Купе номер шесть

День 1
Домой, домой! Перрон дышал людьми – загорелыми, довольными и веселыми. Тапочки, маечки, зачехленные зонтики, пивко в баклажках, вяленая рыбка в сетках и чемоданы, сумки, баулы, рюкзаки… С  моря - домой. А вот и восемнадцатый вагон.
- Билет, пожалуйста.
Лапочка-проводница, пухленькая и симпатичная, с улыбкой протянула ладошку. 
- Купе номер шесть, место двадцать три.
-  Спасибо, красавица!
Я закинул сумку,  впорхнул в вагон. На следующую неделю  это мой дом. Наш дом.
- Молодой человек! Не поможете?
Оглянувшись, увидел у вагона очень уже немолодую женщину, в соломенной  шляпке и слишком закрытом, не летнем каком-то, платье. Рядом – две объемные сумки и  мальчонка лет шести.
- Какая проблема, сударыня! Конечно!
Спустился, втащил сумки в вагон. Бедолага! Как же она их таскает, тяжеленные такие?!
- Ну, малыш, давай лапку!
Мальчишка протянул мне руку, и я втянул его в вагон.
- Какое у вас купе?
- Шестое, - ответила мадам с хриплым придыханием астматика.
- Соседи, значит, - подмигнул я. – Стойте здесь, я занесу ваши сумки.   
- Осторожно, там хрупкое, - обеспокоенный жест рукой.
- Понял.
Мальчонка плелся за мной, держась за край баула.
- Как звать-то тебя? - кинув поклажу на свое, нижнее, место, спросил я.
- Сева, - сказал пацаненок, протискиваясь к окну. И неожиданно громко и визгливо выпалил. - А у меня катана есть! И Оптимус Прайм!
- Круто, - кивнул я и отправился за остальным багажом.
Мадам уже влезла в вагон и словно огромный жук-навозник, катила впереди себя  по проходу свою сумку. Моя осталась где-то в тамбуре. Чтобы пропустить тетку,  пришлось втиснуться задом в чужое купе. Там и без меня было тесновато. Я ощутил нежное похлопывание по ягодицам. Офигев от такой фамильярности, оглянулся. Две  разбитные молодки, уже успевшие выставить на стол баллон с пивом и пачки с сухариками и кальмарами, весело оскалились   на моё изумление.
- Какая попка! – чмокнула одна, сложив губы в куриную гузку.  – А у нас много пива.
- Ты заходи, если чо!  - просипела вторая, имитируя  голос пьяного волка из небезызвестного мульта, и обе громко захохотали.
Мадам уже протолкала баул дальше по коридору, и я выскочил из купе, отметив его номер – четыре. На чужое пиво я не охотник, а вот к шуму отношусь отрицательно. Чем дальше от злачного места – тем спокойнее будет мое путешествие.
Когда я вернулся в купе, то понял, что свою нижнюю полку безвозвратно потерял – мадам уже расстилала на ней матрац. На другой полке, вперив невидящий взгляд в заоконное пространство, скукожился Сева.    
- Вы же не возражаете?! – не спросила – постановила мадам. – Я уже не в том возрасте, чтобы поездным альпинизмом заниматься, а Сева с такой верхотуры может и упасть, не дай бог.
- Пожалуйста, - пожал я плечами – конфликтовать не хотелось. И стоило ли покупать билет онлайн в первый день открытия продаж?
Сева перевел на меня пустые серые глазенки. Такой взгляд бывает у перекормленных подопытных мышей. Я вспомнил свое детство.  Когда мы с братом были пацанами, то дрались за место на верхних полках, и родители охотно забрасывали нас туда, оставляя себе околоземное пространство. А мы – мы летали по  верхним этажам, свешивались с них как макаки с лиан, устраивали себе гнезда и никого не пускали в наше подоблачное царство.
Затолкав сумку на верхнюю полку, я вышел в коридор – две  одновременно суетящиеся тушки в тесном купе – явный перебор. Мимо меня несли, волокли, тащили багаж, рассасываясь по купе, мои соседи по этому передвижному общежитию.
Новый акт неявного насилия состоялся, когда в нашем купе появилась четвертая пассажирка – дебелая тетушка с малороссийским акцентом.
