Поезд

Уже потрепанный временем, старый поезд мчался вперёд, разрезая своей массивной тушей воздух перед собой. Этот старик повидал на своем веку много чего: конфликты, перемирия, подъемы, спады. Созданный человеком, он с самого первого дня вез его, так ни разу и не остановившись. Бывали моменты, когда казалось, будто поезд уже сейчас сойдет с рельсов, но у него каждый раз получалось выстоять. Так и мчался он среди лесов и гор, долин и равнин. Когда старик ломался, его ловко чинили. И ни разу эта машина не останавливалась. Каждый час, каждый день, каждый год она все мчалась вперед, и с каждой минутой, все быстрее.

С одной стороны оконного стекла стояла ночная темнота, а с другой – безмятежно спали уставшие за день работники. Ночь, в основном, время отдыха. Большинство людей спокойно восстанавливали силы для новых начинаний, которые принесет грядущий день. Так, в одной из кают, лежал механик среднего класса Семён Серов. Он лежал уже пару часов, но так и не мог заснуть. Такое иногда случалось. Он завидовал себе маленькому, когда монотонное покачивание поезда могло его успокоить и даже усыпить. Сейчас, к своим двадцати, у него даже прилагая усилия не получалось почувствовать то самое монотонное покачивание, которое когда-то просто преследовало его. Теперь его просто нет. А в девстве оно было. Тогда вообще все было как-то краше. В детстве он верил, что когда-нибудь они доедут до того самого места, куда так яро гонит поезд. Многим сверстникам это было безразлично, но маленький Сёмка романтично верил, хотя если честно, то и сам толком не зная во что. Теперь ему стало плевать. Он знал следующее: они еще не приехали; и раз они не приехали, то поезд должен продолжать следовать своему пути. Никто не знал, куда приведет их любимый дом, но раз он куда-то едет, то должен и куда-то приехать. Как-то так их учили в детстве. Сидя в маленьких душных комнатках, они выслушивали лекции своих учителей, которые доходчиво объясняли, что скоро забота за поездом переляжет на их маленькие плечики. В один момент так и случилось. Конечно, они уже не были детьми, но и еще не были взрослыми людьми, которые бы смогли прекрасно заменить старенькое поколение. Как это именно случилось, Семён уже не помнил, но, как и предрекалось, он стал следить за состоянием старичка.

Работа его не была сложной. Здесь вообще никакая работа не была по-настоящему сложной. Она была такой, чтобы человека было максимально просто заменить. «Вдруг, если работник получит производственную травму, а заменять его некому? Тогда рухнет вся система. Поезд должен двигаться без остановок. Мы не можем себе позволить, чтобы венец творения предков, так просто рухнул,» — говорили им постоянно неисчислимые наставники. Вот Семён и выполнял свою непыльную работу уже много лет подряд. И его все совершенно устраивало. Но иногда, когда он своими глазами видел недочеты строения машины, когда он начинал понимать свое положение, дурные мысли сами лезли в черепную коробку. Думал он разные вещи: стоит ли это того; когда они приедут; зачем люди вообще едут и т.д. Но логичного умозаключения у этих размышлений никогда так и не появлялось. Обычно, подобное случалось в дни длительного отдыха, но сегодня все было иначе.

Приближаясь к полудню, день не сулил из себя ничего необычного. Семён сидел за панелью одного из многочисленных приборов. Его обычной задачей было следить, чтобы стрелочка не ушла в красную зону. Он даже не совсем осознавал, что она именно показывает, но явно что-то важное. А раз так, то и задача его, и статус, и вознаграждение были подобающими.

Неожиданно начал раздаваться частый глухой звук. Он бил так сильно, словно кто-то тяжелыми ударами пытался пробиться во внутрь вагона. Посидев пару секунд, все вскочили к ближайшему окну. Там, по другую сторону иллюминатора, на специальном мостике стоял обычный рабочий. Видимо, одна из железных пластин, которые служили обивкой поезда, начала отрываться, а его отправили все починить. В глазах его горел звериный ужас. Если можно было бы заглянуть ему прямо в самый зрачок, то можно было увидеть не взрослого работающего человека, а маленькую девочку, которая потеряла своих родителей и у которой мокрые глазки не верили в спасение, очень бы хотели, но все же не верили. От одного взгляда на него стало понятно, что задание он свое выполнить не смог. Пластина отрывалась с каждой секундой все сильнее, а он просто смотрел на нее и пытался сдержать голыми руками. Когда остался лишь один только шуруп, сдерживающий всю пластину, он снова кинул на всех людей быстрый взгляд. В нем не читалось ни одной мысли, только паника. Этот взгляд только умолял спасти его. Не важно каким способом или какой ценой. Этот человек не хотел умирать. Всё это рабочие прочитали за долю секунды, которые он успел бросить в них. Пластина оборвалась и грозной массой утащила беднягу назад. Из-за стекла, которое было слишком толстым, до рабочих донесся лишь слабый писк, вместо того истеричного и быстро удаляющегося вопля, который человек успел после себя оставить.  Вот он был, а вот его нет. Исчез с секундной скоростью, словно фокусник. Еще минуту постояв у окна и пялясь на то место, на котором он только-что стоял, все люди разошлись на свои места. Никто ничего не промолвил. Все решили побыть наедине с собой.

Лежа на своей койке, Семён просто смотрел в потолок и не мог заснуть. Он ни о чем конкретном не думал, просто из головы никак не мог уйти взгляд того парня. Он уже далеко не был ребенком и понимал, как может в жизни сложиться. Но понимать одно, а увидеть собственными глазами — разные вещи. Он ведь так же работал, отдыхал, наслаждался жизнью, точно так же зарабатывал и во что-то верил. Просто, что было бы, если бы на его месте был сам Семён? Его так же периодически заставляют выходить наружу. Раньше его это не беспокоило, но теперь страх засел в самой глубине тела. «А мне же завтра выходить к Сильнейшему!» – вспомнил он. Страх начал зловонно гнить в самых глубинах сознания. Семён представлял, как сильный ветер будет сбивать его с ног, а глупые насекомые, со скоростью будут больно разбиваться об его тело. Хватит! Мысленно он стукнул кулаком по столу, призывая себя собраться. Все это минутное помутнение. Маленькая глупость. Такое может случиться с кем угодно и где угодно. Это просто жизнь. В любом случае, тому парню уже все равно. А он просто должен взять себя в руки! Ведь это его работа. Он должен служить на благо поезда, иначе его легко заменят. А если его заменят, то обществу он уже больше будет без надобности. На поезде у каждого есть свое дело, а если его нет, то и места на этом поезде человеку нет.

В этих размышлениях Семён и не заметил, сколько прошло времени. Но осознание того, что если он сейчас же не заснет, то завтра по утру придется сильно страдать, заставило его повернуться набок и забыться. Помаленьку сон начал брать свое, и он крепко уснул.

Теплый и мягкий сон, как обычно, был вероломно прерван, дико завывающим гулом. Это был будильный сигнал машиниста. Хотя сигналом этот звук уже назвать было сложно. Возможно, когда-то это и было полноценным сигналом поезда, но спустя много лет он стал звучать, словно вопль погибающего жирного бегемота – всепоглощающий и пугающий бас, с чуть заметной звонкой ноткой (парадоксам в этом мире всегда рады). Это не был яростный боевой клич молодого и сильного поезда, это был механический вопль умирающего старика. Но тем не менее он все еще прекрасно справлялся со своей задачей.  Никогда этот звук не оставался не услышанным. Для каждого он был знаком: дневной смене он говорил, что пора просыпаться и бежать исполнять свои обязанности, а вечерней – разрешал закончить свою длинную ночь.

Семёну этот звук разбил, заполненный до краев редкими рыбками, стеклянный аквариум, обитавший прямо в голове. Пересилив себя, он открыл глаза. В зрачки сразу ударились первые лучи света. От этого стало еще больнее. «Вот сейчас бы сдохнуть!» — яростно подумал он, вспоминая вчерашние «вечерние думы».  А тем временем, вокруг него вырос громкий гул и суматоха. Семён был человеком среднего звена и никак даже близко не стоял с привилегированными членами общества. Из-за этого прискорбного недоразумения он, как и все остальные, жил в общем спальном вагоне. Хотя они и отделялись по четыре койки стенками друг от друга, но это все равно был обычный общий вагон. И сильнее всего это чувствовалось именно утром, когда все одновременно вскакивали со своих спальных мест и превращались в скоростной водоворот, состоявший из ног, рук и пухлых животов. А поскольку ванная комната была только одна, все старались как можно быстрее ее занять. В вагоне жили двадцать пять человек и каждому давалось четко по две минуты в ванной комнате максимум. Вся эта очередь занимала чуть меньше часа, что на самом деле было непозволительной роскошью. Из-за этого людям, находившимся не в самом начале, приходилось сразу стоя завтракать. С первого взгляда, можно подумать, что не очень удобная система, но другой не было и люди не жаловались. Ну а на что жаловаться, живем ведь как-то!

Семён ленивым движением свалился со своей койки, чтобы лишний раз убедиться, что сегодня он будет занимать самое последнее место в нервной человеческой колбаске. Но в этом был небольшой плюс, это означало, что его место никто не займет. А значит, он может спокойно взять свой завтрак и собраться, а когда очередь рассосется, быстренько умыться и со всех ног бежать на работу. Он даже почти себя простил за вчерашнюю вечернюю слабость. Еще раз кинув взгляд на толпу, Семён увидел, что все люди заняты своим делом и никаких неожиданностей случиться не должно.

Он вернулся к своему спальному месту. В багровой металлической тумбочке складировались все нужные для жизни вещи. Она была небольшого размера. Делалось это для того, чтобы сэкономить спальное пространство, но по большей части, для того чтобы у жителей было меньше личных вещей и, в следствии этого, интересов. Когда Семён открыл свою тумбочку, на него повалился различный мусор, который он так и не решался выкинуть. Старые фотографии, порванные теоретические учебники по механике, заляпанные карты, пару пустых бутылок дорогого алкоголя, которые служили достопримечательностью в его завалах – свое это неуправляемой мусорной кучей рухнуло ему на колени. Небрежно засунув все вещи обратно, он ухватил банку консервированных бобов «Unbad».

Сев на свою койку, он открыл банку. Можно было бы разогреть консервы, но ради этого пришлось бы идти в соседний вагон. В следствии этой маленькой детали, все предпочитали наслаждаться холодным завтраком. Эта пища вкусом сильно напоминала картон. Но это неважно, ведь слоган пищевого ответвления главной мировой монополии, которая производила абсолютно все, «Unbad»: «Насыщение прежде всего!». И свою работу эти завтраки делают. Пока Семён ел, его взгляд тупо наслаждался видом черной пластины, за которой хитроумно пряталось окно. Люди давным-давно залепили все свои окна везде, кроме специализированных вагонах, предназначенных, например, для выращивания растений и далее в том духе. От солнечных лучей шёл сильный свет, а этот дискомфорт никому не нравился. Люди уже много поколений назад привыкли к полутемному освещению, а слишком яркое солнце и белые звезды только спать всем мешали. Только когда становилось слишком жарко, люди снимали пластину, для того чтобы слабо открыть форточку и сразу же закрыть окно вновь. Ходили слухи, что величайшие умы бьются над решением этой неудобной детали. В дивном мире все зиждилось исключительно на человеческом интеллекте!

