И в дальний путь Часть IV

      И я со своим богатым воображением представлял эту пышнотелую, блондинистую Дуню, которая и подаёт им эти самые блины со сковороды с пылу, с жару, прямо с огнедышащей раскалённой плиты на большом блюде...
      В один из очередных побегов от моего гостеприимного и хлебосольного хозяина я и застал в бараке ту самую картину, которая была описана в начале...
 Эта картина преследовала меня долго,потому-что она низвергла моих кумиров до самого низкого жлобского уровня и в будущем служила одним из самых серьёзных ограничителей в употреблении этого самого чёртового зелья.
      Надо сказать, что потребовалось ещё какое-то время, чтобы суметь противостоять в этом плане всем и всему. Произошло это уже после моего окончательного отъезда из “благословенного” города Стрыя, под “занавес” моей воинской службы...
      К концу практики мне дали возможность для сбора материалов к своему дипломному проекту. Сбор материалов заключался в элементарном “передирании” геолого-геофизического отчёта партии на свои “шпаргалки”, которые и должны были послужить мне основой будущего дипломного проекта. Так что, я был более или менее свободен во времени и часть его использовал для знакомства с окрестностями рудника.
      
      Вдоволь побродил по гребням многочисленных отвалов, остающихся после каждого рудника. И хоть я страшно не любил минералогию, (эта нелюбовь оставалась потом у меня и в институте) за необходимость “зубрёжки”, а это я не любил ещё со школы, но глаза просто разбегались от многообразия всего, что попадалось на моём пути.
      Куски кварца, мылкого на ощупь талька, куски пегматита (пегматит – изверженная горная порода) с различными включениями: биотита (слюда тёмного цвета), мусковита (светлая слюда), выветрелых бордового цвета глазков граната и многого, многого другого, для описания чего моих познаний в этой области явно не хватало.
      Кстати, в “камералке” хранился уникальный образец биотита – весом около семнадцати килограммов. “Водружён” он был на специальную подставку. Говорили, что стоит он очень дорого, но для воров, грабителей и алкоголиков интереса тогда не представлял, так как продать было некому (его могли использовать только где-нибудь на крупном производстве), а время слюдяных окон уже прошло...   
      Максимум он мог дожить до перестройки (в это время уже всё продавалось) или быть реализован ещё во времена “цеховиков”.
      Набрел я однажды и на заброшенную шахту. Спустился по шаткой деревянной лестнице длиной десять-пятнадцать метров или чуть больше... Вначале, вверху была пыль, ниже стенки шахты были уже влажными, ещё ниже - сочилась вода, а внизу по дну шахты, откуда в разные стороны вели штреки, вода просто текла ручьями.
      Нет, это было явно не метро и не показательная шахта “глубиной” семь метров на выставке народного хозяйства, которую видел до этого в Киеве...
      Я повернул назад, наверх. Мне тогда ещё не было знакомо понятие “клаустрофобии”, но ведь недаром я всё-таки выбрал геофизику, то есть просторы, а не просто горное дело. Позже я не раз слышал анекдот про еврея, который попал на шахту.
      Еврей, чтобы заработать поболее, поступил на шахту. Спустился в забой. Вечером поднимается “на гора”. Иван спрашивает: “Абрам, ну как?” “Слушай, Иван, ты волка в шахте видел?” “Нет!” “И меня ты больше не увидишь!”...
      И я всегда вспоминал этот свой единственный в жизни спуск в шахту...
 В “камералке”, во время своей “творческой работы” я часто видел дипломантку ЛГУ, красивую черноволосую еврейскую девушку с тонкими чертами лица, чью-то профессорскую дочь, и чью-то уже невесту. Её красивые чёрные глаза всегда были грустными, видно, предстоящее замужество её не очень радовало... Предложить себя я не мог: был слишком молод, а ещё больше робок и застенчив...
      Но до сих пор, хоть и смутно я помню черты её лица...

      На этом и закончилось моё первое геологическое и жизненное “крещение”...

             
                Защита дипломного проекта, распределение.

      Распределение на производство. По выбору. Выбор был богатый: хочешь опять север с его комарами, хочешь Сибирь или Дальний Восток, тоже с комарами, а хочешь Среднюю Азию.
      Распределяли нас в феврале. Осенью, где-то через полгода с небольшим, меня “по идее” должны были призвать в Армию. В общем, на такой срок можно ехать куда угодно, но поскольку комаров я уже попробовал, то решил поехать в Ташкент, а вернее, в Узбекский геофизический трест: уж очень захотелось посмотреть, что мы, евреи, там, в Ташкенте во время войны защищали... Дома на стенах висели фотографии отца и трёх братьев моей матери, которые погибли на фронте. Подобное было и у моих двоюродных братьев и сестры...

      О Средней Азии я ничего не знал - знал только, что климат там резко континентальный, а, как уроженец средней полосы, мало представлял, что это значит на практике. Нашёл энциклопедию. Оттуда узнал ещё, что там распространены болезни - куриная слепота и рахит... С этими познаниями я и “двинул” в Ташкент...


Такыры, барханы,
Барханы, арыки,
Всё сразу увидишь,
Когда пролетаешь
Под солнцем горячим,
Горячим безмерно,
Что всё высыхает,
Становятся реки...


