Дмитриевна

  В нашей школе № 58 работает клуб «Поиск». В этом клубе и следопыты, и тимуровцы, и исследователи родного края работают, и дискуссии мы проводим, и вечера «Споемте друзья». В гости в наш клуб приходят и ветераны Великой Отечественной войны, и труженики тыла, и дети военной поры, и вдовы войны, и участники боев в горячих точках. Интересно проходят эти встречи.
Однажды на вечер «Споемте друзья» пришли к нам в гости ветеран Великой Отечественной войны Косинцева Раиса Ивановна и Марья Дмитриевна Маевская. Раиса Ивановна рассказывала, как ей пришлось стать телефонисткой на фронте, о своих боевых товарищах. Рассказы ветеранов чем-то похожи друг на друга, наверное, потому что, где бы они ни воевали, у них на всех была одна большая страшная война.
  Все ребята слушали ее с интересом.
Подошла очередь говорить Марье Дмитриевне Маевской. Говорит, на войне не была, а у самой медали на груди. Мы думали, разведчица. Оказалось, совсем нет. Но ее история оказалась не менее интересной. Она рассказала, как жилось советским людям в оккупации, как трудились в станице после освобождения. Мы слушали рассказ о  ее молодости  и думали: «Таким людям надо медаль «За отвагу» давать».  Марье Дмитриевне восемьдесят семь лет, а она веселая, играет на гитаре и песни поет. С нею интересно. На вечере, когда народу много, старые люди рассказывают о себе скупо, волнуются, забывают что-то. Меня заинтересовал рассказ Марьи Дмитриевны, и я пошла к ней домой, чтобы поподробнее записать все, что она вспомнит о войне.   Интервью я брала 8 марта.
 Беседу начала с поздравления с 8 марта.
Передо мной сидела старенькая Дмитриевна, рассказывает, а у самой нет-нет, да блеснет озорной, смеющийся глаз.

 Я спросила Марью Дмитриевну, помнит ли она, как немцы в станицу пришли.
Из рассказа Маевской М.Д..

 -Я из казачьей семьи. В 1937 году был арестован мой отец. Домой он больше не вернулся. Что довелось пережить семье, вам лучше не рассказывать.
  В 1940 году я узнала, что в Темрюке набор девушек в школу шоферов. Пешком за тридцать пять километров отправилась в Темрюк учиться. Училась с охотой. За шесть месяцев изучила шесть марок машин. Экзамен сдала на отлично. Когда пришла устраиваться на работу водителем, меня не взяли, дочери «врага народа» не положено сидеть за рулем. Меня и на фронт из-за этого не взяли. Поехала в Краснодар на курсы лаборантов, которые тоже окончила с отличием. Получила направление в Варениковскую на мельницу № 3. Сама покупала оборудование, сама лабораторию организовывала. Война уже бушевала по стране. И вот, в августе 1942 года немцы подошли к станице совсем близко. Меня оставили реализовывать продукцию населению. Замдиректора Сторчевой А. В. оставил мне ключи, а сам уехал. Я отпускаю людям масло за деньги, а вечером пришел директор мельницы с милицией и велел всем уходить, так, как мельницу будут взрывать. Он пошел домой, а мне далеко идти. На дворе уже ночь, а у меня в сумочке десять тысяч рублей. Выручка за масло. Я с этими деньгами через кладбище отправилась к Раисе Кондратенко в окоп. По улицам стреляют, мельница горит, страшно. Утром слышу, каркают румыны, немцы. Что делать? Мама ждет дома и не знает, где я. Раиса дала мне корзинку, на дно уложили деньги, сверху – початки кукурузы, и так я отправилась домой. Когда в станице немного успокоилось, я пошла к замдиректора и говорю: «Аким Васильевич, я сохранила десять тысяч денег за масло, кому их сдать?», а он говорит: «Составим ведомость на рабочих мельницы, начислим зарплату, отпускные, так что все будет в порядке». Мы с дедом Дубиной пошли по дворам, разнесли зарплату. Люди так радовались этим деньгам, некоторые даже плакали. Я эту ведомость хранила, пока наша власть не вернулась.
  Я слушала и поражалась, до какой же степени люди честные были. Надо же, десять тысяч! Сумма по тем временам немалая, а ей даже в голову не пришло их присвоить. Нашим современникам бы их честность!
  Я продолжала спрашивать: Марья Дмитриевна, как Вам жилось в оккупации? Чувствовали Вы себя покоренной?

  -Моя сестра Лидия Дмитриевна заболела тифом. Зять Кирпа Петр Федосеевич был на фронте. У них было трое детей. Самому старшему восемь лет. Была у них корова. Одна на всю станицу. Немцы у людей скот отобрали, а Зорьку мы спрятали. Детей мы с мамой забрали к себе, а корову я завела к ним в дом прямо в зал, настелила ей побольше соломы, поставила воды, окна зашторила, дом замкнула, а на дверях написала «Тиф». Немцы тифа, как огня, боялись. Корову никак нельзя было терять. Голод, чем кормить троих малышей? А Зорька стояла в зале перед зеркалами и молчала, как будто понимала, что от ее поведения зависело все. Я доить и кормить ее лазила в окно, чтоб никто не увидел, что тифозный дом открыт. Однажды соседка Лихопуд Пелагея сказала, что какой-то румын лазил, пытался в окно заглянуть. Я быстренько перевела Зорьку к себе в сарай. Вскоре пришел русский полицай, нашел корову, стал выгонять со двора. Дети кричали, а он наставил автомат и чуть их не перестрелял. Хуже немца оказался. Ну, думаю, погоди!
  Полицай вывел корову, привязал к своей подводе, а сам к другим соседям пошел  в дом, тоже что-то вынюхал. Рядом было большое кукурузное поле Форостянко. Я быстренько перемахнула через забор, отвязала корову, отогнала ее в кукурузу, а сама домой и пью чай, как ни в чем не бывало. Полицай прибегает: «Где корова?», спрашивает. «Румын куда-то повел», говорю. Так мы сохранили жизнь детям и корове.

