Жил-был я. Кн1. ч1. Сон императрицы

          В ту ночь императрице не спалось. Екатерина Алексеевна не находила себе места. ЛомотА и МаятА наполняли тучное тело, томили душу.
          Шурша рюшами и складками ночного балахона, в чепце, закутавшись в теплое покрывало, она неприкаянно, бродила по, насквозь продуваемым, галереям и немым залам ночного Дворца. На душе было тревожно и муторно.
          - Может осень? - рассеянно подумала императрица, потирая ноющую, тянущую к долу, поясницу.
          Прильнув горячим лбом к холодному стеклу, она, близоруко щурясь, бесцельно смотрела то на вздувшуюся Неву, расчерченную пенными стрелами, то на низкое осеннее небо, то на рваные тучи, которые отчаянно цеплялись за шпиль собора святых Петра и Павла.
          В печных трубах гудел ветер и колкий дождь, дробно, горстями, сыпался на стекло и подоконник.
          Столица погрузилась в сырой полумрак. Съёжилась.
          - Дощ-щь. Ветер. Donner - veter. Donner - veter.... Dammit!*
          Екатерина Алексеевна вяло отвернулась от окна и, превозмогая боль в пояснице, шаркающей походкой, направилась в натопленную опочивальню.            
          В опочивальне утомленная императрица, кряхтя, взгромоздилась на кровать, задула свечу. Елозя по подушкам и перинам, долго ворочалась, то сбрасывая с себя одеяло, то укрываясь снова, пока, в конце концов, под посвист ветра и содрогание оконных рам, не забылась в беспокойной дрёме.

          И снится ей странный сон.
          Будто она, самодержавная императрица Екатерина Великая, в полном царственном облачении, стоит на разбитой дороге, увязая в холодной грязи. Слева шумит штормовое море, справа - отроги обрывистого холма.
          Дует пронизывающий ветер, дождь со снегом язвят нежную кожу лица и рук. Императрица укрывает голову плащом, но ветер задувает под полы. Соль, белым налетом, проступает на волосах и губах.
          На дороге, вокруг нее, бегают люди. Шипят факела, искры уносятся ветром. Люди кричат, ругаются, суетятся. Сталкиваются, падают, встают, озираются, опять бегут. 
          Появляются и исчезают в гудящей мгле.
          Крики. Суматоха. Паника.
          Рядом пронеслись обезумевшие лошади, и повозка, опрокинувшись, летит в кювет, чуть не сбив императрицу. Та со страхом пятится, скользит и теряет свои царственные туфли. Ее оттесняют. Она силиться вернуться к туфлям. Ледяная грязь ранит и холодит ноги. Самодержица визжит от боли и ужаса, шаря руками в каменеющей грязи.
          Ее толкают еще раз, порыв ветра срывает с плеч теплый плащ, и тот уносится прочь. Пятясь назад, императрица упирается спиной в столб. Но не столб это, солдат это, часовой. Штык примкнут к стволу. Задеревенелая амуниция примерзла к мундиру. Он смотрит на императрицу, но странно, будто сквозь нее. Волосы сосульками повисли до плеч, поднятый воротник и шарф примерзли к шее, глаза холодные, льдистые.
        - Солдат! - крикнула императрица, притопнув ногой. - Солдат, принеси - ка, мои туфли и плащ!
        Молчит солдат, не видит солдат, не шелохнется солдат. На посту солдат.
        - Солдат, мне холодно…. Где я, солдат?....
        Отвечай, пёс! - ярится императрица.
        Лицо солдата серое, землистое, свежий шрам проходит от виска к подбородку.  Она трогает его, толкает, бьет по щекам, но не чувствует его тела!
Не шелохнется солдат, молчит солдат, на посту солдат.
         И только ветер хлопает рваным плащом, только блестит на огне клинок штыка, да палкой стучит о приклад замерзший ремень. Все замерзло, и только слезы текут из глаз, пробивая каналы в коросте соли и льда, замерзая на кончиках усов
Екатерина Алексеевна отвернулась: «Мерзавец!»
         - Офицер! - властно позвала императрица, схватив за рукав пробегающего мимо поручика. - Что здесь происходит?
         Офицер удивленно посмотрел в ее сторону и, уронив в грязь треуголку, с разбегу наступил на нее. Остановился, согнувшись, как в поклоне, склонился, поднял треуголку, встряхнул и натянул ее на голову. Еще раз оглянулся на императрицу, перекрестился, потом с размаху, плашмя, ударил клинком, по чьей-то согбенной черной спине: «Наддай!»
         Поручик от крика поперхнулся, закашлялся, отшатнулся в сторону, прислонился к перевернутой повозке, закрыл глаза, кривясь от боли, потер рукой левую сторону груди. Вздохнул, сплюнул, закричал на кого-то, оттолкнул зазевавшегося и шагнул в толпу. Что произнес поручик, Екатерина Алексеевна не расслышала.
         - Donnег-Vеtег, - прошипела она, скользя по наплывам грязи одеревенелыми от холода ногами.

