Давным-давно на думанской земле, глава 15

Две встречи

Лёжа в эту ночь на прогревшейся за день тёплой земле, Лиль поймала себя на том, что впервые за многие дни широко улыбается:
  Это случилось несколько ночей назад. Тогда, невзирая на усталость и с трудом преодолевая желание зарыться в сон, она вновь отправилась в своё опасное путешествие. Она уже знала дорогу наизусть – каждый острый камень, каждое высокое дерево или колючий кустарник. Лиль осторожно огибала все препятствия, которые могли бы повредить верёвку. Теперь она добиралась до соседнего дома в два раза быстрее.
  Как и прежде таяна подлетела к заветному окну, но, заглянув в него, отпрянула от неожиданности и ужаса. Потом, поняв, что в окно глядит та, чьё лицо она мечтала увидеть так близко уже много дней и ночей, Лиль вновь к нему прильнула. Она не смогла совладать с собой и заплакала от счастья – они всё-таки встретились! Теперь их было двое!
  Таяна по ту сторону окна тоже не смогла сдержать слёз. Так они и стояли, рыдая, не в силах остановиться. Они конечно же узнали друг друга. Да и как Лиль могла не вспомнить нахальную рыжеволосую забияку из свиты Мары. Но разве их прежние распри имели теперь какое-нибудь значение? Какая ирония судьбы – там в Западном саду они создавали себе проблемы искусственно, изнывая от сытого, ничем не обремененного существования. Сейчас вся их война представала в совсем ином свете – какими же глупыми и самонадеянными они были ещё совсем недавно. И Зеда конечно же узнала Лиль – это было написано в её настрадавшихся за время пленения глазах. Глядя на соплеменницу и плача навзрыд, она, наверняка, думала о том же и сокрушалась об их бессмысленных порывах и надуманной неприязни друг к другу – войны от нечего делать.
  Но вот, пролившись обильным дождём, буря стихла. Из-за туч вышло солнце, и обе таяны, не сговариваясь, счастливо улыбнулись друг другу. Стрекозиное крыло почти не скрадывало звук, и вскоре два бурных потока речи потекли из их уст, то перегоняя, то перебивая, то смешиваясь друг с другом. Им надо было столько рассказать, что, казалось, не хватит и целой ночи.
  Так Лиль узнала историю Зеды, как две капли росы похожую на её собственную. Ещё она узнала, что хозяева заштопали Зеде крыло нитями, добытыми из стебля какого-то неизвестного таянам растения. Однако сделали они это только для того, чтобы зарабатывать её спиной разноцветные камни. Как раз накануне Зеда добыла им столько камней и выглядела такой измождённой, что у хозяйки дрогнуло сердце. Впервые за всё время она пожалела свою каталу и уговорила мужа не сковывать ей на ночь руки. И это был единственный добрый порыв, который Зеда ощутила на себе со стороны кадасов. В тот момент, когда Лиль заглянула в окно, Зеда как раз взвешивала все «за» и «против» зародившегося в её голове плана выломать крошечное оконце, попробовать протиснуться сквозь него и отправиться на поиски той, другой таяны с ярмарки.
  Они всё говорили и говорили, а ночное небо на востоке уже подёрнулось светом. Заметив это, Лиль заторопилась домой, умоляя Зеду не делать необдуманных шагов и пообещав вернуться через два дня – в предстоящую ночь она в кои-то веки собиралась хорошенько выспаться. Она верила, что это позволит ей собраться с мыслями и что-нибудь придумать, тем более что теперь причин для побега стало вдвое больше.

