Барака. дорога в монастырь. из книги

 

из книги "СЛЕД ЛЮБВИ.жизнетворчество":      

1 - Барака
2 - Дорога в монастырь
3 - Мирчудес

BARAKA

Баха ад-дин Мухаммад бин Бурхан ад-дин Мухаммад аль-Бухари - вот так вот, запросто, говорят в Бухаре, а коротко – Бахаутдын, мавзолей которого считается среднеазиатской Меккой. До сих пор идут сюда люди из мусульманских стран и даже Индии, просить исполнения желаний и отвращения грехов в святом месте. По преданию, местной легенде, Мухаммед, бросая камень в Мекку, закинул небольшой осколок и сюда. Вот его-то и надо обойти... Сбудутся, говорит служитель, желания.

В средние века здесь была школа суфиев. При вступлении на Путь, у части суфийских орденов существовал обряд инициации и адепт должен был произнести байа, клятву верности. Ему вручалась хирка, суфийское облачение. Основная часть церемонии состояла в том, что ученик вкладывал свою руку в руку шейха. Так происходила передача барак;.

И вот, приезжаю второй раз в Париж, через два года после съёмок фильма «Мираж» (35мм, 30 мин, 1992год – в Уч-кудуке, Навои, Самарканде и в Бухаре. Теперь с подарком, переданным московской мамой своей дочери Кате - просто книгой в жёстком переплёте, правда, довольно толстой, про костюмы. Должны встретить на своей машине...

Катя, говорит её мама мне на Малой Бронной в прекрасной квартире на первом этаже старинного дома, работала в своё время костюмером в театре и вышла замуж за парижанина, фотографа. А я пошёл ещё не один, прихватил с собой Гуру, а он и Лизку, так что мы хорошо посидели и уже потом, много месяцев спустя, когда я рассказал им о своей поездке в предрождественский Париж, Гура, а я его именно так звал, попросту вспомнил: «Она мне предлагала оставаться жить у неё, журнал какой-то детский есть, писать туда… зубы говорит тебе вставлю, приодену… вот, ****ь – первый раз видит человека…» Но это уже потом, а сейчас…

Встречают они меня в аэропорту на стареньком Рено.
Поднимаемся в квартирку её мужа Бертрана, недалеко от метро Plaizans. Тут же достаю мамин подарок с Малой Бронной и банку уральских, от моей тёти Тамары, солёных шампиньонов. Мамину книжку Катя отложила куда-то, а грибочки мы тут же и приговорили под русскую водку. Встал вопрос... - вернее, Катя намекнула о ночёвке.

Принимаюсь названивать знакомым, но… как обычно, то нету, то… в конце концов, предъявил Бертрану свою «чековую книжку», из которой стало ясно, что у меня есть счёт и там лежит нетронутый аванс за короткометражку с лета 90-го года. Он отвёл меня на ночёвку в ближайшее кафе, где на втором этаже, вход с переулка – две, три комнаты с общим душем в коридоре.

Наутро, прекрасно выспавшись, спускаюсь вниз и жалуюсь пожилому арабу за стойкой, мол, боку проблем пур муа в Париже: pour moi, в смысле.
- О! не только для тебя… - буркнул он, продолжая варить кофе.

На улице оглядываюсь, запоминая дорогу, вдруг не найду. Над входом в кафе вывеска, синяя. И белые буквы: «BARAKA». Ну, Барака и барака, запомнил вроде, на наш барак, думаю, похоже. Найду на обратном пути.
Нашёл банк, называю цифры, а мне клерк, молоденький такой, школьник по виду, сверившись с компьютером, говорит: «У вас, месьё, 63 франка».
- Как!? Должно быть... - больше…
Справившись с волнением, спрашиваю мадам…, польское, по-моему, какое-то имя.
- Так вон она там - за дверью, - показывает на запертый кабинет в том же углу, что и два года назад.
- О! Саш;! я же не знала, что вы приедете… - достаёт из сейфа чековую книжку, заполняет, передаёт мне, и я выхожу из стеклянных дверей отделения банка с пачкой денег в кармане, перехожу улицу и вот уже пью свой кофе напротив, спокойно поглядывая на прохожих, прикидываю - как потратить... Подарков куплю, двухкассетник этому бизнесмену в Селятино, ну и себе табачку, да трубку покруче…

Я благополучно вернулся к себе, вечерком отдал должок Бертрану и вместе с Катей мы поехали в мексиканское кафе на их холодном тарантасе с неработающей печкой. В расписанном масляными красками американским флагом по всей стене над стойкой, с мексиканским подавальщиком, я ел огромного краба и первый раз пил текилу.
- Ты смотри осторожно, она очень крепкая, - советовала Катя…

Потом поехали в машине Бертрана, замерзая дальше и петляя по Парижу, выбрались к каналу среди деревьев и, наконец, припарковались у кафе с классической музыкой, потом… уже не помню, где же Катя мне призналась, что в книжке, переданной мамой, в корешке был небольшой такой совсем – бриллиантик - от маминого колечка.