          Екатерина очнулась на выщербленной подошве карьера. Отсюда, в море, ломкой цепочкой, уходила дамба.
          Бледнея пенными гривами, черное жуткое море ярилось и с размаху перекатывалось через дамбу. Было слышно, как трещали, как жалобно скрипели бревна, как с шумом выплескивались фонтаны волн из сита сложенных камней. Море дыбилось мускулами. Оно, даже, не билось в дамбу, а упиралось в нее и кое-где прорвалось, сломав четкую линию сооружения.
          Екатерина пригляделась - на дамбе были люди.
          - Что это? Кто это? В такую погоду? Вывести людей на работы?  Кто позволил? - хотелось ей крикнуть, но что-то удержало её.  Что?
          Что-то ненормальное уловила она в движении этих людей. То одна волна, то вторая слизывали их в море, но люди не бежали от них, а шли и шли в своем обреченном строю, и, схватившись за руки, группами, бросались в пучину. Море швыряло их, било о расщепленные бревна дамбы. Море кромсало и мочалило их тела об острые камни. Но люди шли....
          У корня дамбы, по колено, а то и по пояс в воде, стояли солдаты, они прикладами и штыками пытались остановить толпу. Но люди, отброшенные назад, поднимались, и снова устремлялись в строй, отрешенно, продолжая движение к одной, известной только им, цели.
          Екатерина попала в стремнину потока, он обтекал её, не выказывая к ней никакого интереса. Шли безрукие, безглазые, увечные, шли клейменые каторжники с обрезанными ушами и вырванными ноздрями. Ветер трепал лохмотья, оголяя грудь и спины, язвы и шрамы от сабель и розог. Шли беззубые, вшивые, струпья гнилой кожи развевались на ветру.
          Она была в гуще толпы.
          Тела, словно валки, прокручивали Екатерину между собой. От смрада немытых, гнилых больных тел она теряла сознание; от грохота цепей она глохла; колеса тачек наматывали на валы ее юбки, давили пальцы - а люди шли, шли и шли, медленно переставляя, закованные в кандалы, ноги. Они двигались в море.
          Перемолотую и выжитую, в одной нательной рубахе, толпа выплюнула Екатерину на обочину. Сомнамбулой, без сожаления, она смотрела, на блеск бриллиантов своей короны, которая каталась под ногами каторжников. И ей было безразлично, что хрустит под ногами - камни или алмазы.
          - Стойте! - очнулась Екатерина. - Стойте! Зачем? Там смерть!
          Но толпа не слушала, а только оборачивалась в ее сторону и смотрела пустыми глазницами.  Только раскрывала беззубые, щербатые провалы ртов, только приветственно и обречено поднимала беспалые руки:
          - Ave, Imperatrix! Morituri te saintant…..Ave. . .   Catharine. **
          Ненасытное море ревело. Оно снесло полдамбы, затушило огни, смыло кордоны солдат. Оно уже швыряло на берег сломанные, как спички, бревна. А люди шли, шли и шли, с каждым шагом ускоряя движенье.