- И шо?! – уперев в бока загорелые руки, на которых висело не немаленькой суме, запричитала гарна дивчина с непередаваемыми переливами в голосе. – И  шо ви такэ тута учудили? Мине на верхотуру хгнать? Я шо – белка чи чимпанзе? 
-   Я наверх не полезу, - мадам встопорщила шляпку,  готовая к схватке за место, с которого ноги достают до пола. 
- А мине ви спросили? Не полезет она! Проводник! Проводник!
Я с интересом смотрел на схватку двух альфа-самок. Кинув взгляда на Севу, и отметив отсутствие любопытство в его глазах, понял – сопровождающая его мадам не проигрывает никогда. Так и получилось. Гарна дивчина под руководством порыскавшей по вагону проводницы переместилась в девятое купе, а ей на смену появился здоровый дядька со множеством наколок на волосатых руках.
- Сюда, что ли? – пробасил он, дохнув запахом коньяка  и сунув лохматую голову в дверь. И на утвердительный кивок проводницы вразвалочку, словно медведь, полез наверх. Нагнулся, ухватил с пола свою сумку, из которой торчали черные ласты,  повозился, устраивая себе берлогу, и затих.
Настала и моя очередь. Я быстро расстелил матрас,   набросил на него постельное белье и взобрался наверх, дабы не мешать мадам кормить Севу.




День 2
Я почти не спал эту ночь. Просто не смог заснуть. Мне не дали это сделать. Нет, не разбитные девицы из четвертого, к радости своей получившие в соседей двух обормотов –студентов.  Эти угомонились удивительно рано – в половине первого.  И не сосед-медведь с соседней полки лишил меня сна. Его, кстати, так и звали – Миша. Он спал на удивление тихо, посапывая во сне.  Меня наградил бессонницей  этот маленький пог… погрустневший от перекорма Сева. Я не знаю, чем сейчас кормят детей. Не обзавелся еще. Но нормальные продукты не должны так вонять. Ну не должны! Но как же он смердел…. Он пукал и пукал, тайно, словно девица на балу, неслышно, но обильно выпуская из себя продукты переработки впихнутого бабулей ужина, второго ужина и «твенти фри о клок». Я дал ему прозвище – Смерденыш.
Но что взять с ребенка. Он всего лишь жертва воспитания и наследник  генома.  Честно - я бы не хотел себе жену с генами, носителем которых выступала Дарья Васильевна, бабуля Севы. Вот где был источник, окончательно перекрывший нам кислород на всю ночь.  Попытавшийся открыть окно Миша был остановлен в самом начале сего действа.
 – Сева может простудиться! А у меня бронхиальная астма! Не открывайте окно!
Миша потянулся к двери купе.
- И дверь тоже, - безапелляционно заявила мадам.  – Я сплю крепко, и могу не услышать злоумышленников. А сумки-то – вот они! – похлопала она по матрасу.
Как злоумышленники могли похитить ценности Дарьи Васильевны незаметно, если её потное обрюзгшее тело было главным препятствием на их пути?! 
- Пердарья Насильевна, -    прокомментировал попавший в ловушку своей уступчивости Миша, когда мадам ненадолго покинула купе.
Мадам воняла несколько  по-другому. Сняв чересчур закрытое платье и облачившись в пофигительно открытый халат, она распространила амбре прелого пота и ландышевых духов. Потные ландыши… мерзость какая. Мы  переглянулись с Мишей, и, вздохнув, уткнули носы в подушки. Но как только тушка мадам застыла в явной неподвижности сна, Миша крадучись протянул руку к защелке. В купе ворвался поток свежего воздухе. Я поблагодарил соседа взглядом, и придвинулся ближе с форточке. Избыток кислорода погрузил меня в недолгую дрему. 
Проснулся я от голода. Цивилизованный человек – я не вожу с собой отдельную торбу с недельным продуктовым запасом. Максимум – несколько пирожков на первый день. В поездах дальнего следования есть вагоны-рестораны. На крайний случай – магазины на перронах. А у меня есть деньги.
- Жрать охота, - потянулся Миша.