                ***

  Живя в своём доме, не то чтобы на отшибе, но всё же на порядочном расстоянии от соседей, Ленвел и Кастид тем не менее уже много раз видели кадасов. Как и первое семейство, презревшее незнакомцев, возникших из-под земли на окраине их деревни, все остальные местные думаны не проявили к ним никакого интереса. Такое безразличие поражало, но одновременно вселяло надежду, постепенно переросшую в уверенность, что Ластан ошибался, когда предупреждал Ленвела о враждебности этого народа к незнакомцам. Возможно, он имел в виду недружелюбие. Но ни Ленвел, ни Кастид не собирались заводить здесь друзей. Они хотели не бояться завтрашнего дня и не просыпаться по ночам каждый от своих кошмаров. Они не хотели вспоминать прошлое, у одного из них замешанное на чужой крови, а у другого – залитое слезами страданий близких людей:
  Кастид рассказал Ленвелу, как умерла их мать, как погибла младшая сестра, а старшую успел спасти влюблённый в неё киянец – один из редких мужчин, кто предпочёл мирную, трудовую жизнь бесконечной братоубийственной войне. Им удалось бежать и где-то скрыться.
  Братьям теперь некуда было возвращаться и некого спасать. Они хотели просто жить. Но время шло, и, избавляясь от прошлого, они стали всё чаще задумываться о будущем. Если они собирались остаться здесь, надо было как-то налаживать контакт с соседями, хотя бы с некоторыми из них – так было заведено у киянцев. Уже давно, взбираясь на ближние невысокие холмы, они обратили внимание на то, что в определённые дни жители окрестных домов дружно покидают свои жилища и, кто с обозами, гружёными всякой всячиной, кто, сгибаясь под набитыми сверх всякой меры коробами, устремляются в одном и том же направлении. Было ясно, что кадасы стекаются туда для обмена товарами. То же самое было заведено у киянцев, только было намного проще – ты просто брал свои излишки и нёс к соседу, выменивая на что-то полезное, чего у тебя не было, а у него было в избытке. Это могли быть и сушёные кузнечики, и земляничный сироп, и самые разные вещицы от одежды до поделок.
  Ленвел до сих пор помнил деда Удана, который мастерил уморительные игрушки из желудей, каштанов, коры деревьев и прочего подручного материала, которого в деревне всегда было в изобилии. Ещё мальчишкой он часто бегал к нему, выменивая древесных уродцев на собранную в лесу землянику или пойманного и поджаренного на костре кузнечика – дед был уже стар, детей у него не было, а сам он был не в силах бродить по лесу, нагибаясь за каждой ягодой, не говоря уже от том, чтобы поймать вёрткое насекомое.
  Здесь, на земле кадасов, этот обмен излишками явно имел более грандиозный размах. Интересно было бы на это посмотреть. К тому же, привыкшие кормиться дарами природы, братья очень плохо представляли себе, как возделывать землю и выращивать еду. Здесь это умение очень бы пригодилось – ягоды в поле не росли, а питаться одними кузнечиками и жуками им уже порядком надоело.
   Заметив, что это общее устремление кадасов куда-то за холмы происходит с завидной регулярностью, братья всё чаще подумывали о том, чтобы отправиться вслед за ними и посмотреть, что же там всё-таки происходит. Чтобы не выделяться из толпы и не вызывать подозрений, они изготовили два больших мешка, наполнили их вялеными кузнечиками и в очередной ярмарочный день спозаранку оставили своё жилище. Им обязательно надо было успеть примкнуть, пусть и на приличном расстоянии, к какой-нибудь семье кадасов, которая непременно выведет их к месту сбора жителей всех окрестных домов.
  Им повезло. Не успели они подняться на первый высокий холм, как далеко впереди увидели группу кадасов, толкавших перед собой тележку, набитую деревянной посудой и поделками. Это им и было нужно. Теперь можно было сбавить скорость и, не теряя семейство из виду, идти за ним по пятам.
  Дорога оказалась не ближней, но в конце концов с верхушки очередного холма они увидели извивающуюся внизу речушку, по обе стороны которой расстилалось, а вернее, торчало, гремело и крутилось что-то совершенно невообразимое. Всюду толпились кадасы, а многие из них, особенно дети, сидели верхом на крутящихся деревянных штуковинах небывалых для киянцев размеров.