          Море подступило к ногам Екатерины, но она не замечала, ни моря, ни прилипшей к телу стылой мокрой рубашки. Она заворожено смотрела на шествие каторжников, принимая их последний парад.
          Невообразимо странное творилось и с самим морем. Волны бугрились и, строй за строем, валились на дамбу, с грохотом рушились на берег и, крутясь вихрями и водоворотами, нехотя, отползали назад. Острые пенные пики светились мертвенной бледностью, стекая рваными пятнами с черной доски неба.
           Екатерине показалось, что это совсем не море, а океан, сваленных в кучу, людских голов и тел. Она подалась вперед, прищурилась. Среди моря возникали гривы и султаны коней и касок, мелькали бугры мышц, сияли панцири и кирасы.
          Сшибаясь в смертельной схватке, дыбились и рушились друг на друга лавы кирасир, рейтар, драгун.
          Ветер взбивал пену волн, и та обращалась в гребенку штыков. Из разинутых ртов вырывался вой и рев. В последнем взлете палашей и сабель вздымались и опадали тысячи рук. Чудовищные жерла пушек изрыгали огонь, и водяная завеса стелилась над волнами дымом кровавых баталий. В громе слышались барабаны, боевые трубы, рев победителей, плач и стоны умирающих. Над строями мертвых солдат взлетали растерзанные огнем и ветром боевые знамёна. Тысячи кораблей, треща корпусами, рушились в пучину, освещая бушующую стихию кровавым светом горящих снастей
         Людское море создавало картины кровавых войн и бунтов, битв и казней. Сонмища плах, виселиц поднимались на волнах и распадались в прах. Кровавое месиво крутилось в море и нападало на дамбу. Дамбу - людское тщеславие и тщетность людских помыслов, величие и глупость, честь и порок.
         - Тщ-щ-щета, - хрустела линия дамбы.
         Миллионы плечи рук упирались в неё, и та рушилась! За строем строй: Петровские полки, дивизии Апраксина и Румянцева, армии Миниха и Суворова, бунт за бунтом рвались на приступ дамбы.
         Она трещала - Гросс-Егерсдорф!
         Опадала - Полтава!
         Скрипела-Чесма.
         Рушилась - Рымник!
         «Бам! Бух!»- Оренбург!
         Летела щепа  - «Тщ-щ-ета ...».
         Океан человеческих боли и страданий кипел в чаше залива, заливая острова и ранды кровью.
         Миллионы ушедших героев и преступников, правых и заблудших, окаянных и неприкаянных, волновались у ног Екатерины, сияя огнями сабель, топоров, панцирей и безумных глаз. Гул голосов и гром битв, слился в одно невообразимое: «А- а-а!» и перекрыл вой ветра.
        Это был страшный, зловещий парад легиона мертвых петровских, елизаветинских, ея, екатерининских, и еще, еще неизвестных, неявных, незнакомых полков, дивизий и армий! И блистала сталь, и тянуло порохом, и рваные, простреленные знамена полыхали над кровавыми волнами. И было всё краснО.
       
        Дамба рушилась.