- Не жрать, а кушать, - Сева поднял на него мордочку с набитыми, как у хомяка, щеками.
- Умничка, Севочка.  Надо говорить – «кушать». А жрет – кто? – бабуля поднесла ко рту внучка ложку с быстроприготовленной картошкой-пюре.
- Хрюшка! – брызнул на кормилицу  недопережеванной картошкой Сева.
- Жри нормально, болван! – опровергла собственное же мнение об умственных способностях внука мадам, и взглянула на нас с враждебной досадой.
- Вагон-ресторан поищем? – спросил я Мишу. Он кивнул, грузно опустился  меж нижних полок и, взяв полотенце, пошел умываться.
С завтраком в ресторане, который мы обнаружили в третьем вагоне,  нас обломали. Там просто не было мест. Миша-флегма нисколько не расстроился. Проведя по расписанию остановок узловатым пальцем, проронил:
- Скоро стоянка, целых семь минут. Че-нить найдем.
Как только поезд остановился на маленькой станции, Миша сиганул через голову проводницы на перрон, домчался до ближайшей тетки с корзинкой наперевес, и, молниеносно купив у неё десять пирожков,  ломанулся к киоску поодаль. Пока я толокся с остальными, страждущими печеного хэнд-мейда, возле лоточницы с выпечкой,  он вернулся с бутылью воды, пачкой сигарет и шоколадкой. Мой неоднозначный сосед успел выкурить сигарету и слопать пару  пирожков, а я только-только отошел от тетки-разносчицы. Вернувшись в купе с промасленными, аппетитно  пахнущими свертками с вожделенным завтраком, мы натолкнулись на пристальный взгляд мадам. Её провисший нос с ноздреватой кожей шевельнулся.
- От вас табаком пахнет, Севочке вреден дым!
- Срал я…. –  лениво ответил Коля, вползая на свое ложе.
- Не срал, а какал, – поправил его Сева, так и не доевший своё пюре.
Щеку Дарьи Васильевны повело на сторону.
- Да что вы себе при ребенке позволяете?
- Я позволяю себе нормально жрать и спать при вашем ребенке, - ответил Миша. - Если вам что-то не нравится – можете высказаться. Но мне насрать.   Шоколадку будешь?
Последнюю фразу Миша предназначил мне, протянув развернутую плитку. Я  отломил полоску.
- Севочка! – мадам назидательно подняла палец. – Всегда слушайся бабушку. И маму. Не то станешь таким же грубияном, как этот плохой дядя. 
- Дядя пират или разбойник? – нисколько не стесняясь того, что означенный персонаж смотрит с верхней полки, прогнусавил Сева. – У него картинки на руках.
-  Да,  Севочка. Дядя точно разбойник, - поджав губы, подвела мадам итог своих наблюдений.
Миша ухмыльнулся, и, глядя на пацана сверху вниз, состроил страшную рожу,   провел ребром ладони по горлу и закатил глаза. Сева восторженно хихикнул.   
Сытость располагает к дреме. А чем еще заняться в поезде? Спать, дремать, нежиться. Ага, щас.
Все черти ада не могут создавать столько шума, сколько производят шестеро малолетних детей. Налопавшийся Сева вытащил из баула деревянную катану – обточенный в форме меча  кусок деревяшки, и принялся носиться по коридору, визжа, как «ниндзя-каратист». Вы, все ниндзи мира! Теперь я знаю, как звучит ваш боевой клич – как вопль поросенка, умирающего под ножом мясника. Бабуля, доедая несъеденное внуком, благосклонно взирала на детские забавы. Дети играли…. в трансформеров, в аватара, в пришельцев и монстров.
«Пдщ! Кровища-а! Ха-ха-ха! Твои кишки я намотал на свой меч! Я зомби! Ы-ы-р-га-ах! Бу-э-эээ! Пдщ! Пдщ тебе из лазерного ружья! Мне пофигу, я трансформируюсь! А я невидимый, ха-ха!»
И прочая словесная дрянь, олицетворяющая собой  кровавое и устрашающее действо,  у старшеньких деток уже сдобренная  подхваченным из  родительских уст матерком.
