О тех, кого сегодня рядом нет

   
        На работу в Российскую государственную библиотеку я попала «с подачи» Евгении Михайловны Чеховой, племянницы Антона Павловича, которая была большим другом  нашей семьи.
     Мамы тогда уже не было в живых, и она, решив помочь мне устроиться на работу по специальности, обратилась с просьбой к Евгении Михайловне Сахаровой, с которой я познакомилась в ее доме и которая работала в Библиотеке им. В.И. Ленина (тогда она так называлась).
   
      К А.П. Чехову отношение в нашей семье было особое. Я говорю об этом в прошедшем времени, потому что ни моих бабушек, ни папы, ни мамы уже нет  на свете  и  только я помню ту чеховскую атмосферу, в которую погружались все, общаясь с Евгенией Михайловной.
   
       Летом 1955 г. Евгения Михайловна, мама и я поехали в гости к сестре Антона Павловича – Марии Павловне Чеховой, бывшей в то время директором Дома-музея А.П. Чехова в Ялте. О нашем пребывании там свидетельствует надпись, сделанная Марией Павловной на Мемориальном каталоге-путеводителе по музею, составленном ею, который она нам подарила: «Дорогим, неожиданным для меня гостям я была очень, очень рада! Наташе и ее маме на добрую память о пребывании в Доме-музее моего покойного брата Антона Павловича Чехова. Mersi. Еще раз  mersi». 

     После смерти  (1904 г.)  Антона Павловича Мария Павловна переехала вместе с матерью из Мелихова, где в течение многих лет помогала ему жить,  в Ялту. Все последующие годы жизни она посвятила сохранению памяти о брате.  С.Я. Маршак писал, что теперь в доме вместе с Чеховым будет жить «самоотверженная, чистая душой, умная и наделенная долей чеховского таланта» его сестра.

      Мы приехали в Ялту, кажется, в конце июня; в городе и в саду у Антона Павловича цвели гранатовые деревья. И море роз. Дворняжку, живущую при музее, конечно же, звали Каштанка. Как-то вечером, когда музей для посетителей был уже закрыт, в калитку вошел мужчина лет пятидесяти. Собачка залаяла, а я, оказавшись рядом, постаралась ее успокоить и сказала: «Каштанка, Каштанка, ну, замолчи». Мужчина посмотрел на собаку, на меня в длинном платье из розового жатого ситчика, сшитого Евгенией Михайловной, огляделся вокруг и спросил: «Скажите, это та самая Каштанка?» И я, улыбаясь, ответила: «Да, та самая».

      Из Симферополя в Ялту ехали на ЗИМе — самой «крутой» в то время  в СССР легковой машине — иномарок ни у кого не было. Укачало так, что прямо с порога меня отвели в комнату Михаила Павловича — отца Евгении Михайловны, расположенную в цокольном этаже и входящую в экспозицию музея, и уложили на его кровать. Там я проспала не меньше четырех часов. А потом, гуляя по городу, всякий раз, видя указатель «Ялта—Симферополь», в ужасе вздрагивала. Но все обошлось, помогла таблетка «Аэрона», проглотив которую, я спокойно перенесла обратную дорогу через Бахчисарай, т.е. по серпантину вверх, а потом вниз.
   
    Каждый вечер точно к 17-ти часам мы поднимались к Марии Павловне и на балконе пили чай и играли в лото. И она, и Евгения Михайловна рассказывали нам об Антоне Павловиче, его друзьях и близких много такого, о чем нигде нельзя было прочесть.

    Приблизительно в 12 км от Ялты (расстояние по морю) расположен г. Гурзуф. Если пройти несколько шагов от пристани и подняться вверх, то попадаешь на бывшую чеховскую дачу - белый домик на небольшом кусочке земли с собственной маленькой бухтой. Антон Павлович купил его в 1900 г., так как Ялта казалась ему очень шумной. По завещанию дом перешел к его жене,
Книппер – Чеховой О.Л., где она бывала до 1953 г. Во время нашего приезда к Марии Павловне там жил Лев  Константинович Книппер (1898 – 1990), ее племянник, родной брат Ольги Константиновны, о которой я расскажу немного позже. Л.К. Книппер был советским композитором, автором известной в 1940–1960-е годы песни «Полюшко-поле», которая была настолько популярна, что считалась народной. Я, только познакомившись с ним, узнала, что у музыки есть автор, а слова написал поэт В.М. Гусев. Эта песня входила в репертуар Л.О. Утесова.

