Давным-давно на думанской земле, глава 13

Пришедшие из-под земли

 Солнце перестало подниматься так высоко над горизонтом, и ночи из жарких и душных превратились в просто тёплые, что давало возможность вкусить прохладу хотя бы во время сна. Это было, пожалуй, единственным благом, доступным сейчас для киянцев. На их земле теперь царила страшная разруха и опустошение. Война, так неожиданно развязанная неизвестным доселе коричневым народом, пришедшим из-за лесов, с каждым днём становилась всё более жестокой и кровопролитной. Это походило на оживший ночной кошмар. Маленькие тёмнокожие существа, называвшие себя кроменами, были подземными жителями, селившимися в заброшенных кротовинах. По рассказам чудом спасшихся киянцев, они расширяли, укрепляли их и делали отвод –  вертикальный тоннель – вглубь к грунтовым водам. Питались они в основном дождевыми червями и другой подземной живностью. Впрочем, в засушливые периоды могли напасть и на крота и усилиями небольшого племени победить это мощное животное. В этом случае они не только набивали животы его нежным мясом, но и получали в пользование новые катакомбы.
  К этой необычной войне киянцы оказались совершенно не готовы. Вся их сноровка и физическая мощь, полученные в жестоких сражениях и не менее жестоких тренировках, оказались сейчас не у дел. Кромены, обладавшие сильно развитой мускулатурой рук и особенно кистей, помогавшей им в мирное время проворно расширять и укреплять кротовины, все свои необычные умения направили теперь против киянцев.
  Они делали подкопы в самых неожиданных местах, проваливая под землю целые отряды противника. Ужасом для киянцев стали возникавшие из-под земли огромные ладони кроменов, хватавшие их за ноги и утаскивавшие в свои подземные ходы. Воин, оказавшийся глубоко в кротовине, был настолько беспомощен против чувствующих себя здесь, как пиявка в воде, кроменов, что дело почти всегда заканчивалось его гибелью.
  Кромены избегали открытых сражений на поверхности. Они действовали исподтишка, и эта тактика уже позволила им уничтожить примерно половину киянской армии.
  Аделон и Ластан ни разу не говорили об этом, но оба знали, что эту войну, сам того не ведая, развязал Ластан. Это он, спасая Ленвела и его брата, потревожил тогда в лесу жилище кроменов. А те, судя по всему, неверно истолковали ту хитроумную затею, решив, что кто-то вздумал посягнуть на их мирную, никогда не мешавшую наземным существам жизнь. Именно тогда, впервые покинув свою подземную обитель, кромены вышли на тропу войны.
  Поняв однажды, что он один всему виной, Ластан больше не находил себе места. Он стал угрюм и нелюдим. Любившие его прежде воины постепенно отдалились, не понимая, в чём причина такой неожиданной перемены. И если бы не Аделон, хорошо понимавший, что творится в душе друга, тот бы давно погиб – Ластан ввязывался во все самые отчаянные сражения, разыскивал кротовины и залезал вглубь в надежде наткнуться на врага и уничтожить его или, наконец, быть уничтоженным.
  За недолгое время безысходного отчаяния и потока бессмысленных смертей его соплеменников Аделон успел возненавидеть Ленвела. Умом он понимал, что тот невиновен. Но причём тут ум, когда в то время, как они с братом живут себе припеваючи на земле кадасов, их народ находится на грани вымирания из-за того, что кто-то когда-то восстал против принятых ещё их дедами порядков. Получалось, Ленвел спас свою шкуру за счёт всех остальных киянцев, и Ластан, как это ни страшно теперь звучало, был тем, кто ему помог.
  Сейчас их отряд медленно продвигался по лесу, буквально буравя глазами землю, в любой момент ожидая подвоха или прямого нападения кроменов. За время этой небывалой войны все киянские воины стали специалистами по рельефу местности – все, кто не сумели ими стать, давно гнили в земле. Характер кочек, рыхлость почвы под ногами, её цвет, запах и даже звук – а воины теперь часто прикладывали ухо к земле, прежде чем ступить на неё – всё это могло предупредить их о надвигающейся опасности или о незримом присутствии кроменов.