       «К чему эти войны и жертвы? Зачем?  Отечество? Мир?  Расширение границ? Выход к морю и за море?! Незыблемость державы? Зачем? Но это важно.
Я отвечаю перед Богом и народом и за то и за это. Но, Господи, как много боли.  Боли!
        Сколько же вас? Сколько судеб и жизней положено, сколько сил и талантов исчезло, сколько душ потеряно в пучине? Растрачено впустую. Профукано!!!  Впустую ли? Большинство - впустую.
        Что за проклятое время?!
        Страшно.
        Стыдно!
        Горько...».
        Чу! Сигнал боевой горна! Екатерина оглянулась. У флагштока Западного бастиона она видит одинокую высокую фигуру. Ветер рвет флаг, путает длинные волосы и плащ. Обе руки оперты на массивную трость, левая нога отставлена назад,
хищный взгляд устремлен на запад.
         Видение повернулось, судорога перекосила его лицо зловещей улыбкой
Рука порывисто вскинулась и упёрлась пальцами в море.
        - Немедля!…. Не считать!...  Ставить - здесь! - ветер донес обрывки команд и, растворив видение в пороховом дыму, стёр его с небосклона.
        Рядом кто-то кашлянул, Екатерина вздрогнула, повернулась. Одутловатое лицо, сгорбленная спина.
        - Миних?! Христофор Антонович?***
        - Приветствую тебя, государыня. Вот, ведь как. И еще раз ты навестила меня, матушка, - склонился Миних.
       - Зачем? Зачем все ЭТО?
       - Это? – загадочно улыбнулся старик. – Для прочности и спокойствия государства. И добавил с хитринкой: «Что бы  отдать, надо вначале приобресть».
       Потом посмотрел в море и, с сожалением, произнес: «Жаль, дамбу жаль. Сколько трудов прахом пошло».
       - Сколько людей погибло! А, ты о дамбе печешься.  Стыдысь! - возмутилась Екатерина.
       Ничего не ответил старый фельдмаршал, будто лицом помертвел, отер влагу в глаз, отвернулся, безнадежно махнул рукой и сделал шаг во мглу.

        «ТЩ-Щ-Щ-ЩЕТА!!!» - ударила  молния.
         Черный ветер стер старика, сорвал занавес дыма, раскрыв проросшие тысячами крестов бугры и пустоши.
         Море и ветер затушили факелА. Но людей было видно, их освещало бледное и неясное сияние. Откуда оно?
          Ах! - Екатерина задушила ладонью собственный крик.
Лица! Лица людей светились неуловимым мерцающим светом, он исходил изнутри, из души - так показалась ей.
          Она с удивлением, увидела перед собой человека. Тот стоял и прямо смотрел ей в глаза. Вида он был каторжного: без ноздрей, с клеймами «В» и «У» на лбу и щеках.
          Но Екатерина его не испугалась, а только  устало,  всплеснув руками, спросила:
          - КТО это? Отчего ЭТО?
          -Это - твой народ, - был ответ.
          - Nein, - по-бабьи, всхлипнула Екатерина. – Нет!
          Чуть раскосое, скуластое лицо улыбнулось, человек повернулся и зашагал к морю.
          - Погоди, погоди, мил человек, - семенила за ним Екатерина. - Скажи, почему они уходят в море? Зачем они делают это?
         Не поворачиваясь, человек отвечал: «Мы строили эту дамбу пятнадцать лет, и еще двадцать пять - мужичкам надрываться невмоготу. А другого спасения Господь не послал».
         - Неужели спасение только в смерти? – ужаснулась Екатерина. - Неужто, нет другого выхода? 
         Обернулся человек, улыбнулся так, как улыбаются, жалея малых да неразумных: - Выходит, нет, Катя.
         - Есть! – осерчала Екатерина, - Есть. Я вас помилую! Вот ты! Как тебя звать?
         - Бог нас помиловал, - кивнул человек. - А зовут меня Салават****.
         Сказал и исчез из виду.

