно самоисцелялись и, забыв про недуг,  поощрительно шлепали и гладили их в догонку. Томящиеся от скуки взрослых праздников, правнуки патриарха, Тимофей и Егор, специально подпаивали деда Василия, усаживали  его в перекрестное место и снимали смешные видео.
От алкоголя к патриарху возвращалась и память, приводящая к курьезам. Он мог узнать кого-нибудь среди гостей и сказать тому вполне серьезно что-нибудь типа... откуда ты взялся, мы же на твоих поминках гуляли прошлой осенью, я еще себе щеку разодрал об забор...
Чаще всего такие его монологи превращались в шутки, но иногда людям не нравилось, что их уже похоронили, и они говорили в ответ ему колкости и давали обещания, что его, старого дурака и бабника, они переживут.
Активным бабником он был лет 35, с еще до смерти коматозной жены, а перестал им быть поневоле лет пять назад. Как раз с тех пор, как внук его совершил очень сложный жилой обмен, и они переехали в большую и светлую квартиру, но на 9-ом этаже. Раньше, со второго этажа Василий спускался по лестнице и шел себе в парк или универсам с газетой под мышкой. А вот с переездом на девятый этаж прыткости у него поумерилось после случая, когда он потерялся и попал не в свою квартиру. Так что теперь ему приходилось сидеть на балконе, читать газеты да курить цыгарки. Однако, как и для прогулок когда-то, он надевал старомодную фуражку с околышком.
Сын патрирха погиб на охоте несколько лет назад, и теперь Василий жил в семье старшего внука. Никто точно не знал сколько лет деду, потому что документы были составлены с его же слов, когда пришло время оформлять ему пенсию, а настоящие были утеряны во время какой-то войны. Служащие собеса, медработники и родня не слишком верили, что указанный в паспорте год рождения возможен или просто правдоподобен, но в сундуке патриарха хранился ремень с диковинной пряжкой и Георгиевские кресты.
На этот раз свадьба была дорогой и многозаходной: женились еще двое дальних родственников. Гуляли свадьбы все вместе, и подарки дарить пришлось всем трем парам. Но денег на подарки было не жалко. Однако, на четвертый день решили возвращаться в город. Первый час дороги домой все в микроавтобусе еще обсуждали события минувших дней, радовались или вздыхали за успехи или неудачи родни, но потом задремали и утихли.
Пробудились все разом, когда дед Василий необычным образом завалился на одного из правнуков. Пришлось остановиться. Патриарх лежал полусогнутым на двойном сидении с полуоткрытыми глазами, устремленными в пол, как будто в поисках утерянного.
Одна из внучек, медсестра по образованию, засвидетельствовала его смерть, но никто не забился в истерике, а только вздохнули от предстоящих хлопот.
Тем временем патриарха вынесли и уложили под большим деревом, чтобы прибрать по возможности в салоне автобуса.
Какого же было всеобщее удивление, когда под деревом нашелся еще один лежащий вповалку мужчина. Он был без обуви, но в носках и вполне одетым. Все та же внучка, медсестра по образованию, определила, что мужчина кое-как жив, но дальше этого ее профессиональная экспертиза помочь ему не могла, и кто-то позвонил 911.
По телефону они сообщили о происшествиях и свое точное местонахождение по ДЖИПИЭС.
Машины скорой помощи и милиции примчались к дереву примерно через час.

                ***               

Параллельно с событиями на земле в ветвях дерева происходили события неземные: душа патриарха, Вася, взлетела на самую нижнюю ветку и сразу почувствовала, что на дереве она не одна. И действительно, пару ветвей выше, на разлапистой кроне, как в гамаке, лежала душа Гриша. Вася щекотнула Гришину пятку, дернувшуюся от безусловного рефлекса. Душа Гриша спустилась на нижний сук, но душевный разговор между ними не заладился с самого начала.
Душа Вася осудила Гришу, что та выпорхнула из еще живого тела.
Это было явно не по-людски.
Душа Гриша понимала свою вину и слабо аргументировала в ответ.
Душа Вася подвела итог – Гриша не достойна своего тела-носителя и должна немедленно валить отсюда для подзарядки.
Чтобы узаконить свои действия хоть как-то, Вася предложила сыграть в 66 на пальцах на место в теле Григория Маложита.
Гриша проиграла и здесь, но добровольно отлетать не собиралась.
Тогда Вася дала ей знаменитого пендаля, и та, под неожиданный порыв ветра взмыла сквозь листву ввысь. Только несколько листочков с дерева медленно спланировали на землю.
А вместе с ними и душа Вася опустулась в тело Григория.

