Самарканд. Глава 56. Лола

Когда я в блаженном дурманном изнеможении смотрел на женскую задницу, упакованную в джинсы, мне казалось, нет в жизни счастья без этого. В смысле без джинс. Хотя здесь можно поспорить.

Это было время острого дефицита джинс и джинсовой ткани. Ткань, похожую на джинсовую, конечно же, продавали, и приходилось шить из нее. Но скроенные из такого материала брюки принимали за настоящие джинсы только ночью.

Мать приехавшего из Ургенча Володи рукодельничала, и Вовчик «хипповал» в расклешенных под сорок сантиметров брюках, пиджачке с закатанными по локоть рукавами и рубашкой воротником наружу. Всем захотелось таких костюмчиков, и пошли заказы к его матери.

Единственный отрицательный нюанс с раскройкой брюк состоял в том, что она не могла нормально сделать скрытый гульфик, поэтому все мы ходили с открытым замком на самом интересном месте.

Длинные до плеч светлые волосы, цветастая рубашка, расклешенные штаны из джинсовой ткани ташкентской фабрики «Восьмое марта»: такой вид молодого человека по имени Дима однажды заинтересовал красивую девушку Лолу, жившую за драмтеатром. Видимо, не настолько сильно, чтобы далее сосуществовать вместе, поэтому следующая наша встреча произошла через год, на Ташкентском железнодорожном вокзале.

Этот красивый город являлся для меня в течение нескольких лет перевалочной базой из одного мира в другой. Будучи студентом-второкурсником, доехавшим летом во время каникул до Ташкента, восседал на огромном подоконнике у главного входа ж/д вокзала, ожидая поезда.

Стройотрядовская форма цвета хаки, с нашивками и расписанной авторучкой спиной куртки, полпачки сигарет и две пустые бутылки из-под пива рядом, я сидел, читая в десятый раз свой проездной железнодорожный билет. «Пустые бутылочки можно забрать?» — отвлек меня от тупого занятия приятный женский голос. Так мы встретились второй раз.

Я смотрел на нее и небо, отраженное в окне казалось мне морем, троллейбус – парусником, голуби – чайками, цыганский табор – заморскими купцами.

Несколько часов до самого вечера мы общались, не отходя друг от друга. Она с матерью тоже ехала в Самарканд, но вечерним поездом. Только после слова «вечерним» до меня начало доходить, что мой поезд дневной. Запыленное окно вокзала обливалось оранжевым закатом. Воздух пьянил тонким ароматом женских духов. Сердце тщетно искало в грудной клетке покоя.

Часы у билетных касс мигали красными точками арабских цифр 20.00.  Мой поезд ушел. Увидев огромные глаза и чувственные губы улыбающейся Лолы, предчувствие подсказало мне: «Может, поезд и ушел, но бронепоезд, стоявший на запасном пути, вовсю исходил паром, готовый отъехать с ней хоть куда».

Я потерял ориентацию в пространстве. Контуры некоторых слов растворялись. С трудом вспомнил, что такое деньги. Как порядочный альфонс, занял у нее трояк.
Всю ночь с проводником, которому и отдал мятый казначейский билет, убегали от внезапно нагрянувших ревизоров.

Стук колес, аромат туалетов, распахнутые настежь двери тамбуров, фраза «Он самаркандский» открывала для меня двери проводников всех вагонов. С кем-то пришлось выпить, с кем-то «дряни» пыхнуть и угадать, откуда она.

Прилично затянувшись пару раз, я с умным видом выдал наудачу: «Ленинабадская»,— и угадал. Тут началась «битва экстрасенсов», каждый хотел услышать о его папиросе что-нибудь доброе и вечное, но крик забежавшего в купе проводника «Ревизоры!» спас меня от не запланированной диагностики.

Я смотрел в темное окно последнего вагона, за которым стремительно неслись рельсы, шпалы, костыли, словно секунды моей бурлящей жизни. Вот я родился, вот трехколесный велосипед, первая учительница, первый фингал, поцелуй, как же он был сладок! Затем без перехода, без вступительной речи – Томск, с его жгучими морозами, сверкающим снегом и снова сладкий поцелуй: в бездонной ночной тьме дорога казалась ручьем. 

Наутро я очнулся стоящим в тамбуре последнего вагона. Попрощался с проводниками, сплюнул последствия ночевки в моем рту стада баранов вместе с чабаном, махнул рукой на свой багаж, забытый в каком-то вагоне и нетвердой походкой пошел навстречу своей судьбе.