         И снова Екатерина в людском потоке, но уже на дамбе. Холщовая рубаха разорвана. Массивная золотая цепь с тяжелым нагрудным крестом склоняет ее, тянет к долу.
          Ветер хлещет, обдавая солеными брызгами. Босые ноги, истерзанные острыми кромками камней, кровоточат множеством ран.
          Лица людей с каждым шагом светлеют. Ярче, ярче сияние над дамбой, она уже вся охвачена светом. Да не только она, море искрится, небо озарено невиданной благодатью. Вокруг слышится разноязыкое пение. И пение перекрывает гул и ярость стихии!
          «Господи, помилуй мя. Господи, помилуй мя! Отдаюсь в руки твои, прими душу мою, уповаю на тя, Господи. Прииду к тебе, Господи!  Алла.. Маалики йаумидиин...Эла... Вас виромани. Аминь.......
          - Господи! - гремело море.
          - Господи! - завывал ветер.
          - Господи! - метало небо.
          Лица осияли, руки сжимали цепи и рвали их, оковы спадали. Язвы и шрамы исчезали, горбатые выпрямлялись, слепые прозревали, лица становились чище и светлее.
          Все ближе и ближе последний рубеж.
          Дамба раскачивается, скрипят бревна, ворочаются глыбы.
          Море грызет дамбу.
          Люди один за другим исчезают в черных развалах волн.
          Салават обернулся и поманил Екатерину за собой.
          Женщина еле шла. Люди толкали её, цепи и тачки отдавили пальцы, заступы и кирки рвали рубаху и тело. Обливаясь кровью, она, без сил, упала, разбив колени о камни. Не в силах подняться, она сдернула с шеи золотую цепь и отбросила в сторону. Во рту засвербело, она закашлялась и сплюнула на камни кровавый сгусток. В глазах поплыло. Сквозь пот и слезы она заметила какое-то неясное покачивание. Она подхватила ладонью, поднесла к глазам. Это был старый, еще детский, деревянный крестик на простой веревочке. Она поцеловала его и дрожащими руками убрала его за пазуху разорванной рубашки.
          - Катя! - разносилось ветром. - Катя!
          Она легко поднялась. Увидела Салавата. Тот шел впереди и звал её к себе.
          - О, mein Gott…. Господи, Боже мой, грешна, грешна я, - путая русские и немецкие слова, причитала женщина и шла за башкирцем.
          - Постой, подожди, не бросай меня! Горько мне! Постыло...
          В этот момент нагрянула волна и смыла с дам6ы очередную партию людей. С криком и смехом пропали они в пучине! Железо тянуло их на дно, и озаренные лица, уходя в глубину, светились тусклым светом и гасли. Одно за другим. Женщина била поклоны, рыдала и кричала:
         - Я прощаю вас! Всех! Я прощаю…  Простите меня. Вернитесь! Ветер хлестал, рвал рубашку и волосы.
         - И мы прощаем тебя… сестра, - донеслось из пасти распахнутого моря. Из чрева стихии поднялся вал и пошел на дам6у, наращивая высоту и силу. Убоялась женщина, завизжала, заслонилась руками. И отступить бы от края, да ноги ватные к долу приросли; закричать бы, да голоса нет; и спастись бы,...,да жить не хочется.
        - Господи, прости! Отдаюсь на суд твой, - она поникла головой и развела руки.
        Море крушило остатки дамбы!
        По дороге шли солдаты, добивая отставших и лежачих каторжников, относя трупы в сторону.
        - Да, что же вы творите, подлые?! Ироды! – возмутилась Екатерина.
        Знакомый поручик отер с лица влагу и буднично ответил: «Отпускаем на волю, Ваше Величество. Другого пути из Рогервика нет».
       - Солдатик, - послышался за спиной Екатерины Алексеевны слабый голосок. – Здесь я, родимый.
        Появился солдат: «Пододвиньтесь тудыть, Ваше Величество, неровен час кровью опачкаетесь». И, повернувшись к увечному, перекрестил его, и со словами: «Прости, сердешный», кортиком, пронзил тому сердце.
          - Благодарствую, - отлетело от мертвого.
          - Оно, конечно, лучше пристрелить, да, пули кончились, а порох отсырел, - виновато, будто оправдываясь, произнес седой солдат.
          - Господи, Господи! О, mein Gott!!! Россия, бедная Россия, разор, нищета, варвары. Рабы, псы!
          - Да, да, - подхватил старый поручик, потирая больное сердце.
          - Да, да, - кивали солдаты.
          - Да, да, - сказала императрица. – Я. Я повинна во всем. Мне и ответ держать
          Подхватив юбки, она бросилась бежать прочь от ужасного места. Море гремело, метая камни и выкорчевывая последние сваи. Небо, в довершении - ударило в остатки дамбы молнией, и та вспыхнула.
          Оглушенная грозой и увиденным, императрица остолбенела, и еще долго стояла на дороге. Одна. И шептала слова молитв, то ли во спасение душ убиенных, то ли за здравствующих, то ли о своей душе.
          В море пылал костер и мазал кровавыми бликами черные волны. И крестилась, и била поклоны тень на обрывистом фасе Петровского Форта, и тряслась от ужаса ее голова с высокой прической...
          И не было вокруг ни единой живой души.
                ---------------------------------------

