Письма живого усопшего о войне - 8

                Эльза Баркер

                ПИСЬМА ЖИВОГО УСОПШЕГО О ВОЙНЕ – 8
                ~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

                Письмо XXI

                ДУША В ЧИСТИЛИЩЕ

   14 апреля 1915

       Осмелюсь ли я рассказать вам о чистилище, в которое ярость баталий направляет так много душ, лишь совсем недавно ходивших по Земле в образе людей, ежедневно отправлявшихся из дома на работу, любивших своих жен и детей и обменивавшихся банальностями в перерывах между работой, совершенно не подозревая о том, что с каждым часом они все ближе и ближе подходят к Великому Событию? Да, осмелюсь.

      Мы последуем за одной душой, за которой я следовал сам. Её историю я могу восстановить по памяти, потому что каждый её акт навсегда запечатлен в моем разуме. Нет, мне вовсе не нужны мозговые клетки для того, чтобы запомнить что-либо. Вам они тоже не понадобятся, когда вы освободитесь от оков своего мозга.
Это был холостой мужчина, полковой офицер, англичанин. Внешне он был такой же, как и все остальные, но сознание его было иным. Он жил в своем собственном внутреннем мире, ибо много читал и много размышлял. Он не был что называется очень хорошим человеком. Далеко не все англичане хороши даже сейчас, когда Англия воюет; я говорю это тем из вас, кто приходит в ярость, услышав малейшую критику в адрес своего родного острова, и даже в том числе и вам -- той, кто пишет сейчас для меня!

      Этот человек был не очень хорошим, потому что в его сердце было мало любви. Нельзя сказать, что он был неспособен любить, но он неспособен был пробуждать любовь в других и потому чувствовал духовный голод. Иногда на него накатывало ощущение непреодолимой тоски, и тогда он впадал в раздражение и начинал пить, или бранить своего слугу, или то и другое сразу. А временами, когда весь мир и он сам становились ему особенно противны, он пускался в "загул".
Но началась война.

      Он сразу же почувствовал, что шум и суета военных приготовлений смогут стать естественным выходом для его раздражения. И он с радостью отправился на войну.
В Лондоне он знал одного немца и очень его не любил. Немец был слишком болтлив, а его громкий и резкий голос раздражал чувствительный слух утонченного офицера. Увлекая своих солдат в битву, он как раз вспоминал об этом немце. Он думал, что ему наконец-то предоставилась возможность сразиться именно с этим немцем, лицом к лицу, и эта мысль приносила ему удовлетворение.

      Ненависть стала для него почти что чувственным наслаждением. Немцу удалось соблазнить одну вульгарную женщину, которую страстно желал сам офицер. Он ненавидел себя за эту страсть и ненавидел немца за то, что тот все испортил. Мы всегда ненавидим тех, кто мешает нам спокойно ненавидеть самих себя.

      Офицера убила немецкая пуля в первые же дни войны. Где? Да какая разница, где! Если я скажу, кто-нибудь, возможно, узнает этого человека, а мне не хотелось бы выдавать тех, кто, пусть даже невольно, делится со мной своими секретами. Даже когда я прислушиваюсь у закрытой двери жизни, я не стремлюсь затем рассказывать другим слишком много о том, что услышал. Я стараюсь быть благоразумным.

      Я буду называть этого человека своим другом, поскольку мы с ним настолько сдружились, что теперь я имею на это право.

      Накануне битвы, в которой мой друг нашел свою смерть, я был рядом с ним, стараясь смягчить жестокость, овладевшую его сердцем. Это чувство редко встречается среди солдат того участка северного фронта, на котором он находился, ибо для них война это что-то вроде благородного спорта (или, по крайней мере, она была для них таковой в сентябре прошлого года).

      Но мой друг был исключением, потому-то я и решил рассказать именно о нем. И мои замечания по поводу его исключительности в данном случае необходимы для того, чтобы не слишком напугать читателя. Я не хотел бы, чтобы мои читатели думали, будто их друзьям также пришлось пережить нечто подобное. Знай же, всяк склонившийся над этой страницей, что мой друг -- это не твой друг, это совсем другой человек. То, что пережили ваши друзья, было не столь ужасным. Ведь они были лучше, чем он, потому что вы их любили, а тот человек был намного хуже, потому что его почти никто не любил.

