Что я видел 19-24 августа 1991 года

19 августа
 
Я проснулся и включил телевизор. Два диктора с унылыми лицами, давясь, читали указ ГКЧП о введении чрезвычайного положения. До меня не сразу дошел смысл происходящего. Инерция мозга была такова, что я тут же забыл о новости, размышляя о текущих делах.

- Ты знаешь, что в стране творится? - закричал мне в трубку Юра Молодченко, молодой предприниматель, с которым мы затеяли тур американцев по аэрокосмическим предприятиям. - Я отбил гостиницу. Сообщай в Штаты: отбой. Я вообще не понимаю, что делать …

Часам к одиннадцати до меня дошло: наступает что-то страшное. Владимир Постышев, к которому я добирался по дождю, сидел в унынии. На фирме «Космос» люди ничего не делали, чего-то ждали. Неизвестность томила. Большее, на что хватило нас с Постышевым - это заставить себя работать. Мы отредактировали устав Московского космического клуба, какие-то еще бумаги. Постышев поминутно отвлекался, разводил руками:

- Ну и болваны! Это же надо было придумать!

Зашел кто-то из коллег с пачкой эротических газет: «Купил в последний раз … Теперь за порнографию сажать будут». В воздухе повисло давление, оно обкладывало, как глубина.

Шел моросящий дождь, в окно виднелись мокрые жестяные крыши домов. Раздался грохот - по Садовому кольцу с долгим интервалом шли танки. Они не мешали движению легковых машин. Люди на улицах останавливались, смотрели. Кто-то кричал сквозь рев моторов, но большинство молчаливо смотрело.

Во мне закипал гнев. Какого черта! Я внутренне напрягся, не приемля происходящее.

За окном, со стороны памятника Героям Плевны, раздавался мегафонный голос: «Проезжайте, не задерживайте движение…». Сплошной поток машин двигался по Старой площади вверх, к Лубянке, обтекая дальней стороной в одночасье снова ставшее страшным здание на Старой площади. Куда идти? Я вдруг ощутил пустоту. Делать было нечего. Стремительное течение дел, захватившее меня в последние недели, разом остановилось. Куда бы ни звонил - не поднимали трубку или бессмысленно, пассивно сидели дома, ничего не предпринимали.

Позже узнаю: баррикады у Белого дома стали возводить уже с одиннадцати часов дня. Биржевики провели бурное собрание, двинулись демонстрацией по улице Кирова мимо Лубянки - к Дому Советов России. На Калининском проспекте группки молодых людей: «Идемте к Белому дому, господа!» Так был увлечен туда мой брат Игорь, который наблюдал немногочисленные еще митинги, первые баррикадостроительные инициативы. Не все в Москве были согласны взять под козырек ГКЧП!

Куда брести? В минуты опасности люди жмутся друг к другу. Я отправился к моему коллеге Саше Емельянову. На кухне передавали новости: оказывается, идет борьба! Это было радио «Это Москвы». Стало стыдно за топтание на месте. В программе «Время» промелькнуло сообщение о баррикадах, о выступлении Ельцина с танка. Проступило, наконец: надо туда! Тронулись в одиннадцатом часу вечера.

В метро кучковались люди, группками садились в вагоны. «Вы на баррикады, ребята?» - подошел к нам подвыпивший молодой человек пролетарского вида. - Я уже всю бригаду свою поднял, сам вот теперь еду».

В вестибюле на Баррикадной (какое мистическое совпадение времени и места!) мы увидели первые листовки с Указами Ельцина, объявлявшими деятельность ГКЧП незаконной. Люди выглядели молчаливыми, серьезными. Всё больше молодежь. К Белому дому сквозь темноту текли людские ручейки. Народ, не сговариваясь, тянулся сюда, словно кто звал: идите. Это было удивительно.

Белый дом, площадь перед ним были ярко освещены. Люди бродили туда-сюда, слушали радио: по громкой связи из здания выступал Сергей Шахрай, телеведущая, кто-то еще. Пружина сопротивления уже сжималась - в пожилом бородаче, который тихо слушал молодого человека, читавшего в диктофон указ Ельцина, в любопытствующих "под ручку" молоденьких студентках, в женщинах среднего возраста.

Въезд во внутренний двор был перегорожен автобусом; автобус отъезжал, выпуская черную «Волгу», набитую молодыми людьми («депутаты поехали - в войсках агитацию разводить», - слышался чей-то разговор), - в этот момент были видны милиционеры охраны с автоматами. Потом автобус становился на место.

К связке газовых баллонов прикручивали небольшой серый дирижабль. Провисит он здесь все горячие дни и ночи, поднимаясь все выше, по мере наращивания крепежного шнура, а под самым серым брюхом будут реять полотнища российское, украинское и еще чье-то...

Мы двинулись вокруг здания. У подъезда №20 и дальше стояли гусеничные машины с пушками - БМП. На них сидели люди; к дулу пушки то тут, то там была привязана гвоздика или роза, а то трепетал маленький трехцветный флажок.

