Перевешенный

- В детстве мы тоже играли в русских и немцев. Фашистов то есть. Ну, войнушка там, партизаны, все такое. И был у нас один парень… Он вообще-то старше лет на шесть, так что с нами редко тусовался, но двор у нас маленький был, и когда большую войнушку затевали, то играли все вместе. Ну и, короче, парень этот – Толян, он в тот раз за немцев воевал и к нам в плен попался. А мы типа партизаны. Штаба у нас не было. Обычно-то пленных в штаб тащили и допрашивали. Блин, иногда так жестко выходило… В общем, решили пленных не брать, за нас тоже человека три старших играли. А Толян, к тому же, не сдается, не говорит, где остальные фашисты засели. Ну и решили его вешать. У нас в игре так часто делали. Вроде ничего страшного, все ведь понарошку. Иногда специально на виселицу нарывались. Ну там, надо, например, домой идти, а из игры просто так не выпускают, ну и приходилось попадаться и на казнь. Вообще, мало кто из пацанов хоть раз не был повешен. Кто за связь с фашистами, кто наоборот. Даже виселица постоянная имелась – старый клен с толстой веткой, почти параллельной земле, и как раз на удобном уровне, метрах в двух над землей. И табуретка была, кто-то с помойки притащил. Шаткая такая. Взрослые, конечно, ругались, гоняли нас за такие игры, но всерьез никто не возбухал. Нет бы ветку спилить или хоть табуретку выкинуть, только поорут, может дома кому ремня всыпят, а по большому счету всем плевать было. Лишь бы не курили и стекла в домах не били. 
Вот, значит, привели туда Толяна. Все, как положено, все выстроились, Толяна – на табуретку, приговор зачитали и петлю на шею… Веревку всегда длинную оставляли, чтобы человек с табуретки прыгнул, ну там корчи изобразил в меру актерских способностей и всё. А тут какой-то огрызок попался. Явно короче, чем нужно. Наши командиры пошептались и решили – приговор зачитать, а в последний момент заменить расстрелом. Ну Толян стоит, ждет, шелохнуться боится, руки-то, как положено, за спиной связаны. Он ведь не знает, что ему приговор заменят, но понимает, что веревка у него короткая. Конечно, он не думал, что его реально вешать будут, а все равно страшно. Как-то чересчур взаправду все получалось. И морды у всех такие серьезные. Ну, отчитали приговор, говорят, мол, заменяется расстрелом. Наш старший шаг к Толяну сделал, чтобы спустить его, тут у табуретки ножка и подвернулась. До сих пор помню, как в кино на замедленной съемке, плавно так подалась вперед и хрусть! Ножка из дупла вывернулась. И Толян сразу горлом так глубоко – гаак! И затрепыхался. Мгновение какое-то, пара секунд не больше, все замерли, оторопели. Потом бросились, конечно. Толяна за ноги обхватили, подняли, из петли вытащили. Он живой, нормально все вроде. Только сидит на земле и в одну точку пялится, руку на горле держит и на вопросы не отвечает. Честно скажу, перетрухал я, как никогда раньше. Наверное, если бы Толян насмерть удавился, и то не так страшно было бы. Тут уже все понятно. А так… Он сидит и… как бы сказать… Не то, что выжил, а словно вернулся и смерть за собой притащил. Глаза пустые, на скулах желваки ходят. Жуть, короче. Ну, это я сейчас так рассуждаю. Тогда, наверное, больше боялся, что батя Толянов нас самих передавит, как котят. 
Доигрывать, понятно, не стали. Как только Толян на ноги поднялся, домой его проводили и сами все разошлись. Он, кстати, родителям ничего не рассказал. Хотя след от веревки у него краснел. Не знаю, наплел чего-нибудь, наверное. Но к взрослым история не просочилась и быстро забываться стала. Да и происшествие по дворовым меркам не такое уж большое, на самом деле. У нас то и дело, то на стройке кто-нибудь сорвется, переломается, то кому-то палец оторвет, одному глаз вышибло куском шифера, в костер бросил, а спрятаться не успел. К тому же, Толян в войнушку играть перестал. Может, боялся, а может просто перерос. Я, кстати, тоже как-то охладел с тех пор. Бегал, конечно, с пацанами, но без азарта, не как раньше. Словом, я о нем и так-то почти ничего не знал, а после этой истории он совсем с горизонта пропал. Я той осенью в первый класс пошел, новые друзья появились. А потом у бати бизнес попёр, мы вообще в Москву переехали. Тут уж ни то, что с Толяном, а с самыми закадычными корешами перестал общаться.