      Его сразила ружейная пуля. Все вокруг него погрузилось во тьму, и на некоторое время он лишился сознания.

      Его привел в чувство грохот разорвавшегося снаряда.

      "Начался бой, -- подумал он, -- чертов слуга! Он должен был разбудить меня на рассвете".

      Вокруг него были солдаты его полка, но, казалось, что они стали выше, чем были, и видел он их смутно, как в тумане. Он протер глаза.

     "Чёрт их раздери! Кого это они поставили на мое место?"

       Он подумал так, потому что увидел, что вместо него командует какой-то младший офицер.

      В полном недоумении он оглядывался по сторонам. Да объяснит ему кто-нибудь, наконец, что происходит?! Он направился туда, где обычно находился старший офицер; офицер был как всегда на месте.

       "Что это со мной? -- подумал он. -- Может быть, я сошел с ума?"

      Он отдал честь офицеру, но тот не обратил на него никакого внимания.

       "Я, должно быть, сплю? -- предположил он."

       Он подошел к солдату, заряжавшему ружье, и дотронулся до его руки. Но солдат тоже никак на это не отреагировал. Тогда он схватил солдата за руку. Все так же, не обращая на него внимания, солдат поднял ружье и выстрелил.

          Тогда мой друг подошел к двум разговаривавшим между собой солдатам и услышал, как один из них сказал: "Бедняга ... ! Получил пулю в самое сердце! Он был букой, но неплохим офицером. Жаль его".

      Тот "бедняга", о котором они говорили, как раз и был он сам. "Получил пулю в сердце -- неплохой офицер -- бука -- умер!"

       Он всё понял. Бывает, что понимание случившегося приходит ещё позже. Он был "мертв".

       "Ну и хорошо!" -- инстинктивно подумал он.

      За его спиной с грохотом разорвался очередной снаряд.

      И тут он увидел перед собой лицо, сразу же привлекшее его внимание. Это была зловредная, наглая рожа, которая, впрочем, тут же трансформировалась в лицо его врага -- того самого немца из Англии, которого он так ненавидел.

      "Как? Это ты?" -- спросил он.

-- Призрак ничего не ответил, но вновь изменил форму. На этот раз перед ним возникла та женщина, за страсть к которой мой друг ненавидел самого себя.

      "И ты тоже!" -- изумился он.

      И вновь призрак изменил внешность. Теперь он стал похожим на слугу, которого он в свое время частенько осыпал проклятьями, и который ушел от него год назад.
"Так и ты тоже умер?" -- спросил он; но лицо уже успело принять свои первоначальные очертания. Теперь это снова была просто наглая, зловредная рожа, непохожая ни на одного конкретного человека.

       "Да кто же ты, в конце-то концов?" -- потребовал объяснений мой друг; но ответа так и не получил.

      И тут его заинтересовал глаз призрака -- его левый глаз. Он вдруг начал увеличиваться и рос до тех пор, пока не достиг размеров мишени, вроде тех, что вывешивают в тире. В центре глаза, в окружении глазного белка появилась необычная, сине-зеленая радужка. А черный зрачок -- огромный, как блюдце -- не мигая смотрел на него с невыразимой, сосредоточенной злобой.

      "Что ты делаешь?" -- снова спросил мой друг; но по-прежнему не услышал ответа.

     Затем видение пропало.

      А на его месте возникла толпа отвратительных человеческих и получеловеческих теней. Поблизости разорвался еще один снаряд, и тени пустились в пляс. Они вцепились в моего друга и закружили его в своем хороводе, всё быстрей и быстрей, пока ему не стало дурно. Вдруг они остановились, и каждый из них превратился в того ненавистного немца из Англии. И тут к ним присоединилась еще одна толпа сумасшедших существ. Они тоже видоизменились, и перед моим другом предстала дюжина двойников той женщины, за страсть к которой он ненавидел самого себя.
       Эти женщины и двойники его врага взялись попарно за руки и принялись целоваться. Почувствовав отвращение, мой друг решил уйти, и ему это удалось. Он увидел, что летит через долину, прямо над головами солдат германской армии. Он услышал звуки ненавистного ему языка.

      "Что за дьявольщина! -- подумал он, и тут же перед ним возник самый настоящий дьявол: с хвостом, рогами и копытами.