                Южная (Джизакская)
                геофизическая экспедиция

      С высоты “птичьего полёта”, а вернее, летящего самолёта - такыры, барханы и прочее, я увидел не сразу. Для этого вначале надо было заработать, или куда-то сильно торопиться. А я никуда не спешил, наоборот, хотелось всё посмотреть своими глазами вблизи – не торопясь... Поэтому поначалу был поезд: Москва – Ташкент, плацкартный вагон. До Урала в окне вагона был виден более или менее привычный пейзаж.
      После Оренбурга потянулась степь, казалось, бесконечная и бескрайняя. Доехали до города Аральска, тогда он ещё, действительно, был Аральском, так как воды Арала вместе с небольшими судами на них были ещё видны из окна вагона.
      Повторив, этот путь поездом более чем через двадцать пять лет, озера я больше не увидел, только эти самые корабли, уже ржавые и полузатонувшие в песке (пока полузатонувшие). Когда они затонут совсем, то следующее поколение геофизиков будет обнаруживать в этих местах локальные, но резкие всплески магнитных аномалий...
      Во время стоянки поезда в вагон вошли местные жительницы, казашки, (хотя официально по административной карте это территория Узбекистана) продавать жареную рыбу и что-то ещё. Одну большую рыбину взял и я. Сев за столик, хотел её попробовать.
      Как раз в этот момент поезд тронулся и вышел из тени станционных построек. Яркое солнце осветило купе, мой вагонный столик и рыбу в моих руках. Я увидел, что она запечена в сетке... из волос... Машинальным, резким движением я выбросил её в открытое окно вагона...
      На следующей станции после Аральска ко мне в купе подсел казах. Сказал, что поэт. Вытащил из своей сумки толстую книжку и начал читать свои стихи на казахском языке. Я его всерьёз не воспринял, видимо из-за непонимания чужого языка, хотя “живого” поэта так близко видел впервые.
      Но позже очень глубоко воспринял творчество Мухтара Ауэзова, Абдижамила Нурпеисова, Чингиза Айтматова. Правда, они были прозаики, а не поэты, к тому же читал я их в переводе на русский язык...
      Поэтому не нравится мне расхожее, но примитивное и поверхностное, на мой взгляд, выражение: “Восток – дело тонкое”. За этим обычно кроется непонимание или просто отсутствие желания понять этот самый Восток!
      
      Понять традиции, обычаи, обусловленные веками сурового климата и быта, что именно святое почитание этих традиций, память о своих родовых корнях, уважение к старшим, помогали выжить, сохранить своё национальное самосознание и достоинство, несмотря на вековые гонения. Сохранить способность к человеческим страстям подобно шекспировским героям.
      Не верите?! Почитайте этих авторов, если Вы их ещё не читали. Но и этого мало - нужно пожить в этой среде и быть при этом неравнодушным человеком... Для чего я это пишу?! Не всё, что уже написано мною и будет написано дальше о Средней Азии, имеет положительную окраску, но обобщать нужно очень осторожно! ...
      Высадился, наконец, со своим  чемоданом рано утром на ташкентском вокзале, тогда ещё одноэтажном, в своём модном коричневом киевском пальто, явно сейчас не по ташкентской жаре. В справочном бюро узнал, как добираться в “мой трест”. Вышел на просторную тогда привокзальную площадь, нашёл нужный мне шестнадцатый маршрут, которым позже приходилось пользоваться довольно часто.

      На нём доехал до места, где надо было пересесть на другой маленький, уже загородный автобус, доставивший меня к тресту. И вот я там. Принял меня вначале управляющий, а затем уже главный геолог треста, который “с ходу” направил меня в Джизакскую геофизическую экспедицию. Могли направить и в Яккабагскую, но туда я попал значительно позже. Опять надо возвращаться на вокзал.
      Вышел во двор. Там стоит геологический газик, готовый к отъезду. За рулём русский парень, лет тридцати, рядом узбек, чуть постарше - видимо его начальник.
      Спросил, куда едут. Шофёр ответил, что в город. Прошу подбросить меня до вокзала. Водитель ответил утвердительно. Доехали минут за сорок, вместо двух с лишним часов, которые я затратил раньше. Вылез со своим чемоданом и говорю водителю: “Спасибо!” “И только!” - протянул с обиженной “миной” водитель...
      По лицу узбека проскользнула лёгкая усмешка... Я понял, что здесь, в отличие от севера, немного другие обычаи... В Джизаке на вокзале “поймал” какой-то старый “ЗИМ”, на нём доехал прямо до экспедиции. Уже имея некоторый опыт, отдал водителю “трёшку” из остававшихся у меня на всё про всё тринадцати рублей. Претензий не было...
      
      Джизак – “жиз-зах”, жара и холод, как мне перевели. Значит, климат здесь резко-континентальный.
 
      После представления начальству меня зачислили младшим техником-геофизиком, дали место в комнате общежития (обычный барак) и направили в партию. Она находилась в Уч-Кулаче, в переводе с узбекского - три локтя, по аналогии с небезизвестным выражением из популярной песни “Уч-Кудук – три колодца”.
      Буквально на следующий день меня “погрузили” в открытый кузов грузовой автомашины вместе с разным скарбом и пёстрым, непривычным для меня людом. И поехал я, “солнцем палимый”... В самом прямом смысле, хотя была только середина марта.
     Не помню, сколько мы ехали по этой бесконечной степи, мне показалось – вечность. Вот уж, действительно, по И. Франко: “Я бачив дивний сон: немов передi мною, безмежна та пуста i дика площина...”. Только это было не во сне и не в переносном смысле, как у поэта, а наяву...
     Но к вечеру с изрядно обветренным лицом я вместе с остальными, наконец, доехал до места и попал опять в очередной барак, в комнату вместе с четырьмя “работягами”.
      В национальностях я тогда не очень разбирался, но состав, что называется, был интернациональный – и весь восточного спектра. По-русски говорили все, но как... Так, вместо Ташкента я попал в эту местную южную “Тьму-Таракань”.
      Утром следующего дня нашёл начальника электроразведочного отряда. Звали его все уважительно-ласкательно Бобокул. Причём уважали его как работяги, так и начальство. Спустя годы и я вспоминаю его только уважительно.
      Выпускник геофака Ташкентского Политехнического института – коренастый таджик, двадцати шести лет, спокойный, рассудительный, неторопливый. Проводил он Вертикальное Электрическое Зондирование (ВЭЗы). Разносы электрической “косы” до двух километров от центра в каждую сторону.
      Для этих “разносов” и нужны были рабочие до семи и более человек. Я, или помогал рабочим, или, когда не было вычислительницы, молодой таджички, моей ровесницы, заменял её. В промежутках, когда рабочие “разносили косу”, Бобокул терпеливо всё рассказывал мне, объяснял, чтобы я не просто считал на логарифмической линейке, но и понимал, что к чему.
       Питались мы в столовой. Один раз по неопытности, вернее от непонимания на тот момент, что так делать не следует, я смахнул со стола на пол крошки хлеба. Один рабочий, таджик, готов был убить меня за это и, только статус “Итээровца” - инженерно-технического работника, спас меня от побития. 
       Для рабочих я был хоть и маленький, но начальник. А на востоке начальство почитают, и чем выше оно, тем больше. Так, позже, в Ташкенте, во дворе Министерства Геологии, когда готовили работникам плов на обед, появился министр. Повар тут же бросил своё рабочее место, вышёл на середину двора и, несмотря на свой весьма приличный живот, согнулся пополам и не разгибался до тех пор, пока тот не исчез из поля зрения...
      Этот самый статус помог мне в Уч-Кулаче ещё раз в более экстремальной ситуации… Ну, а на “профиль” вместо обеда мы брали с собой алюминиевую флягу с водой и несколько буханок белого хлеба. К обеду вода во фляге так разогревалась, что пить её было невозможно... А как без воды в таких условиях..., хлеб сухой, запить-то надо.
      Но зато до меня очень хорошо “дошла” восточная поговорка, что разговаривать с лживым человеком, это всё равно, что в жару пить тёплую воду. Кроме отвращения ничего не вызывает...

