Прощай, ничего не обещай...

• Борис приоткрыл глаза - за тонкими занавесками начинался день. Солнечные лучи, пробиваясь через тюль, чертили на стенах свои причудливые рисунки. Мужчина, улыбаясь, потянулся, и попробовал собрать в голове осколки только что оборвавшегося сна. А сон был восхитительный! Такой светлый и чистый! Он и очаровательная девушка. Они медленно гуляли по парку, пока не подошли к какой-то церкви. Явно католической, несомненно, старой и очень красивой. Он начал быстро подниматься верх по узкой лестнице и на каждом этаже смотрел вниз, в небольшие стрельчатые окна – машет ли ему рукой его спутница. Наконец, он поднялся на самый верх. Его удивило, что церковь стояла не в городе, вокруг были не крыши домов, а какие-то распаханные поля. Внезапно девушка поворачивается и начинает уходить прочь. Причем быстро и не оглядываясь. Он кричит ей с этой верхотуры: " Куда ты?" И вдруг как будто зазвучали динамики на сельских танцах, и послышалась незатейливая мелодия его юности: "Прощай, ничего не обещай, ничего не говори...". Девушка же уходит все дальше и дальше. Борис потер лоб, как бы желая убедиться, что это был лишь сон. Прекрасный, красивый, романтический, но сон. А в голове по-прежнему звучало: "Прощай, ничего не обещай".
Мужчина улыбнулся: "Как же хорошо было на душе. Так может быть только во сне. Хотя, чего это я - день, судя по всему, тоже обещает быть отличным". Борис был прав -командировка в Прагу закончилась, а него впереди целый день, который он конечно же проведет в прогулках по городу. Иначе, что скажут дома – был в Праге и ничего не видел. Соскочив с кровати, мужчина поспешил в ванную – нечего терять время. Глянул на себя в огромное зеркало, занимавшее одну стену небольшой ванной комнаты и усмехнулся: " Хорош! Просто герой- любовник! Парень хоть куда. Живот как у беременной... - он быстренько его втянул – вот так еще ничего, но мышцы на руках стали обвисать, лысина уже видна не только сзади. Господи, а морщины…  О девушках приходится думать только во сне". Он плюнул в сердцах и полез в ванную.
Через полчаса, он гладко выбритый и, благоухающий своим любимым одеколоном "One man show", уже спускался в неуютный зал ресторана, напоминавший ему почему-то армейскую столовую. Время для своего завтрака Борис выбрал явно неудачно. Почти все столики были заняты. Он положил на поднос йогурт, яичницу, пару кусочков сыра и налил себе чашку кофе. Зачем наедаться, когда предвкушаешь встречу с разнообразными ресторанчиками старой Праги, о которых он слышал от своих друзей. Оглядев зал, Борис все-таки отыскал свободный столик и, усевшись, начал быстро завтракать, мысленно еще раз повторяю предстоящий маршрут по пражским улицам. Неожиданно около его столика раздался негромкий голос, говорящий по-английски:
- Не занято? Можно присесть?
Борис поднял голову. Перед ним стоял старик. Невысокого роста, в явно не дешевом, хотя и несколько старомодном костюме с жилеткой, великолепно вычищенных ботинках и кепке на голове.
- Религиозный – просто автоматически пронеслось в голове у Бориса. Сказалась израильская привычка – человек в костюме и с покрытой головой – религиозный еврей. А то, что старик еврей, видно было сразу: его грустные большие, коричневые глаза недвусмысленно указывали на национальность.
Борис приветливо улыбнулся: "Конечно, садитесь". Он еще раз улыбнулся старику и вернулся к трапезе. Старик поставил поднос на стол, сел и вдруг произнес, вполголоса, как бы ни к кому не обращаясь: "Ты израильтянин?» Причем вопрос прозвучал на иврите. Борис с некоторым недоумением поднял голову, и ответил тоже на иврите:
- Как ты догадался?
- Это нетрудно. Но я же не ошибся.
