Боярыня морозова историческая новелла

               

БОЯРЫНЯ   МОРОЗОВА
(историческая новелла из сборника "На все Твоя воля).




Феодосья Соковнина, в замужестве Морозова, родилась в мае 1632 года. Отец ее Прокопий Федорович Соковнин занимал при дворе царя Алексея Михайловича большую должность: он служил окольничим, то есть входил в ближний круг царя. Успешному и скорому продвижению по служебной лестнице Прокопий, в первую очередь, был обязан своей близкой родственнице царице Марии Ильиничне Милославской.
Помимо Феодосьи, в семье Соковниных было еще трое детей - старшие братья Федор и Алексей, и младшая дочь Евдокия.
Взять девицу Федосью за себя замуж боярину Глебу Ивановичу Морозову посоветовал его родной брат Борис. Свадьба престарелого Глеба Морозова и юной Феодосьи Соковниной состоялась в 1649 году. Особой пышностью она не отличалась, во-первых, жених уже был прежде женат, во-вторых, со времени вдовства прошло слишком мало времени, а, в-третьих, ему было почти что шестьдесят, и он к этому возрасту уже разучился веселиться. Однако, для того чтобы продемонстрировать семнадцатилетнюю красавицу-невесту столичному обществу, рачительный и рассудительный жених устроил в своем подмосковном имении Зюзино торжественное застолье. Свадебное застолье затянулось на целую неделю. Поздравить новобрачных и пожелать им счастья приехали и молодые царь с царицей, которые и сами еще были молодоженами. Со дня их свадьбы в 1648 году прошло не более года!
А, чуть менее положенного срока, у бездетного в первом браке Глеба Морозова и Феодосьи родился сын, названный в честь деда Иваном. Слухи о том, что барынька Морозова принесла сына не от мужа, появились в Москве буквально на другой день после его рождения. И как им было не появиться, если ни у старшего Бориса, ни у Глеба детей до Ивана не было?! Самые смелые называли даже и имя настоящего его родителя, а когда мальчик подрос, то его сходство с царем рассеяло в том последние сомнения.
Но слишком большими людьми были братья Морозовы при дворе, чтобы кто-то мог безнаказанно порочить их имя. Посудачили, поговорили, порядили меж собой московские кумушки, да и умолкли, тем более что Глеб Иванович в своем первенце души не чаял. Сильно привязался к малышу и его родной дядька Борис Морозов, у которого и во втором браке на Анне Ильиничне Милославской – сестре царицы, тоже детей не было. Вот и получалось, что был Иван Глебович единственной надеждой одного из самых древних и богатых семейств боярского рода Морозовых, который на протяжении многих десятков лет состоял в родственном свойстве с Романовыми.

                ***
Еще в 1613 году на Земском соборе, созванным впервые после, почти, десяти лет Смуты, двадцатитрехлетний Борис вместе со своим братом Глебом подписались под грамотой об избрании царем Михаила Федоровича Романова. Преданность Морозовых новой династии не осталась незамеченной, и, где-то примерно, с 1615 года братья начинают служебную карьеру при дворе. В 1629 году, вскоре после рождения царевича Алексея, оба Морозовых получают повышение в чине и назначаются его спальниками - «комнатными людьми», главной заботой которых являлось обеспечение ночного покоя и безопасности наследника.
В 1633 году, как только царевичу Алексею Михайловичу исполнилось четыре года, царь разогнал весь штат нянек, оказывающих, по его твердому убеждению, на наследника дурное влияние и назначил к нему «дядькой» Бориса Ивановича Морозова. Отныне Морозов должен был совмещать в себе, как минимум, три ипостаси сразу - воспитателя, няньки и взрослого приятеля царевича. Главное, что он должен был сделать, это вырастить из мальчика настоящего мужчину.
К чести Бориса Ивановича, произведенного в 1634 году в чин боярина, следует отметить, что, не имея собственных детей, он настолько привязался к своему подопечному и так искренне любил его, что, будучи уже взрослым, Алексей Михайлович называл  его своим вторым отцом.
Немного хуже сложилась служебная карьера у Глеба Ивановича Морозова. Назначенный «дядькой» младшего царевича Ивана, он недолго прослужил при нем в этой почетной и высокой должности. Шестой ребенок в семье, слабый и болезненный Иван умер в возрасте шести лет в 1639 году. После его смерти Глеб продолжил службу престолу в качестве царского воеводы сначала в Новгороде, потом в Казани, а еще позже и в Малороссии, воюя во главе войск против Польши и Швеции.
Понятно, что такие тесные служебные и родственные отношения бояр Морозовых с царем Михаилом Федоровичем, а с 1646 года и с царем Алексеем Михайловичем превратили братьев Морозовых не только в самых сильных, но и в самых богатых людей своего времени. И если в начале своей карьеры в 1638 году Борис Морозов владел тремястами крестьянских дворов, то, спустя пятнадцать лет, за ним уже числилось 7254 двора, что было в двадцать с лишним раз больше прежнего! Таким огромным крестьянским дворовым хозяйством в стране могли похвастаться немногие и только  близкие родственники  царя - боярин Никита  Иванович Романов, да князь Яков Куденетович Черкасский. Все остальные богатые бояре уступали Борису Морозову во много раз! Одним словом, все было у Бориса Морозова, кроме детей!
В 1662 году Борис Морозов скончался.  Умирая бездетным, он завещал все свое состояние младшему брату Глебу, который и без того не бедствовал и слыл достаточно обеспеченным человеком. По росписи 1653 года в его собственности находилось 2110 дворов! Но Глеб, которому на ту пору было более семидесяти лет, пережив Бориса лишь на несколько месяцев, умер в том же 1662 году, указав своим единственным наследником двенадцатилетнего сына Ивана.  Но до его совершеннолетия управляющей всеми этими сокровищами в завещании объявлялась его мать Феодосия Прокопьевна.

