Василь Быков

Популярных людей с такой фамилией немало. Белорусского писателя Василя Быкова вряд ли знает современная молодежь даже на просторах былого СССР. Он писал в основном о минувшей большой войне, которую прошел от призыва до Победы лейтенантом. И которая застряла в его душе не извлекаемым, болезненным осколком.

Каждый из прошедших дорогами войны – это отдельная книга, но далеко не всем удалось ее написать, пересказать, оставить потомкам. Кто из нас в подробностях знает о военных злоключениях отца или матери, деда или бабки? Василь Быков отписался и за них, и за молчаливых, менее одаренных ровесников. Три года в пекле войны – этих переживаний и воспоминаний хватило писателю на всю оставшуюся жизнь. Назову лишь самые известные из его книг: «Альпийская баллада», «Сотников», «Знак беды». В большой советской литературе они заняли место в ряду лейтенантской прозы.

Кто спорит, восприятие автором человеческих отношений, поступков и конфликтов всегда субъективно, но чем хороша быковская проза: она позволяет дать чему-то свои оценки, в чем-то не согласиться с ним, потому что Быков сам постоянно копается в себе, в своих ощущениях и, боясь ошибиться, не настаивает на точности своих психологических суждений.
                ххх

Мы работали в одной газете, но в разное время. Быков из поколения моих родителей, земляк моего отца. Мы никогда не встречались, хотя я вынашивала идею пригласить Василия Владимировича в нашу и бывшую его редакцию на журналистские посиделки, но поняла, что вряд ли бы он приехал, некая старая обида на «Гродненскую правду» удерживала его.

Впервые в коллектив людей пишущих Быков попал в Гродно. Он приехал в этот город 23-летним в видавшей виды гимнастёрке и остался на три десятилетия. Быков не был журналистом, хотя кое-что на потребу дня писать приходилось, а вот очерки и рассказы начинающего писателя, как потом и отрывки из  повестей, не раз украшали страницы областной газеты. Слышала историю о том, что написать о войне не раз подбивал Быкова гродненский художник и фронтовик Иван Пушков. Заслушиваясь захватывающими рассказами нового приятеля, он потрясенно и задумчиво вздыхал: «Писать тебе надо!..» Скоро такое время пришло.

- Молодой Быков пришел к нам из художественных мастерских, - рассказывала мне его коллега и ровесница Анна Тимофеевна Лебедева, - работал поначалу ретушёром, потом в секретариате. А однажды всех удивил, выступив на летучке. Васе поручили сделать обзор газеты, он подошел к этому добросовестно и устроил такой разнос!.. Тщательно разобрал стиль, орфографию, грамматику и многих заставил покраснеть. Это было неожиданно. Образования необходимого у многих тогда не было. А у него, видимо, врожденное чутье языка, причем и белорусского, и русского. Газета выходила на двух языках, два тиража печатали. А говорил Быков в основном на русском, после фронта это было неудивительно.

После того выпада на летучке Быкову поручили корректировать статьи журналистов. Он вычитывал материалы, подготовленные к печати, и постепенно сам начал писать.
«Большую часть моего рабочего дня, - вспоминал о том времени сам Быков (здесь и потом цитирую его автобиографическую книгу «Долгая дорога  домой»), - занимал перевод на белорусский язык российских материалов, переданных по телетайпу агентством БелТА. Все они были немаленькие по размеру – разные постановления, речи, конечно, с пометкой «срочно в номер», и мне приходилось диктовать их машинистке… Иногда писал что-нибудь по мелочи в раздел информации. А как-то в выходной набросал первый рассказ про последний день войны. Замредактора А.Соловьев прочитал и сказал: очень значительно! Скупая его похвала дала веру в какие-то собственные способности».

Однако первой газетной публикацией значится в официальной библиографии писателя другой рассказ - «В первом бою», занявший пол-полосы в воскресном выпуске «ГП» за 19 июня 1949 года. Это уже солидное повествование о первом и последнем бое молодого лейтенанта Николая Бережного, бросившегося под немецкий танк. Очень психологично, с подробными переживаниями и мыслями бойца. Наверняка то были ощущения самого Быкова. В день публикации автору исполнилось ровно 25.

Летом в редакции, как правило, подрабатывали студентки пединститута, с филфака, была среди них и Наденька. Первым на нее загляделся Киркевич, тоже знаток языка, сын священника, очень строгих правил. А потом – Быков… Он и отбил Наденьку, женился на ней, вместе они уехали служить на Дальний Восток и пробыли там долго, больше 6 лет.

