Airplane

«Take me high, take me high my airplane…»
Airplane – Various Artists

Письмо, пропитанное ароматом Lacoste Red, осталось лежать на компьютерном столе в пустой комнате. Я нарочно положил его на видном месте рядом с ее коллекцией осенних фотографий. Оно бросится ей в глаза, как только подушечки пальцев коснуться настенного выключателя. Своеобразное легкое напоминание автора о чувствах в красных тонах для нее единственной. Позже, она спрячет его в мой синий свитер, и этот запах будет греть ее по ночам, рисуя в ее воображении меня рядом с ней.
Сейчас я сижу на заднем сидении такси и размышляю о не случайности случайностей и о бушующих шквалах перемен в моей, кажется налаживающейся, жизни. Голова прижата к темной ткани, по ощущениям напоминающую грубую кожу хладнокровного животного. Взгляд режет бесконечный, белый луч, проезжающих на встречу автомобилей. Пустота в самом центре груди становится в значительной степени еще более невыносимой и повышающей мои и без того немалые шансы обжечь свою глотку чем-то покрепче. Она молча сидит рядом, крепко сжимая мою кисть, и упоительно ласково царапает своими ногтями место между большим и указательным пальцем моей левой руки. В салоне холодно. Грусть как на зло играет на радио сопливыми минорными аккордами, от чего хочется дать водителю указание развернуть авто, пересечь сплошную линию и везти нас обратно в теплую квартиру. Затем как домашние кошки закутаться в махровое одеяло у нее на кровати, придумать невозмутимую отговорку и отстрочить необратимый полет, хотя бы еще на день.
Чувства обостряются, как приступы астмы, когда на горизонте свет маяка пророчит расставания. И все эти мысли, все эти ласковые объятия, слова прощания лишь подливают масло в огонь. Лучше просто ехать и молчать, уткнувшись мордой в окно. Я никогда не прыгал с парашютом, но испытываемые мною ощущения, мне видятся тождественными. Да высота огромная, конечно основной раскроется, безусловно, запасной всегда подстрахует, но люди продолжают падать плашмя о землю, разбиваясь или калеча себя, а влюбленных убивает скука и расстояние. Говоря уже совершенно простым языком – гадкое чувство. К нему невозможно привыкнуть, оно как заноза, как зубная боль или утреннее похмелье. Я вот уже десять лет стараюсь, а результат отделаться успехом год от года приближает свое значение к нулю.
Начиналась такая жизнь бесспорно весело. Романтика, шанс посмотреть новые страны, города, просторы голубой планеты, вписать свое имя или запечатлеть следы своих подошв на бескрайних континентах. А затем силой злого рока все превратилось в череду отъездов, приездов, ожиданий самолетов и поиск пропавшего багажа, который безмозглые сотрудники аэропорта с двухзначным IQ отправили по ошибке другим рейсом черт знает куда. Даже оказавшись дома, разложивши, уставшее от сидения в жестких креслах самолета, тело и пригубив стаканчик два крепкого виски никак не выходит спрятаться от чувства, напоминающего термита, грызущего дырки в твоей душе, того чувства, что скоро снова лететь. Я перестал просто на просто распаковывать свои чемоданы. Так изредка достаю какие-то вещи по мере необходимости, но эти два урода, как бельмо на глазу, стоят в моей комнате напоминанием о невозможности отсрочить расстояние. Другими словами это беспробудное пьянство крепкой текилой и заедание этой остроты пересохшей долькой лайма.
Благо есть она. Благо, что, невзирая на мой разнузданный, хаотический образ жизни и шатание после рассвета по агрессивно пустым улицам нашего маленького городка в сопровождение десятка бродячих псов, чье общество видимо, вызвано их пониманием моей сути, она здесь, она рядом, она внутри. Well, I guess I`m just a lucky bastard!
Я встретил ее летним вечером в далеком 2010. Она потрепала меня за волосы, а недремлющее подсознание сохранило картинку милой, приветливой девочки в дальних закоулках, где оно хранит кадры воспоминания о первом глотке калифорнийского вина или же первые впечатления от альбома Eminem – Marshall Mathers.
Случайная встреча, спустя много лет в Tu:Se, как стало ясно теперь, не прошла без последствий. Мы общались, мы сдружились, были письма, ласковые словечки по SMS, а потом, проснувшись однажды утром рядом, нам захотелось просыпаться так постоянно. И мне бы в голову не пришло, что где-то там существует, пускай даже маленькая, размером с атом, возможность оказаться человеком, которого она станет называть «любимый». Невероятно, но жизнь не лишена иронии, и теперь мы причина и следствие наших повседневных эмоций. Теперь все, как это модно стало называть в последнее время, ми-ми-ми.