                ***
О несметных богатствах тридцатилетней вдовы боярыни Морозовой простой народ слагал легенды, а предприимчивые соискатели ее руки, сердца и состояния тщетно обивали пороги роскошного Морозовского особняка. Лишь очень немногие знали о том, что молодая боярыня уже давно принадлежит душой и телом единственному возлюбленному – Богу, что ее большой и просторный дом уподоблен монастырю и что, строго соблюдая посты и уделяя много времени молитвам и паломничеству по монастырям, Феодосья умерщвляет свою плоть веригами и власяницей.
В 1650 году восемнадцатилетняя Феодосья – юная жена боярина Морозова, хозяйка большого дома и мама новорожденного Ивана Глебовича познакомилась с человеком, который не только наполнил ее обыденную жизнь высоким смыслом, но и признал ее своей духовной дочерью. Этим человеком оказался известный в московских кругах протопоп Аввакум Петров.
На первый взгляд ничего примечательного в этом человеке не было. Родился Аввакум, как он сам о себе писал в «Житие», в «нижегородских пределах, за Кудмою рекою, в селе Григорове» в 1621 году. Отец его Петр был священником очень охочим до «пития хмельнова», а мать Мария, напротив, корила его за эту пагубную страсть и была большой «постницей и молитвиницей».
Когда родительница Аввакума овдовела, а дом остался без хозяина, то, помыкавшись немного, надумала «мати» сына женить, дабы была у него «помощница ко спасению». Тут же в своем родном селе сыскала вдова Петрова для него подходящую   половинку – бедную сиротку Анастасию, которая только и делала, что «беспрестанно во церковь ходила». Когда-то ее отец, именем Марко, был очень прижимистым и богатым кузнецом, но после его смерти все, что было им нажито непосильным трудом, быстро «истощилось».
На ту пору Аввакуму минуло семнадцать лет, а его молоденькой супруге – четырнадцать. Поручив заботу о своем единственном сыночке сердобольной Анастасии Марковне, сама Мария от скудности мирской жизни приняла постриг и с именем Марфа переселилась в монастырь.

                ***
В двадцать три года Аввакум Петров – продолжатель семейной традиции был рукоположен в дьяки, а еще через два года поставлен попом. Через восемь лет честной и непорочной службы церковно-приходской поп Аввакум был возведен в высший для белого священника сан – в протопопы.
И в один из дней, когда ничто не предвещало беды, в дом Петровых, нарушая покой и умиротворение, ворвалась одна из его вдовых прихожанок с жалобой на местного начальника, якобы забравшего у нее дочь в наложницы. Аввакум возвратил несчастную сироту безутешной матери, но при этом «зело» раздосадовал похотливого прелюбодея и тот не оставил заступничество Аввакума без ответа.    Заглянув, как-то на досуге, в церковь, где в это время Аввакум читал молитву, он свирепо накинулся на него и при этом «бил и волочил» несчастного «за ноги по земле», дабы не совался впредь не в свое дело.
Но, посчитав, что одного бития и выволочки протопопу будет мало, растлитель молоденьких девушек «прибежал к нему в дом, бил его и у руки, яко пес, отгрыз персты» и только, когда гортань его наполнилась кровью, он «испустил из зубов руку и ушел» восвояси.
Придя в себя после нанесенных побоев и истязаний, Аввакум, «завертев руку платком», направился в церковь к вечерне. Но до прихода в тот вечер он так и не дошел, наскочив в темноте на поджидающего его в кустах мучителя, целящегося в него сразу из двух «пистолек». К счастью, порох, засыпанный в эти пистоли, не «пыхнул» и протопоп остался жив. Осенив своего разразившего матерной бранью врага больной рукою, Аввакум низко поклонился ему и со смирением проговорил: «Благодать во устах твоих, Иван Родионович, да будет!»
Доведенный скрытой в этих словах издевкой до бешенства начальник отнял у протопопа двор и, «всего ограбя», выгнал из села, даже «не дав на дорогу хлеба». Так в 1647 году Аввакум вместе со всем своим семейством появился в Москве, найдя приют у знакомого ему еще по Новгороду Ивана Неронова, выходца из тех же краев, что и он сам. Неронов свел своего земляка Аввакума с царским духовником - протопопом Благовещенского собора Стефаном Вонифатьевым, а тот, в свою очередь, представил гонимого правдолюбца царю.

