семейные истории железнодорожника

Семейные истории

Отец

Мой отец - Григорий Павлович Дышловой, - не любил вспоминать о войне. Фронтовик, познавший все тяготы войны, он нам, своим детям, о ней ничего не рассказывал. Да и маме нашей почти ничего не говорил. 
Однажды Мама нашла случайно в документах отца маленькую фотографию, размером 3 на 4, где он был в полосатой робе, с большой бородой. Мама спросила его:«Гриша, что это? Где это ты?» Но отец ничего не ответил. Он взял из рук Мамы фотографию и молча разорвал её на мелкие кусочки. Не хотел он вспоминать о войне, не мог.
Все эти военные трудности, бои и страхи, унижения плена – слишком глубоко сидели в его сердце. И последствия контузии, хоть и редко, но мучили его.
 О военных годах моего отца иногда рассказывала Мама, что помнила, и рассказывал его дядька, дядя Витя, которого однажды я навестил на Украине, на родине отца своего.
И ещё помню, как отец, когда лежал в больнице, рассказывал своему другу, пришедшему навестить его, об одном случае, произошедшем с ним, когда он воевал под Ленинградом. А я сидел рядом с кроватью отца на стуле, грыз яблоко и слушал эту историю.
Холодной и снежной зимой шёл мой батя во главе разведотряда на лыжах по лесному массиву, все были в белых маскхалатах. И нарвались на немецкую засаду, и немцы перестреляли весь отряд. Остались в живых только трое: мой отец и двое солдат. Привязали их фашисты верёвками к мотоциклам, и волоком, на скорости, по мёрзлой дороге потащили в свою сторону. Очнулся отец в какой-то деревенской хате, на тёплой русской печи.
Ухаживала за ним  незнакомая бабушка.
«Бабуля, что случилось? Как я у тебя оказался?» - спросил отец.
«Да мужики какие-то бородатые, сынок, вышли из леса  и перестреляли всех немцев. Вот  тебя и привезли ко мне. А из троих ты один живой остался».
« А я ничего не помню – сказал отец – помню только брызги из глаз».
Отец мой был первостроителем города Междуреченска, а вернее, станции Междуреченск. Работал он мастером на комбинате промышленных предприятий, сокращённо: КПП, при СМП- 155. 
Приехали они с мамой на строительство железной дороги в Междуреченск - а в те годы она называлась станция Томуса - в декабре 1948 года, когда мне было всего три месяца.
В те времена на строительстве железной дороге Сталинск– Абакан выпускались газеты, многотиражки: «Сталинскстройпуть» и « Транспортный строитель».
И в одной из них была напечатана статья моего отца ко дню Победы. Это было в середине 50-х годов прошлого века. Там отец вспоминал свой первый бой на западной границе в 20-ти километрах от Бреста, где он служил молодым лейтенантом в гаубичной артиллерии.
Он был выпускником Белоцерковского военного училища Киевской области.
Вспоминал он в этой же газете и про свой последний бой, когда освобождал Прагу.
Отец мой рано ушёл из жизни. Ему было всего 45 лет.  Я тогда учился во втором классе железнодорожной школы № 221 на станции Междуреченск, Фронтовые ранения,  страшные болезни и последствия войны скрутили его и забрали от нас, от его детей, от нашей дружной семьи.
Я, уже будучи 40 летним мужчиной, в 80-тых годах прошлого века поехал на Украину, на родину своего отца. Это Киевская область, Белоцерковский район. Нашёл могилу своей бабушки, которую никогда не видел, нашёл родной дом своего отца, где прошло его детство и юные годы, нашёл церковь, в  которой мои предки служили священниками и где в далёком детстве крестился мой отец. И нашёл дядю своего отца, дядю Витю. Он был совсем тогда стареньким. Ветеран войны. Фронтовик. Он показал мне свои ранения, и одно из них, пулевое, было под левой лопаткой, там, где сердце.
И он рассказал мне о моём отце, немногое, что помнил. Он рассказал, как они провожали друг  друга на войну и как встречали потом друг  друга с войны.
А ещё дядя Витя рассказал мне, что мой отец воевал под Ленинградом, защищал  город и что где-то там он попал в плен. И что воевал он в армии Рокоссовского. И рассказывал, как били его в плену фашисты и как расстреливали его на краю авиаворонки, и как он, раненный, выбрался из-под убитых солдат ночью и ушёл. Дошёл до какой-то деревни, постучался в крайний дом. Ему открыла женщина, покормила, спать уложила. А когда он уснул, пошла и вызвала полицию.
И снова его били.  И опять он попал в концлагерь.
 Освободили его наступающие части нашей Красной Армии.
Он подлечился во фронтовом госпитале, и снова вернулся на фронт. Так он и дошёл до Праги.
Много лет у нас хранились его звёздные офицерские погоны. Но в связи с многочисленными переездами потерялись они где–то. И многое ещё чего потерялось.
И вот настал 1959 год. Переломный и самый тяжёлый год для нашей семьи. 22 января, в 7 часов 30 минут умермой отец. Фронтовик, встретивший войну в первый  же день на границе, офицер Красной Армии, прошедший множество боёв, не единожды раненный и контуженный, битый фашистами и расстрелянный, преданный, но всё же выживший; защищавший Ленинград и освобождавший Прагу, награждённый фронтовыми наградами, умирал в глухой промороженной Сибири, в затрапезной деревянной больнице, практически в одиночестве.
Но на стенке в моей комнате висит его портрет в деревянной рамке, где он, молодой лейтенант Красной Армии, внимательно смотрит на меня и что-то хочет сказать мне.
Рядом с ним портрет моей молодой Мамы. Красивая была пара.
Если  б не эта проклятая война, мой отец пожил  бы ещё, порадовал бы нас, увидел бы своих внуков, правнуков.
Если б не эта проклятая война. 












Мой отец – Дышловой Григорий Павлович,
 и моя мама – Дышловая Раиса Абрамовна.
 Перед войной.

***
Плыл над фронтом,  как отблеск,
Обгоревший закат.
За солдатскую доблесть
Награждали солдат.

Награждали их Боги
И родной командир:
За разбитые ноги,
Завоёванный мир;

За усталые руки,
За обстрел, что затих,
За их тяжкие муки
И за подвиги их.

И за то, что красивы,
Хоть от гари черны;
И за то, что чуть живы
Вышли с этой войны.

На пробитом лафете
Смерть и пепел лежат,
И лежат чьи-то дети,
Чей-то сын, чей-то брат.

Честь и слава погибшим,
Честь и слава живым!
И награды в затишьи
Будут памятью им.

Плыл над фронтом, как отблеск,
Обгоревший закат.
За солдатскую доблесть
Награждали солдат.


История семьи Тенцер.

               
Всё, что я хочу рассказать в этой истории, я буду рассказывать со слов моей мамы. Она всё это мне рассказывала в наших  непродолжительных  беседах. Я здесь не буду преувеличивать или фантазировать. Могу только ошибиться. И всё, что рассказывала мне мама, я мысленно, многие годы,  собирал в своей памяти, проанализировал и выложил на бумагу. И так, начнём:
Лет 200 назад, а может и более, жила – была одна еврейская семья в Германии. Ассимилировалась с немцами и приняла их немецкую фамилию – Тенцер. Потом, через какое – то время, семья Тенцер переехала жить в Польшу,  в Люблинское воеводство. Там и обосновались. От этой семьи произошли семьи Станкевичей и Шушкевичей, а так – же семья Богер. Я знаю со слов мамы, что семья Богер потерялась где – то на огромных просторах Советского Союза. Последний раз о них слышала мама в конце 40-ых годов прошлого века. Они тогда жили где – то на севере Свердловской области. Но об этом я расскажу чуть попозже. Отец моей мамы, то – есть мой дед, был сапожником, имел свою мастерскую. Семьи Станкевичей и Шушкевичей тоже имели своё частное дело. Знаю, что братья Станкевичи владели хлебопекарней в городке Замостье в Польше. Они сами месили тесто, сами пекли хлеб. Тесто мешалок электрических тогда ещё не было и всё приходилось делать в ручную. Мама наша часто вспоминала, как братья Станкевичи, здоровенные мужики, засучив рукава белых форменных халатов, месили тесто. Но все они: и братья Станкевичи и Шушкевичи сгинули в пламени войны. Кто из них пропал на фронте, кто в концлагерях. Один из дядек моей мамы, по фамилии Тенцер, попал в плен, бежал и после долгих скитаний  оказался в Канаде. Там удачно женился, разбогател. И до сегодняшних дней там живёт наша родственница Светлана Тенцер. Но где она там живёт и как она выглядит, никто из нас не знает. А дядька мамин до 1949 года присылал письма и посылки родственникам из Канады в Советский Союз. Потом и он пропал.
В 1923 году, в июле,  в Люблинском воеводстве, в Польше,  в городке Замостье в семье Тенцер родилась моя мама. Там она воспитывалась, училась, там и приняла католическое вероисповедание.
Но началась война. Немецкое наступление было стремительным. Кто из братьев Станкевичей и Шушкевичей не успел уйти на фронт, попал в концлагеря. И там они тоже пропали.
А семья Тенцер превратилась в беженцев. Бросили дом, нажитое добро, даже некоторые документы не успели взять с собой, и в железнодорожном эшелоне, в спешном порядке покинули Польшу. Уехали в сторону Советского Союза. Маме моей было тогда 16-17 лет. В этом  - же поезде ехал и будущий наш, знаменитый  междуреченец, Яков Михайлович Рудюк. Ему было тогда лет 13-14.
Забегая вперёд, скажу, что через много – много лет, уже, будучи оба в преклонном возрасте, случайно встретились на улицах Междуреченска и изумились этой встрече. И до конца жизни потом перезванивались.
А железнодорожный эшелон с беженцами из Польши доехал до города Миргород, что на Украине. И беженцев расселили по округе. Мамину семью приютила семья чехов, которые жили в своём доме не далеко от Миргорода. Там им оформили советские документы, кроме маминой младшей сестры Марии, она тогда была ещё совсем маленькой.  Потом, через какое – то время, семья Тенцер получила двух комнатную квартиру в городе Миргород.
Старший брат мамы, Александр, вступил в комсомол, мама стала членом Осоавиахима, это был предок нашего ДОСААФ. У нас дома долгое время хранился членский билет Осоавиахима, подписанный ещё в 1941 году председателем клуба Осоавиахим.
Но фашисты пошли войной и на Советский Союз. Семья Тенцер опять срывается с места и опять превращается в беженцев. И на железнодорожном эшелоне уезжает в сторону Москвы.
Но в Миргороде остался старший брат мамин, Александр. Он был патриотом, комсомольцем. И вступил в комсомольское подполье. Мама моя осталась работать санитаркой, а потом и медсестрой в прифронтовом госпитале. Но госпиталь разбомбили, много врачей и раненых погибло. Мама моя металась с раненными красноармейцами на грузовиках и не знала,  куда их пристроить. Раненных было очень много. Но всё – же удалось их пристроить по другим госпиталям. А госпиталь, где мама работала, расформировали. В это время за мамой приезжает её отец и увозит  подальше от войны. С начало в Москву, а потом в Казахстан. А маминого старшего брата, Александра, немцы расстреляли. И предал его одноклассник, с которым они сидели вместе за одной партой. И лежит он, мой дядька, в братской могиле вместе со своими друзьями подпольщиками в городе Умань, что в Западной Украине. Мама после войны ездила туда, нашла эту братскую могилу, поплакала над братиком. А потом, когда родился  её первенец, то есть, мой старший брат, назвала его в честь своего старшего брата – Александром!
Незадолго до войны в Польше, в конце 30-ых годов, в семью Тенцер приходили письма из Америки и приглашения на жительство в США, в город Нью- Йорк, в район Лонг – Бич от родственников, уехавших туда ранее. Но сильно заболела моя бабушка, то есть мамина мама.
И Тенцер отказались, боялись, что бабушка не выдержит дальней дороги. И отправили тогда в Нью – Йорк мою двоюродную бабушку. Она ещё несколько лет после войны писала семье Тенцер письма. Рассказывала, как они там живут хорошо, богато, и что у них даже есть пылесосы.
По дороге в Казахстан, в поезде, моей бабушке стало совсем плохо. И она умерла. Похоронили её в Джезказганской области Казахстана, на старом кладбище, возле железнодорожной насыпи. Хоронила её моя мама и младшая сестра мамы, Манька.
Там, в Джезказганской области, семья Тенцер и осталасьжить, впоследствии разъехавшись по другим областям Казахстана.
После войны пришёл приказ Сталина об отправке всех, уехавших с Польши, на родину, для восстановления страны. Семья Тенцер отказалась, у них были уже документы граждан Советского Союза. Но многие другие люди поехали. И семья Богер тоже решила уехать домой, на родину в Польшу. Но железнодорожный эшелон в Свердловской области повернули куда – то на север, обманув поляков. И уехали они в далёкие, незнакомые края, на строительство  какого – то объекта или города. Там и потерялись их следы.
В Джезказганской области мама поступила на работу на железную дорогу и впоследствии дослужилась до дежурной по станциям Кзыл – Джор и Теректы, Карагандинской железной дороги. Это было в 1942 году. Там, в Джезказганской области Казахстана, мама и познакомилась с моим отцом. Отец мой был военным и после войны служил в местном гарнизоне в хозяйственной части по обслуживанию лагерей военнопленных немцев и японцев. У мамы долго ещё хранились некоторые вещи, связанные с японскими военнопленными. У нас в кладовке много лет хранился фанерный чемодан, сделанный ещё японскими военнопленными солдатами, разрисованный японским национальным орнаментом и подаренный маме.  И мама нам с братом говорила, что с этим чемоданом мы поедем в армию.
В лагерях японских военнопленных и немецких, мама некоторое время работала медсестрой, и встретила там немецкого военнопленного солдата, белобрысого и голубоглазого, по фамилии Тенцер.
«Откуда у вас такая фамилия?» - спросила мама.
«От родителей» - ответил он.
«Может – быть, мы родня, какая – нибудь, далёкая?»
«Может быть» - ответил он.
Там, в Джезказганской области, мои родители поженились. И вскоре у них родился сын, первенец. И мама назвала его - Александром, в честь своего старшего брата погибшего в городе Умань, на западной Украине от рук фашистов. А у нас в семье, нет даже фотографии нашего дядьки Александра, и мы даже не знаем, как он выглядел.
В 1947 году, весной,  мои родители уволились со службы и с работы, и уехали на Украину, на родину моего отца. Там, в деревне Пахомовка, Белоцерковского района, Киевской области, прожили они у моей бабушки несколько месяцев. Бабушка многому научила мою маму по ведению хозяйства, и как правильно выращивать овощи и вообще, как правильно ухаживать за огородом. И многим другим жизненным премудростям. И мама однажды сказала мне: «Бабка была колдуньей. Я помню, когда мы с Гришей шли по дороге с деревни Пахомовка до деревни Тадиевка по грунтовой дороге, а это километра три, была сильная жара, и нам очень хотелось пить. Мимо нас, одна за одной, проехали три военных машины, поднимая пыль, так называемые, военные «бобики». Мы голосовали, но не одна из них не остановилась. Не смотря на то, что Гриша был в военной форме. Тогда он мне сказал: «Раечка, отойди маленько от меня, я сейчас. И отвернувшись, он закрыл лицо рукой и что – то прошептал. А потом, взял меня под руку и мы пошли  дальше.
Я ему говорю: «Гриша что ты сказал? Что это ты сделал?». А он мне: пошли, пошли, потом скажу. Мы немного прошли и смотрим, стоит одна машина, шофёр копается в моторе, потом ещё немного, смотрим: вторая машина стоит и тоже шофёр копается в моторе, а потом ещё немного: и третья машина стоит и тоже шофёр копается в моторе. А я ему говорю: «Гриша, что ты сказал? Что ты сделал?», а он: «Потом Раечка, скажу, потом». А перед смертью своей, мне врач сказала, он всё ждал меня, всё ждал. И говорил: «Ну, когда Раечка приедет, ну когда? Мне надо сказать ей всего три слова. Но не успела я приехать.  Так и не узнала эти  три слова».
А мне и самому покоя не дают эти три слова. Я, наверное, так и не узнаю их никогда.
Однажды мои родители прослышали, что в Сибири начинается стройка железной дороги Сталинск – Абакан и что формируется строительная организация в городе Барабинск Новосибирской области: СМП- 155. И попрощавшись с роднёй, уехали в Барабинск. И в Барабинске у них родился второй сын: Станислав. Этим польским именем мама меня назвала в память о том, что она родом из Польши. И в декабре 1948 года весь СМП-155 переезжает на станцию Томуса, ну правда, тогда ещё и станции – то не было. Переезжали эшелонами, вместе со всем необходимым хозяйством. Переезжали и целыми семьями со своим скарбом, в теплушках с домашними вещами, с коровами, с курами и с прочей живностью. В одной из теплушек переезжали и мои родители и тоже с  коровой, с курами, и конечно  же, с нами: с моим старшим братом и со мной, с 3-х месячным малышом. В каждом вагоне было по несколько семей, и у всех была скотина, птица, дети. Ехали все дружно, весело. По приезду на место нам выделили дом в шорском посёлке Улус. С нами переехала и мамина младшая сестра тётя Маша, или как её  называла мама, да и мы тоже: Манька.
Самая первая зима в моей жизни в 1948- 1949 годах была на редкость холодная. И тепла печки не хватало для прогрева нашего дома. Да и спать поначалу было негде. Поэтому я спал в деревянном корыте, как в люльке. Я замерзал в нём, и мама меня по утрам оттаивала тёплой водой из чайника. А однажды, когда был сильный ураган, снесло крышу нашего домика, и папа её ремонтировал с мужиками.
А наша Манька долго не могла восстановить документы, оставленные ещё там, в Польше. И написала она тогда письмо Михаилу Ивановичу Калинину, всесоюзному старосте, с просьбой помочь. И Михаил Иванович помог восстановить документы.
В Улусе родилась и наша младшая сестрёнка Лиля. В Междуреченске тех лет, то есть на станции Томуса, не было ещё никаких городских служб. И почти все городские службы: и административные, и хозяйственные. Находились в старом городке Мыски. И первый горсовет для Междуреченска заседал в Мысках, а конкретнее, в посёлке Тетенза, что находился рядом с Мысками. И нашу маму выбрали одним из первых депутатов Мысковского горсовета. И мама из Улуса на заседание в Тетензу ходила пешком, а это, примерно, километров десять. Транспорта тогда ещё никакого не было. И мама оставляла нас маленьких с Манькой или одних.
Однажды осенью, когда мы всем посёлком копали картошку, а это было на поле, там где сейчас находятся дачи, маму срочно вызвали на заседание горсовета. И она ушла. А вечером, когда поле опустело и все уехали, мы остались одни с братом и сестрой. Сидели у костра, с нами был какой – то дядька, и кормил нас печёной картошкой, которую шустро вытаскивал из костра. Мама пришла поздно вечером, было уже совсем темно. И мы все вместе просидели у костра до рассвета. А утром приехал наш папка и забрал нас всех домой.
А потом нам дали квартиру трёх комнатную в Междуреченске на улице Вокзальной, в деревянном 2-х этажном брусовом доме по адресу: улица Вокзальная, дом № 1, кв. № 1. Я помню, как мы переезжали, как дружно и весело начинали новую, интересную жизнь. И прожили мы в этом доме вплоть до 1963 года. А потом уже переехали в благоустроенную трёх комнатную квартиру в пяти этажном кирпичном доме.
Отца нашего тогда уже не было в живых, и мама тянула нас одна троих. И вырастила нормальными людьми.
А как мы там жили, в этом доме, и какова была наша дальнейшая судьба, и судьба нашей мамы – я уже рассказывал, а если что упустил, расскажу в дальнейших своих рассказах, если сумею и будет время их написать.
Но одно огорчает: дети наши и внуки не интересуются судьбой своих предков. Их жизнью, их делами.  Им не интересно. Они заняты: работа, семья. Они, в общем – то, и не помнят их. Им некогда. Как, впрочем, и нам когда – то.
А мама наша дожила до глубокой старости. Незадолго до смерти у неё сильно болела голова и она всё время просилась домой. И мне, и моей младшей сестре Лили она говорила:
«Поедем домой. Я хочу домой».
Мы её отговаривали, успокаивали: «Мама, ты дома»
«Нет, я не дома. Я хочу домой».
«Мама, дорога перегорожена, как разгородят, тогда поедем домой. Надо немного подождать».
«Хорошо, подождём» - говорила мама.
Мама имела ввиду дом, оставленный в Польше. Когда в 60-х годах прошлого века ей приходилось бывать в Москве на Киевском вокзале, она потом по приезду домой говорила: «Так душа заболела, когда увидела Киевский вокзал, так домой захотелось, в Польшу. Там, ведь, совсем недалеко». И горько вздохнула.
Похоронили мы нашу маму здесь, в Междуреченске. Рядом с любимой снохой и с любимым внуком, который погиб на работе. И навещать мы будем с братом нашу маму и наших родных, пока живы.
Но остались у неё внуки и правнуки, которым она успела порадоваться. И это хорошо. Правда, не Тенцеры, а другие фамилии: Дышловые, Макаровы, Ковалёвы. Но частичка крови Тенцеров у каждого из нас есть. А Тенцеры разъехались по всему белу свету: есть они в России, в Казахстане, в США, в Канаде, в Израили, в Германии, в Польше. Тенцеры выжили, несмотря на все невзгоды, выпавшие на их долю.
 