Когда бобов на дне уже почти не осталось, Семён возвратился из транса обратно на Землю. Посмотрев на очередь, он обнаружил, что людей в вагоне уже почти не было. «Если сейчас опоздаю, то легче будет просто ложиться помирать,» — лезли в голову напряженные мысли. Нужно было срочно собираться и он быстрыми скачками побежал в раздевалку. Раздевалка представляла из себя пустую стену через три пролета от спального места самого Семёна, вдоль которой была подвешена толстая веревка. На этой веревке висели рабочие комбинезоны. Крепилась она с одной стороны на непонятного происхождения крюк, а с другой, на старинный и до мозга костей заржавевший аварийный рычаг. Когда-то он был нужен для экстренной остановки поезда, но из-за запрета кому-либо останавливать ход машины, пришел в негодность. Немного повозившись, Семён нацепил на себя рабочую форму. Комбинезону было уже много лет и так же много хозяев, за это время на нем скопилось достаточное количество различных видов масел и других неизвестных ему лично веществ. Этот факт заставлял комбинезон походить скорее на деревянную доску, чем на пригодную хоть для чего-нибудь одежду. Он сильно сдавливал движения и приносил достаточно дискомфорта, но, как говорили учителя, у дедов с отцами было еще хуже.

Одним движением ополоснув лицо, он бросил быстрый взгляд на немного разбитое, запятнанное грязными отпечатками жирных пальцев, старое зеркало. Из отражения на него смотрел совсем еще юный, но уже с ярко выделяющимися формами лица, парень. Редкие брови дугообразными линиями возвышались прямо над немного неровно посаженными глазами, которые разрезал неровно сломанный в разных суматохах, мужской нос. Тем не менее главным украшением лица являлась редкая, но сильно кудрявая коричневая борода. Она служила главной гордостью на лице, потому что именно она была призвана для того, чтобы добавить пару лишних лет и, в следствии, солидности ее носителю.

Семён побежал через вагоны на работу. Обычно в узких переходах между вагонами всегда образовывалось столпотворение, но основная толпа людей уже разошлась по своим местам, поэтому движение его было почти безостановочным. Когда он добежал до своей панели, то к большому разочарованию заметил, что его уже ожидают.

Скрестив руки на груди и явно пытаясь показать свое напряжение, стоял жилистый мужчина средних лет. Старшим по вахте сегодня оказался Федорыч. Мужик он был неплохой, но совершенно не терпел нарушения дисциплины и субординации.

— Серов, какого черта? – от напряжения брови его съехались в сплошную линию.

— Да… Там… очередь здоровая, да и в толпе было не пробиться, — положение достигало критической точки. Было видно, что Федорыч злится все сильнее от каждого сказанного слова.

— Ты идиот, Серов?! – лицо его покраснело, а на лбу проступилась еле видная пульсирующая вена.

Он достал из-за спины рабочую ведомость.

— Ты сегодня к Сильнейшему выходишь, — его палец бил по ячейке в ведомости, на которой грубо напечатанными буквами красовалась фамилия Серов.

— Я знаю. Я еще успеваю! Федорыч, не говори, пожалуйста, никому.

— Еще б ты не успевал. Деваться-то ему некуда. Прикрываю тебя только потому, что ты ответственный работник. Бегом помчался, — ведомость улетела в карман, а опасность миновала. В этот раз все обошлось. – Тебя уже у выхода ожидают.

В этот раз ему повезло, но язвенный остаток на душе все равно остался. Можно сказать, что он всех сильно подводит. От этого наступило небольшое разочарование в своей значимости.

Теперь его путь лежал в следующий вагон. По всем правилам, он должен лично явиться в специализированный вагон, чтобы забрать очередную порцию, но Федорыч сказал, что его уже ожидают у входа. Так и оказалось, в следующем вагоне уже сидел человек в белоснежной форме. Это был обычный мелкий служащий пищевой инфраструктуры, но взгляд у него был необычайно важный.

— Наконец-то, — оскорбленно промямлил белый человек. – У нас своя работа есть, чтобы за вас еще вашу выполнять.

Он достал большой и закрытый металлический поднос, закрученный слабыми шурупами по углам.

— Не тебе сейчас туда выходить, – от вида этого напыщенного поваренка Семёна так же настигло раздражение.

— А может я и не против бы, вот только выход только вам разрешен.

Этот человек сунул поднос в руки Семёну и поспешно убежал. Все это время в углу сидел полный, одетый в черный костюм, сторож. Он широко улыбался, так как его явно позабавила эта потасовка.

— День добрый! – слишком грубым баритоном поприветствовал он.

— Приветствую, — настрой Семёна был полностью уничтожен.

— Да вы не переживайте так. Все сейчас напряжены. Состояние поезда все ухудшатся и работы только прибавляется.

— Я смотрю, вас это совсем не тревожит.

— Да как же не тревожит? Еще как тревожит. Я же не слепой. Вижу, что машинист постоянно скорость увеличивает и увеличивает, так скоро перегорим все, – при этих словах Семёна немного передернуло, но он сдержался от язвительных шуток. Дело в том, что многие глупцы все еще верили в существование машиниста. Разумеется, Семён, как профессионал, который общался с людьми, бывавшими в первом вагоне, понимал, что все движении поезда полностью автоматизировано. Со стороны первоначальных конструкторов было бы невероятной глупостью доверять движение всей машины одному только человеку. Отнюдь, они поступили очень умно и доверили всё существование старичка точной техники. Первый вагон был полностью автоматизирован, там нет ни малейшего местечка для человека. Наконец-то многие стали это понимать, – хорошо, что Семён жил в поколении рациональных личностей, сильно сомневающихся в старых сказках – но некоторые личности все еще слепо верили в существование машиниста. В глаза им, конечно, уже перестали что-либо говорить, – в следствии совершенной и непроглядной тупости этих личностей – но в своих компаниях все еще смеялись над ними до упаду. – У меня просто работа не пыльная. Здесь мне повезло. Сижу и дверь эту охраняю. А какой идиот полезет в нее не санкционированно? Если жизнь надоела, то есть и попроще способы.

— Тем не менее, от этого ваша задаче не теряет важности, – Семён всегда старался быть учтивым и не любил, когда людей обижают при их присутствии.

— Возможно. Ладно, хватит любезничать, вас там уже заждались.

— Да, я это уже сегодня слышал.

Не совсем осознав, что Семён этим хотел сказать, он вальяжно пошагал в к двери. Она представляла из себя массивную чугунную конструкцию со здоровенным винтом. Было видно, что охранник напрягает каждую мышцу, поворачивая этот винт. «Какой смысл вообще в охране этой двери, если даже такая здоровая горилла с трудом ее открывает?» — проскочил риторический вопрос в голове у Семёна. С тяжелым скрежетом дверь отворилась, запустив в вагон целый ураган.

— Удачи вам, — пытаясь перекричать вихри, пожелал охранник.

Семён решил ничего не отвечать, а сконцентрировать все возможные силы на преодоление стихии. Хватаясь за каждый возможный выступ, он мелкими шажками полностью покинул вагон поезда. Как только он вышел, дверь сразу же захлопнулась за спиной. Как только появилась возможность, он оперся о стенку поезда, чтобы на секунду перевести дух. Приходилось очень сильно щуриться от того, что глаза никак не хотели привыкать к слишком ярким лучам света. Интересно, что не было даже намека на вчерашний страх. Просто это нужно было делать, и Семён делал.

Дальше следовало подняться на саму крышу поезда. Для этого пути было оборудовано специальная ступенчатая дорожка с металлическими поручнями. За пределами стен было особенно сильно ощущение, что скорость поезда возросла. Прошлый раз он выходил ровно месяц назад, но было легко понять, что устоять уже сложнее. Маленькими шажками Семён поднялся по ступенькам на самый верх. Дальше поручни не заканчивались, а вели к центру крыши вагона, создавая своеобразную дорожку. Там, в самом центре, широко раскинув ноги в разные стороны, сидел дряхлый старик. Напряженные руки он держал между ног, а полусонный взгляд был устремлен по направлению поезда. Это был Сильнейший. По длинной седой бороде можно было предположить, что он уже очень старый, но точные года не знал никто. Многие считали, что он был всегда – сколько лет поезду, столько и ему. А многие, те, кому нет доступа за пределы поезда, считали, что Сильнейший просто героическая выдумка, призванная дабы поднимать настрой людей. Но даже механики, периодически видевшие его в глаза, не могли точно сказать, что же он за человек. А все от того, что задача его была непосильно трудна в сравнении с любой другой профессией на поезде. По легенде, много лет назад в конструкции поезда был обнаружен сильный дефект, который ставил под угрозу все движение. Кто-то должен был взять на себя неподъемную ношу: на крыше этого самого вагона находился какой-то очень важный, но по ошибке неправильно прикрепленный винт, который держал на себе всю конструкцию поезда. Доброволец должен был залезть на крышу, чтобы постоянно удерживать его в требуемом положении, а остальная команда обязалась бы предоставлять все необходимое этому человеку. Вызвался еще молодой и неопытный механик. С тех пор – кстати, так и неизвестно с которых, – он непрерывно сидел на крыше и удерживал крепления пластины. Как его звать никто не знал, но все условно называли Сильнейшим.

Он постоянно то просыпался, чтобы напряженно поглядеть на состояние своей работы, то небрежно задрёмывал. Так как полноценно спать он не мог, этот процесс никогда не прекращался.

 Семён медленно подошел, чтобы показать свое присутствие. Сильнейший спокойно повернул на него безразличный взгляд.

— Что-то сегодня запаздываете, — голос его был слишком хриплым и очень слабым. Если бы его сейчас видел врач, то сразу же выписал постельный режим, а близким сказал, чтобы те готовились к худшим вариантам.

— Простите, — только и смог промолвить Семён, чувствуя свою виновность в этой проблеме. – Технические неприятности.

Сильнейший слабо ухмыльнулся и взглядом напомнил гостю, зачем тот пришел. Семён поставил поднос в специальную выемку и небольшим ключом открутил винтики, сдерживающие крышку подноса. Питание у Сильнейшего было не самым лучшим на поезде, но гораздо лучше многих и многих. Ему хотя бы готовили настоящую горячую еду, а не просто грели полуфабрикаты. Присев, в так же сооруженное для этого место, Семён уважительно ждал пока Сильнейший насытится. Его морщинистые полузакрытые глаза не выражали никаких эмоций.

— Как вы все это терпите? – не удержавшись, задал любознательный гость вопрос, который давно мучил его голову. – Как вы не переставая работаете в таких условиях? Не жалеете о том, что именно вы занялись этим вот?

Смачно прожевав свою пищу, он лениво посмотрел на Семёна.

– Что-то я не понял вопроса, хлопец, – наконец, медленно, словно додумывая смысл сказанного, протянул он. ¬– Ну, эт` вроде нужно было, а я вроде пошел. Знаешь, кто если бы не я! Как здесь можно жалеть! Меня прилично кормят, хорошо ухаживают – что мне еще нужно-то?

К удивлению, после небольшой паузы, голос его неожиданно поменялся на более сильный и обдуманный. Сильнейший как будто взбодрился и продолжил:

– А вообще, мальчик, ты начнешь понимать что-то в этой жизни только когда доживешь до моих лет. Сейчас-то ты еще совсем пацан. Ну сколько тебе, лет двадцать, двадцать пять, а может даже меньше? У тебя еще жизнь впереди. Помяни мои слова. Когда-нибудь ты спросишь у себя: сделал ли я что-то такое в этом мире, чем можно было бы гордиться? Вот лично я сделал, а ты сделаешь? Запомни этот разговор, мальчик, и вспоминай периодически. Может я тебе помог даже. А кто знает! Ладно, спасибо за обед.

Семён хотел было хотя бы что-нибудь противопоставить, но Сильнейший уже никак на него не реагировал; он погрузился в обычное полуживое состояние и решил остаться с собой наедине.

Этот разговор задел за те самые противоречивые внутренние чувства, которые личинками барахтались в глубинных страхах. Семён безразлично сдал поднос, подписал подтверждение о выполненной работе и так как тем, кто выходил на поверхность, предоставлялось внеурочное обеденное время, он решил просто прогуляться. Он шел прямо и ни о чем не думал, на него напала какая-то беспочвенная тоска. Конечно, почва была, но это все такие глупые размышления, о которых переживают только подростки. Глупые, не разобравшиеся в жизни, подростки. Взрослые и уважаемые граждане так себя не ведут. А он же уже не глупый подросток! Поэтому, по мнению Семёна, наступила необъяснимая грусть. Может бобами отравился, оправдывался он, того и гляди, может больничный получится выбить! Эта мысль оказывалась так сладка, что даже настроение немного приподнялось.