- Да, я из Израиля, а ты откуда?
- Из Америки. Но я слышу… и тут старик перешел на русский – по твоему акценту, что тебе лучше всего говорить на этом языке?
Тут Борис рассмеялся: "Да, в наблюдательности вам не откажешь"
Старик улыбнулся уголками рта, пожал плечами и сказал:
- Что делать, молодой человек, что делать. Жизнь научила.
- За молодого человека спасибо. Но я даже дедушка уже не единожды.
- Для меня все, кому меньше 70-ти - молодые люди. Вы не обижаетесь, что я так бесцеремонно прервал ваш завтрак?
- Нет, что вы.
- Просто давно не разговаривал по-русски. Наверно уже и забыл многое.
- Ну что вы, у вас, по-моему, очень уверенный русский язык.
- Языки... Это наша гордость. Ведь каждый еврей знает, как минимум три языка, хотя такие, как я, намного больше
- Сколько?
- Давайте считать. - И старик начал загибать пальцы. - Я родился здесь, в Праге и поэтому – чешский, когда-то немного знал словацкий, но уже забыл, наверное. Идиш, как понимаете, и немецкий. Когда в 38-м я уехал в Израиль, то выучил там два языка – иврит, это понятно и русский, так, как у меня в кибуце было несколько друзей из России. А в 50-е годы я уехал в США – а это уже шестой язык – английский.
- _Я поменьше, но на английском, русском, иврите смогу объясниться. Кстати, мы даже не познакомились. Меня зовут Борис. А вас?
- Борис… у меня был старший брат, Барух. Он погиб здесь в Праге.. Старик на секунду задумался, потом продолжил – а меня зовут Давид. Всегда приятно встретить еврея. Турист?
- Нет. Я в командировке. Наша фирма чехам проект продала. Вот меня и послали его... Даже и не знаю, как сказать. В общем, поработал с тутошними инженерами - показал им, что и как. Так, работа, одним словом. Но все. Отмучился – завтра домой. Сегодня вот хочу погулять по Праге. А то смешно сказать - три недели в городе, а Прагу практически не видел. А Вы что приехали?
Старик ответил не сразу. Он как бы раздумывал, сказать ли незнакомому человеку нечто важное или ответить ничего не значащими словами. И вдруг решился:
- Я перед смертью с родиной приехал попрощаться. С могилами родных. – Старик опять замолчал. Потом резким движением стер набежавшую слезу и еле слышно сказал. – Хотя могил-то и нет.
- Как нет – не понял Борис.
- Вчера я ездил в Терезин, - старик, казалось, уже и не слышал собеседника. – Кто ж их там хоронил. Все они там остались и мама, и папа, и Дорочка... И Ривка, и Иосиф – все. А вот Барух – он здесь погиб. Не захотел ехать. Они его и пристрелили. Какие могилы. Даже пепла нет. Только я и выжил. А теперь к ним приехал. Что бы сказать – прощайте. Хотя... – тут старик почти улыбнулся. - Хотя правильнее сказать – До свидание. До скорого свидания.
- Да что вы, Давид, что вы себя хороните. – Борис говорил эти пустые слова, прекрасно понимая, что этот человек наверняка чувствует, сколько ему осталось на этом свете. И вдруг в голове опять зазвучал пошленький мотивчик: "Прощай, ничего не обещай». Словно устыдившись того, этого, Борис попытался говорить о другом:
- А ваша семья, они с вами, здесь?
- Что вы, Борис, жена давно умерла, дети большие, у них свои дела, не будут же они оставлять работу, что бы со стариком ехать. Да и нет у них той памяти, какая есть у меня. Я им сказал, что еду в Европу – они мне счастливого возвращения пожелали – вот и все. Я не обижаюсь – мой век уже ушел.