      Во время небольшого перерыва, приуроченного обычно к пику жары, мы залезали на часок под машину, больше деваться было некуда – степь вокруг голая. А ведь только начало весны... “Форма одежды” была облегчённая: плавки, какая-нибудь лёгкая кепочка с козырьком, резиновые тапочки.
      “Шкура” моя притерпелась к солнцу, а вот нос не хотел и всё время неровно облезал. На моём, ещё худом лице, он тогда здорово выделялся, плюс угол падения солнечных лучей для загара был более “благоприятный”... В итоге этого загорания кожа моя почему-то стала не чёрной, не коричневой, а жёлтой, как у японца. Думаю, что после нескольких таких сезонов и разрез глаз изменился бы...

       Показали мне один раз маленького чёрненького жучка с крестом на спине, прятавшегося от жары под камнем – “Каракурт”, чёрная смерть. Ну, и ещё змеи! Как без них в этих местах?! Помню, как под колёса нашей грузовой автомашины попала “королевская” кобра! Когда же туда попадали несчастные черепахи, то звук разрывающегося панциря был подобен пистолетному выстрелу.
      Позже, в предгорьях Туркестанского хребта, я неоднократно в самых разнообразных и неожиданных местах сталкивался с небольшими по сравнению с другими, но очень юркими змеями. Мы называли их “стрелками”.
      А вараны! Эти песчаные “крокодилы”, как их называют! Если бы я сам не видел их своими глазами, то никогда не поверил, что такое “чудище” может существовать в природе, причём в наши дни! И передвигаются на своих коротких ногах довольно быстро!


      А однажды возвращался я поздним вечером с танцулек к себе на базу в Джизакскую экспедицию. Решил срезать дорогу через большой холм, который был на моём пути.
      Не успел я подняться метров на десять вверх, как увидел, что на меня с трёх разных сторон несутся здоровенные волкодавы. Ещё какие-то считанные секунды и они разорвут меня в клочья.
      Но тут во мне, очевидно, сработал инстинкт самосохранения, если можно так выразиться. Я остановился. Псы как будто замедлили бег, и тут их окликнул хозяин.
      Прошло всего на всего где-то 60 с лишним лет, а там было и три года роты охраны, а впечатление до сих пор живо.    Добавлен абзац в 2022 году.

      Помню в Уч-Кулаче и двенадцатое апреля. Направляясь в “камералку”, пересекал “площадь” в Уч-Кулаче. Я в тенниске - солнце жарит немилосердно, в тени температура могла доходить до сорока пяти градусов, воздух в таких случаях, казалось, звенит от жары! По громкоговорителю на площади слышу новость: “Человек в космосе”. Потом в кинохронике увидел, как Гагарин в шинели, шагает по ковровой дорожке...

      Так я проработал в Уч-Кулаче месяца два – три. В один из “отгулов”, будучи на базе экспедиции в Джизаке, меня вызвал главный инженер и говорит:

- Хватит сачковать, давай начинай  работать!

      Спрашиваю: “А я что делаю!?”
      - Начинай работать самостоятельно!

      Опять спрашиваю уже насчёт аппаратуры, оборудования, рабочих. Ответ лаконичный: “Аппаратура и оборудование на складе, по поводу рабочих обращаться к начальнику отдела кадров”.
      
      Составил список необходимой аппаратуры, оборудования, и всё это заказал на складе.

      По поводу рабочих начальник отдела кадров, татарин, сказал:
 - Рабочие будут! Завтра утром!

      Прихожу на работу “завтра утром”, к девяти часам - ни “моего” татарина, ни рабочих. Тут, к воротам экспедиции подъезжает открытая грузовая машина, и из кабины выходит начальник отдела кадров. Открывает борта машины, и оттуда буквально вываливаются человек десять полу трезвых “алкашей” с характерными следами на лицах от многочисленных незапланированных “прикосновений” к асфальту или от побоев. Это мне привезли будущих рабочих!
      Оказывается, практика набора рабочих в экспедиции была удивительно проста. Когда подходил “нужный момент”, как в моём случае, кадровик брал грузовую машину, ехал на вокзал, подбирал всех “алкашей”, у кого был хоть какой-нибудь документ, чтобы потом можно было оформить на работу, “забрасывал” их в машину и вёз в экспедицию.

