Она была другой... Продолжение

  Через полкилометра, когда они огибают ограду парка, становится электрически светлее и от уже включенных ламп в окнах домов, мягко выплывающих им навстречу, и от немногочисленных уличных фонарей, с неустойчивой периодичностью попадающихся на пути. Но вот и кафе. Приехали. Афиноген спешившись, помогает своей (неужели-таки  своей?) даме покинуть её неудобное сидение и, предварительно снова приковав цепью к невысокой оградке кафе их, теперь уже общего, «мустанга» и, убедившись в надёжности данного вида крепежа, он открывает дверь, пропуская Фольгу вперёд себя. Ещё раз с удовольствием оглядев сзади её маленькую тонкую и на удивление стройную, как у юной девушки, фигурку, он вступает следом за женщиной в полутёмное и почти пустое заведение.
              В зале приглушёный свет и тихо играет ненавязчивая музыка. Посетителей всего двое за разными столиками. Один в глубине зала. Это пожилой мужчина, пьющий в одиночестве пиво из большой кружки. Рядом с ним —  несколько пустых. Второй посетитель — молодой парень, что-то активно обсуждающий по мобильному телефону. Перед ним —               
наполовину выпитый эспрессо.
                Наша пара, не сговариваясь, направляются к столику в дальнем (самом уединённом и тёмном, несмотря на и так пустое затемнённое кафе) углу заведения. Афиноген отодвигает стул и  помогает женщине уютно устроиться за столиком. Сам довольно элегантно устраивается рядом. К ним неспешно подходит официант и, безразлично скользнув взглядом по лицу женщины, кладёт на стол меню в чистом дерматиновом переплёте. И с таким же равнодушно-ленивым видом медленно удаляется. Кажется становится понятным происхождение странного имени Фольги. Фольга, как зеркало отражает то, что каждый в ней ищет (или видит, кому как больше нравится). Такой расклад игры похоже устраивает всех троих. Афиноген галантно протягивает своей спутнице меню. Женщина скромно выбирает чайник зелёного чая. Афиноген просит также принести вновь подошедшего официанта американо и сэндвич с ветчиной.
                Глядя вслед уходящему гарсону, Афиноген пытается вновь завязать разговор:

            - Как Вы полагаете, Фольга (он впервые так к ней обращается, и она невольно выдаёт своё волнение, которое пробуждает в ней звук её имени в исполнении его голоса, лёгким трепетом ресниц): - Как Вы считаете, может быть нам стоит с Вами подкрепиться основательней?
           - Почему? - удивляется она.
           - Кто знает, какое дальнейшее развитие приобретут события... А кто подкреплён — можно сказать, вооружён.
          - Я не особо голодна, - в ответе женщины сквозит лёгкая неуверенность, и Афиноген принимает её, как руководство к действию:
          - Человек, - подзывает он официанта: - Добавьте ещё к заказу пару бифштексов и торт Тирамису.
                Он исподтишка глядит на Фольгу: она смотрит вниз и не подаёт никаких сигналов; её мужчина принимает это за молчаливое невозражение. Заказ доставляется  быстро, что оказывается довольно неожиданным, судя по ленивой манере официанта; и они неспешно приступают к трапезе. Афиноген продолжает свой опыт общения с недавней знакомой:

          - Могу я Вас о чём-то спросить?
          - Можете, - быстро отвечает она, даже не узнав, в чём будет заключаться вопрос.
          - Чем Вы займётесь завтра? - сразу в приступ.
          - Это смотря на чем я закончу сегодняшний вечер, - с легкой (неужели флиртует?) улыбкой.
         - А чем Вы планировали его закончить?
         - Знаете, - она поднимает на него ясный открытый взгляд, - я никогда ничего не планирую. Линия жизни ведёт меня сама, и правильней не сопротивляться этому плавному течению, а пребывать в каждом мгновении, впитывая максимум... - она запнулась, и Афиноген так и не услышал о каком максимуме она рассуждает.
         - А Вы?, - после непродолжительной паузы спрашивает Фольга:
         - Что Вы имели ввиду, говоря о неизвестных предстоящих событиях, и, предлагая подкрепиться перед ними основательнее, разве не то же самое?

      Он молчит, похоже не совсем её понимает, но вида подать не желает. Выжидает. После ещё небольшой паузы она вдруг суховато произносит:

       - Впрочем, это не имеет значения. Мне пора.
               
Последняя фраза повисает в воздухе, т .к. мужчина не понимает, как на неё реагировать, а женщина молчит (и ничем помочь ему не хочет, и не уходит). И как быть? Внезапно она порывисто встаёт с места, явно намереваясь уйти. Афиноген её не останавливает. Он просто не представляет, как это сделать...

     Пожалуй, здесь следует сделать отступление и вернуться на некоторое время назад... Такой же юный май. Предвечерье. Сельская местность. Босоногая девчушка бежит по травяному полю раскинув руки и подставив своё милое раскрасневшееся от быстрого бега личико предзакатному солнцу и ветру. Ольга (её ещё так называют в миру) юна, ей нет ещё и тринадцати, но её Сердце уже живо. Оно живёт и алкает Любви и Света, Радости и Счастья. Для всех. Именно так: Света и Счастья — всем... НО. Ах, это всегдашнее «но» постоянно и настырно вмешивающееся в ход повествования. То ли это детектив, увлекательно и захватывающе раскручивающий змеиный клубок загадочной цепи убийств, то ли вестерн, стремительно уносящий читателя на мустанге в пыльные прерии, то ли любовный роман, расставляющий неожиданные и властные, как паутина, хитросплетения сюжета — везде и всегда это НО... Даже в музыке, после стремительного крещендо, акцент и «но», в живописи — посмотрите, основная линия, задний план и, в виде ли яркого пятна где-то сзади и сбоку, ввиде ли центральной фигуры, или неброского мазка — это, словно бы, переключение скоростей спотыковое НО.
 