                Детская память
 

Самое первое воспоминания моего детства – это когда я во дворе нашего дома катался на трёх колёсном велосипеде и у меня никак не получалось. А самое позднее – это то, что я сейчас сижу и пишу свои воспоминания. Так что вся моя жизнь – это сплошное детство. И нынешние слова и чувства, и переживания – это всё родом из детства. И боль душевная, и радость сердечная, и мои эмоции – это всё оттуда, из детства. Так что, можно сказать, что я ещё ребёнок.
А об этом воспоминании моего детства я долго не мог  решиться написать. Не знал, как к нему подступиться, с чего начинать. Какими словами выразить, каким слогом, какими фразами описать свои чувства, свою боль и свои грустные мысли о прошлом.  И как описать всё то, что случилось в том, далёком моём, детстве? И решил я начать с самого простого, то есть с буквы «А».
А эта история моего детства начиналась так: был у меня в детстве друг, Серёжка Аргоков. Мы с ним учились вместе с первого класса. Он всегда заходил за мной в школу. Учились мы с ним в первую смену, то есть, с 8-00 утра. Когда случилась эта история, мы с ним были уже во втором классе. Мне было тогда10 лет, так как я в школу пошёл с 8-ми лет. Мне не хватило 19 дней, чтобы пойти в школу в первый класс. Серёжка с мамой жили недалеко от нас, в деревянном бараке. Они были Ленинградцы, и через некоторое время после описываемых событий, уехали навсегда в Ленинград. И больше мы с Серёжкой никогда не встречались и даже не переписывались. Живой он или нет, и где он сейчас, об этом я ничего не знаю.
А в то утро он зашёл за мной, как обычно, в школу. Я уже собирался и был почти что  готов. Так как знал, что Серёжка зайдёт за мной обязательно. Брат с сестрой спали. Сестра ещё не училась, а брату надо было идти учиться во вторую смену. Мы жили одни. Мама была в отпуске на Украине, в гостях у нашей бабушке, то есть у мамы нашего папы. А папа наш лежал в железнодорожной больнице Междуреченска, которая находилась в деревянном финском доме, можно сказать, в бараке. Перед больницей наш папа тяжело заболел. Я помню, как ему было плохо. Он наклонялся грудью над тёплой печкой и я видел на спине у него, между лопатками, красное пятно. И он мне говорил: «Славик, побей кулачками по этому пятну, только посильней».
И я лупил, что есть мочи. Я думал, что ему будет больно, но ему  было совсем не больно, и он просил меня бить ещё сильней. Откуда я мог знать, что это был рак лёгких.  Перед тем, как попасть в больницу, наш папа, находясь в отпуске, поехал в какой – то санаторий, и в Омске на вокзале ему стало совсем плохо. Я помню, как мама его собирала. Положила одежду в чемодан, еду, а это была курица, да хлеб, да яйца, жили мы тогда, как и все люди, небогато, и проводила его на лечение.
Я помню, как это всё происходило, и как она его провожала. И мы остались одни. Нам помогала наша квартирантка тётя Лида и наша соседка, баба Катя. К нам тогда прибился детдомовец Анатолий.
Рано утром я вставал, топил печи, у нас их было три, всё делал, как делали мои родители. Вода у нас была в большой деревянной бочке. Воду в бочку мы натаскивали из колодца. Вода была холодная, чистая. Набирал я воду в чайники, кастрюли и ставил всё это на печь. Хотелось что – нибудь сварить, так как очень хотелось кушать. Но как варить, я ещё не умел. Брат с Анатолием спали, и сестрёнка младшая спала, а я хотел что – нибудь сварить. У меня уже тогда проявлялась хозяйская жилка. Но не давали мне её развить, всю жизнь не давали. Постоянно одёргивали, ругали, делали замечания, обманывали, обворовывали. Много непорядочных людишек в моей жизни встречалось, да и сейчас их нисколько не меньше. Но я о другом: затопил я тогда печи и пошёл за водой к нашей бочки, чтобы набрать воды в чайник и кастрюлю. Бочка стояла в коридоре, в доме.  Но вода в бочке была заморожена, там был толстый слой льда. Вот в такой холодной квартире мы спали. Взял я ломик, раздолбил лёд,  набрал воды и пошёл ставить чайник и кастрюлю на печь. А как варить что – нибудь поесть, я не знал. Почистил картошку и засыпал её в кастрюлю. Стою и думаю: налить в кастрюлю воды или не надо? С водой картошка будет мокрой, а без воды – сухой. Значит, думаю, налью воду, когда будет горячей картошка. Но картошка запеклась, повалил дым, и брат с Анатолием проснулись от дыма и  меня начали громко учить варить картошку. Ну, можно  же было как – то объяснить, я же ещё не понимал, я был маленький.
Ну, так вот, продолжу: на вокзале, в Омске, моему отцу стало плохо. Смотрели его врачи, профессора. И в конце – концов, он оказался опять в Междуреченске, на больничной койке. Как он добирался домой, тяжело больной,  нам это неведомо. Лечила его первый главврач железнодорожной больницы Анна Петровна Маркдорфф, мамина подруга.
Я часто посещал  своего отца и почти каждый день бегал к нему в больницу. Вот и на этот раз, 21 января вечером, я собирался навестить его. Но у нас в школе был хор и меня преподаватель не отпустил, хотя было уже время около семи вечера. А после семи часов в больницу не пускали. Преподаватель сказал, что завтра пойдёшь проведать отца. В восьмом часу вечера я подошёл к больничным дверям, они были закрыты и меня не пустили. Сказали: завтра приходи. А на следующее утро,  22-го января 1959 года, в 7 часов, 30 минут, Анна Петровна и мой папа сидели в больничной палате и разговаривали. Анна Петровна была в тот момент дежурным врачом. И в конце разговора, отец,  вдруг, сказал: «Что – то в глазах темно стало, я ничего не вижу». Потом, вскрикнув, упал на кровать. И умер. И это через два дня после своего дня рождения! Ему было всего 45 лет.
Мама, как я говорил ранее, была на Украине, в гостях у моей бабушке. С нами оставалась наша квартирантка тётя Лида. Она работала мастером с моим отцом на одном предприятии. Отец мой там работал старшим мастером. Предприятие называлось: Комбинат производственных предприятий,  сокращённо «КПП». И это КПП находилось там, где сейчас находится пункт отстоя электровозов. Я там одно время работал резервным машинистом.
У моего друга, Сергея Аргокова,  мама работала санитаркой в больнице. Она и сказала утром, после ночной смены, Серёге про смерть моего отца. А Серёга, как всегда, зашёл за мной утром в школу и спросил:
«Ты пойдёшь сегодня в школу?».
«Пойду, - сказал я, так как я ещё ничего не знал.  - А что случилось?»
«Да мама пришла с работы и сказала, что твой отец умер».
И я не знал, что ответить. И тогда сказал, что в школу не пойду. Серёжка ушёл один. Сидел я долго и не знал, что делать. Брат и сестра спали. Потом пришла тётя Лида с работы, зашла в свою комнату и заплакала. Я спросил её:  «Лида, почему ты плачешь?».
Она, как я потом понял, солгала.
«У меня, – говорит, – рабочий с крана упал, разбился насмерть. Я виновата, меня посадят в тюрьму. На кого я вас одних оставлю?». И опять заплакала. И я ей поверил. Я тогда был глупый, маленький мальчишка.
В тот год зимой выпало очень много снега. Мы жили на первом этаже двухэтажного деревянного дома. А снега насыпало до второго этажа. Из окна нашей кухни был почти не виден наш двор. Но я всё  же увидел, как вечером к нашему окну подъехала грузовая машина и какие-то люди в тёмном выгружали что-то из кузова автомобиля.
И я понял, что это привезли нашего папу. Занесли гроб в дом и поставили на стулья в зале.
В нашей квартире долго сидели какие-то люди. Людей было много. Сидели они везде: и в комнатах, и в коридоре, и в зале вокруг гроба. Мамины подруги развлекали нас, играли с нами в разные тихие игры, учили нас делать искусственные цветы. Но все ждали нашу маму. И вот, наконец, через двое суток, поздно вечером, в дом зашла наша мама. Летела она самолётами из Киева. Но в те времена самолёты были не то, что сейчас, и летали они медленней, и ждать их приходилось долго. И на каких нервах мама добиралась из Киева домой, об этом нам неведомо.
Зашла она в дом,  громко рыдая. К ней кинулась наша младшая сестрёнка Лиля. И обнимала её, и умоляла её, и громко плакала: «Мама, не плачь, не надо. Мама, не плачь, не надо. Мама не плачь!».
Дальше я мало, что помню. Помню, как выносили отца на улицу и было там прощание. У меня остались ещё фотографии с того прощания, где все мы стояли у гроба нашего папки. Рядом с нами родственники, друзья
Снится  мне отец иногда в тяжёлые моменты моей жизни  или очень радостные, вроде бы как подбадривает или продлевает мне жизнь. Молодой, красивый, кучерявый, в полувоенной форме.
На нашей железнодорожной станции, в центральной горловине между парками, стоял паровоз с платформами. Платформ было несколько. На вторую платформу от паровоза поставили гроб с моим отцом, а мы сидели рядом. Остальные платформы заполнили люди. Людей было много, очень много. Не всем хватило мест на платформах. Внизу на дороге оставалось ещё много людей, они заполонили всю Вокзальную улицу, стояли возле железнодорожных путей.
В Междуреченске того времени население было чуть больше 30-ти тысяч. И почти половина этого народа пришло провожать моего отца. Потом, через много лет, сказал я своему сыну: «Вот так надо жить, Саша, чтобы тебя пришли провожать в последний путь полмира!».
Но, к сожалению, мои слова пролетели мимо его ушей.
 Многие годы потом я встречал на улицах, в магазинах, в пивнушках пожилых мужиков, которые останавливали меня и спрашивали: «Ты Дышловой? А я хоронил твоего отца».
Последний такой разговор произошёл с преподавателем автошколы в 1988 году. Это был пожилой, седой человек. Я пришёл учиться тогда на водителя. И преподаватель, записывая меня в журнал, спросил: «Откуда у тебя такая фамилия?
А я хоронил твоего отца».
Многие годы люди помнили моего отца, как порядочного и честного человека, как рабочего со спокойным и мудрым характерам. Как солдата, прошедшего и финскую и отечественную войну, имевшего ранения и контузию. Но не смотря ни на что, он всегда оставался настоящим человеком.
Ну, так вот, продолжу я свой рассказ: отвезли нас тогда на платформах за нашу станцию до шорского посёлка Сыркаши. И там, в Сыркашах, на невысокой горе мы похоронили нашего папу.
А паровоз с платформами стоял и ждал нас. Был митинг. Я помню выступающих. Они говорили хорошие и правильные слова, поставили оградку и деревянный памятник. А потом на работе мужики сварили настоящий железный памятник, закрепили звезду, фотографию, покрасили. Но через пару лет звезду выдрали, содрали фотографию, а потом, немного погодя, украли и сам памятник. Вот такие пакостливые людишки жили среди нас в то время.
Знакомые рабочие снова сварили железный памятник, опять со звездой, прикреплённой немного  по другому. Но через несколько лет и этот памятник украли. А сейчас уже много лет стоит третий памятник. И, слава тебе Господи, его никто не трогает. Неужели шакалы перевелись? Отец мой не заслужил такого обращения.
А как мы жили без отца? Поначалу, трудновато приходилось. Нам помогали мамины подруги. Приносили нам еду и всякие сладости. Помогали соседи. Ну а потом мы подросли и мой старший брат с 16-ти лет пошёл работать. В общем, голодом не сидели и одевались не хуже других. И всё благодаря нашей маме. К нам прибился, помню, детдомовский парень и жил с нами несколько лет. И нашу маму он считал своей мамой. У нас всегда были гости: и наши друзья и подруги, и мамины друзья, и соседи и даже с пионерлагеря, где мы отдыхали каждое лето, приезжали к нам погостить и переночевать. Нашу семью все и везде знали. Всех мы привечали и всем были рады.
Наша семья отличалась гостеприимством, дружелюбием и уважительностью ко всем окружающим нас людям. А двор нашего дома был дружным и весёлым. И мы всегда все праздники и субботники отмечали вместе и устраивали соревнования различные между собой: то пацаны с нашего двора соревновались, кто быстрее проедет на велосипеде, то хозяйки соревновались, кто вкуснее всех приготовит. Я помню, как наша мама вкуснее всех приготовила борщ и завоевала первое место. И борщ был очень вкусный! Пальчики оближешь!
Когда наша мама лежала в больнице, я тогда зимой провалился под лёд на болоте, меня вытащили друзья, а лечила меня соседка, баба Катя. А когда я от падения ударился глазом о твёрдую ветку, и орал, и извивался от боли, меня вылечила старая – престарая бабушка еврейка, жившая в нашем доме. Она насыпала немного какого – то порошка в правую ладонь, я подумал, что это сахар, потом пошептала какую – то молитву, потом плюнула в этот сахар и помешивая, опять шептала молитву и неожиданно этой ладонью с сахаром влепила мне в глаз. Я даже пикнуть не успел. И этот глаз в этот же день перестал болеть, и я опять стал хорошо видеть. И до сих пор зрение у меня на этом глазу 100%. Мне уже 67-ой год, а я ещё нитку в иголку вдеваю!
Но попадались в нашей жизни и непорядочные люди, если можно так мягко сказать. Помню, посадили мы три сотки картошки, в том месте, где сейчас гаражи, напротив электроподстанции. Земля была глинистая, кругом болото. Летом мы приходили картошку полоть и окучивать, а в сентябре пришли копать. А там, в уголке огорода осталось 3 или 4 кустика картошки. Всё остальное было выкопано. Кому – то она нужнее была, наша картошка. Если б знал этот вор, что ворует он у сирот, у него бы картошка поперёк горла встала. Вот такие моменты у нас иногда были в жизни.
Многое ещё можно вспомнить и о хорошем, и о плохом.
Но, несмотря на все сложности в жизни и на все трудности, мы выросли достойными людьми. И перед памятью своего отца и перед памятью своих предков, я скажу: мы никогда не были подлецами или приспособленцами, а были работягами. И шли по жизни мы достойно и скромно, неся высокое звание Человека! И работали честно. Об этом говорят многочисленные награды и благодарности от коллективов, от друзей, от государства. У нас были хорошие семьи, друзья, с которыми мы вместе шагали по жизни. Другое дело, что жизнь их разбросала по всему белому свету и на тот свет кое – кого, конечно. И вот под старость лет, остаётся вспоминать прошедшие дни и писать мемуары.
А папу нашего мы никогда не забываем и приходим его навещать и в родительские дни и в день победы.
Когда мы были ещё маленькими, пришли всем семейством  навестить отца. Это было наше первое лето  без отца. Навестили, помянули, подкрасили памятник, оградку и пошли домой. Была тогда сильная жара и мы очень хотели пить. Постучались в ближайший дом в посёлке Сыркаши, что был недалеко от кладбища, попросили попить воды, но женщина, вышедшая из дверей, нам отказала. И сказала, что когда зайдёт Солнце, тогда она даст нам  попить, а сейчас пить нельзя.  И мы пошли домой по жаре и так и не попили. Транспорта тогда общественного не было и нам было далеко идти до улице Вокзальной.
А этот дом я до сих пор помню. Он там так и стоит. И когда я иду на кладбище навестить отца или от него иду домой, я вижу этот дом и обхожу стороной. Не приятно, очень. Тяжёлый осадок на душе. Хотя там давно уже другие люди живут. Сейчас мы с братом остались вдвоём от нашей когда – то славной и дружной семьи. Старые Вокзальные жильцы помнят, наверное, семейство Дышловых. Нас тогда знало пол города.  Мы участвовали во всех мероприятиях и празднествах городских.
 Мы были активными Междуреченцами.
Отец мой родом из Украины, с деревни Пахомовка Белоцерковского района Киевской области. Когда – то, лет 100 назад, в деревни Пахомовка жили одни Дышловые. Куда не кинь, везде родня. Когда я был в Пахомовке, в 1987 году, там было всего несколько семей Дышловых. Остальные разъехались по белу свету.
Отец мой в голодные 30-е годы ушёл работать путейцем вместе со своей сестрой тётей Ириной, на железную дорогу. Этим и спасся от голода. Потом всех, кто сбежал с деревень от голода, вернули назад восстанавливать хозяйство.
И отец мой с тётей Ириной тоже вернулись. Потом он поступил учиться в военное училище в город Белая Церковь. Мои тётки, то есть отцовские двоюродные сёстры, много лет потом вспоминали о том времени, когда они были молодыми девчонками и видели, как мой отец гарцевал на коне по родной деревне. Молодой, красивый, в военной форме.
После окончания училища, отец мой был направлен служить под Ленинград. Участвовал в финской войне, а потом и в Великой Отечественной.  Прошло много лет, с тех пор, как не стало нашего отца. Рождённый на Украине, и похороненный в Сибирской тайге, ветеран войны, он так и не успел пожить по человечески. Слишком рано ушёл. Но остался он в памяти нашей. И частички его души будут жить в его потомках вечно.
А мы с братом, пока живы, до конца дней своих, будем хранить его покой. Отец наш это заслужил.


Эпизоды детства

Первый эпизод

Мальчик шёл в школу. Первый раз в первый класс.
И грыз морковку. За спиною ранец, в руках цветы, которые мама нарвала в палисаднике, а в зубах морковка. Шёл он в школу по дощатому узкому тротуару - асфальта тогда ещё в Междуреченске не было, - в сопровождении старшего брата, и грыз морковку. Навстречу по узкому дощатому тротуару шли две женщины. Старший брат, увидев их, строго приказал: «Брось морковку!», потому что навстречу им шли две учительницы. Но морковка была очень вкусная и сочная, и выбрасывать её было жалко. Так что он шёл и продолжал грызть морковку. .
Пришли на огромную пришкольную поляну. Там было много людей: и малыши – первоклашки, и старшие девчонки, и ребята, и родители, и учителя.
Была торжественная линейка, торжественные речи, и был первый звонок, что подавала маленькая девочка на плечах старшеклассника. Всё это было очень интересно и удивительно.
И вот, наконец, все ушли в здание школы. А мальчик остался стоять один на пришкольной поляне, с ранцем за спиной. И никто никуда его не позвал, и никто никуда не пригласил, хотя и была перекличка. Стоял он, стоял и пошёл сам в школу. Зашёл на первый этаж, а там тишина, все двери были закрыты. Пошёл на второй этаж, а там тоже все двери были закрыты, но за дверьми были слышны голоса, а в конце коридора одна дверь была открыта, и оттуда был слышен доброжелательный женский голос.
 Мальчик зашёл туда, а это был школьный класс. В этот или не в этот класс  он зашёл, мальчик не знал. Огляделся: ребята сидели за партами, а за столом стояла учительница, в будущем, любимая всеми нами и вспоминаемая всю жизнь добрым словом, Лидия Фёдоровна. Учительница строгим голосом спросила: «Мальчик, ты кто?»
И мальчик ответил: «Слава Дышловой».
«Ну, что  ж, Слава, проходи, садись вон за ту парту, – а это была третья парта от учительницы, – вот с этой девочкой».
А это была Люда Загребельная, в которую мальчик тут  же сразу и влюбился. И просидели они с ней за одной партой аж до четвёртого класса. Но об этом будет уже другая история.
А с этим классом мальчик доучился вплоть до выпускного бала. Но об этом тоже будет другая история.


                Второй  эпизод

В начале 50-ых годов прошлого века жили мы в небольшом шорском посёлке УЛУС, где родилась моя младшая сестрёнка Лиля. Я был тогда совсем ещё маленьким, мне было 3,5 года, когда случилась эта история. Жили мы в деревянном, своём доме, где были две комнаты и кухня. А в кухне была огромная кирпичная печка, оббитая сверху по периметру железным уголком. Рядом с нашим домом стоял дом наших добрых соседей. и с их дочкой, Лидой Кабановой, мы были большими друзьями.
 Ну, какие друзья могут быть в детстве? Только надёжные!
Между нашими домами была тропинка, по бокам которой,с обеих сторон, росла и стояла стеной крапива.
Крапива была выше моего тогдашнего роста. По тропинке я ходил боком, чтобы, не дай бог, задеть крапиву, а то ведь она больно жалилась.
И вот, как-то летом, мама заболела и лежала в своей комнате. А с нами нянчилась мамина младшая сестра – мы её звали «тётя Маша».
Однажды днём, набегавшись на улице, захожу домой, - а кухня была сразу за входными дверьми, - и вдруг вижу на остывшей печке, на самом краю угла, четушку водки. Потом уже, позже, я узнал, что это отец, вернувшись с работы на 5 минут, оставил читок для компресса маме и опять ушёл на работу.
Захожу я, значит, в кухню и вижу, стоит четушка водки. Недолго думая, схватил я её и побежал к своей подружке Лидке Кабановой похвастаться. Бежал я по тропинке через крапиву. Лида вынесла алюминиевую кружку и корочку хлеба (мне было 3,5 года, но этот случай врезался в мою память на всю жизнь).
Я налил ей водку в кружку, она накрошила туда хлеба и  стала пить, вприкуску. А я выпил водку с горла четушки и пошёл домой. Крыльцо у дома Кабановых было высокое, и я хотел пройти по крыльцу спокойно, как обычно. Но меня как понесло по крыльцу - остановиться не могу!
Выбежал на тропинку и упал в крапиву, и ещё удивился: почему это она не жалится? Раньше жалилась, а сейчас не жалится.
Встал и снова упал в крапиву, только уже на другую сторону тропинки, и ещё раз удивился: ну, почему всё-таки она не жалится?
А потом ещё раз встал и снова упал. А потом ничего не помню. А в это время Мама вышла на крыльцо и спрашивает свою сестру, тётю Машу:
«Манька, а чего это Славка в крапиве валяется? Иди, посмотри».
Тётя Маша подошла ко мне, взяла на руки из крапивы и говорит: «Райка, так он же пьяный!»
.«Вот, паразит, а я думаю, куда это четушка девалась!»
Положили меня спать за печку, на фуфайки. Утром проснулся и говорю Маме: «Галява балить…».
«Заднице легче», - сказала мама.
И этот случай, несмотря на мои три с небольшим годика, остался в моей памяти навсегда.
На этом и заканчиваю свой самый интересный эпизод своего детства.


                Третий эпизод

Там, где сейчас стоит город Междуреченск, была глухая тайга, и были болотистые места. Там разливались реки Томь и Уса, безо всяких препятствий по окрестной тайге. Защитных сооружений, то есть, дамб, не было, и тучи комаров обитали в этих местах, и много было разного  зверя. Об этом рассказывали старые охотники – шорцы.
И в этих местах был беличий ход. Мигрировали белки через эту тайгу в поисках лучшего корма и лучшей жизни.
Но вот однажды приехали сюда люди и стали строить дома, дороги. Кругом шум, гам, стук и рёв моторов; повырубили деревья, и ушёл зверь из этих мест. И белки тоже ушли искать себе другую дорогу.
В одном из построенных двухэтажных бараков жил и я, маленький мальчик, со своей семьёй.
Возле нашего дома был большой двор, а за двором стояли стайки, в которых люди держали скотину и птицу. Там была и наша стайка, в которой жила наша корова Валька. А за стайкой стояла одинокая, засохшая старая берёза. Она была огромная, большой высоты.
И на вершине этой берёзы люди увидели молодую белочку. Как она там оказалась, один Бог знает. Видимо ,вспомнила старый беличий ход, многовековой инстинкт позвал.
Зов предков. Родной лес был далеко, вокруг берёзы стояли  постройки: дома, сараи, заборы. А внизу пьяные мужики, кидают в неё камнями, намереваясь попасть и сбить её, молодую белочку. А она, бедненькая, дрожала от страха, и приготовилась к самому худшему. И некуда убежать, и некуда прыгнуть.
Так и погибла белочка, под дикие крики варваров.


       Четвёртый эпизод

Во время петушиных боёв наш Петька всегда побеждал. Он был здоровый, крепкий петух. У него даже один глаз был выклеван в бою. И куры за ним ходили строем, как солдаты, и цыплятки были крепкие ребятки. Дружная семейка была.
Но вот однажды наш Петька что-то приболел. Дело было морозной зимой. В курятнике было холодно. И рано утром, перед работой, принёс его мой отец домой и поставил на мешок с овсом, а сам ушёл на работу. Этот мешок стоял в нашей детской комнате. Брат с сестрой спали, а я наблюдал, как Петька клевал зерно. И клевал он его до обеда, без перерыва. В обед пришёл отец с работы, взял Петьку на руки: «Ну, вот, молодец, наелся, согрелся, пошли в родной курятник». А куры спросили Петьку: «Кудах-тах-тах,  кудах-тах- тах! Где ты был?»
« На мешке с овсом», - ответил Петька. Но куры ему не поверили. Но  все нахохлились и прижались к нему с обеих сторон - так было теплее.

         
  Пятый эпизод

А этот эпизод моего детства был самый грустный.  Я, помню, тонул в реке и держался своими ручками за борт какой – то лодки. А я ведь был совсем ещё маленьким. И меня тянуло всё время под лодку. Потом подплыл отец на другой лодке, схватил меня за ворот и посадил в свою лодку. Этим и спас меня. Как я оказался в реке, почему я тонул, я, к сожалению, ничего не помню.
На этом и заканчиваю свой маленький и грустный эпизод.




Шестой эпизод

В пятидесятых и в шестидесятых годах прошлого века по реке Томь сплавляли брёвна. Рубили их в Майзасском и Тебинском леспромхозах. А в посёлке Притомском, что стоял возле Междуреченска, находился Деревообрабатывающий  комбинат, где ловили эти брёвна и отсылали под разделку. А мы, пацаны, катались на этих брёвнах по реке. И, примерно, с километр до ДОКа, на перекате реки, образовался затор из этих брёвен. Затор был огромный: сотни и сотни брёвен надёжно сидели на мелководье. А мы с друзьями уходили вверх по реке, километра на два, туда, где и поныне стоит мост через реку Томь, в сторону угольного разреза Красногорский, ловили брёвна и катились на них верхом, аж до самого затора.
И вот, оседлав очередное бревно, я доплываю до затора. Бревно было огромное, удобное, чтоб на нём было сидеть. Впереди меня на бревне сидело ещё шесть пацанов. И вот бревно своим торцом ударяется в затор, и пацаны бегом по бревну перебегают на заторные брёвна, и последний пацан, за которым бежал я, наступил на круглый бок бревна, и бревно закрутилось в воде с бешеной скоростью, и я не смог удержаться. Семенил, семенил по бревну ногами, чтобы устоять, но не смог и упал в воду. И меня потянуло под затор.
Я ухватился за какое-то тонкое бревно, но другим тонким бревном, подплывшим сзади, прямо торцом меня ударило по левой скуле, и меня окончательно потянуло под затор. Но я был гибким пацаном, изворотливым, ловким, и в неимоверной позе изогнулся и оказался сверху на заторе, то  есть, на брёвнах. Я слышал крики друзей: «Тарас, давай руку!».
 Меня в детстве называли Тарасом. Эту кличку мне дала бабушка Штуро, или Штуриха, как мы её называли. Они  были вместе с дедом родом из Украины, или из Польши, мы точно не знали.  А в детстве я был крепышом, родился с кривыми ногами, как будто  для скачек на коне, вот и наградила  меня Штуриха кличкой: Тарас Бульба. А среди пацанов я был просто: Тарас!
Но мне рука не понадобилась. И ещё долго потом на моей левой скуле красовалась короста от удара бревном.
А затор тот, из брёвен,  растащили зэки, расконвойка, как их тогда называли. С ними были два солдата со старыми винтовками. Помогали им лошади, ну, и мы, пацаны, конечно. Ну, как  же без нас-то? За это они нас угощали кашей с тушёнкой, сваренной на костре -  очень вкусная каша была, - и слегка материли: хреновая, мол, вы команда. А мы и не обижались. Мы знали, что мы хорошая команда.


     Дорога через Нахаловку

Когда мне было 11 лет, я учился в школе – интернате № 5. Её только – только построили, и туда набирали детей-сирот из Междуреченска и окрестных посёлков. Школа находилась в пяти этажном здании.
Детей было много: и сирот, и такие, как мы, как про нас тогда говорили: «безотцовщина». Нас с братом и с сестрой туда определили опекуны, после смерти нашего папы. Отводила нас в интернат одна из учительниц. Автобусного сообщения тогда в городе не было, и мы шли пешком от улицы Вокзальной и до школы-интерната, который находился в Старом Междуречье - она и поныне там стоит.
Шли мы долго и замёрзли основательно. Особенно сильно замёрзла наша учительница. Шли мы весь день и пришли в интернат только к концу рабочего дня. В интернате я учился в третьем, а затем - в четвёртом классе. И однажды, зимним вечером, когда я уже, было, совсем соскучился по дому и не мог больше терпеть  этой тоски, решил убежать из интерната и вернуться домой. Вечером объявили отбой, то есть, отход ко сну; я одел своё зимнее пальтишко и потихоньку скрылся из интерната. Город ещё только строился. Не было многих улиц и проспектов, не было и проспекта 50-лет Комсомола.
Кругом были болота, тропинки между кочек и пеньков и кое-где дощатые тротуары. Идти по болотистым местам у меня не было никакого желания. И я решил пойти по дамбе.
Зима в тот год была очень морозная. И, не пройдя даже трети пути, я почувствовал, что замерзаю. И тогда зарыл я свой нос в поднятый тёплый воротник, так как мороз сильно щипал за нос; руки сунул в рукава своего пальто и ускорил шаг. И, чтобы окончательно не замёрзнуть, стал напевать маршевые песни про Чапая и про Щорса, впечатывая свой  строевой шаг в дамбу. И так я дошёл до посёлка Нахаловка.  А через Нахаловку шла прямая грунтовая дорога на улицу Вокзальную, где стоял, недалеко от перекрёстка, наш двухэтажный деревянный дом, где жили мы с мамой.
Адрес нашего дома был такой: улица Вокзальная, дом № 1, квартира № 1. Это был самый первый дом, построенный в западной части города.   И по дороге через Нахаловку я тогда благополучно дошёл до дома, где меня встретила мама. Отругала, чтобы я не ходил больше по ночам, накормила, отогрела и уложила спать. Хорошо было дома, тепло, уютно, своя родная, тёплая постель и мама рядом. И хорошо, что я не замёрз и благополучно дошёл до дома.
И ещё я заметил, что мне всегда в сложных жизненных ситуациях помогает Всевышний, а может, отец с того света поддерживает и помогает мне в сложные периоды жизни.
И ещё многие годы мне снилась эта дорога через Нахаловку, но всегда с какими-то препятствиями: то канава на пути попадалась, то мостки через канаву шаткие, ненадёжные, то вода разливалась с какого-то болота или  речки. Но я всегда благополучно доходил до дома.
А после четвёртого класса я совсем ушёл из интерната. Я там учился плохо. Меня оставляли на осень. Но мне там совсем не хотелось учиться.  Дома было лучше. Меня уговаривали остаться в интернате учителя, говорили,  что подтянут по учёбе, но я всё равно ушёл.
И в родной 221-ой железнодорожной школе, в родном классе, я стал учиться намного лучше.




Жила – была корова

Жила – была корова по имени Валька. Жила она в тёплой стайке. Рядом куры на насесте кудахтали, и им всем вместе было тепло и уютно. Хозяева о них заботились и любили их, ухаживали за ними.
Детей хозяйских она очень любила и облизывала их, они пахли её молоком. А молоко она давала исправно и этим радовала хозяев. И регулярно дарила им телят. Особенно корова любила хозяина, он лучше других за ней ухаживал, всегда вовремя кормил и поил и всегда досыта.
Но что-то долго не приходит хозяин. Много дней прошло, как он не приходит. Где он, что с ним случилось? И коровье сердце болело от тоски по нему. А тут какие-то люди чужие появились в стайке. И поняла корова, что это конец.
И заплакала от безысходности.
За несколько недель до этого водили мы нашу корову Вальку вместе с мамой в ветеринарную лечебницу. Шли мы по дороге через Нахаловку. Ветеринарная лечебница находилась там, где сейчас стоит Д.К. им. Ленина, в каком-то бараке. Прямой дороги туда не было, кругом было болото. 46-го квартала тоже не было, и за железной дорогой, ведущей на шахту имени Ленина, тоже было болото. А дальше дощатые тротуары, бараки.
Вот и пришлось нам с мамой вести нашу корову Вальку кружным путём. По дороге через Нахаловку. Я тогда был ещё маленьким и не понимал: куда мы ведём нашу корову, зачем? И маму не спрашивал об этом. Наверное, так надо, думал я.
Вышли мы утром рано и шли по дороге медленно. И молчали. Потом мама сказала: «Письмо получила от родственников из Казахстана. Пишут, что мой папа умер, это твой дед. А я ничего не знала. Почему же они так поздно  написали мне? Ну, неужели не могли раньше сообщить?».
И, тяжело вздохнув, заплакала. А я молчал, и корова Валька молчала. Она не понимала, куда её ведут хозяйка с сыном и зачем. И хозяина что-то долго нет. И коровье сердце болело от неизвестности и тоски.
На обратном пути из ветеринарной лечебницы, мама зашла в деревянный магазин в Нахаловке, что-то хотела купить, а мне отдала в руки верёвку, к которой была привязана наша корова. Но я для Вальки был легче пёрышка, и она потащила меня к дверям  магазина и тяжко мычала, ожидая маму.
Пришли мы домой поздно, было уже темно. Завели Вальку в её стайку, напоили, накормили, и она, уставшая с дальней дороги, уснула. Тогда мы с мамой тоже пошли домой, поужинали и легли спать.
Дорога была дальняя и все устали.