На Сахалине у офицера-артиллериста Быкова родился старший сын Сергей, как раз на 23 февраля, и сослуживцы предрекли – быть пацану военным! Так и вышло. Младший сын тоже подгадал дату, умудрившись появиться на свет ровно в день рождения отца, но уже в Гродно. Неудивительно, что его назвали Василием.
               
                ххх

Василий вырос и стал невропатологом, несколько лет назад он дал мне первое в  жизни интервью, мы говорили тогда о его отце, который уже несколько лет жил в Финляндии. При этом я честно старалась не задавать младшему Быкову вопросы, на которые мог бы ответить сам писатель.

У доктора Быкова тоже двое сыновей, и младшего уже по традиции назвали Василием. Куда бы ни уезжал сын писателя, его тянет назад в родной город. Здесь они жили вчетвером с матерью, братом и отцом в большом трехэтажном доме, с печным еще тогда отоплением, в самом центре. Рядом располагалась старая редакция отцовской газеты.

Когда вернулись с Курил, назад в «ГП» Быкова брать не хотели - мол, беспартийный, дал понять новый редактор. Всю зиму безработный Быков в маленькой квартирке без удобств, оставаясь один с сыном, пока жена уходила на работу в школу, что-то писал и рвал написанное. Наконец, выбрав один рассказ, отнес в редакцию литконсультанту. Тот пообещал обсудить его на заседании литкружка, куда пригласят автора. Самодеятельные писатели учинили Быкову такой разгром!.. «Плохо во всех отношениях», - заключили они. Хоть стреляйся! Жаль, пистолета у него уже не было.

А весною благодаря заместителю редактора Андрею Соловьеву («добрая душа!» - говорил о нем Быков) его все же взяли опять в секретариат. Обязанности у Быкова были те же, что и семь лет назад: вычитывать строчки с телетайпа и править переводы. Соловьев подсунул ему толстенный учебник стилистики, Быков основательно проштудировал книжку и ну править шедевры коллег-журналистов! Те возмущались, спорили, обижались, и скоро он махнул рукой на грамотность газеты.

Работавшая в отделе культуры Ирина Суворова предложила Быкову сделать материал по квартирной жалобе. За воскресенье он накатал небольшой фельетон «Седьмое вселение». В ближайшую субботу его опубликовали. Я нашла тот номер за 1956 год. Очень милый текст, в духе то ли Андерсена, то ли Чехова – повествование идет от имени девочки, которая уже не в первый раз вместе с родителями пытается въехать в новую квартиру – и все безуспешно. А вот концовка – в духе суровой партийной журналистики. Не исключено, что ударный абзац доводил до ума редактор.

- Потом он писал и очерки, - вспоминает Анна Тимофеевна, - героев находил сам. Постепенно мы узнавали, что Быков публикует свои рассказы в республиканских журналах, в центральных газетах. Мы видели, что он умница, что перо у него зрелое. Когда опубликовал свои первые повести «Журавлиный крик» и «Третья ракета», мы и не удивились сильно – этого стоило от него ожидать.

Со временем Быкова назначили литконсультантом, он готовил для газеты литературные страницы, работал с авторами. Однажды выступал перед рабселькорами, те просят: 

- Расскажите, как пишете.

- Ну как? Беру бумагу, карандаш и пишу…

Говоруном он не был и о войне не любил рассказывать, не бахвалился. Все в себе носил, глубоко.
               
                ххх

Уже после "Альпийской баллады" и одноименного фильма, после скандальной, доставившей ему немало неприятностей, повести "Мертвым не больно" и не менее оспариваемого "Круглянского моста", разгромленного в "Огоньке" и поддержанного в "Известиях", Быков продолжает заниматься довольно рутинной работой в редакции. Готовит обзоры литературного творчества местных авторов, публикует собственные заметки на окололитературные темы. Всё в сдержанном информационном стиле, без художественных красивостей и вольностей. Рассуждения, утверждения и выводы Быкова не противоречат официальной идеологии.

Когда писателя стали клеймить, порочить, цеплять за военные повести и перипетии фронтовой биографии, это его испугало. Могла осаживать его в литературной смелости и жена Надя. Семье это было совсем не на пользу.