         Что ж, не минуем и мы это неизменное включение. Девчушка вдруг резко останавливается, как будто столкнувшись с чем-то неведомым, и замирает, как вкопанная... Солнце зашло за тучи, а на неё нисходит свет. Не в прямом смысле солнечный свет, но и не в привычном переносном, как то свет знания, или прозрения. На неё нисходит свет умиротворения — понимания чего-то капитального. Фундаментальное Знание Жизни. Вот так как-то... Начиная с этого времени, она немного изменилась: не то чтобы она стала меньше радоваться солнечному, или лунному свету, или меньше алкать Любви для всех. Нет. На первый взгляд в её поведении и отношении к Миру ничего по сути не изменилось. Но это только на первый взгляд. Тот, кто знал её чуть ближе — а таких, поверьте, и до этого было не так много — стали подмечать в ней слегка уловимые какие-то неброские изменения во взгляде, отклонения от общепринятого поведения. Но редкие, случайные. И только какой-нибудь очень сильный маг, либо провидец мог бы прочувствовать в ней другого Человека. Увидеть, что вся внутренняя первоначальная конструкция Ольги полностью поменялась: сошла с исходной оси. Как сказали бы индейские шаманы, или последователи Кастанеды — у неё произошёл сдвиг точки сборки. А изучающие атомно-нейтринною физику — квантовой скачок. Но так как ни магов, ни провидцев в её обозримом окружении не было и не предвиделось, никто так толком ничего и не понял. Собственно, и до этого поведение Фольги (её теперь стали чаще называть так, хотя уже не удастся вспомнить, кто первым придумал это странное прозвище) не всегда вписывалось в строго отведённые рамки — сильного отклонения в ней никто не заметил. А она, играя с подругами на весеннем лугу, вдруг на миг застывала, чуть жмурилась и улыбалась лёгкой скользящей улыбкой чему-то своему неуловимому для других, но буквально на миг... и, вновь увлекаясь игрой, вступала в неё и смеялась, но её смех звенел уже несколько другими незаметно мелодичными чистыми звуками. Взрослея, она словно  что-то понимала раньше других, предугадывала, или предвидела заранее. Была слишком порывиста и несколько рассеяна, чтобы блестяще учиться, но невероятно мила и непосредственна, чтобы по-настоящему обеспокоить кого-то своей несколько необычной манерой жить и отношением к окружающему. Она оставалась столь же милой и непосредственной, даже перевалив за определённый (почитающийся в народе                неким крайнем рубежом для женской привлекательности) временной этап жизни. Она осталась такой и не стала смешной, или более странной. Она плыла по жизни легко и, будто бы беззаботно, всё так же по детски радуясь каждому преходящему мгновению своего существования, никому не завидуя, ни на кого не обижаясь; не жалуясь на жизнь и всё так же по-прежнему желая всем Радости и Любви, постепенно порастеряв в жизни почти всех своих, и без того немногочисленных друзей, не то чтобы специально (по легкомысленности, или поссорившись, невзначай), совершенно впрочем от этого не страдая. Она всё так же иногда замирала, как бы зависала на миг в одной ей доступном пространстве, всё так же   интуитивно предугадывала разные мелкие события и происшествия, жила легко и радостно, но словно чего-то или кого-то в жизни ожидала...

          И вот теперь, встретив Афиногена, она немного встрепенулась и зажглась особым огнём жизненной энергии, а услышав его рассуждения о предстоящих событиях — чуть не закричала от встречи с родственной Душой и радостного предвкушения настоящей жизни... Но, после его, столь прозрачного намёка, всего-навсего на интим — совершенно сникла и даже решила немедленно уйти. И всё могло бы закончиться, так и не успев начаться, но Афиноген, воспользовавшись ли её минутным сомнением в необходимости немедленного ухода, или получив импульс от своего внутреннего голоса: «не дай ей уйти, болван» -     неожиданно для себя самого, перегнувшись через стол, уверенно взял женщину за локоть и, прямо глядя ей в глаза сказал:
   
           - Простите, Вы не так меня поняли. Вернее, я сам только сейчас понял, какую сморозил глупость. Не уходите, я вовсе не имел ввиду то, что Вы подумали.

И сам улыбнулся, и вздохнул с облегчением, увидев, что она улыбается и медленно возвращается в удобное кресло. И вечер и дальше плавно потёк в стиле блюз, и вероятно столь же плавно мог вылился во что-то новое. Но (ох уж снова это «но»...)  тут обстоятельства настойчиво вмешиваются в ход событий.

             Словно резким порывом ветра открыло входную дверь, и все присутствующие невольно повернули головы, обратив пристальные взгляды, в сторону двери и замерли: в дверь что-то заходило. Не кто-то и не входил, а именно будто что-то начало заплывать, что-то таинственное и чуждое человеческому разумению. Настолько чуждое, что у Афиногена снова встали дыбом все волоски на теле, официант застыл между двух столиков в неудобном положении воздушного акробата, полусвалившегося с каната...  А у Фольги увлажнились веки и подмышки.

                Продолжение возможно воспоследует...