                ***
Среди многих новых знакомых Аввакума из близкого окружения царя оказалась и боярыня Морозова. Грустный рассказ горемычного протопопа о своей несчастной доле, рассказанный им так живо, образно, литературно и без всякого зла на своего обидчика, потряс Феодосью до глубины души. Только таким открытым, великодушным заступником за всех униженных и оскорбленных и должен был быть, по ее глубокому убеждению, настоящий «божий человек».
Однако, знакомство боярыни Морозовой и протопопа Аввакума на этом этапе продлилось недолго.  Понукаемый своими духовными друзьями он вынужден был вернуться в свой приход на прежнее место службы. Восстановив кое-как разрушенное жилье и хозяйство, Аввакум с головой  окунулся в проповедническую деятельность. Но новый конфликт не заставил себя долго ждать.
На этот раз Аввакум сумел обозлить и настроить против себя самого боярина Василия Петровича Шереметева, следующего в Казань «на воеводство по реке на судне».  И вздумалось же ему обратиться к Аввакуму с просьбой благословить в дорогу своего сына.  Увидев, что сын воеводы имеет «любодейный образ», то есть не носит бороду, протопоп категорически отказался выполнить просьбу боярина. В сердцах Шереметев не только обругал упрямого протопопа, но и скинул его с судна за борт прямо в холодную воду Волги.
В итоге, Аввакум снова был изгнан из своего прихода и в очередной раз «сволокся к Москве». Вторая попытка Аввакума попытать счастья в столице оказалась более удачной, да и прибыл он в Москву очень даже кстати, как раз к тому времени, когда его духовные друзья, такие же радеющие за чистоту веры протопопы, как и он, объединились в кружок «ревнителей благочестия» (история «ревнителей благочестия» описана в произведении «Последний акт симфонии»)
Первым на низкий уровень культуры богослужебных молений в церковных учреждениях Московского царства обратил внимание патриарх Филарет. Два указа, изданные им в 1627 году и запрещающие безнравственные, с его точки зрения, языческие гульбища и увеселения во время службы, не дали никаких положительных результатов. Но тогда и время было другое! На первое место выдвигались задачи, отвечающие насущным проблемам текущего момента, такие, как восстановление экономики, разрушенных церковно-монастырских объектов, сельского хозяйства и строительство жилья на месте руин.
Однако призыв патриарха не пропал втуне, а был услышан священнослужителями Нижнего Новгорода, где в 1631 году в селе Кирикове группа единомышленников из среды духовников образовала кружок «ревнителей благочестия». Вдохновители этого кружка – протопопы Стефан Вонифатьев и Иван Неронов мечтали привести весь церемониал богословского служения в храмах в соответствие с благочестивым духом христианства. И первое, что они сделали, это написали патриарху Иоасафу, сменившему на посту Филарета, челобитную о богослужебных беспорядках, творимых в церквях и храмах.
Результаты расследования, проведенные по существу претензий, изложенных в челобитной, обнаружили картину более, чем ужасающую. Как
оказалось, во всех русских церквях установился отвратительный обычай совершать службу «многогласно» - на 4-5-6 и даже более голосов. То есть, одномоментно в храме во время молебна исполнялось сразу несколько песнопений или чтений. Так, например, пока в одной части храма читали кафизмы, в другой пели стихиры, молитвы или и вовсе служили частный молебен по заказу знатных господ.  Естественно, что в таком хоре голосов ничего нельзя было разобрать, зато формально служба проходила в полном объеме, а, главное, быстро и необременительно для прихожан и для клириков.  Небрежное отношение служителей религиозного культа к своим обязанностям воспитало в мирянах полное небрежение к текстам Святого писания и Псалтыри. 
Более того, в церквях вошли в норму такие не отвечающие богослужебному порядку явления, как громкие разговоры, смех, выяснения отношений со знакомыми и родственниками, частые переходы из одного конца храма в другой и бесчинства поповских и мирских детей, оставленных без родительского надзора. Недопустимым, с точки зрения патриарха, было и обилие нищих и калек, толпящихся возле храма на паперти и в самом храме, которые, нарушая весь ход службы, заглушали священные тексты своими криками и обращали на себя внимание недостойным поведением.