Я залез на одну из боевых машин и огляделся. Въезд на боковую эстакаду, ведущую к парадному подъезду, уже завален кусками железобетона, свезенной арматурой, трубами и всякой всячиной. Баррикада возводилась напротив американского посольства и на съезде с Калининского проспекта. БМП было несколько, до десятка. Говорили, что это машины майора Евдокимова, который со своим подразделением перешел на сторону России. Дальше стоял средний танк. На нем сидели две женщины, размахивавшие большим российским флагом. Западные и наши операторы снимали их телекамерами. На следующем танке стояла молоденькая девушка, в туфельках и солдатской шинели, свисавшей балахоном до стройных икр. В ее фигурке, укрытой грубым зеленым сукном, было что-то необычное глазу, а потому эротическое.

Мы подошли к широкой лестнице, ведущей к парадному подъезду. Она вся была перепружена баррикадой. Озёрца народа, скопившиеся по обе стороны баррикады, попеременно перетекали струйками через узкий проход то вверх, то вниз. Все напоминало народное гулянье, фестиваль, а не войну. Казалось, вокруг здания парламента России развернут грандиозный спектакль. Мы поднялись наверх, подошли к первому подъезду. Здесь стояла кучка молодых людей, взявших друг друга под руки и образовавших живую цепь. Так мы делали в семидесятых, на студенческих театральных «ломках». Кучка была невелика; выглядели молодые люди фанатично-жертвенными. Они нравились сами себе - этакие народовольцы, бестрепетные, готовые к мученической смерти.

Мы пошли дальше. Завернули за угол, увидели баррикаду, наглухо запечатавшую «левый ус» - вторую боковую эстакаду.

Раздались крики: «Срочно строиться! Всем в шеренги!» Непросветленного вида молодежь сбилась в кучу, их предводители пытались создать хотя бы подобие воинского порядка. В руках у защитников парламентской цитадели светлели свежеструганные черенки от лопат. Что это было за построение? Учебная тревога? Или впрямь ожидалось нападение? - я уже не узнаю.

Из окна третьего этажа вылетели листовки. Люди подпрыгивали, опираясь на плечи соседей, ловили их. Брат поймал белый листок - это был один из тех указов Ельцина, который мы прочли накануне.

Поскольку по эстакаде пройти не было возможности, мы еще раз перетекли через запруду широкой лестницы - в обратном направлении. Звучала музыка. Со стороны переулка снова баррикада, увенчанная большим российским флагом. Горстка юношей и девушек мирно сидела за нею вокруг гитары. Круг замкнулся. Все. Здесь нечего сегодня делать. Часы показывали третий час ночи. Ничто не предвещало штурма. Я встретил знакомых с роскошным тигровым боксером: да здесь и впрямь народные гулянья!

На Калининском проспекта группки молодежи пытались поймать такси, но машины не останавливались. Как у Высоцкого: «метро закрыто, в такси не содют». У роддома Грауэрмана 3-4 парня стаскивали железки на проезжую часть; милиция издалека взирала на их усилия и не вмешивалась.

У Манежа увидели мы военную технику и солдат цепочкой с автоматами на плече. Части, верные режиму! «Будете стрелять в народ?» - «Прикажут, и будем». Мальчишки в шинельках, малорослые, худосочные. Мы взялись за агитацию: нельзя стрелять в свой народ! Солдаты слушали - и те двое, что вступили в разговор, и те, что виду не подавали. Лейтенант не пустил нас через Манежную площадь. Вел себя нагло: этот будет танком давить людей. Сделали крюк вокруг Кремля, за что и были вознаграждены: на Васильевском спуске стояли тяжелые танки. Здесь же впервые увидели машину по расчистке баррикад. Ну и чудище! Путь до заставы Ильича проделали пешком: ни демонстраций, ни военной техники. Москва мирно спала.

20 августа. Полдень. Белый дом

Каждый хоть однажды видел фотографию Москвы из космоса. Превосходно видны улицы, лента Москва-реки, даже кварталы. Интересно, как выглядит сверху 300-тысячный митинг? Бушующее людское море - из космоса? Столько голов вместе - какую они излучают энергию?

Пружина сопротивления сжималась. Ропот толпы слышался от Баррикадной, как глухое рычание крупного, встревоженного зверя. Его прерывал яростный голос, рвущийся из усилителей:

- Они держат всех нас за быдло!

Я узнал голос Елены Боннэр. Люди бурно аплодировали.

Мимо завала из досок и арматуры, мимо танка, облепленного людьми - на площадь! Люди стоят густо, однако, проскользнуть можно. Шепотом - извинения, ужом - между тел. Никто не ропщет, всех объединило это место, эта опасность, эти голоса с балкона. Глазу не схватить - люди везде: в парке, у американского посольства, в окнах Белого дома.

- Давайте будем смеяться над ними! Они нас боятся!

Ельцин! Ельцин!

Где? Где? В плотном людском обрамлении балкона и не разглядишь. Мальчишка с кинокамерой балансирует на парапете, того и гляди рухнет вниз на автобус, на транспарант, призывающий казнить Крючкова.

Вот он! Грохот аплодисментов. Когда успел набрать такую ослепительную славу? Мне вспомнились первые годы появления Ельцина в Москве, разговоры о прогрессивном первом секретаре, который спит 4 часа в сутки, на городском транспорте приезжает на предприятия, вспомнились жалобы партийных чиновников. От тех серых дней до этой залитой солнцем площади - много пройдено!