                ***
Фельдшер из «Скорой помощи» приставил к лицу Григория кислородную маску, потом долго держал стетоскоп на его шее, но в конце концов резюмировал, что душа  все же еле в теле.
Григория поместили в палату на единственную койку.
Вся заумная электроника стояла сиротливой толпой не подключенной.
Только один монитор показывал синусоиды его сердцебиения.
Где-то через неделю Григорий открыл глаза и почувствовал себя абсолютно новым человеком. Двигаться ему пока не хотелось, но никаких привычных болей в суставах рук и ног он не предчувствовал.
Место было явно незнакомым.
Цветной телевизор под потолком беззвучно показывал какие-то социальные волнения на незнакомой площади.
В палату вошла медсестра в белой пилотке. Не глядя на Григория, она посмотрела первым делом на монитор и, убедившись, что  больному не стало хуже, пошла открывать форточку. Даже стоя на стуле ей приходилось тянуться к защелке. Григорий следил за ее движениями и в контрольный момент вздохнул и громко крякнул.
Что-то неожиданно дернулось под одеялом ниже пояса.
Когда медсестра спустилась со стула на пол, она увидела больного, сидящим на кровати со спущенными на пол ногами.
Она подошла к настенному телефону и сообщила новость кому надо, а потом предложила Григорию прилечь до прихода врача.
Григорий не чувствовал себя больным и не понимал, зачем ему ложиться, но с медсестрой он спорить не хотел. Он смотрел на ее туго обтягивающий халат и думал про свою работу, где женщин случалось раз-два до обчелся.
В комнату вошло двое с осторожными улыбками на остекляневших лицах.
Одна из них, как старая знакомая, без всяких преамбул спросила Григория, как ему спалось.
Григорий, хотя и понимал уже, что это был у него не простой сон-иначе как бы он оказался в незнакомом месте; на вытрезвитель место было не похоже, да и сама мысль про вытрезвитель оглушила его своей необычностью, потому что вообще-то он не пил; он даже не знал, нужно ли было ему отвечать на поставленный вопрос конкретно или просто вежливо сказать .....спасибо хорошо.
Тут кровь и энергия теплой волной осинили его, что он находится в больнице, что совсем недавно с ним было не все хорошо, раз он сюда попал.
Потом Григорий вспомнил дорогу на Звягинскую и себя в мокрых носках, лежащим под деревом.
- У меня был какой-то приступ, и я потерял сознание? – спросил он врачей.
- Да, вас доставила в больницу машина Скорой помощи. Они подобрали вас в бессознательном состоянии после ливня с грозами. Мы думаем, что вы были громоотводом по неволе. – ответила одна из врачей,
Григорий вспомнил, как и зачем он направлялся в Звягинскую. Только теперь у него была твердая уверенность, что его гипотеза о тайном родстве с казачком на фотографии из журнала была верной.
Когда двое врачей ушли из палаты, медсестра измерила Григорию давление, заглянула в горло и предложили сделать кардиограмму.
Он не волновался о результатах потому что знал, что все с ним хорошо. Но что-то совсем другое беспокоило его: ему не хотелось возвращаться домой и идти на службу.
Как раз в эту минуту теплые женские руки устанавливали присоски с проводами на его груди. Он сразу вспомнил, что давно уже живет один, а эти руки показались такими нежными, что заныло и ухнуло что-то внутри. На специальном столе он переместился так, как его попросила медсестра, и неожиданно коснулся халата на ее бедре. Медсестра деловито протирала его кожу чем-то мыльным и не обратила на прикосновение внимания.
- Вы до скольких часов сегодня работаете? Пойдемте со мной, пообедаем? – спросил Григорий.
До случая под деревом Григорий  не посмел бы даже и подумать, что сам в состоянии сказать такое незнакомой женщине. А тут он, раздетый, больной, весь в проводах и сказал такое.
Медсестра услыхала его предложение и улыбнулась в ответ: «Куда же мы пойдем?»
- Я знаю пару достойных мест в городе, где вкусно кормят, и не гремит музыка. Григорий ликовал внутри, но показывать свою радость решил не через край.
Примерно часом позже за ним пришел какой-то мужчина и сопроводил его в комнату с одеждой. Все его добро было сухим и мятым со следами земли. Григорий оделся и подписывал теперь какие-то бесконечные бумаги, которые были напечатаны задудным для чтения мелким курсивом. Из объяснение он понял, что своими многочисленными подписями он снимал ответственность с отпускающих его на волю докторов от всевозможных и невозможных недугов и побочных явлений.
Погода удалась приятной для ожидания на открытом воздухе: было тепло и облачно.
Григорий сидел на прибольничной скамейке и размышлял о явных изменениях в своем характере. Помимо волнения от близости женщин в нем появились и другие свойства. Он, например, мог угадывать, кто заговорит первым в помещении, видеть вещи в глубину и скилеты людей, если те не двигались.
Григорий понимал, что такая анамалия с ним произошла от удара молнии, но  кроме этого  что-то другое произошло с ним. Например, ему сказали, что в больнице он пробыл шесть суток, и если раньше бы, при сходных обстоятельствах он непременно помчался бы домой, то теперь о доме даже и не вспоминал, а сидел и с нетерпением ждал сомнительного свидания с неизвестной ему женщиной. Может быть он напрасно наотрез отказался от предложений врачей остаться в больнице для изучения его редкого случая.
Вдруг рядом раздался громкий скрип тормозов, и грубый голос через открытое окно автомобиля обозвал нерадивого пешехода « жидовской рожей».
Григорий удивился своей реакции, вернее сказать, ее полному отсутствию и только подумал.... какое хорошо забытое уличное ругательство.