  Ластан двигался впереди всех, почти не глядя под ноги. Ни на мгновение не терявший его из виду Аделон наблюдал за безрассудством друга с чувством, в равных пропорциях смешанным из досады и понимания. Он один знал, почему его самому надёжному и умелому воину жизнь совсем не дорога. Они ни разу не говорили об этом, но Аделону было достаточно заглянуть в глаза Ластану, чтобы прочесть там страшные, пожиравшие того изнутри муки совести. В такие моменты в душе Аделона взрывалась целая буря эмоций, которую правильнее всего было бы назвать бессильной злобой – злобой на себя за то, что ничем не мог помочь другу, за то, что не было, не существовало тех слов, что могли бы примирить Ластана с самим собой и дать ему право вновь открыто смотреть в глаза соплеменникам. Аделон видел, знал, что Ластан ищет смерти – тот считал её справедливой расплатой за свою вину перед соплеменниками. Расплату за что? Аделон горько усмехнулся. За сострадание, что испытал однажды к другому думану, и за добро, что ему сделал. Впрочем, Аделон знал, что будь он сейчас на месте друга, делал бы то же самое. И что в таком случае ему оставалось? Неотрывно наблюдать, неотлучно быть рядом, не смыкать глаз, пока их не смыкал Ластан, открывать глаза, когда тот открывал свои, и вновь ни при каких обстоятельствах не терять друга из виду. Аделон верил, что, если им удастся одержать победу в этой рухнувшей им на головы, сумасшедшей войне, Ластан сможет простить себя и найдёт силы жить. Надо только уберечь его! Во что бы то ни стало уберечь его от кроменов, а вернее, от самого себя.
  И Аделон шагал рядом и не обгонял Ластана лишь потому, что ещё и зорко следил за местностью – он отвечал не только за друга, но и за других воинов. Он обязан был вбирать в себя всю обстановку, весь лес, всю землю под ногами, движения каждого из подчинённых, посторонние звуки и шумы – такое напряжение было не под силу рядовому воину, оно бы раздавило, сломало его. Но Аделон не был рядовым. И сейчас от его не рядовых качеств зависела жизнь других.
  В поток мыслей Аделона неожиданно вмешался запах. Он был едва уловим, но всё же нарушал восхитительную свежесть аромата смешанного леса.
- Стоять! – скомандовал он. Все замерли, и теперь в воцарившейся тишине предводитель различил шум, который другой бы принял за заигрывание бриза с листвой разбросанных по лесу дубов и клёнов. Но это было не то. Звук шёл из-под земли. И как только Аделон это понял, он рявкнул так, что задрожал воздух.
- Врассыпную!
 Отданный приказ ещё качался на воздушных волнах, когда земля разверзлась у них под ногами и взметнувшиеся из тьмы подземелья огромные жёлто-бурые руки стали словно ядовитые змеи бросаться во все стороны, сжимая мёртвой хваткой не успевших увернуться киянцев и утаскивая их туда, откуда почти никто не возвращался.
  Сумевший отскочить в сторону Аделон увидел, как Ластан остервенело орудует топором, балансируя на крошечных островках и полосках не обрушившейся земли, беспощадно кромсая растопыренные пальцы кроменов. Вскоре вокруг него образовалась безопасная зона, в которую поспешили другие воины, последовавшие его примеру. Тем временем Аделон выхватил из-за спины длинное копьё и начал вонзать его глубоко в землю, туда, где по его расчетам должны были скрываться в своих невидимых норах обладатели этих наводящих ужас рук. Он знал, что попадает в цель, потому что руки, за мгновение до этого остервенело хватавшие воздух в поисках очередной жертвы, вдруг вздрагивали, замирали и безжизненными плетьми падали на землю или ускользали под неё. За несколько мгновений земля под его ногами превратилась в стонущий и воющий приглушёнными воплями раненых или умирающих кроменов ад.
  Неожиданно всё стихло. По своим разветвлённым, уходившим далеко под землю ходам темнокожие существа убрались прочь так же стремительно, как недавно появились. Аделон осмотрелся. Обычно кромены не бросали своих убитых, они затаскивали их на большую глубину и там хоронили. Но сегодня земля была усыпана отрубленными фалангами пальцев, кое-где из неё ещё торчали повисшие кистями вниз руки. Кромены впервые потерпели сокрушительное поражение. Киянцы же напротив не обратились в бегство, бросив своих менее расторопных товарищей на погибель, как это часто бывало до сих пор. Конечно, отряд Аделона поредел, но случилось нечто новое, неоценимое – то, что могло перевернуть ход этой войны с головы на ноги – киянцы разбили не только отряд кроменов, они разбили свой, до сегодняшнего дня непреодолимый, почти мистический ужас перед врагом. Осознание того, что противник уязвим, стоит только не терять головы и держаться вместе, совершило переворот в умах и душах воинов. Сейчас они впервые не отводили взгляды, а гордо, с торжеством смотрели друг другу в глаза. И каждый считал своим долгом подойти к Ластану и похлопать его по плечу или пожать руку.