Всем вместе не страшно, все вместе - победим. Так кажется сегодня, хотя вчера, около янаевских танков, было совсем другое ощущение: грозной опасности, незащищенности.

Зеленоград с нами! Армения - за нас! Чеченцы! Ингуши! Соотечественники за границей (Любарский).

Я невольно проникаюсь патетикой боя. Я раскален пламенем слов.

И это гигантское полотнище от биржевиков, что ползёт по балкону, перехватываемое сотнями рук... Что же мы, не Россия?!

Да здравствует Россия! Свобода или смерть!
Неужели все это мне снится?

- Господа, записывайтесь в отряды самообороны!

Митинг заканчивается. Самые активные, притирая к автобусам цепочку взявшихся за руки добровольцев, сбегаются на звук мегафона. Мне скучно: лучше идти агитатором в войска, чем ждать, пока нас тут перережут. Коли есть Президент России - надо осуществлять его власть на местах.

20 августа. 1-й подъезд

- Отъе ... сь (Отойдите) же все, наконец! - рыдающим голосом кричал, почти визжал человек лет тридцати с жидкими бе¬локурыми волосами. Для начштаба обороны он был, пожалуй, слишком нервичен. Мне нужен был кто-то, кто провел бы внутрь здания. В будничной обстановке мы с Емельяновым легко заказывали себе пропуска через двадцатый подъезд. Теперь по знакомым телефонам - никого.

Меж квадратных колонн, взяв друг друга под руки, двумя цепочками стояли молодые ребята. «Вторые сутки пошли, как мы здесь», - с гордостью сообщил рыжебородый юноша с мягкими курчавыми волосами, нежным лицом и пухлыми алыми губами. На колоннах белели двумя рядами указы Ельцина, информационные бюллетени. Поодаль за столом, на ящике из-под бутылок, сидел мрачного вида долговязый парень в майке, с крестом и веревочкой, опоясывающей гриву, жевал кусок белого хлеба. «Бери, все одно, блин, через полчаса уже не понадобится, - указал он на батон и тяжело вздохнул. - Из-за реки долбить начнут, все тут поляжем».

Баррикада на главной лестнице, которую мы видели прошлой ночью, была уже застроена и заселена. Широкая площадка перед зданием была перегорожена в один ряд легковыми автомобилями. Защемило: какая же это преграда для профессионалов? На многих лицах я читал давящую опасность. Но никто не уходил.

- Э, плохо все организовали, разве так надо было? - подошел ко мне пожилой мужчина. - Ни людей собрать, ни накормить. Оружие, что ли б дали...

Маршируя, в колонну по четыре, подошли новобранцы, сформированные у 20-го подъезда. Ими командовал строгого вида парень лет двадцати семи, в пиджаке и джинсах.

- Есть танк! Может, сюда пригоним? - услыхал я разговор и спохватился, - так! Мне надо в штаб, - стараясь тоном дать понять: человек имеет право.

Не теряй темпа! Чуть замедлился, не добился успеха сразу - пиши пропало. Охрана за своего не примет, вытолкнет. Знаю я эти законы: люди меняются, когда встают в цепь. Это как в очередь.

Мне повезло. Замначштаба, небритый крепыш в джинсовке, оказался сговорчивее своего истеричного патрона. «Пойдешь один» (нас было трое). Сержант милиции сдвинул автомат за спину.

- Документики есть?
- Нет, к сожалению. Дома оставил.
- Ну-у, так дело не пойдет. Как же без документиков-то?

Под клятвенное обещание не сбежать, отправив брата домой за документами, я был допущен к телефону и получил возможность наблюдать охрану изнутри.

Кое-кто в здание все-таки допускался. Вначале прошла большая группа депутатов, потом маленькая женщина - та была без документов, долго звонила кому-то, объясняя: «Меня Вера Пална вызвала, посиди, говорит, за компьютером, все тут устали». На мои настойчивые звонки прибежал кто-то из штаба, похвалил за патриотизм, одобрил начинание: «Поднимайте депутатов!», но, узнав, что я без бумажки, удостоверяющей личность, посуровел и умчался прочь.

В просторном вестибюле было сумрачно, просторно и гулко. На торжественной лестнице, устеленной ковром, обставленной предметами искусства, растянулись несколько автоматчиков в шлемах - охранники из частного бюро «Алекс».

