Самарканд. Глава 58. Улица Фруктовая

Улица Фруктовая, затаившаяся в глубине железнодорожного вокзала, оказалась первой улицей, которая приняла меня в свои теплые самаркандские объятия.
Впоследствии, осваивал жизнь и в центре на Ленина, и в микрорайоне по улице Икрамова, но страх на молодежь наводили только вокзальские пацаны, к коим себя и причислял. Иногда это помогало, и приходилось козырять старой «пропиской», особенно перед братвой с Хишрау.

Они признавали авторитет только хулиганов, обитающих за железнодорожным вокзалом. Часто прикалывали, когда останавливали нас между поселком и водохранилищем, бывало, даже на мосту через Даргом:

— Володьку железного с вокзала знаешь? — одновременно шаря в твоих карманах, спрашивали они.

Поначалу принимали это всерьез. отвечали:

— Конечно знаем, кто ж его не знает.

— Он чо, так и ходит в кепке?

Потом поняли, в чем прикол: они интересовались памятником на привокзальной площади.

Однажды родители повезли меня на улицу Фруктовую, показать, где я родился и как мы жили.

У автобусного кольца продавали манты. Дама в грязном халате смахивала покрасневшей от соуса тряпкой объедки с тарелки и накладывала новую порцию не удосуживаясь помыть посуду.

От гудка паровоза на станции дребезжала ложечка в стакане. У газетного ларька дымилась урна. Бездомный пес лакал из арыка.
Назвать то место, где мы проживали вчетвером, жилищем у меня язык не поворачивался.

Даже слово «кладовка» предполагало некий уют. Этот «фигвам» больше смахивал на камеру следственного изолятора, с единственной лишь разницей, что спальных мест хватало на всех. Скворечник, прибитый на крыше, создавал впечатление двух этажного ранчо. Спал я в железной детской ванне, но грех жаловаться, жив-здоров, слава Богу.

Общий двор, в котором мы проживали всей семьей, напоминал сотни других дворов Самарканда. Маленький кишлак, деревушка из семи-десяти небольших одноэтажных строений. Чем ближе к центру города, тем больше строения приобретали человеческий вид.

Сравнивая бытовые условия проживания в других дворах, нашел много общего, несмотря на откровенную убогость построек. Это были даже не «сталинки», «хрущевки» и «брежневки», датировка хибар лежала между «тимуридами» и «ленинцами». Выход там же, где и вход — первое правило любого двора в Самарканде, «дальняк» и мусорные контейнеры в конце «улицы». Рядом с ними всегда стоял согнутый гусак с вентилем, снабжающий поселенцев холодной водой.

Имелись, конечно же, исключения, как у двора, находившегося рядом с «Детским миром» на Ленина. Казалось, что жилье во дворе располагалось вокруг туалета. Пришлось однажды средь бела дня распивать там спиртные напитки.

На истерзанной ножами штукатурке красовались картины Айвазовского, без моря и людей. Прочитав аннотации к картинкам, пришлось добавить пару слов от себя. Несмотря на аромат в помещении, мух не наблюдалось. Под потолком шумело осиное гнездо.

Бабуси не могли понять, почему вереница молодых людей, стоящая у туалета, не заканчивалась, и вышедший из него становился опять в «хвост» очереди. Но возмущаться они стали только тогда, когда в кабинку заходили по двое.

Родители с гордостью рассказывали о соседской доброжелательности и взаимопомощи, и действительно — нас встречали как старых друзей. Мы вошли в первую открытую дверь. В прихожей на полу лежала дырявая клеенка. На рассохшемся трюмо застыла расческа с пуком волос. Дядя Слава вышел к нам в рваной рубахе и бриджах. Его пропитое лицо излучало преддверие намечавшейся пьянки. В зале, на длинных и тонких ножках, словно жираф без шеи стоял разобранный телевизор.

Комнату наполнял запах канифоли. Кое-где клочьями свисали полосатые обои. На кубке в виде мяча раскачивался вымпел. Поздоровавшись, он протянул мне горячий паяльник, и достал из-под стола начатую бутылку «Портвейна». После занюхивания рукава и слов «Хорошо пошла» пайка продолжилась под его чутким руководством.

Впервые услышал женское имя Сталина, ударение на «и», подруги матери, зашедшей на огонек. Они дружно вспоминали о работе преподавателями в ГПТУ. Первое время левчата не могли понять, почему учащиеся всегда через чур жизнерадостные и смеющиеся, даже когда их с урока выгоняли. Придя домой и жалуясь отцу на сильное головокружение, с его подачи мама сообразила: «Жизнь хороша, когда пыхнешь не спеша».

Навспоминавшись и расцеловав полдвора, мы двинулись в обратный путь. Шли мимо мест «боевой славы» отца. Он раскланивался с каждой подворотней, скамейкой, кустом.

— Здесь Санька подрезали,— говорил отец.— Тут Валюшу грабанули. Вот об этот бордюр я головой ударился. На нем кровь видна, смотри.

Мать, улыбаясь, подтрунивала:

— Вот, значит, кому надо спасибо сказать, что у тебя не все мозги вытекли.

Минут через двадцать, дойдя до кольца железнодорожного вокзала, купили чебуреков. Трясясь в ПАЗике и вытирая об себя жирные руки, мы двигались совершенно в другом направлении, нежели указывал стоящий у вокзала Ильич.