Травиата - Верди ничем не испортить?

Верди ничем не испортить? или «Травиата» обречена на успех?

Думаю, никого не удивлю, если скажу, что «Травиата» – моя самая любимая опера Верди. Впервые услышала ее на уроке музлитературы в музыкальной школе Благовещенска в конце 1960-х годов. До этого я училась играть на пианино в музыкальной студии белорусского Гродно, где кроме сольфеджио и хора, никаких дополнительных занятий не было. А тут на уроках преподавательница ставила пластинки с записями спектаклей в исполнении великолепных певцов, как-то очень увлекательно рассказывала о слушаемых произведениях, об исполнителях главных партий, об истории опер и их создателях. Иван Козловский, Елизавета Шумская, Павел Лисициан, чьи голоса звучали на пластинке, были не просто известными певцами, а узнаваемыми. Особенно Иван Козловский и Павел Лисициан. Не проходило и дня, чтобы по радио, которое было в каждом доме и часто работало в фоновом режиме, не звучало что-нибудь в их исполнении. Не удивительно, что я полюбила эту оперу сразу. Она была и одной из первых, что я слушала вживую, когда летом в Благовещенск приезжал на гастроли Бурятский театр оперы и балета. Состав исполнителей там был не такой звездный, но в то время я считала, что Верди ничем нельзя испортить, что «Травиата» обречена на успех в любом исполнении. Помню, на гастролях в спектаклях участвовали два тенора. У одного был сильный и красивый голос, а у другого (даже его фамилию запомнила – Людько) голос «дребезжал», «качался» и звучал так, словно певца все время кто-то крепко держал за горло. Он еще не отличался и высоким ростом, поэтому, чтобы не выглядеть странно рядом со статной Виолеттой, ему приходилось незаметно вставать на ступенечку, возможно, специально для этого имевшуюся в декорации. Спектакли со вторым певцом мне нравились больше, но я ходила слушать обоих.
В 1970-х, уже в Ульяновске я разжилась набором собственных пластинок с записью «Травиаты», исполняемой на русском языке, а потом бабушка подарила сестре, которая готовилась тогда поступать в музучилище, свой, изданный еще до революции, клавир этой оперы. Сестра им интересовалась весьма умеренно, у нее было много других музыкальных забот, а я влюбилась в клавир мгновенно, он был не очень сложен и даже мои скромные возможности позволяли что-то из него вполне сносно играть. И я его потихоньку заныкала (грешна), когда мы с сестрой почти одновременно разъезжались из родительского дома в собственные семейные гнезда. Я и до сих пор этот клавир нежно люблю, хоть и редко раскрываю.
Мое убеждение в непотопляемости «Травиаты» Верди сохранялось довольно долго. Однажды, уже в конце 1980-х или в начале 1990-х, мне пришлось слышать в аудитории политехнического университета в Ульяновске исполнение «Застольной» из этой оперы и других фрагментов из первого действия под аккомпанемент совершенно расстроенного пианино. Из-за какой-то накладки в расписании в аудитории, где в тот момент проходило заседание вузовского Ученого совета под председательством ректора (я была обязана посещать его по должности), должны были петь солисты местной филармонии. Ректор этого вуза, где я тогда была редактором вузовской многотиражной газеты, активно внедрял курс мировой культуры, подражая своему Ленинградскому, а может быть уже Санкт-Петербургскому коллеге, и приглашал в актовый зал на эти занятия для студентов местный государственный симфонический оркестр, солистов филармонии, других музыкантов. Поэтому в возникшей ситуации он решил впустить студентов и предложил присутствующей профессуре послушать музыку вместе с ними. Боюсь, что раньше там никто таких занятий не проводил, потому что никому в голову не пришло, что стоящее у входа пианино может быть не настроенным… Такого чудовищного звука мне больше никогда слышать не приходилось… «Звучит разбитый рояль, уныло бродит печаль…» – вертелась у меня на языке песенка про «дочь рудокопа Джарей», которую мы когда-то вдохновенно распевали в тихий час в пионерском лагере под Москвой. Но несчастные солисты доблестно все спели, как надо, присутствующие похлопали, а я тогда, смеясь, произнесла вслух, адресуясь к сидящему рядом знакомому профессору, то, что думала всегда: «Верди ничем не испортишь!»
Здесь надо добавить, что далеко не все будущие инженеры разделяли эту любовь ректора вуза к классической музыке, но терпели, заполняли зал и тихо между собой о чем-то беседовали. В итоге получался, порой, настолько заметный общий гул, что дирижер, по-моему Николай Алексеев, останавливал оркестр на половине такта, поворачивался к залу и, вопреки традиции, начинал говорит… Я любила слушать этот прекрасный оркестр в Большом зале Ленинского мемориала в Ульяновске (так назывался главный концертный зал города), но попав вместе со студентами на концерт-лекцию в Актовом зале политеха, я убедилась, что невозможно получить удовольствие даже от самой любимой популярной классической музыки в агрессивной среде тех, кому она не нравится…
Приблизительно в то же время на экраны вышел великолепный фильм Франко Дзеффирелли, где «Травиату» исполняли и снимали в прекрасных дворцовых интерьерах. В нем снимался молодой Пласидо Доминго (Альфре, Тереза Стратас (Виоетта), Корнелл МакНил (Жорж Жермон).