      Обычно это были недавние “Зэки”, злостные алиментщики, неудачники по жизни и так далее. То есть, как говорят, БИЧи и БОМЖи. БИЧ - Бывший Интеллигентный Человек и БОМЖи - люди Без Определённого Места Жительства. Но это могло пройти только с таким неопытным и “зелёным” техником, как я. У более бывалых операторов всегда был свой костяк из нескольких опытных, проверенных в деле рабочих.
      И вот я в новом качестве - оператора вертикальных электрических зондирований отбываю в район работ “Туркестанской” партии. Так она названа из-за отрогов Туркестанского хребта, где находится запроектированная площадь работ.
      Геологическая задача: по результатам моих будущих наблюдений и другим материалам: “отбить” кровлю палеозойского фундамента. Ни много, ни мало! ...
      Едем на двух грузовых автомашинах: на одной - рабочие, повар со своими вещами; на другой – аппаратура, оборудование, палатки, так как на будущем рабочем месте никаких бараков нет.
      Кроме рабочих, со мной в качестве техника-вычислителя едет не кто-нибудь, а Иван Иосифович. Наш не по возрасту мудрый (двадцать семь лет), главинж прекрасно понимал, что сразу и самостоятельно я не потяну такое дело.
      Иван Иосифович - бывший военный лётчик-истребитель, бывший заключённый “ГУЛАГа”, шахматист, и, наконец, бывший главный инженер Киргизского геофизического треста. Следы этой всей бывшей жизни видны были по его абсолютно седой голове, страшной ране на животе и, к сожалению, пристрастию к “зелёному змию”.
      Именно, из-за этого он и оказался в Джизакской геофизической экспедиции в качестве рядового инженера-геофизика. Как уже можно понять – личность незаурядная. Так, будучи в изрядном подпитии, он умудрялся выигрывать первенство района по шахматам, где участвовали достаточно сильные игроки.
      Одним из них был мой товарищ Игорь, бывший студент предпоследнего курса горного факультета ЛГУ. Почему бывший? Его выгнали за драку со своим сокурсником албанцем. По словам Игоря, он “всего лишь” ударил того стулом за чрезмерную наглость.
      Уже зная немного флегматичный характер Игоря, я понимал, как надо было его “достать”, чтобы он отреагировал таким образом. Но, поскольку это было ещё до официального разоблачения культа личности Сталина, и с албанцами мы ещё дружили, то выгнали из университета Игоря, а не албанца.
      Так вот однажды играл я с ним в шахматы, а он одновременно читал книгу. Я напрягаюсь, думаю усиленно и с каждым ходом всё больше, а он делает очередной ход и опять продолжает читать... Проиграл я!
      Спрашиваю: “У тебя, наверное, разряд?” Он невозмутимо так: “Не просто разряд, я был чемпионом Кемеровской области”... Я ему в ответ: “Знал бы, то даже не садился с тобой”... Потом этот бывший чемпион мог среди бела дня облегчиться после пива под стенкой дворца районного дома культуры.
      
      Спрашиваю его: “Игорь, как же ты можешь так!?” “Да после того, как мы, студенты, с Александрийским столпом, который Пушкин воспел, то же самое проделывали, я теперь всё могу!”...

      Но вернёмся к Ивану Иосифовичу. Конечно, незаурядность его проявлялась не только в выигрышах в пьяном виде первенства района по шахматам, вернее, далеко не в этом. Помимо всех прочих своих бывших должностей и званий, он был просто широко эрудированным и образованным человеком. Общение с ним в трезвые промежутки его “бытия” очень меня обогащало.
 В соседнем с нами лагере геологов из Самарканда был человек схожей с Иваном Иосифовичем судьбы. В сталинские времена, сразу после войны, был он горным мастером, беспартийным. На шахте, где он работал, произошла авария. Кого-то надо было посадить, и он был самой подходящей кандидатурой. Виноват, не виноват, сиди!
       В хрущёвские времена его освободили. Но человек был сломлен: ни дома, ни семьи! Утешение находил только в водке. Допивался до белой горячки. В один из её приступов пытался покончить с собой: разогнался и головой об рельсы, на которых держался столб линии электропередачи. Но, к счастью промахнулся, координация то нарушена! Сильно ободрался о большой камень, задетый им при падении.
      Вот с Иваном Иосифовичем я и начал свою самостоятельную работу. Позже к нашему лагерю присоединились ещё две небольшие бригады по четыре человека каждая.
      Одна - топографов, другая - тоже электроразведки, которую возглавлял мой сокурсник, по возрасту на год старше меня, а по хитрости, то и на все десять... Был он сыном бывшего репрессированного комкора, который в гражданскую воевал вместе со Щорсом. Уже успел жениться, жена его в настоящее время оканчивала наш техникум. Производственная задача у него была проще - электропрофилирование.
 
      Иван Иосифович хозяйством не занимался, другие два бригадира тоже этого не хотели, а поскольку основной объём работ лежал на мне, то всем этим в мои девятнадцать лет в особых полевых условиях пришлось заняться самому. Так вот, после тяжелой полевой работы, когда все уже отдыхали, мне и приходилось заниматься хозяйством. В лагере набиралось до тридцати человек, их надо было кормить и обеспечивать всем необходимым для работы...

      Возвращаясь во второй половине дня после тяжёлой работы с профиля, мы обычно видели уже “кайфующую” бригаду моего сокурсника где-нибудь в тени под раскидистым деревом. Я всё время спрашивал его: “Толик, как ты умудряешься так быстро выполнять норму?”. “Уметь надо!” – многозначительно отвечал он мне.

      Через несколько лет, уже после армии, в Ташкенте, в геофизическом тресте я встретил одного геолога, начальника партии, которого очень уважал. Он ко мне с претензией: “Это ты там работал, делал профилирование?”. Говорю: “Нет!” Я понял, что это работа Анатолия. Понял и секрет его “умения”: измерения велись через профиль и через точку на самом профиле. На пропущенных местах писались средние цифры, и фактически только двадцать пять процентов измерений были истинными. Естественно, что такая работа не стоила и выеденного яйца...