         Приплыли мы в Гурзуф на пассажирском катере и несколько дней наслаждались непосредственной близостью моря, шелестом бамбуковых кустов, который любил слушать Чехов, и красотой пальм, посаженных им же в честь завершения работы над пьесой «Три сестры». Радовались, глядя на цветущие вечнозеленые олеандры и, как и в Ялте, розы. Мы и чай заваривали на розовых лепестках и, по совету Льва Константиновича, попробовали салат из розовых лепестков со сметаной. От пребывания там осталось светлое впечатление — ощущение присутствия рядом не великого писателя, а просто человека — Антона Павловича Чехова.

                * * *
               
               
           В 1957 г. я поступила без экзаменов (так как окончила с отличием корректорский техникум ) в вечерний полиграфический институт на редакторский факультет по специальности - журналистика, редактирование массовой литературы, а потом в аспирантуру. Темой диплома была неизданная рукопись «Чехов и литературная Москва 80-х гг.», написанная его современником  А.С. Лазаревым-Грузинским (беллетрист, писатель, писавший, в основном, рассказы). Передо мной стояла задача решить, нужно ли ее публиковать полностью (отрывок ранее печатался в нескольких изданиях книги «А.П. Чехов в воспоминаниях современников»). Руководитель диплома — Громов Михаил Петрович (1927 -1990), чеховед, прочтя готовую работу, не cделал никаких замечаний.  Он посоветовал только немного смягчить резкие оценки Лазарева-Грузинского, так как, в процессе изучения его личности и воспоминаний об Антоне Павловиче, я пришла к выводу, что по отношению к Чехову он вел себя непорядочно, и не могла скрыть своей неприязни. Сильнее всего меня возмутила история с публикацией без разрешения цензуры в издаваемом им юмористическом журнале политического анекдота, грозившая ему серьезным наказанием, вплоть до приговора суда. Но он выкрутился, сославшись на то, что этот анекдот появился в печати раньше в журнале, издаваемом уже умершим  А.П. Чеховым, который, естественно, ни объяснить, ни опровергнуть этот факт уже не мог.

      Сравнивая адресованные ему письма А.П. Чехова, которые он публиковал, с оригиналами, я доказала, что он преувеличивал свою роль в жизни писателя. Он, в основном, рассказывал не столько об Антоне Павловиче, сколько о себе, для того, чтобы создать у читателей впечатление о мнимом, как оказалось, значении его особы для Антона Павловича, подчеркивая всякий раз, как А.П. дорожил его мнением и обществом. Мне удалось доказать, что Чехов так не думал. Воспоминания Л.-Г. я отнесла к такому типу мемуаров, который описан в юмористической статье Якова Бродского ; «Антокольский и Я», или «Я — и Антокольский»: «Антокольский любил пить после обеда черный кофе с коньяком. А я сам люблю коньяк с черным кофе. Кроме того, я хорошо рисую…   И как вы это до сих пор не знали, что я существую на свете. Об Антокольском знали, а обо мне нет. Теперь будете знать»  (Бродский Яков Давидович — русский писатель, так же как и А.П. Чехов, работал в еженедельном сатирическом журнале «Будильник», но  позже него, в 1903—1904 гг.  -  Российская государственная библиотека,  фонд 82, К. XXVII,  единица хранения 6б).

      Преподаватели нашего факультета, прочтя диплом, решили устроить «показательную» защиту в издательстве «Советский писатель», выпустившем книгу «А.П. Чехов в воспоминаниях современников», т. к. в процессе анализа опубликованной части из воспоминаний А.С. Лазарева-Грузинского я обнаружила и «ляпы», допущенные издательством.  Реферат диплома напечатали в одном из информационных изданий Всесоюзной книжной палаты. Но показательная защита не состоялась из-за моей болезни. А после обычной защиты меня рекомендовали для поступления в аспирантуру. Переплетенный текст диплома хранится в Музее А.П. Чехова в Москве.
   
      Михаил Петрович Громов был известным чеховедом : им написаны одна из книг в серии ЖЗЛ под заглавием «Чехов» и еще одна «Книга о Чехове. Он и мне для диплома дал чеховскую тему, не ведая о том, что я знакома с племянницей Антона Павловича. «Чеховские посиделки» возникли позже, как-то спонтанно, уже после маминой смерти, то есть после 1969 г. , и после моей защиты диплома, когда стало традицией рождество, совпадавшее с именинами Евгении Михайловны, и пасху отмечать у нее.