                ***
Обобщив свои выводы в части выявленных непорядков, патриарх Иоасаф написал и издал в 1636 году меморандум, получивший название «Память» и предназначенный для изучения и использования в качестве инструкции по установлению в храмах благочестия.
Однако, «многогласие» оказалось настолько живучим и пустило такие глубокие корни в сознании прихожан, что говорить о его полном запрещении Иоасаф не решился, а предложил, для начала, сократить число голосов хотя бы до двух, или, на худой конец, до трех. Но даже такая либеральная мера встретила со стороны служителей культа столь резкое неприятие, что патриарх сдался и не стал настаивать.
Наступил 1645 год.
Царь Михаил Федорович умер и на царство Московское был венчан его сын, второй царь из дома Романовых - Алексей Михайлович, воспитанник своего духовного отца Стефана Вонифатьева. К этому времени Стефан уже давно покинул Новгород и служил   в   Благовещенском соборе московского Кремля протопопом.
Так в один миг безвестный протопоп Вонифатьев превратился в едва ли не самое влиятельное лицо в государстве, подменяя во многих вопросах самого патриарха Иосифа, заступившего на этот пост после смерти патриарха Иоасафа.  Молодой царь Алексей был настолько привязан к своему духовному отцу и так им восхищен, что принимал на веру каждое сказанное им слово. Терпеливо вводя своего духовного сына в курс церковных дел, Стефан добился от государя и полного понимания существа проблемы, и желания все изменить и привести в порядок.
Постепенно идея создания кружка «ревнителей благочестия» стала для царя осознанной необходимостью. Но он был так юн, наивен, открыт и так жаждал великих дел и подвигов, что спешил и не хотел прислушиваться к настойчивым предостережениям патриарха Иосифа о том, что опасное вольнодумство «ревнителей», излишне зараженное западничеством, может ввергнуть страну в пучину нового бунта. Но Алексей не услышал его предостережений.
Так даже основной состав кружка «ревнителей благочестия» при московском дворе был сформирован самим Алексеем Михайловичем, правда, с подачи Стефана Вонифатьева. Кружковцы, отобранные царем и его духовником, не только были все без исключения представителями белого духовенства, но и, помимо высоких нравственных качеств, обладали выдающимися проповедническими способностями. А чтобы задуманное дело еще и сдвинулось с мертвой точки, царь дал каждому участнику кружка высокое назначение, немыслимое для них при обычном течении карьеры приходских священников. Иван Неронов был переведен из Нижнего Новгорода в Москву и поставлен протоиреем Казанского собора, а Аввакум Петров назначен протоиреем в Юрьев-Повольский.
Примкнули к кружку «ревнителей» и такие известные в Москве люди, как боярин Федор Ртищев, Новоспасский архимандрит Никон, «дядька» царя - Борис Морозов и бояре-новаторы князь Одоевский и князь Львов.
Но так как Вонифатьев по долгу службы вращался исключительно в узком придворном кругу, то, по его разумению, идейным проводником между кружком «ревнителей» и народными массами должен был стать Иван Неронов. Вот почему ему и был отдан Казанский собор – «церковь посреди торжища», в которой «народ во все дни бывал».

                ***
Перед участниками кружка стояла, по существу, одна задача: перенести в церковный обиход все те предписания, что еще в 1636 году патриарх Иоасаф изложил в своем богословском труде «Память».
Новаторская деятельность царя и его благочестивых протопопов была воспринята горожанами далеко неоднозначно, одни ее приветствовали и одобряли, а другие, напротив, осуждали и принимали в штыки. Благородные, возвышенные и просветительские взгляды «ревнителей благочестия» с большим воодушевлением разделяла и Феодосья Морозова. Духовная дочь Аввакума, она верила своему отцу и, как губка, впитывала в себя каждое его слово. Но и на этот раз протопоп ненадолго задержался в столице. Получив от государя новое назначение, он покинул Москву и отбыл в Юрьевец-Повольский.
Бесстрашный борец, пламенный оратор, умница и большой пересмешник Аввакум стал с таким рвением унимать от «блудни» местных попов и баб, что те, числом около тысячи человек, вооружившись «батожьем» отделали его так, что протопоп едва остался жив. От окончательной расправы «ревнителя благочестия» спас вовремя подоспевший ему на выручку царский воевода. Вместе с пушкарями он разогнал сбесившуюся толпу и буквально уволок бесчувственного протопопа в безопасное место.
Отлежавшись три дня, Аввакум, «покинув жену и детей», в третий раз объявился в столице. Однако в Москве незваного гостя встретили неласково. И сам царь, и царский духовник Вонифатьев были очень недовольны его самовольной отлучкой из Юрьева.
Но на дворе уже устоялся 1652 год.
Москва собиралась выбирать нового патриарха, и об Аввакуме на какое-то время забыли. Так что в Юрьевец Аввакум больше не вернулся, а остановился и жил на подворье Казанского храма, выполняя функции неофициального заместителя настоятеля этого храма Ивана Неронова. Народу в Казанскую церковь всегда приходило много, и Аввакуму это было особенно «любо», Замещая на службе Неронова, он глаголил свои «поучения беспрестанно», проповедуя вместе с тем и Божие слово.
Новый кандидат в патриархи, в прошлом тоже один из членов кружка «ревнителей благочестия», Никон Минин был человеком резким, твердым, а порой и чрезмерно грубым. Он умел отстаивать свое мнение, не боялся резануть «правду матку в лицо» и самому царю, был сверх меры честолюбив, верно улавливал, «в какую сторону дует ветер», жаждал простора для самостоятельности и, при всем при этом, обладал отменным здоровьем.
В отличие от Никона, царь, напротив, был мягок, мечтателен, скрытен, зачастую погружен в себя, отгорожен от окружающих некоей тайной и имел вид слабого и тщедушного человека.
Но если царю личность Никона казалась весьма и весьма привлекательной, то в среде церковной братии   Никон не пользовался ни должным уважением, ни авторитетом. Он был слишком нетерпим, слишком заносчив и агрессивен для того, чтобы стать духовным наставником паствы.  Взоры всех кружковцев были обращены в сторону царского духовника Стефана Вонифатьева. Именно с ним они связывали свои надежды на культурное перерождение Древнерусской церкви! Именно его они желали видеть в сане патриарха!
Но Стефан, посвященный в истинные намерения царя, отклонил оказанное ему высокое доверие братии и поддержал кандидатуру Никона.  Не посмел перечить царю и Церковный собор, провозгласивший в июле 1652 года новым предстоятелем Русской церкви сорокасемилетнего Новгородского митрополита Никона Минина. Это роковое решение царя и Собора, послужив началом целого ряда трагических событий, привели в 1666 году Русскую церковь и весь русский народ к расколу!