Повисла тягостная пауза. Борис не знал, как бы поделикатнее расстаться с собеседником, а старик погрузился в свои думы, не замечая никого вокруг и задумчиво крутя на блюдце чашечку из-под кофе. Положение спасла официантка. Она подошла к их столику и спросила, показывая на грязную посуду: "Можно забирать?". Старик лишь кивнул головой и сказал, обращаясь к Борису
- Заговорил я вас. Простите. Счастливо погулять.
Он встал и побрел медленной стариковской походкой. Борис тоже поднялся. вздохнул, потер подбородок, как бы проверяя, хорошо ли он выбрит и тоже пошел к выходу. Настроение его не то, что бы испортилось, но исчезло то возвышенно-радостное состояние, с которым он проснулся. Выйдя на улицу, Борис вздохнул полной грудью свежий, осенний воздух и зашагал по улице. Пройдя квартал, повернул направо, на Летенецкую - еще несколько минут и вот он уже входит в парк. Пройдя по неширокой алле, Борис очутился в самом центре огромного, Летенецкого парка. «Господи, как хорошо, - подумал он и остановился. Красивые раскидистые деревья окружали его, создавая неповторимую картину старинного парка. Редкие лучи осеннего холодного солнца проглядывали сквозь покачивающуюся листву, вышивая на земле каждый раз все новые и новые фантастические узоры. Желтые, красные и даже зеленые листья медленно кружась, падали на аллеи, поляны, тропинки. Среди этой красоты, раскидывая опавшие листья, носились собаки. Большие и маленькие, породистые и дворняги, белые, черные, рыжие, чепрачные, подпалые, они гонялись друг за другом, весело лаяли, валялись по прохладной уже земле, как бы остужая свои разгоряченные игрой тела. Борис вдруг позавидовал их беззаботности и радости жизни. Пройдя по аллее, он оказался на другой стороне парка. Деревья закончились - он вышел на открытое пространство и остановился, пораженный. Такой красоты он давно не встречал. Перед Борисом, стоящим на высоком берегу  Влтавы, открылся восхитительный вид на Прагу, лежащую перед ним, как на ладони. Теперь он ясно стал понимать, почему её называют городом «ста шпилей». В утреннем, не тронутом смогом, этим вечным СП спутником больших городов, воздухе, каждый дом, каждый собор, казался прорисованным тончайшей кистью. Тонкие, устремленные ввысь шпили многочисленных соборов, красные черепичные крыши – все это создавало ощущения фантазийности, сказочности. Борис простоял в немом оцепенении несколько минут. "Надо бы присесть," - подумал он и огляделся. Неподалеку стояла только одна скамейка, на которой сидела молодая женщина. «Неудобно - еще подумает что-нибудь" - пронеслось в голове Бориса, когда он направился к скамейке. Большая и массивная, она живо напомнила ему те, что стояли в парке около его дома в Москве. Разглядывая это произведение садового искусства, он даже забыл о девушке. Только подойдя совсем близко, Борис начал разглядывать девушку. Было в ее позе, в лице, которое он видел только в профиль, что-то такое, что невольно притянуло его внимание. Что-то очень грустное, какая-то незащищенность почудилось Борису во всей ее фигуре, одетой в светлую куртку и потертые джинсы. Уже около самой скамейки Борис, засмотревшись, не заметил валявшего под ногами камня и оступился. Боль, буквально пронзившая его лодыжку, была настолько резкой, что Борис даже присел. Девушка повернулась в его сторону. «Вам помочь?» - участливо спросила она по-чешски. За дни, проведенные Борисом в Чехии, он уже понимал некоторые чешские слова и даже мог немного говорить на этом языке, но боль была такой сильной, что он механически ответил на родном языке: "Нет, нет, спасибо". Хотел встать, но  у него это не очень получилось, а гримаса боли на его лице была такой отчаянной, что девушка бросилась к нему, подхватила его под руку и помогла сесть. « Очень больно?" спросила она по-русски, но с таким очаровательным акцентом, что Борис невольно улыбнулся. « Вы смеетесь над моим русским языком?" – чуть обиженно спросила девушка. « Ну, что вы" ответил Борис и впервые посмотрел ей прямо в лицо. Посмотрел и замер. В груди у него вдруг возникло ощущение, которого он не испытывал много лет. Он и сам бы не смог объяснить, что это за прохладная волна прокатывалась в его груди, откуда она бралась, что означала. Это сдавленность внутри возникало у него только тогда, когда он встречался первым взглядом с той, к которой у него тут же возникало сильнейшее влечение, которую он готов был ласкать прямо сейчас, в ту же минуту. Это был как сигнал: "Вот оно – это мое". Как говорила одна его знакомая, это было то ощущение, та радость, от «которой сносило крышу». Борис смотрел в огромные серые глаза девушки и подсознательно чувствовал – начни он сейчас ее целовать, она, несомненно, его тоже поцеловала бы. Он почему-то был уверен, что и она это понимает и хочет того же.