               
Ещё раз про дорогу

Вокруг нашего дома по улице Вокзальной было несколько транспортных предприятий, работающих на строительстве железной дороги Сталинск – Абакан
А напротив нашего дома, через дорогу, стояла автоколонна, которая  была сформирована сразу после войны для работы на строительстве железной дороги. Работали в этой автоколонне в основном фронтовые шофера. И мы, вокзальные пацаны, знали всех водителей в этой автоколонне, или в автобазе, как мы её называли, и часто с ними катались. Руководил этой автобазой первый её директор, или завгар, как его ещё называли, наш сосед Марк Фёдорович Житников. Могучий был мужик: и ростом, и силой его Бог не обидел. И авторитет среди работяг у него был непререкаемый. А другом у него был, ещё с фронта,
водитель Цыганков, его имя, к сожалению не помню. Небольшого роста мужичок, весёлый, шустрый.  Друзья они были - не разлей вода. В этом я убедился, когда они вдвоём зажигательно плясали на свадьбе у сына Марка Фёдоровича, Бориса.
И работал в этой автоколонне мой хороший знакомый и беспредельно мной уважаемый, дядя Коля Харитонов.
Он тоже  был шофёром, ещё с войны.
Дядя Коля часто меня брал с собой в различные рейсы. Был у него небольшой грузовой автомобиль под названием «ПОЛУТОРКА». Этот автомобиль был ветераном: ещё на войне возил грузы. И мы с дядей Колей мотались на этой полуторке почти везде. Асфальтов тогда не было.  И до Новокузнецка, то есть, до Сталинска, тоже была грунтовая дорога.
Так что мы с ним подолгу ездили до Сталинска и обратно.
 И вот, как-то вечером, возвращались мы с ним с очередного рейса домой. А дорога домой была только по дороге через Нахаловку. И в конце уже Нахаловской дороги мы увидели с дядь Колей, что отсыпают дорожное полотно большими самосвалами. И у нас на пути лежали здоровенные кучи грунта.
Но нам надо было возвращаться домой, а другой дороги не было.
И тогда дядя Коля рявкнул на меня, чтобы я плотнее захлопнул дверь кабины и крепче держался. Осадил свою полуторку немного назад и на предельной скорости помчался по этим кучам грунта. Нашу полуторку кидало и бросало во все стороны, но мы проскочили этот участок, и только дорожные рабочие охали и разводили руками от изумления.
И я тоже потом удивлялся: как это нашу маленькую полуторку не перевернуло и не выбросило в придорожную канаву!
Вот таким великолепным водителем был дядя Коля Харитонов.  Настоящим водителем. Профессионалом.
А в конце Нахаловской дороги, у самого перекрёстка с улицей Вокзальной, стояли красиво разукрашенные ворота, сбитые из досок. И мы, просто на удивление, проскочили в эти ворота и не задели ни одну из опор. Опоры ворот, то есть, боковины, были тоже сбитые из досок.
Дядя Коля поставил свою полуторку в гараж, и мы пошли по домам. И я долго потом рассказывал друзьям, как мы с дядей Колей прыгали на машине по кучам грунта.
А ещё раньше, когда мы с моим другом Санькой не учились в школе и не умели считать и писать, приходили к этим, только что построенным, красивым воротам, чтобы полюбоваться ими, мы увидели на левой боковине  ворот одну оторванную доску. Заглянули внутрь боковины, а там… лежала большая куча денег зелёного и синего цвета. Как я потом узнал, это были тройки и пятёрки.
 А рядом с деньгами валялись две пустые бутылки из-под водки. Ну, мы с Санькой сграбастали все деньги и пошли на базар, - он был недалеко от дороги, - и решили купить семечек. Семечки продавал старый дед с бородой. Мы к нему: «Деда, нам семечек на все!»
И дед постарался: забрал все деньги, насыпал нам семечек во все карманы, и даже за пазуху, закинул мешок семечек на плечо и был таков. Наверное, домой пошёл.
На этом и заканчиваю свою эпопею про Нахаловскую дорогу.

               
  ***
Перечитывая свои рассказы и воспоминания, я вновь и вновь переживаю те истории и приключения, которые случались со мной и моими друзьями. Многих из них уже нет среди нас, но они остались в моей памяти, и я вспоминаю о них  с добрыми чувствами.
Когда организовалась станция Северобайкальск, одной  из первой дежурной по станции, была Ольга Канышева, в девичестве Соколова. И я не мог о ней не вспомнить, потому что мы с ней были большими друзьями.
И даже больше: мы нравились друг  другу и оказывали друг другу знаки внимания. Но не переходили границ дозволенного, а просто улыбались друг  другу.
Мы оба были семейными людьми. Она была замужем за Лёшей Канышевым, и у них росла красавица дочь, а я был женатым, и у меня подрастал сынок, и наши дети играли
вместе. Ольга провожала меня в командировку в город Брянск, куда я уезжал на Брянский завод за новым тепловозом. Уезжал я на грузовом поезде. Она в это время была дежурной по станции. И мы помахали друг другу и
сказали пару добрых слов на прощание. Это было в конце ноября 1980 года. А когда я приехал с командировки, её уже не было в живых. Говорили, что она очень быстро и неожиданно заболела и сильно мучилась. Местные доктора не смогли спасти её. И лежит она, бедненькая, на Северобайкальском кладбище, всеми забытая.
А через несколько месяцев, когда я уже собирался в отпуск на родину, она приснилась мне: сидит у меня на коленках, обнимает за шею и молчит. Вроде как бы прощается со мной и жалеет о несостоявшейся любви. И тогда я впервые поверил в потусторонний мир.
И ещё раз я поверил в этот мир после одного случая: через много лет после Северобайкальска, когда я работал машинистом уже в родном Междуреченске, мне пришлось лежать в железнодорожной больнице с сердечным недомоганием. В соседней палате я неожиданно увидел старого своего приятеля, Арсентия Арсентьевича Грибкова.
У него было что-то плохо с сердцем. А я, заработавшись на своей поездной работе, совсем забыл о нём, и мне было стыдно. И я тогда, чем смог, тем и помогал ему. Угощал свежими овощами и другими деликатесами, что мне приносили родные, принёс ему транзисторный приёмник, чтобы он слушал последние новости; и вообще, часто сидел с ним, подолгу разговаривал на разные темы и гулял с ним по больничному коридору. Но меня вскоре выписали, и я опять окунулся с головой в работу.  Через некоторое время я узнал, что умер Арсентий Арсентьевич. На поминки я немного опоздал из-за работы, но всё же пришёл и обнял жену Арсентия, Ларису Александровну. И она, заплаканная, сказала: «Если б ты знал, Слава, какого я мужика потеряла».
 Но я знал, что он был хорошим человеком.
Но вот прошло несколько месяцев, и он приснился мне, разговаривал со мной, и сказал мне:
 «Слава, я на месте, я прибыл!».
 И  попрощался со мной.
И я ещё раз поверил в потусторонний мир.
А потом, когда через много лет, пришлось хоронить мою младшую сестрёнку Лилю, она приснилась мне через несколько месяцев. Улыбающаяся, в красивом платье.
Я открываю в свою квартиру входную дверь, а она стоит посередине комнаты, улыбается, и я ей тогда сказал: «О, ты уже приехала?».
«Да, – говорит, – приехала! Я на месте!».
И я  окончательно поверил в потусторонний мир.
А через трое суток после смерти моего сына, я вдруг  увидел его в гробу в белом саване. Он тогда сел в гробу, убрал белое полотно с лица и сказал:
«Фу! Наконец – то, я открыл глаза!».
И я тогда совершенно поверил в потусторонний мир.
А когда его увезли в крематорий, у меня в глазах минуты две стоял синий огонь, как будто это было в аду.
Я тогда не знал, что моего сына в тот день увезли в крематорий.
Но однажды, мне приснилась моя мама. Смотрит она на меня, молчаливая, строгая. Смотрит мне в глаза и молчит.
И я тогда заплакал и написал стихотворение:

Нет действий, нет слов и движений,
Нет истины, нет и сомнений,
Нет лжи здесь, и нет откровений,
Любви нет и нет извинений.
И только улыбка любимая,
Глаза, будто сердце ранимое.
И мысль проблеснёт, вдруг, счастливая.
Но только лицо молчаливое.

И я до сих пор не пойму, что мама хотела мне сказать своим молчанием? То ли прощалась со мной, то ли соскучилась.
               





Деды

Был у меня в детстве друг, Серёжа Аргоков. Мы вместе с ним учились в школе, начиная с первого класса.  Жил он вместе с мамой в бараке на улице Вокзальной в Междуреченске.
А родом они были с Ленинграда. Туда и уехали, годы спустя. А мы с Серёгой были большими друзьями. Он всегда заходил за мной по пути в школу.
Но вот однажды к Серёге приехал Дедушка.  Дедушка был совсем старенький, но ещё бодрился. Весёлый был, разговорчивый. Много он нам разных историй рассказывал, воспоминаний. И мы, пацаны, всегда окружали его и слушали его удивительные истории с открытыми ртами.
Дед, оказывается, воевал ещё в Русско-японскую войну в 1904 – 1905 годах. И был участником революционных событий в 1917 году. Но мне, почему-то, запомнились всего две истории, рассказанные им. Первая – это, когда он ел варённую картошку с котелка вместе  с Лениным. И рассказывал, какой он был простой, открытый и душевный человек – Ленин.
А вторая история произошла с ним ещё раньше, в русско-японскую войну. Эту историю я, много лет спустя, слышал в разных вариантах, и она звучала, как анекдот или как шутка. Может, дед и рассказывал нам эту историю, как шутку, но мы, пацаны, верили ему и слушали всепоглощающе, затаив дыхание.
Этот случай произошёл во время русско-японской войны. Люди в те времена были простые, малограмотные, из разных уголков огромной России. И разговоры у них были простецкие.
«Ну, так вот, - рассказывает дед, - у нас, как и во всех воинских частях, иногда были учения. Вот и на этот раз: выходит ротный и как гаркнет: «Стройсь!».
А мы только прибыли на фронт, необстрелянные, молодые, ещё ничего не знали и воевать – то толком не умели. Подвели нас к пушкам, чтобы, значит, учились стрелять из них.
 Познакомил нас ротный с пушками,  и мы по его команде засыпали в каждую пушку по шапки пороха, перекурили. Потом засыпали по две шапки картечи, пообедали. А потом ротный взобрался на вышку, и как опять гаркнет: «Слева от Солнца на два лаптя, по Митькиной бане, огонь!».
Как мы жахнули! Смотрим: ни ротного, ни вышки.  Смели  на хрен! Вот такие были у нас учения».
Других историй дедовых я, к сожалению, не помню, хотя их много было.
Другая, не менее удивительная встреча с дедом, произошла у меня, когда я работал на строительстве Байкало – Амурской магистрали. А работал я тогда помощником машиниста тепловоза в пассажирских поездах. Развозили мы в этих поездах местного значения рабочий люд и гостей БАМа по станциям и разъездам Западного участка.  Было у нас в пассажирском составе разное количество вагонов: и два вагона, и четыре – пять вагонов, а бывало и по 18 -20 вагонов, а то и 22 -24 вагона. Это когда к нам прицепляли агитпоезд «Комсомольская правда». Катились мы тогда по БАМу с этим агитпоездом, и гремела бодрая музыка на всю округу из репродукторов, установленных на крыше штабного вагона агитпоезда.
Но в этом случае, о котором хочу рассказать, у нас было в составе всего два пассажирских вагона. Отправлялись мы с этим поездом со станции Лена Восточная.  Народу, как всегда, было много. Возили людей бесплатно. Всё-таки у нас на стройке был коммунизм.
Во время посадки пассажиров подошёл к нашему тепловозу дед: «Сынки, возьмите в кабину, а то в вагонах душно, тесно.  Тем более, у вас где-то машинистом мой  правнук работает, Вася Климов. Может, знаете? В гости к нему еду».
Мы, конечно, знали.  Вася работал машинистом тепловоза на станции Кунерма, на манёврах.
«Садись, дед. Ехать нам всю ночь, наговоримся ещё».
И мы поехали. Смотрел дед, смотрел, как шустро управляет рычагами и ручками контроллера машинист и ловко управляется с поездом, и сказал: «Да-а-а! А у нас в Питере в 1914 году на трамваях были финские контроллеры. Я в то время водителем на  трамваях в Питере работал». И мы от удивления выкатили глаза и открыли рты.  «Дед, расскажи!»
«А что рассказывать. Жизнь быстро пролетела. Участвовал я тогда в революционных делах, и воевал в разных местах и в разных войнах. И работал тоже в разных местах.  И на заводах, и на шахтах, и на рудниках разных. Особенно мне запомнилась работа на медном руднике. Тяжело было. 
И в лагерях сидел при Сталине. И где только я не был за свою  долгую жизнь! А потом окончательно осел  в Средней Азии. Там у меня дети родились и внуки – правнуки. А сейчас вот еду своего правнука проведать, Ваську. А то ведь не увижу больше, старый я стал. А Васька сюда надолго приехал».
На одной из станций, когда мы у дежурной по станции меняли жезл, потому что у нас была тогда электрожезловая система для движения поездов, мы дозвонились до станции Кунерма и сказали дежурной: «Позвони в общежитие, разбуди Ваську Климова, прадеда к нему везём. Утром будем по графику. Пусть встречает».
И встреча на вокзале в Кунерме была очень трогательной. И мы все прослезились. А как обратно дед добирался с Кунермы к себе домой, в Среднюю Азию, мы не знали, не видели. А знали то, что Васьки дали отпуск и он вместе с дедом уехал к себе на Родину
. Вот такие у меня были встречи с удивительными дедами.


 Азербайджанцы

Были у меня за всю мою жизнь несколько друзей азербайджанцев. Запомнился мне каждый из них своим обычным отношением к жизни, к работе, к друзьям. Все они были работягами. И ещё запомнились они мне своими обычными человеческими качествами и  поступками, которые долго сидели в моей памяти. И вот, наконец – то, моя память выплеснула эти воспоминания о них. И я взялся за перо.
А вообще – то, иметь друга – азербайджанца в Сибири – это сюрприз.
С первым азербайджанцем, с которым столкнула меня жизнь, мы, вообще – то, друзьями не были. Он меня не очень – то и замечал. Он был многоопытным и авторитетным машинистом. А я был молодой, не интересный и неопытный помощник машиниста тепловоза. Но это не мешало мне относится к нему с большим уважением. Он отличался своим жизнелюбивым характером, оптимизмом, юмором. Со многими женщинами, которые попадались ему в жизни, он всегда заигрывал. А какой он был матерщинник – не приведи Господи!
А звали его Алекпер Оглы Гусейнов. Работал он с Бамовскими пассажирскими поездами.
На железнодорожных станциях в те годы магнитофонов, для контроля и прослушивания радио - переговоров, не было. Тем более, их не было и на БАМе, как на новостройке. И частенько иногда в радиоэфире проскакивали непозволительные словечки или фразы.
Вот и на этот раз: прибывает Алекпер Оглы  с пассажирским поездом на станцию Таюра, вернее подъезжает ко входному семафору станции, - а у нас в то время была электрожезловая система для движения поездов, - и вызывает его дежурная по станции по радиосвязи и говорит, чтобы он немного затянулся с поездом, так как у неё были какие – то проблемы для приёма поезда. И диалог по рации прозвучал примерно такой:
«Машинист пассажирского поезда  575, Гусейнов!»
«Что, ядрёна вошь, соскучилась?» - ответил Алекпер хриплым басом.
«Машинист Гусейнов, отвечайте по рации как положено, у меня ревизор!»
И в эфире зависла тишина. И потом раздался тихий, полный уважения голос: «Машинист пассажирского поезда № 575 Гусейнов слушает».
«Вот так и разговаривай всегда. Затянись немного, сигнал что–то не открывается»
«Машинист пассажирского поезда № 575 Гусейнов понял».
Вот такой диалог прозвучал по рации. И дежурная по станции Таюра долго ещё смеялась над Гусейновым: «Ну, как я его напугала? А на самом деле ревизора – то никакого не было. Хи-хи-хи!».
Про Гусейнова много было разных слухов, в основном шутливых. Если о нём и говорили машинисты в депо, то всегда в шутливом тоне. И вся о нём правда и ложь, и шутки и смех – всё перемешалось, и перепуталась. Ну вот, примерно, одна такая шутка про него была: однажды приехал Гусейнов с пассажирским поездом на станцию Лена, пассажиры все вышли, пустые вагоны он поставил в тупик и пошёл по пустым  вагонам собирать объедки: корки хлеба, огрызки овощей и много ещё чего.
«Алекпер, зачем тебе это?» - кто – то спросил его.
«Ох, дорогой, у меня шесть жён, шесть детей, шесть свиней. Всех кормить надо».
И все в депо смеялись над ним. А был он пожилым и глубоко уставшим человеком.
Но вот однажды вызывает его начальник депо к себе в кабинет и сообщает ему пренеприятнейшее известие. Дело в том, что по всей сети железных дорог Советского Союза и, естественно, по всем локомотивным депо, прошла телефонограмма о том, что такие – то и такие – то машинисты,  работавшие в таких – то и таких – то локомотивных депо, лишены прав управления локомотивами за такими – то номерами, и прилагался список. В этом списке был и наш Алекпер Оглы Гусейнов. Оказывается, он работал когда – то на железнодорожной станции в городе Баку машинистом электропоезда и проехал там красный сигнал со взрезом стрелки. За что его лишили прав управления. Но он права не отдал, а уехал работать на БАМ.
После посещения начальника депо, Алекпер уволился. Тем более возраст у него был уже пенсионный. И после этого я долго о нём ничего не слышал. И только потом,  через несколько лет, услыхал: болел он сильно, наш  Алекпер и помер, бедолага.
А другой мой хороший знакомый азербайджанец, по имени Саша, во всяком случаи я его так называл, работал со мной помощником, когда я работал машинистом электровоза в поездах. Ездили мы с ним вместе несколько месяцев. Он был спокойный, молчаливый, с густой чёрной бородой. Ездили мы в поездах сутками, а то и более. И всегда брали с собой что нибудь покушать, а в оборотных депо заходили в столовую пообедать. Но Саша никогда никакой еды с собой не брал, и в деповскую столовую никогда со мной не заходил. Я его уговаривал, угощал, но он ни в какую не соглашался. И всё же я его уговорил. Он покушал со мной и разговорился:
В то время, когда он жил в Азербайджане, была война между Азербайджаном и Арменией. И отец Саши в звании полковника ушёл на фронт. А Саша вместе с мамой остался дома, ухаживать за ней и беречь от какой либо беды. Но отец через какое-то время вернулся с войны и не один, а с фронтовой подругой. Мама сильно переживала и вскорости заболела и умерла. И Саша отца не простил. Хотел он уехать, но не знал куда. И тогда он взял карту Советского Союза, закрыл глаза и ткнул в неё карандашом: куда попадёт, туда и уедет. И кончик карандаша попал в город Междуреченск. Вот Саша и приехал в Междуреченск жить и работать. Уехал он из дома в тихую, чтобы отец ничего не знал. Устроился на работу к нам на железную дорогу и стал копить деньги на квартиру. Поэтому он почти ничего не ел. А жил он пока в деповском общежитии.
«Но отец найдёт меня – сказал Саша – он всю жизнь военный, у него остались старые связи со времён Советского  Союза.  Он найдёт меня и увезёт. Я чувствую».
И Саша на долго замолчал. Потом нас с ним разъединили, мне дали другого помощника, а он стал ездить с другим машинистом. И я долго его не видел. Иногда встречались на планёрках, перекинемся парой слов и не более. Неразговорчивый он был. Потом он куда то, вообще исчез. Спросил я у ребят с общежития про азербайджанца Сашу, и они сказали, что приезжал за ним отец и увёз его домой. Вот такая история у меня осталась в памяти про азербайджанца Сашу.
Но жизнь меня познакомила ещё с одним азербайджанцем Сашей. Работал он у нас на станции составителем поездов. Хороший парень был: весёлый, дружелюбный и настоящим мне другом был. И в работе был надёжным. Женатый он был на русской женщине, но она попользовалась его деньгами и выгнала его из дома. Потом он надолго пропал где – то. И появился вновь через несколько месяцев в нашем городе с молодой чернявой девушкой. Увидел я его тогда и спросил: «Саша, ты где пропадал так долго?»
«Ох, Слава и не спрашивай. Домой уезжал, на родину. Отпуск не дали, так я увольнялся. Брат мой старший погиб. Чабаном был. Пас овец. Но  какие – то бандиты приехали, убили его, а овец всех забрали. Вот я и ездил хоронить его. А сейчас здесь, в Междуреченске, снова ищу работу. Вот женился и привёз её сюда, чтобы вместе начинать новую жизнь. Познакомься». И он познакомил меня со своей красавицей. И где потом Саша нашёл работу, на каком предприятии, я не слышал. И долго потом его не видел. Но слыхал от кого – то, что он снова уехал на Родину, навсегда. Не везло ему у нас, в Междуреченске.
Был у меня в друзьях ещё один азербайджанец, по имени Федя. А как по азербайджанске звучит его имя, я к сожалению, не помню. Федя был легкомысленным, смешливым парнем. И отношение к нему у окружающих было такое – же, легкомысленное. Мотался он по всему огромному Советскому Союзу в поисках достойной работы и хорошего заработка. Был даже где – то на севере Якутии, заработал там хорошие деньги, но по своей легкомысленности растратил их.
Но отношение у меня к нему изменились в лучшую сторону в тот момент, когда я увидел Федю, как он нёс на руках больного, чужого ему ребёнка в больницу, которому, вдруг, стало плохо на улице. Фёдор нёс его и плакал. И я тогда понял, что Федя настоящий, надёжный  мужик. И на него можно положиться.
А с другим Федей азербайджанцем, я познакомился, когда работал на Баме. Фёдор работал водителем железнодорожной дрезины. Он был толковым, смекалистым работягой. Отличался весёлым нравом и верностью в дружбе. Скучал по своей родине и тосковал о неразделённой любви.
Когда приезжал на БАМ знаменитый американский певец Дин Рид, он давал много концертов на станциях Бамовских, на разъездах, на перегонах путейцам, студентам из Университета имени Патриса Лумумбы.
А по приезду в посёлок Кунерма, он дал концерт на одноимённой станции. А так как в Кунерме не было ни концертной площадке, ни трибуны, и вообще, ничего подобного не было, то тогда забрался Дин Рид на крышу пассажирского вагона и там пел свои знаменитые песни под гитару, пританцовывая. Но полил, вдруг, дождь и Федя, мой друг азербайджанец, схватив зонтик, заскочил моментально на крышу и раскрыл его над головой Дин Рида. Этим он и запомнился многим Бамовцам. И даже попал в какое – то кино про БАМ, и на фотоснимки в различных газетах в разных частях света. И даже в домашних коллекциях у многих хранятся его фото. Вот такой у меня был друг, Федя азербайджанец. А у меня, к сожалению, его фото нет! И мне очень обидно.
Ну а про Мустафу особо хочется сказать. Он работал на БАМе машинистом железнодорожного крана. А я тогда работал помощником машиниста тепловоза. Работали мы с ним на станции Даван и наши жилые вагончики  стояли  рядом. Случилась у него, помню, авария на работе.
Кран его сошёл с рельсов прямо на стрелке и вывел из строя новую стрелку. Так мужики над ним начали шутить:
«Мустафа, ты дорогу строишь или ломаешь?».
Ну, помните песенку из старого советского фильма?
 
Мустафа дорогу строил
                Мустафа её любил.
                А Жиган его зарезал,
                Колька Свист похоронил».

И мы Мустафе частенько говорили, смеясь: «Мустафа, ты дорогу строишь или ломаешь?».
Но Мустафа был необидчивый и смеялся вместе с нами. Но лично мне Мустафа запомнился тем, что очень помог мне, когда я, выйдя из вагона – бани, перепарившись, вдруг почувствовал себя плохо и буквально грохнулся на траву. Воздуха не хватало, язык онемел, кончики пальцев почернели, и я ни кого не могу позвать на помощь. Но мимо шёл Мустафа, и увидев меня в таком состоянии, остановился: «Слава, что с тобой?». А я не могу ему объяснить, язык не работает. Но он всё понял и протянул мне бутылку «нарзана».  «На, попей, легче будет», - и сел рядом со мной. Я выпил «нарзан», немного посидел на свежем ветерке, и мне стало легче. Мустафа помог мне подняться, ноги мои перестали дрожать и я почувствовал себя вполне нормально. Мустафа привёл меня в свой вагончик, протянул стакан водки и на вилку зацепил здоровенную котлету: «На, выпей и тебе ещё лучше будет. И закуси».
«Ты что! – сказал я, – а вдруг хуже?»
«Хуже не будет, наоборот, толчок даст».
И я выпил и закусил котлетой. А потом пошёл в котлопункт и взял на второе пюре с котлетами и запил компотом. И вполне здоровый и весёлый, с песнями, пошёл в свой вагончик.
Вот такой у меня был друг, замечательный человек, Мустафа!


 Паша Чернухин

С Пашей Чернухиным мы много лет работали в одном депо машинистами электровозов. Он был намного старше меня, но это не мешало нам проявлять  друг к другу дружеские отношения. Родом он был из Иркутской области.
И вот однажды я услышал о нём интересный рассказ от своих знакомых: во время гражданской войны в России,  в восточносибирской тайге действовали несколько партизанских отрядов. И в одной из боевых операций партизанские отряды действовали вместе, как одно боевое соединение. Но особо отличились два отряда.
Ну, как известно, совместные боевые действия сближают людей. И партизаны подружились между собой. Подружились и командиры этих двух партизанских отрядов. И оказалось, что они из соседних районов. У одного из них растёт дочь, а у другого сын. И решили они после войны поженить их.
Так оно и получилось. После войны сыграли свадьбу. Весёлую, многолюдную, и бывшие партизаны пели, плясали и веселились на этой свадьбе на всю катушку и вспоминали боевые дела.
А молодые Чернухины прожили долгую, счастливую жизнь до глубокой старости.
И упокоены оба здесь, у нас в Междуреченске.


 И снова –  кусочек детства

Я, наверное, никогда не смогу забыть один эпизод из детства. Это когда любимица нашей семьи корова Валька подарила нам телёнка. И мы с телёнком Борькой стали большими друзьями. Бегали друг за другом по двору, играли в догонялки. А как мы с ним бодались! Любили мы это дело -  бодаться! Бывало, ждёт он меня у входа в клуб, куда я уходил посмотреть кино, стоит, как верный пёс, и дожидается, когда я выйду, чтобы с ним пободаться. Вот такой у меня был друг, телёнок Борька.
Сколько лет уж прошло. Телёнка Борьки давно уже нет на свете, но на фотографии он есть и напоминает мне о нашем детстве, о наших играх.


