Свадьба

  Начало  семейной  жизни.
Регистрацию брака нам с Ритой назначили на 24 декабря 1960 года.
Начались хлопоты по организации свадьбы. Я собирался устроить её в столовой, где незадолго до этого мы гуляли на свадьбе наших друзей.
 Но в это время правительство озаботилось проблемой «гулянок». Директор столовой сказал мне, что им запретили устраивать в столовой коллективное распитие спиртного. После посещения ряда кабинетов, я понял, что надо идти в райком партии.
А здесь я вынужден еще раз рассказать о  своей полной человеческой несуразности.
 С секретарем райкома Николаем Харитоновичем мы были хорошо знакомы по его работе на заводе, и были в хороших отношениях. Я, безусловно, хотел пригласить его на свадьбу, тем более что и он, когда мы с ним гуляли на свадьбе наших друзей, высказал пожелание погулять и на моей свадьбе.
В этой ситуации я решил, что если я приглашу его до решения вопроса о месте проведения свадьбы, то он может воспринять это как «взятку», чтобы он решил эту проблему в мою пользу. Когда же я пригласил его после решения проблемы, он с сожалением сказал: «Что уж теперь» – восприняв приглашение, как плату за разрешение на проведение свадьбы в столовой. Оба мы были закомплексованы на бескорыстии и стремлении к кристальной чистоте.
На сберкнижке у меня было 2480р., на устройство свадьбы я отдал в столовую  2400р. на 60 человек (это примерно полуторамесячная зарплата). Никаких других сбережений ни у Риты, ни у меня не было. Жизнь начали с нуля – с 80 р.
И вот наступило 24-е декабря. Мы с Ритой пошли в ЗАГС. Незабываем момент, когда служащая загса подняла руку с печатью над моим паспортом. Я помню то чувство, которое я испытал, когда пали подряд Орел и Курск – чувство необратимости войны тяжелой и длительной. Это не конфликт, не игра в войну, не местный инцидент – это настоящая долгая война.
Я помню то чувство, которое мелькнуло во мне, когда в Сибири показалось, что навстречу  идет волк. Чувство неизбежности встречи. Не убежишь, не спрячешься.
Я помню чувство, когда  на лыжной прогулке я услышал звук треснувшей лыжи и почувствовал боль в коленке. Прогулка совсем кончилась, лыжа совсем сломалась – необратимо.
               
Нет, в данном случае не было ни чувства печали по поводу прогулки, ни чувства опасности встречи, ни чувства ожидаемых тягот. Но было одно, что все эти моменты объединяет – это необратимость и неизбежность свершающегося. Все! Это может быть только один раз и навсегда! Вот сейчас она шлепнет печатью по моему паспорту, и проблема женитьбы будет решена бесповоротно.
 Ну!…
 На миг во мне все замерло, и… – шлеп!
Это как хлопок раскрывшегося парашюта, и самолет улетел. Я выскочил из тесной кабины одиночества, передо мной открылось все небо, вся земля, я получил возможность свободного полета. Необратимо! Никакими усилиями я уже не мог вернуться в покинутую кабину. У меня – я думаю, и у Риты, выросли крылья, мы в такт взмахнули ими и воспарили.
Больше в моей жизни никогда подобных моментов не было – это был последний, но, в отличие от предыдущих, он не нёс ни потери, ни угрозы потери – он нёс созидание. В этот момент я превратился в полноценного человека – ко мне присоединилась вторая моя половина. Мы стал целой ячейкой человеческого общества. Мы стали строить семью.
 Из списка граждан России исчезла Маргарита Кузьмичева, нет такой больше, ни в стране, ни на заводе. Появилась новая гражданка, новый инженер: Маргарита Михайловна Камоцкая. Мне уже не надо думать, кто будет моей женой, вот она стоит рядом со мной – Рита Камоцкая.