Невероятно захотелось выпить, но так как сейчас уже нужно было возвращаться на работу, это было возможно только вечером. «Работа! Сколько времени?» — резко вспомнил Семён. В своих думах он и не заметил, сколько прошло времени. Но самое плохое, он и не заметил куда его занесло.

— Эй, дядя, — раздался уже дерзкий, но одновременно еще не сформировавшийся, голосок. – Время не подскажите?

Давно уже Семён здесь не бывал. Данный вагон служил воспитательным детским центром. «Все дети, рожденные на поезде, подлежат обязательной сдачи Комитету по Делам Молодежи, дабы Комитет мог провести профессиональную подготовку нового поколения, в свою очередь, ведущего поезд к светлому будущему и сверасовому процветанию…» — звучала 77 статья Конституции (да, она была полностью набита романтичными и идеологическими аллегориями). Но по факту, детей забирали, чтобы подготовить их психологически к тому, что в скором времени произойдет смена поколений. Была на поезде одна традиция: когда рабочее поколение переставало справляться с работой, а происходило это постоянно и довольно быстро, в следствии, беспрерывного ускорения машины, его заменяла амбициозная молодежь. Когда-то так произошло и с прошлым поколением. Семён жил себе со сверстниками в воспитательном центре, а потом БАЦ – он механик среднего класса. Но так было нужно, чтобы поезд функционировал, нужен новый взгляд. Конечно, сейчас никто и не задумывался, что такое может случиться и с ними в любой момент. Но когда-то раньше они были настоящей опорой будущего этого поезда, а современная молодежь лишь жалкая пародия их амбиций. Никто не любил современных подростков. Они все слишком дерзкие, нет ни капли уважения, а глупость их сопоставима лишь только с их уверенностью в обратном.

— Не подскажу, — грозно кинул Семён им в ответ, уже направляясь в обратную сторону.

— Дядя, зачем так грубо?

Прямо перед его лицом вылезла небольшая, в прямом и переносном смысле, группа. Пять человек довольно крупных габаритов, но с не соответствующе молодыми лицами. Выражение этих лиц у детей было слишком уверенным в себе, хотя максимум им можно было бы дать каждому по семнадцать лет. Но со спины их довольно легко можно было перепутать и с обычным рабочим.

— Разойдитесь, шпана, иначе, сейчас каждый получит, — Семён никогда не сюсюкался с ними. Эти дети понимали только язык грубой силы.

— Эй, мы ведь вас не оскорбляем! Как-то неуважительно с вашей стороны.

Им явно нравилось, куда развивались события. Со знанием стратегической науки, они стали строить прочный полукруг. На самом деле Семён не был бойцом, он был среднего телосложения и мог зарядить как надо, но в поединке с пятерыми сомнений было не избежать.

— Давайте по-честному, — продолжал самый сговорчивый из них. – Вы пришли к нам домой и начали оскорблять. Это как-то не хорошо. Мы, конечно, вас можем понять, но и вы нас поймите. Вы нанесли непоправимый урон уровню нашему самоуважения, который можно забыть только с помощью монеты. Шпрехен?

Они смогли достаточно разъярить Семёна. Можно было бы еще немного продлить эту увлекательную беседу, но он решил, что пора и поучить их немного. Он резко прыгнул вперед, вкладывая всю силу в удар по разговорчивому. Удар пришелся прямо в челюсть и тот упал, успев только вскрикнуть. В эту же секунду он сразу ударил левой рукой по ближайшему соседу, сильно попав ему в переносицу. Дальше бой стал набирать более плохой оборот. Один из парней сильно попал ему прямо висок, и мир вокруг пошатнулся. Из-за секундного промедления вся доминация перешла к противнику. Теперь его сыпали ударами со всех сторон, а он мог лишь только тщетно защищаться. Сзади прилетел сильный удар трубой в затылок, от чего в глазах у Семёна потемнело, а сам он упал на холодный пол.

Сознание с разрушительной болью вернулось в этот мир. Пытаясь открыть заплывшие веки, Семён чувствовал, что земли под ногами не было. Видимо, его куда-то несли. Сквозь веки просачивался мелькающий свет тусклых ламп. Ребята были явно не в восторге от их нового знакомства и походило на то, что они уже придумали какую-то очень неприятную, но логическую концовку этой истории. Сознание помаленьку возвращалось, хотя, чем больше оно возвращалось, тем активнее усиливалась боль. А тем временем товарищи горячо обругивали эту дурацкую ситуацию.

В вагоне, в который они попали, полностью отсутствовал свет. Чтобы видеть что-либо перед собой, идущие впереди, включили фонарики. Свой груз они так грубо бросили на пол, что у него еще не скоро вновь получится просыпаться без боли. Раздался продолжительный и звонкий звук, открывающегося винта. Неожиданно в вагон, одновременно с ярким светом, ворвались леденящие кости вихри. Шпана подняла обессиленного Семёна головой к открытой двери, чтобы он тоже мог оценить то, что их так взбудоражило.

— Зря ты, дядя, так себя вел, — снова вынырнул разговорчивый. Теперь в его речи слышался явный дефект. Можно было разглядеть, что на его злобном лице челюсть немного выпирала влево. – Мы ведь не просили ничего невозможного. Нам бы просто на покушать, да на папироску, а ты сразу драться лезешь.
Он так больно ударил под дых, что воздух перестал попадать в легкие, и Семён стал словно рыба, безмолвно пытаться поймать воздух губами. От людей, которые держали его сзади, слышался предвкушающий смех. Разговорчивый зашел за спину, открывая вид наружу. Ветер сильно бил в лицо, из-за этого невозможно было полностью смотреть за переделы поезда, но даже то, что можно было разглядеть, вызывало ужас. Ландшафт менялся на невероятной скорости, из-за чего все краски смывались в один единственный. И этот один – слишком светлый, ослепительно желтый, такой, что даже противно. Руки сзади, неожиданно, отпустили хватку, от чего Семён чуть не упал. Он уже было хотел поворачиваться к обидчикам, но сильный удар ногой в спину поменял его планы. От страха он закрыл глаза. Несколько секунд свободного падения, сильный удар плашмя об землю, много переворотов и, вновь, ударов. Когда движение закончилось, из последних сил он открыл глаза, чтобы увидеть уезжающий вдаль поезд и забыться предсмертным сном.



Семён стоял в довольно узком, но, по какой-то неведомой причине, кажущимся чрезвычайно просторном, вагоне. Прямо перед ним, закинув ноги на приборную панель и спрятав откинутое вверх лицо под рабочей шляпой, храпел коренастый рабочий. Он спал настолько крепко, что его ни только не тревожило нахождение на его рабочем месте чужого человека, но, казалось, ему было бы безразлично, если бы сюда пришла целая проверочная коллегия. А довольно большая приборная панель, в свою очередь, полностью вся сверкала различными жирными и липкими пятнами и сигаретным пеплом. Непонятно почему, но вся картина так сильно взбесила Семёна, что он стал яростно вытрясать из первого весь его сон полностью и без остатка. Когда тот разлепил перепуганные глаза, Семён был уже в бешенстве.

– Какого черта ты спишь? – орал он на бедного работника. – Отвечай, забулдыга поганая! Какого черта ты спишь на рабочем месте!

Работник все еще не мог оправиться от такого резкого вмешательства в его личную жизнь. Семён, хоть человек уже и проснулся, все еще машинально тряс его за шиворот, пока тот не вырвал свою рубашку из железной хватки. Казалось, работник уже все понял и успокоился. Он спокойно поднял, слетевшую с его лица, шляпу и медленно ее отряхнул. Семён наблюдал за всей этой картиной, сопровождая ее тяжелым и прерывистым дыханием.

– Тебе чего нужно-то? – наконец прервал молчание, уже успокоившийся работник.

Мимолетный приступ ярости уже стал отступать от Семёна, оставляя после себя отвратительный осадок.

– А ты че спишь-то на рабочем месте? – теперь этот предлог показался Семёну слишком беспочвенным и мелким.

– Да ты знаешь сколько я здесь уже лет сижу, щенок? Как хочу так и работаю! А ты не лезь в чужой монастырь со своим уставом! – после этих слов Семён почувствовал себя очень глупо и сконфузившись стал пятиться туда, где по его представлению должна была находиться дверь. – Да ладно ты! – простив парня, продолжил работник. – Если подумать, то я тебя понимаю. Не часто встретишь такое отношение к работе. Устал я, пацан, просто. Так зачем, говоришь, сюда пришел?

– Ну… я просто… ну, знаете, – у Семёна складывалось чрезвычайное положение: он никак не мог найти выход от сюда, к тому же работник, перед которым он чувствовал горький стыд, начинал давить на него.

– Да, – махнул тот рукой. – Знаю я, зачем вы всё ходите.

Он тяжело встал – было видно, что делал он это не часто – и пингвиньей походкой потопал в другой конец вагона. Обвисший, дряхлый и чрезвычайно большой живот выглядывал из-под не заправленной грязной рубашки, сопровождая своего владельца к стеклянному шкафчику. Там за стеклом стояли, уже почти допитые, старые алкогольные напитки. Он открыл стеклянную дверцу и опорожнил, первую попавшуюся под руку, бутылку.

– Вот скажи мне, чего ты хочешь? Да ты сядь, сядь, – указал он жестом руки на пол. – Че ты пытаешь добиться, ты хоть знаешь?

Семён смотрел на него ошарашенными глазами и, как ни старался, не мог понять, чего хочет этот человек. Он сидел на железном половой пластине и смотрел на работника снизу вверх. Так они простояли примерно минуту, пока работнику это не надоело. Наконец он махнул рукой и вынес вердикт: «Ясно». После этого слова он вновь сел в старую позу и накрыл лицо шляпой.

– Смотри, сынок, – безразлично кинул он и махнул рукой перед собой.

Каким-то непонятным образом, но Семён только сейчас увидел то гигантское окно, на которое махнул рабочий ¬– казалось, будто здесь и не было ничего. Слишком высокое и широкое окно красовалось прямо над грязной приборной панелью. Таких иллюминаторов Семён еще никогда не видел, но самое главное в этой картине находилось за пределами толстого стекла. За стеклом красовался огромный и неизвестный мир. Мимоходом пролетал полностью засеянный зеленой травой луг. Он уходил до самого горизонта, и не было больше ничего. Но прямо по середине, словно экватор, разрезала этот луг мощная железная дорога, по которой и двигался поезд. Она так крепко впилась в землю, что, казалось, была олицетворением всей доминации человека над природой. И ничего бы не изменило этот вид, если бы далеко-далеко, на самой грани горизонта, не стали выглядывать неизвестные прутья. Немного присмотревшись, Семён понял, что это никакие не прутья, а самые настоящие башни. Прямо такие, о которых в сказках рассказывают. Эти огромные каменные Палифемы заворожили его. Так это значит, что мы все-таки доехали, думал он, вот же он, вот конец, тот самый конец!

– Знаешь, – прервал его восхищение голос из-под шляпы. – почему поезд автоматизирован? А зачем вам больше? Вот вы все твердите, мол, «машинист это глупо» или «зачем нам вообще машинист», а как только видите его, то и сказать вам нечего, – но Семён его не слушал, он лишь пытался безмолвно показать рабочему на эти башни, но рабочий так их и не замечал. – А ведь все лезете и лезете зачем-то, словно тараканы какие-то, ей богу! Я бы может и не прочь бы помочь, но вы ведь и сами не знаете, что вам лучше! Прям дети малые! Аж настроение испортил, её богу! Проваливай прочь с глаз моих! – при этих словах он перешел даже не на крик, а на визг. – Проваливай! Проваливай и не мешай мне работать! Убирайся прочь! ¬– последнюю фразу рабочий уже тихо промямлил, так как вновь провалился в беспробудную дрему.

