Вспыхнув искрой в темноте...

Однажды, холодным ветреным, сопровождаемым легкой грязноватой поземкой, темным декабрьским вечером я пришел домой уставший. На работе мы демонтировали всю поршневую группу главного двигателя, и я вдоволь натаскался всевозможного железа из машинного отделения до мастерской механика, от кладовки с металлическими запчастями до машинного отделения. Все эти походы сопровождались бесконечными подъемами и спусками по крутым металлическим трапам во всем теплом обмундировании. По-моему, спортсмены тяжелоатлеты со своими «блинами», гирями и штангами в тренажерных залах отдыхают по сравнению с нами, зимними судоремонтниками. Так вот, мне очень не хотелось готовить что-либо долгое, я поставил на плитку кастрюльку с макаронами и смотрел телевизор. Вдруг неожиданно в городе погасили свет, что в те времена случалось регулярно и по всей нашей многострадальной стране, экономили, видишь ли,  действие называемое «веерным отключением». Я просто стал ждать обратного действия, как… меня осенило в голове «родить» стихотворение, неожиданно, спонтанно и невзначай, резко, быстро, яркой вспышкой в полной темноте декабрьского вечера в чужом доме на берегу Дона! Тогда не было сотовых телефонов и прочих современных электронных записных книжек, я потянулся к тумбочке и нашел тетрадку для писем Любимой девушке и ручку. Там же, в темноте, я и написал первые в своей жизни стихи:

«В соединенье брачных уз
Да будет вечен наш союз.
Царит Любовь и доброта
В семейном очаге всегда…»

Откуда и что это было, не знаю, может, тоска одиночества, воспоминания о девушке, учившейся в то время в Москве, из-за которой, собственно говоря, я и искал место работы с жильем, так как мы хотели пожениться, может, что-то еще. Но выскочило и выскочило, осталось в темноте коряво и коряво, но главное вполне разборчиво и понятно. Через некоторое время в доме включили свет и понеслось…

Макароны я поел одним глотком, мне так хотелось писать и писать, рифмовать и рифмовать, так сильно и судорожно хотелось, что тетрадка для писем очень быстро уместила мои мелкие буковки, даже, без строчных просветов, уместила и закончилась. Я стал Поэтом, стихоплетом или рифмослагателем, не знаю кем, но стал! Я просто это почувствовал! Оно полилось само, неприкаянно и непринужденно, легко и быстро, гладко и понятно, много и обо всем.
Я прибегал с работы, забывал поужинать и писал, в день стихов по десять, двенадцать, двадцать. Первая, заведенная мною общая тетрадь в девяносто шесть листов, кончилась через полтора месяца, когда я уже…

Наверное, сейчас, спустя четверть века, разменяв на своем веку пятый десяток и пройдя его середину, я начинаю понимать сущность того, что произошло со мной, молодым неженатым парнем тогда, в декабре восемьдесят шестого года, в темной квартире, с бурлящими, а после выключения света, переставшими бурлить макаронами в кастрюльке, но произошло!.. Как бы это не было обидно, но все-таки я могу сегодня с благодарностью произнести сакраментальную фразу: «Спасибо, товарищ Чубайс за выключенный вовремя свет!». Хотя, понимаю, он здесь совсем не причем, однако, все же «спасибо!!!», ведь, как знать, как знать. Неизвестно, да и страшно подумать, что бы было дальше, если бы я просто скушал свой нехитрый ужин и завалился на кровать смотреть телевизор, а в квартире в этот вечер просто горел бы свет…

Впрочем, декабрь приказал долго жить. Под бой Кремлевских Курантов и речь товарища Горбачева ушел в вечность год, унесший множество жизней на атомной станции и оставивший далекий большой и глубокий болезненный след в нашей истории. Канул в бездну нелегкой жизни начала перестройки, продажи самых необходимых продуктов питания и первой необходимости по талонам, след нашей Советской жизни. А я стал тем, кем сейчас и являюсь… только не буду забегать вперед, обо всем по порядку.

Новый, одна тысяча девятьсот восемьдесят седьмой год мы встречали втроем – мой неизменный и лучший друг Володька, его милая очаровательная жена Оля и ваш покорный слуга. Встречали, как и подобает молодым комсомольцам, с компотом, оливье и мясом, которое было привезено моими друзьями из поездки. Никакого спиртного мы тогда и не употребляли, даже, шампанское осталось практически только открытым и налитым в фужеры…