                ***
Не успел Никон Минин, как следует, обжиться на новой должности, как сочинил и выпустил в свет, подобно патриарху Иоасафу, документ, получивший   аналогичное название «Память». По сути дела, это был свод распоряжений, касающийся порядка ведения церковной службы. Так «Память» предписывала прихожанам впредь креститься в церкви не двумя перстами, как прежде, а тремя и класть поясные поклоны, а не земные.  Частное распоряжение патриарха, не прошедшее обсуждения и утверждения на церковном Соборе, а, значит, и не имеющее законодательной силы, возмутило всю епархию, в том числе и его прежних товарищей по кружку, которые, недолго думая, обратились к государю с жалобой на самоуправство Никона.
Но царь, связанный данным патриарху, словом, о том, что ни при каких обстоятельствах не будет вмешиваться в церковные дела, оставил челобитную Неронова, Аввакума и других соавторов без рассмотрения, передав ее в руки Никону.
И уже на другой день Аввакум, в числе остальных шестидесяти авторов челобитной, был арестован и посажен на патриаршем дворе на цепь. Только на рассвете, бросив протопопа на телегу, «ростеня руки», его перевезли в Андроньев монастырь, где сначала без еды и питья он просидел в земляной яме на цепи три дня и три ночи, а потом был переведен в саму церковь. Просидев на паперти у церкви на малой цепи четыре недели, подвергаясь насилию и издевательствам, он был доставлен на патриарший двор для пострижения. Однако, от пострига его спасло заступничество царя. Государь лично упросил патриарха смилостивиться над Аввакумом и заменить постриг другим наказанием.
Признавая исключительный ораторский дар Аввакума, который, буквально, завораживал аудиторию своей живой и образной речью, Никон, находя его проповеди особенно вредными для своего дела, сослал «бунташного» протопопа вместе с женою и детьми в Сибирь, в далекий и всеми позабытый город Тобольск. Но и здесь неистовый правовер продолжил вести открытую полемическую борьбу с патриархом Никоном. Собирая огромные толпы народа на площадях, улицах и базарных торжищах, он бесстрашно обвинял патриарха Никона в покушении на чистоту русского православия.
Это обвинение касалось всех предпринимаемых Никоном акций по реформированию Русской Церкви, но, главным образом, трех его первичных распоряжений: об исправлении древнеславянских церковных книг, об изъятии и уничтожении икон нового списка и о ликвидации различий в церковно-обрядовой практики Русской и Константинопольской церквей. Следует, однако, признать, что большинство предусмотренных патриархом перемен, касаясь внешней обрядовой стороны церковной службы, не затрагивали глубинных основ русского православия и его догматической природы. И, тем не менее, реакция верующих на культовые нововведения Никона такие, как троеперстие против двуперстия; четырехконечный крест взамен восьмиконечного, хождение во время обряда крещения против солнца, а не по солнцу, поясные поклоны, а не земные, была острой и непримиримой. Трудно приживался в среде верующих и новый, одобренный собором 1656 года Служебник, который существенно отличался от старого. Так, например, отдельные псалмы в нем стали одни короче, другие длиннее, появились новые слова и выражения, возглас «аллилуйя» стал повторяться трижды, а не дважды, как было принято, а имя Христа, претерпев изменения, получило новую транскрипцию Иисус, взамен привычного Исус.
  Новины патриарха Никона раскололи сначала московское общество, а потом и весь русский народ на два лагеря – приверженцев старой церкви и сторонников новой. В числе самых стойких идейных противников Никона и ненавистников проводимой им программы модернизации церковных обрядов стояла боярыня Морозова. Превратив свой дом в Божью крепость, она укрывала у себя многих из тех, кто подвергался гонению за старую веру.