Этот знакомый дом

Я часто прохожу мимо этого дома, мимо окон на первом этаже, которые равнодушно смотрят на меня, на пожилого мужчину, и не узнают во мне того романтичного юношу, который когда-то,  50 лет назад, жил за этими окнами. Жил со своей дружной семьёй и мечтал о любви,  о путешествиях, о звёздах, сочинял свои первые стихи о любви. Встречал своих друзей и подруг, и где встретил свою первую настоящую любовь.  Отсюда уходил на военную службу, и меня провожала мама. Сюда  же и пришёл со службы, и меня опять  встретила мама. И отсюда же уходил на свои первые рабочие  дни. И меня снова провожала мама. А вечером, после работы, встречала. Здесь  же была моя свадьба, и  отсюда ушёл я в большую и взрослую жизнь. В которой  до сих пор живу, но уже в пожилом возрасте.
А теперь  прохожу мимо окон своей юности, и окна не узнают меня. Не узнают того юношу, который 50 лет назад  жил за этими окнами. А сейчас там другие люди живут, другие судьбы, другая жизнь. Но в памяти моей остался ещё один дом – это дом моего детства. Деревянный, большой. Он иногда снится мне по ночам. И смотрит на меня одиноким окошком из кухни, из прошлой жизни. Скучает по мне. И будто там, за окном, мама ждёт меня и зовёт домой.  «Хватит, – говорит, – тебе,  Славик,  бегать, пора домой». 
За этими окнами прошло моё детство. И из этого дома мы схоронили своего Папу. Мы в этом доме жили бедновато, но дружно и весело. Нам помогали мамины друзья и соседи. И я там держал голубей. 
У нас там была отличная  дворовая команда и прекрасные соседи, которые нам были, как родные.
 А сейчас там стоит равнодушная пятиэтажка, стоит на месте нашего старого дома, на месте нашего огорода, на месте нашего колодца. А на месте нашей стайки, где жила наша корова и где жили наши куры во главе с Петькой,  стоит тоже пятиэтажка. И наш двор – теперь уже не наш, а чужой. Там другие дети играют, там другие люди живут, там другие судьбы.
А мой дом смотрит на меня кухонным окном из прошлой жизни. Скучает по мне. И я скучаю.
 

Сибиряк

Меня иногда спрашивают: кто я по национальности? Я отвечаю, что не знаю. Отец украинец, мама немного полячка, немного немка, немного еврейка. И ещё, насколько я знаю, в моей крови есть немного и турецкой крови. Значит, я могу полагать, что мои предки были янычарами.
А если по польской линии судить, то мои предки были польскими панами, а по немецкой линии – бюргерами, а по еврейской – хитромудрыми евреями, но, насколько я знаю, они жили очень бедно. Значит, не помогала им эта хитромудрость. Значит, кто-то был хитрее.
А по славянской линии судить, то есть по украинской, то мои предки были обыкновенными крестьянами. И добывали свой хлеб насущный тяжёлым трудом.
Но откуда у меня тяга к литературному творчеству? Пусть к не профессиональному,  к самодеятельному - от какой крови? Вот этого я не знаю.
Иногда у меня проявляются замашки высокомерного дворянина, или невоспитанного хама, или замашки грубияна или интеллигента. Откуда? Я не знаю.
 Так кто же я, всё-таки?  По национальности, по воспитанию, по крови? СИБИРЯК!


Короткая память

Собрались мы как – то, 16-17- летние пацаны, в туристический поход по реке Казырь.  Аж до самого верховья хотели добраться. Тогда вдоль реки по берегу тропинка была. А вообще, в те времена, тропинок в тайге мало было. Тайга была более недоступной, чем сейчас, и более глухой, что ли.
И вот перед походом напутствовал нас первый тур. организатор нашего города Константин Лаптев. Он сказал: «Ребята, там, километра полтора-два от устья Казыря, прямо возле тропинки, находится могилка какого-то человека. Остановитесь, почтите память его». И мы остановились, отдали дань уважения. Могилка сравнялась с землёй. И маленький деревянный старый крестик стоял покосившийся. На нём было вырезано: «1937 год». И имя человека, которое я, к сожалению, уже не помню.
Постояли мы минутку в молчании и пошли дальше своим маршрутом. И каждый из нас думал об этом человеке. Как он здесь оказался? Кто он?
А сейчас нет там крестика, и тропинка идёт прямо по могилке. Мне об этом говорили старые туристы. К сожалению, люди не знают и даже не догадываются, что там похоронен человек.




Призывник

В армию, а вернее, на флот, меня призывали 21 ноября 1967 года. Проводы были шумные, весёлые. Приходили мои одноклассники, друзья, соседи. Мама организовала прекрасные проводы. Приходил даже мой лучший друг, соратник по геологической партии, Юра Сотников. Отпросился у начальства с работы. А ведь он работал где–то в глухой тайге, в геологоразведке. И, ведь, смог же добраться оттуда. И я ему был за это очень благодарен. Приходил и мой первый рабочий коллектив, в полном составе, во главе с бригадиром дядей Колей Жулидовым. Приходил даже комсорг с нашей организации, и обещал, что будет писать письма моему будущему военному начальству о том, какой я хороший и правильный парень, и чтобы со мной там по- аккуратней обходились. 
На следующий день, рано утром, мы ушли в военкомат. Провожали меня точно так же,  как в прошлом году моего старшего брата.  Так же весело, дружно, с шутками и прибаутками. Провожала меня мама, младшая сестра Лиля и моя одноклассница Люда Терешко. Шли мы пешком через весь город Междуреченск. Автобусов в то время почти что не было. Одноклассники подарили мне электробритву, так как я первый из нашего  класса уходил в армию. И написали на корпусе бритвы слова позолочёнными буквами: «Славику, в день призыва в Советскую Армию!». Эта бритва до сих пор лежит у меня дома, как память.
Это был ноябрь 1967 года. На автобусах с военкомата нас увезли в Новокузнецк. В Новокузнецке нас привезли в
огромный деревянный клуб в районе Верхняя Колония. Призывников было очень много. Мы сидели и лежали на деревянном полу, на сцене и ещё чёрт знает на чём. Жили мы там три дня, ожидая подвозы других призывников.
На второй день я отпросился, захотелось съездить к Елизавете, попрощаться. Меня отпустили всего на три часа. Она была дома, дома были и её родители.
 Но мне запомнился её отец. Это был очень суровый и строгий пожилой человек. Фронтовик. Он был весь израненный и очень долго лечился от ранений. Одно из ранений он получил во время форсирования Днепра: осколок прилетел ему в левую коленку. И эти ранения ему совсем испортили характер. Он со всеми был очень строг, даже груб, и  особенно со мной.
Я сказал Лизе, что сегодня вечером, в семь часов, нас увозят поездом с вокзала.
«Ты придёшь меня провожать?»
«Да, да, конечно приду!».
И, успокоенный, я уехал в свой деревянный клуб на Верхней Колонии. А вечером на вокзале Новокузнецка, нас, призывников, построили, пересчитали и дали команду прощаться с родственниками и ожидать приказа для погрузки в воинский эшелон. Провожающих было очень много. Вся привокзальная площадь была заполнена народом. Люди обнимались, прощались, плакали. Слышны были песни, крики, плач. А я стоял один и ко мне никто не подошёл. И Лизка не приехала. И мне было очень грустно и тоскливо. Но наконец, дали команду: «По вагонам!», и мы уехали. Уехали служить своей Советской Родине. Поездка была долгая. Ехали мы шумно, весело, всё таки мы были ещё очень молоды. Все перезнакомились, передружились. Для нашей кормёжке был специально оборудованный вагон – кухня. Да у нас почти у каждого был свой запас еды, что надавали нам в дорогу родственники. Среди нас был один верующий, какой – то сектант. У него как раз был пост. И он смотрел на нас голодными глазами, но ничего не ел. И кто–то из нас бросил клич: «Мужики! Накормить надо одного голодного! Скидываемся по курице!».
И весь вагон скинулся по курице. Накормили мы голодного сектанта, как он не отбрыкивался. И наконец, наевшись, довольный таким поворотом событий, уснул, слава тебе, Господи!
 Первая серьёзная остановка была на вокзале в Новосибирске. Выглядывали мы с ребятами из окна, курили, плевались, шутили над прохожими. На соседнем пути стоял какой – то пассажирский поезд с зарешечёнными окнами.
«Ребята! Зеков везут!» - кто – то заорал. И вдруг из окна с решётками, что был напротив нас, выглядывает какой – то зек, и, увидев нас курящих, заорал:«Дышловой! Дышловой!».
Ну, думаю, боже мой! Тут- то кто ещё меня может знать? Глянул: батюшки светы! Так это  ж, мой одноклассник, Вовка Мореев!
«Дышловой! – кричит – есть покурить?».
«Есть!» - кричу в ответ.
А курили мы тогда «Прокопьевскую» приму.
«Щас! – кричит Морей – буду, жди!».
И тут – же, через минуту, я нисколько не вру, залетает Морей в вагон, сграбастывает все наши сигареты и смывается, мы даже глазом не успели моргнуть. И через несколько мгновений кричит уже из своего вагона:
«Слава! Всё в порядке, я на месте! Вас куда везут?».
«В Армию!»
«А нас в тюрьму».
 И через несколько минут наши поезда разошлись в разные стороны. И Морея больше я никогда в своей жизни не видел. Слышал потом, через много лет, от знакомых, бывших зеков, когда я у них спросил про Морея: «Жив он или нет, что с ним и где он?»
«А зачем он тебе, Морей? Он в законе. И не спрашивай  о нём больше ничего. Не надо».
Ну, что ж, не надо, так не надо. И я больше о нём не интересовался, ни у кого более.
А на место службы мы тогда ехали очень долго. И привезли нас в Севастополь. Когда мы выезжали из дома, из Сибири, было очень холодно. И потому мы были все одетые в тёплые вещи: валенки, шапки, фуфайки. А когда приехали в Севастополь, там был дождь. И мы, на радость Севастопольцам, шлёпали валенками по лужам, и всем нам
 было весело. Нас было несколько эшелонов, и мы вышли в город огромной колонной. И шлёпая по дождю, орали песни и Севастопольцы нам кричали:
«Сибиряков привезли! Ура!»
Вот так начиналась моя военно – морская служба. Из Севастополя, после кратко – временных курсов для подводников, нас перевезли в город Киев, в радио - школу. В Подольском районе Киева, на берегу Днепра, находилась наша школа. А на самом Днепре стояла финская  плавказарма с интересным названием «Иматра». Которая была нам родным домом целых полгода. И оттуда нас увезли уже на Балтийский  военно – морской флот. Где и прошла вся моя дальнейшая служба по защите Родины.


Как я снимался в кино

Это был интереснейший случай в моей весёлой жизни.  Холодный октябрь 1968 года. Нас, молодых моряков Балтийского флота, (а было нас человек 50), привели на песчаный берег моря - как нам объяснили, для съёмок фильма под названием  «Одно мгновение». А снимала фильм киногруппа из «Молдова фильм». Фильм был про гражданскую войну в Испании в 1936 году. Нам предстояло играть группу партизан, отдыхающих на берегу моря. Выдали нам белые шорты и ржавые ружья, никогда не стрелявшие, и посадили на песчаный берег - вроде как отдыхающих партизан.
Ружья мы поставили в пирамиды, сели небольшими группками на песке и стали играть в карты, разговаривать. Было холодно, с моря дул ледяной ветер, а мы почти голые, в одних шортах. И от холода все уже посинели.
Но когда среди рваных туч выглядывало солнышко, нас  тогда режиссёр всех загонял в море - купаться. Это было положено по сценарию - вроде  бы мы в тёплой Испании. Но мы не хотели купаться - было очень холодно, и режиссёр сильно ругался. Самый храбрый из нас был Валерка Добровольский: он смело заходил в ледяную воду и отважно купался. А мы ни-ни! Мы от одного только вида холодной воды ещё больше синели.
И это издевательство над нами продолжалось три дня.
И наконец- то, через три дня, сняли этот эпизод. А эпизод был такой: среди нас, партизан, находился сбитый Советский лётчик. Он сидел с нами рядом, спокойно играл со всеми в карты, но когда мимо нас проходила испанская красавица, в белом приталенном платье в чёрный горошек и с невыносимым макияжем на лице, подчёркивающем её красоту, лётчик вставал и уходил за ней. И оба они скрывались в прибрежном лесу. И больше мы их не видели.
И ради этого минутного эпизода режиссёр издевался над нами трое суток!
 Но, в конце – концов, всех поблагодарил и сказал, что наш фильм выйдет в конце 1969 года.
С тех пор прошло много лет. Но я так ни разу и не видел этот фильм под названием «Одно мгновение».


Ехал морячок домой в отпуск

Ехал морячок домой, полный надежд и мечтаний. Надо было только потерпеть несколько дней пути. Позади осталось прощание с друзьями, напутствие командира, который в кои – то веки выделил мне,  морячку, отпуск. Всего – то десять дней, не считая дороги. Маловато, конечно, но хоть что – то. Не до жиру, как говорится.
Ехал я в поезде и мечтал о встречах с роднёй, с друзьями, с невестой, которая живёт в Новокузнецке.
Ах, какие она письма писала о любви! Замечательные письма!
Многих его друзей невесты не дожидались и выходили замуж. Ребята страдали, мучились. Некоторые плакали, а некоторые покрывали матом всех и вся. Один, я слышал, даже застрелился, но это было давно и в другой воинской части. А меня дожидалась. И я был ужасно горд этим.
 Вот ведь какая молодец! Осталось только три дня дороги потерпеть.
А пока я лежал в плацкартном вагоне на третьей, самой высокой и пыльной полке, и грыз засохшую булочку. Так как нечего было больше есть, и денег у меня больше не было. Мне был тогда всего 20 лет и мечтания о будущем заполонили моё сердце. И я уснул в обнимку с булочкой.
В Свердловске в мой плацкарт подсела шумная компания молодых парней и девчат. И своим громким смехом и разговорами разбудили меня. Но, увидев, что я спал на третьей пыльной полке в обнимку с засохшей булочкой, поняли, что я голодный.
«Эй, морячок! – закричали, –  слезай сверху, подсаживайся к нам. Перекусим, выпьем! Ты что, как не родной! Давай к нам! Быстрей!».
 И, несмотря на мои стеснения, всё  же усадили за столик и накормили. Какие молодцы эти ребята! Уже более сорока лет прошло, а я никак забыть их не могу.
Вот так, с Божьей помощью, а может, с помощью этих друзей, я и доехал до Новокузнецка. Впереди встреча с моей невестой Лизой!
Перед Новокузнецком  в вагонном туалете я тщательно помыл лицо, руки, побрился и был готов к встрече. С вокзала я рванул бегом к её дому, что был на проспекте Металлургов. Вот её подъезд, второй этаж, вот её дверь.
 И у меня спёрло дыхание. Как долго я мечтал об этой встрече и вот этот миг настал. Я ужасно заволновался и никак не мог успокоить своё сердце. За дверями был слышен какой–то шум.  Но, наконец, успокоившись, я нажал кнопку звонка у дверей. Дверь открыла Лизина мама, тётя Аня.
«Здравствуйте, тётя Аня, – говорю дрогнувшим голосом. - А Лиза дома?»
Тётя Аня как-то странно посмотрела на меня и позвала Лизу: «Лиза! Лиза! Иди сюда! Иди скорей!».
Из глубины квартиры вышла Лиза. И вот он, долгожданный момент: Лизка кинулась ко мне в объятья. Завела в квартиру. В квартире было полно народу.
«Проходи, проходи, Слава. А мы и не ждали. И не знали,  что ты приедешь. Как неожиданно!»
«А я сюрпризом, – говорю. – А что у вас за гулянка?»
«Да потом всё расскажем, проходи. Мыться будешь?».
И Лизка завела меня в ванную, помыла мне спину, голову, постирала тельняшку, поцеловала и привела по пояс голого в кухню. И я спросил: «Лиза, а что у вас за гулянка?»
«Да потом расскажу».
И я, счастливый, не заметил горечи в её глазах, и слова её мне показались не грустные. Главное, я рядом с невестой, а остальное всё было до лампочки.
В кухне меня усадили за стол возле окошка, рядом села Лиза, потом её мама, а за ней Лизины родственники: дядя Вася и тётя Таня. Они, кстати, были мои соседи по подъезду в Междуреченске. Выпили, конечно, за встречу и закусили вкуснейшим холодцом. А я взял и опять спросил:
«А что у вас за гулянка?»
Тётя Аня, Лизина мама, заплакала и, соскочив с места, убежала в комнату, за ней убежала Лиза, на ходу успокаивая её.  А в зале этой квартиры шумел народ, пил и пел песни.
Ко мне поближе подсел дядя Вася: «Слава, свадьба у нас».
«А кто женится или кто замуж выходит?» - спрашиваю.
«Да Лизку замуж отдаём. Сегодня второй день гуляем».
И после этих слов я никак не мог сообразить, что означают эти слова, и что я тут делаю? И вообще, зачем я здесь?
«Дядя Вася, – говорю, – поехали домой».
«Давай, Славка, выпьем ещё по одной и поедем».
И мы выпили и закусили холодцом. Ко мне подсел высокий и чернявый парень, больше похожий на азиата,  чем на русского, и говорит: «Слава, ты не обижайся на Лизу. Ну, так получилось, с кем не бывает, – и протягивает мне рюмку. – Давай, выпьем и будем друзьями».
С ним я пить не стал, а засобирался домой. Одел непросохшую тельняшку, взял свой чемоданчик и мы, изрядно подвыпившие, с дядей Васей и с тётей Таней, пошли к выходу. Нам надо было успеть на вечернюю электричку. Лиза выскочила на площадку провожать нас.
 «Слава, прости меня, – говорила, – я в четверг приеду. Обязательно приеду. Запомни: в четверг, жди!»
И мы все трое уехали домой в Междуреченск. Но Лизка в четверг так и не приехала.
По дороге домой с Вокзала я шёл изрядно подвыпивший. Впереди видел, как тётя Таня тянет на себе дядю Васю, тоже потерявшего контроль над собой.
Ну, что тут поделаешь: мы ехали со свадьбы!


                Дорога домой со свадьбы

Дорога по улице Вокзальной была ещё в 60-ых годах грунтовой. Асфальта тогда ещё и в помине не было. И общественного транспорта, конечно, тоже не было. От Вокзала в город мы всегда добирались пешком. До моего дома от Вокзала было километра два. А вдоль всей Вокзальной дороги был проложен дощатый тротуар. И я, отпускник Военно – Морского флота, шёл домой пешком по улице Вокзальной со своим чемоданчиком. Шёл на веселе, так как побывал на свадьбе у своей невесты. Только замуж она выходила не за меня, а за другого, не служившего в армии парня. У меня было грустное настроение, вперемешку с весёлым, да я, в общем-то, особо не унывал, так как был крепко подвыпивший: всё-таки был на свадьбе у своей невесты. И шёл домой, где меня ждала мама. Впереди шли мои соседи по подъезду: дядя Вася и тётя Таня. На какое – то время я потерял над собой контроль. Очнулся по середине улицы Вокзальной. Смотрю, а у меня нет в руках моего чемоданчика и нет моей бескозырке. Я догнал тётю Таню и дядю Васю.
«Тётя Таня, а где мои вещи? Вы не видели, куда я их дел?».
«В канаве смотри, ты их туда уронил, когда падал», - сказала тётя Таня и, взяв поудобнее дядю Васю, потащила его дальше. Я вернулся немного назад, смотрю, а в канаве придорожной плавают мои вещи: чемоданчик и бескозырка. Кое-как я добрался до них, берега то у канавы были глинистые, крутые. Вывозился я тогда весь в глине, но всё-таки сграбастал свои вещи и потащился дальше домой. Было темно, двенадцатый час ночи. Но было видно, как по тротуару катит велосипедист. Пригляделся -  а это мой одноклассник Вовка Окишев.
«Володька! – кричу, – разворачивай назад оглобли, сообщи мамане, что я иду!»
«Тарас, ты  ли это?!».
«Я!!!».
И, развернув свой велосипед, Володька помчался сообщать моей мамане, что я иду.
 Подхожу поближе к дому, и вижу: стоит моя мамка у подъездных дверей в белой ночной рубашке и ждёт меня.
А было уже 12 часов ночи. Разбудил Вовка маманьку мою: «Тётя Рая, Славка идёт!».
Мама сразу провела меня на кухню. Я увидел  кастрюлю, а там!.. Полная кастрюля окрошки! И я как засел за эту кастрюлю, так меня оторвать от неё было уже невозможно. 
Но ухитряюсь спросить: «Мам, а где Лилька?».
«Да, дружит где–то».
И тут раздаётся стук в дверь. Мама открывает – и  забегает Лилька: «Ура! Славка приехал! А я иду и думаю, почему это мама не спит, свет в кухне горит? Время то уже 12 часов ночи! Что случилось? Захожу, а тут Славка сидит и жрёт окрошку. Ура!».
«Не жрёт, между прочим, – говорю, - а кушает. И окрошка очень вкусная!».
И так, незаметно для себя, я всё-таки, сожрал всю кастрюлю окрошки, а это было три литра!  Вот так вот!




И снова – в армию

Незаметно пролетел мой отпуск, и вот уже надо собираться в обратную дорогу. Провожали меня все: и родные, и знакомые. Кто–то из знакомых положил мне в чемоданчик две бутылки самогона. Для моего старшего брата и для его друзей. Но одну бутылку приговорили мы с соседом по купе в поезде, чтобы скоротать время. Ехать-то надо было долго.
По приезду в свою родную часть я спрятал оставшуюся бутылку в парке и заприметил место. Прохожу КПП и докладываю: «Старший матрос Дышловой из отпуска прибыл, во время отпуска замечаний не имел!».
У меня проверили мой чемоданчик. А там никаких бутылок и ещё чего–то более непозволительного. Там были только разрешённые вещи, как–то: мыло, зубная щётка, зубной порошок, запасная тельняшка и запасные трусы.
И всё! И ничего более! Но на меня всё равно смотрели недоверчиво. Ещё раз перевернули чемоданчик. Нет! Ничего! Но на нас ведь, матросов, нет никакой надежды, мы всегда привозили какую – нибудь бяку из отпуска. Поэтому мне особо-то и не верили. Но я всё-таки успел шепнуть старшему брату, где спрятана бутылка. И он её благополучно нашёл и столь же благополучно её приговорил со своими друзьями.
На этом и закончилась моя эпопея с отпуском.


***

В последнее время я стал замечать, что все истории, происходившие в течение моей жизни, всегда были какие – то особенные, такие, которых ни у кого никогда не было. Как будто специально они собирались и накапливались в моей памяти, чтобы я их потом все записал в тетрадку.
И всё- таки удивительная эта жизнь. Интересная.
А о том, как я демобилизовался и приехал домой, я расскажу чуть пониже.




Д.М.Б.

Нас, дембелей, было двенадцать человек. Но один, двенадцатый, женился на местной девушке. Его демобилизовали чуть раньше. И пока мы готовились к Д.М.Б., он в это время гулял на своей свадьбе. И мы, оставшиеся 11 человек, стояли в строю возле КПП и слушали напутствия наших командиров. Наглаженные, начищенные, с чемоданчиками, в предвкушении великой свободы и встречи с роднёй, с друзьями, с невестами. Напутствия были разные: и хорошие и смешные. Один офицер, капитан – лейтенант по званию, сказал нам:«Ребята, никогда не женитесь. Вот я всю свою жизнь прожил холостяком и чувствую себя прекрасно. Ну а если надумаете жениться, то брейтесь всегда только вечером. Всё понятно?». «Так точно!» - рявкнули мы хором.
«Ну, тогда напра-во! На дембель шагом марш!». И мы последний раз прошли строем. Нас провожала вся наша воинская часть. Прошли через открытые ворота и нарушили строй. Обернувшись, последний раз поглядели на свою родную часть, на оставшихся друзей, на отцов – командиров и пошли на вокзал. Позади остались три года  службы. Наша родная воинская часть стала нам на три года родным домом. Шли мы в расстроенных чувствах. На электричке добрались до Калининграда, и там, на вокзале, распрощались с сопровождающим нас офицером. И уже почувствовав себя окончательно свободными, набрали разных продуктов и уселись в пассажирский поезд до Москвы. Ехали с песнями, с выпивкой!
Свобода! Домой!
Радости не было предела. Вместе с нами в одном вагоне ехали ребята с Морской Гвардии. Высокие, стройные, красивые, и как и мы, с гитарами. Шумный у нас вагон был, весёлый. Одно слово: ДМБ!
На станции в Минске половина наших друзей вышли для пересадки на другие поезда. Кто на Украину, кто в Белоруссию, кто в Россию, кто куда. Оставшиеся доехали до Москвы. И там, распрощавшись с остальными, до Новокузнецка я поехал уже один. Из Сибири никого больше не было. Дорога домой мне показалась очень долгой. Приехав в свой родной Междуреченск, я с вокзала пешком пошёл домой. Транспорта тогда ни какого не было Было уже около 12-ти часов ночи. Подхожу к своему родному дому, к своим дверям. Звоню, стучусь, но никто не открывает. Дома никого не было. И где кто – я не знал. И стал я ждать в подъезде.
В бушлате, в бескозырке, в ботиночках. Был конец ноября, было холодно, и я замёрз.
Не помню, сколько я стоял. Может час, может больше, может меньше. И вдруг открывается подъездная дверь и заходит моя младшая сестрёнка Лиля. Обрадовалась, обнимает, смеётся:«Славка приехал, Ура! Ты давно здесь стоишь?»
«Давно. Замёрз уже совсем, пошли в дом. А где Мама? А где Шурка? (наш старший брат)».
«Шурка женился, – говорит Лиля, – и живёт у Люси, у её родителей. На улице Чехова -2. Возле кинотеатра Кузбасс. Я сейчас только от них».
«А где мама?»
«А мама в больнице в Новокузнецке. Ей плохо было, делали операцию».
Дома покушать было совсем нечего. И мы с Лилей, взяв в кладовке стоящую в запасе и покрытую пылью бутылку водки, пошли на улицу Чехова-2. Пришли около двух часов ночи, пешком через весь город. Открыл нам дверь Люсин папа, дядя Вася: «Лиля, почему ты вернулась? Что случилось?»
«А вот почему!»
  И тут из - за дверей выхожу я,  и  дядя Вася увидел меня:
«О-о-о! Славка приехал! Ну проходи, садись, рассказывай».
И уселись мы за стол и проговорили до утра. А потом, через пару дней, поехали мы к маме в больницу, в Новокузнецк.
А вскоре маму выписали из больницы и она приехала домой. И мы опять были все вместе. А для меня началась новая жизнь: учёба, работа, учёба, работа. И окунулся я в жизнь с головой.
Встретился я и с Лизой. Она была уже в разводе, развод у них получился  из – за меня. Но отношения у меня с ней не наладились. Было уже поздно.
А встретились мы потом с Елизаветой уже через 18 лет.
Я тогда работал машинистом электровоза в поездах. И вот, как – то однажды, сдал я электровоз в Новокузнецком локомотивном депо, и нас с помощником отправили домой пассажиром. Сидели мы с ним на перилах железной оградке возле вокзала, ожидая электричку, и ели вкусные, ароматные беляши. Ели с аппетитом, причмокивая, так как мы были голодные, с работы, всё- таки.
Мимо нас проходило множество народу и многие на нас обращали внимание, так как мы очень аппетитно жевали свои беляши. Вот и эта троица женщин обратила на нас внимание. И одна из них  сказала: «Люди где – то беляши берут, тут идёшь голодная».
И вдруг, увидев меня, остановилась: «Слава, это ты, что ли? Сколько лет, сколько зим! Как ты изменился.
В железнодорожной форме, с работы, что – ли?»
Это была Лиза. Такая же миловидная, такие же движения, такие же смешливые глаза, только пополнела немного.
«А что ты тут делаешь? Как живёшь?»
«Да вот домой еду, с работы. А ты как?»
«А я еду на дачу. Муж уже там».
«Так ты опять замужем?»
«Да, третий или четвёртый раз»,  - и засмеялась.
«Надо же, запуталась в мужиках», - и оба мы захохотали. Поглядели мы с ней друг на друга последний раз и с тоской, и с горечью, и с любопытством, и разъехались.
 Она на дачу к мужу, а я домой, где меня ждала супруга и маленький  сын.