  -Марья Дмитриевна, вас немцы не пытались угнать в Германию?
 - В немецкой комендатуре работала моя знакомая Кушнаренко Маша. Она дала мне справку, как будто я работаю. Без такого документа патрули ловили и с криками «Партизан капут!» уводили в гестапо, а оттуда домой не вернешься. Однажды я пришла к ней, чтобы продлить справку. Маша сидит, пишет что-то в справке, а я сижу за столиком и потихоньку ящик отодвигаю. А там паспорта лежат, только без фамилий, но уже с печатью. Я потихоньку один стащила. Против нас в колхозном дворе находились русские пленные. Одному из них Виктору Мельникову я помогла бежать и отдала ему этот паспорт. Виктор вписал в него свою фамилию и ушел к своим. О его дальнейшей судьбе мы с мамой и не надеялись узнать, а в сорок пятом из Венгрии пришло от него письмо. Мы еще долго переписывались. Потом он демобилизовался, приехал, хотел на мне жениться, но я уже была замужем.

  -Марья Дмитриевна, а была у вас во время оккупации такая ситуация, что еще чуть-чуть, и погибла бы?

  -Была. За Кубанью остались неубранные поля. Поехали мы с племянником Витей собрать хоть каких-то продуктов, голодно было, есть нечего. Тащим тележку, мост был взорван, но навели понтонный. Заехали на поле, нарвали корзину помидор, смотрю, газета лежит зеленая. В ней фото, как под Сталинградом триста тысяч в плен взяли. Я газету за пазуху. Думаю, дома маме покажу. Принесла домой, маме показала. А нам же правды никто не говорил, хотелось поделиться радостной вестью с подругой. Завернула в нее кусочек хлеба и пошла к Котляровой Люде. Пришла, положила сверток на стол, а в это время немец, квартировавший у них, вошел, заметил листовку. А на ней по-немецки написано. Он как ухватил ее и побежал к немецкой кухне, где как раз выстроилась очередь. Обед у них был. Немца  окружили, галдят по-своему, руками размахивают. Ну, думаю, пора бежать. Только за велосипед, а тут два здоровенных фрица меня под руки и повели в комендатуру. Привели, оставили в коридоре, а сами пошли докладывать. Я не растерялась. Меня как вихрь подхватил, и я помчалась аж до кладбища, потом на железную дорогу, аж потом домой. Немец стал приступать к Люде, чтоб сказала, где я живу, но в это время начался налет наших самолетов, и немцам было не до глупых девчонок, положивших листовку перед немцами

  -Марья Дмитриевна, а как вам жилось после освобождения станицы»?

  -Работала приемщиком рыбы в рыбколхозе. В Кубани рыбы было много. Ее отправляли на фронт после обработки. Рыбу надо было принимать у звеньев рыбаков и везти в лабаз. Вот загрузят рыбаки большую лодку, а мы с Коваленко Павлом ее доставляем в цех возле Раздер(приток Кубани). Лодка такая тяжелая, что против течения мы не могли ее вести. Тогда я надеваю лямку и тащу лодку, как бурлак, а Павел мне помогает, где веслами, где шестом. Бывало так, что нарывались на мины, они блестели из-под песка. Наконец, я не выдержала. На дворе двадцатый век, а у нас до сих пор бурлаки в почете. Солдаты мне подсказали, что в воинской части есть списанные машины. Но, чтобы получить такую машину, нужно разрешение командующего. Мы поехали в Титаровку, где была Ставка генерала Петрова. Я стала рассказывать ему, как возим лямкой рыбу для фронта. Он безо всякого подписал разрешение. Я получила машину, отремонтировала ее и стала рыбу возить машиной. Одна беда была. Машину дали, а горючего нет. Приходилось добывать всеми правдами и неправдами. И на станцию ездила, просила у локомотивщиков, и воровала потихоньку у начальства. Всяко было.
  Однажды был такой случай. На дороге распутица. В грязи выстроилась длинная вереница военных . Тут и пушки тянут, и пехота, и танки, и какие-то машины. Если всех ждать, у меня протухнет рыба в кузове. Тогда холодильников не было на машинах. Я знала, как проехать берегом Кубани. Свернула на вал и поехала. Думаю, чего это мне машут военные. Доставила груз, а какой-то капитан подъезжает на легковушке и кричит: «Ненормальная! По минному полю поехала! Как только живая осталась!» Я долго думала, почему же ни одна мина не взорвалась, только потом догадалась: мины были противотанковые, а мой ЗИС для них был пушинкой.

  Смотрела я на старенькую Дмитриевну и думала: ей положена и медаль «За отвагу», и «За победу над Германией», и «За доблестный труд». Поклонилась и ушла, а дорогой все думала, что никогда Гитлер не покорил бы Россию, так как у нее кроме отважных воинов есть еще и отважные труженики. А это такой крепкий сплав, что его не только штыком, снарядом не разорвать.
  Мы дружили с Марьей Дмитриевной. Она для школьного музея подарила несколько экспонатов – предметов старинной кубанской утвари. Сейчас ей пошел девяностый год. Она очень старенькая и дочь, живущая в Анапе, забрала ее к себе.
В школьном музее висит фотокарточка, на которой Марья Дмитриевна поет с нами песню. Мы часто вспоминаем веселую и бесстрашную гостью, которую все в округе зовут просто Дмитриевна.