- Спасибо большое, - сказал Борис, изменившимся, чуть осипшим голосом, - у меня такое иногда бывает.
Они продолжали смотреть друг другу в глаза. Казалось, между ними устанавливается какая-то почти физически ощутимая связь. Как будто паутина опутывает их, заставляет становиться все ближе и ближе.
- Меня зовут Борис.
- А меня Катержина. Катерина по-русски.
- Русское имя.
- Так я же наполовину русская. Мой папа учился в Москве, там познакомился с мамой, они поженились и когда папа окончил институт переехали в Прагу.
- А где он учился? Я же москвич.
- Он Бауманский институт закончил.
- Серьезный вуз.
- Да, папа его часто вспоминает. А вы тут туристом? - Катержина резко поменяла тему разговора.
_ Нет, я в командировке, вот выдался свободный день перед отъездом – хочу Прагу посмотреть.
- Хотите я буду вашем гидом – неожиданно предложила девушка.
- Да, - быстро сказал Борис. Запнулся, но тут же быстро продолжил- с удовольствием. Но я... - и он опять замолчал. - Да нет. - улыбнулась девушка - моих планов вы не нарушаете. У меня сегодня тоже свободный день. Да и ходить вам надо с... - Она замялась - не знаю, как сказать по-русски.
Она подхватила его: " Только идите осторожно". Борис слегка оперся на ее руку, морщась от боли, сделал первый шаг, и его вдруг охватило странное, давно забытое чувство. Необыкновенная легкость наполнила его тело, сердце стало по-другому биться, какое-то томление родилось там, в самой глубине груди. Он шел рядом с девушкой, опираясь на ее руку, и с каждым шагом, как будто годы слетали с его плеч. Они о чем-то начали говорить, но он говорил, не задумываясь, скорее механически отвечая на ее вопросы и не задавая своих. Мысленно он возвратился в далекое прошлое и с удивлением и радостью понял - то, что творилось в его груди сейчас - это чувство, которое он испытывал в далекой юности. Оно возникало у Бориса при встрече с теми женщинами, которые вторгалась в его жизнь на долгое время. Да, и эти романы заканчивались, но они оставляли в его сердце воспоминания, которые и сейчас были свежи. Вот и трамвайная остановка. Катаржина остановилась, но слишком резко и Борис, занятый собственными мыслями, почти налетел на неё. Вдруг, неожиданно даже для самого себя, он притянул девушку к себе и нежно, почти не касаясь лица, поцеловал ее. Она не отстранилась, а только тихонько вздохнула, и подняла на него свои серые, грустные глаза. Борис задохнулся на секунду, но тут же пришел в себя начал целовать ее лицо. Она обхватила его голову и ее губы притянули губы Бориса.
Наконец, они оторвались друг от друга, и в смущении отвернулись. Борис неожиданно счастливо засмеялся и обнял Катаржину. Девушка улыбнулась и прижала голову к его плечу. Так они стояли, молча и неподвижно, словно боялись ненароком потерять то прекрасное, что родилось между ними.
- Вот и трамвай наш идет - сказала Катаржина.