Детектив закончился за три дня до Нового года. Свой аванс я почти весь истратил на подарки, сначала купив дочке зелёного кролика, назвав его почему-то зайчиком бельгийским, видимо по этикетке на синтетической шее - мы до сих пор празднуем его день рождения.

Маме и жене и... осталось доехать до дома. А в Москве тогда не было ничего, улицы не освещались, и… но не про это сейчас: когда уже был готов мой второй фильм «Мираж», о моём, на самом деле, неосознанном паломничестве в Нурату и Бахаутдын, хотя по сюжету смонтировался поиск дочери от первого брака, тут и вспомнил я название парижского кафе! - где пару раз только переночевал.
Я разыскал и внимательно просмотрел слайды, сделанные в предновогоднем Париже и, конечно же: вот он я, – в тёплой джинсовой куртке из сэконд хэнда и при этом – в светлых, хлопчатобумажных джинсах – у входа в кафе. Это Катя меня щёлкнула нашим старым фотоаппаратом «Зенит».
И надо мной всё та же вывеска, с тем же непонятным словом.

Читая о Бахаутдыне, выяснил, что барак; – это по-нашему просто благодать — в христианском богословии понимается как нетварная Божественная сила или энергия, в которой Бог являет Себя человеку и которая даруется человеку для его спасения. С помощью этой силы человек преодолевает в себе греховное начало и достигает состояния обожения. Также благодатью называется незаслуженная милость и благоволение Бога по отношению к людям.
Особенно чуешь его, когда называешь цифры, волнуясь, а тебе вдруг говорят, что на вашем счету 63 франка. Но как!? должно же быть несколько тысяч... «Больше должно быть там у вас моих франков,Ё!» – как настоящий франк вопрошаешь ты.
Но мы же не знали, говорит польская эмигрантка, открывавшая мне счёт по рекомендации Паскаля, приютившего меня тогда у брата в районе Монмартра, всего два с половиной года назад!
А теперь мадам достаёт из сейфа ту самую книжку, вырванный из которой листок, я гордо предъявлял вчера вечером Бертрану, во время распития московской водки под солёные грибки уральской моей тётки в студии недалеко от Плезанс, парижской станции метро...

Бертран, тем временем, показывал журналы с цветастой фотографией мамы на обложке и тут Катя сказала гордо: А в шестидесятые годы мама Бертрана была моделью - и погибла в автокатастрофе… Прям Камю, чёрт возьми (!!)

И тут я увидел – первый и последний раз – скандал в русско-французской богемной семье. Бертран кричал: «Ты дуррра, Катя!» - всё ффукал, а она как-то слегка приниженно суетилась.
Так вот, директор местного отделения банка имела родственников в Бескудниково, куда, помню, передавал пару лет назад флакон, оплетённый соломкой, видать, с духами, да ещё 30 долларов.

Вот такая Барак; случилась cо мной в Париже, недалеко от метро Плэзанс. Это ещё одна из моих стоянок на Пути, трёхдневная, в декабре 1992-го года, перед самым Рождеством.
Я обменял билет в нашем Аэрофлоте и улетел на два дня раньше.

ДОРОГА В МОНАСТЫРЬ

ПАРИЖ. ОСЕНЬ

- Ты что делаешь?! – женский голос за спиной.

- Ноги мою… - оборачиваюсь, на распахнувшийся в дверях её ванной комнаты, вопрос: «Что ты делаешь в моей ванне?! - большой парижской квартиры.
Но Гуля сама же пропустила нас через калитку, запирающую двор с паркингом в полуподвале, откуда мы с товарищем подняли к ней на лифте свои скудные шмотки с дороги. А ехали-то мы целых трое суток, меняясь за рулем красного старого корыта – Опель-сарай,Ё!