 
Семён лежал в лугу солнечно пылающих желтых цветов. Эта была прекрасная поляна, девственность которой нарушали только одинокие рельсы, лежащие неподалеку от него. Он, с пульсирующей болью в голове, открыл глаза. За этот непродуманный поступок его сразу же настигло наказание. Вокруг него стоял самый пик полдня, а глаза ни у кого на поезде не были так хорошо приспособлены, чтобы сразу привыкнуть к такому яркому освещению. Лучи солнца обожгли роговицу глаза так, что Семену пришлось какое-то время проваляться зажмурившись. Но в это время он все-таки уже мог попробовать осознать произошедшее. Это было сложно, но стоило предпринять хоть какие-нибудь попытки. «Земля такая … мягкая что ли, — он не мог так просто подобрать слова, чтобы описать все, что чувствовал сейчас. – И еще теплая … да! Она просто горячая по сравнению с железным полом поезда» Помаленьку он стал пробовать открывать свои глаза. Теперь Семен отнесся к этой процедуре с должным уважением и, в целом, этот процесс продлился минут пятнадцать.

Как только глаза открылись, взору предстала ярко-желтая поляна. Он лежал в самой гуще солнечных цветов. Эти, случайно выросшие растения, были намного более красивыми, чем любая искусственно созданная красота на поезде. Наверное, Семён мог бы даже в полной мере оценить эти растения в другой ситуации, но сейчас он лишь пытался встать на ноги. Тщетные попытки приносили неимоверные страдания. Боль кислотой разъедала каждый член тела, но он все-таки напряг иссякшие силы, чтобы сесть. Цветы на поляне были не достаточно высокими, чтобы загородить Семёну вид в сидячем положении. Теперь он на самом деле мог увидеть то место, где находился.

Желтая поляна приходила от куда-то далеко сзади и так же далеко уходила в ту вдаль, где сейчас едет поезд. Может быть, они бы заросли всю Землю, если бы по бокам с одной стороны им не загораживала путь непроходимая роща, а с другой – огромные горы. Эти преграды лежали идеально одинаково по бокам, из-за чего создавалось впечатление, что природа расступается пред человеческим дивом.

Лесная чаща представляла из себя частые, уходящие высоко вверх, густые и крепкие стволы. Иногда случалось, что Семён видел эти крупные дрова в отопительных отсеках, – довольно редко, но на поезде все-таки использовался древесный уголь, хотя как его собирали, Семён не имел ни малейшего представления – так что он не сильно удивился подобному зрелищу. Но горы были совсем другим делом. Эти сказочные великаны, безмолвно сопровождали желтые цветы до самого горизонта. Их вид сразу заворожил Семёна. Он, естественно, видел их и раньше: на уроках окружающего ландшафта или поднимаясь к Сильнейшему, но никогда он их по-настоящему не замечал. В детстве на картинках они могли вызвать только долгую зевоту, а во взрослой жизни на них стало уже плевать. «Все, что за поездом – просто та вещь, которую поезд уже проехал,» — любил говорить один механик. Но здесь они вызывали ужас. Гигантские Атланты белоснежными макушками уносились прямо под облака, держась между собой за руки, чем самым создавая целую цепь, удерживающею на своих плечах небеса. Они словно Сирены завораживали и не давали отвести взгляд. Если бы не жгучее солнце, больно режущее глаза, то так и можно было бы умереть здесь – всю жизнь смотря на могучих Атлантов.

Семёну стало тяжело сидеть, так что решение прилечь не заставило себя долго ждать. Горячее солнце разъедало каждый миллиметр его кожи. Насквозь пропотевшее под рабочим комбинезоном тело, чесалось и отвратительно липло. Но все это были мелочи, так как только сейчас начал наступать настоящий страх. До этого момента сильная боль загораживала все мысли, но теперь настал их черед. Они стали метаться по черепной коробке, в поисках спасения, но поиски их были тщетны. Адреналин сильно ударил в голову, так что Семён отчетливо слышал каждый удар своего сердца. Теперь ощущение дискомфорта преследовало и внутри, и снаружи. С одной стороны – боль, переплетенная со жгучим потом, с другой – разъедающий изнутри, ничем не помогающий взамен, адреналиновый страх. Семёну хотелось убежать далеко-далеко отсюда. Убежать туда, где сейчас ищет его поезд. Если только можно было бы развернуть поезд, то они уже мчались бы за ним. Лучи солнца пробили защитный слой черепной коробки и клином врубились прямо в мозги. Теперь началось головокружение, от которого мозг решил быстро спастись прочищением желудка. Семён лишь успел слабо повернуть больную голову влево, но это не совсем помогло. Вся рвотная масса устремилась на собственное плечо, стекая на землю прямо под ним. После полного прочищения организма, стало еще хуже и Семён вновь провалился холодную дремоту.

Проснулся он минут через двадцать. Весь сконфуженный, голодный, больной, лежащий в луже собственных нечистот, но все же живой. Потратив половину всех сил, качаясь на ногах, Семён все же смог встать. Он отдал бы сейчас все что у него есть, только бы вернуться на свою уютную, домашнюю койку. Солнце, наконец, решило уходить из зенита и дальше должно было стать полегче. Семён медленно подошел к рельсам и решил присесть на них, чтобы немного поразмыслить. Остались только они вдвоем – использованные и ушедшие на покой рельсы, а рядом точно такой же человек. Предназначение этих рельс было выполнено; кто знает, что они теперь чувствуют, медленно зарастая желтыми цветами: удовлетворение от выполненной работы, от чувства важности дела всей своей жизни или пустоту, вызванную осознанием завершенности их единственной жизненной цели? Поезд уехал в будущее, а они остались в настоящем, похороненные временем, бесчувственные металлические прутья.

В душе осталась пустота. Та самая пустота, которая была всегда. Та самая пустота, которую умело заполняли обязанностями и заботами. Но теперь ничего нет. Нет ни обязанностей, ни забот, ни поезда, а следовательно, нет смысла. Поганые подростки отправили человека на смерть. Мысли о том, как бы покончиться со всем этим самому лично и побыстрее все сильнее начинали терроризировать голову. Не ждать долгой голодной смерти, а сделать все быстро и безболезненно. Но в этой клоаке даже покончить с собой было негде. Вокруг росли только одни цветы. «А может разбить голову об железные рельсы?» — промелькнула спасительная мысль у него в голове, но она сразу же отмелась, так как это довольно болезненное решение.

От всей безвыходности ситуации, в голову ударила ярость. Горячая пульсирующая кровь проплыла по венам в голову. Он ненавидел это солнце, эти цветы, эти горы, рельсы, этих подростков и этот поезд.

— ААААААААААА! – он закричал с такой силой, что, казалось, струны, находившиеся в горле сейчас порвутся. – Вернитесь! Вернитесь! Вы не смеете! Я ведь еще здесь! Вернитесь, твари! Я не хочу здесь подыхать! Слышите?! Я не хочу!

— Так не бывает, — начал мямлить себе под нос. – Так не бывает. Так не бывает! Боже, скажи, что так не бывает! Господь! Просто скажи это! Ответь мне, Господь!

Он честно дал получателю своего сообщения пару секунд ответить.

— Так значит, да? Всемогущий император. В пекло тебя! В пекло твое царство! В пекло поезд! Горите все в аду! Вас всех там поглотит пламя!

Он кричал до того момента, пока голос его окончательно не погиб. Шершавая наждачка зубилом сдирала связки точно так же, как и душу. В этом смысле, наступила гармония.

Он с размаху упал на деревянные балки и начал плакать. Скрючившись в позе эмбриона, он рыдал, словно ребенок. Ребенок, которого родная мать сдала в интернат. Ребенок, который любил свою мать, но который понял, что именно она его предала. Он плакал, пока слезы в его глазах полностью не закончились. И даже после этого он рыдал. Ему было плевать, что глаза полностью высохли, он был готов рыдать кровью, рыдать кровью так, чтобы даже душа вытекла из пустых глазниц. И эту детскую боль, иногда прерывали только тихие, пробивающиеся сквозь всхлипы, мольбы: пожалуйста, пусть это будет сон, прошу.

Пролежав на жестких балках какое-то количество времени, он встал. Больше делать было нечего. Он очень хотел просто остаться на этом самом месте и ожидать одного из гостей: поезда или смерть. Но все-таки слабый, еле живой лучик рассудка, пробивался через болото ненависти, страданий и отчаяния. И он говорил ему, что поезд сюда больше никогда не вернется, что это просто физически невозможно. Но в таком случае, оставалось ждать лишь смерть. И этот же самый лучик подсказал, что голодная смерть слишком страдальческая для него. Лучше уж было попытать удачу в где-то в другом месте. Чисто гипотетически, он мог бы выйти к железной дороге через лес. Вероятность, конечно, мала, но эта слабая надежда дала Семёну стимул к движению. Бледный, грязный, побитый, но все же живой, он побрел в девственную чащу, чтобы уже скоро вернуться домой.


Через несколько часов пути начало смеркаться. Окружающий дебри и раньше походили на дикий, безвыходный лабиринт, а сейчас они стали настоящим оплотом кромешного ужаса. Тени повсюду подступались, желая полностью окружить, сбившегося со своей дороги путника, пока полностью бы не утащили в свое пустое царство. Положение немного спасала одна вещь – въевшаяся в корни костей, привычка к вечному полумраку, в котором всю жизнь росли люди. Младшая сестра этой тьмы была давней спутницей человека, так что глаза довольно быстро привыкли к окружающей темноте.

Семён шагал, бессильно шаркая ногами по земле. Чтобы хоть немножко отвлечься от обезвоживания, мозг самонадеянно впал в транс. Так он и шел бы до того момента, пока просто не свалился бы без сил на сырую почву, если бы в руке не расплющилось что-то маленькое, но слишком противно-водянистое. Осознание этого пришло не сразу, но в скором времени, липкая рука все-таки была замечена. От изумления он остановился и удивленно вылупился на свою ладошку. Сквозь темноту было сложно разглядеть что-либо конкретное, но на пальцах явно находилась темноватая субстанция, которой точно быть не должно. С опасением, он понюхал руку. От пальцев отдавало далеким знакомым запахом. Что-то пробивалось из коры головного мозга, но что именно, понять никак не получалось. Конечно, это была глупая идея, но может безнадежность, а может какие-то высшие силы подтолкнули его попробовать на вкус инородную жижу. Кисловатый вкус, но все же отдаленно знакомый. Точно! Это сахар! Не настоящий, конечно. Вкус слабо отдавал сахарозаменителем с каким-то до боли знакомым вкусом. Он часто брал его на поезде. Это дикие ягоды! Озарение спустилось с небес. Это был один из самых дешевых консервантов. «Сахарозаменитель с ароматом диких ягод» — возникла в голове картинка слогана. К сожалению, вкус только отдаленно напоминал тот сахар. Как-будто кто-то нарочно вытащил всю яркость вкуса. Тем не менее, это был лучший и одновременно единственный вариант за последние часы.

Второе дыхание не заставило себя долго ждать. Резким движением он повернулся на сто восемьдесят градусов и стал размышлять. Видимо, где-то рядом должен расти ягодный куст, мимо которого он успешно прошел, случайно сорвав рукой одну ягодку. Но насколько далеко мог быть этот куст? Он совершенно не помнил, как прошел большую часть пути. С особым вниманием, Семён двинулся назад. Вокруг находились только бесполезные колючие кусты, явно нежелающие близко знакомиться. И вот, окруженные недоброжелательной фауной, Семён и спасительный куст встретились взглядами. По пояс в высоту, он был полностью увешан круглыми, размером с фалангу большого пальца, черными ягодками. У них обоих не было желания на долгую прелюдию и, со звериной яростью, Семён набросился на свою жертву. Он поглощал долгожданную амброзию, запечатанную тонким горьковатым слоем кожицы, сначала с дикой страстью, а затем с блаженным удовлетворением. Через несколько минут куст был обглодан полностью, так что от него остался лишь замерзающий скелет.

