Солнце над фьордами. Часть третья. Гл. 25

Глава 25.
Зима 856 г. Окрестности Лосиного бора. Дом на Заячьем холме. Мир за его порогом. Уле выздоравливает. Четвероногие помощники старого ведуна. Тайна серой тени. Бессловесный друг

Зимнее утро пристально, не отводя взора, глядит в окошко Ормульфовой избушки. Светит яркое солнце на голубом чистом небе. Снег переливается разноцветной радугой, легкий морозец... В такой день приятно встать на лыжи и пойти по охотничьему следу в зимний сказочный лес.  В нём необычайно тихо. Таинственно стоят ели, укутанные в теплую белую шубу из снега. Дунул легкий ветерок и с ближайших деревьев переливающимися  кристаллами осыпался снег. Пролетела большая задорная ворона, смахнув невесомый снег с большой сосновой ветви на лесную тропинку. И снежный ком опустился вниз, застыв на несколько мгновений в зимнем воздухе.  Как будто в тот миг сосна  обронила призрачный, волшебно искрящийся платок. А птица, довольная шуткой, громко гукнув взмыла на верхушку старого кедра. У Ормульфа за окном растет старая рябина. Она заметно раскачивается под  дуновением  ветра. Внезапно её облепляет стая снегирей. Они деловито расселись на ветках, огляделись по сторонам и стали клевать яркие сочные ягоды. Дерево большое, алых кистей изобилие, поэтому птицы не суетятся, всем хватает. Наклевавшись вдоволь, снегири выпятили ярко-красные грудки, и с такой же важностью как купцы на торге, расселись на толстых ветках рябины. Вероятно, они ждали зова вожака. Отдохнув после обильного обеда, довольные погодой и своей компанией, птицы улетели восвояси.
    - Свободные птицы -  дети леса. Живут, довольствуясь малым, летят, куда хотят, радуясь возможности распустить крылья и взмыть к вершинам лесных деревьев.  И для них это  просто и естественно. А для меня... Что теперь естественно для меня? - размышляя над увиденным, Уле потянул на себя одеяло, сшитое из звериных шкур, с трудом приподнялся, сел и, укутавшись в теплый мягкий мех, пытаясь сообразить, где он и что с ним. Левая рука, туго перевязанная свежим лыком, и тупая боль в ней воскресили в памяти события недавнего прошлого. Теперь же все в порядке, если не считать каких-то кошмарных видений, от которых осталось только смутное беспокойство. Уле быстро пошарил рукой вокруг себя и, нащупав ковш с водой, оставленный ему хозяевами на случай жажды, с жадностью осушил его. Затем, придерживаясь за стенки жилища, медленно встал и, пошатываясь от слабости, вышел к двери, завешенной толстой медвежьей шкурой мехом вовнутрь. В жилище Ормульфа Тощего он был один. Старик увёл братьев в лес, учиться читать следы и узнавать повадки животных, собирать хворост и ориентироваться в зимнем лесу. Уле рукой отвёл полог  в сторону и, неуклюже протиснувшись наружу, выбрался на снег,  жадно вдыхая чистый и бодрящий зимний  воздух.
       Позади дома отшельника стоял небольшой  и приземистый скотный сарай, пустующий в это время года, рядом высилась поленница дров и куча хвороста. По соседству с сараем, у  пышных и густых кустов шиповника, виднелась куча сена, прикрытая странной волчьей шкурой. Уле сделал шаг, другой и, споткнувшись, едва не грохнулся на землю, но вовремя ухватился за ствол тоненькой чахлой березки. Неожиданно шкура зашевелилась и превратилась во внушительную волчью тушу... Уле, холодея, оглянулся, как бы ожидая помощи и чувствуя, что ноги отказываются ему служить, начал мелкими и нетвёрдыми шагами пятиться назад, к дверям дома, словно тот мог его защитить от огромного зверя. Громадный волк шумно выдохнул, фыркнул, и, как показалось Уле, с укоризной посмотрев в его сторону, не спеша потопал в глубь леса, незлобно порыкивая при этом.