Второй раз мы заехали к ней после вернисажа Володи Попова-Масягина, мужа моей сокурсницы Юны Масон, племянницы Марины Влади (читай докроман Трудовая книжка). Полный зал первого застекленного на улице Риволи выставочного зала, наполненного картинами Володи про красивых женщин и эротическими смешными скульптурами с фарфоровыми задами, парижанки ЖозефА.

- Ни одной работы не продали, - сказала потом Юна, улыбаясь своей самоотверженности.

Гуля сама взяла такси, мол, тут до меня десять евро всего - мы поехали вверх над Монмартром, через район, где когда-то жила Эдит Пиаф и так удачно остановились на светофоре, что камера Димы Эделя в моих руках остановилась, панорамируя на ходу – напротив кафе, полного арабов и негров, просматривающих футбольный матч на большом плазменном экране. И поехала, панорамируя дальше, независимо от меня и это стало маленьким чудом во время монтажа фильма «Странствие», так и не смонтированного до конца и получившего подзаголовок «черновик».

В этот раз я спал, в отличие от первого посещения, когда я уехал после её слов Диме, мол, ты же один должен был приехать - воспользовался дружеским приглашением Сергея, сбежавшего в свое время вместе с отцом за границу.

На вернисаже было полно парижских русских, администратор француз, бегал-бегал и принёс, наконец, шампанского. Я, говорит, устал уже за водкой бегать в соседний супермаркет.

Пела красавица в национальном калмыцком костюме.

А заканчивая историю дороги в монастырь, можно вспомнить её начало:

После моей ночи, проведенной в машине Дмитрия Генриховича, заночевавшего у фестивальной подруги-коллеги Гули, когда я, уже покуривая в его автомобиле, припаркованном у трехэтажного старого дома, недалеко от метро Журдан, дождался всё же Диму наутро, мы, наконец, покинули Первый город, где мне в который раз негде было ночевать.

Я ему рассказал, как только мы тронулись, пока блукали по улицам мимо Мулен Ружа и злачных заведений вокруг, рассказал, стараясь не отлекать от вождения Диму нашего Эделя, как я чуть не попал ночью в его машине в историю с полисом: сижу, курю, вдруг в лобовом стекле в зоне моего обзора, выскакивает из подъезда молодой парень с мобилой под ухом и что-то говорит, говорит туда, глядя демонстративно на номер нашей машины, а там, я помню еще после истории с микроавтобусом, подрезавшим нас в Голландии, (вернусь к ней), - написано просто: Russia.

А тогда как раз муссировались в СМИ темы чеченских сепаратистов и другие тому подобные терррористические… - короче, «террористическая угроза», думаю, гонит он полису в свою мобилу.

Выхожу из машины.

Ну, объяснил парню на своем французском, лёгком и быстром языке, что заронили в мое подсознание дети французских коммунистов в пионерском лагере для работников синхрофазотрона, году эдак… давно очень.

Но французик вернулся домой, и потом еще долго горело его  прямо над крышей нашего немецкого опель-сарая.

И вот, выехали мы – уже! - из Парижа. Едем на юг, с тем, чтобы там, на повороте на Лион, расстаться с Димой, вернее, разъехаться: мне автостопом до Монпелье, а товарищу Эделю в Германию на старом красном корыте марки Опель, но… мы предполагаем, а Бог располагает.

Попав в тоннель под Дефансом, долго-долго, как у Тарковского в Японии – ехали-ехали – да туда ли мы приехали?..

Вынужденные шлагбаумом у пропускного пункта платной дороги, заплатить за авторут, помчались совсем в другую от юга сторону и оказались в направлении монастыря, телефон которого товарищу выдал батюшка, ещё в храме на Белорусской, как интеллигенту-неофиту, похоже. Наставил, видать, нас кто-то на путь истинный…

Решив, что там, в женском монастыре русской зарубежной православной церкви, мы и заночуем, как паломники, принялись искать дорогу. И глубокой уже ночью, нашли.

Но нас не пустили ночью у ворот. Послушали в маленькое окошечко. Я с перепугу начал было по-французски, а Дима меня толкает, мол, надо по-русски.

Сестры сходили к матушке-настоятельнице (потом оказалась прекрасной, гостеприимной женщиной… sorry – матушкой М.) и… порекомендовали приходить утром на службу.

Благословляет матушка М., значит.

Заночевав в холодной машине, мы так и сделали, но Дима наутро захворал.