Покушения

Покушения на мою драгоценную жизнь были разные: и лёгкие бытовые, и смешные, и трагические. А бывало, и совсем неприятные. Но все они заканчивались, слава Богу, благополучно.
Итак, я решил вспомнить несколько случаев. О первом случае, когда меня чуть было не сожрал медведь, но испугался моей физиономии и дал дёру вниз, я уже писал. 
О другом случае, когда я чуть было не утонул в реке Томь, я тоже писал и даже рассказывал друзьям.
А вот про третий случай, когда меня, 16-летнего пацана, избивала толпа невоспитанных деревенских парней, из–за девушки, в посёлке Нахаловка, (согласитесь: название говорит само за себя), я не писал, и не рассказывал никому.
Неприятная история. Все эти парни в течении жизни плохо кончили. Мало, кто из них выбился в люди. В основном их всех сгубила пьянка и разные пьяные истории. В одной из таких историй, пьяного парня из этой компании. задавил, даже, бульдозер. Это ужасно вспоминать, но это было именно так. Да и пользы от этих вечно полупьяных парней не было ни кому: ни людям, ни земле благословенной нашей.
А начну я свои воспоминания о покушениях на мою жизнь, про то, как в меня стреляли. Было всего два таких интересных  случая:
Первый случай произошёл, когда я служил на Балтийском флоте. Мы, с моим лучшим другом Петей Рудецким, были в боевом охранении. То  есть, охраняли район учений. А район этот проходил недалеко от берега Балтийского моря. И наш маршрут с Петей проходил прямо по самому берегу. И наша задача была: не допустить в район учений людей и всякую бродячую живность.
Но посторонних никого не было. И скотина тоже не бродила. И нам было скучно. Раньше, бывало, в этих местах,  мы девок голых с парнями, ловили, вот было весёлое развлечение! А нынче никого,  хоть убей.
Был полдень, стояла сильная жара и мы с Петей от жары совсем раскисли. Наша Военно – морская форма прилипла к телу, автоматы были тяжёлые, песок горячий, от моря, почти, не было ни какой прохлады.
Вдоль берега стояли многочисленные песчаные барханы или «дюны», как их ещё называют. Проходя мимо одного такого высокого бархана, мы с Петей решили взобраться на него, чтобы осмотреть местность. И полезли на верх. Но по песчаной горе подниматься сложно, шаг сделаешь, на два шага сползаешь вниз по песку. Но мы с Петей были молодыми, упорными и, всё – же, лезли на верх, что было сил. Но вот кажется, вершина рядом, последние усилия и… началась стрельба. Пули свистели прямо над головой, над нашими бескозырками, и мы уткнулись носом в песок. Если бы мы подняли головы, то пули прилетели бы точно в лоб.
И нам стало всё ясно: начались учения. Мы с Петей сползли с бархана вниз и поклялись никогда, никому об этом не рассказывать. Иначе нам попадёт от начальства. Мало того, что отвлеклись от маршрута, так ещё и подставились под пули.
Второй случай со стрельбой произошёл, когда я уже работал машинистом электровоза. Следовал я однажды ночью с грузовым поездом по железнодорожному мосту через реку Томь.  На берегу реки горел костёр, такие костры, обычно, разводят рыбаки. И вдруг, со стороны костра грохнул выстрел. И градом застучала дробь по корпусу электровоза. хорошо, что не попала в кабину.
А были случаи в моей железнодорожной практике, когда кидались камнями по электровозу, стараясь попасть в кабину, особенно ночью. Один раз кинули тяжёлый металлический противоугон и он влетел в кабину, в открытое окно и упал на пол. Чудом нас никого не задел.
Однажды, когда я проезжал под виадуком с грузовым поездом, на меня сбросили с верху, с моста кусок арматуры. Там стояла группа молодых парней и с интересом наблюдала, что произойдёт после этого. И арматурина попала прямо по лобовому стеклу. И стекло покрылось мелкой сеточкой трещин.
В другой раз бросили кусок асфальта, с этого – же  виадука, и он тоже попал в лобовое стекло и стекло тоже покрылось мелкими трещинками. Стекло было крепкое, закалённое – «Триплекс!»
Однажды, купаясь в море, я чуть было не утонул, потому что свело судорогой правую ногу. Я никак не мог подплыть к берегу, волны толкали меня назад в море. Моей силы из – за ноги не хватало преодолеть силу волн. Но я собрал всё – же свои последние силёнки и выполз на берег. Мышца на ноге жутко болела, и вспомнил я, что надо иголкой проткнуть судорожную мышцу и тогда судорога пройдёт. Но иголке нет, а в прибрежном песке я нашёл осколок бутылочного стекла. И со всего размаху саданул им в больную мышцу. Судорога не сразу, но прошла. Зато крови из меня вытекло,  как из коровы.
Когда я жил и работал на станции Северобайкальск, у меня там тоже был один неприятный случай. Однажды вечером я шёл на работу в ночную смену по двору соседнего дома. У одного из подъездов стояла группа пьяных парней. Они громко разговаривали, нецензурная брань, ругань. И когда я проходил недалеко от них, из этой толпы вылетел здоровенный камень и грохнулся прямо у моих ног. И толпа замолчала и во все глаза смотрела на меня. Ожидала, по видимому, мою реакцию. Надеялись, я так понял, что попали  в голову.
 Из окна этого подъезда выглядывал знакомый машинист с нашего депо. Я ему крикнул: «Николай, позвони в милицию!». Николай всё понял. И толпа моментально разбежалась. Вот такой неприятный случай произошёл со мной в Северобайкальске. До сих пор на душе противно.
Подобный случай произошёл со мной на железнодорожном  вокзале в городе Улан – Удэ, столице Бурятии, где волею судеб я оказался в 1993 году. Ожидал я там пассажирский поезд в сторону Новокузнецка. Ожидал долго, всю ночь, почти 12 часов. Публика на вокзале была не самая лучшая. Бомжи, бродяги, алкаши – грязные, немытые, вшивые. Приходилось терпеть такое соседство. И вот под утро, проходя по перрону в сторону открывшегося буфета, надеясь, хоть чем нибудь перекусить, я увидел за углом здания вокзала, толпу пьяных бурят. И из этой толпы вылетела пустая водочная бутылка, целясь в мою голову. Я уклонился и бутылка упала возле меня и разбилась об асфальт вдребезги. Я сделал вид, что ни чего не случилось и спокойно пошёл дальше в сторону буфета. А что я мог сделать? Милиции на вокзале не было и весь вокзал был отдан в распоряжение негодяев. Вот такая ещё одна неприятная история со мной произошла.
Когда-то, 18-летним пацаном, я работал в бригаде монтажников в строительном управлении. После школы не смог поступить в техникум и пошёл работать, чтобы не было пустого времени до армии.
И вот посылает меня бригадир, дядя Коля Жулидов, на выгрузку бетонных блоков. Блоки эти выгружали с железнодорожной платформы на землю. И моя задача была – отцеплять эти блоки от автокрана уже на земле. Автокран брал с платформы сразу по четыре блока и поворачивался ко мне. Но в один прекрасный момент, этот кран, повернувшись в мою сторону, чтобы опустить блоки, начал  падать, и блоки полетели прямо на меня, я увернулся, но один блок со всего размаху ударил меня по коленке левой ноги. И я на какое – то время от боли потерял сознание. Но потом очнулся, с неделю похромал и всё прошло.
А с этой левой коленкой у меня ещё раньше произошла история, когда я малолетним пацаном прыгал с крыши двухэтажного сарая, так называемого сеновала. Все пацаны прыгали в снег и я тоже с ними. И вот прыгнул я как – то в сугроб снега, а под сугробом был пенёк. И я левой коленкой ударился прямо об край этого пенька. Крики мои от боли были слышны далеко за пределами нашего двора. Домой меня довела моя младшая сестрёнка Лиля.  Привела к Маме. Мама поохала, поохала, наложила какие–то примочки на коленку и заодно дала подзатыльник, чтобы я не лазил по крышам.
А когда я летел с кедры, куда лазил за шишками, то опять ударился левой коленкой об сушину, которая торчала из подо мха. И сухой веточкой этой сушины ещё и проколол коленку. А заодно проколол и ладонь левой руки. Тоже сухой веткой. Но я тогда был молодым и на мне всё быстро заживало.


Зигзаги первой любви

Много слов было сказано о любви. И стихами, и песнями, и прозой. Высокими и прекрасными словами.
Но когда влюбился мой друг – это было что–то невообразимое. Ах, как он её любил! Он дышать на неё не мог. Он стеснялся с ней рядом стоять. Он не мог на неё наглядеться, на её такую милую фигурку, на её лицо, на её глаза, на её чудесную воздушную причёску.  Она затмила ему весь белый свет.
А когда он случайно увидел в разрезе её платья, как блеснул белизной её лифчик, он задохнулся от счастья и разразился тирадой стихов о такой высокой, но такой безответной любви. Он ночами не спал и сочинял свои стихи о своей любимой. А в глазах его светился белый цвет её лифчика.
 Но  когда он увидел, совершенно случайно, как из-под её халатика просияла нежной кожей светлая ножка, и опять же, совершенно случайно, увидел, как сверкнули белизной её трусики, когда она поправляла туфельку, он чуть не помер, бедолага.  Его парализовало. Окончательно и бесповоротно. Когда он отдышался, то разразился не просто стихами, он написал поэму о женской красоте.
И вот прошло время. Он уехал учиться, потом призвали его в армию. Потом работа, семья, дети.
И вот, через много лет, когда он уже будучи пожилым человеком, приехал погостить к своей родне на родину, и там увидел её в  компании своей родни, он был потрясён!
О, Боже! Неужели это она? Она была полная и неповоротливая, совершенно другое лицо. Она была мать семейства, строгая и непререкаемая.
Где же та милая девушка? Где же она, прекрасная и невинная, с голубыми и чудными глазами, с лёгкой  улыбкой, с воздушной причёской и с фигуркой, облачённой в нежное платье?
«Ну, нет, – сказал он, – моя жена прекраснее и я не за что не променяю её на эту тётку!».
На этом и закончилась его первая любовь.


Как я охранял гроб

Однажды, когда я уже будучи на пенсии, начал подсчитывать свои доходы и расходы, понял: на пенсию мне не прожить. Как не крути. Надо искать работу. Посильную. И нашёл. Сторожем на одном из предприятий города. А если конкретно, то в столярный цех. Вот и дожил я до подобного своего состояния. Всю жизнь, то есть, почти 40 лет, я проработал на своё любимое государство, патриотом которого до сих пор являюсь, 3 года защищал его на военной службе от нападения врагов, а достойную пенсию себе так и не заслужил.
А сторожить в столярном цехе, вообще – то, нечего было: разные доски, бруски да палки лежали, валялись и стояли кучами и штабелями.
Наш цех был окружён другими предприятиями. Сзади за стенкой был цех какого – то мелкого заводика, а рядом, слева через двор, стоял гаражный бокс. Там находилась разная техника: и тракторишки мелкие, и грузовые автомобили, и автобусы служебные, которые по утрам развозили работяг по объектам работы.
Цех мой столярный закрывался изнутри на ключи, которые висели на гвоздике у окна, возле столика. Там  же висели и ключи от гаражного бокса.  Сторожка моя была просторная. Холодильник, чайник, лежанка, стол, электроплитка – всё, как у людей. Отопление шло по трубам от соседней котельной. Трубы были большого диаметра, прикреплённые к стенам и шли по периметру цеха. Так что в сторожке было тепло.
 Собака и кошка жили рядом со мной - а как  же без них.
 Под трубами была и моя лежанка. А на столе стояли чайник и радио, что бы мне было не скучно, ну и, конечно, старые газеты.
Так что сторожить и дремать, мне было вполне комфортно.
Но когда я пришёл в первую ночь сторожить, я, вдруг, увидел лежащий на трубах отопления, грубо сколоченный, закрытый крышкой «ГРОБ!» Сердце моё немного ёкнуло. «Что это такое?» - спросил я у своего сменщика и у одного из столяров.
«Ах, это! Да это у нас мужик тут один помер недавно, так мы ему и сколотили этот гроб. Но баба его не взяла, сказала, что грубо сделанный. И взяла цивильный, в какой – то фирме»
«Так, выбросьте его» - сказал я.
«А зачем? Вдруг, кому – нибудь пригодится»
В первую – же ночь дежурства, я старался не обращать внимания на этот гроб. И почти что уже привык. Попил чаю, покурил, походил по цеху, опять попил чаю, посидел, покурил. Ах, да, забыл почитать старые газеты. Почитал. Опять попил чаю, покурил, посидел, походил, проверил все замки на дверях и решил подремать на лежанке, хоть, и не положено. Но сторож я всё - таки, или нет? Ну, служба у меня такая. И я лёг подремать. На улице была ночь. В сторожке горел ночник. Тишина. И я, задремав, вдруг, услышал треск.  Открыл глаза, прислушался: треск!
И я со страху  окаменел, боялся шевельнуться. Треск! – ещё и ещё раз!
Преодолев страх, поднялся, поглядел по сторонам, но всё было нормально. И, вдруг, над головой Треск! Я поднял голову: ну, точно – гроб трещал! И гроб, видимо поняв, что я на него смотрю, и больше его не боюсь, ещё раз усердно треснул и затих до утра. А я до утра сидел, ни жив, ни мёртв.
Утром, как только рассвело, я убрался в сторожке, вышел на улицу, подмёл от снега тропинку и стал дожидаться сменщика. Сменщик надо мной долго смеялся.
«Да брось ты. – говорил, – он же на горячих трубах  лежит.  Вот и сохнут доски, потому и трещат»
«А почему он трещит, когда я сплю?»
«Да это тебе так кажется». Но я ему не поверил.
На вторую ночь повторилось то  же самое. Но на третью ночь я уже не выдержал: открыл гаражный бокс, снял гроб и бросил его в первый же служебный автобус. Потом гараж закрыл, ключи повесил на гвоздик и лёг спать со спокойной совестью, так как охранять было уже больше нечего, кроме гроба. А его я закинул в автобус. Утром убрался в сторожке, подмёл на улице тропинку от снега, дождался сменщика и пошёл домой. Но за спиной услышал крики и маты мужицкие. Оглянулся: все мужики стояли возле автобуса служебного и никто не хотел в него заходить. И все орали: «Что это такое! Откуда он взялся!»
 Но я то знал, что это такое и откуда он взялся. И, сам себе, улыбаясь, пошёл домой.



        Сало для мышей

У моего соседа по гаражу всякая живность водится в гараже. То птички к нему залетают и устраиваются на ночёвку, то мыши заведутся, то тараканы приползут, то моль прилетит.
 А однажды в замочной скважине его гаражных ворот устроили себе гнездо осы. Представляете: ОСЫ!
И это при том, что ни у кого в гаражах ничего подобного не было! А у него – полный набор всякой живности.
 Возмущению Володьки не было предела. Боролся он с квартирантами как мог, разными способами. С переменным успехом.  Только он их всех выведет, как они снова у него заводятся.
Однажды Володька купил красивую мышеловку, прицепил кусок сала и стал ждать. Но сало никто не трогал. То есть, мыши в гараже были, но сало в мышеловке не трогали. Не нравилось им сало, что ли.  Нам сало нравилось, мы им закусывали, а мышам не нравилось.  Удивительно!
 Надо  же, какие разборчивые мыши пошли  нынче!
 Даже синичка, которая всё время крутилась возле гаража, и та оценила сало. Хотела стащить она его с мышеловки, но не тут–то было, мышеловка сработала и прищемила клюв бедной синичке. Володька взял её в руки и опустил клюв в рюмку с
 водкой, для дезинфекции, и отпустил синичку.
И тогда мы с Вовкой решили сменить сало. Приехали в магазин и спрашиваем продавщицу: «А сало у вас в продаже имеется?»
«Имеется».
«А мыши его жрать будут?».
Продавщица онемела, но Володька ей пояснил:«Понимаете, мыши у меня в гараже завелись, нужно сало им в мышеловку свежее, запашистое. А другое сало они не едят».
«Надо же, какие у вас разборчивые мыши, – говорит продавщица. - А  вообще-то, мы сало для людей продаём, а не для мышей. Ну, а если люди его будут кушать, то мыши - тем  более».
«Не скажите, – говорит Володька, – мы вот с соседом сало едим, а мыши не хотят. Значит, им сало надо другое».
«Так вы сало под водочку?»
«Ну да, а как же ещё?»
«Ну, так и мышам налейте, тогда они и будут сало кушать.
А то - не едят, не едят! Не умеете обращаться с мышами».
На том и порешили. Приехали мы с Вовкой в гараж, нарезали сало, налили водочки себе и мышам. Выпили, салом закусили и пошли по домам. Но мышам оставили кусок сала в мышеловке. И рядом рюмку водки поставили.
Наутро приходим: ни водки, ни сала. И мышеловка не сработанная. Вот сволочи, хоть бы спасибо накакали!
Так мыши в Володькином гараже и остались жить. И почему – то не уходят. Наверное, ждут, когда им хозяин ещё сало с водочкой оставит.


               
Михалыч

После охраны столярного цеха, где я охранял гроб, меня перевели охранять цех на станции технического обслуживания автомобилей, где ремонтировали автомобили и грузовые и легковые.
Цех был большой, работников было много. Постоянный шум станков и грохот металла означал рабочий процесс. В этом цехе находился ещё и покрасочный цех. А начальником всего этого хозяйства, а вернее, хозяином СТО, был Виктор Михайлович, фамилию, к сожалению, не помню. Мужик среднего роста, крепыш, особой коренастой стати, про таких говорят: крепкий и могучий, как пенёк, да не в обиду будет сказано. И собака у него была под стать ему: такая – же крепкая, мощная, с широкой  грудью и с сильными лапами. И звали её: «Кардан»!
А ещё у Михалыча было два сына. Ребята были работяги. Молчаливые, спокойные, знающие своё дело.
 Молодцы!
Виктор Михалыч крепко держал цех в своих сильных руках, никому спуску не давал в работе. Да и сам работал, как чёрт. Покрикивал на слесарей, на мастеров, да и на нас, сторожей, тоже. И в зарплате мужиков не обижал, иногда даже доплачивал со своего кармана. В свой цех собирал самых сильных и опытных слесарей по автоделу и учеников к ним подбирал толковых ребят.
В общем, хорошая команда у него собралась. И ремонт автомобилей в СТО у Михалыча ценился и на предприятиях, и у частников. Вся блатата городская тоже к нему рвалась ремонтировать свои автомобили. Да и начальство городское не прочь было заглянуть к Михалычу.
Был у него один знакомый, какой-то большой городской начальник, или, может, крутой блатной, точно не скажу.  Но что морда у него была наглючая – это я точно скажу.
Приезжал он в цех в любое время дня и ночи, когда ему  вздумается. И всегда с разными блондинками. Одно время он повадился приезжать на своей крутой тачки по ночам, особенно когда я, будучи сторожем цеха, был на дежурстве. Приезжал он обычно около 2-ух часов ночи, когда я уже дремал. И, видя моё недовольство, он заезжал в цех, чтобы оставить свою машину на очередной ремонт, с извинительным выражением лица. Но однажды, его извинительное выражение лица переросло мои наилучшие ожидания. Не успел я открыть дверь, как в образовавшуюся щель просунулись две руки, и в каждой  руке было по бутылке импортного пива. Вот так я приручил господина начальника, или как его там, крутого блатного,  уважать, хоть немного, сторожей!
Но вот, по своему состоянию здоровья, я уволился.
После моего увольнения ушёл в отпуск и Михалыч. И через некоторое время узнаю: умер Михалыч.
Такой крепкий и сильный мужик, ему, казалось, сносу не будет. Но у него оказалось слабое сердечко. Совсем слабое. Не выдержало оно бешеных нагрузок современной жизни и остановилось. Помянул я Михалыча в своём гараже доброй бутылкой водки.
Настоящий мужик был, Михалыч.
Царствие ему Небесное!



***
Когда я снова читаю свои истории и воспоминания, чтобы исправить некоторые ошибки, я вновь и вновь переживаю свои встречи с близкими мне людьми и друзьями. Будто они опять со мной, рядом. И будто они все живые и здоровые. И мы все вместе опять живём и радуемся друг другу. И опять я вижу их родные лица, глаза.
И я надеюсь, что оставил память своим внукам – правнукам о своих родных, о друзьях, о себе. Прочитают они истории мои и воспоминания, и скажут: «Надо же, какой интересный дед у нас был и какую интересную и прекрасную жизнь он прожил. И какие удивительные истории с ним происходили!»
И я в душе надеюсь, что это будет именно так.
И ещё я хочу сказать: берегите сердце! Это очень нежное создание природы. Ему и так достаётся в полной мере от ежедневной тяжёлой работы, а мы ещё нагружаем его своими нервами, эмоциями, своими переживаниями, бессонными ночами и неправильным образом жизни.
Я и сам понял эти слова слишком поздно.            
Берегите Сердце!





Некоторые приключения моего сына
Александра на военной службе

Мой сын, Александр, служил в Воздушно – десантных войсках в роте десантного обеспечения водителем грузового военного автомобиля «Урал». Он, хоть, и был водителем, но 30 прыжков с парашютом у него всё – же имеются за спиной. Я навещал его на службе, знакомился с его друзьями, с командирами. А дома, после демобилизации, он мне иногда рассказывал о приключениях, которые происходили с ним на военной службе. Вот некоторые из них.


            История первая

Воздушно – десантная бригада, в которой служил мой сын Саша, находилась какое – то время в Забайкальском военном округе. В начале 1993 года их бригаду перебросили в Улан – Удэнский гарнизон, который находился километрах в 50-ти от города Улан – Удэ, столице Бурятии. В этом гарнизоне уже было несколько воинских частей различного назначения. Вот к ним и добавили десантную бригаду, в которой служил мой сын Александр.
Переезжали они из города Чита в город Улан – Удэ несколькими эшелонами, в которых перевозили не только военную технику, но и весь личный состав бригады. Десантники, почувствовав в пути следования некоторую свободу, немного расслабились, а при недостаточном контроле со стороны командиров, расслабились настолько, что некоторые из них позволили себе в пути следования спиртные напитки и поэтому немного и похулиганили. И всё это, в конце – концов, надоело полковнику, командиру десантной бригады. И на одной из станций, где происходила смена локомотивов, полковник высадил всю бригаду и выстроил её прямо на железнодорожных путях станции, перекрыв тем самым всякое движение поездов, а заодно и движение автомобилей на пробегающей рядом автодороге. И будучи сам не вполне
трезвым, полковник громким голосом и отборной руганью начал воспитывать своих подчинённых или, как десантники тогда говорили, делать накачку. Воспитывал он громко и долго. Так долго, что у железнодорожников не выдержали нервы: потому что это стало более невыносимым. Поезда - то стоят! Срываются все графики движения поездов!
Полковник не обращал ни какого внимания на призывы по парковой связи дежурной по станции. И тогда прибежал сам начальник станции и не менее грозно стал орать на полковника, что бы тот освободил станцию, наконец – то!
Но полковник, разьярясь ещё более, выхватил свой пистолет и размахивая им, заорал: «Я подчиняюсь только министру обороны! Все вопросы к нему! Иди, жалуйся! Прочь отсюда!»
Но, в конце – концов, полковник угомонился и начал посадку своей воздушно – десантной бригады в вагоны. И то после того, как машинист несколько раз дёрнул свой состав и неистово загудел.


  История вторая

Второй эпизод армейских приключений моего сына случился уже в городе Улан – Удэ, столице Бурятии.
Я уже рассказывал, что мой сын, Александр, служил в армии водителем грузового автомобиля «Урал».  И послал его как–то командир в город Улан – Удэ по хозяйственным делам. С ним назначил старшим прапорщика. То есть, прапорщик был ответственным за порученное дело.
Прапорщик взял с собой бутылку водки, и пока они ехали до города, он хорошенько выпил этой водочки и крепко опьянел. А в городе решил сам порулить. И потребовал от водителя руля. Но мой сын его не подпускал к рулю.
Началась борьба за управление автомобилем. Машина завиляла по дороге влево – вправо. Прапорщик не хотел сдаваться и всё хватался за руль. И это виляние автомобиля заметили сотрудники ГАИ, и рванули за ними в погоню.
Но прапорщик этого не видел. А увидел он по пути пельменную. И потребовал от водителя остановиться и ждать его дальнейших указаний, пока он не поест пельменей и не тяпнет ещё сто грамм. И прапорщик ушёл.
Но тут  же в кабину залетели сотрудники ГАИ, отстранили Сашу от управления автомобилем и угнали «Урал» на штрафную автостоянку, что находилась возле здания ГАИ.
А сам Александр прибыл в свою воинскую часть без своей машины и без прапорщика, и доложил командиру роты. Ротный рассвирепел: «Ты что!  – заорал он.  – Как хочешь, ищи своего прапорщика, но чтобы автомобиль стоял  на своём месте!»
Прапорщик явился сам, немного протрезвевший и изрядно напуганный содеянным. Так как гнева товарища полковника, командира бригады, боялись все, а прапорщик тем более.
И поехал мой сын Саша и его прапорщик в ГАИ. Зашли к дежурному по управлению.
А дежурный им сказал, что сегодня выходной, начальства никого нет, а сам он не имеет права что-то сделать. Так что, приходите завтра.
Вышли Саша с прапорщиком на улицу, почесать затылки и подумать, что делать дальше.
На штрафстоянке было несколько автомобилей и там  же стоял их родной военный «Урал». На территории никого не было, дежурный милиционер сидел в здании. 
Саша с прапорщиком переглянулись и рванули к своему «Уралу».  В кабине сидели трое пятнадцатисуточников и курили.
Недолго думая, ребята их выкинули из кабины, завели свой «Урал» и, рванув с места, сломали шлагбаум, который ограждал штрафстоянку,  да и были таковы.
 Дежурный по ГАИ, выскочив из управления, только что и делал, что размахивал руками и орал благим матом.
А военный автомобиль «Урал» вскоре стоял в родном боксе.