А две недели назад мы с парнями решили на природу съездить. В Ленинградскую область, с палатками на берегу Финского залива постоять. Благо сентябрь жаркий выдался, лучше июня. Место выбрали на карте, отзывы почитали. Вроде нормальный кемпинг - большой, но не загаженный.
Приезжаем, а там – ё моё! Вся поляна битком! Сначала даже не поняли, что происходит. Людей тьма, постройки какие-то, техника, машины и все такое - типа ретро. Сначала решили, что кино там снимают. Особенно когда людей в военной форме разглядели. И форма тоже старая, советская. У многих автоматы ППШ или винтовки Мосина. Оказалось не кино, а какой-то масштабный слет этих, реконструкторов. Они там воспроизводили какой-то этап операции «Невский пятачок», как-то это все к годовщине начала блокады Ленинграда у них приурочено было. Масштабное мероприятие, с поддержкой от областной администрации и всяких ветеранских фондов и организаций. В общем, по-взрослому развернулись. Это я потом все разузнал. Мы к вечеру приехали, так что основные игрища не застали. Так сказать, под занавес появились. А последний пункт программы у них был – казнь немецких военнопленных бойцами Невской оперативной группы. Что-то в этом духе. Ну мы, конечно, машины побросали и пошли к эшафоту. А точнее – к виселице. Успели к самому началу. Только подошли, я аж выпал. На помосте стоят пять мужиков в немецкой форме, а крайний слева – Толян! Не, я бы его в жизни не узнал. Это ж двадцать пять лет прошло! Встреться мы на улице, так прошел бы мимо и ничего бы не ёкнуло. А тут, когда он стоит с веревкой на шее, руки за спиной и взгляд такой же – чуть напуганный и выжидающий. Никаких сомнений – Толян и все тут! Осанка у него что ли та же, или образ у меня так отпечатался с того дня. И ситуация главное какая! Я ведь про него и знал всего-то, что это, мол, Толян, который чуть не повесился. И вот проходит четверть века, и он опять на игрушечной виселице в роли ненастоящего фашиста перед бутафорской казнью. Как это понимать? У меня будто колесики в башке закрутились. А тем временем перед помостом политрук вышел или комбат, не знаю уж, как там у них по правилам положено, приговор читает. Я ни одного слова вспомнить не могу, на Толяна смотрел во все глаза. Думал, не он может? Может, это у меня просто так наложилось на внезапное воспоминание. Бывает же наверное такое… И чем больше смотрю, тем больше убеждаюсь – он. Толян. И когда красноармеец пошел по очереди табуретки вышибать из-под фрицов, до Толяна дошел, мне даже показалось, что я опять услышал этот его «гаак!», как он тогда в петле задохнулся. Это, конечно, фантазии уже. Не мог я с такого расстояния слышать, да и галдели кругом, зрителей-то на мероприятии собралось чуть не столько же, сколько реконструкторов.