Сходили поутру в храм, помолились, как умели. Дима-то уже научился, даже, смотрю, на колени опускается…

Заболевая, он попросил матушку, приютить нас в монастыре, лёг в своей комнате, а я после завтрака разговорился с московским певчим Сашей и с Юлием, что отслужил иностранный легион в Африке, ждал теперь документов на карт де сежур, жил пока в домике, что разрешили построить русской писательнице-диссидентке на территории монастыря.

Сопутник мой на второй день спрашивает, не жёлтые ли у него глаза? Да, ты что, говорю, это от моей жёлтой куртки отсвечивает тебе в глаз – успокойся, брат.

Но уже на четвёртый день, товарищ Дима Эдель, оставил мне 20 евро и уехал, поклонившись до земли у открытого багажника своего сарая: Прости, мол, если можешь,- сказал он и отбыл в сторону Германии. Прихватив подарок своей маме от меня: ведро грецких орехов, что я поставил ему в багажник, собранные тут же за домиком с гордой табличкой, снятой, видать, откуда-то:

VILLA GULIA

Там жил Юлий, прошедший севастопольское военно-морское училище, после службы во Владивостоке, помыкавшийся в бандитские девяностые, он выбрав службу в иностранном легионе, отслужил, приехал в монастырь и сделал в домике писательницы мощный ремонт, аж полы деревянные перестелил,Ё!

Мы уютно посиживали вечерами с коробкой вин ружа, - большая такая, с краном ;, а однажды даже жарили фазана, сбитого русским парнем на своем микро, когда он спешил чистить канализацию в монастырском четырехэтажном доме, доставшемся монашкам, от французского графа.

В Германии Дима проверился в медпункте и у него обнаружили желтуху.

А мы, тем временем, договорились с Юлием, что он отвезёт меня в Монпелье к моей belle soeur, где я планировал занять денег на обратную дорогу домой, хоть бы на автобус Париж – Москва. Хоть, думаю, сотню евро, что ли взять у Наташки… всё-таки жила у нас 6 лет на надувном матрасе.

Помню, как котенок на неё набрасывался сходу, разбежавшись вдоль по коридору, как прыгнет девочке 18и лет на голову, норовя вцепиться в волосы, но она бдительная! Помню её с 14 лет, когда она так уставала на своих репетициях в ансамбле танца дворца культуры города Навои, что падала на тахту мамы, пока мы с её старшей сестрой, женихались в малюсенькой комнатенке за шкафом, - Наташка падала и… крепко засыпала. Теперь она, проиллюстрировав собой, судьбу Золушки, живёт в своем домике на берегу Медитеране.

Тем временем, Юлий предложил мне поработать на ремонте крыши здесь, неподалёку, в семье искусствоведов Ракитиных. У них ещё сын DIMA хороший художник, известный. Помню, спрашивает у Василия Ивановича, можно мне шоколадку? А ему на вид лет сорок, не меньше... попрыгивает так у шкафа на цыпочках - папу просит...

Мы договорились о работе и поехали на юг.
Старенький ситроен, предыдущей той модели, что еще Фантомас ездил, помните? Поднимается так плавно сама и опускается фантастически. Тем более, Юлию нужно было в Оранж к бывшей жене разобраться и к однополчанам, денег занять, как потом выяснилось… ну ведь это всё - по пути – поехали!!

А Dima такой: сидим мы у них в доме на кухне с Василием Иванычем и Еленой Николаевной, да Юлием, - втроём. Василий Иваныч не пьёт, а мы выпиваем по рюмке водки, и входит Дима. Стоит, молчит, улыбается у шкафа и говорит: Папа, я хочу шоколадку.

- Возьми, Дима,- отвечает папа.
Дима ест шоколад и принимается весело попрыгивать на одном месте, поднимаясь на цыпочки, мол - Voil;!

- Эмиграция - это в любом случае - трагедия, - после первой же рюмки серьёзно говорит Елена Николавна... А у них квартира в Париже и дом у монастыря…да и гениально продаются работы сына, на всё хватает, но во время ремонта я заглянул переодеть штаны в маленькую комнатенку на веранде и увидел там мольберт…так вот где есть место художнику в этом доме, полном книг, ведь Василий Иваныч издаёт их сам – альбомы для своих.

- Представляете, какие письма у этих сестёр в сундучках?! – как-то сказал он, прогуливаясь по монастырю после воскресного обеда, когда мы направлялись в павильон, где можно попить кофе и посмотреть, продающиеся книжки о монастырских и религиозных делах. Есть записи песнопений.