«Кранты тебе, человек-паук! Я Дед Пул, тебя в рот надул! – и кровожадный хохот восьмилетнего пацана. -  Хаяк, хаяк тебе в морду!».
Родители благодушно пили пивко, умиляясь дружной игре своих отпрысков. Меня же мутило. От перронных пирожков, от духоты вагона, от таскаемых по проходу детских горшков.  А не ошибся ли я, не полетев обратно самолетом?

День 3

Поезд шел явно не по расписанию. Он тормозил на станциях,  названия которых в графике отсутствовали. И пролетал мимо тех, что в нем значились. Лишь в нескольких особо крупных населенных пунктах мы останавливались на достаточное время, чтобы пополнить запасы еды. Ассортимент тетечки из вагона-ресторана, пробиравшейся по нашему вагону три раза в день, и старающейся не наступить на разбросанные по проходу игрушки, был более чем скуден. Миша, разглядывая две сиротливые  булочки с выглядывающими из них ссохшимися сосисочными  жопками, кашлянул.
- Что-то небогато как-то.
Официантка равнодушно пожала плечами.
- А что вы хотели? У вас восемнадцатый вагон. Перед вами, слава богу, еще семнадцать. И три из них плацкарт.  До девятнадцатого вагона мы вообще не ходим – не с чем. Брать будете?
Почесав  маковку, Миша  отказался. Сосиски нашли свое последнее пристанище в четвертом купе - студентов таким блюдом, как заветренные сосиски в черствых булках, не напугаешь.  А я принялся подсчитывать количество кондитерских изделий, ежедневно исчезающих в животах пассажиров. Девятнадцать вагонов, три из которых – плацкарт. Шестнадцать вагонов по тридцать шесть мест. Три вагона по пятьдесят четыре места. Итого…  шестьсот семьдесят четыре рыла! Большая часть из которых впереди нас.  И ползет эта  железная гусеница по просторам родины, слизывая с перронов всю снедь, каковая попадется ей на глаза.  Это был последний визит  представителя  железнодорожного ресторанного бизнеса в наш вагон. Больше мы её не видели.
Я поделился с Мишей мыслью о том, что при таком раскладе – недоступность ресторана и непредсказуемость остановок – не худо было бы подумать о стратегическом запасе пищи. Миша согласился, и мы затаились в ожидании долгой стоянки с кошельками наготове. Что касается Дарьи Васильевны, то запасы картофельного пюре в баулах мадам казались неистощимы.  Сева жрал их четыре раза в день. А бабуля, словно маг из параллельного измерения или фокусник из волшебной шляпы, продолжала извлекать пластиковые стаканчики из сундука под своей полкой.    И чипсы, крошками которых был устлан пол в нашем купе. Они хрустели под подошвой, как давленые жуки, а  мадам возмущалась.
- Нет, что за свинарник в вагоне? Почему проводник не убирает?
- Хрюшка! – вторил ей Сева – картофельное брюшко.
На станции «Грязь», где мы с Мишей успели размять ноги, выкурить по две сигареты, и неторопливо затариться  продуктами долгого хранения, пропала наша проводница. Только что была здесь – милая такая, предупредившая о стоянке аж на целых сорок минут, и все…  Её отсутствие заметили, когда в самоваре закончился кипяток. Хотя нет, гораздо раньше – когда попытки попасть в  туалет  потерпели неудачу. Пропала наша вагонная «мамка», вместе с тайной  подогрева самовара и ключами от сортира. Ну да хрен бы с ним, визит к начальнику поезда решил бы эту проблему. Да вот беда – вагон оказался закрыт. Заперт! Изолирован от других вагонов! Спешно состоялось собрание, на котором  было принято решение – при первой же стоянке направить делегацию к представителю поездной власти. А пока – чай не пить. Ну, а что касается туалета…  Родители малышни ретировались по своим купе, наотрез отказавшись предоставлять горшки своих чад для общественных нужд.
- Как хотите! Куда хотите! Хоть в горсти! - молодые мамы в количестве четырех штук грудью встали в дверях своих купе, когда к ним пришли представители общественности для изъятия теперь уже народного достояния.  Дети плакали,  цепляясь за стройные колени своих мам, когда уносили их пластиковых друзей.
