Тумана больше не будет

Неуклюжая попытка некролога

01.03.2011

Необходимое пояснение:
однажды в аварии на Новой Риге погиб один
примечательный, подающий надежды персонаж.
Теперь, спустя несколько лет,
можно рассказать,  как так получилось, зачем.
И то, что погиб не он один.


1.
Это была исчерпывающая  картина тактики, вдумчивая, подкрепленная и безукоризненно исполненная. Каждый штрих, зигзаг, даже кофейный брызг были выстраданы, необходимы и к месту. Труд, писанный кровью, которой ушло много – правда, не больше, чем должно было пролиться вот-вот.  Об этом говорили глаза Тренера, налитые одноименной жидкостью.

- Так. И кто?! - в его голосе звенела ревность творца. То, что было изображено прямо поверх обозначенной площади ворот, тоже было песнью чьей-то души, нагло спетой поверх чужой.

Картина, выполненная карандашом, изображала вратаря и шайбу, которая – ты-тыдж, веер зубов, кровей и соплей, -  летела прямо в маску. Героизм момента похабило то, что перед вратарем, сидящим на шпагате, торчала из проруби некая дама, только что вроде бы завершившая оральные процедуры.

Ну, и что? Красивый сейв, запечатленный динамично и живо. Казалось бы, талантливая душа Тренера должна была откликнуться, но промолчала. Виной тому были питомцы, которые ржали и отбрехивались, мол, «чё сразу мы-то», «это уборщица», а «может, так и было». За что и отправились кувыркаться сто кругов на льду в полной амуниции.

- Ужинать в завтрак будете! Счастливый, останься.

Пять минут спустя Данил Счастливый, вратарь, уточнил:
- К-кто? Й-я? – моментально он реагировал только на шайбу, в миру же он даже дышал, заикаясь.

- Т-ты… т-вою мать. ТЫ нарисовал? –  спросил тренер и, чтобы сэкономить время, сам же ответил:

- Ты, ты, больше некому! Тебя для чего из болота выписали? В воротах стоять? А ты что творишь?!

Подумав и взвесив всё, Счастливый покаялся и сказал, что нечаянно и само вылилось.

- Ладно, пошляк, - смягчился Тренер, - живи. И на будущее:  все, что нарисуешь, напишешь, сделаешь – все должно иметь смысл. Правильный смысл! Нечаянно не надо. За нечаянно так можно огрести, что перекосит на всю оставшуюся жизнь. Осознал?

- А?

- Сто двадцать кругов. Пошел работать.
 
Счастливый удалился, скребя плечами по стенам и макушкой по потолку. Тренер, хмыкнув, долго разглядывал свое оскверненное творение. Нарисованная русалка была хороша, как фантазия юного двухметрового недоумка под сто кило.  И семейный, степенный Тренер закатил на вдохновении такую разминку, что способность говорить вернулась к команде только в раздевалке. И тотчас вылилась в вопрос:

- Слышь, рыжий, где такие русалочки-то водятся? 

- Н-не знаю, - и, надо признать, что тогда это была чистая правда.  ;

2.
"Маетно, скучно. И вечно, потому что бессмертная я. Некому пожаловаться, некому поплакаться – так долго я маюсь на свете, что жаловаться уже некому. Только и остается – зеленущие, вечно ясные глаза таращить в насмешливое небо и белые, вечно седые волосы распускать туманом по болотам и полям".

… Курили двое пограничников, и один заметил:
 
- Слушай, а жутко тут.

- С непривычки. Меня, как сюда попал, тоже подколбашивало. Места, понимаешь ли, такие, - бывалый изобразил пальцами, какие, - и пусто.
 
- Специально, говорят…

- Ну да, пограничный пропуск отвели от больших дорог, чтобы очередей не было. Только они вон, все равно стоят.

В самом деле, стояли. На многие метры стояли на осыпучих обочинах фуры с латвийскими, польскими, литовскими и прочими другими номерами, запотевшие от сумеречного тумана, казавшиеся брошенными.

- Кажись вон реально брошенная.

- Может, и так. Надоело, может, ждать, бросил и ушел.