Борис промолчал, ибо в очередной раз пытался понять, что происходит. Он смотрел на девушку, и ему казалось, что возвращается давно забытая, тщательно спрятанная молодость. Вот так он стоял когда-то, лет тридцать назад, на остановке трамвая. Только было это в Москве, и была зима, а девушку звали... а кто это помнит. Но трамвай был тот же самый - чешский. Борис усмехнулся про себя:"Все поменялось в этой жизни, кроме трамвая" Они почти впрыгнули в трамвай и тот покатил их вдоль набережной, через мост по длинной красивой улице. Но Борис не замечал этого. Он смотрел в глаза стоящей напротив него девушки и думал:" Господи, но что со мной происходит? Я, кажется, совсем сдурел". Она отвечала ему улыбкой, но ее серые глаза были серьезны и немного грустны.
- А вот и наш трамвай – сказала Катаржина.
Они спустились с подножки, и началось их прогулка по Праге. Именно прогулка, потому, что они шли, не обращая особого внимания  на то, что их окружало, и говорили, говорили. Впрочем, если бы кто-нибудь спросил их спустя всего полчаса, о чем был разговор, то они наверняка не вспомнили бы. Они были погружены в то дурманящие состояния, когда два человека, мужчина и женщина, сходят с ума от разговоров, невольных прикосновений друг к другу, недомолвок, намеков и взглядов. Изредка она говорил: "Борис посмотри - это..." Он смотрел, но через минуту забывал что видел, погружаясь опять в чарующую атмосферу влюбленности, которая до того казалось ему безвозвратно утерянной.
А ведь он столько хотел посмотреть в Праге. Но взгляд его почти безучастно скользил по здания Староновой синагоги, по улочке, ведущей к старому еврейскому кладбищу, по храму святого Михаила... Даже представление, разыгранное забавными фигурками на курантах здании ратуши, не тронули его. Они стояли в толпе туристов, которые радостно глазели на одну из главных пражских достопримечательностей,  и щелкали фотоаппаратами; а он думал только об одном: как бы ему опять поцеловать это, совсем недавно ставшего для него таким родным, лицо. Боль в ноге давно прошла, и сейчас ему казалось, что он может ходить  с ней часами. Они кружились в старом городе, как в каком-то старинном танце, эти двое, еще утром не подозревавшие о существовании друг друга, а сейчас, казавшиеся самыми близкими на свете.
Они проходили мимо очередного ювелирного магазина, витрина которого вся кровавыми каплями граната, как вдруг Катаржина остановилась и спросила: "Борис, а ты купил в Праге что-нибудь для своей жены?" Борис настолько не ожидал такого вопроса, что механически ответил нет: "Нет". И только после этого смог выдавить из себя:" О чем ты говоришь?»
- Ну так давай зайдем, купишь, гранат - хороший подарок. Кстати, кто она у тебя по гороскопу?
Борис растерялся. Как, что, почему? Она только что так нежно целовала его, так ласково прижималась к его груди и вдруг - эти будничные ,спокойные слова о его жене. Борис заглянул Катаржине в глаза, надеясь увидеть там усмешку, но нет, взгляд был спокоен и ласков.
- Борис, - сказала Катаежина очень серьезно, - неужели ты думаешь, что я не понимаю, что ты женат, что у тебя есть семья, которая ждет твоего возвращения. Прошу, милый - она ласково улыбнулась ему - не думая о приличиях - этот день наш и это главное.
Она схватила его за руку и потащила в магазин: - Какой у твоей жены знак?
- Не знаю - неуверенно сказал Борис - она родилась 19 января.
- Так она Козерог. Это же прекрасно. Ее знак как раз гранат. Как и у меня, хотя я совсем на другой стороне Зодиака - я Дева. Ты знаешь, что в астрологии утверждают, что гранат способен рождать сильные страстные желания, которые, увы, часто оборачивается против его владельца.
- А когда у тебя день рождение, - как бы невзначай спросил Борис, мгновенно подумав, что мог бы устроить Катаржине как-нибудь подарок- сюрприз.