       В эти дни к ней приходили Олег Николаевич  Ефремов (1927 – 2000), возглавлявший Художественный театр, главный его режиссер, при котором театр стал называться театром имени А.П. Чехова, поставивший в нем пять чеховских пьес; российские актеры и актрисы этого театра и кино:  А.П. Зуева   (1896–1986), И.Смоктуновский  (1925 – 1994),  И. Мирошниченко,  директор музея  А.П. Чехова в  Москве — Галина Федоровна Щеболева,  добровольцем ушедшая на фронт в самом начале войны и воевавшая медсестрой  на передовой в составе  16-й отдельной стрелковой бригады Южного фронта ; чеховеды — писатель, российский литературовед, критик, доктор филологических наук, пародист, «человек совершенно фантастического юмора», как о нем вспоминали его современники, — Зиновий Самойлович Паперный (1919 – 1996); тогда еще Танечка, Татьяна Константиновна Шах-Азизова, доктор искусствоведения, российский театровед и театральный критик (1937 – 2015); Евгения Михайловна Сахарова (1923 – 1999), научный сотрудник Библиотеки имени В.И. Ленина,  Эмма Аркадьевна  Полоцкая (1922 – 2007) — литературовед,  доктор филологических наук. Они появились здесь потому, что Евгения Михайловна была последней живой представительницей чеховской семьи, а их всех изначально объединил Антон Павлович Чехов, о котором З.С. Паперный писал в одном из шутливых поздравительных стихотворений:    
      
       «Чехов — милый наш писатель,
       щедрый наш работодатель, наша матерь и отец.
       Мы при нем в одной артели,  мы при нем всегда при деле,
       и при том собаку съели  в этом  деле наконец».

       «Одна артель» – это Чеховская комиссия в составе Научного совета по истории мировой культуры Российской Академии наук. После смерти Лакшина В.Я., известного литературоведа, ее возглавлял О.Н. Ефремов, а З.С. Паперный, Е.М. Сахарова, Э.А. Полоцкая, Г.Ф. Щеболева были ее членами, так же, как и М.П. Громов. Встречи с ними, безусловно, имели для меня значение. Обычно в таком контексте пишут: «имели значение для формирования моей личности». Пожалуй, к тому времени личность-то у меня уже сформировалась, но общение с этими интересными, очень остроумными и жизнерадостными людьми доставляло огромное удовольствие.

      Моя мама - Елизавета Борисовна Брюхачева, была доцентом Московской консерватории, пианисткой, возглавлявшей кафедру концертмейстерского мастерства. Педагоги этой кафедры учили студентов аккомпанировать инструменталистам и певцам. Поэтому в учебном процессе участвовали и певицы — на ком демонстрировали, как нужно с ними работать. Эти певицы назывались «иллюстраторами». Таким иллюстратором  Евгения Михайловна работала на кафедре с 1943 г. С тех пор и до самых последних дней маминой жизни их связывала не просто дружба, в отношении к прабабушке неизменно проявлялась присущая Евгении Михайловне максимальная самоотдача. Почти через 15 лет после маминой смерти, в 1981 г., вышли из печати ее воспоминания, опубликованные в одной книге с воспоминаниями ее отца — «М.П. Чехов. Вокруг Чехова. Е.М. Чехова. Воспоминания». В ней она не могла не написать о маме: «…огромное творческое удовлетворение и работа под руководством великолепных, высоко эрудированных педагогов нашей концертмейстерской кафедры — были для меня несказанным счастьем. Особенно дорожила я занятиями с Елизаветой Борисовной Брюхачевой, необыкновенным, тонким музыкантом, с величайшей любовью, проникновением и тщательностью проходившей со студентами учебный материал. Оригинальная, интересная трактовка и новых, и давно известных, «запетых» романсов, великолепное знание вокальной и скрипичной литературы, весь ее облик — надолго останутся в памяти всех знавших ее». Эту книгу она подарила мне с надписью: «Дорогой моей Наташеньке с любовью». Е.Ч. Январь 1982 г.».  А вот еще две надписи на книгах, подаренных маме Евгенией Михайловной: на первой -  «Дорогая Елизавета Борисовна, спасибо за многие чудесные часы, которые я провела рядом с Вами. 1959.        Е. Чехова» (книга Чехов М.П. «Вокруг Чехова»)  и на второй— « Хозяйка Чеховского дома»: «Дорогой моей Елизавете Борисовне дарю эту книгу и радуюсь, что Мария Павловна для нее не только имя, а реальный, живой человек. От любящей Е.Чеховой. 10 декабря 1965 г.»