- Далековато же ему идти пришлось.

- А может, и не ушел, а так, отошел ненадолго, да и того…

- Чего – «того»?

- Говорят тебе – болота кругом. И вообще. Пошли-ка на ка-пэ-пэ, а то вон уж, туман этот вылезает. Ну его совсем.
;

3.
Выполз из болота седой слоистый туман, помешкал у бесспорной таблички «Attention! Fog area», и разлегся, заполнив весь мир. Пропало новенькое, почти неезженое  шоссе, и очередь обреченных фур, и колючие проволоки, и столбы, и шлагбаумы. Не стало людей, машин, границ, только серое марево до небес.

Но вот на шоссе вспыхнуло аж четыре луны – огромный, видавший виды джип пер ледоколом с латвийской стороны, вспарывая мглу ослепительным светом мощнейших противотуманок. Шикарно осадив у пограничного шлагбаума, джип замер, ожидая аплодисментов. 

Посигналил.

Шлагбаум не шелохнулся.

В будке, где обычно выдают нужную бумажку, было темным-темно.

Тогда с водительского сиденья выпрыгнул водитель, по-хозяйски отжал стрелу шлагбаума и перешел государственную границу.

Ревун не взревел, прожектора не заметались – то есть вообще ничего не произошло. Озадаченный водитель вернулся за руль и границу уже переехал. 

И этот акт агрессии также прошел незамеченным.
- Оф-фонарели, - сказал водитель, обиженный таким отношением.

Джип был полон народу, пьяного и безмятежного, и он, единственный трезвый и злой, уже предвкушал, как бесцеремонно разбуженные алкоголики, таращащие красные глазки, мерзнущие спросонья, всем табуном будут прогнаны сквозь строй - сначала одних пограничников и таможенников, потом других. А может, и ветконтроль, принимая во внимание свинское их состояние.

Но и на российской стороне их тоже никто не встретил. Ни хлеба-соли, ни «стой-кто-идет». Разобидевшись, водитель заколотил в закрытое окошко, проорал: «Народ! Работать-то будем сегодня!».

Окошко не открылось, но из микрофона переговорного устройства вместе с тонкой струйкой пополз, обволакивая, ласковый женский голос и спросил:

- Обо что шумим, родной?

Водитель тотчас поджал хвост:

- Э-э-э-э… границу бы нам перейти.

Он чинно выпрямился, потом опомнился и, согнувшись в три погибели, уставился в зеркальное стекло окошка, в котором ничего, кроме его собственной персоны, не было видно. Однако с той стороны его рассматривали, да так пристально, что у него зачесалось повсюду.   

- Что из молочки везем? 

- Н-нет!

- Уверены?

Конечно! За последние сутки в машине лишь однажды ненадолго задержался «айриш крим», все остальное – пиво, водка, бренди и чуть-чуть нефтяного кофе, - молоком и не пахло.

- Ах, что за умница, - восхитилась невидимая ласковая барышня, - откуда же ты такой?

- Из спортинтерната, - буркнул он.

- Боксер, небось?

- Х-хоккеист.

- Нападающий?

- В-вратарь.

- В-вот как славно-то. Надежный парень, а? Звать-то как?
- Д-данил…
- Московский?
- С-счастливый.
Девушка хихикнула и сказала:
- Возьми вон там, в стоечке, декларацию и заполняй.
Тот замялся:
- М-может эта… вы там сами?
- А ты что же?
- З-запястье сломал, - и спрятал за спину означенную часть тела, целехонькую, как новая лопата.
- Писать, что ли, не умеешь? – снова хихикнула невидимая барышня.
-  Т-тренер не одобряет…

И тут окошко растворилось.

Как-то раз, с горького устатка, не евши и во всей амуниции, умудрился Данил так рухнуть навзничь, что увидел, как над прутьями маски взмыла к небесам его душа – подкопченная, на эдаком дымном шнурочке.

Вот и сейчас – дух из него вышел вон. Тая, растекаясь в лужу два на два метра, чуял он с восторгом, как обволакивают, опутывают его серебристые туманные локоны, как затягивают в гибельные трясины зеленущие влажные глаза, как обжигают ледяные пальцы, бесконечные, бесчисленные, как выжигает и без того девственный мозг холодный горький запах болотных колдовских трав.