В общем, мероприятие сворачивалось. Мы пошли место для стоянки искать. Палатки ставим, а я все про Толяна думаю. Надо его найти. Все-таки не часто такие встречи бывают. Да, говорить нам особо не о чем, но все-таки в одном дворе росли. А главное, вся эта ситуация меня как-то взбудоражила. Я, конечно, со своей колокольни смотрю, может Толян про ту детскую историю и думать забыл, но у меня-то впечатление, что он все двадцать пять лет только и делает, что на виселице стоит в роли фашистского захватчика. Короче говоря, пошел его искать. Стемнело уже, хожу между кострами в лица заглядываю. Хорошо хоть у реконструкторов этих не принято было смешиваться, то есть на одной стороне поля красноармейцы, на другой фашисты. Долго ходил, но нашел в конце концов… Нашел… Он у костра сидел на земле и в огонь смотрел. Опять, как тогда. Тот же взгляд, пустой и страшный. Я к нему обращаюсь, так и так, мол, помнишь в Коломне в соседних домах жили, все такое. Он сидит, даже глазом в мою сторону не повел. Я подумал, бухой может? На костре том еще один «фриц» варил что-то. Дюжий такой детина, прямо как в кино советском показывают фашистов, краснорожий, веселый, наглый. Он в котелке варево помешивает и хихикает. Потом говорит мне, мол, бестолку обращаться, это к Толяну значит. Он, мол, на реконструкции по-русски никогда не разговаривает. Да и вообще не особо разговорчивый. Как же, спрашиваю, вы общаетесь? Ну, говорит, кто немецкий знает… А так, чего нам общаться? Эрих (это он Толяна Эрихом назвал) -  реконструктор опытный, сам знает, что и как делать. Я говорю – странно это все-таки. А толстый фриц мне отвечает – мы все тут чудаки. И заржал. Давно, спрашиваю, Толян в этих игрищах участвует? Фриц репу почесал – да, говорит, много лет уже. Я не выдержал и прямо спросил – и что, его все время вешают? Толстый задумался опять, потом говорит – частенько, даже получается, что всегда. Мелькнула у меня мысль, что Толян слегка тронулся, повернулся на удушениях. Есть же такие извращенцы, которые любят, чтобы их придавили. Правда, зачем ради этого такой огород городить, со всем этим рейхс-антуражем? В любом случае, в этом я ошибся. Мне толстый подробно рассказал, как у них это делается. Все строго продумано (не как у нас в детстве), чтобы ни дай бог, несчастного случая не было. Петля на шее – чистая бутафория. Даже если страховка сорвется, петля мгновенно лопнет. Любое удушение исключено. Тут я совсем потерялся. Ради чего тогда все это? Годами играть одну и ту же роль. Притом, нельзя сказать, что уж очень завидную. Пробрало меня как-то. Думаю, добьюсь от Толяна, хоть слова. Тут ведь что-то такое… Не знаю, как и объяснить… Ну, стал его расспрашивать, про детство вспоминать, каких-то друзей-знакомых общих припомнил, родителей его и своих. Как об стенку гороху. Даже глазом не повел. Сидит, точно призрак. То ли меня нет, то ли его. Даже злость взяла. Понятно, никакие мы не друзья, нечего бы и мне ностальгические приливы изображать. А вот не могу от него отступиться и все тут! Хоть бы одно слово сказал! Хоть послал бы что ли! Так ведь тоже нельзя, пусть и с посторонним человеком. Ну ладно, слово, в глаза бы посмотрел – уже что-то. В общем, не выдержал я, дернул его слегка за плечо. Да, очнись ты, говорю! Тут толстый нахмурился. Иди, говорит, лучше. Не видишь, не хотят с тобой говорить. Да еще парни откуда ни возьмись появились. Пошли, говорят. Мы тебя потеряли. Я – так и так, друга детства встретил. Они на Толяна глянули только. Походу, говорят, он совсем окуклился, завтра с ним былое повспоминаешь. Толян ведь так и не шелохнулся. Я его дернул, а он как ванька-встанька на то же место. Словом, уволокли меня. Когда отходили, Толян вдруг руку за пазуху сунул, губную гармошку достал и заиграл. Тихая такая мелодия, дребезжащая, как будто и правда, разбитый обоз по размытой дороге едет. Я постоял еще секунду, посмотрел на Толяна… Вот, кстати, что странно. Реконструкторы, они конечно, ко всему серьезно подходят – техника там, обмундирование, атрибуты всякие, чтоб как настоящие были. А посмотришь внимательно, все равно видно, что ряженные. То ли форма не по размеру, то ли оттенки какие-то не те или пошив современный. А Толян… на нем форма как влитая. Не в смысле размера, а как будто он другой одежды и не носил никогда, раз получил на складе и с тех пор снимал только, чтобы постираться. Вот она и смялась точно по его фигуре. Мне аж снова жутко сделалось. Реальный призрак, прямиком из прошлого. Даже не моего, а какого-то совсем далекого.