- Смотри-ка, они как-то выносят общество друг друга, - усмехнулся Ленвел.
 Больше не опасаясь отстать от своих случайных проводников, дальше братья отправились самостоятельно.
  Ярмарка по своему обыкновению шумела всеми оттенками грохота, скрипа, крика и детского смеха. Маленькие кадасы, оказывается, умели заразительно и заливисто смеяться, чего никак нельзя было предположить, глядя на бесстрастные, безразличные, а порой откровенно недружелюбные лица их родителей.
  Ленвел и Кастид направились в самую гущу – здесь было проще затеряться и избежать ненужного внимания. Очень скоро они поняли, что до них здесь никому нет дела.  Услышав речь кадасов, в особенности их перебранки, братья удивлённо переглянулись – крепкие словечки этого народца были поразительно созвучны бранным словам киянцев. Внимательно прислушавшись, они сделали открытие, которое сначала озадачило, а потом несказанно обрадовало: язык кадасов очень сильно напоминал их собственный, будто бы немного исковерканный. Слова как-то неестественно растягивались, вместо гортанного «х» кадасы шипели, выдыхая воздух с силой в нёбо, а раскатистое киянское «р» звучало, как побитое, и больше походило на «л». В общем, язык кадасов был братьям вполне понятен, особенно если те говорили не очень быстро. А значит, со временем они смогут его выучить.
- Надо сюда наведываться почаще, - шепнул Кастид брату. Тот сверкнул на него глазами – не хватало, чтобы их кто-нибудь услышал и догадался, что они чужестранцы. Им действительно стоило побольше бывать в подобных местах, чтобы нахвататься слов, научиться имитировать интонации и произносить неловкие для них звуки. Тогда уж никто не заподозрит, что они чужаки, и они наконец смогут жить, не опасаясь разоблачения и его непредсказуемых последствий.
  Вдруг что-то взметнулось в небо где-то на самом краю поля зрения Ленвела и неожиданно прервало ход его размышлений. Он скосил глаза и остановился, поражённый увиденным. То, что так стремительно прорезало небо, оказалось девушкой, на спине у которой сидел совсем маленький ребёнок. В первый момент Ленвелу показалось, что к спине девушки каким-то невероятным образом прикреплены мастерски сделанные крылья, которые, ритмично двигаясь сами собой, позволили ей оторваться от земли. Но приглядевшись внимательнее, он понял, что эти крылья не рукотворные, а самые что ни на есть настоящие, растущие прямо из спины этого хрупкого и очень миловидного создания. Увидев, куда смотрит брат, Кастид тоже замер в недоумении и уставился на волшебное зрелище. Он уже было открыл рот, чтобы выразить своё изумление, но, будто почувствовав это, Ленвел обернулся и пригрозил ему взглядом.
  Братья были ошеломлены. И причина была не только в том, что они впервые в жизни увидели крылатую девушку, но и в очень давних событиями родом из детства. Те вынырнули сейчас из омута памяти и захлестнули их обжигающей волной стыда и запоздалого раскаяния.
  В их деревне жил думан по имени Адмиль, которого считали умалишённым, потому что всю жизнь он всех уверял, что его прабабушка была крылатой и якобы лишь этим отличалась от киянцев. Она происходила из рода неких «таян», которые, по его словам, жили в ароматных садах в чашечках цветов и питались, словно бабочки, нектаром и пыльцой. Адмилю никто не верил: дети смеялись над ним и нарочно просили рассказать что-нибудь об этих существах, чтобы подразнить его. А он, будто не понимая, что над ним потешаются, продолжал уверять их, что прабабушку привёл в деревню прадед, но житья ей там не было – мало того, что у неё были крылья, так она к тому же была волшебно красивой: стройной, с изящными руками и ногами, копной ярко-рыжих волос и огромными, словно две капли росы на траве, зелёными глазами. Он говорил, что у них родился бескрылый сын. Когда мальчик подрос, и у него появились друзья, он начал стесняться матери, а позднее стал относиться к ней и вовсе враждебно, и никакие физические и словесные доводы отца на него не действовали.