- Ничего. Я тебя научу.;

4.
Заступившая на смену ветврач, маленькая серьезная женщина, повернула ключ в замке кабинета.

Зевнула. Застыла на полузевке, с открытым ртом. Но, будучи не только маленькой и серьезной, но и бывалой, тотчас опомнилась и протянула саркастически:

- Хоро-о-ош!

Голый человек, почивавший на смотровом столе сном праведника, вскочил, закрылся руками и принялся вертеть встрепанной головой, рыжей, как лисий хвост.

- Д-да я… - начал было он, изо всех сил тараща узкие припухшие глаза.

- Одевайся, - распорядилась ветврач, со скрытым сожалением протянув тренировочные штаны, -
- Вас там все ищут, - с улицы в самом деле доносились завывания и ругань.

Парень быстро привел себя в одетое состояние, и, заикаясь: «С-сейчас вытру», принялся собирать тряпкой болотную воду с пола. Подобрав длинную зеленоватую кишку с узкими острыми листьями, он подумал, а потом осторожно спросил:

- А-а эта, с волосами?

- Тут, милый, все с волосами. Лысых нет.

Тот засмущался, быстро закончил уборку, поднял и расставил опрокинутые стулья, стол тоже поставил на место и принялся шарить по углам.

 - Вчерашний день ищешь?

- К-крестик делся. Ц-цепочка на месте, а крестик… такой вот, - и показал руками примерный размер креста на Храме Христа Спасителя.
 
Креста на нем не было, а цепь осталась, толстая, почти якорная, и, кроме цепи, чернели на шее следы укуса. Сама же шея была золотистой и длинной, как у девушки. Ветврач сморгнула и отвела глаза.

- Иди уж. Ждут. И зря ты, маленький, со всякой дрянью вяжешься, я тебе как врач говорю.
;
5.
… Весна прошла, лето, половина осени минула. Вокруг было все еще тепло, но на подъезде к границе вдруг так резко похолодало, что заглох и замерз дизель.

- Все, блин, приехали, - так и объявил водитель.

- Сколько до границы? – мрачно спросил Тренер.

- Километров двадцать, - равнодушно ответил тот и полез под капот с горелкой и плоской бутылочкой.

- Часа три, - подсчитал Тренер, разумея, что его табун способен перемещаться быстрее нормальных людей, - а ну, шагом марш из автобуса. Сейчас кросс будет.

Четверо юных дарований в трениках и хоккейных свитерах, вышколенные и тренированные, вроде бы молчали, но в автобусе кто-то ныл «С баулами по болотам», «На голодный желудок», «Не верблюды, чай», «Ну ща все равно починит» и всякое-прочее.

- Тогда да пошли вы, - и тренер, завернувшись в плед, заснул. Он, как профессионал, умел засыпать в любом месте, сразу и накрепко.

- Ч-чёчилось-то, бл? – тотчас очнулся вратарь, зевая во всю ширь рыжих щек.

- А ничего, бл. Это наш московский папаша-благодетель, жлобяра с усами, спихнул нам ледащий автобус, на котором раньше, ей-ей, телок развозил по адресам. А по бумажкам, небось, провел как новехонькую спонсорскую помощь.

Язвительный комментарий прозвучал из-под пола, а потом, шевеля молодыми тараканьими усами, выполз злющий центрфорвард. Как раз за мгновение до аварии ему приспичило, и в итоге он не только ушиб и ушибся, но и загадил все вокруг, в том числе и себя самого.
 
- Тебе бы не в хоккей, тебе бы в прокуроры, - отозвался с заднего сиденья один из защитников. Кто именно – великая тайна. Их спутала бы и родная мама, если бы хоть раз увидела. Бесспорным было то, что первый из близнецов был добродушный и трудолюбивый, а второй — задира и хам. Все жаждали набить рыло именно второму, а получалось всегда первому, к чему он привык и относился по-христиански спокойно. Ему было не привыкать: еще в доме малютки он часто оставался голодным, в то время как его братик получал две пайки и орал от несварения. 