                ***
В 1664 году, после десяти лет сибирской ссылки, в Москву вернулся протопоп Аввакум и вместе со всей семьей поселился в доме боярыни Морозовой. Новость о том, что патриарх Никон отстранен царем от патриаршества, наполнила Аввакума надеждой на возвращение Церкви к старым добрым временам. Но царь и близкие ко двору люди вызволили Аввакума из ссылки вовсе не для того, чтобы он употребил свой талант проповедника для порицания проводимых Никоном реформ, а, напротив, для того чтобы сам склонился к новой вере. Только никакие посулы, включая и такое лестное предложение как место духовника царя, не поколебали в душе Аввакума стойкого борца за милую его сердцу великорусскую старину.
Перенесший жесточайшие условия содержания сначала в Тобольской ссылке, а потом в Даурской Аввакум и на этот раз ответил царю категорическим отказом. Широко используя представившуюся ему возможность проповедовать в самой столице, протопоп превращал в трибуну любую площадку, пригодную для массового скопления народа.  Доведя за долгие годы практики свое ораторское искусство до совершенства, Аввакум, проповедуя слово Божие и яростно обличая при этом никоновскую ересь, не стыдился употреблять ни жестких простонародных выражений, ни бранных слов, ни вульгарного мата.
Не осталась в стороне от диверсионной деятельности Аввакума и боярыня Морозова. И если днем она еще ездила в дорогой карете, отделанной серебром и златом, в упряжке которой, гремя цепями, стояли шесть или двенадцать аргамаков, а сопровождало ее выезд человек триста слуг, то вечерами, переодевшись в «худые рубы», Феодосья ходила по городу, раздавая нищим милостыню и сшитые ею самой рубахи. Не однажды замечал Аввакум и то, как на глазах у слуг ложилась боярыня почивать «на перинах мягких под покрывала драгоценные», а ночью тайно перебиралась на роговицу.
Странная дружба протопопа Аввакума и боярыни Морозовой, столь непохожих друг на друга людей, не осталась незамеченной. Образумить Морозову пытались многие, особенно старался большой человек при дворе и ее дядя боярин Михаил Ртищев. «Погубил тебя и прельстил злейший враг! - вразумлял он свою племянницу. - Что же ты за его учение, Аввакума этого проклятого, умереть хочешь?» Пыталась воздействовать на Феодосью и дочь Ртищева Анна.  Затрагивая самые тонкие струны ее души, Ртищева, осуждая боярыню за то, что она привечает в своем доме богомолок староверок, причитала: «Поглотили они, старицы-белевки, твою душу! Подумай, хотя бы о сыне! Один он у тебя!» Но, превозмогая страшное душевное волнение за судьбу единственного ребенка, Морозова исступленно отвечала, что «Христа любит более сына», и, немного помедлив, добавляла: «Если до конца во Христовой вере пребуду и сподоблюсь вкусить за то смерти, то никто не сможет отнять у меня моего сына».
В конце концов, терпение царя лопнуло, и Аввакум осенью 1664 года вместе с семьей был отправлен в новую ссылку в Пустозерский острог. Но, как известно, до Пустозерска бунташный протопоп не доехал, а остановился в местечке, называемом Мезень.
А в это время в Москве, действуя по поручению царя, архимандрит Чудова монастыря Иоаким прилагал немало стараний к тому, чтобы убедить Морозову подчиниться церковным новинам. Но договориться с упрямой бунтаркой ему так и не удалось.  Не действовали на Феодосьею Прокопьевну никакие его увещевания!   И тогда, потеряв последнюю надежду вразумить строптивую вдову по-хорошему, царь в мае 1665 года отнял у нее половину вотчин. Правда, вскоре вернул по прошению тихой и болезной царицы Марии Ильиничны.

                ***
В феврале 1666 года в Москве началось первое заседание церковного Собора, который должен был осудить вождей и идеологов церковного раскола. По такому случаю в столицу с Мезени был доставлен и протопоп Аввакум. Вместе с ним приехали его старшие сыновья Иван и Прокопий, нашедшие приют в доме Феодосьи Морозовой. Сам Аввакум до Соборного суда содержался под стражей на Крутицком подворье, где восемь дней подряд митрополит Павел и другие епископы – члены Собора уговаривали закоренелого старовера успокоиться и принять   новую Церковь. Но Аввакум со своей религиозной совестью никогда не заигрывал и ни на какие компромиссы не соглашался.
Не добившись от непреклонного Аввакума видимого покаяния, Собор 1666 года сначала в апреле месяце осудил его, как противника церковной реформы, а в ноябре отлучил от Церкви и лишил сана. Но и после Собора Аввакума еще более года держали скованным в темнице Боровского Пафнутьева монастыря. Сюда к заключенному под стражу протопопу приезжал по просьбе Алексея Михайловича и его бывший учитель Иван Неронов, принесший новой Церкви свое покаяние. Да только зря! Не возымели правильные и проникновенные речи Неронова о вреде церковного раздора на Аввакума никакого действия. Не поддаваясь давлению Собора, протопоп продолжил свой личный мятеж против продажной духовной иерархии. Весь год, что Аввакум находился в Пафнутьевом монастыре под стражей, его тайно посещала Феодосья Морозова. Предчувствуя скорую и неизбежную разлуку, они никак не могли наговориться о горькой и трагической судьбе своей любимой двуперстной Руси и о грядущих тяжких испытаниях русского народа.
В августе 1667 года, предав на одном из последних заседаний Собора «бунташного» Аввакума анафеме, суд приговорил его к бессрочной ссылке на север в Пустозерский острог. И с этого времени Феодосья Морозова, возглавив московское сопротивление раскольников, начала открыто выступать в защиту старой веры.   Отношения между боярыней Морозовой и царем Алексеем Михайловичем приобрели откровенно враждебный характер. С каким легким сердцем разделался бы он со строптивой раскольницей, если бы не заступничество царицы Марии Ильиничны. Только ее жалостливые мольбы, да горькие слезы долго удерживали Алексея от принятия жестких мер в отношении Феодосьи.  Умела благодетельная Мария Ильинична, как никто другой, умилостивить супруга, улестить, уговорить не гневаться, спасая всякий раз свою подругу от неминуемой расправы.  Впрочем, вместе со смертью государыни в марте 1669 года, многое переменилось и в жизни Феодосьи Прокопьевны.