История третья

Третий случай произошёл с моим сыном и его друзьями, когда послали их командиры на трёх большегрузных автомобилях за мясом для военных в далёкий таёжный животноводческий колхоз, что находился далеко в тайге и недалеко от китайской границе. Дело было холодной зимой. Ехать надо было долго, трое суток, по трудным таёжным дорогам, по замёрзшим рекам, по зимникам. Но автомобили были высокой проходимости.
Впереди шёл автомобиль «Урал», на котором был водителем мой сын и следом за ним два «Камаза». Мой сын Саша не мог нахвастаться своим «Уралом»: и двигатель – то у него дизельный и усиленная подвеска и много – много лошадиных сил, и есть пониженная скорость для прохождения особо трудных участков, и кабина – то у него тёплая, а вместо бампера  приварен швеллер – это для того, чтобы сбивать некоторые деревья в тайге, если они будут мешать движению машины. В общем, не машина, а чудо – техники!
Добрались ребята до этого колхоза без приключений. И прожили там целых две недели. Ждали, пока колхозники забьют скот и загрузят его в кузова машин. Старшим в этом отряде был офицер, старший лейтенант. С ними была ещё женщина – военный экспедитор. Две недели в этом колхозе пролетели быстро. Солдаты за это время перезнакомились с местной молодёжью, а с местными девчатами чуть было не переженились. Об этом мне рассказывал мой сын Саша, тоже влюбившийся в одну из местных красавиц.
Но вот настало время отправляться в обратный путь. Кузова автомобилей были нагружены доверху замороженными свиными и говяжьими тушами. Дорога предстояла такая – же длинная и тяжёлая. По таёжным дорогам, по замёрзшим рекам, по зимникам.
Впереди колонны ехал на своём замечательном «Урале» мой сын Саша, за ним шли «Камазы». С Сашей в кабине сидела женщина – экспедитор и лейтенант. И вот на второй день пути, проезжая через таёжную замёрзшую речку Шилка, Сашин «Урал» провалился под лёд. Благо, речка была неглубокая. Но ледяной воды хватило, чтобы залить двигатель и наплескаться в кабину. Женщина – экспедитор в кабине у Саши заверещала диким голосом. Саша попытался сдать назад, чтобы выехать с этой полыньи, но бесполезно. Двигатель заглох. Из задних машин выскочили водители и мощными тросами, зацепив Сашин «Урал» сзади, своими «Камазовскими» усилиями выдернули грузовик из полыньи. Осмотрели «Урал». С ним было всё в порядке. Но двигатель был покрыт тонкой коркой льда. Заводить не рискнули. Тогда, не долго думая, налили в ведро солярки, подожгли её и поставили под двигатель. Лёд растаял, попытались завести и, о чудо! Двигатель завёлся и прекрасно заработал! И дальнейший их путь прошёл без приключений.
В город Улан – Удэ прибыли они ночью, часов в двенадцать. Лейтенант пригласил их всех к себе домой  помыться, поужинать. К утру, они думали, будут уже на месте, в своём гарнизоне. Поужинав и отдохнув, они вышли на улицу покурить и отправляться в дальнейший путь. Но не тут- то было! Сашиного «Урала» не было! То есть, «КамАЗы» стояли на месте, а «Урала» не было!
Не было «Урала», доверху гружённого замороженными тушами! Удивлению солдат не было предела. Прыгнув на свои «КамАЗы», водители рванули по ночному городу в поисках пропавшего «Урала». И, опять о, чудо! Нашли его за городом в придорожной канаве. В кабине ни кого не было. Видать, ворюги не смогли выехать из канавы и сбежали. И опять водители общими усилиями, зацепив «Урал» сзади мощными тросами, выдернули бедолагу «Урала» из канавы общими «КамАЗовскими» усилиями. И потом спокойно поехали в свой родной гарнизон. Утром они были на месте, поставили машины в боксы и, совершенно обессиленные, упали  спать. Но на этом злоключения моего сына не закончились: не успев уснуть, как следует, он сквозь сон услышал чей – то крик и почувствовал, что его кто – то трясёт за грудки изо всей дури. Открыл глаза, а это был командир бригады, полковник! Он тряс Сашу за грудки и орал:
 «Где «Урал» просрал! Где, говорю, «Урал» просрал! Доложить!»
«Да Вы что, товарищ полковник? В боксе он стоит, вместе с мясом. Всё нормально» .
«В боксе!? Как в боксе? Почему не доложили!»
И, бросив Сашу, побежал в бокс. И успокоился, убедившись, что всё в порядке.
На этом и заканчиваю приключения моего сына на военной службе. Остальное время службы проходило у моего сына, как и у всех десантников, спокойно, если можно так сказать: учения, в которые входили прыжки с парашютом и работа на военной технике и все остальные случаи, что были связанные с этими учениями. И, конечно же, обыкновенные армейские будни.  И, наконец–то, демобилизация!
А приехал он домой, на демобилизацию, 15 декабря 1993 года, чему мы были очень рады.



Жил интересный парень

Жил интересный парень. Он очень хотел занять достойное место в жизни.  Жить, согласно уму своему и сердцу. Он хотел быть сильным и умным,  он хотел  быть мудрым и нужным для всех,  он хотел показать всем людям, что он тоже что – то значит в этой жизни. Что он не из последних, и что он человек с большой буквы. Ему всё было интересно. И он старался, он рвался вперёд. Иногда ему удавалось вырваться вперёд, иногда нет. Обжигался он о чёрствость чужих душ и подлость людскую .И о равнодушие людей. И это происходило всё чаще и чаще. Но ему всё ещё казалось, что он силён и что он сможет всё преодолеть: и непонимание людское, и другие барьеры. Но люди, окружающие его, оказались хитрее, умнее, подлее и жёстче. И не смог он, с остатками детской наивности, преодолеть всю мерзость и подлость этого мира. И стал глушить он свою невостребованность водкой. И доглушился. В те дни, когда у него светлела голова, он звонил мне, иногда приходил ко мне домой, и плакался:
 «Ох, Папа, как мне на душе хреново, если бы ты знал!».
А я знал, что не всякое сердце выдержит холодность и непонимание друзей и начальства по работе, холодность и непонимание родни,  измена и уход первой жены с сыном, измена и уход второй жены с сыном.
Он делал много ошибок, исправлял их и снова делал. И не понимал он многое из того, что делал и поэтому психовал. Но он снова и снова делал ошибки и опять исправлял их. Он прикрывал свои обиды грубостью и наглостью. И от этого ему ещё хуже становилось на душе. И, в конце – концов, он стал не сдержанным в поведение и в разговорах. Да и предательство мамы сильно повлияло на его поведение. Она использовала его в своём предательстве и подставляла его.
 Немного позже он понял всё это, осознал и ему было стыдно перед своим отцом, то есть, передо мной. И от этого он ещё сильнее переживал. И всё это оставляло у него след на сердце. Он слишком близко всё воспринимал, он слишком бурно реагировал на всякую несправедливость. А эти жестокие драки, с ножами и молотками, где приходилось доказывать своё человеческое «Я!», а эта милиция, которая избила его только за то, что он посмел возразить! Ну, какое же это сердце выдержит!
А ему хотелось, лишь, любви человеческой, любви родительской. Ему хотелось, чтобы у него была семья, как когда то в его счастливом детстве, чтобы мама и папа были как и прежде вместе и чтобы любили друг друга, как когда то. Но мы не поняли его, мы не как не хотели понять его. Мы замкнулись в своих обидах и в своих взаимных претензиях. Я ему часто говорил: «Саша, сынок, возьми себя в руки, не опускайся, найди достойную работу, найди достойную и нормальную женщину и живи себе тихо, смирно и спокойно».
«Не могу, Папа,  найти достойную работу, не могу, Папа, найти себе нормальную женщину. Не люблю я больше никого. Я уже два раза обжёгся, больше не хочу!».
И он опять уходил в своё одиночество и оно мучило его. Да ещё какие – то тёмные личности возле него стали крутиться. Не мог я их отогнать, Саша не подпускал меня к себе слишком близко. Я чувствовал свою вину, я очень сильно виноват перед ним. Виноват в том, что не сблизился с ним, как хотелось – бы, не приблизил его к себе, не увлёк его чем либо. Его неуживчивость, его непримиримый характер, его грубость и не сдержанность в словах не позволяла мне сделать это. А я не проявлял должной настойчивости и должной отцовской любви.
И мне очень хочется сказать ему: «Прости меня,  Сынок, прости, ради Бога. Я не смог найти тропинку  к твоей душе  и к твоему сердцу. Прости и за то, что оставил тебя одного в твоём горе, в твоём одиночестве. Не понял я тебя тогда, Саша. Не смог я одолеть своё непонимание. Может быть, на том свете найдётся твоей душе успокоение. И я плачу и ещё раз прошу прощение. И молю Бога за тебя и за покой твоей души. Я понимаю, что я виноват перед тобой и не знаю, как искупить свою вину. И никак не могу успокоить своё Сердце.  И вот итог всей моей жизни: смерть моего сына.
Неожиданная, ранняя. Остановилось Сердце.



Ода жизни и смерти
(В память о моём сыне Александре)

Стоит человек во дворе, опустив голову, и думает, будто молится. А дождик поливает его седеющие волосы. И рождаются мысли о жизни и смерти, о смысле бытия и о рождении, о любви и счастье.
А мимо проходит беременная женщина и улыбается. Значит, зарождается новая жизнь. Толкается малыш в животике у мамы, сообщает о себе: «Я здесь, я появился, я скоро буду, радуйтесь, люди, и мир весь, радуйся!».
И вот его первая улыбка, и вот его первые шаги. И вот он уже
выбегает из комнаты в светлых кудряшках, с наивной детской улыбкой, и все ему рады, и каждый норовит обнять его и чмокнуть в щёчку и погладить по головке. Как он хорош, этот малыш, как он прелестен. Не знающий ещё всей жизни и не познавший всей радости и жестокости этого мира. Но он пришёл к нам, в мир, с открытой и доброй детской улыбкой, словно хотел сказать нам: «Вот он я, люди! Радуйтесь и улыбайтесь! Я пришёл к вам, любите меня, и я вас всех очень люблю!»
И малыш не может знать и даже предполагать, какие его  ждут моменты в жизни, и не только радостные. Какие подлые людишки будут крутиться возле него долгие годы  его жизни, и совершать свои подлые дела, и сокращать его сроки жизни. И не выдержит его сердечко всей подлости, творящейся вокруг него, и всей грязи, хлюпающей рядом. И уйдёт он из жизни раньше времени, которая не дала ему насладиться этим миром, красотой и прелестью его, любовью и счастьем.
Стоит человек во дворе, опустив голову, и думает, будто молится. И дождик поливает его седеющие волосы. И рождаются мысли о рождение и смерти, о любви и счастье, о жизни и о продолжении рода. Но, боже мой, сколько же подлых и грязных людишек крутятся рядом и не дают в полной мере почувствовать всю прелесть жизни и красоту этого мира!
Стоит человек под дождём одинокий и грустный, потерявший сына. И горько смотреть на него.
Но вот снова нарождается жизнь, толкается в животике своей мамы, сообщает о себе: «Радуйтесь, люди! Я появился! Я здесь! Я живу!»
И выходит он в мир с детской наивной и открытой улыбкой. И, тряхнув светлыми кудряшками, выбегает из комнаты к людям. 
 
             
 Письмо сыну

Я много думал, прежде чем написать это письмо. Много раз собирался и бросал. Всё никак не мог подобрать нужные слова. И всё же решился оставить несколько слов: я завидую тем отцам, которые гордятся своими сыновьями.
И восхищаюсь теми сыновьями, которые не оставляют в беде своих стареющих отцов.
Вот и всё, что я хотел тебе сказать, сынок. А слов было много.
А теперь тебя уже и в живых нет.
И все мои слова бессмысленны.




Философские раздумья,
бытовые зарисовки

Моя малая Родина

Я люблю свой родной город Междуреченск.
Я вырос вместе с ним. Меня привезли сюда родители в 3-х месячном возрасте, в декабре 1948 года.
Тогда и города-то не было, а было одно большое болото. Деревянные дома, бараки, деревянные тротуары.
Здесь я рос и учился, здесь женился, здесь родился мой сын, и родились мои внуки. Отсюда я уходил на военную службу, уезжал на учёбу. И всегда возвращался домой, в свой родной город. Здесь похоронены мои родители.
Здесь моя Родина!


    ***
Моя родная Сибирь! Моя Родина, моё отечество.
 Я родился в Сибири, и я люблю её.
Но иногда, когда от болезни света белого не видишь, проклинаешь Сибирь, на чём этот свет стоит. И говоришь в отчаянии: «Проклятая, замучила меня своими простудами, своими холодами, своей осенней сыростью, своей грязью! Извела моих близких, и меня пытаешься извести?
Не получится! Не для того я родился, чтобы гнить в твоей холодной глине. Не для того!».
А для чего? Когда свершится то, для чего я родился?
Когда?   
 
               
 ***
Обычно просыпаюсь в 5 утра. Душа чистая, светлая.
Свободная от всякой грязи наносной.
Тогда и пишется хорошо.




 В посёлке на БАМе

В окрестной тайге посёлка Магистральный много было и грибов, и ягод, и зверя всякого там водилось много. И кедрач там попадался хороший, мощный. Бывало, попадались огромные  территории, занятые одним кедрачом.
Но попадались, и очень часто, не лазовые кедры. То есть, лазить по ним за шишками было невозможно: тонкие они были, худые, но шишек у них было предостаточно. И чтобы добыть шишку с такой кедры, мы делали колот - это такая мощная деревянная колотушка, похожая формой на молоток.
И лупили мы этим колотом по стволам кедрушек, что есть мочи, и от сотрясения сыпались на нас шишки - и прямо на головы.
Варварский, конечно, способ, но всё  же…
 Зато мы всегда были с кедровым орехом.


***
Ах, нам бы жить, да жить бы вечно,
Побегать среди трав беспечно,
Узнать, где в космосе главенство,
Увидеть наше совершенство.

И увидеть плоды эволюции. Через 500, через 1000, или даже через миллионы лет. Да в любые года увидеть, что будет с Землёй.  Или расцветёт и станет красивейшим местом во вселенной, или засохнет, как осенний листок.
Узнать, увидеть хочу, что станет с человечеством, увидеть своих потомков и порадоваться за них. И в любой ситуации, в любой революции, при любом  катаклизме надеяться на лучшее.
И ещё хочу полетать среди звёзд. Увидеть другие миры.
Это же так интересно и удивительно!



  ***
Скоро опять Новый Год! Какой по счёту? 2015!
Сколько их было за мою жизнь. И где только я их не встречал. И в компаниях весёлых друзей, с обильным столом, с песнями и танцами; и в кругу семьи; и в грязных подвальных помещениях; и в общежитиях.
Приходилось и на работе встречать Новый Год, и пить из фляжки холодный чай или простую воду. Моя семья встречает Новый Год, а я на работе, в поездке.
Приходилось встречать несколько раз Новый год и в горестном одиночестве. В тоске и в обиде. Это после развода. Вспоминать свою прошлую семейную жизнь и плакаться. Тридцать лет семейной жизни насмарку.
А мой нынешний Новый Год я встречаю с любимой женщиной, с любовью, которую подарил мне Бог под старость лет. Стоит заставленный стол продуктами и фруктами, искрится шампанское.
 И, после речи нашего президента, звон хрустальных бокалов, поцелуи в губки и пожелание счастья, любви и крепкого здоровья друг другу на долгие годы.
И пусть в нашей маленькой, уютной и тёплой квартирке, в каждом месте её, в каждом углу её светится счастье, сверкает любовь и сияет радость!
И да будет так!


***
Всегда приятно, когда тебя любят и уважают.
Я не избалован такими чувствами. В жизни всегда была какая-то суровость. А то и просто нелюбовь. И приходилось защищать своё человеческое достоинство.
Да и сейчас иногда проявляется нелюбовь, даже среди близких.
Прости их, Господи.




***
Лежит на столе у меня иконка Николая Чудотворца. И глазами он наблюдает за мной.
То он смотрит чуть укоризненно, когда я прихожу домой поздно, а то встречает строгим взглядом: где же я так долго был. И провожает с тоской.
Лежит на столе иконка. И охраняет меня.
И мой внутренний мир, и домик мой маленький.

И взгляд твой строгий,
И лик твой строгий.
Не обратится ль к Богу мне?
Куда ведут  же меня ноги?
Не в твой  ли храм в конце дороги,
Где помолюсь я в тишине?


  ***
Все мы зависим от погоды, а вернее, от климата.
Привыкшие к холодам терпеть не могут жаркое Солнце.
А родившиеся под жарким Солнцем терпеть не могут холод сибирский.
 А если ты любишь дожди, то тебе совершенно не требуется тёплое Солнышко.
А кто без тёплого Солнышка жить не может, тому совершенно противопоказаны дожди.
Мы все разные. Но все мы любим своё здоровье, хоть и не всегда о нём заботимся.



Посередине зимы

Где  же ты, тёплое Солнышко? Приходи скорее, согрей нас, замёрзших, освети наши души грешные!
Покажи нам путь к теплу и радости.
Ну, где  же ты, Солнышко?   



***
Было у меня три друга. И были у них странные имена: одного звали «Доброе утро», другого звали «Добрый День!». Ну, а третьего звали вообще «Добрый вечер».
И присоединился к ним ещё один, как четвёртый мушкетёр. И звали его не менее странно: «Доброго Здоровьица!».  Кстати, у Отца моего было такое приветствие: «Доброго Здоровьица!»
 И вот, как-то утром, приходит ко мне мой друг «Доброе Утро». И только мы с ним начали обсуждать насущные проблемы, как пришёл к нам «Добрый День». И мы продолжили интересный разговор на всевозможные темы.
 Но вдруг заходит «Добрый Вечер». И мы уже было, накрыли стол, как заходит «Доброе Здоровьице».
И тогда мы провозгласили  тост за его здоровьице, да и за наше тоже!


        ***

Обложили меня со всех сторон. Лишили обоих внуков. Даже кусок жилья моего пытаются урвать.
А я барахтаюсь в своём стареющем барахле, всё пытаюсь наладить свою жизнь, но никак не могу вырваться из этой проклятой нищеты и из лап этих негодяев.
Но я никого не виню. Сам во многом виноват.
Но старость наступает на пятки. И всё тяжелее приходится держаться. А сколько неприятных людишек крутится возле меня, разной окраски и разной степени подлости.
О, Боже! Прости их.
Но всё  же: куда подевались порядочные люди?


***
Великий Мастер был наш Серёга – слесарь, Великий Мастер! Одной рукой мог открутить любую гайку, повторяю: любую! Одной рукой!
А вторая была в кармане. И сигаретина в зубах.
          Великий Мастер!



***
Когда человек пишет стихи или сочиняет  что либо, придумывает, изобретает и радуется своему вдохновению, то замирает время. И ни минуты, ни секунды не шевелятся.
Всё затихает в ожидании нового, светлого, чему возрадуется весь мир человеческий.

 
***
Был такой мальчик: симпатичный, наивный, любопытный. Всё хотел знать. А энергии - хоть отбавляй. Иногда даже писал стихи. Его все любили: и учителя, и одноклассники, и родители, конечно. А как он читал стихи со сцены! С прекрасной дикцией. Отличным голосом. И он завоёвывал призовые места на конкурсах чтецов. Его даже на съезде писателей Сибири и дальнего востока хвалили. И родители гордились им.
Но прошло 30 лет. И что мы видим?
Запитый, прокуренный мужлан. Наглый до предела. Бесцеремонный, с охрипшим голосом, не единожды брошенный  жёнами с детьми, проработавший в различных организациях и везде уволенный за наглость и пьянку.
И неудержимый в своих желаниях.
И у этого человека, с высшим образованием, произошла, дебилизация мозгов.
О, Боже! Как меняется мир!..



Не так прожил

Всё чаще и чаще меня посещает мысль, что не так я свою жизнь построил. Изначально. Не туда ходил, не с теми дружил, не туда ездил, не там учился и не там работал. И неправильно женился.
Вернуть  бы  назад все эти годы, я, может  быть, всё исправил. Может  быть.
А сейчас всё чаще и чаще ко мне приходит одиночество. И душевное, и физическое. 
И не покидают меня нехорошие мысли.



Шум городской

Шум городской с утра интенсивный, гулкий. Начинается рабочий день. Люди спешат на работу. Пешком, на машинах. Торопятся, волокут детей малолетних в садик, детишки постарше спешат в школу. Гудят по дорогам города машины, трактора. Все спешат по своим рабочим делам.
К обеду всё постепенно стихает. Людей на улицах поменьше, одни пенсионеры ходят по магазинам, если у них ещё остались деньги от пенсии. Машины на дорогах тоже редко появляются.
Но к вечеру опять усиливается шум. Люди спешат с работы домой. Помыться, поужинать, отдохнуть, а чуть попозже выйти на улицу - подышать свежим воздухом перед сном, поиграть с детьми, погулять с собаками. Молодёжи надо покучковаться, поорать, подраться, поприставать к девкам, подуть пивка.
А потом все по домам, спать. А утром снова шум городской.
Один только я, пенсионер, никуда не спешу. Смотрю из окна на пролетающую мимо жизнь, и на душе тоскливо.

               
 ***
Были у меня в детстве две разных няни.
Они жили в разных местах.
Одна жили на Западе, другая на Востоке.
Одна при виде меня плакала от умиления,
Другая улыбалась.
Они обе очень любили меня.
И я их тоже очень любил.


 ***
Бежит речушка по камешкам, бежит, журчит. Чистая, прохладная, светлая, в окружении цветов и разноцветных камешков. Так и хочется напиться светлой водицы, окунуться и полежать в этой  прохладе. Но… дела, дела, вечные дела. Надо куда- то идти, что – то делать. А природа подождёт. Потом, в свободное время приду, если оно ещё будет. Когда нибудь.               



Случай на войне

Этот случай рассказал мне один знакомый, бывалый воин.
В одном из городских боёв убило солдатика. Прислонился он боком к стене дома, присел и позвал маму, чтобы она пришла к нему оттуда, с того света, и помогла ему преодолеть последний рубеж, самый тяжёлый.
И мама пришла и взяла его к себе.


***
Вот и кончилась бурная жизнь с её тревогами и заботами, с её молодостью и трудовыми буднями. Впереди беспросветная старость, как беспросветная мгла, с её тощей пенсией и с поредевшими рядами друзей, которые всё реже и реже попадаются на улице и всё реже и реже звонят. И - ох, как жаль, что быстро пролетело бурное время!
Но иной раз встрепенётся сердце, заиграет бурно кровь, и ты, кажется, опять окунёшься в жизнь, и опять будешь занят делами, работой, семьёй. Заботы и хлопоты закружат тебя, как в бурной реке.
Но пройдёт несколько мгновений, и ты понимаешь, что всё это было наваждение. И ты ощущаешь ненужность свою.
И опять ежедневная скучная жизнь, тощая пенсия…

               
  ***
Наступает молодёжь на пятки, занимает наши места, наши дома, наши гаражи и нашу работу. И какие-то они все бешеные: то нервные, то весёлые.
 Одни ударяются в пьянство, другие работают, как черти, а третьи летают на мотоциклах с диким воплем и треском, или на машинах, и нам как бы говорят: отвалите, деды, не мешайте.
А мы и не мешаем.
Ну, может быть - иногда.



***
Почти каждому из нас приходилось хоронить свою маму. И невозможная эта боль постоянно давит на сердце. И нет более тяжёлой утраты, чем смерть своей мамы. И да пребудет с ней царствие небесное, и да пребудет с ней свет и любовь.
 И каждый день мы вспоминаем свою маму, её слова, её глаза материнские. И невозможная эта потеря пусть
приведёт нас к славным делам, к доброте людской, к благоденствию земному.
И да будет так!


     Огородник

Посадил я однажды в своём огороде морковку. Много морковки посадил, большую, длинную грядку, чтобы на зиму хватило. Но выросло всего семь морковок. Семена, наверное, невсхожие были.
И я расстроился. Потом стал считать: одна морковка - это один борщ, один борщ в месяц. Как раз на зиму хватит морковки.
На этом и успокоился.
 

Ну и жара!

Был я на даче, выпил всё, что булькало. Приехал в гараж  и там выпил всю воду. Правда, чем-то она попахивала, да и привкус какой-то - да бог с ней, выпил, и ладно.
Домой пришёл и дома выпил всю воду. Ну и жара!


***
Ничто не предвещало беды. Был тихий, тёплый вечер. И ночь была на крепкий сон, и утро было доброе. Но потом…
Среди бела дня расплескалось море небесное, забулькало, захлюпало, и стена воды обрушилась на нас.
И ветром сумасшедшим посметало всё: и мусор, накопленный нами, и пыль дорожную подняло вверх, и с крыш посдувало листы покрытия, и летали они, как ласточки, по воздуху.
Деревья сгибались до самой земли, и прибило к земле посадки огородные, и всё живое попряталось по норам.
Один только я стоял посреди огорода, надев на голову тазик, в который только что собирал ягоду.
И неожиданно всё стихло и успокоилось, и небо просветлело. И ясное Солнышко снова стало греть землю.
И кто-то стал собирать мусор, а я стал собирать ягоду.



         Большая трагедия

Сбило поездом собачку, кормящую маму. Зимой её сбило. Насмерть. Она бежала кормить своих щенят, но не добежала, не успела. Из всех щенят выжил один, самый крепкий. И весной он нашёл свою маму. Полуистлевшую. Лежал он возле неё и не поднимал глаза на окружающий мир. Он ненавидел весь белый свет. И сердечко его плакало. И я  видел всю эту трагедию.
Но мимо щенка проходило ещё много людей, и некоторые из них оставляли  ему еду, но он не притрагивался к ней. Он  просто лежал возле мамы, грустно опустив глаза. 
Потом  щенок исчез. Я не знаю куда.
И у меня до сих пор в глазах стоит эта картина, как щенок возле мёртвой мамы лежит.



 Хищнику

Природа щедро наделила тебя достоинствами. И прыжок твой стремительный, и коготь острый, и зрение отличное.
Ты молод, красив, здоров и силён. Тебе и карты в руки.
Так утверждай себя в жизни!
Ты же хищник!




***
Сон. Успокаивающий сон. Спит, отдыхает организм.
Спит сердечко, уставшее за день. Спят натруженные мышцы. Спит мозг и ничего не воспринимает и не слышит. И видит прекрасные сны.
Спят и нервы, измотанные за день.
Сон. Успокаивающий сон. Тихо и спокойно.
Все спят.


***
Ну и каков итог твоей жизни, тебя спрашивают?
Каков итог? Да никакого. Один остался под старость лет. Вот и весь итог.
Много слов хотелось тебе сказать, хороших и плохих, горьких и обидных, но не надо. Итог, он и есть итог.
Сам виноват в таком итоге.
На себя и пеняй.


***
«Пей таблеточки, пей, - нашёптывала тётка, – здоровее будешь!»
 А мне всё хуже и хуже. Скорей бы лето. Скорей бы в лес, на речку, на дачу, пожить среди цветов и комаров, среди лопат и топоров.
Вот где настоящая жизнь.
И здоровье прибавится.


***
Как быстро время пробегает.
Вот именно, пробегает, а не проходит. И чем старше становлюсь, тем оно быстрее бежит. Даже не верится, что у меня за спиной была такая бурная, весёлая и интересная жизнь. Вроде, недавно всё это было. А что  впереди?
Даже думать не хочется. Страшно.
 



Год козы

Смотрит на меня Коза хитро – мудрым взглядом, и думает: чтобы у меня спереть, или как бы обмануть меня.
Но поняла коза, что всё это безнадёжно и, опустив голову, грустно ушла восвояси.
 

  ***
Дед Чумаков с ума сошёл! Взял и женился, в свои то 80 лет! А до этого брал в руки оружие, своё старое и ржавое охотничьё ружьё, что бы отогнать от бабки соперника.
Но до убийства дело не дошло, а дошло до весёлой свадьбы.
Молодец, дедуля!
 Знай наших!


            ***
Читал я как-то лекцию в одном умном заведении. Стоял у доски и обстоятельно что – то рассказывал и читал с больших бумаг, чертил что – то на доске и показывал указкой на плакаты, с нарисованными на них диаграммами. И, наконец, закончив, поблагодарил всех за то, что внимательно прослушали мою лекцию и пошёл к выходу.
Но сидевший в заднем ряду директор этого заведения рядом с прекрасной дамой, которая мне очень понравилась,  - и я понял, что я ей тоже понравился, потому, как ради неё я сегодня отличался красноречием, - вдруг встал и сказал:
«Слава, погоди, не спеши. Позволь мне вручить тебе грамоту за прекрасную лекцию, и подарок».
И подарил мне три пустых водочных рюмки. И я в недоумении принял их. И проснулся!
Ах, какой сон! Какой замечательный сон!
Значит, мне придётся с кем – то выпить на троих!
Но пока не с кем.
И я сижу дома и жду  прекрасных гостей!