Свое положение в редакции сам Быков оценивал так: «…я попал в черную полосу литературно-политических издевательств, когда гродненское начальство и немало кто из коллег-писателей и журналистов начали проявлять ко мне неприязнь… Мне никто никогда, даже секретарь редакционной партийной организации, не сказал, что он на моей стороне. Хотя тоже был ветеран войны, былой фронтовик. Некоторые порой говорили в глаза, что они против моей «писанины» (имелись в виду скандальные повести - Т.Н.), большинство, правда, мудро молчало. …Стена отчуждения между мной и редакционным коллективом росла всё больше. Должность моя оставалась прежней – литературный консультант, однако оплату мне установили сдельную – начали платить только за ответы авторам. За месяц набегали копейки. Друзей там у меня не было, не с кем стало даже поговорить или выпить…»

Когда однажды Быков обнаружил, что в его книжном шкафу всё перевернуто, пропали важная книга и письма - все военной тематики, сказал: "Не думаю, что это домработница..." Так зародилось подозрение, что за ним пристально наблюдают... В 1972 году Василя Быкова избрали председателем Гродненского отделения Союза писателей, и он ушел из редакции.

Впрочем, сердечной привязанностью в газете все годы оставалась для него Ирина Суворова, литсотрудник отдела культуры, часто первый читатель его рассказов и повестей, бравшая на себя труд печатать их на машинке. Познакомились они, когда будущая журналистка приехала на практику в «Гродненскую правду». Ох уж эти юные практикантки!..

- Еще студенткой Ирина вышла замуж. Пока муж заканчивал учебу в Минске,  она уже работала в Гродно, растила маленького сына. Потом они разошлись… А в редакции, словно сговорились, в один год у пятерых сотрудников появились на свет  пацаны!.. - весело припоминает Анна Тимофеевна. - Потом и Быков приехал с Курил с маленьким Серёжкой. Все мы были молодыми родителями. Так  и сдружились, через детей. Ходили друг к другу в гости на детские дни рождения.

Быков поздно понял, что в спутницы жизни ему нужна такая женщина, как Ирина, которая во всем его поддерживала, подбадривала, вселяла уверенность. Ей было 52 года, когда она перебралась к нему в Минск, после серьезных раздумий.
               
                ххх

Младший сын писателя вспоминает, что уход отца из семьи происходил как-то незаметно, медленно, постепенно. Просто однажды он уехал в командировку, сказав, что пока поживет в Минске. Собственно, сыновья уже были совершенно взрослые: старший окончил военное училище, а младший учился в мединституте. Скорее всего, Быков сам не предполагал, как всё сложится дальше. Случилось же так, что из Минска он домой уже не вернулся, а первая жена писателя и мать двоих его сыновей (других детей у Быкова нет) спустя пять лет умерла. Как говорит младший Василий Быков, разлад между родителями был только их проблемой, сыновья не считали себя вправе в нее вмешиваться и ни того, ни другого не винили.

- Расскажите о вашей маме. Какой она была?

- Она преподавала русский язык и литературу. И была очень деятельной в том, что касалось семьи, устройства быта. Это по её инициативе, и к немалому огорчению отца, брат поступил в военное училище. Он уже давно на пенсии, демобилизовался в чине полковника, живет в Минске.

- Вы часто бывали в родной деревне отца?

- В детстве - да. Это необыкновенное место. Красивейшее озеро, над ним - крутые склоны, поросшие лесом, огромные валуны. А какие там закаты!.. У кого-то из исследователей творчества Быкова я даже вычитал, что якобы эти живописные холмы и озера, среди которых раскинулась деревня, и сделали отца писателем. Честно говоря, в тех местах вообще много оригинальных людей.

- У вас есть все книги отца? Вы их читали? Что-нибудь новое узнали из них об отце?

- Книги есть не все, но большинство, во всяком случае все собрания сочинений, то, что издано за рубежом. В основном он сам их приносил, привозил, присылал. Когда выходили первые книги, я был еще слишком мал. Потом, когда учился в младших классах, мне интереснее было Фенимора Купера читать. Чуть позже я ради интереса почитал "Альпийскую балладу", "Третью ракету", но какого-то сильного впечатления они не произвели, хотелось более короткого и энергичного изложения. Мы тогда увлекались Хемингуэем, Селинджером, Хейли. К тому же меня сильно захватили тайны моря, я взахлеб зачитывался книгами Ива Кусто.

А неприятности и невзгоды, о которых писал отец, были тяжелы для восприятия и, видимо, еще не по возрасту. "Знак беды" мне больше понравился, наверное, потому, что отцовская деревня узнаваема, что это автобиографично. Недавно отец впервые рассказал, как родной его дядька (деревня-то их на границе оказалась между Польшей и Советской Белоруссией) остался на польской территории, а они - на белорусской. Только кусты их и разделяли. Оттуда бывало кричат: "Эй, Микола, как ты там?.." А наши в ответ молчат - им перекрикиваться не разрешалось.

Конечно, подробности и психология деревенской жизни, партизанской, военной - это то, что отец пережил сам. А вот уже после фильма "Восхождение", снятого по "Сотникову", мне вновь захотелось его перечесть...