- Неважно..., 20 сентября.. .
Она повернулась к Борису и глядя ему прямо в глаза сказала:"Очень не люблю сюрпризы на свой день рождение"
Борис уж было раскрыл рот, чтобы возразить и рассказать свою любимую историю, как он устроил жене день рождения-сюрприз, но тут же понял, что это явно неуместно в данной ситуации. Однако Катаржина, осадив его благие намерения, не стала дожидаться ответа и повернувшись к прилавку уже тараторила о чем -то с продавщицей по-чешски. Та полезла куда-то под прилавок, вытащила оттуда маленькую коробочку и раскрыла ее. Борис понял, что какую бы цену ему не назвали, он купит эти серьги. Женщины, чуть улыбаясь, смотрели на него.
- Сколько - Борис полез за бумажником
- 3000 крон.
Они с продавщицей пошли к кассе, но, подойдя, Борис вдруг положил бумажник на прилавок и, перегнувшись через него, спросил: " А что-нибудь для этой девушки?"
Продавщица пожала плечами и повернувшись к Катаржине, позвала ее.
- Борис, она не поняла, что ты спросил.
- Нет, так, ничего - смутился он.
Катаржина  улыбнулась: "Такой большой, а врать не научился. Вот беда" - и она раскатисто засмеялась. Смех ее был настолько заразителен, что засмеялся и Борис, и даже продавщица захихикала неожиданно писклявым голосом.
Взяв покупку, они вышли на улицу,  и Катаржина потянула его дальше - в волшебный мир Праги. И опять они бродили по улицам, и опять наслаждались друг другом.
"Ты, наверняка проголодался - вдруг неожиданно остановилась Катаржина - Пора пообедать"
Они зашли в какой-то ресторанчик. Катаржина сама сделал заказ, и Борису принесли нечто очень вкусное, ароматное, таящее во рту и в придачу прекрасное пиво. Он даже не спросил, что он ест. Ему было так хорошо, так уютно. Он предпочел отдать всю инициативу этой женщине, слушать ее не спрашивая, подчиниться ей, следовать за ней. Вообще в нем была это черта - он не особо любил быть лидером. Хотя всю жизнь ему приходилось руководить людьми, принимать решение,.
Немного отяжелев от прекрасного обеда, Борис предательски подумал о небольшом отдыхе, но его разомлевшие мысли были прерваны энергичным - "Пошли дальше". И они отправились дальше, перешли через замечательный мост на другой берег Влтавы, поднялись по длинной улице, каждый дом которой был произведением искусства. Барочный монастырь, величественный готический собор в Пражском граде малюсенькая улица, с домами, словно вросшими в землю - все это пробегало перед глазами Бориса, не оставляя особого следа. Девушка, идущая рядом - вот что было главным в его Праге.
Наступал вечер, тени становились длиннее, переплетаясь друг с другом, окутывая дома и улицы таинственной романтической красотой. Катаржина и Борис присели на скамейку в каком-то огромном парке и вдруг замолчали. Этот парк, скамейка, наступивший вечер, зажженные фонари - все это разом поменяло атмосферу всего прошедшего дня. Так, во внезапно наступившей тишине, они просидели несколько минут. Борису вдруг показалось, что еще минута и что-то оборвется, что-то хорошее светлое, что есть между ними, может испариться, улетучиться. Испугавшись этого, он буквально схватил Катаржину и и обрушил на нее град поцелуев. Она улыбнулась при первом же из них, но тут же подставила свое лицо под этот ураган ласк. Через минуту они уже не могли оторваться друг от друга. Борис попытался расстегнуть ее кофточку. но Катаржина на секунду отпрянув раскрасневшимся лицом прошептала:" Милый, потерпи, мы же не дети"
- Поехали ко мне - срывающимся голосом прошептал Борис.
- Нет. Мы едем ко мне, но чуть позднее
- Как скажешь - и Борис опять подчинился этой женщине. Он инстинктивно чувствовал - все, что бы она ни предложила, будет лучше для них обоих.