***
Как я ненавижу богатеньких!
Я, проработавший всю свою сознательную жизнь на своё любимое государство, и нисколько не сомневающийся в его порядочности, но вынужденный влачить жалкое существование под старость лет, и ничего не имеющий, кроме своего старенького и жалкого «Жигулёнка»!
Я вижу, как молодые, с наглыми мордами, катаются на шикарных импортных лимузинах. И я готов схватится за вилы и заорать: отдай машину, гад! Запорю!
Во мне кипит пролетарское негодование.



Рыжие

Было у меня два хороших друга. Один из них русский, а другой – немец. И оба они были рыжие. И в своей рыжести были очень похожие друг на друга.
Однажды они встретились на узком тротуаре и впервые увидели друг друга. Долго друг на друга смотрели. И один из них не выдержал и сказал: «Здорово, цыган!»
«Здорово, цыган!» - ответил другой. И оба рассмеялись.
«Как живёшь?»
«Да ничего»
«И я ничего»
«Ну, и слава Богу».
И, продолжая улыбаться, разошлись. А мы стояли и удивлялись им: ну до чего ж похожи, ну, просто блеск! Хотя один из них русский, а другой немец.


***
Мужичок прёт то, что ему не принадлежит,
И никогда ему в жизни не принадлежало.
И даже чубчик при этом его не дрожит.
Да просто вещица та плохо лежала.



***
Попадаются в жизни люди бесцеремонные и наглые. У них каждое слово – это мат. У них грубость и хамство в чести.
Приходилось мне часто встречаться с такими людьми. И даже жить и работать с ними. И не мог я дождаться того счастливого дня, когда я смогу достичь душевного спокойствия и душевной радости. И когда, наконец, я смогу заниматься своими любимыми делами и своим творчеством и встречаться с приятными, для моего сердца, людьми.
Ну, когда же наступит это время?


.***
Уезжали ребята на дембель. Домой уезжали. Навсегда. Три года отдали флоту родному, Балтийскому. 12 человек нас было, как 12 Апостолов. Разъезжались разносить по миру, по тогдашнему Советскому Союзу, правду о службе морской, о дружбе мужской. Ну, и о нашей дружной команде, конечно. И на прощание, естественно, выпили на посошок. С тех самых пор и не встречались ни разу. Мы были из разных мест: из Белоруссии, из Украины, из центральной России, и с Востока и из Москвы, конечно. Один только я был из Сибири. И нигде больше я никого не встретил, никого не видел. А по нынешним временам, и в интернете их не видать и не слыхать.
Где вы все? Откликнетесь, Друзья!



На второй день после праздника

На второй день после праздника потянулись мужички в магазин. Вино – водочный, чтобы поправить своё здоровье. Ну и я, конечно, за ними тоже пошёл в магазин. Стоим в очереди кзаветному прилавку, молчим. Тишина. Все с похмелья, никто разговаривать не хочет. Продавщица чем – то была занята. Ждём, когда начнёт торговать.
Один из мужичков был с собакой на поводке. И тоже оба стояли и молчали. И тут открывается дверь и входит ещё один мужик с собакой. С огромной овчаркой. И вот эта овчарка увидела дворнягу на поводке и неожиданно, среди мёртвой тишины, в полном молчании громко прозвучало мощное: «ГАВ!».
И мужики схватились за сердце, а кто и за голову. А один, держа руку на груди, сказал:
«О, Боже! Тихо, ты! Тут люди с похмелья».
И собака поняла наше состояние и впредь сидела тихо, повесив голову. Умное животное.
Всё понимает.



Вечер

Вечер. Дедушка решил, что пора уже идти спать. Встал, кряхтя с кресла, на котором сидел и смотрел телевизор, и пошёл в спальню. По пути боком задел дверной  косяк. Матюкнулся!  Другим боком задел край стола, опять матюкнулся! 
В самой уже спальне дедушка задел угол шифоньера и снова заматерился! Шифоньер тяжко застонал и приоткрыл дверцу. Мурзик спрыгнул с дедушкиной кровати. Подходя к кровати, дедушка задел ногой деревянную спинку кровати и опять выругался!
 Мурзик дал дёру из спальни. Дедушка уселся на кровать, и она жалобно заскрипела. Долго деда кряхтел и пыхтел, укладываясь спать и накрываясь одеялом. Наконец – то, затих.
Слава тебе, Господи!



***
Сосед мой мыл свою машину красивой тряпочкой. Долго он мыл машину. Потом этой  же тряпочкой помыл свои ботинки, а потом, расправив её, и встряхнув,  вытер своё лицо.
«Ты что делаешь, Володька! Тряпка – то грязная!»
«Ну и что, – сказал он, – она всё – таки тряпочка дорогая, денег стоит – целых 400 рублей!»               




***
Люблю я свою машину. Старенькая она у меня и терпит все мои выходки. Но когда я прихожу в гараж, она с содроганием и в то же время с радостью, встречает меня и понимает, что сейчас опять куда – нибудь поедем. По ухабам, по ямам. Я, конечно, стараюсь выбирать  поровнее дорогу, но всё равно попадаются ямы, трещины. Она мирится с этим, бедненькая, и ругает меня втихомолку. А когда сломается, то по неволе выдерживает мой не профессиональный ремонт. И опять ругает меня и скрипит от боли. Но проходит время, и она весело бежит по дорогам. И нам приятно с ней от этого удовольствия.
А когда в гараже я работаю с разными инструментами, она терпит и морщится от визга этих инструментов. И понимает, что хозяин делает какое-то важное дело. И она стоит за воротами гаража и внимательно наблюдает за мной. И молчит.
Но вот я заканчиваю работу и загоняю свою машину в гараж. И она с удовольствием заезжает в свой дом, где ей тихо и спокойно и где она может по старчески отдохнуть. День или два. Пока хозяин опять не надумает куда  нибудь поехать. И опять ей придётся скрипеть всеми косточками и опять перемучивать боль. Но мы разработаемся, мы расшевелимся. И вот мы снова бежим по дорогам и даже иногда обгоняем щеголеватые иномарки.
Ушёл я сегодня из гаража и пожелал ей спокойной ночи.
Отдыхай, моя ласточка. Завтра опять мы с тобой куда  нибудь поедем.


Ужас

Вы спрашиваете, почему я днём стал много спать?
Да потому, что я по ночам читаю книгу. Страшную!
Ну, представьте себе: тёмная ночь, тусклый свет настольной лампы и я читаю страшную книгу, состоящую  из нескольких глав.
1-я глава: Как  же он над ней издевается, негодяй!



2-я глава: Она берёт верх над ним и издевается ещё страшней!  И, наконец, 3-я глава: они оба от своих зверств сходят с ума.
Ну, представьте, как тут уснуть? Невозможно.
Вот поэтому я так рано и поседел.
На этом и заканчиваю.
С уважением к читающей публике Станислав Дышловой.
И вот что я скажу вам, друзья: не читайте на ночь  любовные романы!  Никогда!
И тогда будете спать спокойно.

               
***      
 Дорогие друзья!
Как вы давно уже заметили, что день рождения Станислава Григорьевича, то  есть, моё,  превратился во всенародный праздник! Поэтому категорически предлагаю: налить всем по чарочке и провозгласить здравицу во имя
       ВысокоуважаемОГО!,
       ГлубокообожаемОГО!
       И прочее, и прочее, и прочее…
       Пана Станислава!
       Ура, товарищи!



 ***
Выбирали главу маленькой республики. Всё население было «ЗА!»,  кроме жены и тёщи.
Ну, во-первых: жена вертела им, как хотела, и не потерпела бы, чтобы муж был главнее её. А во-вторых, тёща тоже не хотела, чтобы ею командовал зять.
Всё остальное население маленькой республики единогласно было: «ЗА!».
И старики с обеих сторон, и дети, и внуки. Потому, что он один-единственный был в этой республике кормилец и поилец. Все остальные были или на его иждивении, или на пенсии.               




 ***
Зашёл я как – то в магазин одежды с намерением купить себе лёгкую летнюю рубашку и летние брюки и за мной начала наблюдать внимательно охрана. И следила за каждым моим движением, за каждым моим шагом.
А на стене, смотрю, следят за мной видео камеры.
И за каждым моим движением поворачивают свои умные , поблёскивающие стёкла. А вдруг, чего – нибудь сопру?
 И мне расхотелось что-то покупать.
И ушёл я из магазина.
Зашёл в обувной магазин. И там то же самое: охрана, видео. Зашёл в продуктовый , опять та  же самая картина.
Неужели, думаю, я похож на вора?
Нет, ну так жить невозможно! Но кушать-то хочется.
И тогда я пошёл в обыкновенный  магазин сельского типа, где стояла за прилавком обыкновенная улыбающаяся продавщица, а рядом с ней стояла за другим прилавком злая продавщица.
 И на душе сразу стало легче. И жить захотелось.  И купил я всё, что захотел. И выпить, и закусить.
И, довольный жизнью, пошёл домой.

       
 ***
Ходит у нас во дворе мужичок. Неприкаянный, вечно голодный, всегда желающий выпить. Каждого прохожего рассматривает, заглядывает в глаза, надеясь выпросить у кого – нибудь деньжат.
 Насчёт выпить и закусить.
Вот и меня увидел. Заглядывает в глаза, пытается поздороваться.
Но я ему денег не дам.
Да потому, что у меня у самого их нет.
 Да я и сам не дурак выпить и закусить.
Так что, большой привет, бичара!



***
В моём огороде мне всё родное. Я там всё знаю. Меня там даже каждый червяк по имени – отчеству величает.
Бывало, копаю, а они меня ругают, на чём свет стоит.
«Что  же ты, негодяй, делаешь, – говорят, – все наши норки перекопал!».
А я им: « Извиняйте, ребятки, я больше не буду.
Но мне надо копать».
 
 
***
Представьте себе картинку: стройная негритянка в цветастом  платье и с осиной талией, на голове чёрт-те что накручено, а в толстых губах торчит дымящийся окурок папиросы и, вдобавок ко всему, она крутит своими бёдрами вокруг своей осиной талии под какую – то дикую, крякающую музыку.
Вот такую куклу я подарил одной  даме с намёком на полные обстоятельства.
Но дама намёк не поняла и поблагодарила меня за прекрасный подарок.


          
           Кошмар

Стояли мы с другом в каком – то помещении. Напротив нас, в открытой комнате, стояла моя прекрасная половинка.
Мы с другом собирались уходить. Я попрощался со своей милой супругой, чмокнул её в щёчку и на выходе уже помахал ей рукой. И она вслед мне тоже помахала ручкой.
Но, перед самым уходом, друг мой говорит: «Вот ты попрощался со своей женой, поцеловал её в щёчку, пойду и я попрощаюсь, поцелую её тоже в щёчку. Ты не возражаешь?»
Я не возражал, хотя в душе моей поселились смутные сомнения.
Друг мой  подошёл к моей жене, поцеловал её в щёчку и вдруг, прижав её к себе, со всей силой поволок её в комнату.
Я рысью кинулся на него сзади, пытаясь оторвать от неё, но тщетно.
Он повалил её на кровать, она под ним кричала,  брыкалась, верещала, а я не могу его оторвать от неё.
И вдруг у меня ослабли  руки, ноги, совершенно не стало сил.  И … я проснулся в холодном поту и с бешено колотящимся сердцем.
О, Господи! Ну, что за сон такой дурацкий!
Приняв таблетку валидола, я немного успокоился. И лёг спать.
И опять этот же сон, и опять крики моей жены, и опять слабость в руках и ногах, и… опять я проснулся с бешено колотящимся сердцем  и в холодном поту.
О, Боже!
За что мне такое наказание!
Я снова принял таблетку валидола и стал потихоньку успокаиваться.  Прилёг с краюшку на кровать.
 Повернувшись, посмотрел на свою спящую красавицу.
Она тихо спала рядышком, причмокивая своими губками.
Я её нежно поцеловал в щёчку и пошёл в своё кресло домучивать ночку.


             
***
Мужчина должен быть суров, справедлив и строг.
И должен быть добрым, конечно.
И ни в коем случаи не быть балаболкой. Иначе это унижает достоинство мужчины. 
Особенно неприятны завистливые.
Они терпеть не могут, если у кого – то больше чего – либо, или лучше. И могут помереть ненароком от зависти.
И создают всякие неприятности, чтобы достичь равного положения с теми, у кого больше.
В общем, много бывает неприятных  черт у людей. С такими лучше не общаться. Они много бед могут принести.               
 




 Удивительная женщина,
или признание в любви

Удивительная женщина живёт рядом со мной. У неё сложный и противоречивый характер. Она может упрямо не принимать какое – либо мнение, кроме своего, и расхвалить за удачно произнесённое слово или фразу.
Она может навести резкую, нелицеприятную критику и может помочь любому человеку, всегда, до самопожертвования, и в то же время ненавидеть тех, кто, по её мнению, не достоин любви.
Она может заслушаться примитивными и глупыми стихами, найти в них зерно и восхвалить автора.
И  тут  же может раскритиковать и камня на камне не оставить от известных классиков: поэтов, прозаиков, музыкантов.
Её обвиняют в разных грехах, но в то же время тянутся к ней и отдают должное её огромному таланту организатора, общественника, критика и удивительного поэта. Кто не читал её стихов, прочитайте. Это сильные и красивые стихи, это мудрые и исключительно точно подобранные слова. Недаром её последний сборник называется – «Власть Слова!» 
И никаких гвоздей!
Она, к огромному моему сожалению, страдает различными болезнями, которые доводят её до сумасшествия, до границы жизни и смерти. И эти болезни мучают её регулярно.
Но несмотря на это она поражает своим жизнелюбием, любовью ко всему и ко всем. И удивляет её упрямство, упорство в различных делах.
Но, кроме всех этих чудесных качеств, она изумляет своей красотой, прелестью и обаянием. 
И это вот чудо я вижу каждый день, и каждый день могу с ней беседовать, разговаривать о чём  либо, или ругаться – это зависит от нашего с ней настроения.
К ней тяжело привыкнуть. С нею тяжело жить.
Но зато каждый день я могу любоваться её красотой и грацией.
Когда я нахожусь рядом с нею, мои чувства любви и уважения к ней удваиваются с каждой минутой.
Но когда я нахожусь вдалеке от неё, я укоряю себя: ах, зачем я знакомился с этим характером! Как тихо и спокойно одному жилось.
Но когда я опять с нею рядом, то снова покоряюсь её обаянию, её уму, её чудесным глазам.
Да-а-а!  Это воистину удивительная женщина!


  ***
Я не знаю, какой у меня имидж, но когда хозяин «СТО», где я работал, будучи на пенсии, пытался разговаривать со мной, у него голос дрожал, после того, как я на него внимательно смотрел.


***
Взобрался человек на высокую гору и увидел, что перед ним открылась большая долина с обширными лесами, с широкими полями, с извилистыми и чистыми реками. И решил человек поселиться здесь. Построить дом, завести хозяйство, вырастить детей. И он взялся за дело. В полях у него зрел урожай, множилось поголовье скота, вырастали дети и заводили своё хозяйство, свои семьи. И все были счастливы, жили в достатке и в довольствии. И всё это доставалось тяжёлым трудом. Семьи крепли, хозяйство росло. Идиллия. И не было никогда никаких денег, и не  было никаких политиканов.
Но нашлись люди с дикой, совершенно идиотской философией: отобрать! Да потому, что там больше, там лучше! И приходили, и отбирали, и убивали, и жгли!
И считали себя героями, и ставили памятники таким  же «героям», как они сами.
Но человек уходил на другое место и снова строил дом, растил детей, разводил хозяйство. И снова налетали шакалы и снова грабили, убивали, жгли. Но ряды работяг множились - однако и ряды шакалов тоже множились.
 И так продолжалось многие годы и многие века.
Но когда у работяг кончалось терпение, они поднимались на защиту своей земли, на защиту своих детей, и тогда на них налетали всем скопом грабители разных мастей и пытались раздавить их, уничтожить. Когда им это удавалось, когда и нет. Но тогда внутри семьи находился предатель и подрывал устои своей семьи. И всё разваливалось. И человек снова начинал строить дом, растить детей - и так до бесконечности.
И некому сломать эту идиотскую традицию: одни работают, другие их грабят и живут за их счёт. И не дают трудягам пожить достойно. Ограничивают их в ведении хозяйства, держат их, как говорят, в узде. Диктуют им свои правила и свои законы.
А если трудяга вырастит детей, то надо их отобрать и сделать  идиотами или солдатами и послать на войну, с такими  же трудягами, как они сами. А грабители всегда потом между собой договорятся. И этот распорядок жизни никто не в силах остановить.
А сколько было освободителей, мечтавших перестроить жизнь? Поднимали такие мечтатели трудяг на борьбу за хорошую жизнь, но все они дурно кончали.
Так что работяге не на кого надеяться, только на самого себя. И только тогда он освободится, когда сплотит свои ряды и наведёт порядок в своей семье.
               

***
И каждое утро начинается жизнь.
Жизнь – это процесс долгий и интересный.
В жизни ты радуешься и огорчаешься, дерёшься и целуешься. В жизни ты любишь и ненавидишь. И пробегает жизнь бурно и интересно, или грустно и тихо. И вот уже вечер.
И, о Боже!
Как он короток – этот процесс!



***
Встречал я часто на улице одного знакомого мужичка. Вечно был в мазуте, какой-то неухоженный. А тут встретил недавно и поразился: наглаженный, отутюженный. Стрелки на брюках такие, что муха сядет - кровью истечёт!
Белая рубашка, галстучек, костюмчик, волосы приглажены, одеколоном надушенный! Не мужик, а золото!
Заходит в магазин и покупает дорогущий коньяк, а в руках шикарный букет цветов. Ну, думаю, зар.плату, наверное, хорошую получил.
«Куда это ты, дружище?» - спрашиваю.
«Жениться!» - отвечает тот.
И я от удивления  открыл рот и долго не мог закрыть.


***
Унизить достоинство Человека, оболгать его, оскорбить – нет более омерзительного поведения.
Я тоже был замечен в таких грехах. И я каюсь.
Сердечно каюсь


***
 Как это всё просто: жил да жил человек. И вдруг его не стало. Нет его. Совсем нет. Остались люди, которые его знали, которые его любили или не любили. Остались вещи, которые ещё помнят его и хранят его тепло.
И остались воспоминания о нём. Пройдёт время, может быть, совсем непродолжительное время, и люди начинают понимать: как же его не хватает. Вот был бы он рядом, и всё было бы проще и яснее. Но нет его. И не с кем поговорить, некому позвонить.
И некого спросить. Ну, нет человека. Нет его. Надо бы смириться, надо бы понять. Но душа не понимает, и сердце против его отсутствия. Он должен быть рядом.
Он должен! Но нет его.



***
На окраине города бежит вдаль шоссейная дорога, а рядом, по обеим сторонам дороги, стоят дома. И городские, и частный сектор. А на самой дороге постоянный шум: и гул машин, и голоса сотен людей.
И вдруг, смотрю, через дорогу, лавируя между машинами и людьми, бежит белая – пребелая кошка и прыгает в густую траву, которая растёт на обочине дороги, и хватает зазевавшуюся там мышку. Та и пикнуть не успела.
Это ж надо, думаю, через гул машин и голосов вдруг услышать шуршание мышки! Это  ж какой надо нюх иметь и какую прыть!
Вот  бы мне такой нюх и такую прыть, я бы тоже побегал за мышками.   
               

   ***
Услышал мой кот Мурзик кошачьи вопли, вышел на дорогу, смотрит: а там два кота дерутся  из-за  какой – то драной кошки. Сделал было  Мурзик несколько шагов, да передумал. Повернулся и пошёл домой.
 -Ну, и  правильно, - сказал я ему, - зачем нам эти беспокойства? Пусть  дерутся эти недоумки из-за какой-то кошки. Лучше поесть да и поспать.
Мурзик понял меня, пошёл поел и лёг спать.
Ну, весь в меня!

 
***
Поругалась семейная пара. Словесные перепалки, обиды, старые воспоминания.
И вдруг, глядя на её красное лицо, воспалённые глаза, не удержался он и прижал её к своей груди и утонул в этом запахе любви, в этом запахе счастья и нежности.
И больше ничего на свете не надо.




***
Взметнуло порывом ветра кем-то брошенный полиэтиленовый пакет и взлетел он над нашим двором и закрутил воздушные пируэты.
Закружились над ним голуби, недоумевая: что за чудо летает среди них и не приземляется?
Но вот, наконец – то, он потихоньку приземлился и севший рядом с ним голубь удивился: крыльев нет, лапок нет, а он летает и бегает.
И ходил голубь возле него и ворковал, просил поговорить с ним, но не отвечает пакет ему.
Бездушный он, полиэтиленовый пакет.

               
***
Хороший был врач, Михал Михалыч Муртазин. Врач кардиолог. Про таких говорят: Доктор от Бога!
Лечил нас, болезных, от хворей  сердешных.
Любили его все: и больные, и коллеги. Хорошо нас лечил, Михал Михалыч, а сам не уберёгся. И умер от сердечной болезни. Прощай, Михал Михалыч,
Хороший ты был врач. Настоящий!


***
Как я не люблю терять тех, кого люблю.
      О, Господи!


     ***            
Жила когда-то славная семья. Но время неумолимо. И забрало оно одного за другим почти всех членов семьи. И остались только два брата.
И когда – нибудь, когда настанет время, один из них скажет другому, если успеет: «Держись, братишка, живи за всю нашу славную семью. Живи за всех! Прощай!
 А мне пора». 




***
Остановилось сердце у человека. В середине жизни, в середине полёта. Как у Орла, летевшего в высоком голубом небе над лесами, над горами. И упал орёл на скалы, черневшие внизу, куда падали его предки, раннее летавшие в голубом небе и тоже любившие жизнь.
Остановилось сердце у человека. Не выдержало тяжёлых нагрузок, бешеного темпа, сложных дней.
Но молодые орлы подхватили душевные искания его и понесли всё дальше и выше, чтобы увидеть невиданное, чтобы познать непознанное, умножая свои ряды и познавая окружающий мир.
И чтобы жизнь продолжалась вечно.



***
Встречаются на улице два знакомых парня и с любопытством разглядывают всех встречных девчат. «Жениться, наверное, хотят», - думаю.
А потом встречаются две знакомые девицы и также с любопытством поглядывают на всех встречных  парней.
«Замуж, наверное, хотят», - думаю.
Эх! Была бы у меня волшебная палочка, всех бы переженил и всех замуж бы отдал. Всем парням по девке и всем девкам по парню. А себе пожелал  бы подольше пожить: ведь впереди столько всего интересного!
 
***
 Уйду я, наверное, назад, в детство. Туда, где Мама с Папой были молодые и красивые. И живые. Туда, где было парное молоко, которым поила нас наша любимица корова Валька. Туда, где Петух наш, Петька – забияка, главенствовал во всём дворе. Туда, где огурцы росли без всяких плёнок и туда, где воду холодную мы пили прямо из колодца.
Уйду я назад в детство. Не могу я больше здесь.
Надоело!




***
С неизбежностью смирились мы почти что все.
Только некоторые, самые упрямые
Всё стараются поймать года, те самые,
Чтоб прожить подольше прочих на Земле
***

Паша

Стояли мы как – то со старым приятелем Пашей на улице и разговаривали о своих делах: о семьях, о работе, о дачах, машинах и гаражах.
Да мало ли о чём могут поговорить старые друзья, когда обоим уже под семьдесят и когда оба уже давно на пенсии.
И кроме всех прочих разговоров, Паша сказал:
 «Что-то я себя плохо чувствовать стал. По ночам почти не сплю, брожу по квартире. Силы уходят. Не могу даже баранку руля у машины повернуть. С сердцем что то. Клапана, наверное, надо притирать», - сказал он, как старый механизатор.
А я и не знал, что ему ответить, как подбодрить человека. Буркнул что-то про жизнь, про здоровье.
Дескать, поживём ещё, Паша. Не горюй!
И отдал ему бутылку минералки, потому что ему сильно пить хотелось.
Попрощались с ним, он повернулся и пошёл медленной походкой домой, держа под мышкой бутылку минералки. Медленно удалялась его спина.
И я не знал, и даже не догадывался, что больше никогда его не увижу, и что провожал я его взглядом в последний раз.
Потом уже, позже, я узнал, что после нашего разговора дошёл он до своего дома и возле подъезда умер.
Хороший был мужик, Паша. Семьянин, работяга.
Прощай, Паша.




***
Вокруг меня всегда какие-то тёмные личности
крутятся.
 Неприятные, пьющие, вечно чего-то просящие, наглые, безграмотные, бесцеремонные.
И очень жаль, что редко встречаются настоящие люди, интересные, толковые.
Поговоришь с такими - и на душе приятно.


Разговор с внуком

Ты знаешь, единственный человек на свете, который любит меня - это ты.
Любит без всяких условностей.
Просто любит - и всё.
Прости меня, если я нечаянно принёс Тебе боль или обиду.
Прости меня, если я тебя огорчил или не понял намерений твоих.
Прославлю господа Бога за то,  что подарил мне  такого друга, как ты, такого парня золотого.
Спасибо тебе, за то, что любишь меня,
любишь без всяких условностей, просто любишь - и всё.
Талантом, дарённым мне от Бога, 
я буду петь о твоих  достоинствах.
Умом своим я буду помогать Тебе во всех твоих делах и начинаньях.
Душой своей и глазами
Я буду любить тебя так, как никто не полюбит больше.
Руками  же своими я буду из последних сил и возможностей защишать от всяких напастей.
Потому что ты любишь меня без всяких условностей.
Просто любишь, и всё.




***
Предательство – это подлейшее качество человеческой души, доводящее до сердечной боли и душевных переживаний.
 И после таких подлостей всегда хочется выть и плакать, или прибить эту подлую душу.
А тому, кто тебя предал, недоступны такие сердечные страдания, такие нервные срывы.
 У подлецов каменное сердце, толстые, как канат, нервы и толстая кожа. А ты плачешь и воешь на луну от тоски сердечной, от одиночества. И, кажется, кончилась жизнь.
Ведь ты напрасно верил все эти годы в порядочность и честность, в доброту и верность. И напрасно доверял свои душевные тайны.
И опять вспоминаешь эту подлость и плачешь.
И некому успокоить тебя и сказать добрые и душевные слова. Такое чувство, как будто оторвали у тебя кусочек сердца, по живому.
И всё острее и острее ты понимаешь: тебя предали, предали! Тебе изменили с расчётливым умом и холодным сердцем, пользуясь твоей верой и твоей любовью.
Но время, говорят, лечит.
 Нет, неправда, не лечит, а загоняет в углы памяти то зло, что тебе сделали, чтобы опять, в очередной раз, приснится ночью, и ты вскакиваешь с постели с бешено колотящимся сердцем и болью душевной. Принимаешь валидол, чтобы успокоится.
Но года идут, и острота чувств потихоньку исчезает.
И ты налаживаешь новую жизнь с другими отношениями, с другим человеком. И кажется, всё хорошо.
И ты опять веришь, и ты опять любишь, и ты любим и обласкан.
Но горькая обида сидит занозой в сердце и не даёт никак забыть прошедшую подлость.
И до каких пор - кто  бы сказал.          




  ***
Каждый видит во мне то, что он хотел бы видеть.
Один видит во мне  собутыльника;
Другой - товарища и друга,
Третий директора или начальника, а четвёртый - Творческого человека, но какого, он ещё и сам не знает.
Поэтому лучше заранее поздороваться,
а то - как бы чего не вышло.
И это мне очень нравится.