          Императрица проснулась. Будто побитое палками, её полное тело болело.  Она долго лежала, широко раскрыв глаза, оценивая реальность прошедшего или происходящего, не в силах надышаться и прийти в себя. «Салават.  Рогервик, - крутилось в ее воспаленном мозгу. – Какой Салават? Дамба, дамба... Ах! Да! 
          Дамба!
          Она вспомнила все:
          - Кошмар! - всхлипнула императрица.
          За окном занималось серое петербуржское утро. Сыро Уныло. Постыло.
Болели кости, поясница ломила и тянула вниз.
          «Неужели? Опять. Ну, погоди же, - устало подумала она. – А, все равно.  Рогервик!».
          После утренних церемоний, по ее вызову, в кабинет «вкатился» сгорбленный плешивый сановник.
         - Повелеваю, учинить сыск по фортификационным и портовым работам в Рогервике. Особливо донести о расходах денежных, о количестве и состоянии злодеев, кои заняты на работах.
         Очень удивился сановник, (про себя): «Что вдруг снизошло на матушку? Хм,  Рогервик.  Блоха на теле у слона. А, поди же, сыщи, доложи. Надо бы донести Светлейшему. Может, ме-ме-ме, какой алтын с полтиной городишко сей в карман принесет?».
         «Ту-ту-ту! Ту-ту-ту!» И помчались по хлябям ингерманландским, по пустошам эстляндским курьеры и фельдъегеря, статские и служивые. «Ту-ту-ту! Ту-ту-ту!»
          В урочный час императрице был представлен отчет комиссии «о разоре в Рогервике и великой «матерьяльной» и людской убыли посредством стихии». Ко всему, было добавлено, что одной из причин разора послужили воровство и лихоимство поручика Арцебышева....
          - Взыскать с лихоимца, - повелела императрица Екатерина Вторая.
          Сановники потупились.
          - Что исчо?
          - Ваше Величество, сие весьма затруднительно.
          Императрица удивленно подняла брови.
          - Оный поручик скончался от разрыва сердца на следующий день после бури.
          - Пору-Т-чик, пору-Т-чик, - будто вспоминая о чем-то, прошептала императрица.
          Брови опустились, она прикрыла ладонью глаза, вздохнула.
          - Побойся Бога, Светлейший, - после долгого молчания произнесла Екатерина Великая. - Негоже поносить покойного. Ты лучше вызнай насчет вдовицы и детушек. Может, нужда в чем? Похлопочи. И вдове на старость, и сиротам на жизнь и учебу.
          Царственный перст уперся в грудь Светлейшего князя: «ПОХЛОПОЧИ! Поди в Рогервике жизнь не сахар?  А?! - да так зыркнула, что у видавших виды, сановников захолодело в затылке.
          «Ро-гер-вик», - заструился леденящий шепот. - «Ро-гер-вик». Каторга
          Сановники склонились в низком поклоне.
          - Теперь о городишке, - медленно произнесла императрица и задумалась.
          Свита застыла в ожидании монаршего повеления
          - Неужто, нет?  Никакой возможности?  Вести строительство дале? Сколько средств угроблено!       
          В зале неожиданно скрипнуло оконное стекло.
          - Ваше Императорское Величество, продолжить-то можно, затраты великие.
Почти сызнова все начинать надо.
          Окно скрипнуло вновь.
          - Необходимы, Ваше Императорское Величество, высочайший указ да некие изменения прожекта.
          Окно, само собой, с грохотом, распахнулось, и в залу с набережной ворвались гул ветра, плеск невской волны и… звон цепей.
         - Нет! – вскричала императрица. - Строительство остановить, сыск прекратить, крепость переименовать! Аудиенция окончена…. Утомилась я.
         У Екатерины Алексеевны разыгралась мигрень, она слегла и больше в тот день не вставала.
         Империя погружалась в зиму, вползала в спячку. Восемнадцатый век, век блистательной Екатерины Великой истекал.
         В мире больше ничего значительного уже не случится, ну, разве, что революция во Франции.