                ***
В декабре 1671 боярыня приняла от бывшего игумена Никольского монастыря, а ныне раскольника Досифея, тайное иночество и была наречена именем Феодора.
Феодосья спешила, ведь ровно через месяц в январе 1672г. ей, как наибольшей боярыне, предстояло произнести на свадьбе царя Алексея Михайловича и Натальи Нарышкиной заздравную речь в честь молодых. Но то, что прежде было позволительно для боярыни Морозовой, отныне не отвечало духу инокини Феодоры. И она бросает новый вызов царю.   Сославшись на болезнь, Морозова отказывается присутствовать на царской свадьбе. Но не личным ли мотивом руководствовалась боярыня в своих поступках? Не старая ли обида на царя точила ее душу? Только ли преданность старой вере разделяла, как непреодолимая пропасть, боярыню Феодосью Морозову и царя Алексея Михайловича!?
Расценив грубый отказ боярыни явиться на свадьбу, как личное оскорбление, царь наложил на Морозову опалу и, буквально, через несколько дней Феодосья и ее сестра Евдокия были арестованы, закованы в цепи и развезены по разным монастырям: Феодосья в Печорский монастырь, а ее сестра в Алексеевский.
Все движимое и недвижимое имущество боярыни – имения, вотчины, дорогие экипажи, кони, драгоценности – золото, серебро и жемчуга были распроданы или розданы боярам. В разграбленном и опустевшем московском доме Морозовых метался в нервном горячечном бреду только двадцатидвухлетний сын Феодосии - Иван. Узнав о болезни единственного наследника рода Морозовых, царь послал к нему своего немца-лекаря, но было слишком поздно для того, чтобы ему можно было помочь.
О смерти сына Морозова узнала от монастырского попа, который тайком прилучившись к окошку ее кельи, поделился с несчастной арестанткой печальной новостью. Всю ночь, звеня цепями и наводя на остальных обитательниц монастыря ужас, провыла Феодосья в голос, выплакивая вместе со слезами и нестерпимую боль от потери единственного и горячо любимого чада. Последние слезы в ее жизни! Последний раз обнаруживает она перед своими мучителя слабость. Отныне ей больше нечего терять! Все отнято: нажитое – царем, родная кровь – Небом, честь и достоинство – лукавыми святотатцами. Одно только и осталось у горемычной боярыни – это вера чистая и незамутненная, неоскверненная никоновскими новинами. Но отнять ее у Морозовой можно было только вместе с жизнью.  А пока она дышала и ее сердце билось, ничто: ни уговоры патриарха Питирима, ни жесточайшие пытки на дыбе не могли заставить упрямую узницу молиться и класть поклоны по-новому. Ни слова, ни полслова не вытянули истязатели из упрямой колодницы. На все вопросы у нее имелся только один ответ – сложенные воедино два перста. Порой ее палачам даже казалось, что боярышня не в себе, что вместе со слезами по сыну вытекла из нее и душа, что ничего она более не боится и не чувствует.

                ***
А между тем, судьба знатных сестер привлекала к себе внимание всей Москвы, всколыхнув движение раскола как в придворном обществе, так и в городских окраинах. Простые люди сочувствовали Морозовой!
А она твердо стояла на своем. Понимая, что ему не переломить упрямую бабу, царь принял решение спалить боярыню, как зловредную еретичку, на костре. Но и тогда, когда Морозову везли на казнь мимо Чудова монастыря «под царскими переходами», она уверенная, что царь ее видит, вскинула высоко, звеня цепями, сложенную двумя перстами руку.

 