      В этом плане показательна также работа нашего топографа, находившегося с нами в лагере. Начальство обязало меня и Анатолия отработать два магистральных профиля, разбитых им на нашей площади перед этим недавно. Самого топографа с бригадой в этот момент в лагере не было. Буквально за день до этого он уехал домой, к жене - её забрали в роддом. Поэтому на профиль мы выехали без него.
      По карте мы нашли первую точку первого профиля. Отработали её. Через пятьсот метров должна была находиться вторая точка того же профиля. Проехав эти пятьсот метров, точки мы не нашли, вернее не нашли её обозначения на местности – она должна была быть обозначена металлическим репером и окопана, с обозначением номера профиля и номера точки.
      Разошлись в разные стороны по всему полю: никаких следов. Решили с Анатолием переехать на другой профиль, который был разбит на карте параллельно первому, через два километра. Но там и вовсе не было никаких следов профиля, сколько мы их ни искали. Промаявшись так почти полдня, решили вернуться в лагерь.
      Позже выяснилось, что, сделав практически только одну точку, всё остальное наш горе-топограф, “не мудрствуя лукаво”, просто нарисовал на карте и поэтому их можно было бы разыскивать на местности “до скончания века”. Руководство экспедиции высчитало потом у него из зарплаты стоимость разбивки этих двух профилей, за что он и его бригада уже успели получить деньги, а также за вынужденный однодневный простой наших двух электоразведочных бригад. Судя по всему, “влетело” ему это в хорошую копеечку...
      Однажды, когда по горной дороге на открытой машине мы возвращались в лагерь, то нагнали группу пеших кочевников. Машина замедлила ход, и люди, уступая нам дорогу, остановились, повернувшись к нам лицом. Впереди группы стояло три девушки, не достигших, наверное, ещё восемнадцати лет. Они были смуглые, а лица красоты необычайной! “Кто это?” Спросил я изумлённо у Ивана Иосифовича. “Цыгане, люли!”, ответил он. Наверное, гурии, если и существуют, то должны быть только такие! ...
      Как-то к концу месяца, к вечеру в лагерь “заявился” начальник партии, дал мне бланки рабочих нарядов и сказал, что утром они должны быть заполнены. Я в этом деле ни “сном, ни духом!”. Решил: “Утро вечера мудренее!”, и лёг спать. 

      Утром, где по наитию, где просто наугад – заполнил их. Были мы на сдельщине и получили потом очень неплохо! ...
    
      Впоследствии хорошо зарабатывать нам в немалой степени помогал наш шофёр Кирьянов - тертый, бывалый “водила”. На своей машине с нашей аппаратурой и оборудованием лез буквально к “чёрту на рога!” - помогал растягивать с помощью машины линию (а это доходило иногда до трёх километров в каждую сторону), экономя тем самым нам время и силы...
      Категория местности была третьей и четвёртой, а там всё нужно было делать вручную, соответствующие были и расценки. Правда, он настойчиво “посоветовал” в обмен за такую “любезность” записывать ему в наряды сверхурочные и двадцать пять процентов от ставки рабочего, что было очень неплохим дополнением к его основной зарплате. Как-то мы “штурмовали” очень протяжённую площадку, находившуюся под довольно крутым углом к горизонту.
      Мощная машина явно не тянула и часто глохла, останавливаясь на пути - Кирьяныч её заводил заново, и мы рывками продвигались вперёд. Дверь его кабины была приоткрыта. Когда мы, наконец, добрались до цели, я его спросил: “Кирьяныч, а если бы машина пошла назад?” “Так я бы выпрыгнул” - ответил он... Дверка кабины с моей стороны была закрыта, я стеснялся, видите ли, её открыть... После этого в подобных случаях я делал это незамедлительно! Пока я с ним разговаривал, подтянулись и все рабочие, которые, оказывается, из кузова уже давно повыпрыгивали...
      Однажды, когда мы с Кирьянычем возвращались в Джизак, умудрились заблудиться. Выехали во второй половине дня, когда было ещё совсем светло. Но у него была острая потребность навестить каждый магазин, который находился где-либо поблизости, пусть хоть для этого нужно было бы сделать крюк несколько километров...
      Он знал всех продавщиц, а они знали его... К одной даже завернул домой, когда той не оказалось на месте. В итоге на основную дорогу мы выехали, когда основательно стемнело, и всё небо было усеяно звёздами. Но основная дорога, на которую мы выехали, была явно не наша. В темноте мы несколько раз по бездорожью меняли направление, застревая в разных колдобинах, пока, наконец, то ли по звёздам, то ли в результате везения, попали на нужный нам путь...
     В подпитии Кирьяныч на своей машине вместе с пассажирами на борту, то есть с нами, мог устроить автогонки на горной дороге напару с другим отчаянным водилой, других, по-моему, в нашей экспедиции и не было... Как машины не срывались с обрыва, для меня до сих пор загадка... Как-то я спросил его напарника, не боится ли он?
- Э, ничего ты не понимаешь!
 Я, действительно, ничего не понимал, да и сейчас не очень понимаю! Может, пресловутый сейчас адреналин им был нужен, но трезвыми, они таких гонок не устраивали...
       Конечно, такую нагрузку никакая машина больше месяца не выдерживала, и в каждый отгул её обязательно ставили на ремонт...
 
       Когда немного накопилось отработанного материала, Иван Иосифович перестал ездить со мной на профиль и занялся его обработкой и интерпретацией, по ходу дела попивая свой любимый портвейн, зачастую до бесчувствия...
      