     –Хей, Уле!Ты уже на ногах!? Вот и хорошо… –  старик Ормульф, неслышно подошедший, приветливо поздоровался и доброжелательно улыбался Уле. Сигфрёд и Хомрад уже были в хижине старика и шумно обсуждали увиденное в лесу, гремели посудой и звонкими с мороза поленьями, разжигая очаг. Старый ведун, заметив странное состояние кузнеца, бросил быстрый взгляд в направлении зарослей, где все еще был слышен треск сушняка под тяжелой поступью серого исполина. Нахмурившись, он шлепнул себя ладонью по лбу.
     – Эх, светлые боги, проворонил! Прости, Уле! Испугался, небось!? – спросил он кузнеца.
И не ожидая подтверждения, объяснил:
    –Ты не бойся его, он добрый. Виноват, не успел тебя предупредить… Я его еще сосунком в лесу подобрал с ушибленной лапой – во время страшной зимней бури старая и сухая, но неимоверно тяжёлая, обледенелая сосна придавила их вместе с волчицей. Матери голову размозжило, а он хвост отморозил да испугом отделался. Я же выпоил его козьим молоком, выкормил – видел, какой вымахал? Теперь я ему, похоже, вместо друга, что ли… Живем вместе, – и засмеялся, видимо, вспомнив что-то забавное: – Он у меня за козами и баранами присматривает вместо пастуха. Так мое стадо лесные волки на добрую сотню шагов стороной обходят – с Бесхвостым шутки плохи…Теперь скотины нет, тяжело стало сено заготавливать одному... А он всё равно приходит и сторожит скотный сарай.. Да и меня везде сопровождает...
Старик  захлопотал возле гостя, взял его под здоровую руку и настойчиво повлёк в тепло и покой своего дома.  Языки пламени весело плясали в очаге, змеились среди сосновых поленьев, парил и булькал из-под крышки, водружённый на  перекладину  котелок с готовящимся обедом.
    - Сейчас пообедаем вместе… Уле, тебе хорошо подкрепиться – первое дело. Да ты сядь… Ноги еще, поди, дрожат? Ничего, дело на поправку идет. Это тебя Сигфрёд и Хомрад разыскали. Потом ко мне доставили, а сыновья старейшины Лосиного бора, Готхольд Охотник и Гантрам Быстрый, помогали им. Вот так-то…
      Уле, полулежа на тёплом одеяле и ощущая в израненном теле благостное состояние покоя и умиротворенности, с удовольствием прислушивался к неторопливой, журчащей лесным ручейком, речи своего спасителя. Благодарность переполняла кузнеца, но непривычный к бурному проявлению чувств, он только смущенно покрякивал и весело улыбался в ответ на добродушные шутки старика, чьи глаза излучали тепло доверия и сопереживание, ласку и надёжность. Через недолгое время обед был готов и обитатели старой избушки приступили к неспешной трапезе.
    - Ну вот, Уле поел и теперь станет отдыхать, после плотной еды поспать необходимо. Силы должны возвращаться в тело, а голове нужен покой, не думай сейчас об увечной руке, думай о своём ремесле и вспомни его лучшие моменты... -  сильный и чистый голос старика убаюкивал и в то же время пробуждал новые силы;  мышцы Уле трепетали, словно стволы молодого осинника под напором весеннего ветра. Наконец голос старика стал тише, и его тощая высокая фигура, окутанная дымом очага, постепенно растворилась в лучах солнца, стоящего за окном избушки отшельника. Уле, уронив голову на мягкий мех шкуры, задремал… Разморённые теплом очага и утомлённые пробежкой на лыжах по снежному лесу, братья безмятежно спали в углу слева от очага. Лишь старый ведун, бодрствуя, в раздумье глядел на огонь, перебирая заскорузлыми  пальцами концы своего пояса, и о чём-то напряжённо размышлял...
     Проснулся Уле далеко после полудня. Тело, все еще во власти крепкого сна, было вялым и непослушным, но кровь струилась по жилам, все убыстряя свой бесконечный бег, и сердце стучало сильно и часто.