Добрались мы до Оранжа, куда Юлий выписал в своё время жену с Украины, а она его выгнала потом, как только вернулся он из Африки насовсем.

Сел я в электричку и поехал в Монпелье, где меня встретил художник Жан-Франсуа, по прозвищу Джеф. Он как-то раз от бель-сёр из Монпелье передачку нам привозил в Москву и мы сдружились - встретил и повёл к себе в дом 17-го века, на последний этаж, в большой зал с каменным полом, оборудованный всем необходимым для современной для жизни. Очень важны деревянные антресоли с лестницей в его проекте, я там спал.

Мои родственники в это время были на гастролях. Вечером познакомились с друзьями Джефа, поехали за город на дискотеку, а на следующий день пришла Валери, местный режиссер-документалист, знакомая приятельницы Джефа из Польши.

Договорились встретиться на улице, куда я вышел, сразу же натолкнувшись на компанию у окна первого этажа, где жил эмигрант из… даже не помню откуда, но не негр, наверное, он из Марокко, коричневый такой и, похоже, электрик на пособии. Они выставили на подоконник пластиковую канистру с местным вином и предложили покурить травы:

- Друг Джефа? Московит?! давай – курнИ пока! – сразу понял я их язык поминая бухарский опыт.

Пока значит, то да сё – подходит стройная блондинка, лет на вид, под тридцать - в лёгком таком, совсем тонком платьишке. С другом, лохматым худым юношей с черными волосами до плеч, как она сразу объяснила мне, у них ничего нет (слегка говоря по-русски), а друг её стоит рядом такой грустный, потому, что его только что кто-то назвал голубым, прямо на улице, шепнула она по-дружески, располагая к себе сразу.

- Он не голубой, - пояснила мне обстановку Валери.

Ну, и двинули мы все в кафе, потому, что «это вино грустное», как сказала она, отпив пару раз из канистры электрика.

В кафе, её кучерявый приятель, думая, что я не пойму, сказал ей:

- А он не похож на русского.

- Да…

Потом гуляли и пили вин руж. Ей понравилась фраза из фильма «Мираж»: «Кино – это подглядывание за реальностью, когда она думает, что на неё никто не смотрит».

В следующий раз встретились уже впятером. Валери со вшимсвоим, пока не печатающимся другом-писателем, приехал к ней из другого города и я со Стефаном, что тоже был у нас в Москве, вместе с Жаном-Франсуа по кличке Джеф.

Нервный писатель, ревнуя, бросал в лицо Валери орешками, а уходя, купил нам всем по бокалу вина.

В третий раз мы увиделись, когда она позвала меня ужинать с её отцом у них дома, но я отказался, оправдывая тем, что мне очень трудно весь вечер будет говорить с незнакомым человеком по-французски.

Она пригласила поехать с ней снимать в Белоруссию документальный фильм об исходе евреев и потом, когда я уже был дома, позвонила из Минска и, говоря: Мы сможем увидеться, приезжай… - звала, на самом деле, поработать на неё оператором, но я сказал, что у меня нет денег на дорогу. Она не ответила.

Через неделю тусовок на берегу Средиземного моря я вернулся вместе с Юлием на его машине в монастырь, где мы приступили к работе в доме Ракитиных. Дом они купили при помощи матушки М., настоятельницы монастыря, куда теперь ходят на службу по воскресеньям. Приводит в храм Елена Николаева и Диму. Он блаженный...

Как-то вечером смотрели у них документальный телефильм, сделанный Еленой Николаевной ещё в России. То ли в Москве, то ли в Питере – телепередача о Татлине.

Приехал в гости к Ракитиным скульптор седобородый, не помню имя, но русский. И сразу отправил нас в магазин. Говорит, что доктор сказал, если не можешь не пить, пей только Бордо.

Посмотрел мой «Мираж» и твёрдо заявил:

- Здесь ты такой фильм не продашь.

Теперь вот хочет купить старый свинарник в Провемонте и переоборудовать под дом-мастерскую. Жене его - парижанке, скульптуры мужа хранить негде. Поехали смотреть объект вместе с бригадиром строителей из Португалии и французской женой скульптора. Похоже, что она зарабатывает и хочет иметь больше места для громоздких художественных произведений мужа. А самой чаще оставаться в Париже хочется – худая такая и поджарая, загорела где-то уже…

Однажды, поехали мы кататься. А надо сказать, автомобиль Юлию достался прекрасный: антИк, предыдущая модель перед той, на которой Фантомас ещё ездил.
Она куплена в монастыре за пару сотен после смерти монахини.
Выбрались подальше от монастыря, встретив возвращающегося из Жизора на своих подмосковных жигулях батюшку Евтимия.