Честно скажу, не с первого стакана я от этой встречи отошел. И пил сначала только для того, чтоб мысли о Толяне из головы ушли. А на утро снова пошел искать. Без толку. Насилу того толстого разыскал. Он опять хмурого включил, мол знать не знает, где Толян, уехал наверное. Не знаю, врал не врал, но по сути Толян в этой игре свою роль сыграл, а других ему, получается, и не надо было. А у меня он с тех пор, как заноза в мозгу застрял. Только вернулись мы из похода, я сразу за компьютер. Кое-как фамилию его вспомнил, стал искать, по соцсетям. Ни на фейсбуке, ни в одноклассниказ, ни где-то еще не оказалось. Пошел тогда по друзьям детства, тем, что в Коломне остались. Так-то многие тоже разъехались, кое с кем я даже пересекался. В общем, всех, кого мог, поднял, все расспрашивал. О Толяне никто и не слышал, ни то, что общался. Какое-то время его во дворе еще видели. Понятно в школу он ходил, друзья все-таки были. Но он уже после девятого класса в технарь ушел, притом не в наш районный, а куда-то на окраину. Город хоть и не большой, но и там потеряться можно. А после армии он окончательно сгинул. И не так, что без вести пропал или что-то такое, а просто растворился. Искать его никто и не пробовал, вроде как повода нет. Ведь, если бы что-то случилось, так хотя бы родители шум подняли. Они у Толяна нормальные были, не алкаши там, ничего такого. Решил на них выйти. И снова облом. Квартиру в Коломне они давно продали и перебрались куда-то в сельскую местность. Куда – точно никто так и не сказал. Я ведь даже поехал к ним. Адрес-то помню, и дом, подъезд Толянов… Там бабки на лавочке сидели, они и рассказали. Только одни говорили, мол, в Воронежскую область старики подались, другие – на Кавказ, к морю. А Толяне как будто и вовсе не знали.
Я от всей этой истории припух маленько. Ну вот, если прикинуть, живет такой человек – ни сотового телефона, ни аккаунта в соцсети, ни электронной почты, ни старых друзей, ни родителей. Что его вообще с нашим миром связывает? Ну, то есть, получается, у него свой совершенно отдельный мир, параллельный нашему. И, главное, не заперт он в дурке, ни подыхает с голоду. Или он все-таки на работу ходит? Но как он тогда умудряется не светится в сети. Сейчас ведь у любого грузчика смартфон. И все кругом фоткают, кликают, лайкают. Хоть раз бы его отметили на какой-нибудь общей фотке, светанулся бы в instagram’е или еще где-то, попал бы под хэш тег. А в интернете, если раз попался, то уж навсегда. А его нет. Как будто он существует в эпохе до интернета. И как мне такого человека искать? Не писать же заявление в полицию! Кто я ему такой? Ладно, в ноябре подо Ржевом масштабная реконструкция намечается. Съезжу, там его поищу… Видишь как, получается у Толяна табуретка тогда не из под ног уехала, а из под самой головы.

«Рядовой Эрих Кюхлер, рядовой Эрих Кюхлер, группа армий «Север», 207-ая пехотная дивизия, награжден «Железным крестом» за воинскую храбрость, проявленную во время контрнаступления в районе села Арбузова и в битве под Синявино в ходе операции «Загонная охота», - Эрих твердил эти слова, как некогда повторял за пастором Хокером строки молитвы испрошения воли божьей. В их воскресной школе с этой молитвы начиналось каждое занятие. Когда это было? Очень давно. До войны. До Польши. До перегруппировки воинских частей и присоединения к ГА «Север». До осады Ленинграда. И, главное, до плена. Теперь вместо молитвы Эрих должен был каждый день напоминать себе, кто он такой. Изо дня в день повторять, почему он здесь и что на самом деле происходит. Летом 41-ого они ринулись на Восток. Начали свой «победоносный поход». Фюрер ясно определил задачу ГА «Север» - захватить Ленинград, чтобы обескровить Москву, отрезать от важнейшего промышленного района. Задушить, блокировать поставки ленинградских машиностроительных  и электротехнических заводов в столицу СССР. А затем подставить ее под сокрушительный молниеносный удар группы армий «Центр». Таков был план… Но они завязли. А вслед за ними увяз и «Центр». Тревожные слухи о положении армии в районе Волоколамска быстро долетели и до 207-ой пехотной дивизии, и до остальных воинских соединений. Столь же быстро изменился и тон листовок, присылаемых на фронт из Министерства Пропаганды. Иногда они слушали по радио выступления самого рейхсминистра. Почти в каждой речи, обращенной к «мужественным арийским войнам», доктор Геббельс упоминал о недопустимости попадания в плен, красочно живописуя все те изуверские пытки, на которые способно «большевистское отродье». Но знал ли он, мог ли предположить, насколько изощренное издевательство выдумают   их враги. Это не пытки в сырых подвалах, не травля собаками, не рудники и не сибирские холода. О, как далеко продвинулись Советы в деле истязания, подавления воли и полного разложения личности своих пленников! Их часть попала в окружение в районе Московской Дубровки. Эрих сдался в плен. Истощенный осадой город не