- Давно вы встречались?

- В июне отец был в Гродно, заглянул на пару дней перед отъездом в Финляндию. Прогулялся по городу, встретил на улице старого приятеля, поговорили, но тот его, кажется, не узнал…

Живет отец в пригороде Хельсинки, довольно скромно - однокомнатная квартира, но он человек непритязательный. Отдыхает, работает, что-то пишет. Жалуется, что очень мешает языковый барьер, английского он не знает, поэтому помогают в общении русские, которые там живут. Сказал, что после того, как отстали корреспонденты, хорошо поработал. Но мне почудилось, что долго он там не выдержит.

- Вам мешает или помогает известность отца?

- Когда я был маленьким, известность у него была только городская. Потом из-за робости я стеснялся отцовской известности, ждал каких-то осложнений, подвохов, мне легче было, когда не знали, чей я сын. Какой-то практической пользы из этого я, по-моему, не извлек. До сих пор смущаюсь, когда меня представляют как сына Быкова.

Хотя писатели сейчас не в моде. Другое дело - звезды эстрады, политики. Но участие отца в политике приносит ему большие неприятности. Да и известен он в последнее время больше как оппозиционер, чем как писатель.

- На каком языке вы разговариваете с отцом и в семье?

- Во времена моего детства в Гродно все говорили по-русски. И в нашей семье тоже. А выезжая летом в деревню, мы слушали и перенимали сочную, "смачную" белорусскую речь, но, честно говоря, лексикон там был не такой богатый, как у Короткевича. Отец не настаивал, чтобы мы говорили на белорусском. Но когда он или кто-либо из гостей говорит по-белорусски, я могу поддержать беседу. Порой с детьми пытаемся говорить по-белорусски, но легче и непринужденнее это получается в деревне.

В старой гродненской квартире по улице Кошевого у Быкова был кабинет, полный книг и журналов, там стояли пишущая машинка, на которой он стучал за полночь, и большой диван. Мальчишки постоянно туда ломились, там так уютно было посидеть почитать. Ах да, там еще были большой аквариум и клетка с птицами. Как уж отец умудрялся, но, бывая в Москве в редакциях журналов, он обязательно привозил в стеклянной банке каких-нибудь необыкновенных рыбок.

Однажды Вася два часа проторчал с отцом на рыбалке, но поймали они одну тощую колючку. Всю обратную дорогу домой мальчик ныл: что толку от такой рыбалки?..  И только спустя годы понял, что для отца это вовсе не рыбалка была, а возможность отвлечься от суеты, подумать. Быкову остро не хватало уединения и покоя, полноценно работать он мог лишь в часы, когда никого не было дома.

Наиболее сходной чертой, объединяющей его с отцом, врач Василий Быков считает мягкость и вновь обращается к детству: "Мы носимся с братом по комнатам, все вверх дном. Мать кричит, выговаривает, наказывает. Отец - никогда".

С годами старший Быков стал чаще давать сыну житейские советы, а в последний свой приезд заметил, что главное в жизни, чтобы была приличная семья, а в ней - приличные люди.

                ххх               

- Первое время мы с Ириной переписывались, обменивались поздравительными открытками, - продолжает свой рассказ Анна Тимофеевна, -  а потом свыклись с разлукой, как-то сама собой установилась дистанция. В 1981 году я навестила их в Минске, Быков составил нам план экскурсий, съездили на кладбище к могиле Машерова, сходили в цирк. Вечером Ирина напекла блинов с яблоками. «Ешь, ешь, - приговаривал Быков, - у Ириши вкуснее, чем у Адамовичей…»  Он ее всегда Иришей называл. Провожали меня вдвоем, Ирина удивилась: «Обычно никого не ходит провожать!..» На вокзале к ним сразу кто-то подошел – узнали. Это был последний раз, когда я видела Василя Быкова.

После смерти писателя городские энтузиасты насобирали много вещей и документов, принадлежавших Быкову, его книги, рукописи и редкие фото, и все это бережно хранят в маленькой комнатёнке, именуемой музеем. Там я увидела первую пишущую машинку писателя, исчёрканную им рукопись «Сотникова», но больше всего взволновал меня блокнот – очень простой, с логотипом «Гродненской правды», такие выдавали всем сотрудникам. Были аналогичные и у меня. Но держать в руках и листать блокнот Быкова – это что-то! На пожелтевших страничках - план задуманного рассказа,  имена героев, их характеристики, рисованные наброски… Основную часть своих нашумевших произведений Быков задумал и написал в Гродно.

------------

На снимке Василь Быков с сыновьями Серёжей и Васей. Фото предоставлено сыном писателя Василием.