         На краю некогда необъятной Российской Империи есть маленькая страна – Эстония, некогда купленная у побежденного королевства шведского.

         На побережье, на северо - западной углу, стоит городок - Палдиски.

         Если ночью, спускаться к морю, по западной наклонной дороге, мимо заброшенного карьера. И вместе с поворотом пройти метров тридцать вдоль угольного склада, (там достаточно светло, если, конечно, не подвел старый складской прожектор), то можно увидеть Её. Императрицу.
         Встаньте спиной к морю, посмотрите на фас бастиона, и вы увидите четкую тень - женскую фигуру с высокой прической на голове. Да-да, это Ее тень. Тень императрицы.
         Мало того, обернитесь и посмотрите на море, там, в миле от берега вам весело подмигнет плавучий маячок. Он указывает конец мели - длинной каменной косы.
         Да-с, и мало кто теперь знает, что эта коса и есть основание смытой дамбы.
И, что с тех пор уже минуло двести с гаком лет.
А городку этому, махонькому, основанному Петром Великим, все триста.
         И что звался он не, как нынче, мягко и ласково - Пальдиски, а грозно и страшно - РОГЕРВИК******)

*)- Donner - veter. Donner - veter.... Dammit! (нем.) - «Гром и молния» или «черт побери», проклятие.  И еще раз «черт побери», но уже как ругательство.
**) Ave, Imperatrix! Morituri te saintant…..Ave,. .   Catharine. (лат.) - Здравствуй, Императрица! Идущие на смерть, приветствуют тебя. Здравствуй... Екатерина. (В древнем Риме гладиаторы так приветствовали римского императора). Каторжники тоже шли на смерть.
***) Граф Бурхард Кристоф фон Мюнних. На русский лад - Миних Христофор Антонович (1683–1767), граф, российский военный и государственный деятель. Во время переворота 28 июня (9 июля) 1762 оставался рядом с императором, однако затем присягнул Екатерине II. Будучи генерал-губернатором и командующим над главными балтийскими портами и над Ладожским каналом; в последующие годы занимался в основном устройством Рогервикской гавани. До конца жизни пользовался благосклонностью императрицы.
****) - Салават - Салават Юлаев (башк. Салауат Юлай улы; 1752—1800 — башкирский национальный герой, один из руководителей Крестьянской войны 1773—1775 гг., сподвижник Емельяна Пугачёва; поэт-импровизатор. Он погиб на каторге, в Рогервике.
В г. Палдиски, стараниями патриота -  полковника Хамитова Рифа Саляховича установлен бюст героя и названа улица (б. Комендантская).
*****) В 1762г.  широкомасштабное строительство в гавани, прекращенное после смерти Петра I, возобновлено Екатериной II. Руководителем работ назначен генерал-фельдмаршал граф Миних. 20 августа 1762 года город Рогервик переименован в Балтийский Порт. В июле 1764 года город посетила Екатерина II. 18 ноября 1768 года на докладе Сената о судьбе порта Екатерина II приказала работы по достройке остановить. В 1770 году по велению Екатерины II для детей солдат, офицеров, ремесленников и купцов была открыта первая школа............. Ну и в завершении, Палдиски (Пальдиски) - это эстонское произношение слова «Балтийский» - ПальтИйский - ПАльдиски и т.д.


иллюстрация из Интернета
Продолжение : http://www.proza.ru/2016/08/21/1406