- Давай походим - предложила она, и Борис опять понял насколько она права - сидение на лавочке сводило его с ума от желания обладать ей прямо здесь в этом парке, сковывало его мысли. Они опять гуляли, уже практически без слов, взявшись за руки, думая, скорее всего, каждый о своем. Наконец они вышли на какой-то широкий проспект, дождались трамвая и поехали, также молча, изредка поглядывая друг на друга. Потом была тихая неширокая улица, их гулкие шаги, тяжелая дверь подъезда, острожный поворот ключа, крадущее торопливое проскальзывание по длинному коридору и, наконец, комната. Ее комната. Катаржина зажгла свет и Борис огляделся. Обычная спальня: широкая кровать, тумбочки по двум сторонам, шкаф и трельяж. Ничего особенного, но эта ее территория и она хотела быть с ним именно здесь, у себя, там где она может позволить все. Борис в очередной раз подивился уму этой женщины.
- Ну, - раздался ее чуть насмешливый голос, - осмотрелся?
И она выключила свет. Время разума закончилось, наступило время страсти. И не для него одного. Казалось, из клетки выпустили тигрицу. Это была сумасшедшая ночь. Они были то необыкновенно нежны друг к другу, но вдруг яростно накидывались один на другого, как будто самые первобытные инстинкты взрывали их изнутри. Он целовал ее от кончиков пальцев на миниатюрных ступнях, поднимаясь все выше и выше, чувствуя, как трепещет ее тело от этих поцелуев. Она вдруг перестала быть той женщиной, которая вела его сегодня за собой и превратилась в ласковую, податливую, угождающую всем его желаниям, любовницу. Борис чувствовал себя богом, царем, Гераклом, супермужчиной и все это сделала она. Иногда, устав, он откидывался на подушки и проваливался в сон, но снилось ему тоже, что происходило и наяву - он овладевал Катаржиной. Пять минут такого сна, и он открывал глаза и все продолжалось снова. Бремя, казалось, перестало существовать. Ухнув в очередной сон, Борис проснулся от слов Катржины:"Борис, ты должен уходить"
"Что, почему, который час" - Борис завертелся на кровати, пытаясь увидеть часы на стене.
- Неважно - Катаржина, ловко соскользнула на пол, умудрившись на ходу завернуться в простыню.
- Еще очень рано - Борис попытался схватить ее за эту импровизированную тогу. Но она поспешно, даже резко дернула ее на себя и стала обирать свои вещи в беспорядке разбросанные по полу. Борис с некоторым изумлением смотрел, как девушка в течение буквально пары минут оделась. Он вдруг почувствовал, что выглядит довольно глупо, обнаженным, в постели, рядом с полностью одетой женщиной, которая смотрела на него, чуть улыбаясь. Борис стыдливо отвернувшись от Катарины, надел трусы и только тогда нашел в себе смелость шагнуть к девушке:
- Нет. Ты... Я хочу
Она сделала неуловимое движение головой, как бы отметая возможность компромисса в этом вопросе:
- Я прошу тебя – одевайся.
Борис был просто ошарашен, раздавлен. Он ничего не понимал, но послушно оделся и встал, вопросительно глядя на Катаржину.
Она неожиданно сделалась необыкновенно серьезной:
- Борис сделай так, как я тебя попрошу. Сейчас мы выйдем из этой комнаты. Ты пройдешь за мной. Умоляю тебя - иди осторожно и тихо. Я тебя выпущу и очень прошу тебя - не говори в коридоре ни слова. Выйдешь из дома, поверни направо, через квартал трамвай. Он идет прямо до твоей гостиницы. - Тут голос ее задрожал, на глазах появились слезы - Дай я тебя поцелую, милый.
Борис судорожно пытался что-то сообразить. Он прижал к себе Катаржину, начал осыпать поцелуями ее губы, щеки с набежавшими слезами, глаза, волосы: Я не хочу от тебя уходить, я вернусь к тебе, я найду тебя - обещаю.
