Дурочка-птица

Дивным казался заброшенный парк на исходе лета. Сосны ловили пучки солнечных лучей, сияя и лоснясь; птичьи голоса приветствовали солнце.
Пустынная аллея вела к поросшему мхом постаменту, где возвышалась каменная статуя. На плече её спала маленькая птица.
– Фью-ить! – закружил над ней пернатый сородич. – Просыпайся, дурочка, солнце взошло. Пора добывать пропитание, вить гнездышко и петь песни! Совсем скоро закончится лето, дунет холодом северный ветер, придет черёд лететь в теплые страны, а ты что? Так и останешься – коченеть на плече мёртвого истукана?
Птица возмущенно встрепенулась.
– Он не мертвый! – закричала птица и распахнула крылья, будто защищая голову статуи. – Он живой!
– Как хочешь, – прочирикал сородич и взмыл в лазоревую высь.

Птица шептала на ухо изваянию:
– Я знаю, ты живой и слышишь меня. Я знаю, я чувствую. 
Она улетела на охоту и принесла статуе на обед самых сочных жуков. Почистила клювом мох, посмевший заползти на каменное тело. Смахнула крыльями комья земли с ног истукана. Вспорхнула на плечо и, закрыв глаза, прижалась к его твёрдой щеке.
Птице было хорошо с ним. Где-то у границы её сознания маячила мысль о скорой осени, о том, что придётся покинуть священный для неё парк; и тем слаще казался каждый миг, проведённый на плече каменного идола.
Птица часто улетала и, возвращаясь, рассказывала статуе, что видела в окрестностях. Нашептывала истукану древние птичьи предания. Тихо пела ему на ухо самые нежные песни.
Пусть он был молчалив и недвижим, птица замечала, каким одухотворенным раздумьем озаряется неподвижное лицо, едва коснутся его первые лучи рассвета, видела, как тень меланхоличной улыбки трогает строгие углы губ, когда гаснет за его спиной закат.
Птица верила, что истукан слышит её, что однажды возьмёт её в ладони и поднесёт к лицу.

Мудрый пернатый народ готовился сбиться в стаю и отправиться в тёплые края. Над парком уже нависли серые мохнатые тучи. Осень тронула ржавчиной озябшие деревья. Близилось время разлуки.

– Фью-ить! Летим сегодня! – разбудил птицу сородич и нырнул в туман. 
– Мне пора улетать, – с мольбой прошептала птица.
Истукан молчал.
– Ты не можешь меня удержать, – продолжала птица. – Но ты можешь попрощаться со мной. Скажи мне хоть слово.
Внезапный порыв ветра промчался по кронам деревьев, срывая листву, обнажая ветви.
– Скажи мне хоть слово на прощание, – умоляла птица каменного истукана. – Позволь мне хоть раз увидеть, что ты живой.
Истукан стоял безмолвно и недвижимо.
– Ты живой, я знаю, ты живой! – в отчаянии закричала птица и, сорвавшись с его  плеча, сжав упрямо клюв, долго билась в неприступную грудь, в каменное лицо, оставляя перья и кровь на равнодушном камне.
Птица рухнула без сил к изножью изваяния. Когда пелена небытия тронула её глаза, ей напоследок привиделось, будто кровь на каменной груди была его кровью, его ранами.

Птичье племя, огласив прощальными криками парк, взмыло живой волной в хмурое небо и вскоре исчезло в далёкой лазурной прорехе, сиявшей меж туч.
Мелкая туманная морось сменилась проливным дождём. Холодные струи сурово смывали с каменной груди истукана птичий пух и крохотные багряные следы.