Вика моя муза. Правда. Все, что я пишу, каждая строка, каждая буква о ней или же для нее. Только ей удалось вдохнуть в меня послевкусие от той детской, розовой, прекрасной сказки, к моему счастью, заканчивающейся словами «и жили они долго и счастливо».
И вот она сидит рядом, держит мою руку, а проплывающие по встречной полосе авто оставляют на ее розовом лице блики этого дерьмового чувства – расставания.
Тишина считает кочки и колдобины на разбитой фурами дороге, указательные знаки попросту издеваются, сокращая расстояние до аэропорта, а железную птицу фаршируют пакетиками с арахисом, газировкой и крепким спиртным, ни хрена не успокаивающим, а лишь усугубляющим и без того дрянное положение вещей.
Неизбежность – грубая сука, мать всего сущего и жалкая стерва, в которую по своей ошибке влюблена сама жизнь. Я пытался с ней объясниться, пытался подкупить ее чувства. Я мать его, расшиб лоб о ее невозмутимость, но все это было тщетно. Все эти жалкие и ничтожные унижения оказались напрасны. Она просто не желала меня слышать, слушать, обращать внимание. Оставалось просто смериться и пялиться изнеможенным взглядом на зеленые огоньки циферблата центральной панели Toyota.
Бейсбольные мячики. Всему виной бейсбольные мячики с синим логотипом New York Mets, которые невозможно было купить на пост советском пространстве и которые мой дедушка привозил пачками из Нью-Йорка, когда мне было девять лет. И пока в гостиной комнате взрослые, под хорошую закуску, становились все разговорчивее. Пока они спорили о разнице между бурбоном и виски, маленький мальчик, каким я был в то время, купался в чувстве эйфории и подбрасывал к потолку крученые. Я твердо решил тогда для себя, что наступит день, и я собственноручно доберусь до Большого Яблока за белыми, прошитыми красной капроновой нитью мячами. И вот через месяц мне исполнится двадцать семь, бейсбол давным-давно перестал меня занимать, а я все так же, как придурок, летаю в Эмпайр Стэйт за мечами весом грамм 450, парой светлых Levi`s 501, черными футболками No Logo и любимой моделью Nike. Осторожны, мечты сбываются! Особенно если эти мечты хоть как-то связаны с таким могущественным городом как Нью-Йорк.
Мне было двадцать три, когда я первый раз ступил своими Nike на улицы этого мегаполиса. Я покинул дом, отправившись свидетелем на судебный процесс в Филадельфию. В итоге дело прошло быстрее запланированного, и у меня оставалась еще парочка драгоценных дней до обратного рейса. Долго не раздумывая, я набил рюкзак самым необходимым и отправился на железнодорожный вокзал. От туда через Нью Джерси я добрался двумя поездами до станции на Madison Square Garden и оказался в самом центре Манхэттена. Да детка, это была мечта размером в пятнадцать лет, а это было место, где отец поп-арта Энди Уорхол создавал свои шедевры. Место, куда в 70х съезжалась вся элита новой культуры. Дом Notoriuos BIG, дом для каждого безумца, музыканта, писателя или художника. Его ярко-желтые огни, его длинные улицы с непрекращающимся воем сирен, его бессонница поглотили и проживали меня живьем. Попробуйте представить, что чувствовал я. Представьте, что может почувствовать человек, чья мечта наконец-то свершилась.
Нью-Йорк. Наверняка каждый, кто впервые попадает в этот город, старается избежать услуг общественного транспорта или такси, которыми забиты улицы. Нет, нет. Его нужно прочувствовать. Каждую кочку, каждый кирпич аккуратно выложенной брусчатки у здания Фондовой Биржи, каждое дуновение ветра доносящееся с Гудзона. Заблудиться в Центральном Парке и ослепнуть в огнях на Таймс Сквер.
Я бродил его улицами, пересекал всевозможные авеню целый день, всю ночь и, встретив рассвет на Бруклинском мосту, вернулся обратно на вокзал и отправился назад в Филадельфию, а затем и домой. Минус один в списке моих желаний.