Мадам, принявшая проблему опорожнения кишечника близко к сердцу, спешно метнулась в тамбур и нарыла в мусорном мешке  стаканы из-под съеденной Севой (и не только Севой) картошки. На наши с Мишей взгляды она, войдя в купе с пирамидой пустой тары, только улыбнулась с чувством морального превосходства. 
- Круговорот дерьма в природе, - хмыкнул   Миша, наблюдая, как Сева лопает пюре, а под полкой своего часа дожидается стопка пластиковых  емкостей. 
В этот день остановок не состоялось. Изнемогающими от отсутствия кипятка на тайном сходе  в глухой полночи был   вынесен вердикт – дернуть стоп-кран.   И ведь дернули.  Сева, несмотря на  размещение  на нижней полке, набил огромную лиловую  шишку на лбу и основательно помял и поломал запас говноприемников под полкой.  За что и получил от бабули нехилую затрещину,  уравновесившую фонарь на лицевом фасаде. «И была остановка, и многие  были побиты, а кои и потеряны, ибо, не совладав со страстями своими, устремились  в непроглядную темень  для отправления нужд живота своего».
Я чудом удержался  на своей верхотуре, когда  состав с визгом и лязгом дернулся, сбавил ход, а потом замер. В окно светили звезды, в открытую форточку доносился треск цикад  и приближающийся мат начальника поезда. Выслушав жалобы, требования и заявления, руководство предложило наиболее активным участникам инцидента пройти для урегулирования конфликта.
- Да вы нам просто ключи от туалета дайте, и все! – убеждали его пассажиры. – И научите самовар раскочегаривать. Мы народ  не глупый, все понимаем,  обойдемся и без проводника.
- А где, кстати, проводник? – озадачился начальник поезда – представительный такой дядька, в костюме и при галстуке, невзирая на жару и позднее время.
- В Грязи осталась, - посетовали пассажиры.
- Ключей я вам не дам. То государственное имущество. Особо ценное. Пришлю другого проводника, завтра с утречка, - пообещал начальник. – А по поводу вынужденной остановки надо составить акт, так что пройдемте, граждане.
И он с приветливой улыбкой повлек за собой активистов из девятого купе – гарну дивчину  и пузатенького суетливого очкарика. И этих товарищей по вагону нам более не суждено было увидеть. Быть может, им предоставили более комфортные условия, а быть может, и вовсе пересадили на другой поезд. Только вот почему-то без багажа…. Глядя на их удаляющиеся вдоль состава фигуры с возбужденно жестикулирующими руками,  я уловил движение в придорожных кустах. Миша, с видом медведя, избавившегося от зимней  пробки, вылез оттуда и потопал к вагону.
- Уф, еще бы немного, и пришлось тырить у Пердарьи кашпо, - подмигнул он мне.

День 4.   
Проводника нам так и не отрядили. Обгаженный нечистотами,  выливаемыми ленивыми пассажирами в форточки, вагон несся сквозь утренний туман. Презрев расписание, он  летел без остановок вперед с удивительной  скоростью, оставляя  позади перроны, изобилующие продуктами частного огородничества и садоводства. Один отчаянный дядечка на старенькой «трешке» с прицепом, в котором  горой были навалены дыни и арбузы, гнался за поездом  несколько километров. Он лихо рулил, объезжая   придорожные столбы, а с прицепа его сын  метал в окна вагонов  плоды семейной бахчи, ловя ответные кулечки и сверточки с платой. Несколько желтых ароматных дынь пролетели мимо цели, и душистыми желтыми кляксами сползли по стенкам вагона. Арбузный гонщик отстал только тогда, когда на его пути  возник густой перелесок.
Сева мучился животиком. Видимо, картошка закупорила мальцу кишки, и теперь бедное дитя с зеленоватой мордочкой, подсвеченной сиреневым фингалом, молча  лежало на своей полке. Даже не пукая. Рядом с ним покоилась катана. Мадам, дабы помочь Севе опростаться, хотела прикупить дыньку у автоторгаша, и даже приготовила денежку, но не пролезла в форточку для  осуществления акта купли-продажи. Тогда она отправилась  бродить по купе, где  более удачливые и худые пассажиры слизывали с пальцев ароматный  дынный сок.