  - Вставай, вставай, лежебока! – старик протянул Уле глубокую миску с горячей мясной похлебкой. - На, поешь…
    Только теперь кузнец почувствовал, как сильно он проголодался. Миска опустела в один миг, и старик, посмеиваясь, опять наполнил ее до краев. Лишь третья порция похлебки и два  больших куска варёного мяса насытили кузнеца. В завершение обеда старик подал ему небольшую чашу с темно- коричневым напитком.
     - А это лекарство. На вкус препротивное, – поморщился он, – но пить нужно. Ты особо не кривись…
Лекарство было и впрямь не мёд, но Уле мужественно проглотил тягучую горечь; она огнем обожгла желудок и прокатилась по телу.
    -У-у-ух… – замахал он руками; вонючий и горький настой даже слезу вышиб.
    -Запей, – плеснул старик в чашу свежей колодезной воды. – Ничего, потерпи. Нужно рану очистить и кровь взбодрить – ты ее много потерял.
Вдруг, кинув взгляд за спину Уле, резко и повелительно приказал:
   - Сиди и не двигайся! Не вставай! Закрой глаза!- голос Ормульфа оборвался на высокой ноте, и в обрушившейся на Уле тишине послышалось леденящее душу и тело шипение. Оно окружало кузнеца со всех сторон, но сил подняться и вырваться из этого кольца у него не было. Его тело словно срослось с ложем, на котором он сидел, а обезумевшие от ужасного видения глаза готовы были выскочить из орбит: на свет очага ползли огромные, похожие на откормленных серых кроликов, крысы. Их жёсткие, на много длиннее кошачьих, усы угрожающе топорщились в разные стороны. Красные глаза предостерегающе косились в сторону незнакомца, словно ощупывая что-то в его фигуре и предупреждая о непредсказуемости и безжалостности их хозяев, и злобно горели словно капли расплавленного металла.  Холодея от сознания своей беспомощности и беззащитности,  Уле услышал грубый и хриплый писк – крысы, медленно сжимая тугие кольца голых хвостов, поднимали треугольные головы все выше и выше,  и неумолимо приближались к нему.  Старый ведун звонко хлопнул в ладоши и крысы мгновенно исчезли, скрылись бесследно. Затем Ормульф Тощий быстро вскочил на ноги и куда-то ушел. Через некоторое время старый ведун возвратился и слегка виноватым голосом сказал:
   - Ты уж не обижайся на меня. Это были… мои помощники. Они помогают мне добывать редкие лечебные корешки и растения. Лучше них с этим никто не справится. Тебе пока не нужно было их видеть. Вот окреп бы, тогда… И главное – ничего не бойся. Но без меня никуда не ходи, будь около моего дома.
      Уже больше трёх седмиц жил Уле у старика Ормульфа. Рана затягивалась быстро, но сказывалась потеря крови – иногда не хватало сил пройти десяток шагов вокруг Ормульфовой избушки: в глазах темнело, сердце колотилось в груди, словно маленький молоточек о наковальню, быстро и гулко; обильный пот крупными каплями орошал лоб, поташнивало. Старый лекарь  - целитель  поил кузнеца своими снадобьями по три-четыре раза на день, втирал в тело какие-то одному ему ведомые, но очень пахучие мази, заставлял дышать приторным паром хвойных отваров, но слабость не оставляла тело Уле. Временами им овладевало полное безразличие, и он днями не вставал с лежанки. Тогда Уле отказывался от пищи, и даже заставить его пить целебные настои старому ведуну стоило большого труда. После этих снадобий  кузнец засыпал надолго.