***
Беспокойное море людское…..
Всё выясняет свои отношения:
Кто прав, кто не прав,
Кто лучше, кто хуже,
Кто богаче, кто беднее
 и т.д. и т.п. и прочее.
Ну, должны  же мы, наконец, понять,
и всем миром
Объединиться,
чтобы быть вместе,
Быть одним могучим народом,
Сплочённым  для великих целей.
Ведь столько интересного вокруг!
И всё хочется понять и узнать.
И космос,  и здоровье, и природа.
Мир вокруг нас огромен и интересен.
А мы всё выясняем отношения.
Ну,  какая  же это глупость!





  ***
Внуки с дедушкой сидели,
Пили чай, печенье ели,
Любопытством удивляли
И вопросы задавали.
          
    Дедушкины рассказы

Рассказ первый

За городом стоял деревянный домик. С садом – огородом. А жил в нём мой хороший знакомый дед. Он любил работать в своём саду. Работы всегда было много. Ему часто помогали внуки, что жили недалеко в городском доме.  А в перерывах между работами любили они все вместе посидеть за столом в саду, попить чаю и послушать Дедушкины рассказы. У деда фантазия была богатая, память хорошая и много разных историй он знал. И всегда потчевал внуков своими воспоминаниями.
Вот и на этот раз просят дедушку внуки: расскажи да расскажи что – нибудь.
«Ну, что вам рассказать?»
«Ну, хоть что – нибудь, деда. Ты же про мышек обещал».
«Ну, так и быть, – говорит дед, – про мышек, так про мышек. Ну, слушайте: что такое жизнь с точки зрения маленькой мышки? Это когда бегаешь в догонялки друг за дружкой из норки в норку, из норки в норку. Весело и смешно. Вот это и есть самая настоящая жизнь.
А знаете ли вы, как зимуют мышки? Не знаете? Сейчас я вам расскажу. Мышки всю зиму живут под землёй. Нароют там себе осенью норок, там и живут.
 Норки большие, прямо, как квартиры.  Там есть комнаты, залы и коридоры между ними. Там есть закрома, где мышки прячут запасы еды на зиму. Там есть и детские комнаты, где мамы – мышки воспитывают своих мышат. Но они не только их там воспитывают, но и кормят, и учат всяким житейским премудростям
И там – же маленькие мышатки играют в прятки. А полы земляные в этих норках постелены мягкой и тёплой соломкой, где маленькие мышата кувыркаются.
 А папы – мышки отдыхают в свободное время в своих комнатах с друзьями, где пьют ячменное пиво и спорят между собой: у кого детки умнее, у кого мамы – мышки красивее и у кого больше запасов продовольствия на зиму. И даже спорят, у кого больше мышат. И до того, бывает, заспорятся, что даже подерутся. Но такое бывает редко. А в основном они живут дружно. И все вместе, одной большой семьёй, мирно зимуют в своих норках. Но когда приходит весна и наступают первые весенние денёчки, тогда все мышки выходят из своих норок на травку и греются на весеннем Солнышке. И глядя на Солнышко, дружно и весело пищат, как бы здороваются с ним. Вот так мышки и зимуют, – сказал дедушка. – Ну, а ещё вопросы будут?»
«Будут!» - закричали внуки. – Деда, а скажи, когда к нам прилетят инопланетяне?»
«Через 23 года, – сказал дедушка, – а следующие - через 34 года, то  есть через 11 лет после первых».
И внуки открыли рты от удивления.
« А откуда ты знаешь, деда?»
«А мне знамение было. Во сне мне кто-то сказал, и я уверовал, что это правда. Должен же им кто-то стол  накрыть, встретить их, напоить, накормить. Кому, как не мне. Да и рассказать им надо о наших делах. Им же всё интересно будет.
Ну, а теперь, друзья, отдыхать, все по домам. Завтра будет  день, будет и пища».
«Деда, а как они выглядят?» - не успокаиваются внуки. – Ты их видел?»
«Конечно, видел. Когда ещё молодой был. Давно дело было. Они высокие, красивые, в блестящих звёздных костюмах. У них космические корабли светлые, прозрачные, как будто из солнечного света.
В общем, они похожи на нас, только лучше, красивее.
Ну, всё, ребятки, пора отдыхать. Завтра встретимся и поговорим». 
И дед ушёл в дом, а внуки сидели с  восхищённо открытыми ртами и  смотрели ему вслед. И придумывали новые каверзные вопросы. На завтра.

               

Второй рассказ

И вот наступил завтрашний день. Дед, как всегда, встал утром рано и пошёл хлопотать по хозяйству. Работы в огороде много, только успевай поворачиваться. Но тут прибежали внуки и быстренько, все вместе, навели порядок в огороде  и уселись за стол попить чайку и поговорить с дедом.
  «Деда, а почему ты весь в соломе? Деда, а почему у тебя голова в курином пуху? Ты что, в курятнике ночевал?»
«Ну да, спал на соломе, а голова на валенках. А куры рядом со мной спали».
«Дед, а почему ты дома не спишь? Дома – то лучше».
«Дома – то лучше, да в стайке интересней».
Деда, а расскажи что нибудь, ну, какую – нибудь сказку?».
«Рассказать–то можно, – говорит дед. - Наливайте чайку и слушайте.
Давным – давно, в одном таёжном местечке, на берегу забытой всеми речки, стоял маленький деревянный домик. А жил в нём старый – престарый бородатый дед. Сколько  лет он жил в этом домике – дед не помнил. Наверное, всю жизнь. Во всей окрестной тайге не было больше домов. И дед был совершенно один. Но он не скучал. У него много было друзей среди зверя лесного. Он никого не обижал, со всеми уважительно разговаривал. К нему прилетали птицы погостить из разных мест, прибегали и разные звери. Его даже рыбки знали из соседней речушки. Бывало, подплывут они к берегу и ждут, когда им деда хлеба накрошит или червячков вкусных подбросит. И был у него в больших приятелях, живший неподалёку в реке, Таймень. Таймень был большой, суровый, его даже рыбки боялись и старались держаться подальше от него. А ну как ненароком проглотит. Особенно, когда зевает. А когда он зевает, то рыбки сами к нему в пасть залетают, и он даже не заметит.
Рано утром, когда над рекой туман, или днём, когда радуга перекинется мостиком через речку, Таймень подплывает к берегу, где стоит домик деда, и долго смотрит на него, вроде  бы как здоровается. И дед тоже подходит к берегу поздороваться с Тайменем, и говорит ему:
«Здравствуй, Дружище! Ну, как дела у тебя? Всё ли в порядке на реке?»
Таймень вильнёт большим хвостом, вроде бы как говорит: «Всё в порядке!» - и уплывает по своим делам, весьма предовольный встречей с дедом. И дед тоже уходит по своим делам. У него впереди ещё много встреч с друзьями. И встречать и провожать их. То птички прилетят к дедушке попеть, почирикать, повеселить его, а то приходит к деду косуля–красавица с двумя малышами, с косулятками – ребятками. Причём, одного косулёнка звать Ванька, а другого – Манька. Дедушка привязал Ваньке на шею розовую ленточку, а Маньке – голубую, чтобы не перепутать их, а то они были очень похожи друг на друга.
Приходил к деду и таёжный красавец – великан Лось! Прежде, чем придти к деду в гости, он долго и гордо стоит на горе, подпирая короной своих рогов Солнце.
Он стоит и оглядывает окрестности, и смотрит за дедом, занятого своими делами. И ждёт, когда дед освободится, чтобы подойти и поздороваться с ним.
Приходит в гости к деду и хозяин здешней тайги, огромный медведь, по имени Михал Потапыч, чтобы посидеть с дедом за столом, попить чайку с мёдом и поговорить о разных делах. Вот сидят они, пьют чай лесной и разговаривают. Медведь о своём рявкает, а дедушка о своём бурчит.
Всё было хорошо. И дедушка был довольный, и звери и птицы тоже были довольны. Все жили дружно и весело. Никто друг  друга не обижал.
И рыбкам всё нравилось. Одно только их тревожило: это суровость Тайменя. А ну как зевнёт? Не миновать беды. И держались рыбки от него подальше.
Но вот однажды об этом прекрасном месте узнали злые таёжные силы. И решили нарушить это спокойствие, разогнать эту благодать.
И вот среди светлого, тёплого дня из-за дальней горы стала выползать огромная и страшная чёрная туча. Она выползала медленно, останавливалась, чтобы оглядеть местность. Из её пасти вылетали огненные стрелы, а впереди летел бешеный шквал ветра, сметая всё на своём пути. И началось светопреставление! Огненные стрелы летели из пасти тучи одна за одной, ударяясь своими пиками в вершины гор или в острые скалы или били по высоким и мощным деревьям, разметая их в щепки. И грохот при этом стоял такой, что тряслась земля. А дедушкина избушка, и так уж совсем старенькая, ещё более   накренилась, но всё же устояла, бедненькая. И дед в ней усиленно молился своему Богу. Ураганный ветер был такой силы, что сгибал стволы огромных вековых деревьев, как тоненькие былинки. И вся эта вакханалия длилась долго, всю ночь, до самого утра.
Наверное, помогла дедова молитва, а может, иссякли силы у чёрной тучи, и уползла она обратно за дальнюю гору, и ветер, злыдень, затих. Не хватило сил у него разрушить эту доброту и красоту земную. Потому что красота и доброта непобедимы. Они приносят всем счастье и радость жизни.
Вышел утром дедушка во двор, покачал головой: «Надо же, что натворила злая сила. Ну да ничего, всё начнём сначала».
Оглянулся дедушка, смотрит, а на горе стоит гордо, подпирая короною рогов Солнце, огромный  красавец Лось.
Оглянулся дедушка в другую сторону, посмотрел на реку, а из реки на него смотрит старый приятель Таймень и как бы здоровается с ним. И, вильнув хвостом, ушёл в глубину реки, по своим делам, этим самым сказав деду:
«Всё в порядке, дружище!».
И прилетели птицы, и пели деду песни о том, что всё у них в порядке и что скоро птенцы у них встанут на крыло.
 И приходила красавица Косуля, и приводила к деду своих деток: Ваньку и Маньку. И у них тоже было всё в порядке. И прибегали белки и бурундучки, и приносили дедушке кедровые орешки в угощеньице:
«Бери, дедушка, отведай. У нас всё в порядке!»
И приходил Медведь, Михал Потапыч, попить чайку с мёдом за столом у деда и поговорить о делах. Причём Медведь о своём рявкает, а дед о своё ворчит. Значит, всё будет  у них хорошо.
На том и сказке конец.  И всем пора по домам».



  Третий рассказ

На следующий день пришли внуки к деду, и он им рассказал такую историю.
 «Вы же знаете моего Мурзика?  Котик он добрый, спокойный, никому зла не желает. Но вот однажды схватился он в битве с лесным хомяком. Хомяк был здоровый, красивый, закалённый в житейских трудностях и битвах. И бой был между ними не на жизнь, а на смерть. Раздавались дикие вопли, и шерсть летела клочьями в разные стороны. И эта битва длилась несколько минут. Никто в этом бою не победил. Была ничья. Силы у них были равные. И разошлись они, непобеждённые, каждый в свою сторону. Хомяк, ободранный и весь в крови, спрятался где – то в кустах, а Мурзик приплёлся домой. И тоже у него была вся мордочка в крови. Посмотрел я, а у него носик ободранный и кровоточит. И он сразу же упал на подстеленную ему фуфайку. Отдохнул, наелся и окончательно свалился спать. Вот так и закончилась эта равная битва. Вничью.
А так мой Мурзик добрый, спокойный котик. Никому зла не желает.
А в следующий раз схватился мой Мурзик в битве с сорокой. Донимала она его, наглая. Долго донимала. Сидел мой  Мурзик на травке, никому не мешал. Но Сороке почему-то не понравилось, что он спокойно сидит на травке. И решила она его разозлить. А мой Мурзик спокойный котик, добродушный. Но сорока его достала. Всё норовила клювом долбануть. Терпел он, терпел  и не вытерпел: как прыгнул на неё, только перья сорочьи полетели в разные стороны! Подкинул он её вверх своими когтистыми лапами, и она с дикими воплями и кувырком полетела прямо, разбрасывая свои перья в разные  стороны. И сколько мои глаза её видели, она всё летела прямо и всё кричала что-то нечленораздельное. Потом ударилась об какое-то дерево, не видя его, и окончательно свалилась вниз. Вот так ей досталось от моего Мурзика. Не надо было его трогать.
А вообще-то, мой Мурзик добрый, спокойный котик. Никому зла не желает. Но не надо его злить.
Ну, а теперь, ребятки по домам, хватит на сегодня, - сказал дед. – Завтра будет другая история, и тоже про Мурзика».
На следующий день прибежали внуки к дедушке и сразу же с вопросом: «Деда, ты нам не всё про Мурзика рассказал. Расскажи ещё!».
«Ну, что ж, – сказал дед, – садимся за чай и продолжим про Мурзика. У моего соседа была маленькая собачка, по кличке Миля. Она ростом была не выше моего Мурзика. Однажды вышел  Мурзик погулять на свежем воздухе, подышать ароматом леса, посидеть на травке. Но тут приехал на машине мой сосед и привёз с собой эту зловредную собачку Милю. Но Миля, не смотря на свой маленький рост, была храбрая собачка, и терпеть не могла котов. И гавкала на них так звонко и тонко, что у нас даже в ушах звенело.
Вот и на этот раз, как только Миля увидела нашего котика, храбро бросилась на него в атаку и затявкала, что есть силы. И Мурзик убежал в наш огород, а Миля за ним. Мы с соседом кричим: «Миля, это не твой огород!».
Но куда там! Миля ничего не слышит. Но Мурзик у меня умный парень, он тут же спрятался между грядками и прижался к земле. А Миля бегает по огороду, ищет его. Но как только увидела его, а вернее, уткнулась в него носом, от неожиданности оторопела.  А мой Мурзик встал на задние лапы, выпустил когти и зашипел свирепым кошачьим звуком: «Шшш – шшш – шшш!».
И Миля, поджав хвост и от страха визжа, трусливо убегает  с поля брани, то есть, с моего огорода.
 А я давно всем говорил, и соседу тоже: «Не надо трогать моего Мурзика. Он котик спокойный, добрый. Никому зла не желает.
Но не надо его злить».


Рассказ четвёртый

Был у меня в больших приятелях крот, по имени Лёха. Это был мудрый крот, спокойный. Любил он приходить ко мне в гости, когда я работал в огороде. Когда вокруг было тихо и светло. Вылезет, бывало, он из под земли, молча поздоровается со мной и наблюдает: чем это я занимаюсь. Посмотрит – посмотрит и, так же молча попрощавшись, уходит опять под землю по своим делам.
Однажды мы с моим котом Мурзиком были на даче вдвоём. День был тёплый, ласковый. Я стоял на краю огорода на траве и выстругивал ножичком какую – то палку для хозяйственных нужд. Рядом со мной на травке сидел мой Мурзик. Он вроде как бы охранял меня, и заодно  внимательно наблюдал за окружающей природой. Его интересовало всё: и шевеление травы, и полёт бабочек и мух, и полёт жуков. Но особенно он интересовался птичками, пролетающими мимо. А в природе была тишина, только ветер шелестел в кроне близстоящей кедры.
И вдруг я услышал какое-то лёгкое шуршание, как будто ветер разгребал кучку засохших листьев. Мурзик тоже услышал и насторожился. А это из-под земли вылезал мой старый приятель, крот Лёха!
«О! – говорю, – привет, дружище! Давно не виделись. Как поживаешь? А я вот тут палку строгаю ножичком, пригодится в хозяйстве».
Крот молча кивнул и решил побыть со мной немножечко. Рядом. А то ведь давно не виделись. А дела подождут.
 Но у Мурзика на этот счёт было другое мнение. У него от удивления глаза на лоб полезли. И он, недолго думая, хрясь лапой по голове крота!
 И крот, не ожидавший удара, юркнул под землю, в свою нору.
Долго я потом укорял Мурзика.   Разве так с друзьями поступают? Нельзя так! Крот Лёха нам ведь друг!
Мурзик всё понял и в оправданье даже не мяукнул.
А своего друга Лёху я больше не видел. Обиделся Лёха.
А жаль.



 Рассказ пятый

Выпил дед чайку и продолжил: «Был у меня один знакомый рыбак. Большой любитель рыбки половить.
И вот с ним приключилась одна история: однажды, как обычно утром, пришёл он на рыбалку, расположился на берегу, закинул удочку в речку и стал ждать поклёвки. Но клёва не было.
Долго сидел мужик, смотрел на неподвижный поплавок, но клёва не было. Прошёлся он по берегу с удочкой туда – обратно, вернулся на старое место, но всё был напрасно.
И  вдруг он увидел в воде, у самого дна, здоровенную рыбину неизвестной породы.
 Закинул рыбак удочку, но рыбина даже не глядела на крючок. Мужик поменял наживку, но всё было бесполезно. Он ещё раз её поменял, но рыба к крючку не подходила. И даже не обращала на него внимания.
Раздосадованный мужик  ушёл домой. Но на следующий день он взял новую удочку с хорошей леской, взял самую лучшую наживку, накопал самых лучших червяков: вкусных и жирных, пришёл на своё место и закинул удочку. Рыбина была уже там, на своём месте. Но она опять не обращает внимания на наживку.
Мужик поменял червяка, но рыба не берёт. Всё было напрасно. Он ещё раз попробовал поменять наживку, но бесполезно.
  Раздосадованный мужик не знал, что и придумать.
И тут вдруг из воды высовывается наглая рыбья морда и говорит человеческим голосом: «Слышь, мужик, я червяков не ем. Я мясо люблю в сметане. Понял?»
И рыбак от изумления сел прямо в воду, на скользкие камни.  А рыбина нырнула на дно и была такова.
 С тех пор я не видел этого рыбака. Наверное, с ума сошёл», - добавил дед.
И внуки, в очередной раз удивляясь дедовой фантазии и его рассказам, ушли домой.



  Новая страна

«А вы когда-нибудь были в стране Храпляндии? – спросил дед внуков. – А я был. И вы когда-нибудь тоже побываете.
Это очень интересная страна. Там все жители по ночам храпят! Все до единого!
 И храпят очень сильно. И такой мощный храп там стоит, что даже мухи в эту страну не залетают. Потому что летать в этой стране невозможно. Совершенно невозможно! Да что мухи, туда даже букашки не заползают, и даже птички облетают эти места стороной. От греха подальше.
Но однажды поселился в этой стране человек, который не умел храпеть. Совсем не умел. Он никогда этого не делал и даже не знал, как это делать. Он всегда спал тихо и спокойно. Изумлению жителей Храпляндии не было предела. Его стали критиковать, ругать, делать замечания. И он, в конце – концов, захрапел. И все жители Храпляндии успокоились. Я тоже побывал в этой стране и тоже научился храпеть. И мой храп теперь сотрясает всю округу, а не только мой дом.
И все жители Храпляндии за меня очень рады!»


***
Одной милой собачке покрасили красной краской нос, чтобы все думали, что это свирепый пёс. А на самом деле – это была добрейшей души собачка.
 


 Обязательность

Учился мальчик в первом классе. И однажды ночью приснилось ему, что пора собираться в школу. Встал он спросонок и, ничего не соображая, взял свои вещи, ранец и сел на стул - одеваться. Но перед одеванием задумался, потому что никак не мог проснуться окончательно. Дедушка на него смотрел, смотрел и говорит: «Малыш, а зачем тебе три носка? У тебя что, три ноги?»
Мальчик опять задумался. А потом вытаращил глазёнки и отвечает очень грозно:
«Н-Ну, Де-да! Это вчерашний носок!»
«Ага, ну тогда понятно»,- ответил дед, и пошёл в кухню готовить завтрак.
Прошло несколько недель, и мальчику опять приснилось, что пора в школу. Встаёт он ночью и, ничего не соображая со сна, берёт ранец, - а был он в трусах и майке, - одевает на босу ногу валенки, а вместо шапки одевает ковшик с длиной ручкой, которым набирали воду, и уже было пошёл к выходу, как его остановил отец: «Славик, ты куда это?» - спросил он. 
«В школу»- ответил мальчик.
Отец взял у него ранец, ковшик, валенки и отнёс сына на кровать -, продолжать спать.
Вот такой это был обязательный мальчик.

 
***
Хорошо живётся Мурзику в доме. Всегда  сыт, чист и ухожен. И хозяин его любит, и он хозяина тоже любит.
Но у него есть враг в доме. Это веник. Он хоть и неприятный и вредный, иногда дерётся, особенно по заднице больно бьёт, но его терпеть ещё можно.
Но вот пылесос терпеть невозможно. Это настоящий враг, серьёзный! И ревёт дурно. И он непобедим. Но приходиться терпеть этот пылесос. Деваться некуда, потому что он дружит с хозяином.


***
 Сидим мы как-то в кухне на даче с Мурзиком, обедаем. На улице жара, дверь в кухню была открытая.
 И вдруг: «Ж-ж-ж-ж!» - это залетает огромный, полосатый и ужасный Шмель!
Мурзик с испугу забился под крыльцо. У него уже есть опыт встречи  с такими опасными друзьями. Но я  же под крыльцо не влезу!
 Поэтому я и сижу тихо в кухне за столом и еле дышу.
Шмель полетал – полетал, понял, что никого напугать не сможет, и улетел восвояси в открытую дверь.
Слава Богу, пронесло!
А в другой раз к нам на дачу, в кухню, также через открытую дверь, залетел шершень. О-о-о! Это бомбардировщик!
 «У-у-у-у-у-у!» - грозился он, и давай кружить по кухне. Нас решил напугать. Мурзик под крыльцо не успел и зарылся под половик, но я же под половик не влезу!
И поэтому сидел я в кухне за столом ни жив, ни мёртв. Ну, думаю, зараза! Улетит он сегодня или нет? Дверь-то открытая!
Долго он над нами изгалялся, негодяй. Я уж было схватил полотенце, чтобы шмякнуть его, но он улетел. Наконец-то! Слава тебе, Господи! Пронесло!


 
Приключение шоколадного чемоданчика

Был у меня чемоданчик, полный шоколада. И один дядька уговорил меня поменяться с ним на чемоданчик с разными конфетами.
Потом он улетел на самолёте, а чемоданчик, полный шоколада, забыл в аэропорту. И теперь у меня два чемоданчика: один полный шоколада, а другой - полный разными конфетами. И пока я шёл домой, я раздал детям и шоколад, и разные конфеты. И теперь у меня стоят дома два пустых чемоданчика: один пахнет шоколадом, а другой – разными конфетами.
Вкуснотища!
 



 Наивная сказка

Вы видели когда-нибудь лик луны? Реалисты говорят, что это тени от лунных гор или ещё какие либо физические явления. Но мне кажется, что это лицо луны.
Обратите внимание: брови, глаза. Это же лик луны!
Смотрит она на нас сверху и видит всё. Миллионы лет крутится она вокруг Земли и наблюдает за ней, и следит за порядком, заведённым раз и навсегда при рождении Земли. Чтобы лес был там, где ему положено быть, чтобы звери и птицы жили там, где им и положено жить, и чтобы реки и моря текли туда, куда и положено им течь.
Луна видит всё. Она и нас видит и знает каждого. Она и каждое растение знает на Земле: и когда оно родилось, и когда оно погибло. И знает каждое растение по имени и по месту его жительства.
И вот как-то, в очередной раз проплывая над Землёй, луна  вдруг увидела на одинокой горе, заросшей густой тайгой, что стояла недалеко от славного шахтёрского городка Междуреченск, на вершине этой горы, неведомое растение, похожее на цветок. А может, это был и не цветок вовсе.
И росло оно посередине маленькой полянки. И было это растение какое-то грустное, поникшее.
 Луна подивилась на это незнакомое растение и послала ему тонкий, как иголка, лучик, надеясь оживить его.
И, о чудо! Растение засветилось каким-то необыкновенным неземным светом, освещая маленькую полянку вокруг себя  и поражая своей красотой окружающие растения.
 И долго этот лунный свет колебался, видоизменялся и отражался в воздухе всеми цветами радуги.
Но наступило утро. Луна ушла за горизонт. И поник головой цветочек, загрустил, вспоминая свой лунный час.
Но на следующую ночь это чудо повторилось. И опять засиял цветок, освещая маленькую полянку и поражая своей красотой окружающий мир.
Видел этот цветок один мой знакомый таёжник и пригласил меня посмотреть на это чудо природы. Долго мы шли к вершине  одинокой горы, находили множество цветков, необычайно красивых и удивительных.
 Но мы всё же искали один - единственный чудо – цветок. А когда взошли на вершину горы и перед нами открылась маленькая полянка, то мы не увидели этот маленький цветок среди множества других цветков и трав.
И, спрятавшись в густой траве за кустами на краю полянке, мы стали ждать тёмную ночь и выхода луны из-за гор.
И дождались!
Тонкий, как иголка, лунный лучик сверкнул, и моментально засияла полянка невообразимой красотой.
А посередине маленькой полянки стоял и светился изумительный чудо – цветок. И свет от него колебался, видоизменялся и отражался в воздухе всеми цветами радуги.
А луна, продолжая свой путь и освещая Землю, посылала свои тонкие, как иголка, лучики на всё, что казалось ей интересным и необыкновенным. И освещала своим неземным светом наши души и сердца. Чтобы они светились для людей, не познавших всю красоту жизни нашей. И чтобы они излучали любовь и добро, тепло и нежность.
Как тот чудо – цветок, что стоял на вершине одинокой горы.
А я долго не мог забыть эту полянку, этот чудесный цветок и этот тонкий лучик, что промелькнул перед глазами.
Как будто побывал я в сказке.



Зёрнышко

Долго лежало зёрнышко в завёрнутой бумажке. Ждало своего часа. Но он всё не приходил этот час.
Долго и терпеливо зёрнышко лежало. Несколько раз оно просыпалось от летаргического сна, когда хозяева перекладывали свёрнутую бумажку в другое место. Просыпалось и трепетало: неужели пора!
Но опять тишина и спокойствие. И зёрнышко грустно засыпало. И опять терпеливо ожидало своего часа.
Но однажды, вдруг почувствовав приятную тёплую влажность земли, встрепенулось: неужели пора!
Неужели мой час настал! Так много времени прошло, и ждать больше не было сил.
Чуть было не пропало в безвременьи зёрнышко.
И вот проклюнулся первый росток. Маленький, слабенький росточек. Совсем ещё ребёнок. И среди огромной массы растений он совсем ещё был не заметен. Его мог любой затоптать и не обратить на это внимание, его могло съесть какое-либо насекомое. Ползающее или летающее.
Но маленькому росточку повезло: его никто не заметил, так как росло оно в тихом и удобном месте.
И вот появился первый корешок, чтобы питать соком Земли маленький росточек, и появились первых два  маленьких листочка, чтобы ловить солнечный свет и тепло, так необходимые для жизни.
И росточек старался. Он подрастал и набирался сил. Он хотел показать всему миру, что он тоже есть, что он силён и крепок.
И вот совсем недавно проходил я мимо этого росточка и подивился: как он стал могуч и крепок, каким он стал мощным красавцем!
Ай да зёрнышко! Как долго и терпеливо оно хранило в себе эту красоту и силу! Из такого маленького и почти незаметного зёрнышка вдруг выросло такое мощное и красивое растение!
И оно ещё набирало силу и красоту, могучесть и выносливость. И в его набухших почках уже созревали маленькие зёрнышки, чтобы потом, когда придёт время, рассыпаться по благодатной земле и родить новые всходы, новые растения.
И продлится жизнь.
И будет вечной!