Такое быстрое и в то же время, сильное насыщение хоть и являлось достаточно предсказуемым поступком, но, тем не менее, довольно глупым. Живот был заполнен на столько, что Семен стал побаиваться рвотных позывов; спасительных кустов больше не было видно. Поэтому решено было на одну минуточку прилечь и спокойно обдумать план дальнейших действий.

Если говорить честно, то плана не было и в помине. По воле судьбы, он оказался случайно выкинут на обочину жизни. Какой тут вообще может быть план? Можно просто шагать вперед, в надежде когда-нибудь натолкнуться на проезжающий мимо поезд. Отличный план, ничего не скажешь.

От этих мыслей вернулась, ненадолго ушедшая, душевная тяжесть. Довольно быстро он, вновь превратился из удовлетворенного животного в напуганного человека. Зато теперь появился один стопроцентный выход. Вокруг верхушки деревьев улетали так высоко в небо, что, казалось, будто они сейчас проткнут небеса (так им и нужно! Сильным мира сего тоже будет полезно знать какого потерять свой дом). Можно было бы залезть так высоко, как только возможно, чтобы в одно движение покончить со всем этим раз и навсегда. Вообще, неплохой вариант – и быстро и точно.

Продумывая, в теории, на какое дерево было лучше залезть, Семён уловил слабый звук. Он что-то сильно напоминал. Это был уже не слабый, колышущий верхушки деревьев, ветерок. Семён затаил дыхание и попытался сконцентрироваться. Этот звук был явно знаком, но как-то отдаленно. У Семёна никак не получалось понять, что же это такое. Но этот звук выходил из общей палитры, поэтому он, на свой страх и риск, но тем не менее решил отправиться именно к нему.

Источником звука была узенькая речушка. Начинала свой путь она из пугающей и незнакомой пустоты и уходила в, не менее пугающие, неизведанные дебри. Ветерок аккуратными порывами подталкивал водную гладь, образуя маленькие волны, которые разбивались об острые прибрежные камешки. Семён был поражен этим зрелищем. Никогда он еще не видел столько воды в одном месте. Внутри от страха все органы провалились в ноги. Он смотрел прямо в глаза такому спокойному, но невероятно пугающему зверю. Единственная вода, с которой он мог сравнить это существо, была желтая от ржавчины, вытекающая из вековых дыр прогнивших душевых, жижа.

Никаких приятных воспоминаний эта ассоциация не вызывала. В душевые всегда загоняли раз в неделю и целыми сменами. Холодная желтая вода, бьющая сильным напором прямо в рожу, а вокруг целая толпа голых тел так теснилась, что любое неловкое движение могло привести к нежелательным последствиям. Частенько случалось так, что некоторые господа, желающие выпустить накопившийся пар, целенаправленно провоцировали кого-либо. Все ненавидели душевые. Многие даже пытались специально отлынивать от водных процедур: брали слишком много сверхурочных, притворялись больными и т.д. В общем, Семен не пришел в сильный восторг, когда увидел такое скопление воды сразу. Она вызывала дискомфорт на подсознательном уровне. Но плотный слой соленого пота, засохшей грязи, содержимого желудка и крови заставили его сделать этот мужественный шаг и все-таки окунуться.

Он с трудом стащил со своего приклеенного тела всю одежду до трусов и полез внутрь. Вода оказалась холодной, а дно колючим; все было еще хуже, чем на поезде. Сильное желание вылезти из воды побороло только чувство, что путь до реки должен был быть оправданным. Раз он решил преодолеть себя, значит он это сделает. Тем более, что на этом моменте план действий опять исчерпал себя. Чтобы не оставить себе не единого шанса на побег, он вошел в воду с головой. Под водой Семён ощутил то, что никогда не имел возможности почувствовать. Он ощутил совершенно другой мир. Давление сдавливало все тело так, что каждое движение давалось в несколько раз сложнее, чем на поверхности. Переборов страх, Семён открыл глаза. Через неприятное жжение, он увидел неизведанный мир. Подводная гладь была очень чистой, но ночная темнота не давала смотреть слишком далеко. Но если посмотреть вверх, то красоте не было предела. Белые звезды, немного размытие под водой, горящими точечками увешали полностью всю границу между земным и подводным мирами. Определенный шарм этому виду придавал необычайный звук. Все, что звучало наверху, совершенно нелепо искажалось здесь. Весь этот мир напоминал нереальную сказочную страну, из которой не охота так просто уходить. Здесь хотелось побыть как можно дольше, но, как в любой сказке, долго здесь находиться было невозможно. Только после того, как последние пузырьки воздуха покинули легкие, Семён всплыл на поверхность. Он проделал это еще несколько раз, пока полностью не истратил все силы.

Теперь он неожиданно понял, что вода стала намного теплее. Она превратилась из леденящего льда в парное молочко. Желание возвратиться на берег исчезло полностью. Теперь он заметил вещи, которых никогда не было. Семён увидел, что это далеко не та самая ржавая жижа, которую им суют на поезде. Он увидел маленьких-маленьких рыбешек, которые аккуратно подплыли к его ногам, которые щекотно откусывал остатки пота и грязи. Но самое главное, он увидел то, что он был один. Вокруг лишь ветерок летал в разные стороны, явно давая понять это мокрой коже. Семён первый раз осознал, что был по-настоящему один. Никогда он еще этого не ощущал. Никаких столпотворений, никаких очередей, никаких криков, никаких людей – никакой суеты. Вокруг только тишина и умиротворение. Он поддался порыву и просто плюхнулся спиной в воду, отдав свое тело в распоряжение этому зверю, которого недавно так боялся. Немного помогая ногами, чтобы не утонуть, он впервые расслабился.

Конечно, у него были и выходные и отпуска, но только теперь он понял, что на самом деле значит по-настоящему расслабиться. Не в спокойном доме, не в уютной койке, а в совершенно чужом для него мире, он смог расслабиться. Все вокруг стало безразлично и он просто позволил слабому течению отправить его вперед.

Ветви деревьев возносились к далеким звездам. И он не мог не думать о них. Как и многое другое, связанное с внешним миром, Семён изучал небосвод в детстве. Но, как и со всем остальным, те давние уроки были очень далеки от той красоты, которую он видел сейчас. Тогда все было лишь скучной и ненужной информацией, которая выливалась из головы сразу после экзаменов. Теперь он видел то, что должны были донести тогда учителя. Но всем, как обычно, было слишком плевать.

Звезды оказались не просто гигантские, холодные, бесполезные, а может даже и мертвые космические булыжники. Нет. Это настоящие живые светлячки. Светлячки, которые наполняют своим светом самые темные уголки вселенной. Эти булыжники оказались намного более полезными великого человека, того самого существа, который звал себя царем природы. Именно в их свете зарождаются первые микроорганизмы и падают величайшие цивилизации. На их глазах происходит то, что человек никогда не сможет представить, а они лишь молчаливо наблюдают. Кто знает, что у этих космических титанов на уме? Ведь они способны так же и уничтожать целые миры. Куда человеку до этих богов? Он лишь жалкая соринка на столе мироздания, решившая, что она нечто большее. Принято считать, что эволюция такой редчайший процесс, что чтобы стать разумным существом, как, например, человек, мельчайшим микроорганизмам был дан шанс числом настолько мелким, что неподготовленный человек его даже назвать не сможет. Ну а что, если человек еще не сдал главный экзамен? Что, если мы еще можем провалить этот самый шанс? Тогда все будет совершенно бесполезно: эволюция; достижения; прорывы; а главное страдания, испытываемые человеком с самых первых минут его рождения.

Река несла Семёна в темную даль, а он все не переставая думал. Почему за столько лет жизни он первый раз увидел их? У него же было так много шансов это сделать. А ведь они ждут, они никуда не отворачиваются. Быть может они ждут, когда человек, наконец, перерастет себя и сдаст этот экзамен. Они ожидают тысячелетиями. Быть может они даже хотят помочь. Почему же нам это так безразлично? Почему мы только лишь горизонтально движемся на своей железяке в надежде найти рай среди развалин? Может рай стоит искать там, где человек еще не был?

Медленно двигаясь в теплой воде, Семён не заметил, как начал впадать в дремоту. С каждым разом он моргал все медленнее, а далекие звезд все не отрывали от него взора. Манили его туда, к тишине и спокойствию, а он все оставался здесь. Он просто все глубже и глубже впадал в дрему. Но на последок успел дать им обещание. «Ждите меня, — сказал он. – я приду к вам. Когда я вернусь к товарищам, сразу же расскажу всем о вас. И мы все вас заметим. И мы что-нибудь придумаем. И мы обязательно достанем до вас. И тогда все изменится» Но звезды знали, что пока ничего не изменится. Что никто не поднимет взор и никто не достанет. Но тем не менее, они не отвернулись в глубоком разочаровании. Ведь у них осталось то, что человек давно лично сам променял на эгоизм и высокомерие – веру в людей.



Семён проснулся от того, что речка, наконец, прибила его к берегу. Уже светало. Теперь на горизонте начинало ярко возвышаться красное светило. Он поднялся на ноги таким чистым и обновленным, каким не был никогда. И даже тот печальный факт, что вся одежда оказалась потерянной, не смог поколебать настрой. Теперь он снова был готов на поиски спасения. Правда, он совершенно не представлял в каком направлении двигаться. Но теперь он мог идти в любую сторону и с одинаковой вероятностью выйти к рельсам. Так он и поступил. Просто вошел обратно в чащу. Уже светлую, но все ту же самую лесную чащу.

Через пару часов пути Семён уже считал утрату своей обуви самой большой ошибкой в его жизни. Движение его было болезненным и слишком долгим. Сначала он вообще еле отошел от речки, но потом немного наловчился и двигался с мимолетной скоростью в пару сотен метров в час. Так он никуда и никогда не доберется. Ко всему прочему, желудок уже давно стал выкручивать себя наизнанку от голода. Солнце парило довольно сильно, но деревья опять спасали положение. Какие прекрасные растения, подумал Семен, и от солнца защищают и помогут суицид осуществить, ну просто чудо, а не растения.

Вдруг рядом хрустнули ветки. Не сами хрустнули, их сломали. Семён остановился в движении так, что весь вес тела пришлось держать одной ноге. Он старался даже не дышать, пока нога совсем не начала отказывать. Периодически этот шум повторялся и Семён решил проверить его источник. Медленно и аккуратно пробираясь через листву, он увидел человеческий силуэт. Худая женская спина – понятно это было только по тонкой линии повязке, служившей бюстгальтером – была до красна загорелой и полностью обрисованной, какими-то символами. Женщина сидела на корточках и что-то шептала себе под нос. Семён решил, что судьба ему явно улыбается, раз вывела к человеку. Но подходил он, тем не менее медленно и осторожно. Опять голые ноги дали о себе знать. Прямо в ступню с пронзительным хрустом вонзилась засохшая веточка. От неожиданной боли Семён чуть не упал. Во время этого манёвра, он лишь на секунду бросил взгляд на ноги, но когда поднял его, сразу увидел, что женщина уже была во все оружии.

По-мальчишечьи короткие волосы, тонкие формы лица, глубокие голубые глаза лишь секунду проявляли агрессию. Как только женщина узнала в Семёне сородича, сразу успокоилась. Еще пару секунд она с безразличным интересом его разглядывала, а потом вернулась к своему делу.

Семён еще немного простоял ошарашенным, пока не понял, что нужно что-то предпринять.

— Эм, здравствуйте, — робко попытался он начать диалог.

Но она лишь бросила на него скучающий взгляд и продолжила шептать себе под нос что-то.