Сергей Станкевич по радио объяснял обстоятельства ареста Президента Горбачева, а позже женский голос передал просьбу: женщинам покинуть здание. Вольдемар Максимович Корешков из приемной Бурбулиса назавтра станет смеяться: мужчины-аппаратчики драпали впереди женщин, и немало было таких. (Женщины - сколько их останется в Белом доме! Светлана Кузьминична Ревина, ученый секретарь Высшего экологического совета республики, всю ночь - и всю следующую ночь, будет сидеть на телефоне, принимать сообщения, информировать об указах, записывать, требовать относить сводки на радио, опять спрашивать и докладывать своим грудным роскошным голосом. Она работала, когда многие мужчины слонялись потерянно по зданию, ожидая надвижения чего-то страшного, даже не силясь что-то предпринять. Алла Захарова, помощница Ивана Силаева, носилась по коридорам с пистолетом, из которого ей и стрелять, кажется, ни разу не доводилось. Всех ли перечислишь? Вспомню Клэр из бригады телеканала CNN - эта девушка вызвала всеобщую симпатию своей отчаянной смелостью. Ее не допускали в здание. Она же убеждала: все равно же останемся на баррикадах, лучше пустите - поснимаем, о вас же узнают. С Клэр и ее бригадой возился Емельянов, они побывали везде, вылезали и на крышу, где Саша, боясь снайперов, держался боком к гостинице «Украина». Клэр, кажется, ночью опять ушла на баррикады, она же снимала картину трагедии под мостом на Садовом кольце, где погибли трое москвичей.

Объявили: через 15 минут возможен штурм. Охранник в каске, с бледным молодым лицом, нервно крутил диск: «Оля, они начинают. Я тебя очень люблю, слышишь?..»

Я тебя очень люблю... Что-то сжалось во мне. Неужели и вправду начнут бить по стенам, по людям? Мелькнуло: не хочу... лечь за стену, авось пронесет. Нет, нельзя. Я не должен бояться! Страха и не было, только пустота и замедление мыслей. Повинуясь безотчетному стремлению, я позвонил невесте, но ничего трагически-торжественного из себя не выдавил. Разговор был обыкновенным.

Люди, каждый по-своему, готовились к возможной смерти. Емельянов положил в нагрудный карман записку жене. Я, ведя хронику событий, написал в заглавии фамилию, имя, отчество, телефон - на всякий случай.
 
Психология охраны такова, что мелькнул раз-другой, и становишься своим. Вскоре я мог выходить из подъезда без опасения не быть впущенным снова. Это на какое-то время сделало меня весьма ценным человеком: я провел в вестибюль телевизионщиков из Франции, Германии, CNN, а затем брата. Неудача постигла лишь с двумя молоденькими лейтенантами госбезопасности, которые бросились ко мне и стали горячо убеждать:

- Мы только что окончили школу КГБ. У нас хорошие знания - умеем стрелять, знаем правила рукопашного боя. Можем очистить кабинеты от «клопов»...

Милицейская каптерка была полна офицеров и прапорщиков, было жарко. Уставший подполковник за пультом поднял на меня красные глаза:

- Кто такие? Из КГБ? Вот пусть и стоят во внешнем оцеплении. А внутрь их нечего пускать.

Боялись диверсий. Профессиональному диверсанту, я думаю, проникнуть было просто. Достаточно, как я, покрутиться у дверей, чтобы войти в доверие. Брат, когда я протащил его через милицию, ожидал меня в лифтовом холле 5-го этажа. Будь на месте Игоря диверсант - Россия запросто могла лишиться Президента: Ельцин на его глазах два раза за сорок минут пробегал с охранником в зал заседаний депутатов.

20 августа. Главная ночь

Она начиналась весело. Еще догремливал митинг на площади, догорал закат, а по коридорам неслось, бурлило радостное оживление. Бежали корреспонденты с теле- и фотокамерами, шли, переговариваясь, депутаты, автоматчики, священники. Буфетчицы катили подносы, сотрудницы отдела информации сновали с новыми листовками. Потом взгляд натыкался на потерянную фигуру, одну, другую, третью. Многие, как и снаружи, бесцельно слонялись.

Праздное шатание застал я и в кабинете госсекретаря Геннадия Бурбулиса. Юрий Лебедев, российский «министр инноваций», бродил в болоньевом балахоне, под которым угадывался бронежилет, и вопрошал пространство: где бы достать автомат? Я увидел старых знакомых Аркадия Мурашова, Виктора Минина, Айрата Бахтиярова, а также политиков Полторанина, Станкевича, Николая Федорова. Предложил Лебедеву связаться с московскими райисполкомами, поставлять людей и технику. Тот радостно вскинулся - давай!

Знакомлюсь с Сергеем Федоровичем Поляковым, сажусь за его телефон; через Лену Емельянову узнаю номера нескольких исполкомов, связываюсь с Красногвардейским, где действует активная депутатская группа. Мне начинают звонить из районов столицы: потекла информация. Звонят из других городов: Ярославль, Пермь. У многих информационный голод. Стараюсь разъяснять то, что знаю, благо, приносят новые указы Президента.

В здании царила демократичная обстановка: можно ходить где угодно (кроме коридора Ельцина, охраняемого истово), встречаться с любым депутатом, министром, чиновником. Волна спадёт быстро. Еще два-три дня помощники и референты будут источать улыбки, все менее широкие, а затем Белый дом закроет двери для публики. Защитники сделали свое дело и могут удалиться…

Записано в момент события

22.15

Осадный Белый дом. Удивительное время! Вокруг здания живое кольцо. Оборона организована. Внизу баррикады, брожение людей, часто хаотиче¬ское.
Академик Рыжов - по телефону подтверждает кому-то: «Это незаконное решение незаконного комитета!»

Непрерывно работает радио Белого дома. Ведущий Александр Любимов: «Сохраняем нормальное ровное дыхание, это наша страна, это наша земля».