Миша, глядя  с верхней полки на пацана, сочувственно покачал головой.
- Как ты?
- Хреново, - вздохнуло дитё, нахватавшееся словечек у соратников по мечу и соседей  по вагону.
- Харакири себе сделай, - Миша кивнул на катану, и отвалился на подушке.   
Вернулась  Дарья Васильевна, принесла  два кусочка дыни, сетуя на их дороговизну,  и новости. Пассажиры из первого купе захватили самовар, и теперь у них - монополия на его использование. Вот так вот – пока  народная масса, тешимая  обещаниями высокого начальства о назначении нового вагонного распорядителя, мирно  почивала на своих лавках, часть  общественного имущества  перешла  в ушлые  частные руки. Исключительное право распоряжения оным  было подкреплено снятым вентилем на  кранике и  запиской на горячем  боку самовара – пройдохам удалось-таки найти топливо и раскочегарить самовар.
«Кипяток платный. Один стакан – 50 руб. Прокат стакана – 50 руб. Обращаться в купе № 1».
Возмущенная  вагонная общественность столпилась в проходе, дабы покачать права. Но когда, раздвинув двери, к ним вышли хорошо накачанные молодцы с увесистыми  кулаками и маленькими наглыми глазками, всем показалось, что пятьдесят целковых – не такая уж великая плата за гарантированный кипяток. 
Брошенный на произвол судьбы вагон грохотал дальше, а пассажиры  удовлетворенно цедили чаек в своих купе. Я тоже, выстояв небольшую очередь и взяв в аренду  граненый стакан в подржавленном подстаканнике, утолил жажду чайком.  Две полторашки воды, купленные мной на последней станции, стали теперь моим неприкосновенным запасом.
Вышедший покурить в тамбур Мишаня вернулся с еще одной  новостью. Туалет открыт! Но есть одно но…
- Прихватизировали? – спросил я.
- Угу.
- Кто?
- Из девятого жидята. Да сам увидишь. Пойдешь – сотенную возьми. Помочиться дороже, чем  попить.   
Я пошел. Чисто из интереса. Ну и покурить в тамбур. Помните билетеров в старых автобусах? Вот примерно такая сущность с явно выраженной еврейской внешностью стояла у входа в вагонный клозет. Только вместо билетиков выдавала она  кусочки туалетной бумаги в обмен на сотенки. Мне стало интересно. Надо признать, с приходом частного бизнеса туалет стал много чище. Мыльце в мыльнице, полотенчик для рук. Все аккуратненько, но не по-нашему как-то, без души. Я мыл руки, как можно дольше, тщательнее, усердно тер их полотенцем – за что я платил, в конце концов? Выйдя, услышал картавенький голосок нынешнего владельца этой части вагона.
- … наперво устганить конкугентов! Останавливать состав? Увольте, судагыня! Подать идею – это одно, а совершить такое гнусное дело…. Нет-нет, тут я пас.  Но поймите пгавильно – не воспользоваться этим – пгосто гйех! Ай, судагыня, я вас умоляю… Кто захочет пользовать гйязный гогшок, если имеется пгиличный клозет?
И ведь прав оказался, стервец. Сиротливо стоящими в тамбуре горшками пользовались  их прежние хозяева и студенты, у которых  денег на роскошь сроду не водилось. Остальные пассажиры удивительно быстро  сжились с мыслью, что за все в этой поездке нужно платить.

День 5.
Севу наконец прорвало. Он кончал все стаканчики из-под пюре. И мадам была вынуждена раскошелиться. Побывавший в цивильном месте пацан ни за что не хотел опускаться до горшка. Этот день не принес ничего нового, за исключением разве что новости о выпавшем в окно пассажире в пятом купе. Поговаривали, что его толкнула на это безответная любовь к одной из девиц из четвертого.  Хотя другие, прихлебывая чай,  утверждали, что  он сам вывалился по пьяне, соревнуясь с соседом в игре «кто дальше высунется».

День 6.
Народу хотелось развлечений в  атмосфере болотной неподвижности вагона, несущегося в хвосте стремительного поезда. 
