Я иду вокруг

Я иду вокруг. Обхожу остров, спящий среди лениво ворочающегося моря. Между лесом и водой вьётся одинокая цепочками моих следов, а волны то отступают, открывая каменистый берег, то незримая луна притягивает их прямо к моим ногам, загоняя меня по щиколотку в бруснику под сосновой сенью.
И ни разу ещё  я не видел среди однообразных камней и деревьев двух одинаковых мест, ни разу не вышел туда, откуда начинался мой бессмысленный путь. Но я точно знаю, что он замыкается кольцом, это ясно по солнцу, что, голодным псом гонится за мной по пятам. Вода успевает дважды отползти и вернуться, прежде чем оно прочерчивает круг в застывшем небе у меня над головой. Я бросил считать приливы на излёте первого года, теперь их было больше, чем песчинок на этом чёртовом берегу. И за сотни лет солнце не село ни разу – вечность тянется этот день, намертво пригвождённый его лучами. Непрощённое воскресенье, слепой полдень, когда я не вернулся назад.
 Я иду по кругу, а берег все время изгибается, и перед каждым поворотом у меня тревожно замирает сердце. Все повороты здесь похожи на тот последний, за которым я не увидел россыпи родных домов и убаюканного волнами причала в бухте. Не увидел и за тем, что был после последнего, не нахожу теперь ни за одним другим. Я уже не помню имён тех, кого оставил утром, в начале августа, тысячи поворотов и сотни лет назад. Тех безумных и бессмертных от своей молодости, с кем я смеялся, так яростно и обречённо, что от той горечи оставался только спирт и песни, которые, взлетая над миром, останавливали время, сгущали в ночной тьме чёрное веселье, что сбывалось по утру пожаром рассвета за сопками.
А мы, лёжа на качающемся причале, тонули взглядами в облаках, думали, что когда-то просочимся водой сквозь прогнившие доски, растаем в тумане, разлетимся ветром, останемся и исчезнем.  Так почему же я здесь? Я давно истоптал бы железные сапоги, размотал бы любой клубок, если бы мне дали их в дорогу. А я даже не понял, что мой путь начался. Я не знаю, под какой скалой бессонное море глодает мои кости. Или может вьются теперь вереск и голубика сквозь мои ребра? Где кипела, мешаясь с водою моя солёная кровь?
Но здесь я не один, иногда солнце перечёркивает крест чаячьих крыльев, режет ветер пронзительный куличий крик и тень ворона скользит по камням. Моим проклятием было различать птичьи силуэты, теперь мне достаточно едва слышного взмаха крыла. Говорят, что чайками становились души погибших моряков. Боги, я согласился бы и на воробья!
Я иду вокруг и порой вижу далеко впереди, на грани горизонта, за терпким маревом нагретого воздуха смутную фигуру. И узнаю заношенную зелень старой ветровки, знаю наверняка, про прожжённый искрами рукав и дранную подкладку. Тогда я убыстряю шаг, сбиваю ноги о мокрые камни, увязаю в грязи, почти бегу в пустоту впереди, понимая, что это напрасно.
Я знаю кто идёт по кругу передо мной и никогда не оглядываюсь.