 С родителями Риты я познакомился, когда они приехали на свадьбу. Ритина мама приехала заранее, и что-то уже ношенное перешила в платье для свадьбы.
Моей маме мы позвонили – она в это время жила у тети Яни на Украине. Из совхоза в Чечне все разъехались. Генке для родителей удалось в Ильичёвске под Одессой  устроить жильё. Маму мучила язва желудка; из совхоза она поехала к брату в Ленинград. Пожив немного там и подлечившись, она поехала к сестре, где и жила, пока не приехала к нам.
Когда я приехал на Управу, в городке было 4 четырехэтажных кирпичных дома, один из которых стоит на углу улиц С.Лазо и Симферопольской, напротив столовой. По генеральному плану, который висел в кабинете заместителя директора по экономике, предполагалось на противоположных углах построить еще два больших кирпичных дома, т.е. количество таких домов увеличить до шести – в полтора раза, этим гордились. Дома не имели номеров, а в почтовых адресах наименовались по числу квартир: 63-х квартирный дом, 45-ти и 35-ти квартирные дома. Четвертым домом было наше общежитие. Мой адрес был:
Куйбышев 26, 9-4-224.
26-е почтовое отделение, 9-ый квартал, 4-ый дом, 224-я комната. Мне очень нравилось такой адрес с оттенком таинственности сообщать в письмах своим друзьям институтских лет. Позже я узнал, что мои друзья были взрослей меня и по адресу поняли, что я живу в каком-то поселке – новострое, где еще нет названий улиц.
 В каждой квартире этих кирпичных, да и всех деревянных домов жило по две – три семьи, занимая, как правило, по одной комнате. Были еще двухэтажные дома барачного типа с коридорной системой и отдельными комнатами с печным отоплением. Мой институтский товарищ, приехавший сразу с семьей, получил комнату в таком доме.
Только большие начальники имели отдельные квартиры.
Первый послевоенный кирпичный дом не стали строить по генеральному плану, потому что надо было убирать или большой деревянный многоквартирный дом, или благоустроенный сквер с пивнушкой «Голубая даль» и общественным туалетом. Построили на пустыре – это дом, на котором помещена мемориальная доска Николая Дмитриевича. Назвали дом уже не по числу квартир, а по алфавиту – «литера А». По этому поводу мы шутили, что  получим жилье в литере «Ы». Мы и получили, образно говоря, в литерах за «Ы», только этих литер мы, благодаря Хрущеву, достигли гораздо быстрей, чем предполагали, когда строился «литера А».

  Первый месяц после свадьбы мы жили в однокомнатной квартире сослуживцев, которые были в длительной командировке, а затем нам дали комнату 15,5 кв.м. в квартире из трех комнат, две из которых (из них одна проходная) занимала семья Нетесовых из 4-х человек. Их старшая дочь уже кончала школу.
Будущие наши соседи предупредили, что в комнате, которую нам дали, полно клопов.
Ох уж эти клопы. Непрерывно боролся с ними папа в своем углу в Архангельске, поливая щели керосином. Непрерывно мы вели с ними борьбу в общежитии, причем, не только с клопами, но и с теми друзьями, которые опасались, что сами отравятся дустом. На этот раз, мы буквально засыпали комнату дустом, заткнули щели под дверью, и продержали так комнату несколько дней, потом сделали ремонт, и вопрос с клопами был полностью решен. Правда, они еще пытались из квартиры в квартиру переходить и по наружной стене дома из окна в окно, и по лестничной площадке из двери в дверь, но мы и рамы и двери чем-то обработали, постоянно следили за обстановкой и не допускали их размножения.
У нас уже была мебель – на свадьбе от администрации в качестве подарка нам дали талон на покупку хорошего шифоньера, а четыре дубовых стула я купил в нашем магазине. Первое время мы спали на полу, на раскрытом, как одеяло, полярном спальнике из собачьих шкур.
Рожать Рита поехала в Саратов, а я на это время в поход по вятским краям.