-- Раньше ты думал не обо мне, правда? -- ухмыльнулся злобный дух.

Моего друга смутило и напугало его появление, поскольку дьявол, несмотря на все свои неприглядные аксессуары, очень уж был похож на него самого.

-- Ты тоже сейчас изменишь внешность? спросил он.

-- О, нет! Я меняюсь медленно. Я меняюсь только вместе с тобой.

-- О чём это ты?

-- Только ты можешь изменить меня.

-- Ну тогда меняйся! -- сказал мой друг. Но демон оставался таким же, каким и был.

-- Изменись! -- повторил мой друг. Но стоящая перед ним фигура оставалась прежней.

-- Вижу, ты обманул меня -- я не могу тебя изменить!

-- Я же сказал, что меняюсь медленно.

-- Что ты имеешь в виду?

-- Я меняюсь только одновременно с тобой.

-- Значит, я нисколько не изменился?

-- А я за тем и слежу, чтобы ты не менялся.

      И так, в компании со своим дьяволом моему другу пришлось пройти по местам, от описании которых я воздержусь, -- задолго до меня с этим прекрасно справился Гёте, когда писал свою "Вальпургиеву ночь". Безрассудный и отчаянный, он следовал за своим поводырем до тех пор, пока не выбился из сил. Дни, недели тянулись, как один нескончаемый кошмар.

-- Неужели я никогда не смогу от тебя освободиться? -- спрашивал он своего спутника.

-- Сможешь.

-- Но как?

-- Освободившись от самого себя.
-- Это легче сказать, чем сделать.


-- Да, сказать -- легко, сделать -- трудно.

      Часто они оказывались на полях сражений -- прямо на линии атаки, либо в гуще солдат. Единственным развлечением моего друга было изредка вдыхать аромат кофе и жареного мяса. Он пытался пить бренди из фляг, когда солдаты подносили их к своим губам; они не видели его и потому не прогоняли. Моего друга все сильнее терзали голод и отчаяние. С кем бы он ни встречался, его спутники всё время принимали форму мужчины, которого он ненавидел, и женщины, которую он похотливо желал. Он видел их омерзительные совокупления. Иногда призрак женщины обращался к нему с ласковыми словами. Он проклинал её, но все же льнул к ее руке. Однако, всякий раз, когда он пытался её поцеловать, призрак исчезал.

      Иногда, во время больших боев в нем просыпался боевой пыл. Он набрасывался на солдат противника, как будто хотел отомстить им за все свои страдания. Он пытался вырвать из их рук винтовки, а когда душа кого-либо из них отделялась от тела, старался вывести её из темноты и из состояния сна, в которое она попадала; но это ему никогда не удавалось. Ему вообще ничего не удавалось. Само его существование было тщетным, горьким и безрадостным.

     Однажды я подошёл к нему и дотронулся рукой до его лба.

      Ты не такой, как все остальные, -- сказал он равнодушно, -- откуда ты?

-- Я пришел издалека, -- ответил я, -- хочешь пойти со мной?

-- Куда угодно, лишь бы подальше отсюда, -- согласился он.

-- Ты хотел бы остаться один?

-- Нет. Одному ещё хуже.

-- Самое худшее уже позади, -- утешил его я.

-- Что ты имеешь в виду?

-- То, что на этот раз источник твоих низменных желаний уже истощился. Ты устал и с отвращением вспоминаешь ту жизнь, которую ты вел с тех пор, как освободился от своего тела.

-- Какое странное выражение -- "освободился"! Только сейчас я чувствую, что очень хочу освободиться.

-- И я помогу тебе вырваться из еще одной темницы, в которую ты заключен, помогу сорвать ещё одну оболочку с самого себя, которая не выпускает тебя на волю.
-- А для чего это тебе?

-- Чтобы ты не тратил сил понапрасну, когда будешь стараться освободиться от этой оболочки самостоятельно, -- сказал я, -- а сейчас ты, наверное, хочешь спать?

-- Да, я бы не отказался немного отдохнуть.

Он спал, а я тем временем пытался ускорить его освобождение, и когда он пробудился, на сей раз уже в другом, более свободном мире, я по-прежнему был с ним.

-- Что бы ты хотел увидеть? -- спросил я.