Тем временем водитель такси прибавляет газу, стараясь обогнать плетущуюся колону легковых автомобилей. Меня по инерции прижимает к сиденью, возвращая в настоящее. Нью Йорк остается всего лишь воспоминанием, и теперь перед моими глазами мелькают опустевшие с осени стволы деревьев, вальяжно колыхающие на ветру свои ветви. Они погрязли в ожидании очередной весны, которая никак не хочет наступать, жадно черпая чашу надежд и оставляя гнусную пустоту, напоминающую чувство голода.
- Я люблю тебя, - произношу я, не выдерживая больше звуков тишины, нарушаемой работой двигателя, и целую ее в щечку. На губах остаются крупицы ее пудры.
- И я тебя, родной, - отвечает Вика, и по ее лицу пробегает легкий румянец.
В другом месте, в другое время она обычно отвечает на мои слова, своим любимым «не придумывай». Но только не здесь и не сейчас.
От сказанных слов мне становится по-доброму грустно и рука автоматом сжимает ее ладонь. Я чудесно понимаю, сейчас ее съедает волнение, страх и неизведанность. Они стерегут ее в пустом салоне Toyota на обратном пути, в стенах ее квартиры, на ее маленькой кровати. Она сильная женщина. Она держится, она сглатывает горечь, подступающую комом в ее горле, но карие глаза говорят больше, чем ей хотелось бы сейчас произнести.  Я видел этот взгляд задолго до сегодня. Видел его в «Метрополисе», видел в зале кинотеатра, видел в «Tref Cinema-Caf;». Я старался молчать, но под ребрами кололо изнутри, и крупица счастливых моментов ускользала, словно песчинки сквозь пальцы. Я обещал сделать ее счастливой, а сейчас вынужден оставить это маленькое создание, этот комочек счастья, эту чувственную женщину совершенно одну в еще холодную весну.
Ей нравятся закаты и рассветы. Закаты и рассветы! Господи, да я глаз не сомкну, в ожидании солнца, с детской легкостью всплывающего из-за горизонта и заштриховывающего темно-синие тона в ярко-багровые краски твоих безупречных мазков. Все что угодно, взамен на магическую улыбку ее души. 
Милая, я готов разделить с тобой мой мир на равные части, но только не эту грусть. Оставь ее для меня. Разреши оказаться полным эгоистом в этой области. Позволь мне одному наполнять свой стакан Джеком, мать его Дениэлсом или долбаным Джоном Джеймсоном. Я вернусь, а ты оставайся невозмутимо счастливой как на той черно-белой фотографии, где твои светлые волосы ложатся кончиками на мои предплечья, а рука заслоняет мои губы.
Ее жгучие поцелуи способны расплавить любой метал. Ее забота ко мне безгранична. Я хочу сказать ей о многом, но сознание противится и кроме невнятных, бессмысленных словосочетаний ничего из моего рта не выходит. Давай с тобой помолчим, родная. Помолчим о нас, помолчим о скором расставании, помолчим о совместных желаниях и планах, помолчим о вчера, помолчим о сегодня, помолчим о завтра.
На правду, только парочка влюбленных безумцев способна по-настоящему наслаждаться всей красотой тишины.
Вспомни. Давай повернем стрелки часов назад, когда до отъезда оставалось еще время, а мы тихо шагали по вечернему городу. По тем прибрежным улицам, где холодный ветер с морской стороны входил в роль стилиста и настойчиво трепетал наши волосы. Ты прятала от холода руки в карманах моей куртки, а я курил очередную сигарету и мы могли идти куда пожелаем. Место не играло роли в рассказе о нашем счастье. Это были моменты блаженства, моменты, когда все слова сказаны, когда даже голос внутри всячески избегает нарушить это чувство полного, взаимного умиротворения.
Время не лечит, время не панацея, не чудо антибиотик, способный залатать потрепанные сердца. Единственное, что оно способно предложить это немного себя, чтобы еще раз окунуться в пространства на плоскости чувств, которых совсем скоро так будет не хватать.
Такси делает последний поворот и, выравнивая передние колеса, выходит на прямую дорогу, еще влажную от вчерашнего дождя, в конце которой располагается аэропорт. Водитель выжимает сцепление и жмет до упора педаль газа. Воздух отказывается поступать в закупоренные отчаянием легкие, и я сильнее сжимаю Викину руку. Мне хорошо известно это место. Здесь участок разделен на три полосы, две из которых ведут к аэровокзалу, а крайняя слева обратно в город. Одна единственная возможность одуматься, свернуть в другую жизнь, изменить правила игры, выбраться из очередного забега в бесконечности крысиных бегов. Но система построена так, что сбежать невозможно. Все дороги этого миллионного города идут по кругу и какая-то из них обязательно да приведет обратно к взлетной полосе.