- Видел нас, не видел, не ясно что-то...

- Да он часто вечерами катается в город.

Смотрю, а вечернее небо полосуют вдали зеленым лучом лазера, да так бойко он шастает по чернеющему небосклону, прям взыграло, видать во мне моё диск-жокейское что-то, из азиатской юности...

- Наверное, дискотека… - как-то Юлия тоже повело, явно стратегически, по-военному, и сразу я почуял - не к добру его повело-то... ой, не к добру…

Стал он, склонившись над баранкой, напряжённо вглядываться в кромешную тьму нормандских просторов, а там лишь луч зелёный, да просторы… - для танков, гворит, союзников! Ну те, говорит, знаешь, что в Нормандии высаживались? как раз для танков просторы полей!! Для манёра удобно.

Но нашёл он всё же эти частные ворота на краю огромного поля.

Попали мы с Юлием на дискотеку в бывшем поместье, огромном, и, похоже, перестроенном уже наследниками.

В большом здании бар, танцпол и бассейн с раздевалкой и – прям рядом с водой - своя барная стойка.

Там мы с Юлием, сходу купившем на входе гранёную бутылку Смирнофф, вскоре уже плавали наперегонки, поднимая тучи брызг.

А я, надо сказать, занимался в детстве плаванием серьёзно, а он и так, сам по себе, бывалый товарищ, да и вырос у моря, а военное училище даёт хорошую физподготовку.

Приняв душ и переодевшись в раздевалке, мы вернулись в бар…

Помню, сильно попозже, Юлия заталкивал, просто упаковывал в машину белокурый охранник, чуть ли не ногой. Да что там! – просто ногой заталкивал на место и все дела. Утрамбовал.

Проснулись рано утром в машине у ворот того свинарника, ещё не переродившегося в мастерскую, но уже без хряков, если не считать нас двоих...

В монастыре целыми днями мы пахали большое поле у пруда на немецком тракторе. Обучила нас сестра Наташа-эконом, показав как двигать рычаги небольшого зелёного механизма. И всегда вокруг нас суетилась старушка, с детства живущая в монастыре. Она перенесла операцию на голову, но давала довольно толковые советы, всю жизнь проработав на монастырь.

На втором этаже основного здания, бывшего господского дома, расположена библиотека, где очень живая, интеллигентного вида старушка, оказалась редактором «Посева» на отдыхе.

- Ну, что? - говорит, вам у нас здесь, как в армии?

Взял у них книжку об истории Леснинского монастыря, основанного в России, потом перебравшегося в Польшу, потом в Париж, а в 1952-ом году, купившем бывшее поместье графа с лесом и землёй.

По воскресеньям сюда съезжаются наши эмигранты со всей Европы. Одновременно с нами, несколько дней прожила женщина-паломник с дочерью, жена физика-ядерщика из Канады.

Как-то раз она попросила Юлия сходить с ней к мэру деревни узнать, нет ли домика на продажу. Мэр предложил довольно большой участок с домом за 50 тысяч евро, женщина кинулась звонить мужу про кредит, но на следующий день появились французы и оформили на него свою сделку, видимо, до этого долго откладывали. Мы поняли так, что они давно раздумывали, а когда русская женщина уже договорилась с мужем, что они возьмут кредит – французская супружеская пара была вызвана мэром, и это быстро решило всё дело в пользу местных. Но ещё остался участок поменьше, купленный когда-то заезжим арабом и мэр, сказал, что если вы его (араба) разыщите – он здесь давно не появлялся – покупайте - совсем недорого.

А дальше жизнь в монастыре потекла размеренно.
Контрастный душ после работы.

Здоровый сон после ужина.

Однажды, принимаю душ, вернее, ещё не совсем раздевшись даже - только заперся в душе, вдруг стук в дверь:

- Батюшка, батюшка! - голос сестры Наташи. А она, надо сказать, нас постоянно опекала и даже одежду свою мы ей сдавали в прачечную, расположенную в большом сарае, бывшей каменной конюшне с мансардами. Да и сапоги мне резиновые именно она выдала, подобрав по размеру. Да и возрастом моего поколения женщина, сестра, значит, Наташа. Помню, по утрам на турнике ещё раскачивалась – я подсмотрел, спустившись покурить к пруду с утра пораньше.