Крючков, Язов - «пуля» об отставке?
Дачу в Форосе охраняют 16 военных кораблей, полк КГБ и МВД.

В Белом доме закончилось заседание народных депутатов России.
Оживление в приемной Бурбулиса.
Охрана Ельцина. Три сердитых молодых человека с автоматами.

Система передачи информации по пятеркам. Главная передача в городе - по факсам. (Телевизионной связи, радио - нет).Фотограф Юрий Рыбчинский пробует пробраться к Ельцину.

Кормят: из буфета принесли горячих сосисок, рожков, хлеба.
Жуют все - сотрудники аппарата; слоняющиеся политики, телохранители с автоматами. Раздали противогазы.

Наэлектризованно-звонкий голос Любимова: «Как вы там, мужики, вне здания?»

Мужики мокнут под дождем, укрываются кто газетой, кто дощечкой, кто плащом на двоих. Говорят, подъезжали японцы, корейцы, раздавали бесплатные зонтики. Жест интернациональной помощи?

Для многих, пришедших защищать российскую власть, это первое прикосновение к ходу российской истории. Оно завораживает. Мой брат возбужденно блестит глазами:
- Ух, вернусь в Иркутск, расскажу!

Емельянов, Игорь, с красными глазами накручивают телефоны - передают указы Президента, приказы министра обороны России.

Емельянов мерно читает: «...приказываю: первое... решение ГКЧП отменить... Гражданам, принимающим участие в защите Дома Советов РСФСР, сохранять выдержку и высокую бдительность. Министр обороны РСФСР генерал-полковник Кобец. Это был приказ № 2. Ну а теперь, девушка, действительно уж прочитаю приказ № 1...».

Человек с депутатским значком подбежал к ксероксу, сделал несколько копий и торопливо удалился. От «мозговой» указотворческой группы Ельцина расходились волны. Осажденное российское правительство лишено телецентра и мощных радиостанций, зато вдруг возникла новая информационная сеть, сомкнулась из телефонов, факсов, компьютеров, каналов коммерческой и общественной связи, частных радиостанций, ретрансляционных узлов. Запад принимал сообщения своих московских корреспондентов, усиливал и возвращал их в Россию. Работали «Эхо Москвы», другие радиостанции. В информационном сопротивлении возникли свои герои. Программа «Взгляд» несколько дней спустя показала ребят из локального провинциального телевидения (кажется, Удомли), которые забаррикадировались в своей студии и вещали до победного - что-то ловили из Москвы, что-то - из западных передатчиков. Газеты сообщали о войне в дальневосточном эфире: одни вещали, другие глушили.

Я на телефоне. Неожиданнное центральное положение в штабе. Звонят, спрашивают Сергея Александровича.

У Бурбулиса есть сведения о передвижении частей КГБ.
Передали по ТВ, что у премьера Павлова гипертонический криз, его обязанности выполняет Виталий Догужиев.

Звонят из Советского района. Жители перекрыли Варшавское шоссе, чтоб не прошли танки.

23.00

Звонит Петров Сергей Константинович из Калининского района - по шоссе Энтузиастов 7-8 танков ушли из города.

Мэр должен обратиться конкретно. Ждут команды!

«Эхо Москвы» вторично закрыто, на этот раз прямым указом Янаева. Здесь журналисты «Коммерсанта». По радио передают: со стороны американского посольства идут БТРы.
«Старовойтова предложила Маргарет Тэтчер возглавить комиссию по расследованию судьбы Горбачева. Та согласилась», - передал журналист.

Академик Рыжов занял наблюдательный пост у окна в кабинете Бурбулиса: «Конечно, для армии мы не представляем никакой трудности...»
Танки отходят. Люди не расходятся.

На Баррикадной БТРы прорвали баррикады. Стреляют трассирующими поверх голов. Танки на Садовом кольце. Стрельба на Арбате.

«Радио России»: «Мы будем выходить до последнего момента». Ведут программу женщина и два Александра - Политковский и Любимов.

Волгоград. Рыженкова (ваковская группа).

В здании весь депутатский корпус, сотрудники президентской администрации.
Выступает Бурбулис: «Был приказ частям разбивать группы людей, но не применять огнестрельного оружия... Сохраняйте спокойствие и выдержку... Мы, руководство России, выйдем к вам и будем с вами. Это будет соответствовать гордо взятой позиции».

Со всех сторон идут танки и БТР. Прошла информация, что один человек задавлен.
«Со стороны Зубовской площади к площади Восстания идут танки. 2 танка на площади Восстания окружены людьми. 3 БМП у Киевского вокзала окружены людьми. В Орликовом переулке танки и БМП перекрыли движение от площади Трех вокзалов».

У телефона сидит человек, красный, усатый, с пробором и повторяет: «Плохо...»
Информация Любимова: «Для тех, кто вне здания, отойти на 50 метров от стен, расступиться при подъезде техники».

Я-то думал, что один такой умный. Как же, писал ведь проект указа о направлении агитаторов. А есть еще умнее! Худенький парнишка с челкой: «Я - депутат Гагаринского района. Мы можем остановить предприятия. Нам бы только бумагу». С этим его отправляют к Генеральному инспектору республики. Парня провожает С. Ф. Поляков. И я увязался, повинуясь стремлению увидеть как можно больше.