  Отчаявшись обуздать сына, прадед принял единственно правильное решение: в одно солнечное утро, проснувшись, уже почти взрослый сын не обнаружил в доме ни отца, ни матери. Куда отправились любящие друг друга киянец и таяна, никто так никогда и не узнал.
  Выслушав очередную, как тогда казалось маленьким киянцам, бредовую историю, они всякий раз поднимали рассказчика на смех и начинали атаковать его злыми вопросами, вроде «где он потерял свои крылышки?» или «где же теперь его непутёвая прабабка?». А тот лишь смотрел на них своими грустными, зелёными, нездешними глазами и тихо, и как будто виновато улыбался.
  Одним из тех жестоких мальчишек был Ленвел, а позднее он притащил с собой и младшего брата, чтобы его потешить.
  Сейчас, глядя на парящую в небе думану, Ленвел был поражён её сходством с тем описанием, которое Адмиль давал своей прабабушке: тонкие, хрупкие руки; изящный изгиб талии и огненно-рыжая копна волос, факелом горевшая на фоне голубого неба. Только полёт её был не совсем плавным – время от времени она как будто то ли вздрагивала, то ли…. Нет! Только сейчас он понял, что у крылатой думаны повреждено левое крыло – оно было излишне выгнуто, что заставляло несчастную прикладывать дополнительные усилия для того, чтобы наезднику на её спине было удобно и безопасно.
  Ярмарка растворилась где-то за гранью сознания Ленвела: он больше не видел ничего и никого – только эту маленькую, напряжённую от усилий и такую беззащитную фигурку, как по волшебству плывущую по летнему небу над хмурым кадасовым морем. Но что она делает здесь? Как она сюда попала? И почему, вместо того чтобы как все прогуливаться по ярмарке, или, что было бы естественно, перелетать по воздуху от одной лавки с лакомствами к другой, она летит по кругу, надрывая крылья?
  Лишь только этот вопрос промелькнул в его голове, как всё сразу стало на свои места. Он понял назначение тонкой верёвки, тянущейся к земле от левой щиколотки девушки. Она служила не для того, чтобы помочь этой несчастной очерчивать в небе более или менее одинаковые круги. Она просто привязывала её к земле, не давая улететь в родные края, лишая воли – самого дорогого для любого разумного существа на земле.
  Ленвел знал, что такое рабство. Но одно дело, когда в рабов превращали повергнутых врагов, пришедших грабить твой дом и убивать твоих родных. Совсем другое – поработить безобидное существо только потому, что оно не может дать отпор, и ещё потому, что оно не похоже на тебя. Тогда, выставляя его на показ, как диковинку, можно ещё и заработать.
  У него защемило в груди. Могла ли эта несчастная предположить, что данное ей от природы преимущество над всеми ползающими по земле, когда-то сослужит ей очень недобрую службу, оказавшись приманкой для нечистоплотных кадасов?
  Мысли Ленвела прервал толчок в спину. Он обернулся и увидел недовольное лицо приземистого кадаса.
- Чо става? Али ходай, али седай удома! – зло бросил он и, не церемонясь, теперь уже нарочно задев Ленвела плечом, звонко сплюнул и прошествовал мимо, таща за собой весьма упитанного мальчугана. Тот тяжело семенил своими толстенькими ножками и, борясь с одышкой, визжал, как попавшая волку в пасть лягушка.
- Быро, па, быре! Хочу на каталу!
Вскоре они скрылись в бурлящей толпе, а Ленвел, кивком головы подозвав Кастида следовать за собой, пошёл в том же направлении – он очень хотел увидеть каталу поближе.