Гуля

На харьковском вокзале меня встретила свежая утренняя прохлада. За пару часов, пока добирался до своего нового общежития, она постепенно прогрелась солнечными лучами и превратилась в приятное, комфортное тепло. Оказалось,  в Харькове в конце августа было почти так же жарко, как и в Тбилиси. От души отлегло. Здесь можно выжить!
Общежитие, в котором предстояло провести следующие пять лет, резко отличалось от тбилисского в худшую сторону. В Тбилиси мне посчастливилось жить в новом, только что отстроенном здании, комнаты и коридоры которого красовались белоснежными потолками и свежевыкрашенными стенами, а из еще опрятных студенческих кухонь по всем этажам разносились пряные запахи грузинских блюд. Здесь же, как только я поднялся на свой пятый этаж, мое обоняние было безжалостно атаковано резким, доселе незнакомым  экзотическим запахом. Чем ближе я приближался  к настежь открытой двери кухни, тем сильнее страдало  обоняние. Поравнявшись с кухней, я осознал, насколько разительно отличается вьетнамская кухня от грузинской, а запах жаренной с чесноком селедки от ароматов чахохбили и хинкали.  Комната под нужным номером находилась почти в самом конце длинного узкого коридора, и уже на подходе к ней мой слух уловил гортанные звуки родной речи. Надавив на дверную ручку свободной от чемодана рукой, я оказался на пороге своего нового пристанища -  длинная прямоугольная комната с дощатым полом встретила меня утренней серостью теневой стороны. Вдоль стен с облупленной местами голубой краской напротив друг друга стояли две пары кроватей с болезненного вида казенными подушками в изголовьях. Прямо у входа пестрой клеенкой красовался квадратный стол, а большое неприкрытое занавесками окно стыдливо вжималось в противоположную от двери стену. Трое ребят афганцев с радостными приветствиями кинулись мне навстречу!
Только поздно ночью после того, как все перезнакомились, выговорились и переделились своими историями, я задвинул так до конца и не разобранный чемодан под кровать и заснул на отчаянно провисшей под матрацем панцирной сетке.
А уже на следующее утро проснулся студентом Харьковского института инженерно-коммунального строительства.
Студенческая жизнь пошла своим ходом. Осваиваться на новом месте помогало присутствие земляков, которые действительно водились в ХИИКСе да и в других учебных заведениях Харькова. Среди ребят нашлись и те, кто привез с собой из дома восточные музыкальные инструменты. Мы сколотили группу, и теперь почти каждый вечер после окончания занятий в институте наша комната плотно забивалась выходцами из Кандагара, Пинчера, Джелалабада и такими же, как я, кабульцами. А через щель под дверью в общий коридор прорывался бешеный ритм доулей и тягучее звучание армонии. Здесь они сталкивались с громкой речью эфиопов, живших в соседней комнате, соединялись с суетливым воркованием вьетнамцев, дополнялись эмоциональной руганью кубинцев и обволакивались вездесущим запахом жаренной с чесноком селедки, создавая тот неповторимый колорит, который обычно царил в общежитиях, где обитали студенты из содружественных стран.
Одним  погожим сентябрьским вечером, когда я возвращаясь с пар в компании земляков - таких же будущих инженеров, - вошел в вестибюль общежития, меня окрикнула вахтерша.
- Фарид! Это к тебе! - чуть высунув повязанную цветастым платком голову из окошка своего рабочего места, похожего на заброшенный без воды аквариум, прокричала седовласая, но очень бойкая старушка Баба Валя. Я тут же посмотрел в сторону обтянутых коричневым дермантином кривоногих стульев для посетителей, но они одиноко скучали вдоль стены.
- Да здесь она, Фарид! Вот, у меня сидит. Уже четыре часа тебя ждет! - угадав мою растерянность, громко протараторила Баба Валя.
Подойдя ближе к ее конторке и заглянув через прозрачную стеклянную стенку внутрь, я вдруг увидел девушку, сидящую на низенькой табуретке. Круглолицая, с пухленькими щечками она смотрела на меня огромными карими перепуганными глазами и машинально одной рукой пыталась заправить за ухо непослушную прядь густых черных волос.