-- Что-нибудь красивое, -- ответил он. -- Что-нибудь красивое и
чистое.

-- Может быть, танец эльфов? -- спросил я с улыбкой.

-- Танец эльфов? -- Разве такие вещи на самом деле бывают?

-- Во вселенной -- бесчисленное множество форм жизни и сознания, -- пояснил я, -- и раз уж твой опыт заставляет тебя верить в дьяволов, значит ты, без сомнения, сможешь поверить и в эльфов.

      Едва я успел это сказать, как они тут же приблизились к нам: гибкие, прозрачные формы, весело танцующие в усыпанных цветами просторах Елисейских Полей. Они кружились и покачивались вокруг нас -- эти существа: чистые, как сам воздух, по которому они порхали; легкие, как само счастье, которое они излучали; вечные, как надежда, и ещё более прекрасные, чем сны смертных людей.

      Тень грусти окончательно слетела с лица моего друга, он тоже заразился этим весельем и стал легким, как воздух, и чистым. Он присоединился к их танцу и вместе с ними закружился вокруг меня.

       Признаюсь вам в порыве откровения, что я тоже танцевал с эльфами. Сотоварищ и друг Прекрасного Существа тоже окунулся в море вселенской жизни и поплыл по нему под парусами беззаботности. Тот, кто слишком много знает о скорби этого мира, должен иногда облегчать свою ношу, полностью отдаваясь чувству радости.

      Когда эльфы снова удалились в свое неприкосновенное убежище, я заметил, что к нам приближается ещё какая-то форма.

-- А сейчас, что бы ты хотел увидеть? -- спросил я его.

-- Могу я увидеть одного человека, который до сих пор живет в Англии? -- спросил он несколько смущенно. И все же в его просьбе я уловил ту непоколебимую уверенность, которая свойственна душам, научившимся доверять своим собственным желаниям -- так бывает, когда в них, благодаря очищению желания, начинает проникать высшая мудрость.

-- Пожалуй, да, -- ответил я.

      Подошедшая к нам форма была мне незнакома, но мой друг сразу же узнал и поприветствовал её. Рядом с моим другом стояла женщина, в которой сразу же можно было признать натуру энергичную и деятельную, и в то же время чистую, ибо без этого чистого излучения в тех сферах, где мы тогда находились, вообще невозможно было никакое общение.

-- Давайте присядем, -- предложил я, -- так мы будем чувствовать себя уютнее.

Эти двое рядом со мной, казалось, были счастливы от одного только присутствия друг друга. "По-братски, рука об руку" сидели они рядом; и хотя я знал, что одна из них -- всего лишь подобие живой женщины, в этот момент она казалась мне абсолютно реальной, ибо все добрые побуждения сердца -- реальность, а в тех сферах, в которые я привел своего друга, все побуждения могут быть только добрыми. Здесь нельзя встретить врага, и та женщина, которую он любил, тоже любила его, иначе она не смогла бы оказаться здесь.

Вскоре я оставил их вдвоем и вернулся к своим трудам на поля сражений, поскольку там были и другие, кто нуждался в моей помощи; другу же моему пока ничто не грозило.

      Немного погодя, я вновь приду к нему на помощь, чтобы он смог достичь ещё большей степени свободы. Нам интересна судьба тех, кому мы в свое время помогли, и мы продолжаем оказывать им помощь и дальше.

      Вас удивляет то, что именно этому человеку я решил оказать помощь; тем более, что, судя по начальным строкам этого письма, личностью он был малопривлекательной.

        Открою вам маленький секрет: именно из-за его непривлекательности я его и выбрал. Его никто никогда по-настоящему не любил, поэтому он и нуждался в помощи больше, чем другие. Те, кого любят, уже получают помощь, благодаря этой любви.

      "Улавливаешь ли ты мою мысль, дочь Земли?" -- как сказало бы Прекрасное существо.

      Сейчас я живу для того, чтобы помогать человечеству пережить ужасы войны. Послужите и вы этой цели, любя тех, кто менее всего достоен вашей любви. Так вы сможете познать тот Путь, которым следуют Учителя Сострадания.

_____________
* Первая часть – размещена в Стихи.ру 17 августа 2016 г.
   Владислав Стадольник http://www.stihi.ru/avtor/vladislav3