— Здравствуйте, — громче повторил он.

Тяжело вздохнув от осознания того, что Семён не отстанет, она подзывающее махнула рукой. Доверия к этой персоне у него не прибавилось, а даже наоборот, но делать было нечего. С опаской, но он подошел. Только сейчас в глаза попало зрелище того, что она делала. На корнях деревьев, прямо перед ее ногами, лежал проткнутый копьем кабанчик. Он уже был практически мертв и поэтому не кричал, а лишь слабо бился копытами об землю, жадно глотая последние минуты жизни. Зрелище явно не из приятных, особенно для того, кто никогда не видел такой мучительной смерти.

— Что ты творишь? – спросил Семён, как только она закончила шептать свою мантру себе под нос. Но вместо ожидаемого ответа, он получил в руки самодельный нож.

— Что ты делаешь? – сказать, что он удивился – ничего не сказать.

— Убей его, — наконец он услышал ее голос. В голосе чувствовалась сила. Не грубость, а крепкая закалка. Она всем своим внешним видом давала понять, что она опасный свирепый воин, но умные, скучающие глаза, говорили, что этот человек намного глубже, чем может показаться.

— Что … что это значит?

— Зверь при смерти. Ему очень больно. Он все-равно скоро умрет, так облегчи страдания.

Он лишь смотрел на нее чрезмерно распахнутыми глазами. Это дело начинало приобретать какой-то неблагоприятный оборот.

— Но при чем здесь я? – только и смог вымолвить он после короткого молчания. – Это… Это твое животное! Это ты проткнула его копьем! Почему я это вообще обязан делать?

Семён неотрывно глядел кабану в глаза и видел медленную, мучительную смерть. Глаза животного уже небыли полны страха, они затихали, им стало все равно. От этого ужасающего безразличия, Семён сам пришел в панику. Сердце гоняла по венам кровь, громко разбивающуюся в голове об виски. Адреналин начал переливаться через край. Ему стало тяжело дышать. Сам не заметив, он сдавил нож в руки так сильно, что деревянная рукоятка начала больно впиваться в ладошку.

— Послушай, успокойся, — ее голос трансформировался из повелительного в материнский, в поддерживающий. Она положила руки Семёну на плечо и продолжила. – Посмотри на его рану. Он должен был свалиться сразу после попадания. Но он бежал. Мне пришлось гнаться за этим раненым животным три часа. Понимаешь? С такой раной не возможно даже дышать толком, но он все продолжал жить. И вот он свалился прямо под этим деревом, прямо там, где был ты. Понимаешь к чему я клоню?

Семён смотрел на нее ошарашенными глазами, совершенно не понимая, что эта сумасшедшая пытается до него донести.

— Это значит, — продолжала она, говоря так медленно и ласково, как только было возможно. – Что он хотел, чтобы именно ты его убил.

— Что ты несешь? – не выдержал Семён и задыхаясь стал переходить на крик. – Ты что сумасшедшая? Кто хочет, чтобы его убивали? Никто не хочет умирать!

— Конечно, не хочет, но каждого есть свое предназначение. Он родился, чтобы ты его сейчас убил. Поэтому, он не мог умереть там. Давай помогу.

Она не стала дожидаться его ответа, а лишь обхватила своими ручками его локоть. Эта женщина – хотя точнее все-таки будет сказать девушка – аккуратно направила кисть так, чтобы нож смотрел прямо кабану в сердце, а затем мягко надавила на руку, направляя его нож прямо в живую ткань. Она перехватила Семёна за кисть и резким движением повернула нож на девяносто градусов. Кабан предсмертно дернулся и забыл все, что было. А Семён еще долго этого забыть не сможет. Он еще никогда не смотрел смерти так близко в лицо. Она была прямо по ту сторону звериных глаз. Наверное, если бы она захотела, то легко могла бы только повести рукой, чтобы забрать и его заодно. Но он ей пока был не интересен. Смерть забрала свою добычу, оставив этих двух людей наедине с поросячьей тушкой.

Если бы она не помогла, то он так бы и сидел с ножом в руках и долбящем сердцем в груди.

— Молодец! — после небольшого молчания отозвалась она. – Теперь бери его и пошли.

Семён очень хотел возразить, но стресс не давал ему уловить даже хоть какую-нибудь надежду на рациональные мысли, что уж говорить о том, чтобы их формулировать. Он смотрел на нее, вываливающимися из глазниц глазами и смог промолвить только одно.

— К-куда п-пошли? – чуть заикался он.

— Как куда? В лагерь! Ты разве не хочешь разделать нашего кабанчика?

— Н-нашего?

— Ну я посчитала, что в такой ситуации обязана поделиться добычей. Или ты не хочешь есть? – лукаво улыбаясь спросила она. Было видно, что сегодня она в приподнятом настроении – Так я могу его себе оставить!

Семён слабо отрицательно мотнул головой, но ей этого хватило.

— Ну хватай тогда! Ты ведь не хочешь, чтобы дама несла такого здоровенного кабана? И знаешь что? Давай-ка мы тебе сварганим одноразовые ботиночки из листьев. У меня как раз веревка с собой имеется. Не знаю откуда ты такой голый пришел, да мне и не важно, но идти мы с тобой босиком будем долго.

Она быстро сделала одноразовую обувь из ближайших подручных материалов и всучила ему. Всем тем, что произошло, она полностью переломала его волю. Он просто повиновался ей. Просто надел обувь. Просто накинул на плечи кабана. И просто потопал за ней. Но мысли его все еще были не здесь, они остались в тех стеклянных, умирающий глазах, которые он сейчас добросовестно нес на своей спине.

Они шли несколько часов. То выходили из чащи на огромные поляны, то обратно ныряли в плотный лиственный городок. Сначала дорога немного поднималась в гору, затем опять спускалась, затем снова поднималась. Обуви ему хватило не на много, но они все равно работали лучше, чем голые ступни. Много раз им приходилось останавливаться на привал, потому что кабан был очень тяжелым. Но каждый раз девушка постоянно подгоняла Семёна, ссылаясь на то, что они должны успеть прийти за несколько часов до заката. За все это время они не проронили не слова. Сначала Семён был слишком впечатлён поступком, который его заставили делать, а затем он ели находил воздух, чтобы дышать, не то что разговаривать, а она как бы и не замечала молчания. Казалось, она наслаждается окружением. Казалось, на время всего пути она просто провалилась в медитацию. В общем, у них ложился неплохой тандем.

Наконец, когда солнце уже давно прошло свой пик, они пришли к лагерю. Он был предельно прост, но в нем отдавало присущим только человеку уютом, которого Семён уже так давно не видел. В огромном каменном монолите открывала свои двери темная пещера, а прямо перед входом, не выходящий за рамки ровного круга, кучкой лежал пепел.

— Радуйся, добрались наконец-то. Кидай добычу у костра и отдохни. Дальше я сама разберусь.

Голос ее был немного раздраженным. Она как будто неожиданно стала обязанной здесь находиться. Как будто она не шла целенаправленно в свой лагерь, в свой дом, а оказалась вынуждена сюда возвратиться. Складывалось ощущение, что она жонглирует настроениями не переставая. Может она на самом деле сумасшедшая, а он по глупости и сломанной воли увязался за ней? Хотя кто знает, что там у нее в мозгах творится. В любом случае, бежать сейчас уже был не вариант. Теперь он в ее власти. Остается только ждать, что станет дальше.

Семён на самом деле очень сильно устал, ноги невыносимо зудели и отказывались дальше стабильно работать. Поэтому он не стал препираться с приказом, а просто бросил тушу прямо под себя и развалился на земле у потухшего костра.

Девушка все бегала из одной стороны в другую. Дел у нее было по горло. Когда она взяла нож и пошла к туше, Семён насторожился – он только пережил один стресс, неужели она хочет изнасиловать то человеческое, что осталось у него внутри? Он оказался прав. Но как только она всунула нож кабанчику в живот, видимо, чтобы освежевать, Семён сразу же закрыл глаза и быстро перевернулся. Он лежал на другом боку и смотрел в далеко уходящие деревянные дебри. Она делала свое дело профессионально, поэтому никаких звуков до него почти не долетало. Так он уже и забыл о том, чем там заняла его новоиспеченная спутница и о том, как он вообще оказался во всей этой ситуации. Он лишь чувствовал непрекращающийся зуд в ногах и тяжелые веки. Чувствовал их, пока они не побороли его и не отправили в крепкий дремучий сон.

— Просыпайся, соня, — она аккуратно подтолкнула Семёна за плечо. Голос ее вновь стал ласково-материнским. «Наверное, и вправду сумасшедшая» — подумал он.

Семён открыл глаза, чтобы увидеть танцующее причудливый и пугающий танец пламя, чтобы увидеть первые на небосводе звезды, и главное, чтобы увидеть ее. Она с улыбкой смотрела на Семёна и протягивала ему руку с висящим на деревянной палочке, жареным куском мяса. Неповторимый огненный танец откидывал на ее лицо необычайно красивые тени. Он молча взял мясо и сел напротив.

Теперь она уже не была той сумасшедшей дикаркой, которую он встретил в начале дня, она стала обычной девушкой. Девушкой, ничем не отличающейся от тех, которые обитали на поезде. Ничем не отличающейся, но какой-то особенной. Она мощными движениями откусывала куски мяса и, казалось, совершенно не обращала на него никакого внимания. Теперь он заметил, что фигура ее была спортивно подтянутой. Считалось, что на поезде все девушки поголовно спортивные и фигуристые, они все не жалели живота своего и стремились к общепризнанным эталонам, кстати, у многих это получалось, но вот он сидит на против женщины, которая настолько далеко ушла от всех их, что спокойно могла считаться этим самым эталоном. Слишком короткая стрижка, неопрятный внешний вид, неподобающие манеры, кажется, даже сломанный нос – все этак было так далеко от того, что Семён привык видеть в жизни, но так прекрасно.

— Может уже хватит на меня пялиться? – наконец произнесла она, не отрываясь от своего дела. Теперь он даже голос ее ощутил как-то по-другому, он хотел смаковать его дальше.

— Да, прости. Я просто еще не свыкся со всем тем, что происходит, — он робко начал завязывать диалог.

— Ладно, — тяжело вздохнула она. – Ты ведь с поезда, так?

— Да, как ты поняла?

— Брось! По твоему виду это заметно. Плюс ко всему, ты совершенно не приспособлен жить здесь.

— Конечно! Да кто здесь вообще может жить?

— Ну я примерно так и думала, — с грустной иронией произнесла она.

— А… а ты когда упала?

— Что значит, когда упала?

— Ну как-то же ты должна была здесь оказаться.

— Я не с поезда.

— Как не с поезда?!

— Ну вот как-то так получилось.

— Тогда откуда ты? – удивлению его не было предела.

Среди людей всегда ходили байки про дикарей, живущих за пределами цивилизации, но, по мере взросления, все переставали в них верить. Были времена, когда все люди верили в дикарей, верили, что они настоящие люди и правят Землей, верили, что если им приносить жертвы, то они помогут скорейшему движению поезда, верили шарлатанам, которые клялись, что лично разговаривали с дикарями, верили сумасшедшим, которые утверждали, что у человека есть какая-то великая цель, но, к счастью, эти печальные времена прошли. Все люди поняли, что их долго обманывали, чтобы выкачивать из них силы, финансы, и главное, жизнь. Теперь совершенно никто в них больше не верил. Но вот он сидит перед ней, перед ним – перед дикарем.

— Какая тебе разница? – без интереса ответила она.

— Как какая? Ты ведь не с поезда! Ты человек, живущий в лесах! Пошли со мной! Пошли на поезд! Там ты будешь настоящей звездой! Мы всем расскажем, что дикари на самом деле существуют! Мы позовем вас всех! И вы наконец выйдите из этих джунглей, чтобы вместе с нами поехать дальше! – эйфория ожиданий захлестнула его. Он был в восторге. В воображении строились картины, как они все вместе едут, как он становится большой шишкой и как жизнь, наконец, налаживается.