Короче говоря, открываю – она стоит в облачении своём чёрном и такая чего-то разрумяненная. А расположен душ в отдельном домике на четыре номера, где жили на тот момент только я и мой болезный товарищ.

- Ой! – воскликнула наша экономка и убежала смущённая. Больше мы об этом не вспоминали.

Но как-то мы, вернее, Юлий со мной поехал в магазин, она тоже заказала бутылку вина.

В монастыре двое мужчин священников живут постоянно – оба из России. Тот, что помоложе, отец Евтимий, когда-то пел в вокально-инструментальном ансамбле и сюда приехал на Жигулях с подмосковными номерами. Он часто уезжал в город по своим делам, вечером. А отец Николай, тот постарше и с седоватой бородкой, благообразный такой. Они служили в храме. Евтимий пел.

Однажды, я нашел в домике, где жил Юлий, пластмассовую большую косулю. Домик чистенький, из двух комнат, с камином и необходимой сантехникой, но позади, у монастырской стены под огромным старым деревом с гладким стволом, где я собирал падавшие грецкие орехи, валялся всякий хлам – там и подобрал, нашёл эту игрушку и установил на берегу пруда в кустах - как бы оленя…

И вот, утром, батюшка Николай вышел после завтрака и сверху увидел пластиковое животное, да как воскликнет, обращаясь ко мне:

- Смотрите, смотрите, там косуля!

Неудобно получилось…

Ходили каждый день в храм по утрам, молились. Темно ещё и так тихо, тихо. Сначала мне было от ладана и свечей как-то душновато и я выходил пораньше, а потом Юлий заставил меня сходить на исповедь и причастие впервые в жизни к женевскому священнику, отцу Александру, приезжавшему исповедовать монахинь.

Елена Николаевна заплатила мне по 50 евро в день за десять дней работы по ремонту крыши их каменного одоэтажного просторного дома, вернее, за помощь в строительстве наёмником сооружения (есть фото) - типа помоста для выгребания листьев по осени застрявших в жёлобе вдоль всей черепичной крыши.

Дима слал СМСы – всему монастырю делать прививки от желтухи! Мы не обращали внимания.

Закончили работу, виза моя подходила к своему концу и я - с комфортом, на поезде, правда с двумя пересадками в Берлине и Бресте, где суровая проводница в шинели и биркой на груди, всё запирала пустой вагон, чтобы я не нашёл в других того, кто всё же продаёт пиво по ночам, она ведь строгая, но справедливая с фамилией Лукашенко (так+!) на груди - добрался до Москвы.

И обнаружил в спокойной домашней обстановке, привычно проведя перед сном ладонью по правой своей ляжке, где у меня, сколько себя помню, видимо, после взрыва ядерных отходов за полгода до моего рождения в закрытом городе, где Курчатов делал атомную бомбу - такие маленькие шишки под кожей всегда были там, а одна была побольше, как пуговка выпуклая, выпершая наружу – так она просто исчезла! Разве это не Чудо?



                "Мирчудес"

      "МИРЧУДЕС"

   Мирчудес начался в монастыре со звонка в строгую зону под Мурманском женщины из подмосковного Пушкино, уже восемь лет живущей в Голландии и совершающей теперь, паломничество со своим мопсом Глашей.

Она позвонила на мобильный "авторитету" Роланду (не больше, но и не меньше) с тем, чтобы облегчить жизнь моему подмосковному братику, по дурости попавшему в колонию. И находится он там уже пять лет.
В разговоре выяснилось, что там сидит её сын и теперь она молится о спасении его души, здесь, в женском монастыре русской зарубежной православной церкви в Нормандии.
   
   Товарищ, что проехал со мной на своём старом опеле-сарае всю Европу, в Париже приболел и мы решили пару дней пожить в монастыре, телефон и адрес которого дал ему в Москве знакомый священник в храме на Белорусской.

  Товарищ слёг. Думали - простуда.
 
  Десять дней он валялся в комфортабельной, одноместной келье, а я пахал землю с Бывалым, скажем пока так, лет тридцати парнем, поселившимся в монастыре после службы во французском иностранном легионе.