-Ты меня не узнаешь, Фарид джан? - поднимаясь со стула еле слышно, практически одними губами спросила она.
Я не узнавал.
Стоя по другую сторону стеклянной стены и рассматривая свою гостью, я изо всех сил старался вспомнить, где я ее видел. С первого взгляда на девушку и с первых произнесенных ею с акцентом слов, я безошибочно определил, что она грузинка.
- Я Гуля! Ты меня помнишь? Я из студсовета. С университета, в Тбилиси, - все также тихо и заминаясь на каждом слове с трудом проговорила девушка.
 Память уверенно подсказывала, что девушку я уже раньше видел. Мой мозг  начал было вести усиленную работу по распознанию ее личности, как Гуля, наконец, подбросила  нужную информацию
Вы ездили выступать с нашей агитбригадой, помнишь?
- Да! Точно! Гуля! - искренне про себя обрадовался я тому, что память так быстро справилась с поставленной перед ней задачей.
Я вспомнил! В Тбилисском университете их была целая стайка студенток-комсомолок, все до единой с карими глазами и комсомольскими значками. Они с озадаченным и очень серьезным видом, постоянно обсуждая что-то, сновали по коридорам университета. На их хрупкие девичьи плечи комсомольская организация возложила ответственность за проведение различных агитационных собраний, совещаний и слетов.
Несколько раз наш инструментально-вокальный ансамбль включали в программу выездных концертов, и тогда мы весело под песни колесили по пригороду Тбилиси на выделенном институтом автобусе.
Гуля была родом из Батуми. Из всех девушек она была самой тихой, немногословной и поэтому незаметной. Я же за несколько месяцев выступлений на студенческих концертах, танцах и дискотеках, успел уже привыкнуть к десяткам лучащихся особым светом девичьих глаз, постоянно направленных в мою сторону из зрительного зала. О том, что среди них были и глаза Гули,  даже не подозревал. За год, проведенный в Тбилисском университете, мы не обмолвились с ней ни единым словом. Для меня эта девушка всегда была одной из стаи активисток-комсомолок.
Увидав ее здесь, в Харькове, сидящей возле Бабы Вали в общаге ХИИКСа, я немного растерялся.
 -Гуля? - вопросительно произнес я, как бы пытаясь свериться со своей памятью. -  Из комитета комсомола?
 -Да! Из комитета! - заулыбалась она, в то время, как на ее щечки по мелким сосудикам пробрался румянец.
 -Откуда ты здесь? - задал я само собой напрашивающийся вопрос.
 -Из Тбилиси! Я на поезде приехала, - перебирая длинными пальцами кружевную кайму на ситцевом в голубой цветочек платье, ответила Гуля.
 -Ты тоже будешь здесь учиться? - поинтересовался я, хотя что-то подсказывало, что появление Гули не связано с учебой.
 -Нет. Я просто так приехала. В гости! - спрятав за спину чуть дрожащие ладони, проговорила девушка.
 -У тебя в Харькове есть родственники?
 -Нет. Я к тебе приехала… В гости. - опустив глаза, почти шепотом ответила Гуля.
Она очень плохо, с сильным грузинским акцентом говорила на русском языке, да к тому же от волнения очень тихо. Поэтому смысл последней фразы дошел до меня не сразу. Когда же мой мозг разобрался в созвучиях слов и перевел с русского на фарси их значение, моим лицевым мышцам пришлось достаточно напрячься, чтобы сохранить хоть какое-то подобие радушной улыбки и не обидеть ошарашенным видом неожиданную гостью.
- Ко мне? - на всякий случай переспросил я.
Получив от девушки в ответ только легкий кивок головы с опущенным взглядом в пол, я взял в руки ее чемодан и, пытаясь скрыть в голосе свою озадаченность, обратился к наблюдавшей за нами Бабе Вале:
 - Баба Валя, это Гуля из Тбилиси, она ко мне в гости приехала.