       Так, однажды, возвращаясь в лагерь по той же горной дороге, на которой мы однажды встретили цыган, увидели лежащего прямо у дороги пьяного Ивана Иосифовича. Из одного кармана его брюк торчали грязные носки, из другого бутылка “портвагена”, взятая, очевидно, про запас. Я сидел в кабине грузовика. Остановил машину. Рабочие предлагали “бросить” его в кузов. Но я поднял его и помог сесть на своё место в кабину, а сам полез в кузов к рабочим.
      Жил я, а вернее, обитал в отдельной двухместной палатке вместе с Толиком. Была она какого-то желтоватого цвета, выгоревшая от солнца. Такого же цвета были и фаланги, похожие на больших пауков, которых мы, просыпаясь, обнаруживали каждое утро по всем углам.
      Говорили, что они очень опасны весной, в мае, и хоть май уже прошёл, от этого видеть их у себя гостями приятнее не становилось! ...
      Как-то поздним вечером, когда Ивана Иосифовича в лагере не было, к нам в палатку врывается возбуждённый Шакир, один из наших водителей:
- Я его “трахнул!”
- Кого, его?
- Повара!
- Так чего же ты хочешь?
- Чтобы его наказали!
- Но ты же сам это сделал!? - спрашиваю я.
- Он подставился, я и сделал,
 Мужик я, или нет, жена то далеко!

       Он потащил нас с Толиком в большую палатку, где находился повар вместе со своим большим хозяйством. Там уже собрались все рабочие, поднятые, наверное, по тревоге всё тем же Шакиром. Повар – украинец, молодой, симпатичный широкоплечий мужчина, лет тридцати пяти. Был он женат, двое детей – семья в Джизаке. До этого сидел в тюрьме, и там его, наверное, к этому и приохотили... А я всё не понимал, почему он не устроится на работу в городе? ...

       Тут слышим, снаружи взревел мотор грузовика и затих где-то вдалеке. Пока все шумели, выясняли отношения, минут через тридцать возвращается машина, и в палатку заходит второй водитель с шестью бутылками водки. Выкуп повара за беспокойство всем присутствующим... Уже ночь, ближайший населённый пункт километров за пятнадцать, а водку нашли...

       Я водку пить не стал и ушёл к себе в палатку. Толик же остался, его, в отличие от меня, ничем не удивишь... Шёл только 1961 год, и нигде о подобном в Советском Союзе не писали, как будто такого явления вовсе не существовало, да и наркомании в том числе... Собственно, чего здесь удивляться, ведь позже, в восьмидесятых, мы узнали, что в Союзе то и секса, оказывается, как такового не было! И откуда только дети брались? Ведь суррогатных матерей и всяческих пробирок тогда и в помине не было...
      Бывая в Джизаке во время отгулов, мне часто приходилось вечерами наблюдать, как прямо на автостраде Ташкент – Самарканд, которая проходила мимо нашего посёлка, где располагалась экспедиция, лежали молодые ребята. Когда приближались курсирующие автобусы, они медленно вставали, “уступали” им дорогу, затем опять возвращались и снова ложились на тёплый асфальт. Я спросил кого-то, что это значит? “Да, анашой обкуриваются!”, ответили мне.
      В один из таких приездов в отгул я собирался попасть в Ташкент. Зайдя в свою комнату и выдвинув чемодан из под кровати, я обнаружил в нём на дне только свой диплом об окончании техникума и несколько киевских фотографий. Остальное всё исчезло, испарилось...

      Исчез весь мой “парадный прикид”, который мама заклинала не брать с собой, исчезло всё то, что я так усердно, как и все мои друзья, после производственной практики приобретали во всех лучших магазинах Киева, шили в самых лучших ателье. Ещё бы, все мы были тогда на какое-то время “Ротшильды”, пока заработанные не самым лёгким трудом и не в самых лучших условиях деньги не иссякали. Зато дипломников в техникуме всегда отличали по внешнему, без преувеличения, щегольскому виду...
   
      И вот, ничего этого нет! До сих пор помню, как, сбросив свою полевую робу, сидел я на полу около своего пустого чемодана в полной прострации (слова этого я тогда ещё не знал, но моё физическое и моральное состояние полностью этому понятию соответствовало), никак “не врубаясь”, что же всё-таки произошло. Только в шкафу остались мои уже изрядно поношенные вещи: чёрные брюки, чёрная рубашка и чёрные туфли.
 Разыскал комендантшу, очень доброжелательную молодую казашку. Она мне и говорит, что это, наверное, Володька Иконников, двадцати четырёх лет, мой, уже бывший сосед по комнате, унёс с собой. Бывший ленинградец, как он говорил и по совместительству бывший “зэк”, он часто с упоением рассказывал о Ленинграде, говорил, что, как только немного заработает, уедет туда снова.
      Но при расчёте он получил мало и, очевидно, решил пополнить свою кассу продажей моих вещей. Вещи он вынес через окно, чтобы его не “усекли”. Для этого выставил оконную раму, сноровка всё-таки была...
      Конечно, обо всём этом можно было бы и не рассказывать, почти каждый хоть раз в жизни проходит через это. Но мне посоветовали обратиться в милицию: состав преступления, как говорится, налицо, кто совершил, известно - вперёд!
      На приём попал к какому-то капитану. Он сказал, чтобы я написал заявление. При мне положил его в ящик своего стола, как потом стало ясно в долгий, и сказал, что могу идти, что я и сделал, так как больше ничего не оставалось... Вышел во двор и в раздумье присел на скамейку.
       Рядом, на другой скамейке, сидел сержант милиции. Тут, в довольно просторный двор с улицы заезжает большой грузовик с двойными скатами, но одного ската сзади не хватает: то есть явное нарушение правил, за что, наверно, и задержали. Не прошло и минуты, как грузовик развернулся, и выехал на трассу, только мы его и видели. А к нам, вернее к милиционеру, который сидел рядом, бежит другой сержант, радостно, не скрываясь, размахивая “трёшкой”...
      И тогда до меня окончательно “дошло”, что никто и никогда моим делом заниматься не будет, поднялся со скамейки и ушёл. Больше я там не появлялся, естественно, никто меня туда ни разу и не вызвал... Когда подошло время “Великих хлопковых дел” и во всех других подобных случаях, я всегда вспоминал этот очень характерный момент...