- Я вообще люблю, чтобы каждому — по справедливости, - прошепелявил нападающий, вперив в говорящего воспаленный взгляд, - сейчас вот обоим отгружу люлей.

Стараясь не булькать, влили в себя по сто пятьдесят из заветной охотничьей фляжки (мягкой, кожаной, плоской, которую легко можно было скрыть под футболкой), скатились по обледенелому берегу, и там уже со свистом и гиканьем принялись гонять шайбу по замерзшему то ли озеру, то ли болоту. Лед был как на заказ - гладкий, блестящий и иссиня-черный.

На берегу разожгли костер, допили крепкое и достали пиво.

Вокруг было темно, во льду, как в зеркале, отражались высокое морозное небо, яркие звезды и сполохи от огня — получился дружелюбный и уютный ад.

Сиротки развеселыми чертями летали по льду, гогоча и матерясь, лупили и лупили по воротам, сложенным из хоккейных баулов, и все без результата.

- Счастливый! Живо маску на морду! – рявкнул спящий Тренер.

- Айн секунд, тренер! –  молодецки гаркнул проснувшийся и повеселевший вратарь. Под одним глазом у него было уже черным-черно, второй тоже начинал заплывать, но шлемы и маски вратарь считал бабскими примочками, вроде тампонов. В итоге зубы у него во рту росли через один, а улыбка после нескольких удачных сотрясений была лучезарнее некуда.
 
Нападающий, сделав зверское лицо, коварно пробил над плечом, в воображаемую «девятку», а вратарь попытался остановить шайбу неприкрытой головой.

- Носом ее, носом! – злорадствовал нападающий. Его злила эта рыжая куча поноса, которая умудрялась в нужное время трансформироваться в кирпичную стену. 

- С-сломал опять, - прогнусавил вратарь, запрокидывая голову.

- Лед приложи, придурок, - и нападающий, резко развернувшись, обдал вратаря ледяной крошкой.

- К-куча уродов, - отозвался тот, и, расстегивая на ходу штаны, покатил в заросли замерзшего камыша. От него клубами валил горячий пар.

Данил выписывал круг, следя за тем, чтобы края у этой геометрической фигуры были идеально ровными, как вдруг легкий ветер зазвенел в тростнике, сдул мелкий снег со льда, и закружилось под ним белесое. Одна полупрозрачная тень, потом еще одна. Оказалось – нежные, призрачные, как струйка тумана, руки. Две маленькие ладошки с бесконечными пальцами,  с мерцающими, как жемчуг, ногтями, прижались с той стороны.

Блеснуло в отсветах костра живое серебро, разлился по подледной воде сероватый свет, заволновалось в черной глубине, закружилось воронкой. И по ту сторону черного льда показалось лицо с огромными зелеными глазами и ярко-красным ртом.
Вратарь, пробормотав «о, к-клюет», встал на коленки и поднял почти ровный круг льда, как крышку.  Из воды, радостно улыбаясь, вынырнула девушка. На ее плечах ее, покатых и обнаженных, змеями извивались пепельные косы, а губы были горячими и сладкими.

- Заждалась, заждалась, - приговаривала она между поцелуями, - я знала, знала, знала, что ты обязательно вернешься, рыжий, золотой мой. Где ты был? Зачем пропадал так долго?

- Д-долго — н-недолго, какая хрен р-разница, -  он все дергал заклинившую на полпути молнию, - з-знаешь, бывает.
- Ничего я не знаю, и знать не хочу. Мне все равно. Главное, что ты вернулся.

Время шло, девица продолжала целомудренно целоваться, и Данил начал терять терпение:

- В-вылазь, чё м-мутить. А то автобус п-починят, или з-замерзну. Т-тебе же хуже.

Девушка глянула на него лукаво, опустив длинные, как стрелы, ресницы:

- Не могу вылезти, родной. Не пролезу уж. Если только полынью подрубить.

- Эт-то зачем?

Она чуть приподнялась над кромкой льда, и тогда глаза у парня поползли на лоб.