В кабинете у Валерия Антоновича Махарадзе густо, шумно. Здесь много корреспондентов. Сидит небритый фотограф Рыбчинский, мой коллега, который прошел в здание по удостоверению западной прессы.

Валерий Махарадзе мирно разъясняет:

- А я, выходит, наблюдаю за законом, -  и терпеливо продолжает:
- Нет, не можем мы, не имеем права писать поверх Моссовета еще бумаги. Призыв к политической забастовке был? Был. Указы Президента были? Были. Писать что-то еще - незаконно, а моя задача обеспечивать законность.

Все ясно.

Оснащаемся противогазами. Ожидается газовая атака? Налетел на двух священников в рясах, с крестом и образом, с тарелочкой - не желаете ли причаститься, молодой человек?

- Давай, тебе надо, - кивает Поляков - Заодно это будет крещением.
- Я крещеный...

При виде «полковых попов» опять сжимается все внутри, вспоминаю о серьезности ситуации. И шевелится, встает в памяти что-то старое, давно виденное, мо¬жет, в детстве, или в генах записанное. Исконно русское. Полковой поп. Надо же.
Целую крест. Меня священник осеняет крестным знамением и дает съесть что-то, кажется, кусочек хлеба, вымоченный в вине. Теперь я готов умереть.
Но умирать неохота.Иду себе, помахиваю противогазом. Ага, что там, налево?

В комнате темно, створка отворенного окна сдвинута, внизу - дымы, бро-жение, мальчишка-корреспондент сидит на подоконнике, высматривает, как беркут, что-то внизу, и бойко диктует в телефон на западнославянском наречии. Не разумею, разве что общий смысл о передвижении танков и БТРов, о первых жертвах.

Жертвы, жертвы уже есть! Кровь пролилась. Невидимый убийца бродит рядом, сжимает кольцо.

Записано в момент событий.

1.45

В городе накапливается техника. На Каширке много танков. Ленинский про¬спект - чист. По слухам, Таманская дивизия выводится (не хочет воевать против мирного населения), а вместо нее вводят дивизию КГБ. Янаевская дивизия спец¬наза еще не деморализована. Она сменит части, отказавшиеся стрелять в народ. Два полка десантников высадились в Тушино.

Снаружи - страшнее.

Цалко Михаил Алексеевич, народный депутат РСФСР, кому-то в трубку: «Сидеть дома!».

2.00

Принимаем телефонограмму Комкова: Калининский проспект чист, Шмитовский проезд чист, Манеж чист, улица Герцена - 2 БМП.
Взвод автоматчиков у Дома на набережной. Убраны танки от «Ударника».

2.45

Пока затишье. Крики внизу. Это вышел к народу Шеварднадзе. Другие депутаты частью тоже вышли из здания. Часть депутатов засела на телефоны. Военные руководители идут к военнослужащим, защищающим здание. Прорывались на танках и БМП. Один БМП сожгли. Среди москвичей - жертвы до 5 человек. 3 задавлено и 2 застрелено. Вокруг Белого дома десятки тысяч людей. Женщина звонит из Советского района: «Почему Москва спит? Идут танки, а в окнах: темно. Люди не реагируют».

Варшавское шоссе - танки уходят.

Слухи: Горбачев в Москве, приземлился на Чкаловском аэродроме. Звоню космонавту Алексею Леонову - не подтверждается.

Пауза. Военная техника уходит. Новая не пришла. Можно поспать. Вытягиваюсь на стульях в темном коридоре. Сразу "проваливаюсь". Меня будит голос Любимова.

В огромном полутемном кабинете глаз выхватывает поначалу полированную плоскость темного стола, на которой рядами уложены смутно зеленеющие сумки противогазов. Потом взгляд соскальзывает вправо, в глубину, замечая оживление вокруг пятна света. За столом меньшего размера сидит человек в белой рубашке с расстёгнутым воротом, выхваченный из мрака свечением настольной лампы. Вокруг него плотно сгрудились несколько человек и вполголоса о чем-то оживленно беседуют. У стола - политики. Насчитываю 16 человек. Некоторые мне знакомы: Попцов, Минин, Явлинский. Белорубашечник за столом - Геннадий Бурбулис.

За маленьким журнальным столиком сидит охранник в светлой рубашке с узеньким длинным галстуком. Короткий рукав обнажает гладкие блестящие мышцы рук; автомат на квадратном плече. Я узнаю в нем борцовскую выправку, до того мне знакомую, что томительно потянуло в спортзал.

Записано в момент событий.

Вслушиваюсь в разговор.- Бурбулис: «Украина и Казахстан поддержали нас. В Казахстане сессия была, а на Украине формула практически наша».

На часах - 4.32. Пауза. Последнее ожидание времени «Ч» - начала штурма.

Бурбулис: «Уже все президенты отзвонили Борису Николаевичу. Буш звонил, Мейджор, Гавел, Миттеран. Все за нас. Самое приятное, что весь мир поддерживает законное правительство, говорит как под копирку... Эти бесы нас пугают, а сами больше боятся».