Разгневанный патриарх, который вместе с царем наблюдал эту картину, «ревя яко зверь», попросил царя сжечь Морозову немедленно. Уже и сруб был готов на болоте, но в беседу царя и патриарха вмешалась старшая сестра царя Ирина Михайловна, бросив брату, как пощечину, всего одну короткую фразу: «Не хорошо, братец!». Фраза эта, перевернув что-то в его сознании, остановила страшную экзекуцию над осужденной.
Утром следующего дня, пытаясь хоть как-то разрешить затянувшийся конфликт с Морозовой, царь Алексей Михайлович пишет ей, пытанной всю ночь на дыбе, коротенькое посланьице с просьбой «приличия ради перекреститься прилюдно тремя перстами».  За это он обещает вернуть боярыне все: и карету с аргамаками, и бояр, которые понесут ее на своих головах к нему в прежнюю честь». Не понимает он, что ни к чему ей теперь возки с аргамаками, да и бояре тоже ни к чему. Все позади! Нет сына! Нет будущего! Нет отцовой веры! Нет прежней чести и в нем самом – царе Алексее Михайловиче!
Обессиленная, с вывернутыми на дыбе руками, Феодосья просит посыльных передать царю ответ на словах: «Эта честь мне невелика, было все и мимо прошло. Сам знаешь, что езживала я и в каретах, и на аргамаках, жила в шелках и бархатах. Одну только честь ты мне и можешь оказать – это сжечь огнем в срубе, что приготовлен тобой на Болоте».
Доведенный упрямством раскольницы до бешенства, царь приказал в тот же день свести Морозову в Новодевичий монастырь и силком, если своей волей не будет идти, волочить к службе. День и ночь у Новодевичьего монастыря, нарушая его привычную тишину, дежурили толпы народа. Поединок царя всея Руси и несломленной пытками боярыни Морозовой, приобрел такую широкую общественную огласку, что держал в напряжении всю Москву. Не решаясь нанести своей противнице последний решающий удар, царь приказал тайно перевести ее в Хамовники. Но, принципиально, новое место заточение сестер уже ничего не могло изменить в их участи. И напрасно тетки-царевны и сестры-царевны, а всех больше Ирина Михайловна, стыдя царя, вступались за опальную боярыню, царь Алексей Михайлович оставался глух к их ходатайствам! 

                ***
Но даже, если допустить, что терзаемый раскаянием Алексей Михайлович понял бы вдруг свою ошибку и повернул церковную реформу вспять, то одного он, все равно бы, не смог исправить – это вернуть жизнь всем засеченным насмерть, распятым на дыбах, заморенных голодом в земляных тюрьмах. Упрямство боярыни не оставило царю выбора. В конце концов, он царь и вправе поступить с ней так, как она того заслуживает!
Желая, чтобы дело раскольницы Морозовой закончилось поскорей, Алексей Михайлович приказал зимой 1673 года вывезти Феодосью и ее сестру Евдокию Урусову тайно и под крепкой стражей в далекий и никому неведомый Боровск (близ Калуги) в земляную тюрьму Рождественского монастыря на жесточайшее заточение. Удалены из Москвы были и оба брата Морозовой – Федор и Алексей Соковнины, получившие назначение на воеводство в маленькие и отдаленные от центра города.
В январе 1675 года сестрам удалось повидаться со своим старшим братом Федором, прибывшим к ним под большим секретом. Но кто-то об этой встрече проведал и доложил, куда следует. Реакция Москвы последовала незамедлительно!  Среди боровских стрельцов, нарушивших царский запрет на свидания, начался розыск, виновные были выявлены и сосланы в бессрочную ссылку. Ничего хорошего не принесла эта встреча и сестрам-бунтовщицам. Наказывая строптивых раскольниц за непокорность и своеволие, царь отдал распоряжение тюремщикам - морить сестер голодом. Особые меры воздействия предусматривались и для тех, кто не исполнял или выказывал какое-либо сочувствие арестанткам. Их приказывалось «казнить, четвертовать и вешать».
Но как бы ни были строги царские запреты, а находились смельчаки, которые тайно оказывали сестрам посильное содействие. Здесь, в своей земляной могиле, но еще живая Феодосия получила последнее письмо от Аввакума из Пустозерска: «Феодора Прокопьевна, мати моя! – писал Аввакум, -… молитися, чтобы дал Бог терпение и любовь и покорение, беззлобие и воздержание, безгневие и терпение, и послушание. Молися, молися, крепко молися господа ради о мне! А я уже и не знаю, как живу в горести ума моего, не помню иное в печалях, как день, как ночь преходят меня. Я ведь надеюсь на молитвы те ваши. Терпите, светы мои, о Христе!»
Более полугода просидели сестры–страдалицы безвыходно в земляной могиле.
Первой преставилась 11 сентября 1675 года Евдокия, а, чуть позже, в ночь с 1 на 2 ноября старица Феодора, известная миру, как боярыня Морозова. В отписке царю о скончавшихся раскольницах было сказано немногое - «представились от глада, жажды, задухи и вшей».
Похоронили сестер просто: завернули в рогожу, да закопали тут же в остроге у церковной ограды.
Только в 1682 году братьям Феодосьи Морозовой и Евдокии Урусовой удалось установить на месте их захоронения белокаменную мраморную плиту с высеченными на них буквами «… погребены на сем месте … боярыня Морозова, а в инокинях схимница Феодора, дщери окольничего Прокопия Соковнина…». Но безжалостное время, уничтожив и эту надпись, и сам камень, сохранило для нас то, что не подвластно все разрушающим силам природы – людскую память.

Книга «На все Твоя воля. Исторические новеллы» выставлена на продажу в интернет-магазинах Литрес, Ozon.ru, ТД "Москва" (moscowbooks.ru), Google Books (books.google.ru), Bookz.ru, Lib.aldebaran.ru, iknigi.net, Bookland.com, на витринах мобильных приложений Everbook, МТС, Билайн и др.
Купить печатную книгу можно в магазинах:
Ozon.ru