В седьмом купе  открыли игорный клуб. Миша, заглянув туда «одним глазком», вернулся  странно  удрученный, залез на свою полку и свернулся обиженным удавом. Когда я спросил, пойдет ли он за кипятком, бедолага  отрицательно мотнул головой.
- Все, отпился я. Деньги – фьюить!
- Проиграл? – изумился я.
- Вчистую, - вздохнул Мишаня.
Я пожалел соседа. Не зверь же я. Стакан принесенного мною кипятка выдавил  из его глаза скупую мужскую слезу.
- Друг! Спасибо, друг!
- Да ладно, - смутился я.
А казино набирало обороты. Вслед за  мошной пассажиры потащили  туда свой багаж.  Вечером недосчитались еще одного пассажира из второго купе. Его соседи молчали как рыбы, но просочился слушок, что причиной исчезновения стал неоплаченный должок. К концу этого дня все азартные   игроки были голы, как караси в пруду. А предприимчивые владельцы казино добавили к своим услугам  ростовщичество.  Бизнес набирал обороты.

День 7.
Домой мы не приехали. Поезд заехал в лесные дебри и встал. Странная остановка насторожила. Никто не кинулся с радостными криками к дверям, не выпрыгнул наружу вдохнуть свежего воздуха взамен спертой вагонной смеси. Люди опасливо выглядывали из окон, косясь  друг на друга. Никому не хотелось отстать от поезда – теплилась надежда, что уже скоро, совсем скоро мы доедем до пункта назначения.
Первыми решились  девчонки из четвертого купе. Спрыгнув  на насыпь, они спустились  в зеленую высокую траву.
- Эй! – раздался крик одной из них. – Глядите! Тут ежевика!
Она подняла ладонь с крупными спелыми ягодами. Народ потянулся из вагона, стараясь держаться поблизости. Миша, поманив меня, слез со своей полки.
- Пойдем, что ли, разомнемся.
- А если поедет?
- Да мы быстро.
Поезд не поехал ни через час, ни через два. Народ расслабился, грелся на солнышке и охлаждался на ветерке. Этот день мы провели в  лесной глухомани,  поедая ежевику и прочие дары природы. Клозетные монополисты тосковали, глядя на  пассажиров, демонстративно справляющих свою нужду бесплатно под окнами их купе.  Миша, бродящий по зарослям,  удивительным  чутьем находил самые плодовитые ягодные кусты. На мой вопрос, как это ему удается, сосед пожал могутными плечами.
- Я полжизни в лесу  провел. Дровосек я. Туда не лазь, вишь, там растопырился такой?   Это борщевик, ядовитая дрянь.  Прикоснешься – мало не покажется, обожжет не хуже кипятка.
Я держался  поближе к Мише, внушающему спокойствие  своим уверенным и отчасти пофигистичным видом. И правильно сделал, как выяснилось. Уже смеркалось, когда Миша вдруг поднял голову, словно прислушиваясь или пытаясь что-то унюхать.
- Ща поедем. Ноги к поезду!
И он  рванулся к вагону. Я не знаю, как он угадал, но через пять секунд после того, как мы заскочили в тамбур, поезд тронулся. Среди отставших оказались и  Дарья Васильевна с Севой. Поняв это, Миша издал боевой клич дровосека и настежь распахнул окно и дверь в провонявшем ими купе.
- Как угадал, что сейчас поедем? – удивленно пытал я соседа.
- Ничего я не угадал. Услышал я. Тепловоз свисток дал.
- Так далеко же!
- Па-адумаешь… У нас  когда  на обед  зовут, гудок еще тише.
Миша развалился на нижней полке, там, где почивала  мадам. В эту ночь мы спали как сурки. Или как младенцы. А зря.

День 8.
Я проснулся от того, что Миша тряс меня за плечо. 
- Эй, сосед! У тебя вроде вода была?
Поезд мерно покачивался на рельсах. Я пошарил на полке. Под подушкой. Сел, растерянно оглядываясь.  Были же… две бутылки…
- Козлы,  - ударил кулаком  по ладони Миша. – Грабанули нас!