Светает. Время «Ч», время «Ч»…

Явлинский: «А правда, что Язов подал в отставку?»
Бурбулис: «Предложили Громову возглавить министерство обороны. Он сказал - я за. Если Президент России меня назначит. - Ну, тогда иди...»

Вышел заспанный Полторанин. Здесь танковая атака ожидается, а он спит!

Бурбулис: «...вручаем ноту утром. Всему дипломатическому корпусу, всей прессе, какая есть. Все советы, области, города, которые подтвердили поддержку - всё перечисляем. Требуем через 6 часов представить Горбачева и одновременно - политическая забастовка. Непременное условие - восстановить средства массовой информации. В развитие Указа о переподчинении МВД, КГБ разослали адрес - подтверждаем признание власти Ельцина. Если в активе будет хотя бы несколько дивизий - просим взять нас под защиту.У них один выход - добиться подписи Горбачева под самоотречением. Все остальное для них – смерть».

5.00

Крики «Ура!» за окном.

- Всё! Спасибо всем,- говорит Бурбулис, вставая, - кто может, укладывайтесь спать, кто нет - по домам. Больше ничего не будет.

Белеет за окном.

Шамшев Игорь Борисович, в службе госсекретаря. Комков Сергей Константинович. На своих «Жигулях» гонял по Москве всю ночь: то на Каширку, то в Щукино. Докладывал: в районе МХАТа 9 БТРов, Манежная забита БТРами, на Герцена 5 БТРов и 2 замаскированных во дворах, Крем¬левская набережная чисто, площадь Дзержинского чисто, Старая чисто.Он просто разведчик, этот Комков!

5.40

Радио, Любимов: «Крючков остается на посту, 2 разговора с Бурбулисом за ночь».
Второй голос: «Можете спать спокойно».
Движение по Садовому кольцу восстанавливается, БТР снимаются. Води-тели готовятся к длительному походу - спокойно.
Звонит офицер: «поддатая»  молодежь нападает на машины для раздвижки баррикад.

6.20

Люди потихоньку расходятся. На улице мелкий дождь. Милиция на входе. Музыка. Радио Белого дома работает. Люди бродят. Димка Филатов с пере-бинтованными руками - от зажигалок. Костры. Набросан мусор. Ходят, жуют. Зонты, прозрачные накидки. Легковушки, два грузовика.

21 августа. Утро

Садовое кольцо: пятна крови, свечи и цветы на асфальте. Сценарий трагедии, рассказанный рабочими с двадцать первого этажа Калининского, дом 29.
Блеск Белого дома! Вчера здесь решалась судьба России, а сегодня - народные гулянья. Организовались цепи, охрана; люди выстроены в жи¬вые ряды. Сколько людей! Десантники уже охраняют здание.
Еще одна ночь...

22-е августа. Полдень

Невероятной силы митинг у Белого дома. Победители закрепляют победу: сняты руководители облисполкомов, которые поддерживали путчистов. Ельцин подписал Указ - предприятия и организации на территории РСФСР переходят под юрисдикцию России. Значит, и космонавтика!

Я стоял среди людей. Всеобщее одобрение, ликование, крики. Вознесенные вверх кулаки, пальцы галочкой - «виктория!». Политические решения принимаются тут же, на месте. Кличи казнить Крючкова, под суд прочих.

В Белом доме ужесточился режим пропусков. На 1-м подъезде гражданские парни дежурят третьи сутки. Саша, командир, передал мне списки к награде - донеси до политического руководства!

Записано в момент событий.

21.00

Лубянка. Сваливают памятник Дзержинскому. Большое кольцо людей сжало монумент, похожий на свечу. Все стоят и, как видно, давно. Голос Станкевича в мегафон: «Уважаемые товарищи! Просьба соблюдать спокойствие».
Марк Захаров, призывающий к цивилизованным действиям.

Молчание. Митинг выдохся. Митинга нет. Изредка слышен мегафон: то объявление народным депутатам собраться в автобусе, то информация от Станкевича: кран уже выехал, будет через 15 минут, то пламенная речь Елены Боннэр.
Негромкое переговаривание людей с красными депутатскими значками.
Разносят пить.

Станкевич провожает Боннэр. Он почтителен, а она к нему ласкова, как к сыну. Разглядываю ее вблизи. Его давно не видел - с тех пор как провел пару дней с ним в Чикаго.

«Несчастливый клочок неба, что над Лубянкой» - вспоминаю Солженицына. Небо сейчас в звездах. И не столь уж несчастно. Но тревожно.

Говорят, толпа собралась громить КГБ. Но спецдвери оказались прочными, и организаторы митинга утихомирились. Сотрудники выглядывают из окон. Малые группы автоматчиков - начали бы стрелять ради спасения себя.

По свидетельству зам. начальника охраны здания, интервью которого видел по ТВ, на площадь привозили водку, пиво, шампанское, поили толпу. Кто?

Прибыл, наконец, кран.

По всей Москве снимают памятники. Калинин, Свердлов... Это - стихия толпы. КПСС больше нет.