      Но в Ташкент я всё-таки тогда поехал. Зарезервировал место в небольшой гостинице, а обедать пошёл в центральный ресторан гостиницы Ташкент. Обгоревший, обросший, в своём оставшемся чёрном наряде, явно не по погоде, а тем более, климатическому поясу - “бежал бродяга с Сахалина”, а вернее из Джизакской степи. Швейцар меня не пустил...

      В срочном порядке отправился в парикмахерскую, затем зашёл в ЦУМ, купил белую модную рубашку, какие-то тоже модные остроносые импортные туфли, брюки. Вернулся в свою гостиницу, помылся, переоделся и “двинул” в тот же ресторан.
Прошёл мимо того же швейцара, не обратившего на меня никакого внимания, как будто кого-то другого он часа три назад не пускал на вверенный ему объект...

      Так вот, поскольку Иван Иосифович был занят теперь другими делами, у меня появилась другая вычислительница – Ира. Коренная киевлянка, тоже моя сокурсница, как и Анатолий, со второго геофизического отделения, ориентированного на радиометрические поиски, то есть поиски урана.   

     Распределением на отделения после поступления в техникум занималась администрация, очевидно, по согласованию со спец частью. Евреев на втором отделении я не видел. Их вообще было не так много в нашем техникуме, раз-два и обчёлся... Оба: Ира и Анатолий, наверно, не горели особым желанием заниматься этими самыми радиометрическими поисками, поэтому, очевидно, и оказались на электроразведке.
     Внешностью Ира очень напоминала мне мою бывшую одноклассницу, в которую были влюблены все мальчишки нашего класса. Она во многом отличалась от всех остальных девчонок: характером, независимостью в суждениях и поступках. В становлении характера явно сыграл свою роль её отец – военный медик.
     Главным принципом его воспитания был личный пример и настоящая заинтересованность в делах своих детей. Он вместе с ними во дворе своего дома обтирался снегом, ходил на лыжах, играл в шахматы. Сам того, не подозревая, он для многих наших мальчишек стал в будущем невольным примером в отношениях с собственными детьми.
 Но, как известно, девочки физически развиваются быстрее ребят, к тому же была она высокого роста, поэтому и встречаться стала с парнем на год старше наших мальчишек, а после восьмого класса вообще уехала из нашего городка вместе со всей семьёй по новому месту назначения своего отца, в Новосибирск. Позже я узнал, что она поступила в университет на геофизику...

      Так вот, Ира внешне была очень похожа на мою одноклассницу, только та была в русском варианте, а Ира в украинском исполнении: обе высокие, стройные, светловолосые. К тому же Ира была уже в возрасте молодой женщины, и это чувствовалось во всём.
      Рядом с нашими палатками стояла ещё одна небольшая, где находились два сотрудника из Ташкентского Института Геологии: старший – кандидат наук, и его помощник - лаборант, молодой парень, мой и Иры ровесник. Парня звали Андрей, и фамилия у него была на русский лад, но сам он был армянин, обрусевший армянин, насколько это можно сказать про уроженца Ташкента...
      Высокий, стройный, плечистый, по-южному смуглый. Поскольку южане тоже, как известно, развиваются быстрее, то в этом плане они с Ирой были на равных, к тому же оба рослые, молодые, красивые! И неудивительно, что у них возникло взаимное влечение друг к другу.
      Это было очень романтично, в самом лучшем понимании этого слова: молодость, красота, вокруг горы - первозданная природа, сила ещё нерастраченных чувств и эмоций...

      Но почему-то нашему Ивану Иосифовичу это очень не понравилось: думаю, приревновал к собственной прошедшей молодости, которая была у него весьма бурной - он сам успел кое-что мне рассказать. Поэтому после отгула он настоял, чтобы мы разбили свой лагерь в другом месте, километрах в пяти от старого.
      Но Андрея это, конечно, не остановило: каждый вечер он после работы приходил к Ире пешком, ночевал у неё в палатке, а ранним утром опять пешком уходил в свой лагерь на работу.
      Так продолжалось всё лето, пока Ира не уволилась и не улетела в Киев, навсегда... Ещё через несколько месяцев, когда перед предполагаемым призывом в армию, я поехал в отпуск и был в Киеве, то побывал у неё дома. Жила она в самом центре города, в сталинской высотке, почти напротив Главпочтамта.
      Понял, что Андрей за это время уже тоже побывал в Киеве. Она показала мне его рисунки, кстати, очень неплохие. Я почувствовал, что её мать не одобрила их отношений, но расспрашивать было неудобно, неудобно было расспрашивать и Андрея, у которого я потом не раз бывал дома в Ташкенте...
      С появлением Иры у нас сменились многие рабочие – состав стал молодёжный. У меня появилось два студента из Самаркандского Государственного Университета, захотевшие летом немного подзаработать, у Толика – ребята из Ташкента, настоящие “архаровцы”. По вечерам начались “кострища” и песни около них.
 Запомнилось начало одной из них:

                - Убили  гады  Патриса  Лумумбу! ...

       Было это как раз после известных событий в Конго. Пелось это всё с “надрывом”, хотя этим “башибузукам” были до “одного места” и Лумумба и Конго и вся Африка, вместе взятые...

      Совершались также набеги и на сады, что могло плохо кончиться. Инициатором, по-моему, являлся Толик - было всё-таки в его натуре что-то авантюрное...
      В электроразведке, как и в других работах, связанных с электричеством, важна неразрывность цепи. При разносах до трёх километров в каждую сторону может быть всякое...