— Нет, — просто и безразлично ответила она. Мановением одного этого звука, разбилась антикварная ваза ожиданий. От удивления он даже выронил наполовину съеденное мясо.

— Как? Как нет?

— Я не хочу. Вот объясни мне одно: почему ты так печешься о своем поезде?

— Ну… как? Это… мой дом… ведь.

— Твоего дома нет! Ты им не нужен, все! Финита ля комедия! Они тебя бросили, а ты все тянешься туда и тянешься, может ты просто глупенький?

— Заткнись, глупая женщина! Ты ничего не понимаешь! Просто так случайно вышло, что я оказался выкинут группой маленьких маргиналов! Я все еще нужен там! Каждая душа на счету!

— Не случайно, а по воле случая. Случая, который был лучшим моментом в твоей жизни. Ты просто послушай себя. Ты ведь чуть не плачешь, говоря эти слова. На самом деле-то ты понимаешь, что тебя уже никто не ждет там. Тебя вычеркнули из истории.

Казалось, Семён спрятал лицо в сложенные книжкой руки, но на самом деле он спрятал горькие слезы. Слезы, которые были согласны с этой дурой. Слезы, которые он долго хранил внутри. Это была не мимолетная истерика, это он через воду, льющуюся сильным потоком из глаз, отпускал свое прошлое. Он отпускал тех людей, которые были раньше, отпускал поезд, отпускал себя прошлого – теперь их нет, так нет смысла держать их внутри, пока они не загноят твою душу до конца.

Он долго не мог остановиться. Но когда стало становиться немного полегче, она прикоснулась его плеча. Она была совсем близко. Так близко, что они практически соприкасались носами. Стояла наклонившись вниз, как молодая мать к разревевшемуся ребенку. Вот она стоит и мило улыбается, огонь все еще отправляет танцевать на ее лицо сумасшедшие тени, а он лишь смотрит на нее снизу вверх, как на человека, который сейчас все может исправить. Но она лишь сильней растягивает улыбку и очень крепко обнимает его

— Ну, успокойся, — мягко произносит она. – Я знала, что с тобой не все потерянно. Я счастлива!

Она вернулась на свое место и вновь уселась в позе лотоса. Она просто сидела и смотрела на него своими, проходящими сквозь самые тайные уголки души, глазами.

— М-может скажешь хотя бы как тебя зовут? – пытаясь взять себя в руки, произнес Семён.

— Я не понимаю, зачем тебе это знать. Какая тебе разница откуда я или как меня зовут? Ведь для тебя это совершенно бесполезная информация.

— Мне просто так будет проще общаться.

— Ну ладно, — опять вздохнула она. – Ну зови меня, скажем… Анна! Да, Анна! Зови меня так, если тебе так удобнее, но знай, что эта информация никак не связывает нас. Мы по-прежнему чужие друг другу люди.

— Ты очень странная. Мне тебя тяжело понять, но если ты так пожелаешь, то будет так, Анна. А я Семён. Теперь будем знакомы.

Анна пропустила мимо ушей его приветствие, а вместо этого достала нечто подобное большой сумке и начала там копаться.

— Анна… Аня, — пытался подобрать слова Семён, как бы не замечая ее действий. – Тогда, когда мы первый раз встретились, ты сказала, что у этого животного было предназначение умереть от моих рук. Хочешь сказать, это правда?

— Не знаю, — не отвлекаясь от сумки, ответила она. – Может и такое, а может и какое-то другое. Я просто предположила. Откуда мне знать наверняка?

— Я не понимаю. Что это вообще значит?

Из сумки она достала деревянную трубку и маленький сверток. Семён не мог точно увидеть, что находилось в этом пучке, но ее действия его явно заинтриговали.

— Послушай, неужели ты считаешь, что все появилось просто так? — она отвечала и одновременно начала утрамбовывать содержимое свертка в трубку. Ей было совершенно не сложно заниматься этими двумя делами одновременно, что придавало ее словам ощущение осознанности и мудрости. – Просто появилось, просто прожилось, просто погибло и просто забылось. Неужели люди, которые уже много поколений едут на поезде в прекрасную жизнь, потеряли свою цель? Неужели вы просто рождаетесь, чтобы просто умереть?

— Ну, конечно, не так грубо, но вообще-то да. Человек – это просто биомеханическое существо. У нас есть цель в жизни – получать эндорфины. Все то, что мы делаем в жизни, лишь различные способы удовлетворения своих потребностей. Грубо говоря, мы просто те же самые обезьяны, только с чуть более сложным устройством жизнеустройства.

Она зажгла маленькую палочку от костра, чтобы прикурить свою трубку. Анна сильно вдохнула в себя содержимое трубки, так что ее грудь вздулась к верху, и с благоговением выпустила большой клубок дыма прямо перед собой. Белый дым был настолько плотным, что все ее лицо скрылось от чужого взора.

— Я не могу знать кто из нас прав, — отвечал чуть более хриплый голос из-за плотного дымового клубка. – Но я могу тебе сказать то, что твоя философия слишком печальная. Ты говоришь, что тысячи поколений людей зря рождались и жили. И даже не просто так жили, ты утверждаешь, что тысячи поколений людей зря страдали: вечные распри; варварские набеги, в которых убивали и насиловали беззащитных; всепоглощающие войны; бесчеловечные эксперименты; препараты, после которых человек точно знал, что выжить не сможет; вечные пытки; непрекращающиеся страдания. Хочешь сказать, что все геноциды, были за просто так? Хочешь сказать, что отец мог просто так убить мать на глазах у ребенка? Ты хочешь сказать, что все те страдания, которые перенесло человечество, просто в один момент сгинут в пропасть? Ведь если утверждать, что человек рожден только для того, чтобы получать удовольствие, значит говорить, что те люди, у которых это не получается, живут совершенно зря. Это значит говорить, что их жертвы были бессмысленны?

— Какие жертвы? Просто они неудачники!

— Ты говоришь, — не обращая внимания на него, продолжала она. – Что человечество в один прекрасный момент просто сгинет в лету. Тогда какой вообще был смысл в человеке? Зачем было вообще рождаться? Получается, что жизнь – это самая большая ошибка во вселенной. Господи, малыш, как ты вообще живешь?

— Знаешь, я всего этого не говорил, но это, на самом деле, похоже на правду. Нет никакого смысла, есть только мы. Вот и все.

Дым вокруг ее лица развеялся. Семён привык, что когда с кем-либо ведешь дискуссии на вечные темы, постоянно происходит ссоры. Но она лишь улыбаясь глядела на него. Глядела так расслабленно, что, казалось, будто она воспринимает этот разговор как минутную шутку, как будто разговаривает с заплутавшим ребенком. Она глядела на него пару секунд, затем закинула голову на левый бок, широко и белоснежно улыбнулась и протянула закуренную трубку.

— Что это? – только и спросил он, но она все равно всучила ему эту трубку.

Несколько секунд он недоверчиво разглядывал этот предмет. Это была ручная, грубо вырезанная деревянная трубка, со сверкающим прямо на мундштуке, неизвестным ему орнаментов. Видимо, это вещь была более ценной, чем можно было подумать сначала. Семён не очень хотел делать то, что она от него ждала, но все же решился. Он сильно втянул горький дым в себя. Дым оказался настолько крепкий, что его горло, за жизнь повидавшее довольно много чего неприятного, в труху разъело металлической наждачкой, а в легкие упал плотный инородный ком, который сразу же был изгнан из данной территории обратно наружу. Семён сильно раскашлялся. Он кашлял до слез. Казалось, что сейчас все органы наружу вылезут. Но он перетерпел и поднял взор на Анну.

— Еще давай, — точно так же улыбаясь, сидя точно в той же позе, произнесла она.

Он собрал всю свою мужественность и втянул горькую субстанцию в себя еще раз. Теперь она прошла легче. Горло хотя и, скорее всего, разъело кислотным дымом изнутри, терпеливо пропустило следующую партию в легкие. Он немного подержал дым в себе и смачно выпустил его перед лицом.

Немного посидев в спокойствии, Семён понял, что у него началась сильно кружиться голова. И даже не просто кружиться голова, а земля начала улетать прямо из-под ног. Каждое движение головой было в три тысячи раз сильнее обычного. Он посмотрел на Анну. Она все еще не отрываясь глядела на него. Он смотрел прямо в ее голубые глаза. Смотрел все упорнее, а они, в свою очередь, стали приближаться. Они приближались все быстрее, пока он не провалился в эту голубую бездну. Ему показалось, что он находится прямо посередине голубого неба. Такого чистого, что куда ни глянь, нигде не было ни одного облачка – вокруг голубая пустошь. Он был там один, но совсем не чувствовал одиночества, так как приятный прохладный ветер нес его куда вздумается. Сёма. Никакого одиночества не чувствовалось, так как он не был один, он слился с этим ветром. Сёма. Он слился с этим небом. Сёма. Он стал одним целым со всей этой природой.

— Сёма! – закричала Анна.

— Что ты мне дала? – падением он вернулся в этот мир. Семён отвернул голову от нее и тихо произнес: «Давно меня так никто не называл».

Но она ничего не ответила, а лишь показала указательным пальцем вверх. Он с невероятной легкостью поднял голову и увидел своих старых знакомых; небо было полностью усеяно белоснежными звездами. Вот только они не остались молчаливо смотреть на месте, как было при первой встрече, а вместо этого они решили пуститься в пляс. Развеивая свою скуку, они построили круг и стали кружить хоровод. Такой быстрый хоровод, что Семён сам не смог выдержать и со всего размаха плюхнулся на твердую землю. Звезды в своем танце строили такие причудливые фигуры, что Семён не выдержал и сильно засмеялся. Он смеялся над этими звездами, он смеялся над тем, где сейчас находится, он смеялся над тем, что сейчас делает, он смеялся над тем, с кем он это все делает. Смех вылетал из его рта, пока ему не стало плохо, тогда он закрыл глаза и просто широко улыбался.

— Анна! – закричал он.

— Что? – тихо отозвалась она.

— Анна, ты правда веришь в то, что у всего есть предназначение?

— Мне это придается смысл.

— Значит… значит, хочешь сказать, что и у меня есть какой-то смысл, какое-то, так сказать, предназначение?

— Там на поезде вы привыкли считать, что человек лишь шестеренка в движении вашей машины. Что ж, может так оно и есть. Но здесь мы сами находим свой смысл. Здесь человек занимается тем, что пытается понять мир. Вы считаете, что полностью изучили жизнь. Вы считаете, что она злая и циничная, но я думаю по-другому. Я думаю, что вы не увидели еще даже верхушки айсберга, а уже замахиваетесь на весь ледник.

— Так значит, ты хочешь сказать, что я не просто так выпал из своего мира? Что я не просто так встретил тебя?

— Нет, конечно! Ты самый счастливый человек из всех, кого ты знал! У тебя появилась возможность изучить что-то новое. Не сжечь свою жизнь вместе с сотнями другими в угольную пыль, а посмотреть на этот мир с другого ракурса. Ты счастливчик, Семён! А встретились мы с тобой, конечно, не просто так. Нас тянуло друг к другу.

— Что это значит? Что нас тянуло?

— Как? – искренне изумилась она. – Вам там даже любви не учат? Это была любовь, Семён.

— Я честно тебя не понимаю. Как это могла быть любовь, если мы даже никогда не видели друг друга? Это не логично. Может на тебя так твои травы подействовали? – его забавляли эти глупые речи.

— А ты вообще знаешь, что такое любовь?

— Ну а кто не знает? Это первобытный инстинкт, побуждающий животных к размножению. Может быть сейчас ты скажешь еще какое-нибудь крайне философское знание, которое перевернет мое мировоззрение? – с иронией пошутил он.