Говорят, что партию отменил Ельцин. На Старой площади фольклорный ансамбль. Через открытое окошко здания ЦК с корреспонденткой разговаривает седой, очень аккуратный, дружелюбный сотрудник. Милиция наблюдает.

23-24 августа.

Я брел от Казанского ночью к себе на Заставу Ильича и сочинял:

А наутро - асфальт и бесценного мозга кусочек.
Что додумывал он на свободе, питаясь дождем?

Слезы душили.

Ты родился - в казарме, а умер - оставив Россию
Дорогую. Святую. Великую. С Божьим крестом.

Шел и видел себя перед микрофоном. В действительности - не получилось. Запруженную Манежную площадь, протискиваясь между плеч, сумочек, затылков, недовольных шипений, цепочек ограждения из добровольцев, я преодолел. Последнюю цепь перед трибуной – не смог. Молодые лейтенанты из внутренней охраны КГБ слушали внешне доброжелательно, но лица их были непроницаемы, точнее, казались тупыми и бессмысленными. Они ни на что не реагировали и были похожи на китайских болванчиков. Я даже засомневался - люди это или восковые фигуры? Человек с черной повязкой, в цивильном костюме, ответил на мою просьбу дать прочесть стихи:

- Здесь поэтов - вся площадь.
- Вы заблуждаетесь! Поэтов всегда мало.
- Список выступающих уже утвержден...

Мне стало жутко и весело. Подошел лощеный молодой человек с корочками МИД РСФСР - и был пропущен.

- Почему вы пропустили его, а меня нет?
- Когда ты станешь министром, я и тебя пропущу.
- Я больше, чем министр. Я - поэт!
- Здесь поэтов - вся площадь...

Вот тебе и революция!

Митинг закончился молитвами и объявлением о порядке движения. Я стоял гневно. Саша! - увидел знакомую фигуру в джинсовке. Меня определили в цепь, состоящую из добровольной охраны первого подъезда, и с нею я прошел с ней весь путь до Ваганьковского кладбища.

Начало движения сопровождала неразбериха, растяжение цепочки на поворотах. Толпа родственников и знакомых, человек триста, затем депутатский корпус во главе с Руцким и Бурбулисом. Венки от сотрудников и организаций - еловые и синтетические... Три гроба в трехцветных полотнищах, последний накрыт поверх еще и белым полотнищем с продольными черными полосами. Ткань покаяния, как рассказала одна женщина, видевшая такое в Иерусалиме.

От начала Калининского до самого Ваганьковского стояли люди. Некоторые плакали. Кто-то держал в руках зажженные свечи. Милиционеры стояли с фуражками в руках. «Снимите головные уборы», - кричали хиппарям, повязавшим голову платками. Те неохотно стаскивали.

На пересечении с Садовым кольцом отслужили панихиду. Место гибели слева, метрах в ста пятидесяти, было завалено цветами. Сценарий траурного действа был уже известен. На панихиде пел церковный хор: семинаристы? При повороте к Белому дому я оглянулся - сзади текла широкая человеческая река. Все было запружено людьми. В жизни такого не видел!«Забьем снаряд мы в тушку Пуго!» - гласила надпись на стекле здания СЭВ. Толпа веселилась. 

У Белого дома нас ожидало величественное зрелище. Широкая лестница была по-прежнему перегорожена баррикадой, но везде стояли люди с флагами. На крыше соседнего дома сидели три юных девушки, свесили ножки с нешуточной высоты.
Героические речники высыпали на палубу белого плавсредства. Колонна остановилась. При поддержке знакомого депутата-бауманца Григория Бондарева я поговорил с Бурбулисом. Предложил создание Российского космического агентства. Он выслушал меня и кивнул: давайте встретимся вместе с Рыжовым, Малеем, Булгаком и обсудим. Позже, как покажут события, добраться до него я не сумею.

Речь Ельцина ловили по транзистору: «Простите, что я, Президент, не смог уберечь ваших сыновей». При повороте к Хаммеровскому центру обернулись на протяжный гудок: белое плавсредство прощалось с погибшими.

За моей спиной запели: «Боже, помилуй нас». Дюжий мужчина нес тесаный деревянный крест. В процессии колыхалось множество бело-сине-красных флагов. Группа журналистов на обочине издательства держала плакат: «Вечерняя Москва» скорбит вместе с вами».

Кто был в цепочке? Андрюша, молодой человек с рыжеватыми волосами, бородой, скрывающей юное мягкое лицо - он пришел к парламенту 19-го августа еще до 11 утра, и оставался до вечера 22-го. «Руцкой - молодец. Я сопровождал его к танкам. Журналист спросил его об отношении к КПСС - а танки вот они! - Руцкой, попыхивая сигареткой, со спокойным юмором ответил: как-нибудь, в другой раз».

Римма, женщина лет 50-ти из ГМИИ, которая примчалась в Белый дом в понедельник поутру. «Просто я хочу остаток жизни прожить свободным человеком».

Володя Лавров, коммерсант. «Сколько денег пропало! У меня вагоны с металлом стоят неотправленные».

Еще был старый человек с палочкой и протезом вместо руки, в форме десантника, беспрерывно куривший.

Август-сентябрь 1991 года