мог позволить себе ни содержать пленных, ни организовать отправку в лагеря. Их приговорили к повешению. Как оказалось, ложному. Стоило петле затянуться на шее Эриха, он потерял сознание. Казалось, на какой-то миг. Но очнулся он совсем в другом месте. Он стал мальчиком. Маленьким русским мальчиком. Он хорошо помнит грубые славянские лица, склонившиеся над ним. Это тоже были дети. Во всяком случае, Эрих так их воспринимал. На самом деле, наверняка это были члены военно-медицинской комиссии, следившие за экспериментом. Должно быть, ему сделали какую-то инъекцию, вкололи вещество, одурманившее, затуманившее психику. Эрих смотрел на себя и не мог узнать. Не мог говорить и думать. Когда его горловые связки оправились от удара веревки, изо рта полились звуки, слова, которые Эрих не мог разобрать, не мог осознать их значения. Но это лишь сначала. С невероятной пластичностью его сознание перестроилось и он заговорил по-русски! Инспектировавшие Эриха медики не дали ему опомниться, подхватили под руки и отвели в то место, которое он отныне должен был считать своим домом. Впрочем, советские палачи допустили очень серьезную промашку. Не так-то просто сломить психику солдата вермахта! Навязанная ему картина мира была полна диких, несуразных изъянов. Буквально во всем. Люди жили в домах, которых не могло существовать, ездили на машинах, которые не мог сконструировать ни один завод, пользовались совершенно невероятной техникой, носили нелепую одежду. Вся обстановка настолько напоминала фантастически роман, что нормальный человек просто не мог в нее поверить. Впрочем, его палачи сделали слабую попытку объяснить эти нелепицы перемещением во времени. Будто бы на дворе стоял 1993, а не 1943 год. Типичная подлая уловка! Немецкие ученые ясно доказали невозможность перемещения во времени. Эриха никто не погружал в машину времени и не отправлял в будущее. Вместо этого ему внушали такое перемещение. И это внушение постоянно подкреплялось и развивалось. Он читала фантастические учебники «истории» и газеты, изо всех сил его старались приохотить к изуверской машине телевидения. Все эти источники влияния имели единственную цель, укрепить в сознании Эриха идею реальности происходящего. И нужно отдать должное создателям этой иллюзии, выглядело все очень достоверно. Новости и события, военные конфликты, криминальные происшествия, революции и восстания подавались с таким количеством точных деталей, маленький «живых» фрагментов, что невольно хотелось начать сопереживать им, вовлечься эмоционально в происходящее. Стать частью этого будто бы реального мира. Но всякий раз, когда такой порыв возникал, Эрих жестко подавлял его – «Рядовой Эрих Кюхлер, группа армий «Север»…» и т.д. Разве мог он позволить себе сопереживать тотальной лжи? Это все равно, что выскочить на театральные подмостки и прикончить выпачканного гуталином актера, изображающего Отелло! Но именно этого от него и хотят. Действенного сопереживания иллюзорным событиям. И, чем дольше он находится в плену, тем настойчивее его подталкивают. Постоянно развивающиеся средства связи, телефоны без проводов! Ха-ха! Чего только не выдумает больная фантазия этих изуверов! И абсолютно невероятные средства коммуникаций, как будто специально созданные ловушки. Эрих знал, что информация, идущая из них, поглощает, подавляет волю, лишает способности самостоятельно мыслить. Фактически каждое решение, принятое индивидом, попавшим в этот капкан, навязано извне. Дело дошло до того, что картинкам и буквам, возникающим на экранах, люди верят больше, чем собственным глазам. Выводы сделанные… даже не понятно, кем они делаются… кажутся человеку весомее, его собственных. Должно быть внутри иллюзии раскинута широкая агентурная сеть. Ведь после получения информации у человека нет времени даже на то, чтобы обдумать ее. Мгновенно возникает «авторитетное мнение», которое либо опровергается, либо подтверждается новым, еще более авторитетным, мнением, а только что полученная информация перекрывается новым потоком, десятком событий, по значимости перекрывающим исходное. В такой ситуации Эрих просто не мог позволить себе притрагиваться к средствам получения информации. Он понимал, что неизбежно пропадет, сломается. А это, значит, победа изуверов. Он будет перемолот бесчеловечной машиной. Что будет дальше? Страшно даже предположить. Ведь люди отравленные ядом информации перестают замечать иллюзию. Смешно сказать, но большинство индивидов внутри этого наваждения всерьез считают, что им может что-то принадлежать, что они обладают не только мнением, но и собственностью. Что здесь есть какие-то ценности – материальные и нематериальные. Но как такое возможно, если мир вокруг – даже не плод их воображения? Вернее плод не их воображения. Почему-то мало кто задается этим вопросом. То есть абсолютно понятно почему. Информационная машина как раз и работает на то, чтобы удалить этот вопрос из головы своих рабов.