       Встречалась я в ее доме и с Иваном Семеновичем Козловским. А с Майей Владимировной Водовозовой  (его аккомпаниатором и маминой ученицей) я бывала  у него в квартире: она брала меня с собой, когда приходила туда репетировать перед его концертами.  На фотографии перед началом текста  - Иван Семенович Козловский, Майя Владимировна Водовозова и, справа, Евгения Михайловна Чехова на праздновании юбилея МХАТа в 1978 г.



     К вечерам у себя дома и у нас Евгения Михайловна готовилась заранее: придумывала тексты, как правило, в стихах, например, ко дню 60-летия мамы ею было сочинено либретто к одной из картин оперы «Пиковая дама», которую она вместе с другими иллюстраторами и исполнила под мамин аккомпанемент. У самой Евгении Михайловны входящих встречал плакат: «О, гость! Остановись и опусти монету. Сегодня пир горой, а завтра денег нету!».
      Почти на всех вечерах неизменным успехом пользовался один и тот же номер — частушки. Над натянутой ширмой торчали только головы исполнителей. В отверстия, проделанные в ткани, просовывались руки, «обутые» в лапти. И они как бы «пританцовывали» в такт поющим. Тексты менялись в соответствии с темой вечера. В одних частушках пелось о сотрудниках московского Дома-музея А.П. Чехова:
         
           Наш общественный актив на работушку ретив:
           И танцуют и поют, и экскурсии ведут.
           Говорили нам не раз: «Странная история - 
           И музей, друзья, у вас, и консерватория!»

       В других  частушках пелось об иллюстраторах кафедры концертмейстерского мастерства, часто они адресовались хозяйке или кому-то из присутствующих.
         
           Колокольчик среброзвонный так и заливается,
           А у Чеховой в квартире дверь не закрывается.
           Ярославские робяты славят Чехова семью,
           А в торжественную дату Чехову Евгению.
           Ты найди любую дату от нашествия татар,
           Чтоб певец имел когда-то столь большой репертуар.
           Всем частушки исполняет, славит каждый юбилей.
           А сегодня, полагаем, сочинить пора для ей.

       На Рождество Евгения Михайловна делала в уменьшенных размерах разные головные уборы: сомбреро, шапокляк, гусарский кивер, шляпы женские и мужские, тюбетейки, колпаки, чалму  и пр. Они висели на веревочке, протянутой через комнату. Гости вытаскивали номера, брали соответствовавшие полученному номеру, и надевали их. Так все и сидели за столом — у каждого на макушке или сбоку красовался смешной головной убор, держались они на шляпных резинках. Устраивались вещевые лотереи из ассортимента магазина «Тысяча мелочей».             
               
                Чтоб вечер в памяти был ярок,
                Готов для каждого подарок,
                И кто на счастье шанс имеет,
                Проверит это в лотерее.

     Гости, как всегда, много шутили, а З. Паперный читал стихи, адресованные хозяйке:

               Не рожден я быть поэтом, ни Петраркою, ни Фетом,
               И прозаиком при этом, к сожаленью, не рожден.
               Но сегодня в день рожденья все полны мы вдохновенья
               Поэтического рвенья — к ручке тянется рука.
               Все — и деятели МХАТа, доктора и кандидаты,
               Режиссеры и артисты, чеховеды, чеховисты
               И Шевцов;, конечно, тут же, тот, что все еще «пока».

(После смерти  М.П. Чеховой искали нового директора для Ялтинского дома-музея.
Шевцов был кандидатом на эту должность, но его все никак не утверждали).


               Чехов! Милый наш писатель, щедрый наш работодатель,
               И кормилец, и поилец, наша матерь и отец.
               Мы под ним в одной артели, мы под ним всегда при деле
               И при том собаку съели в этом деле наконец.

               За окошком буря мглою, я сказал бы, небо кроет.
               То, как зверь, она завоет, то, опять же, гололед…
               Что нам грозы и осадки! Выше головы, ребятки,
               Лишь бы Женечка в порядке, вместе с Женечкой — вперед!

