Год мизгиря

Велик и страшен был год 100323-й. Год прядущего мизгиря, год внезапный суховеев, принесших морей и старуху голод, гнавших впереди себя со степи кочевников шаривших по пустым амбарам, схронам и ледникам, вожделенно заглядывая в пустые оконца беленых домовин и бань. Взрасло все бурьяном и одолень травой как ушли отсюда люди в поисках лучшей доли, никшни, молчком с крепью в сердце шли следом дворовые и домовые, а без них, известное, дом не дом, лишь пыль труха. На знамо место,  бегом коли недалече бежали со стылых болот  кикиморы, мавки, шаловяты с потерчатами, водяницы и печаль девы. Завидно им было допреж, тварям болотным. Было дело:  нет нет да и придут заполночь. Впогляд смотрели как люди живут, вздыхали, ох-ох,  нам бы де вот так. Эх...
Дошло и до них дело. Вышли все из лесу, из болот мать честная! Простоволосые, расхристанные. Иные старые, ковылящще шамкающие старухи, другие так наоборот и вовсе такие молодухи, что мужику в силе и не видать лучше, ибо потеряет всякий раз покой и радость.

Шли не шли, а очутились тут да все разом. Туманом белым накрыло поле, лес стеной за рекой Шайтан обрывом с можжевеловыми дебрями.
Гурьбою, перво-наперво ввалились в одну избу, в другую, в третью. Благим матом орут, мечутся, хватают, кто ухват, кто в горшок с визгом вцепился.
Вот заживут-де теперь, нечисть лесная! Вот лишь за малым дело стало: Как оно в яви им быть не знают... Чем лучину разжигать, ежели огонь пуще яда. Нашли таки выход малые сорванята. Шасть туда, шасть под лавку, последнего домового из под печи вытащили. - Не брат ты нам, коли людей любишь больше жизни. Дом спалим, однако, если печь нам не сладишь.
Пригорюнился домовой, что делать - разжег... А после, когда пламя гудело ровно и добро, поцеловал украдкой четыре столба, которые  дом держат, печь погладил как котенка.  На крыльцо вышел, помянул нечисть недобрым словом. Глянул изподлобья. А гори оно все вместе с лешими! Выворотил замковый камень из под первого венца, сам поджег домишко свой, ярко, сразу полыхнуло, так полыхнуло, что камень сплавился, ничего не оставил. Сам в огонь кинул сгинул. Да не страшно.
Дымком за хозяином кинулся, догнал ветром в чистом поле, кошкой обернулся в сене с телегой.

А там нечисть  в других избах делали вид, что живут, брякали на зоре пустыми горшками, стучали ложками по грязному столу, требуют каши или на худой конец репы. Соловело гляделки пучат, ан как ничего не было как  так и нет. А опосля ссору начинают. Все как у людей стало быть.
А после
покряхтывая легли голодные на печь, пятки чешут. Холодно им в Яви. Да тут про бани вспомнили.
Водяницы в баню воды натаскали, ледянущая, вениками машут, тумана напускали, стонут. Шайками друг друга водой окатывают.

Степняки кочевники было на постой в избы сунулись - никого. Странно им кажется. 
Только нет нет да сарафан промелькнет. Синий с белым. А то юбку молодуха приподнимет до колена оголяться начнет. Кружит, хохочет, руками вроде обнимает, обернешься - так и нет никого!
Завела их нечисть в поля, в болота осоки, дурман травы... Морок не туман. Хлюпнет топь и поминай как звали. Оконце только, с ряской.Да и то вскоре затянется, пропадет.   
К осени облетели деревья. Стыло стало. Бурьяном все поросло, одолень травой.

Успокоилась, заснула нечисть.
Лишь лихо под домом ворочается, а после охнет филин, поднимет всклокоченную голову  кикимора, застучит ложкой заругается матом, да и снова уснет пригорюнившись у оконца.

Году 1238-го, летом от рождества Христова шел через те заброшенные поля обоз.
Скрипучие, такие, что вот вот развалятся телеги иззвязли в мягкой, податливой глине. Впереди болота и неизвестно что хуже: гнус- мошка или раскисшая степь.
Пушечные медные ядра радостно блестели на ворохах сена. Тонкие стволы пушек красновато блестели в лучах солнца. Лошади почти падали замертво, приходилось бросать повозки. Брали только самое необходимое - снедь, поклажу. Шли и шли дальше. Поутру забрезжил рассвет, с востока встретили их два волота могучана. Светловолосые, бородатые, в серых льняных рубахах что до колен доходят, подпоясанные канатами желтой пеньки. Возвышались они над лесом, бревнами руками опираясь на кроны. Сожалеючи смотрели сверху вниз. Басисто рокочуще обмолвились парой слов.   
В два шага одолели поле. Добродушно бурча под нос, подняли каждый по телеге. В три шага на край и опять за следующей.
Увидав ядра, прогромыхал один: эк ты брось. Не можно так. Видали таких, ага. Да толь что оне теперь? Ну да что это вы за горох тут навезли?
Не можно так. Бросай пушки в омут. К лешему. Дальше с оружием ходу нет вовсе. Не пустит вас  периметра, сожжет в два счета.
Не послушались люди. Дальше поехали. Вспыхнули факелами первые телеги, сено горело как порох, пушки растеклись ручейками.
Волоты-могучаны молча смотрели. Махнул рукой один, другой, показывая проход и нет их, как будто и не было вовсе.