Детство. Уборочная

  Эх, молодость, молодость… Какую бы трудность тебе ни выбрасывала жизнь – всё ты можешь преодолеть. Так получилось, что труд, работа стали привычными и обыденными в жизни нашей семьи. Мне хочется описать необыкновенную, невероятную красоту труда выращивания хлеба, вообще сельской работы. Впервые я столкнулся с этим после 6 класса. Мне было 13 лет и я пошёл работать на ток.
 
Ток – это вороха зерна, веялки, большая зерносушилка, снующие туда-сюда автомашины. Приходилось работать и с выгрузкой и очисткой зерна. Детям в деревне доверяли работу, ставили трудовые дни, начисляли зарплату. Важный фактор – разрешалось после работы взять с собой сумку зерна. Мы жили натуральным хозяйством, и зерно обязательно нужно было запасти, иначе было не выжить. Домой возвращались к вечеру, все пыльные. Но как-то довольные в душе, чувствовали себя взрослыми.

И совсем другое – работа на комбайне, куда я пошёл первый раз работать после окончания 9 класса. Юноши берутся на работу помощниками комбайнёров, основным комбайнёром всегда работает взрослый мужчина. Я стал работать с дядей Сашей, моим дядей, а точнее с мужем моей тёти Маруси, сестры моей мамы. Дядя Саша был уже предпенсионного возраста, жалел меня. Но и доверял, я был не из тех помощников, которым ни разу не доверяли руль.

На работу уезжали очень рано, где-то в 5 утра. Обычно забирались в кузов грузовой машины – ЗИЛа или ГАЗона. Приезжали на полевой стан. До завтрака нужно было смазать комбайн – около 200 тавотниц, целых два шприца солидола. А в 5-30 нас уже ждал свежеприготовленный завтрак – 3 блюда. Обычно комбайнёры заранее обговаривали, чтобы на 2-е не готовили ни котлет, ни гуляшей. Как правило, это был большой кусок отварной говядины, который подавался с гарниром. Знаю, что для уборочной специально забивали бычка. Чай варили из полевого чабреца и для цвета добавляли пережжёный сахар, этот чай был невероятно душистым. Мы, штурвальные, получали полное трёхразовое питание, не считая продуктов, взятых из дома. Удивительно, это более чем в два раза превышало наше домашнее питание, но всё усваивалось. Наверно, в такой работе мы быстро ещё росли.

Первым обычно выезжал в поле дядя Саша, когда вставало солнце, и начинала подсыхать первая роса. Мы работали на комбайне Нива, в нём уже была застеклённая кабина. Но пыль, конечно, всё равно набивалась в одежду, в волосы. Дядя Саша обычно работал часов до 10-11, потом отдавал мне руль и шёл отдыхать. И тут у меня начинала петь душа. Оказаться за рулём огромной машины – комбайна, это было очень по-пацански. Хлебное поле – невероятно красиво. Чувствуешь запах спелой соломы, светит солнышко, и ты едешь по скошенным рядам золотистой пшеницы. Внимательно смотришь, чтобы подборщик комбайна подбирал рядок без потерь и посматриваешь в бункер, где через окошечко видишь, как набирается зерно. Когда бункер полон, останавливаешь комбайн. Для водителей автомобилей, перевозящих зерно, это сигнал. Подлетает машина, и ты включаешь выгружной шнек и уже видишь, как из него золотое зерно течёт в кузов автомобиля. Оно очень вкусно пахнет, свежесобранное зерно. Ощущение, что ты – хлебороб – невероятно приятное. Тебя уважает в это время весь колхоз, все люди от председателя до сторожа и водовоза.

Но бывают и трудности. Например, как-то пришлось убирать поле озимой пшеницы, да ещё и поливной. Косовица идёт таким образом, что все ряды спаренные. На таком поле урожайность 50-80 центнеров с гектара, раза в 4 выше обычной. И вот ползёшь по такому ряду медленно, на 1 скорости, нетерпение разрывает грудь – хочется быстрей и больше. И только видишь, сколько зерна прибавляется в бункере, и радуешься тогда, радует обильный урожай. Но бывает, что ломается подборщик или забивает барабан, и тогда ремонтируешься прямо в поле, или очищаешь барабан, чувствуешь, как теряешь драгоценное время, ведь уборочная вся-то – недели две-три. А то бывает, скосят хлеб на ряды, и вдруг пойдут дожди, и зерно начинает прорастать прямо в рядах, и его приходится отдирать от земли. Иногда приходится идти перед комбайном и вилами приподнимать ряд. Работы много, а намолотов – никаких. И всё равно не покидает ощущение, что этот хлеб мы спасаем.