Я слышал сотни раз, как люди моей профессии мечтают остаться дома, мечтают начать свое дело, начать другую жизнь. Да чего душой-то кривить? Я и сам о таком говорю, я и сам желаю в равной степени того же. И после очередной такой мысли собираю чемоданы и прощаюсь с домом. «Авэ, о Великий Капитализм! Идущие на смерть приветствуют тебя!»
В горле стоит громадный ком, и я который раз отчаянно стараюсь успокоить самого себя заезженными до блеска фразами: «ведь скоро вернусь», «ведь она дождется», «ведь это не на всю жизнь», «черт, да заткнись уже, ноешь хуже той маленькой девочки, потерявшей свою маму!». И Вика молчит. И снова на радио играет что-то совсем не в тему, и голова раздувается от скопления мыслей как резиновый шарик, и вот уже отчетливо видно надпись «Аэровокзал Одесса».
Машина описывает полукруг, медленно останавливается. В ушах острым звуком раздается щелчок затвора багажника. Мы на месте.
Как бы я ненавидел этот клочок земли на городской карте, он продолжает завораживать меня царящей здесь атмосферой искренности. Место где горе, счастье, слезы, радость, любовь, бессилие, отчаяние встречают друг друга. И любое человеческое настроение здесь по-настоящему откровенно. Здесь забывается мир, проблемы быта, планы на завтра, события вчерашнего вечера. Здесь существует только сейчас. Рассерженная на мужа жена спокойна. Она уже и не помнит, какого ей взбрело в голову с ним ссориться. Муж за долгое время осознает насколько восхитительно она выглядит, и что он такой дурак, в этой спешке, совсем забыл сделать ей комплимент, выходя из дома. Родители гордятся своими детьми, а дети в свою очередь благодарны за данные им возможности.  Никто не вспомнит, что прошлым вечером на кухне снова завели спор об отсутствие духовности в новом поколении. Здесь нет ничего более важнее, кроме самого важного, а именно людских отношений. Отношений неиспачканных враньем, предательством и изменами, отношений напоминающих посиделки у домашнего камина, отношений настоящих.
Спустя двадцать минут ожидания в очереди я сдаю свой багаж, оформляю посадочные билеты и, купив два латте в одноразовых бумажных стаканчиках, обнимаю Вику. Мы выходим вдохнуть холодного мартовского воздуха.
- Напиши мне, пожалуйста, когда вернешься обратно домой, - говорю я ей, закурив сигарету, в ожидании пока кофе остынет и не будет обжигать мне язык.
- Хорошо, родной, - отвечает она, прижавшись к моей груди. Звучание ее голоса напоминает звучание гитары B.B. King`а в композиции «The thrill is gone», одной из самых грустных блюзовых композиций которые мне приходилось слушать.
Я вглядываюсь в звездное небо и, обняв Вику, как обычно обнимают, прощаясь надолго, целую ее в макушку.
 Уже потом сидя в самолете, я стану думать об этом моменте, о звездном небе, но уже не о таком холодном. Представлять летний вечер где-то на песчаном берегу Черного моря, подальше от всех и вся. Буду воображать совершенно новый мир, совершенно новую главу, другую историю, с долгожданным хэппи-эндом. Я буду целовать ее плечи, буду обнимать ее талию, буду шептать ей на ушко милые словечки, пошлости и бессвязные предложения. Буду любить ее, всю ночь, весь день, через день, через два, через неделю, месяц, год.
Мы снова наведаемся в «Стейк-Хаус» отведать превосходно прожаренный бифштекс. Наполним бокалы красным чилийским вином, а я заново расскажу ей о том, что нет ничего лучше Каберне-Совиньон с тихоокеанской стороны. Вика будет внимательно слушать (она всегда внимательно слушает), о чем я говорю, и смотреть на меня сквозь влюбленные карие глаза, с прорисованными стрелками, и гладить мое колено. 
Мы встретим десятки рассветов, возможно опьяненные друг другом, возможно мистером Джеком или Сэром Джеймсоном. Мы будем танцевать на закате, слушая Мота. Черт, я никогда особо не любил русский рэп, но это уже гораздо больше, чем просто ломаный бит и нестандартное звучание. Это часть нашей с ней истории, часть нашей жизни, кусочек пазла, без которого не собрать цельную картину.