- Не обещай, - она вздохнула казалось всей грудью - прощай. И потянула его за собой, бесшумно открыла двери, повела его по знакомому уже коридорчику, куда, как он сейчас только увидел, выходили еще две закрытые двери, осторожно открыла входную дверь, слегка подтолкнула Бориса на лестничную площадку и также осторожно закрыла дверь.
Борис постоял пару минут, потом спустился на несколько ступенек, повернулся, посмотрел на номер квартиры. Сбежал вниз на улицу, внимательно всмотрелся в номер дома и название улицы, понимая, что все это напрасно, что он никогда больше не войдет в эти двери.
Он осматривал это дом, пытаясь найти окна той квартиры, где провел эту волшебную ночь, надеялся, что дрогнет занавеска и он  увидит ее лицо, но увы... Борис повернулся и не спеша пошел к трамвайной остановке. Было раннее-раннее утро. Еще окончательно не рассвело, да и серые тучи, неподвижно нависшие над городом, добавляли в атмосферу начинающегося дня гнетущий сумрак. "Хмурое утро" - усмехнулся про себя Борис, вспомнив почему-то название известного романа. Потихоньку начал накрапывать дождь и мужчина уже со злостью произнес шепотом:" И дождь смывает все следы" - ему вдруг вспомнилось название мелодраматического фильма времен его молодости. Он замотал головой, как бы пытаясь отогнать эти мысли: « Господи, какая чушь лезет в голову". Но вот подошел трамвай и Борис невольно вздрогнул: 25-тий номер - точно такой, какой останавливался возле его московского дома в пору его юности. "Дежавю какое-то" -  он опять мотнул головой и шагнул в открытую дверь. В трамвае было светло и уютно, но Борис почти прижался лицом к стеклу, по которому стекали крупные капли дождя и мысленно продолжал стоять там, на улице, под дождем, около захлопнувшейся двери подъезда.
Он услышал название своей остановки, вышел из трамвая и зашагал в сторону отеля, перебирая в голове события последних суток. Поворот направо, еще немного - и вот она, гостиница. Дождь уже не хлестал, а моросил - противно и, казалось, неотвратимо. Борис поднял голову и увидел машину "Скорой помощи" , въехавшую почти на тротуар. Неизвестно почему, но нехорошее предчувствие кольнуло его сердце. Он заторопился и уже почти в дверях столкнулся с двумя санитарами, вывозившими каталку, с накрытым телом. Борис машинально посторонился, но тут же схватил одного из санитаров за руку:" Кто это, старик?".Каталка остановилась. Санитар резко выдернул руку и осмотрел куда-то за спину Борисa. Тот повернулся и увидел побежавшего портье. Борис знал его - тот немного говорил по-русски.
- Это старик умер, Давид?
- А вы знали его - уклонился от прямого ответа портье
- Знал? - переспросил, как бы спрашивая себя, Борис... Он стушевался, - пожалуй, не знал.
Медленно отступил и санитары продолжили свой путь. Борис долго смотрел им вслед, видел, как они впихнули тележку в машину, захлопнули дверцы, бегом, чтобы не промокнуть окончательно добежали до дверей, быстро сели в машину и поехали, не включая мигалку. Только после того, как машина скрылась из виду, Борис повернулся и пошел к себе в номер.
Зайдя в комнату, он медленно начинал снимать с себя одежду, иногда втягивая носом воздух и ощущая уже почти неуловимый аромат духов Катржины. Потом зашел в ванну и долго, забывшись, стоял под душем, мысленно перебирая в голове часы и минуты прошедших суток. Тщательно вытершись, он вернулся в комнату и не одеваясь, сложил в чемодан свои вещи. И вдруг заплакал. От чего он плакал, Борис не мог бы объяснить. Слезы катились по его щекам, а в голове опять звучали те незатейливые слова: "Прощай, ничего не обещай, ничего не говори..."