Домой возвращаемся, когда стемнеет. Усталые, но довольные, комбайнёры обычно едут с шутками-прибаутками. Приезжаем затемно, уже часов в 10, мама уже приготовит горячую воду. Надо мыться, иначе не заснуть. От гороха пыль чёрная, и ты весь приезжаешь чёрный. А если убираешь ячмень или рожь, то в одежду набивается ость, маленькие тонкие кусачие иголочки. Начинаешь чесаться, приходится на другой день одевать другую одежду. Я обычно после работы ложился спать, не гуляя с ребятами, ведь утром опять просыпаться пол-пятого. А вот Вовка, помывшись, иногда шёл ещё гулять, и тогда возвращался ещё позднее, а может, уже даже рано утром. И тогда был случай – он засыпал за рулём комбайна. Хорошо, что в поле нет столбов и знаков ГАИ!

Один из наших комбайнёров, его звали дядя Коля, а по прозвищу – Репок. Очень весёлый, ироничный, интересный, умный, полноватый, немного темноватый, какой-то весь ладный и спортивный. А его друг, дядя Витя, по прозвищу Мазай, мой дальний родственник, старательный, не очень уверенный в себе, страшноватый мужик, но всегда держался с дядей Колей. Едем домой в кузове машины, и дядя Коля начинает:
- А что, Витя, вот вдруг ты помрёшь?
- Да с чего это вдруг? Я вроде не болею.
Мужики наши напрягаются, прекращают другие разговоры в предчувствии очередной хохмы.
 - Помрёшь ты, а жена-то твоя Нюра заплачет: - да на кого ж ты нас покинул, соколик ясный! Дядя Витя напрягается, но теряется, не знает, что сказать.
А дядя Коля продолжает: - А жена-то твоя поживёт-поживёт, да и пойдёт по рукам, что ж ей делать, одинокой-то. А мальчишки твои вырастут шпаной, кто же из них выйдет, безотцовщина…
Дядя Витя сидит уже, на глазах у него чуть не слёзы…
- А придут к тебе твои друзья, комбайнёры, и глянут – и лежит-то как живой! А ботинки-то новые!
И тут громкий хохот наполняет нашу машину – смеются все, и комбайнёры, и мальчишки, и водители. А надо знать эту историю. Дядя Витя как женился, так после свадьбы и спрятал свои ботинки. Прошло 20 лет, а свадебные ботинки так и лежали новые, а носилось всё это время что-нибудь старенькое, или донашивалось с чьей-нибудь родственной ноги.

Помню, как-то наш председатель колхоза – Александр Михайлович, а он жил на моей улице, предложил мне ехать домой вместе с ним, от доброй души. Я отказался, сказал, что поеду вместе со всеми. – Дикой ты какой-то, помню, сказал. Я промолчал, а сам подумал – взрослый, а не понимает. Ведь мне надо увезти с собой рюкзак, наполненный зерном. На работу я клал в него только фрукты – яблоки, сливы. И я не мог его показать нашему председателю – это ведь было всё-таки воровство. Но понемногу брали все, кто работал, начальство закрывало на это глаза. Ведь это зерно ждали и куры, и поросёнок, и подмешивали мучицы в пойло и козам и корове. Да и муку мололи из зерна – белую, пшеничную, и чёрную, ржаную. Никак нельзя было не запасать зерно.
 
И опять, работая на комбайне, я оказался на грани жизни и смерти. Это случилось, когда я уже работал второй сезон, после первого курса. Проезжая по полю, я вдруг увидел, что в мой подборщик попал провод – электрический, воздушный, который натягивают между столбами. Я остановил комбайн, спустился по лесенке, взялся рукой за провод, пытаясь его вытащить. Но меня слегка дёрнуло током. Я ещё увидел, что провод перехлестнулся через колесо, и его надо освобождать и изолировать от комбайна. Я сказал дяде Вите Мазаю, я работал этот сезон с ним. Дядя Витя побежал к комбайну, снял фуражку и пытался через фуражку вытащить провод. Вернулся, показывает – фуражка начала обугливаться. А один экипаж у нас состоял из электриков. – Ты что, Вить, за провод хватался? Да ведь это высоковольтная линия, у неё напряжение 10-15 киловольт. Ты смотри, под ним земля плавится. И тут я вдруг понял – это чудо, что я жив, ведь я взял провод голой рукой. Наверно, корпус комбайна, как проводник, взял на себя основную энергию. Но я понял, что я в этот раз был очень близок к смерти. Ангелы, видно, меня сберегли.