- Ох.. ренеть, - девушка нырнула обратно, кокетливо скрыв огромный живот, - эт-то ж… к-как это... с-сколько? 

- С мая, с того самого.

- Д-девять?! 

- Да, ты прямо так вовремя вернулся! – и она снова попыталась повиснуть у него на шее, но он сиганул в сторону, как был, на коленках, и забормотал:

- Д-да... это, п-просто… да, к-как это по-русски-то…

И тут, как нельзя вовремя, взвыл в темноте Тренер:

- Счастливый! Геть в автобус, так тебя растак!

- О, точно! – радовался Данил, отползая от полыньи, все дальше и дальше, - т-ты это… отнерестишься! Н- небось, не впервой, а? Б-бойкое место... м-может, и само рассосется, а? Пока, рыба моя! - и задал стрекача, демонстрируя потрясающее катание и высокую начальную скорость.

Окоченев, глядела она ему вслед, и личико потихоньку начало оплывать, опускаться, на белоснежную кожу легли синие глубокие тени, уголки алого рта поползли вниз и повисли, как шнурки, полные губы усохли в узкую черную щель.
 
- Чтоб имени твоего никто никогда не вспомнил! Чтоб сдохнуть тебе и не сгнить! Чтоб ни вода, ни земля тебя не приняли! – крикнула она, и голос теперь у нее был, как у простуженной вороны зимой на кладбище.

А Счастливый, будучи уже далеко, обернулся, крикнул «Н-нах оно мне! М-мне лед главное!», и, не думая уже ни о чем, помчал к автобусу.

За ним по пятам, не отставая, бежала по черному льду трещина. Сначала тоньше волоса, потом все глубже и шире, росла, как трещина, и из нее кое-где пробивались языки пламени.

И вдруг, когда пропали они оба во мгле, ярко полыхнуло, взвилось до небес, как брошенная невидимой рукой, покрыла черная сетка трещин лед. И тогда дурочка взвыла, отчаянно и безнадежно:

- Нет, нет, я не про то! не надо! не хочу!

;
6.
… Маленькая серьезная ветврач зашла в свой кабинет. Пол кабинета был, как некогда, залит водой, забросан побуревшими водорослями, воздух, влажный и густой, был полон жутким нутряным стоном, словно тут погибало в страшных страданиях древнее животное.

На смотровом столе билось такое, что маленькая ветврач, не сдержавшись, завизжала – первый раз в жизни. Слава Богу, никого вокруг не было.  А существо, приоткрыв с трудом опухший, заплывший кровавой слизью мутно-зеленый глаз, прохрипело: «Помогите… мне…»

И врач, моментально очнувшись, принялась осматривать. Она видела, как бьется, поднимая острые бугры, аномально большой, угловатый комок, как судорожно сокращаются слабые косточки, как стелются по столу тягучая сероватая слизь.

«Температура упала, - мелькнуло у врача под аккуратной прической, - или нет?».

Привирая на ходу «сейчас, сейчас, все будет хорошо», она добралась до своего телефона и набрала номер:
- Это я. Нет, я в порядке. Слушай, мне бы бригаду. Роды у меня. Не у меня! Ах, все на аварии. Какой аварии? Какая команда? Что, все?! Ах один только. Ну, царствие небесное. Погоди, слушай. Ты не знаешь, как это происходит у русалок? 
;
… - Странно, странно, - бормотал бывалый, озираясь. Выпито было много, но все-таки не до такой степени.
- Че не так-то? – отозвался младшой. За две смены на кордоне он осмелел до того, что один ходил в кусты.
- Да вот. Вроде бы солнце садится.
- Ну?
- А тумана-то все нет.

Болото осталось. Оно по-прежнему тянулось до небес, такое же зеленовато серое, ледяное, щетинившееся камышом и тростниками. Так же гулял под ногами зыбкий гамак гниющих трав. И твари болотные охали и кашляли по-прежнему.

Но все это было обычным, как на фото, сделанным старательным и бестолковым фотографом – отчетливо, до рези в глазах, натуральным, правдивым, таким, как должно быть.

Ни мертвым, ни живым.   

Обыкновенным.









К О Н Е Ц