      Однажды, когда разнос в каждую сторону уже достигал двух километров, по прибору вижу, что с правой стороны нет контакта с электродами. Звоню по
полевому телефону рабочему на эту сторону, и говорю, что контакт отсутствует.   
      Он уверяет, что есть. Проверяю: отсутствует! Снова звоню: говорит, есть. Так продолжается несколько раз. Чувствую, что нужно проверить самому: то есть, “ноги в руки” и вперёд! А это значит по жаре (хоть это не Джизакская степь, но всё равно тепло, ну уж очень тепло), нужно пробежать по-быстрому два километра вдоль профиля, найти этот несчастный контакт и назад... Не знаю, за сколько времени, но добежал.
       Смотрю, мой рабочий, один из студентов, повернувшись “филейной” частью своего тела к электродам, лежит на траве, накручивает телефон и кричит, что всё в порядке, контакт есть! Но сам контакт, то есть штырёк, выпал из своего гнезда, где ему полагалось быть, и лежит рядом.
       Возвращаю его на место, прикручиваю чем-то для надёжности, грожу своему разгильдяю кулаком и скорее бегу назад взять отсчёт, пока опять чего-нибудь не случилось...

       В течение сезона подобное в разных вариациях происходило неоднократно, так что впоследствии это неожиданно положительным образом сказалось: через два года в армии при сдаче обязательного кросса я вдруг по времени уложился в норму спортивного разряда. Получил даже официальное удостоверение - единственный в моей жизни документ, свидетельствующий о моих спортивных “достижениях”, и значок.
       Удостоверение до сих пор хранится где-то в моих архивах, а значок буквально на следующий день украли любители знаков отличия, которых всегда хватает, особенно в Армии, а если своих недостаточно, то можно “одолжить” у соседа в бессрочное пользование! ...
       Этот же незадачливый студент как-то по неосторожности, когда закуривал, поджёг сухую траву. Огонь начал быстро распространяться и чуть не достиг скирды сена или пшеницы, сейчас трудно вспомнить. Дехкане во время потушили огонь, но некоторые с серпами уже бежали в нашу сторону...

       Случалось, что контакты пропадали и по другим причинам. Например, когда разносы уже достигали где-то двух и более километров, местные дехкане могли вырезать посредине несколько сот метров провода для своих хозяйственных нужд. И происходило это неоднократно. Проезжая мимо какого-нибудь кишлака, можно было, потом видеть, как на наших проводах уже сушится бельё...
       Так продолжалось до тех пор, пока мы через руководство экспедиции не предупредили местные власти об уголовной ответственности за эти действия.
       Однако нельзя сказать, что местные жители относились к нам плохо. Однажды нас даже пригласили на “свадьбу”. Почему в кавычках. Уж очень для меня эта свадьба была необычна. Проезжали мы по долине мимо какого-то маленького кишлака. Около одного из дворов нас останавливают и просят зайти в гости. Хозяин дома женит своего сына.
      В большом дворе на траве, под деревьями, постелен достархан, за ним на корточках сидят одни мужчины - все местные жители. Нас усаживают в качестве почётных гостей, и сам хозяин из большого блюда, которое стоит рядом с ним, “самолично” бросает нам через весь достархан куски поболее.
      Спрашиваю ребят: “А где же невеста, вообще женщины?” Они мне показывают на дом где-то далеко в глубине двора и говорят, что там. Нет, ещё не успел я стать восточным человеком! Затем была шурпа, конечно, наши повара и близко нам такой не готовили!
      После обязательного чая (никакой водки или вина и в помине не было) мы поблагодарили хозяина, пожелали сыну счастья и уехали на машине дальше, на свой рабочий участок.

       Последним помощником после Иры у меня был Амир ... Мы с ним сдружились. Иногда бывал у него дома. Его мать встречала меня всегда очень приветливо, изредка приговаривая, как это я здесь один! То же самое мне говорили Генкина мать в Чупе, мать Вадима в Киеве и мать Андрея в Ташкенте, когда я бывал у них дома. Но, по моему, это судьба многих провинциалов, получивших образование: назад, как говорится, пути нет! ...
      Мать Амира тоже высокая, статная, тихая и спокойная. По квартире передвигалась бесшумно, делая всё быстро и незаметно. Видно было, что характером Амир удался в мать.
      Много переделали мы с ним этих самых “ВЭЗов”. Когда нужно было, Амир помогал рабочим. В общем был самым настоящим помощником, моей правой рукой.
      Как я уже сказал, Амир был последним моим помощником в отряде. Подошло время призывной комиссии, как я и ожидал. Анатолий, бывая в Джизаке, чего-то мудрил: нашёл себе собутыльника, какого-то капитана из военкомата, стал усиленно пить кофе для повышения давления, и в итоге он был признан негодным к строевой службе...
      Ко мне же претензий не было... Я спросил в военкомате разрешения съездить домой, на работе взял отпуск без содержания, так как трудовой мне ещё не был положен, и “махнул” домой поездом через Москву. К самолётам я ещё не приучился, хотя материально в тот момент мог себе это позволить.
      Назад для полноты ощущений решил возвращаться южным путём: через Киев, Баку, пароходом через Каспий до Красноводска и дальше южным поездом, через Самарканд до Джизака. До Баку поезд шёл долго, почти двое суток. Там я переночевал в общежитии у своего попутчика, общительного и симпатичного парня (моего ровесника), тоже молодого специалиста. После окончания техникума, он участвовал в строительстве Бакинского метро. На вокзале в Баку его встречали весёлые симпатичные девчонки, подстать ему. Меня же пока они нигде не встречали...
      Один день я посвятил городу. Он мне очень понравился, чем-то, напоминая Ташкент, но в то же время сильно от него отличаясь. В первую очередь, конечно, морем, искусственными островами, грандиозной панорамой города. Помню, как меня поразил вид большого количества зеленых шевелящихся раков, выставленных на улице на продажу в громадном тазу. До этого я их видел только варёными и соответственно красными, и не в таком количестве...

      На пароходе плыть не захотелось, то ли на поезде устал, то ли морской качки испугался. Каспий пересёк на самолёте, вернее, самолётике. На самолёте летел первый раз в жизни. Во время перелёта, глядя на воды Каспия внизу, думал: “Упадём, и хоронить не надо!”...

      После приезда пошёл в военкомат узнавать, когда меня призовут на службу. Военком же мне заявил:

                “Нам геологи не нужны, нам шофера нужны!”...,


                Продолжение следует...