 -Ну что ж, раз приехала, то пусть поднимается, - разведя руками сказала вахтерша. - Только не допоздна! Смотрите мне! - погрозила она нам вслед указательным пальцем.
Я сосредоточенно поднимал на пятый этаж довольно увесистый чемодан своей гостьи. Гуля, густо-румяная, в полном молчании, пытаясь не отставать , старательно перешагивала с одной ступеньки на другую, и только гомон следующих за нами ребят разрушал тишину лестничных пробегов.
Войдя в нашу комнату и очутившись в окружении четверых ребят, Гуля, итак от природы тихая и застенчивая, совсем растерялась и умолкла. Она не шевелясь сидела на стуле, который для нее вытянули из-за стола, и только движение карих зрачков в больших глазах выдавало признаки жизни в ее теле. Зато внезапное появление девушки-ровесницы живительным эликсиром подействовало на молодые организмы моих соседей по комнате. Заметно суетясь, они, как умели, стали накрывать на стол, вытаскивая из закромов припрятанную на особый случай скудную студенческую провизию.
Наблюдая за тем, как на столе расставлялись тарелки и раскладывались ложки, Гуля вдруг встрепенулась и всплеснув руками, бросилась к своему чемодану. В одно мгновение перетащив его ближе к столу, проворной рукой она потянула за змейку, и перед нашими, изголодавшимися по домашней еде, юношескими взорами предстал сказочный клад из грузинских деликатесов. Гуля шустро, не поднимая на нас глаз, выкладывала на стол один за другим свертки с домашними колбасами, балыками и копченостями.
А дурманящий аромат бережно укутанных в тонкий лаваш нежнейших хачапури и хинкали заставил наши желудки вырабатывать сок с невиданным ускорением. Через несколько минут в центре стола красовался великолепный натюрморт из грузинских блюд, а законченный вид ему придавала большая глиняная бутыль с красным вином и узелок из белой хлопчатой ткани, туго стягивающий длинные биточки тягучей сладкой чурхчеллы. Сияющая Гуля уже чуть более уверенной походкой отошла обратно к стулу и даже на мгновение одарила нашу компанию своим взглядом, явно стараясь определить степень произведенного ею впечатления.
Мои же земляки - вечно полуголодные студенты - и не пытались скрыть своего восторга. Они чуть ли не пританцовывали вокруг стола, радостно благодаря Всевышнего за своевременно, прямо к обеду, посланную им гостью. Мы расселись за столом, предварительно придвинув к нему Гулю вместе со стулом, и активно начали поглощать содержимое бесчисленных больших и маленьких свертков. Каждый по очереди с неподдельным наслаждением погружал очередное хачапури в баночку с остро-пряной грузинской аджикой, не забывая при этом на все лады нахваливать искусные руки, приготовившие все это изобилие.
Как часто случается в общежитиях, чуть меньше, чем через полчаса, из соседних комнат на запах потянулись и другие не менее голодные студенты. Скрипучие двери нашей комнаты стали безостановочно открываться с промежутками в несколько минут, и комната быстро наполнялась новыми довольными жующими лицами. Гуля, немного придя в себя, с любопытством крутила головой по сторонам. Когда же вокруг стола от валивших к нам на огонек соседей не осталось и сантиметра свободного места, а на самом столе и крохи от привезенного из Тбилиси провианта, наши разомлевшие от сытного и очень вкусного обеда души потребовали музыки и песен. Гости рассредоточились по всему периметру комнаты: кто на кроватях, кто на принесенных с собой стульях, а кому не хватило места - устраивались прямо на полу. Сев на небольшую циновку посреди комнаты и поставив перед собой армонию, я с трудом взял первые высокие ноты, так как переполненный желудок - не самый лучший помощник в песнопении. Но чуть распевшись, голос выровнялся, и несколько часов подряд через щель в полу в общий коридор летели положенные на музыку рубаи мудрейшего Омара Хайяма. А тихая грузинка, почти не моргая, так и продолжала сидеть на стуле. Благодаря ее исключительному умению оставаться практически невидимой, мы даже на какое-то время и вовсе позабыли про нее. Но когда ближе к одиннадцати студенты стали расходиться, в углу опустевшей комнаты мы вдруг обнаружили уснувшую на стуле девушку.