  Аделон не торопился подходить к герою сегодняшнего дня – пусть насладится победой, пусть утонет в восхищении своих соплеменников, пусть наконец убедится в том, что от Ластана живого киянцам гораздо больше пользы, чем от Ластана мёртвого.
  Впервые за долгое время Ластан улыбался своим товарищам, и Аделон не мог не обратить внимания на его улыбку. Она была удивительной – такой детской, трогательной, такой трепетной и никак не вязалась с тем фоном, на котором сейчас разворачивались события. Казалось, всё светлое, что убили в душе Ластана в тот день, когда он в одно мгновение потерял мать и сестёр, ожило сейчас в этой улыбке и передалось ему, Аделону – не сознавая этого, он теперь тоже счастливо улыбался. В тот миг взгляд Ластана выхватил его из толпы воинов, и ясная улыбка, словно потухшая искра, исчезла с его лица, уступив место ставшему уже обычным для него мрачному безразличию, маскировавшему внутренние терзания. Нет, он не простил себя, никогда не простит. Но самым страшным откровением для Аделона сейчас стало то, что именно он, сам того не желая, является для Ластана неотступным немым укором – тем, кто одним своим существованием будет всегда напоминать ему об истинном положении вещей: ведь что бы Ластан ни делал, какие бы подвиги ни совершал, в душе у него до конца дней останется каменный осколок, глубоко вошедший в неё своим остриём, и никто и ничто на свете не сможет его оттуда вырвать. Даже если киянцы в конце концов одержат победу, его совесть уже теперь истекала кровью стольких жертв этой войны, что никакая победа не принесёт ему мира, потому что не искупит ни эти смерти, ни его вину перед погибшими и изувеченными.
  Аделон отвёл взгляд. Он почувствовал, что загнан в тупик. Всё это время он считал своим долгом быть рядом с Ластаном, чтобы тот не наделал глупостей, а оказалось, что своим постоянным присутствием он мучает друга, не даёт тому ни на взмах стрекозиного крыла забыть о том дне, события которого повлекли за собой столь страшные последствия.
 Аделон привык принимать быстрые и единственно правильные решения:
- Ластан! – позвал он. Тот подошёл, стараясь не глядеть другу в глаза. – Скорее всего кромены попробуют атаковать нас вновь и в ближайшее время. Сейчас мы удалимся в чащу леса и до полной темноты будем заниматься ранеными и восстановлением оружия и доспехов. Потом я дам тебе десятерых воинов, и вы отправитесь в разведку. Ваша задача – найти местоположение кроменов, вернуться в лагерь и доложить мне. Ни при каких обстоятельствах не нападать на противника. Если случится что-нибудь непредвиденное, бежать врассыпную и возвращаться в лагерь. Ты отвечаешь за жизнь вверенных тебе думанов, - Аделон хотел добавить «и за свою собственную» - он всегда так говорил, отправляя воинов на разведку или в дозор, но не стал, зная, что причинит Ластану лишь новую боль.
- Приказ понял, - ответил тот.  – Могу я отобрать воинов сам? – он вскинул на Аделона бесстрастный взгляд, который стоил ему сейчас больших усилий.
- Можешь, только не бери Сланга – ребята будут недовольны, - попытался пошутить Аделон: Сланг был лучшим поваром в отряде – он был таким тонким знатоком пряных трав, что умел стряпать слюноточивые блюда даже из самых пресных и студенистых слизняков.
- Тогда пусть устроит пир, когда мы вернёмся, - не улыбнувшись, ответил Ластан.
  Не мешкая, отряд начал углубляться в самую чащу леса, где можно было устроиться на ночлег, не опасаясь кроменов, которым плотная, каменистая почва, состоявшая из земли, пронизанной густой сетью затейливо переплетённых корней деревьев, была попросту не по зубам, а точнее не по рукам. К тому же, здесь было полно материала для изготовления кольев, стрел, ножей, брони, сетей и прочего необходимого для воина оружия.