                ***   
Медсестра стояла на крыльце больницы и скэннировала пешеходов вокруг. Григорий не торопился броситься ей на глаза, а оставался на скамейке на пару секунд и любовался ее подъюбочной статью. Потом поднялся во весь рост и помахал ей рукой.
Они сидели в полупустом ресторане, который был когда-то столовой первой котегории. Именно показатели этой котегории в форме гипсовых лепок детей, колхозниц и свинок с веселыми перед убоем мордочками превратили это место в откровенный ретро хэнгаут для разведенок и командировочных искателей приключений. Но в это время дня место еще пустовало от посетителей, хотя время раннего обеда уже наступило.
Медсестру звали Надеждой. Она все еще училась в медицинском институте, но понимала в медицине побольше многих дипломированных врачей, потому что параллельно с обучением работала медсестрой на отделении уже третий год.
В случае с Григорием Маложитом она сразу разглядела для себя материал не только для кандидатской, но и докторской диссертаций. Так что его добровольный уход из больницы был ей только в кассу. Вот он сидел рядом за еще пустым столом с одной рукой, занятой коньячным коктейлем, а другой – под столом, на ее коленке. И дураку было понятно, что она ему нравится.
Ее напиток был сладким и крепким. Таких она еще не пробовала и быстро пьянела, но не как-то тупо, а с настроением. Нужно будет не забыть спросить потом, что она пила.
Григорий рассказывал ей про свою поездку в Звягинскую, что он не местный, но знает город из-за частых командировок по работе.
Его уверенность речи и действий под столом добавляли интереса к происходящему. Оказывается, Надежда любила такого сорта людей, как Григорий: вежливых, но властных, не терпящих заминок с подачей холодных и горячих закусок.
От выпитого алкоголя она сидела с постоянной улыбкой на лице и понимала, что искусством поглащения пищи в таком состоянии она не владеет.
Еще она думала, что у них могут возникнуть определенные сложности с послеобесенной порой: Григорий – не местный житель, ей придется пригласить его к себе домой, а у нее с соседкой работает «Правило двух дней.»
Можно, конечно, сделать исключение – нужно будет потом объяснить, что человека молнией не до смерти не так часто бьет, и что он ей необходим без предварительного оповещения не как объект похоти, а для профессионального роста.
Пока Григорий рассчитывался за выпитое, съеденное и давал указания, что им было бы неплохо завернуть с собой, Надежда уже в который раз разглядывала его и не понимала, как могло случившееся с ним так задеть его память, что годом рождения он считал 88-ой, но из девятнадцатого века.
В Надеждиной квартире, сразу после поворота ключа, ей стало по-настоящему нездорово. Она прямо-таки сползала на пола, как от какой-то беззвучной, но меткой пули. Григорий подхватил ее вовремя и внес в комнату с надписью «Надя» на дверях. Он уложил ее к стенке на высокой кровати и побродил по комнате какое-то время. Надежда глубоко спала, но она не стала от этого ему менее милой. Напротив, он по-хозяйски разделся до трусов и улегся рядом.
Спать ему совсем не хотелось. Не чувствовал он и усталости, сытости или опьянения. Он бы мог сейчас сделать какое-нибудь физическое упражнение, но в комнате у девушки не видно было никаких спортивных снарядов, знакомых его глазу, кроме дистанционного пульта управления телевизором.
Надежда проснулась с сожалением, что не успела проявить во сне ответной нежности, и была очень удивлена, увидев рядом со своей головой голову Григория, подпертую рукой. Он лежал рядом и улыбался.
Их одежда лежала двумя ровными стопками на журнальном столике.

                ***
В телестудии Первого канала стояла не производственная пауза: все осветители, операторы и пом-режи столпились около павильена, где велась запись программы «Давай, поженимся».
Сегодняшний жених обещал принести небывало высокий рейтинг угасающей по всем параметрам программе.
Женихом был мужчина неопределенного внешне возраста, одетый в полувоенный китель с колодкой Георгиевских крестов русской армии всех степеней.
Лариса Гузеева для пристрелки и завязки интриги вечера спросила шуткообразно... вы точно помните, что кресты эти вами заслужены, а не достались по наследству?
- Точно помню. Вот этот, например, мне вручил лично в 16 году наш полковник Улагай. – отвечал жених.
Раскрасневшаяся непонятно от чего Роза Сябитова предоставила слово Надежде, как приятельнице и советнице жениха.