Земляки, переглянувшись между собой, дружно покосились в мою сторону. Я понял, что несмотря на то, что хинкали и хачапури уминали все, решать вопрос о ночлеге гостьи придется самому. Оставить Гулю спать в нашей комнате было невозможно. Родственников и друзей у нее в городе не было. Общежитие закрывалось уже через несколько минут, и если Баба Валя узнает об оставшейся на ночь девушке в нашей комнате, скандал непременно докатится до деканата. Я ломал голову над задачей, куда пристроить Гулю, в то время, как сама Гуля безмятежно посапывала, уронив вперед копну тяжелых волос. Знакомыми в городе я еще не успел обзавестись, так что вариант отправить ее к кому-то на квартиру отпадал. Ночь приближалась, а Гуля так и оставалась непристойно не пристроенной. Пересмотрев все варианты, я остановился на единственно доступном… На Бабе Вале! Слегка потормошив Гулю за плечо и убедившись, что она проснулась, я жестом показал, что нужно идти за мной. Взяв все тот же, но заметно полегчавший чемодан, я пошел спускаться вниз. Сонная Гуля семенила рядом.
Баба Валя встретила нас нахмуренным взглядом и недовольным бурчанием:
- Я же сказала тебе, Фарид, недолго! Посмотри, уже начало первого!
Поставив чемодан на пол, я поведал Бабе Вале, что Гуле, как ни крути, идти просто некуда. Выслушав меня, покряхтев и поохав, заспанная старушка повела бесприютную гостью за руку в свою каморку, достала раскладушку и выдала подушку с одеялом.
Пока Баба Валя разбиралась со спальным местом , я сидел в ее аквариуме и размышлял, что же делать дальше со свалившейся с грузинских гор на мою голову девушкой.
Утром мы ушли на пары, а уставшая с дороги Гуля еще спала. Вернувшись после занятий, я опять обнаружил ее, все так же не поднимающую глаз, сидящей возле своего чемодана на низенькой табуретке в аквариуме Бабы Вали.
Вслух поздоровавшись и вздохнув про себя, я опять обхватил ручку чемодана  и понес на пятый этаж. Гуля, не издав ни звука, шла за мной и как только зашла в комнату  сразу направилась к стулу и привычно расположилась в своем углу. Пока я ставил чайник, в комнату подтянулись и остальные ребята. Пообедав вместе с Гулей на этот раз уже скромной яичницей с оставшимся лавашом и запив все чаем с чурчеллой, мы достали инструменты и опять начали играть, а Гуля, как и вчера, одним движением глаз следила за нами.
Я выводил на армонии очередную задушевную восточную мелодию, когда после легкого предупредительного стука дверь в комнату приоткрылась и в проеме появилась повязанная неизменной косынкой голова бабушки Вали.
- Фарид, можно тебя? - позвала она, жестом прося выйти к ней в коридор.
Я передал инструмент земляку и, отметив про себя встревоженное выражение глаз старушки, вышел из комнаты.
Как только дверь за моей спиной закрылась, Баба Валя, понизив голос до беспокойного шепота, проговорила:
- Фарид, там внизу тебя ждут! Двое… Один - так совсем бешеный! Рвался сам подняться к тебе в комнату, я не пустила.
Без малейшего представления о том, кому я так срочно понадобился, я спустился на первый этаж. И в холле действительно наткнулся на две мужские фигуры, развернутые ко мне довольно широкоплечими спинами.
Услыхав мои шаги, фигуры, как по команде, резко и синхронно развернулись в мою сторону. Передо мной оказались два грузина. Оба в усах, оба в твидовых кепках-аэродромах и оба не в духе. Им было лет по 45, может чуть больше. Коренастые, крепкие, с большими руками трудяг. Один, наиболее разгневанный, сходу подлетел ко мне и, с огромным усилием сдерживая свою ярость, спросил:
Ты Фарид?
Да, - ответил я, начиная догадываться в чем дело.