   Пока мы спали в непредусмотрительно распахнутом купе, у нас увели наши запасы воды, продуктов и деньги. И даже черные ласты Мишани уплыли в неизвестном направлении. Как ни несносна была  Дарья Васильевна, она была нам чем-то вроде оберега все предыдущие дни. Миша сел, постукивая кулаками о матрас.
- Раззявы.  Расслабились. Опа! Есть мысля.
Он вскочил,  и,  подняв полку, на которой сидел, умильно улыбнулся сумкам мадам. 
- Пердарьюшка…
Запасов картофельного пюре в продуктовом бауле оставалось еще дня на два. А вот с водой была напряженка. Миша ничтоже сумняшеся расстегнул вторую сумку и извлек из неё картонную коробку. Весьма тяжелую, причем. Поддев ногтем скотч, распаковал её. Я спустился к нему сверху, и мы с немалым изумлением уставились на содержимое коробки. Супница…  громадная, белого фарфора, с розовой лепниной на глянцевых белых боках.  Она везла с моря… супницу!
- Эстетка картофельная, - проворчал Миша. 
Миша приделал к ручкам супницы веревки из разорванных на полоски полотенец, и на остановках мы  выбегали за водой. Мой сосед, словно зверь, чуял воду на расстоянии – родничок ли во впадинке, или озерцо. Когда везло, наполняли супницу чистой водой из колонок на станциях.  Три  литра нам хватало часа на четыре, ибо жару никто не отменял, а вода в емкостях вагона исчерпалась. Народ сидел без чая и без мытья. Миша предложил торговать водой, но я запротестовал – во-первых, я не барыга. А во-вторых, не до жиру – быть бы живу. На том и порешили.
Надвигающиеся сумерки принесли новости - пропали девчонки из четвертого купе. Безобидные выпивохи, как впоследствии выяснилось со слов свидетеля, были проданы их попутчиками-студентами какому-то лицу азиатской внешности. Сгрузив хмельных девок на короткой остановке в белую машину неизвестной марки, парни получили сверток  прямоугольной формы. Тут же образовался самостийный вагонный суд, сверток был обнаружен и предъявлен общественности.
- Шоб я так жил, - протерев очки, вздохнул владелец туалета, глядя на хрустящие купюры в свертке.
- Тю, - пропустив меж  пальцев банкноту, прикусив её и проглядев на свет,  пренебрежительно хмыкнула его супружница. – То ж фальшивки!
- Как это?! – взметнулись подсудимые.
Были приглашены эксперты из седьмого купе. Кинув острый картежно-ростовщический взгляд  на мзду, полученную незадачливыми работорговцами, эксперты подтвердили.
- Липа.
Суд есть суд. Приговор был вынесен – изгнание, и приведен в исполнение на ближайшей  остановке.

День 9.
Знаете, сколько длиться неделя? Думаете, семь дней? Ничего подобного. Девять! Я теперь это точно знаю.  Именно столько времени я провел в пути. Когда за окнами замелькал родной хмурый пейзаж,  мне перехватило горло от волнения. 
- Наш паровоз вперед лети, в коммуне остановка, - ни к чему пропел Миша, всматриваясь в  городские кварталы, проползающие мимо медленно плетущегося поезда.  Внезапным ангелом из  другой реальности  в вагон впорхнула проводница. Не наша, незнакомая.
- Санитарная зона! – сурово объявила она, и закрыла все туалеты. Жидята, грустно переглянувшись, уползли в свое купе.
- Стоянка двадцать минут! Пассажиров прошу заранее собрать свои вещи!
Миша ухмыльнулся.
- Нищему собраться – только подпоясаться. Супницу возьмешь?
- Зачем? - пожал я плечами. 
- Тогда я возьму. Поварихе нашей подарю, пусть нам в ней суп подает. Только сперва отмоет. Тяжелая же, зараза!
Выпрыгнув на  перрон под накрапывающий дождик, я вдохнул полной грудью воздух родины. Восемнадцатый вагон, изрядно поредевший пассажирами за  прошедшую неделю, и носивший на себе следы нелегкого странствия по просторам отечества, замер в ряду таких же  унылых и грязных вагонов.
В следующий раз я полечу на море самолетом. А еще - я никогда не буду есть картофельное пюре в пластиковых стаканах.