   
      Вообще без поздравлений в стихах не обходился ни один день рождения, праздновался ли он у  Евгении Михайловны, или у нас дома или у меня на работе. Поскольку я всегда рассказывала моим сотрудницам о Евгении Михайловне, попутно, мы, естественно, говорили и об Антоне Павловиче, и их восприятие его творчества уже не ограничивалось, как мне казалось, только впечатлением от прочитанных произведений, они почувствовали и его человеческую значимость. И вот в очередной мой день рождения девочки (они были на 20 лет моложе) подарили мне маникюрный набор, традиционно сопроводив подарок стихами, сочиненными Ольгой Леонидовной Смазновой,  в будущем ставшей заведующей нашей редакцией.

                «Во всём привыкнув полагаться
                На мненья классиков с чинами,
                На Чехова хотим сослаться,
                Весьма ценимого здесь нами.
                С его мы мнением согласны
                (Ведь он большой знаток людей!):
                “Всё в человеке быть прекрасным
                Должно — до кончиков ногтей».
 
     В последние годы  жизни   Евгения Михайловна занималась переводом книги Ольги Чеховой (1897—1980) «Мои часы идут иначе»,  талантливой актрисы, племянницы Ольги Леонардовны  Книппер-Чеховой,  жены драматического актера Михаила Александровича Чехова, изданной в Германии на немецком языке и присланной ей по почте. Евгения Михайловна перевела ее почти без словаря, записывая русский текст в ученические тетради. По мере их заполнения я приносила перевод на работу, и мы все, не отрываясь, «проглатывали» прочитанное, так было интересно. Тетради эти хранятся в ЦГАЛИ — Центральном государственном архиве литературы и искусства.

      Фигура Ольги Чеховой, прожившей почти всю жизнь в Германии бывшей любимой киноактрисой А. Гитлера (она была потрясающей красавицей), заинтриговала многих чехо-, кино- и театроведов. Упорно ходили слухи, что она во время Великой Отечественной войны работала на Советский Союз, была нашей разведчицей. Но сама она об этом в книге не пишет, и никто не нашел тому фактических подтверждений.

        После смерти Евгении Михайловны книга О. Чеховой и ксерокопии ее перевода остались у меня, и через несколько лет я решила проверить ее перевод с помощью профессиональной переводчицы Надежды Самуиловны Кравец. Она, кажется, была членом Международной федерации переводчиков. С ней меня познакомила Майя. А она ее знала еще по консерватории, которую Н.С. окончила по классу скрипки. Дочь известного архитектора — Кравеца  С.М. — как и Майя Владимировна, в молодости была осуждена на 10 лет за якобы «антисоветскую деятельность», но отсидела меньше, ее реабилитировали и освободили, как и Майю Владимировну, в период «Хрущёвской оттепели».  Мы работали долго и тщательно редактировали текст, иногда бывший подстрочником, но в целом знаний немецкого языка, полученных Евгенией Михайловной в гимназии, хватило для того, чтобы сделать почти профессиональный перевод.
   
      Книгой заинтересовалось издательство «Вагриус» и представитель его, прочтя рукопись, сообщил мне, что издательство ее покупает. Но еще через некоторое время они ее вернули, так как другое издательство «подсуетилось» раньше и уже выпустило перевод из печати. Кто был автор перевода, я не помню. Книга оказалась в несколько раз меньше оригинала. Я сначала попыталась сравнить наш перевод с напечатанным, но бросила. Оригинал (книгу, присланную Е.М. Ольгой Чеховой) и перевод Евгении Михайловны, над которым мы работали, я потом передала в Библиотеку им. А.П. Чехова в Москве. Обидно, что он так и не увидел свет.
   
      Что касается домашних дел, то Евгения Михайловна не только прекрасно шила, но и великолепно готовила. Особенно удавалось ей ее «фирменное блюдо» — пирог с капустой или мясом, величиной с самый большой противень, который мог влезть в духовку. На рождество в пироге запекался гривенник — монетка в 10 копеек. И кому доставался этот кусок, мог загадать желание и быть уверенным, что оно исполнится.

       В спектакле «Три сестры» А.П.Чехова есть сцена (именины Ирины), когда все сидят за столом и едят пирог. У Марии Павловны до революции был обычай: в день спектакля кухарке заказывался большой пирог с мясом, который отправляли в театр и, по ходу действия, актеры съедали его без остатка. Евгения Михайловна решила возродить традицию. Она испекла большой пирог, мы привезли его в театр и перед началом первого действия за кулисами вручили актерам. Меня с Евгенией Михайловной проводили в ложу слева от сцены, где мы и смотрели спектакль.   
   