      Однажды кузнец проснулся, когда солнце уже поднялось довольно высоко. Вскочил, прошелся – и подивился: тело было послушным и сильным, как прежде, ноги несли его без малейших усилий, голова была ясная, а сердце гнало кровь по жилам с такой силой, что, казалось, она вот-вот разорвет кожу и брызнет струей, если Уле задумает присесть или полежать. Полной грудью вдыхая зимний  лесной воздух, кузнец быстро зашагал вокруг хижины отшельника в сторону скотного сарая, минуя колодец. Старика кузнец увидел за поленницей: тот сидел на толстом чурбаке и сосредоточенно работал широким ножом, разделывая тушу крупного молодого  оленя, отделяя мясо от костей и шкуры. Старик хмурился и беззлобно поругивал своих помощников, Сигфрёда и Хомрада за нерадивость и отсутствие самых простых навыков разделки крупных животных ради пищи и шкуры.  - Отроки нерадивые! Будьте внимательнее, прилежно учитесь данному промыслу, ведь это умение пригодится вам всегда! - беззлобно поучал братьев старый Ормульф. Возле сарая, пританцовывая от нетерпения, прохаживался  Бесхвостый – старик изредка отрывался от своих забот с разделкой туши и швырял зверю один-два куска внутренностей оленя, которые тот одним махом отправлял в пасть, блаженно щурясь при этом и с аппетитом причмокивая. Но насытить такую громадину было непросто, и волчище жалобно урчал и шлепал по льду передними лапами, стараясь обратить на себя внимание старика Ормульфа и братьев, которые старались держаться в стороне от хищника. А тот преданно смотрел им в глаза, демонстрируя свою лояльность.
      Заметив волка, Уле остановился в нерешительности: видел он Бесхвостого уже несколько раз в обществе старика, но ближе познакомиться еще не приходилось.
    - Хей, Уле! – здороваясь закричал старик, заметив кузнеца – Иди сюда! – и, правильно истолковав его нерешительность, подбодрил: – Да ты не бойся Бесхвостого, не тронет. Он уже привык к тебе, за своего считает. Иди…А из рогов этого молодого оленя я приготовлю тебе лекарство, которое окончательно поставит тебя на ноги. Из шкуры же мы сошьем зимний плащ для тебя! Иди к нам. Не бойся...
      Волк было заворчал при виде кузнеца, но тут же, повинуясь окрику старика, подошел к побледневшему Уле и, обнюхав его, игриво подтолкнул лапой поближе к туше оленя – мол, подходи, угощайся, я не жадный…
     С этого дня Уле начал поправляться очень быстро. Он помогал старику и братьям по хозяйству: рубил одной рукой дрова, разжигал очаг, проверял силки на зайцев и пернатую дичь в ближнем лесу. Начинал он с большим желанием, но позже, каждый раз грустным и задумчивым уходил в угол Ормульфовой избушки и долго ни с кем не разговаривал. А глаза его в тот момент  блестели предательской влагой. Неожиданно быстро кузнец подружился с Бесхвостым. Старик даже ворчал иногда на Уле, нередко приносившего из леса пустую корзину, – он понимал, куда девалась большая часть добычи из силков. А Бесхвостый только хитровато щурился и старался отправиться побыстрее восвояси. - Увечные и потому несчастные, всегда тянутся друг к другу, сострадание и понимание собственной необычности соединяет их. - объяснял братьям старый Ормульф поведение Уле и Бесхвостого.
    - Сигфрёд, мальчик мой! Скоро твой главный день. Ты помнишь? Ты  уже вошёл в возраст воина и мужа, и близко твоё посвящение Одину, мудрому богу - воителю. Помни, скоро придёт светлый праздник Йоль, который станет для тебя первым днём взрослой жизни! - в последнее время часто повторял старый Ормульф. И  это было понятно: он волновался за судьбу Сигфрёда, понимал важность предстоящего шага в его жизни; он чувствовал на себе бремя ответственности за подготовку своего молодого помощника к этому событию; и ещё он сожалел, что после этого посвящения начнётся отдаление Сигфрёда от него, ведь не дело молодому мужчине коротать время  в избушке дряхлого старика, ему нужно познать другую жизнь, сходить на морском судне к далёким берегам, увидеть чужбину и ещё больше полюбить свою суровую родину. Так думал старый Ормульф Тощий, всё чаще и чаще уходя в эти мысли,  загодя готовя себя к предстоящему расставанию. Вот придет время и отец Сигфреда, кузнец Хардвин Умелый, заберёт того навсегда. Прискорбно... -  слишком прикипел старик к отроку, слишком сблизился с парнем своим сердцем: рассуждал о нём, как о своём внуке; думал о нём, как будто знал всю жизнь; советовал ему как родному; и переживал как за близкого.