— Зачем же что-то говорить? Давай я лучше покажу!

Она резко вскочила, взяла простую деревяшку и зажгла от костра на одной стороне огонь так, что получалось подобие элементарного факела.

— Пошли!

Анна движением руки поманила Семёна в пещеру, которая до сих пор стояла сзади и терпеливо ждала своего часа. Они прошли немного вглубь. Пещера не была очень приятным местом: откуда-то издалека разбивались о каменный пол маленькие капли воды, а тень, которую разрезал только слабенький факельный огонь, была намного мрачней и более пугающей, нежели приятная темнота снаружи. Анна остановилась и резко повернулась лицом к лицу. Она проницательно смотрела в глаза совершенно трезвым взглядом – казалось, что эти травы на нее совершенно никакого отпечатка не наложили. Держащей факел рукой, она осветила стену и сказала: «Смотри».

Стена была вся изрисована отпечатками человеческих рук. В хаотичной порядке на ней красовались засохшие красные человеческие ладошки. Большие, маленькие, высокие, низкие, был даже отпечаток без указательного пальца – все это люди. Люди, которые когда-то стояли на этом самом месте.

— Ты понимаешь, что это такое? – спросила Аня.

— Это отпечатки рук.

— Это своеобразная святыня. На этой стене хранятся десятки поколений людей. Я и сама хотела оставить свой след, поэтому у меня все готово.

Она подняла, лежащую на полу миску с красной жидкостью и протянула Семёну. Он обмочил ладошку и не без помощи Анны крепко прислонил ее к стене. Внезапно, он почувствовал, что это не просто засохшая краска на холодной каменной стене, а настоящие люди. Десятки, сотни, тысячи поколений оказались в этой комнате. Они остались вечно стоять здесь, как напоминание о себе былом. Быть может их уже давно и нет на свете, а эти отпечатки есть. Они прорезаются сквозь вечность – делают то, что не получилось у их владельцев. И Семён стоит в окружении этих неизвестных напоминаний. И он в центре событий, он сам принимает участие в этом. В данный момент, он оставляет какой-то след в истории. Это было совершенно непривычное чувство. Все жизнь он жил и считал, что у человека нет будущего, что он есть только здесь и сейчас. Его уверяли, что люди приходят и уходят, что единственный способ оставить свой след на Земле – родить потомка. Ты рожаешь ребенка, которого тут же забирают от тебя, но который является носителем твоего гена. На уроках нравственности их учили, что ребенок, который в какой-то момент тебя сместит, является частичкой тебя самого, но лишь частичкой. А что с остальной частью? Остальная часть твоего я просто пропадет в истории человечества, как и пропали истории твоих родителей, прародителей и т.д. Но что же получается в итоге? Вот он стоит в окружении призраков прошлого, вот он сам становится призраком. Получается, что он таким простым движение руки остался существовать на века, что он оставил какой-то след. И в будущем, когда его уже не станет, какой-нибудь человек заглянет в эту пещеру и увидит его, увидит несчастного, случайно свалившегося с поезда, призрака.

— Ты спрашивал, что такое любовь, – как-бы между делом, прервала молчание Анна. – Любовь — это не какой-то примитивный животный позыв, это высшая сила. Некоторое, по глупости, считают, что любовь на самом деле лишь иллюзия, что прошаркиваясь грубой наждачкой времени, она становится похожа на решето, на бесполезное сломанное ведро. Нет. Любовь объединяет нас всех. Потому что она намного выше того, что вы представляете. Она объединяет нас, людей живущих наедине с природой, и вас, поставивших все живое в себе на алтарь своего поезда. Мы можем это отрицать, но природу не изменишь, мы связаны. Потому что любовь – сакральная связь между каждой особью нашего вида, а может даже и не только нашего. Это не просто химия, вызванная необходимостью размножения, это высшая материя. Это нейроны, бегающие по общечеловеческому сознанию. Она угасает в частных случаях, но разве может угаснуть в общем? Можешь ли ты разлюбить мать? Можешь ли ты на самом деле разлюбить человека? Да, мы привыкли прятать эту любовь в самые потаенные уголки мозга, туда куда никогда не проникает солнечный свет. Но знаешь что? Если эта любовь спрятана, это не значит, что ее нет.

Она опустила свою ладошку в краску и точно так же прислонила ее к стене.

¬¬– Я уже сказала, что это своеобразный алтарь, – продолжила она. – Но ты знаешь, как я его нашла? Меня просто потянуло суда. Я совершенно не ожидала увидеть что-либо подобное. Даже не напоминаю о том, как мы с тобой встретились. Но вот мы стоим здесь вдвоем. Стоит вопреки всякому смыслу. Это и есть любовь.

У Семёна закружилась голова. Видимо, действия табака начало отступать и самочувствие стало ухудшаться. Он совсем заслушался Анну и прилег отдохнуть.

– Все эти отпечатки людей, они связаны невидимыми нитями.

Она легла рядом и сильно прижалась.

–Связаны так же, как, например, связаны мы с тобой.

Она смотрела прямо в глаза, но теперь не проницательно, а как-то по-детски. Глаза ее смотрели на него, а губы уже соприкоснулись в разрывающий сердце поцелуй. Обе, совершенно красные от краски, руки соединили собой эту так и непонятую Семёном общечеловеческую нить. И потекли часы, часы общего дыхания, часы общего сердцебиения. И два маленьких человека в этом большом мире слились в одного сильного.



Семён проснулся рано утром, но никогда в своей жизни еще не чувствовал себя настолько выспавшимся. Он все еще лежал на этой пещерной земле, которая ему показалась самой приятной ложе, которую он когда-либо пробовал. Немного болела спина от этой кровати, но, в целом, он не чувствовал себя так хорошо с самого падения, а может даже и до него. Теперь он уже не был тем полумертвым задохликом, который упал с поезда, теперь он уже мог серьезно побороться за свою жизнь. Тем более, если учесть, что теперь он не был одинок.

Семён вышел из пещеры в надежде найти Анну, но нашёл он только разочарование. На этом пристанище, который он мог бы даже посчитать домом, догорал только затхлый костер. Не было никаких надежд, что Анна отошла за дровами, пропитанием или еще за чем-нибудь важным, он сразу все понял. Он сразу понял, что она не вернется. Странное чувство настигло его. Семён мог бы даже подумать, что он полюбил эту дикарку, но теперь он и не понимал, что же это на самом деле значит.

Она оставила его одного, наедине с разлетающейся по ветру, сгоревшей угольной стружкой. Но не было никакого ощущения одиночества или того, что его бросили. Она испарилась, но каким-то образом, у нее получилось заполнить эту душевную пустоту, которая грызла его многие годы. Пустоту, которую не смогли заполнить толпы людей. Людей, которые только и знали, находились постоянно в социуме. Быть может, пустоту мог заполнить только тот, у кого была заполнена его собственная? А все эти люди, которых он знал, лишь маскировали это пустое пространство в душе внешними оболочками, да и только. В любом случае, он был ей благодарен как никому другому в этом мире.

«Видимо, теперь я снова один, — подумал Семён. — Наверно, глупо было полагать, что эта странная незнакомка останется со мной. Хотя я бы все-таки ее поблагодарил. Теперь в голову не лезет банальная и глупая мысль повеситься на дереве, теперь я буду стараться выжить. Все-таки хотелось бы ее еще поблагодарить…»

Внезапно его размышления прервал тот самый, знакомый с детства, дико завывающий гул. Звук, который проникал в уши каждое утро на протяжении всей жизни, каждого дня. Довольно близко из леса донесся будильный сигнал. И так же внезапно, как и появление этого сигнала, вернулась старая надежда. Быть может он уже и мог бы пожить здесь, но никак не променять на собственный дом целенаправленно. Сердце забилось огненным мотором. Дыхание совершенно отказывалось биться хоть в какой-нибудь такт. А ноги уже несли тело в спасительную сторону.

Он бежал разрубая своим телом ветви вокруг. Об голову постоянно что-нибудь больно билось, но он ничего из этого не замечал. Не придавал внимание тому, что несся к дому в нижнем белье и в наспех сделанных одноразовых ботинках – ничего, когда товарищи узнают, что с ним произошло, они все поймут. Быть может, он даже станет национальным героем. Только бы успеть! Он представлял, как на ходу схватится за поручни и залезет обратно. Представлял лица людей, которые так удивятся, которые уже и не мечтали снова встретиться с ним, которым будет так интересно узнать, что он тут пережил.

Последние ветви раздвинулись, открывая утренним лучам солнца путь прямо в глаза. От резвившейся скорости, Семён еле успел остановиться перед обрывом. Он стоял на краю скалистого выступа, который расположился прямо над железной дорогой. И хотя высота этого выступа над дорогой была не очень большой, Семён очень осторожно смотрел вниз. Налево дорога уходила далеко за горизонт, а справа – о боже! – двигался поезд. Он пока еще только приближался к потерявшемуся сыну, но Семён не смог не уловить тот факт, что движение его намного ускорилось. Но ничего страшного! Мысли летали в разные стороны, а он просто уже планировал посадку. Начиная с определенного вагона установлены специальные поручни, за которые он при желании и смог бы ухватиться. От волнения пот полностью промочил каждую клеточку тела, а сердце уже почти разрывалось в своем бешеном ритме. Все или ничего, сейчас!

Специально раскорячившись в позе приготовленной для прыжка, он выжидал нужного момента, пока его глаз не уловил нечто странное, нечто такое, чему он не смог не придать значения. На том самом месте, где должен был сидеть Сильнейший, на том месте, куда он сам лично не раз поднимался, виднелись несколько фигур. Естественно, сразу в голову полезли различные теории и объяснения, оправдывающие эту неожиданность, но чем ближе подбирался поезд, тем труднее становилось себя обманывать – Сильнейшего не было. Вместо него в форме круга расселись три человека, которые держали тот самый винт, который столько веков хранил лично Сильнейший. Присмотревшись еще немного, сомнения отпали окончательно. Теперь он увидел точно и безоговорочно, что на том святом месте сидели трое молодых парней. Скорее всего, не тех парней, с которыми ему не так давно давилось познакомиться, совсем других, но факт оставался фактом – поколения сменились. Вся жизнь, которую он привык видеть, просто исчезла. Тех товарищей, которых он надеялся встретить, просто не осталось. Не осталось, как не осталось бы и его, не пропади бы он так невовремя черт знает куда! Его там уже никто не ждет. Как, наверное, и не ждали, по правде говоря. Просто так хотелось верить, что дом все-таки есть, что он будет ждать при любых условиях. Верить хотя бы в маленькую надежду, но верить. А что осталось у него? Все, что он знал разбилось тонким стеклом. Лучше бы он сгинул со своими соратниками! Но теперь у него совсем нет дома.

Разочарованный он сел на самый край свесив свои ноги. Как жить, если остались только одни воспоминания, думал он. Но, под вид проносившегося под ногами бесконечного поезда, он кое-что ощутил. Он ощутил то, что никаких по-настоящему приятных воспоминаний с поезда ему не приходит. Вот она едет под ногами вся его жизнь. Место, которое было единственной возможной судьбой, а он ничего не чувствует. Совсем ничего. Под ногами просто мчится струя расплавленного метала и ничего больше.

Поезд мчался, а он вспоминал последние дни. Вспоминал горы. Вспоминал чащу. Вспоминал реку. Вспоминал звезды. И, наконец, вспоминал Анну. Теперь он осознал, что у него еще есть возможность когда-нибудь увидеть ее. И эта мысль наполнила его сердце новой надеждой. Не раздирающей на маленькие кусочки этот слабый агрегат, надеждой, а какой-то умиротворенной. Надеждой, которая была наполнена благодарностью, и которая спасла его опять; Анна даже сейчас умудрялась вытягивать его с того света.

Так он сидел на этом скалистом выступе и смотрел на поезд, который с пугающе небезопасной скоростью, но все же слишком долго, уходил в закат.