       Много раз ездили мы с мамой и Евгенией Михайловной в Мелихово — музей-усадьбу  Чехова под Москвой. После смерти Евгении Михайловны (1984 г.) — с Майей Владимировной и чеховедами, с  Валентиной Яковлевной,  женой ее брата — Сергея Михайловича. Их сын — Сергей Сергеевич Чехов (1937 – 1975) – художник, известный в России защитник памятников старины. Он реставрировал деревянную церковь Рождества Христова в Мелихове и там погребен. Умер он от носового кровотечения. Я присутствовала и на его и Валентины Яковлевны похоронах. Ее внук, правнучатый племянник Антона Павловича, последний из семьи Чеховых. Высокий, красивый, внешне совсем не похожий на человека с умственными или психическими отклонениями, он был, как говорят, – «не от мира сего». В присутствии посторонних всегда молчал и не мог ездить в общественном транспорте один. О его смерти я узнала случайно, увидев в Интернете статью из газеты «Лопасня» от 27.06.2014 г., в которой рассказывалось о его похоронах в Мелихове, где он жил каждое лето. По словам священника Мелиховского храма – отца Максима – Иван Сергеевич прожил «особенную» жизнь, «в которой были труд и трудности, но не было нашей суеты, обид и злых чувств». 

         Когда умерла Мария Павловна, ее личные вещи были разделены между Евгенией Михайловной и Валентиной Яковлевной. У Евгении Михайловны не было детей, она считала меня своей «н;званной дочерью». Подарила мне на память брошь, которая, кажется,  принадлежала Марии Павловне, — так называемую «Камею».  Камея — это выпуклое изображение, миниатюрный барельеф. Вырезается из слоистых камней, кости, раковин таким образом, что нижний слой служит фоном, верхний — материалом для изображения. Оправа золотая, на более дорогих — украшена бриллиантами. Название «камея» происходит от французского «сameeе» или итальянского «сameo» — резной камень. Обычно из него вырезалась женская головка с горделивым античным профилем. Даже есть броши, воспроизводящие в камне картины античных художников. Подаренная мне отличается от традиционных только тем, что она шоколадного цвета, так как сделана из застывшей вулканической лавы.

      Валентина Яковлевна получила кулон, который подарил Марии Павловне (со слов отца Евгении Михайловны, Михаила Павловича Чехова) писатель И.А. Бунин. Он сделал ей предложение, но Мария Павловна не хотела бросать брата и в качестве предлога для отказа сослалась на то, что, поскольку предложение прозвучало 13 числа, брак не будет счастливым. Ровно через 13 лет Бунин прислал ей кулон — сделанную из золота цифру 13, украшенную маленькими бриллиантами, на золотой же цепочке. Мария Павловна была суеверной и потому переделала 13 на 31. После смерти Валентины Яковлевны он достался жене ее сына.

       Евгения Михайловна умерла в  1984 г. Урну с ее прахом захоронили в могиле А.П. Чехова на Новодевичьем кладбище в Москве, где она еще при жизни установила фамильную стелу. Ее мебель и рояль мы с Майей Владимировной отдали в Мелихово. Вся квартира раньше принадлежала ее отцу, на входной двери со стороны лестницы была прикреплена медная (или латунная) табличка с выгравированной на ней фамилией — М.П. ЧЕХОВ. Мебель со времени его смерти не менялась. Сотрудники музея обставили ею одну из комнат и демонстрировали как комнату сельской учительницы.

      На  сайте «Проза.ру»  помещены воспоминания Геннадия Шалюгина  о Е.М.Чеховой , где упоминается моя фамилия. Должна исправить допущенные им неточности: я не была «вместе с Майей  Владимировной  Водовозовой душеприказчицей Евгении Михайловны», ею была Майя.  Двух душеприказчиков не бывает. Душеприказчик всегда один. А я, как упоминала выше, была ее н;званной дочерью. И еще одно: он вспоминает, что «24 сентября  Евгения Михайловна  вместе с М.В.Водовозовой и К.В.Жуковой  побывали на кладбище, навестили  чеховские могилы.  Водовозова рассказывала про свои крымские корни. Ее тетка Мария Ивановна Водовозова из семейства Токмаковых была издательницей…». Так вот: Мария Ивановна Водовозова, урожденная Токмакова,  была не теткой, а бабушкой Майи Владимировны, матерью ее отца – Владимира Николаевича Водовозова. Она действительно издавала разную литературу, в частности, о рабочем движении заграницей, и известна как первая издательница произведений В.И.Ленина.