Где моя дочь? - сжимая-разжимая кулаки, выпалил разъяренный, как теперь выяснилось, отец Гули.
Мне ничего не оставалось, как правдиво выдать месторасположение девушки:
У меня в комнате, - чувствуя, как адреналин впрыскивается в кровь, ответил я.
Где-е-е?! - лицо бедолаги-отца стало цвета серой плитки, лежащей у нас под ногами.
У меня в комнате, только что пообедала, - беря себя в руки, сказал я.
В твоей комнате!!! - вонзился в меня взгляд налитых кровью глаз.
Да.
Скорее всего, этот спокойный и лаконичный ответ сработал спусковым крючком, и обезумевший кавказец вепрем кинулся в мою сторону, извергая при этом смачные грузинские ругательства.
Адреналин в моей крови быстро начал превращаться в озверин, и я, зная, что правда на моей стороне, уверенно смотрел в глаза недоглядевшему дочь отцу. Воспитанное с детства уважение к старшим заставило мое тело уйти от удара, а не ответить на него. Уже несколько напряженных минут Гулин отец с обещанием «порвать меня на куски» рвался из рук пытающегося утихомирить его второго грузина, как на лестнице послышались торопливые шаги нескольких пар ног. Человек пять ребят-афганцев, поднятых по тревоге Бабой Валей, выстроились за моей спиной, а между ними, ведя за собой Гулю, как коня под узды, пробиралась сама старушка!
- Подождите! Что вы тут устроили?! Оставьте парня в покое! - неожиданно волевым и громким голосом прокричала она.
- Вот! Ваша дочь! В целости и сохранности! Со мной рядом всю ночь на раскладушке проспала. Что ж хлопцу-то делать было, коли она к нему сама заявилась? - уперев одну руку в бок, а другой активно жестикулируя, высказала Баба Валя.
Грузин, увидав дочь, резко прекратил нападки и перестал вырываться из рук приятеля, который впоследствии оказался милейшим человеком - родным дядей Гули. Чересчур сильно схватив Гулю за руку и отведя побледневшую и забывающую дышать девушку в сторону, грузин-отец с глазами налитыми то ли кровью, то ли слезами, хоть и пытался говорить с дочерью тише, но все равно постоянно срывался на крик. Слова и предложения на грузинском вылетали из него, словно пулеметная очередь, в упор расстреливая Гулю. Она же в ответ только тихо плакала. Через несколько минут сердце отца не выдержало, и он подняв обе руки к небу, как бы спрашивая: «За что мне это?» , повернулся и пошел в мою сторону.
Бичо! (Парень!) Иди сюда, давай поговорим, - позвал он меня.
Мы вдвоем вышли из здания общежития и сели на кособокую лавочку под огромной ивой. Я молча ждал.
Гулин отец, усадив свое грузное тело, стянув с головы и безжалостно смяв в кулаке кепку, отер ею струившийся со лба пот.
- Генацвали! (Дорогой!) Не знаю, что делать! Единственная она у меня! Единственная дочь, понимаешь?! Больше Бог не дал детей! - издав глубокий вздох, после минутного молчания, наконец произнес он.
- Такое натворила! В голове не укладывается! - продолжал сокрушаться отец. - Да еще мама ее - туда же, взрослая женщина, а ума нет! Отпустила! - не выдержав и добавив пару далеко неласковых грузинских выражений, подавленно покачал он головой.
- Если б не единственная! Я б ей показал! Я б ей устроил! Ты же знаешь, у нас с этим строго! Мамой клянусь, если б не единственная, поступил бы жестко! Она ж одна у меня. И она влюбилась! Влюбилась, понимаешь ли! Значит, можно теперь позорить отца?!Что делать с ней, а? Женщины! - теребя по очереди то усы, то кепку, метался между сильной любовью к дочери и нравственной позицией выбитый из седла отец. - Узнала, куда тебя перевели учиться. Потом мать упросила, чтоб та деньги дала на билет. Две недели не ела, все плакала - мать и не выдержала. А я ничего не знал! Ничего! Ээээх! Женщины! Я в рейсе был! Почти месяц меня дома не было! Приехал! Подарков привез! А Гуля не встречает! Всегда встречала, а тут даже на порог не вышла! Как такое может быть?! Случилось что?! А нет у меня уже Гули! Уехала! Когда такое было, чтобы незамужняя грузинка за парнем поехала?! Влюбилась она! Я ей покажу дома! Как принцессу растил! Ни разу не шлепнул! А надо было! Влюбилась! - в импульсивном монологе продолжало бушевать раненное самолюбие отца.