Но Эрих верил. Он знал, что есть еще такие, как он. Не может быть, чтобы такая гигантская махина была развернута ради него одного. Иногда, правда, собственная вера в этих «таких же, как он», казалась Эриху неоправданным оптимизмом. Вполне могло статься, что он просто лежит в каком-нибудь специальном боксе в секретной лаборатории НКВД и спит. А все течение времени, события, ход истории, технический прогресс – не более чем серия медикаментозных вливаний, активирующих определенные участки мозга. И на самом деле в плену он провел не двадцать пять лет, как ему кажется, а месяц, неделю, мгновение. Подобные эксперименты проводили и в Рейхе. Конечно, Эрих не мог знать ни результатов, ни целей этих экспериментов. Поэтому ему оставалось лишь надеяться на собственные глаза, собственный разум, собственные способности анализировать мир. Если, конечно, они все еще оставались его собственными. Подобные мысли он гнал от себя. Вера в успех, в победу – основа воинского духа. А Эрих его еще не растратил. Каждый день он выходил на улицу, чтобы искать, высматривать людей с таким же взглядом, как у него. Однажды ему показалось, что он нашел. Это был большой человек, слишком живой и как будто родной, чтобы быть иллюзией. Эрих почувствовал в нем нечто родственное знакомое. Конечно, он не спешил раскрыться этому человеку, решил понаблюдать. Он следовал за человеком, и в один прекрасный день случилось нечто, от чего Эрих чуть не потерял сознание. Он вел человека несколько часов, на всем пути от дома, через город, к железнодорожному вокзалу. За ним Эрих проследовал и в вагон. Неприметно сел позади, через два ряда жестких скамеек электропоезда. Когда же они прибыли на место, человек сел в автобус, и они тряслись еще с полчаса, пока не оказались у большого поля. Тут Эрих едва удержался, чтобы не вскрикнуть. На поле расположилась на привал целая стрелковая дивизия. Солдаты Вермахта вольготно лежали у костров, сидели на мотоциклах, курили и смеялись. Эрих чуть было не кинулся к ним с объятьями и криками радости. Однако вслушавшись в разговоры солдат, он без труда распознал русскую речь. Разочарование, постигшее его, почти равнялось тому восторгу, который он испытал при виде родных воинских частей. Всего лишь игра, глупая игра! Очередное издевательство его мучителей! Возможно, новая попытка надломить его психику, дать осязаемое подтверждение всей той лжи, что он знал о течении и результатах восточного похода германских войск. Эрих принял этот удар стоически. Как бы то ни было, эти игры в немецких солдат, лишь укрепляли его. Несколько раз в год он получал возможность облачиться в форму, посмотреть на своих боевых товарищей (пусть и иллюзорных), поддержать в руках оружие. Но, главное, снова напомнить самому себе – кто он такой. Ненастоящие битвы и боевые операции давали реальную ощутимую подпитку его душевным силам. В нем снова пробуждалась уверенность, что однажды он прорвет опостылевшую пелену иллюзорного мира и вернется в родной город Маплштадт, в свой маленький уютный дом на неприметной, тихой улочке Кеттельштрассе.