  Отремонтировал и поселился в том же домике, что когда-то построила писательница Юлия Вознесенская, эмигрировав после отсидки в Гулаге. Она дала денег монастырю и ей выстроили небольшую, в две комнатки со всеми удобствами маленькую дачку, возле основного здания монастыря, бывшего поместья французского графа, купленного церковью в 1952 году.

  Легионер, повоевав с неграми в Африке, где слоновая кость, теперь  много молился, работая по хозяйству женского монастыря, под руководством сестры Наташи - немки, слегка говорящей по-русски.

  Товарищ мой, чуть оклемавшись, решил ехать домой, ведь у него кончалась виза. Но когда он уезжал, я обратил внимание на его жёлтые белки глаз. Да это, мол, отражается свет от моей куртки, - ответил он.
  "Совсем ты, Дима, съехал на освещении. Преподаёшь постоянно, повторяя одно и то же каждый день, про эту свою светотехнику и вот у тебя уже жёлтые фонари кругом".
  Это, - говорит, - от твоей куртки отражается.
Я работал в ярко-желтой ветровке, полученной в награду моей дочерью Настей за работу в пресс-центре детской международной олимпиады в Москве.

  Товарищ уехал и через пару дней прислал мне SMS: "Я в Кёльне, анализы показали гепатит. Всем надо сделать прививки".

  Как!?
  Всем?.. всем монашкам, что ли…)

  Я продолжал работать в поте лица, молясь каждое утро по часу в монастырском храме и ежедневно принимая контрастный душ по вечерам. Не прививался никак, если только ежевечерним бордо-вином в домике с табличкой "villa Julia".

  Потом, на машине легионера мы отправились на юг Франции.
Он в Оранж к семье, да денег занять у сослуживца, а я в Монпелье к редактору журнала, что напечатал титры из моего фильма 1990 года "Ситуация ТАВ" о поэте Аркадии Славоросове.
Напечатал он лозунги на французском, те, что идут в фильме как титры между кадрами удолбанных Гуру и Лизки, гонящими свои кайфовые «телеги» в люберецкой квартире.
(см. здесь: Film SITUATION TAV\Фильм - СИТУАЦИЯ ТАВ (13 ‘  1990  ЛЮБЕРЦЫ) или здесь: https://www.youtube.com/watch?v=NomE_0qg38Y&t=9s

   Пробыв в Монпелье неделю, я вернулся на старенькой машине легионера в монастырь, а виза моя, была ещё на месяц.
Юлий нашёл для нас работу.
Продолжая жить в домике для паломников монастыря, я работал в деревне на ремонте крыши дома, принадлежащего семье искусствоведов, эмигрировавших из России лет двадцать назад. Поработав три недели, я вернулся домой на трёх поездах с пересадками в Берлине и Бресте.
   
   Я не заболел желтухой, не заразился от моего товарища, что полечившись в Кёльне, благополучно доехал до Москвы.

   Я привёз домой "много денег", здоровый и пьяный французским vin rouge. Это ли не Чудо!?
   
   Уже дома жена обнаружила, что на моей груди стало больше волос! – они проросли ближе к шее. Вот вам третье Чудо.
   
   Но самое большое Чудо – это исчезновение шишки на моей правой ляжке. Их там у меня, сколько себя помню, много под кожей,  но одна торчала, словно маленькая пуговка. Наверное, это последствия ядерной катастрофы в Челябинске-40, где я родился через 6 месяцев после взрыва радиоактивных отходов в 1957 году... Так вот, одну из шишек я удалил хирургическим путём, когда косил от армии за три месяца до двадцати семи лет, проживая в Урановом городе, где добывали «уранзолото» и опиум, а другая просто исчезла после обильных молитв, здорового образа жизни с большим количеством красного сухого Бордо и первой в жизни исповеди, а потом и причастия у батюшки Адриана из женевского православного храма, что приезжал исповедовать монахинь. Он пожелал мне пить поменьше и ежедневно молиться. «Это важно» - сказал он
сильно с акцентом.
   
  Вот мои чудеса, что познал я в Мирчудесе французском, в 120 километрах севернее Парижа, в деревне Провемонт, будучи сорока шести лет от роду.


И т о г о: 4 Чуда – звонок авторитету (по-моему, девушка не дозвонилась, но каково совпадение!), произрастание дополнительных волос на груди, исчезновение шишки на ляжке и полная защита от желтушного бациллоносителя.

Москва. 2005г.