Он быстро и много говорил, от волнения постоянно сбиваясь и без того с плохого русского на грузинский. Я же с огромным трудом едва успевал переводить и понимать сказанное ним. Хотя переводу поддавались далеко не все его изречения, мне кое-как удалось из урывков его сумбурной и эмоциональной речи составить полную картину произошедшего. В тот момент, когда отец Гули опять довел свою кровь до закипания, из здания вышла сама виновница трагедии в сопровождении дяди. Гуля медленно спускалась с крыльца, уперев заплаканный взгляд в асфальт. Опущенные плечи ежесекундно вздрагивали, а руки были узлом скрещены на груди. Посмотрев в сторону надломленной, как молодая березка, дочери, грузин вдруг рывком встал, швырнул кепку на скамью и с болезненной решимостью глядя на Гулю, изрек:
- Хорошо! Раз влюбилась! Пусть так! Женись на ней!
Я несколько раз прокрутил в голове последнюю фразу, пытаясь снова и снова определить правильность своего перевода, искренне надеясь, что ошибся.
Но горящие пламенем глаза грузина убеждали меня в обратном.
Я отрицательно покачал головой.
Мне только исполнилось семнадцать лет. Гулю я знал чуть больше суток, и все наше общение состояло из пары слов. Да и женитьба не входила в мои планы на ближайшие десять лет.
А грузин, казалось, не замечая моей реакции, воодушевленно продолжал:
Свадьбу в Батуми сыграем! В конце концов, ты тоже из горного народа вышел. Сойдемся! Раз влюбилась, что же делать!
Все мое сознание встрепенулось, ища способ остановить пока не поздно начавшего строить воздушные замки Гулиного отца.
Я поискал глазами Гулю. Она стояла возле серой волги. Бедный стальной конь, весь в дорожной пыли и грязных разводах, отмахавший не одну тысячу километров в погоне за дочерью своего хозяина, устало примостился в тени забора. Девушка все так же плакала.
Я с горечью осознавал, что мой все еще скудный запас русских слов не даст возможности высказать то, что сейчас творилось в моей душе. Мне было очень жаль Гулю. Было неловко перед ее родными и досадно, что я стал причиной такой боли. И я, как смог, передал свое состояние одним местоимением и двумя глаголами:
Я не хочу «влюбилась».
Грузин молча сел обратно рядом со мной на лавочку .
- Бичо! Скажи честно! Ты не трогал мою дочь? - его воспаленные, вторые сутки не спавшие глаза с красными прожилками внимательно посмотрели в мои.
Я старался перевести этот последний вопрос, но мне никак не удавалось понять, в чем его смысл.
- Не трогал? - еще раз, тихо и медленно повторил грузин-отец.
Больше по выражению его глаз, чем по словам, я догадался, о чем речь.
Продолжая смотреть ему прямо в глаза, я опять покачал головой!
- Нет, не трогал, - прозвучал мой ответ.
Я встал с лавочки и направился было ко входу в общежитие, но грузин, потянув меня за рукав, не дал уйти.
- Бичо! Ты меня прости, если погорячился! Может подумаешь? Гуля у меня хорошая! На свадьбу все Батуми позову! Единственная ж дочь!
- Я не хочу «влюбилась», - как можно мягче сказал я.
Подходя к крыльцу, я боковым зрением последний раз увидел Гулю. Ее заплаканную, утешая, как мог, усаживал в машину дядя.
А вечером уставшие глаза грузина-отца, затуманенные теперь уже вместо ярости - болью, долго не давали мне уснуть.