Фильм производил сильное впечатление, его хотелось смотреть и слушать снова и снова. Тогда он шел в кинотеатрах, никаких видеомагнитофонов тогда у большинства не было. Недавно я купила себе диск с этим шедевром, пересмотрела, поняла, что пока это лучшая запись этой оперы из всех, что у меня есть.
Появление видеозаписей опер в личном пользовании, трансляции спектаклей различных театров мира на телеканале «Культура» и возможность смотреть их записи в Интернете не оставили камня на камне от моего легкомысленного оптимистичного утверждения. Какая-то странная итальянская постановка этой оперы театра «Ла Скала», где по первым рядам зрительного зала ходят обнаженные девушки в чулках и туфлях, повергла меня в уныние… Потом мне дали посмотреть диск с «Травиатой» в современной постановке Венской оперы с Анной Нетребко в главной партии, где в первом действии толпа озабоченных мужчин алчно тянулись к Виолетте, передавали ее друг другу из рук в руки, как тряпичную куклу, она принимала какие-то провокационные позы, правда, она все-таки была одета в красное платье… Самой неприятной мне показалась немецкая версия оперы, где первое действие и сцена бала у Флоры выдержаны в стилистике классического немецкого или французского борделя с полураздетыми девушками, включая Виолетту, публичными оргиями, имитацией совокуплений и прочими пошлостями… Ну, просто никуда не уйти от цитаты В.Высоцкого: «Был в балете, мужики девок лапают…», только здесь опера. Получается, прав был герой фильма «Окно в Париж», утверждая, что Моцарта придут слушать, только если музыканты будут играть без штанов, а в штанах он и все прочие великие никому не нужны… А ведь Виолетта и ее подруга Флора – отнюдь не проститутки, даже не дорогущие проститутки, они дамы полусвета. Мама когда-то мне очень подробно объясняла, кто это такие, в чем особенности их жизни и поведения. Это скорее красивые очень дорогие содержанки, вокруг которых вьется аристократическая публика, всячески добиваясь их благосклонности, тратя на них огромные состояния. В их домах были позволительны вольности, но отнюдь не бордельного разлива. Их нельзя рассматривать как «переходящее красное знамя» для любого возжелавшего ее денежного мешка. Воля дамы полусвета принималась в расчет. О них написано немало книг, где все это рассказывается.
Была еще одна зарубежная несуразная постановка с люмпенизированными героями в комбинезонах, уродливых юбках и солдатских ботинках. На них даже смотреть не хотелось… И что потрясает, во всех этих спектаклях, прекрасно поют, в них задействованы изумительные вокалисты, но спектакли лучше слушать с широко закрытыми глазами.
И наши театры отличились. Особенно меня насмешила осовремененная и исправленная постановка Юрия Александрова в Санкт-Петербург опере. Это такой гимн протеста униженных и оскорбленных женщин. Виолетта – уличная проститутка в короткой блестящей юбке, эдакая Джулия Робертс в «Красотке». Она разгуливает под светофорами, перед витринами, ходит по небольшому залу театра. Мужчины же – все исключительно во фраках и цилиндрах, с тросточками, некоторые дамы в длинных платьях, словом, странная мешанина зрительных образов. Смотря, именно смотря эту версию «Травиаты», я впервые поймала себя на мысли, что спасительным для спектакля становится исполнение его на языке оригинала. Ведь без перевода красивую арию, где говорится о смерти, как в финале оперы (ведь неимущественные авторские права не позволяют менять либретто, то есть слова), зрителю можно выдать за социальный протест и оставить Виолетту жить, образно, дать ей возможность послать всех, образно говоря, куда подальше и отправиться в новую счастливую жизнь. Был бы перевод или пели бы на русском, как в советское время, пипл бы это не схавал, а спросил бы: « А почему доктор сказал, что «ей жить недолго», Виолетта пропела, что ей обидно умирать такой молодой, что она хочет, чтобы после ее смерти Альфред женился на хорошей девушке, которую полюбит». И что здесь ответишь? А так все прокатывает. Единственный плюс этого спектакля состоял в том, что оркестр сидел не оркестровой яме, которую перекрыли щитами и сделали авансцену, а за сценой за стеклом. Поэтому звучал тихо и позволял хорошо слышать певцов, которые тогда еще хорошо пели в этом театре.
Словом, я убедилась, что можно не только испортить самую популярную оперу Верди, но и полностью ее уничтожить, если не считаться с замыслом автора и пытаться подменить созданное гениальным композитором собственным, нередко, весьма скромным прочтением.
Немного «помодничали» в начале 2000-х в Михайловском театре. Там почему-то все сделали в черно-белой гамме: в одном действии Виолетта в белом, а все в черном, в другом она в черном, а все в белом. Правда, в остальном Михайловкий театр тогда шел традиционным путем. Удивила темная картина в имении Виолетты во втором действии. Одно время это было, как эпидемия. В Мариинке тоже вся опера проходила как в потемках. Сейчас, к счастью, идет другая, очень удачная версия.
Впервые я ее услышала и увидела 29 мая 2016 года, когда оперой дирижировал Пласидо Доминго. Сначала я хотела послушать только, как он поет в опере Верди «Симон Бокканегра», а потом поняла, что он как дирижер в «Травиате» может быть куда интереснее! И не ошиблась. У него и темп был местами немного другой, и акценты, и музыка звучала так распевно, плавно, певуче, объемно, и при этом не глушила певцов, только подчеркивала красоту их голосов. А тогда ведущие партии пели действительно оперные звезды: Ольга Перетятько, Сергей Скороходов, Владислав Сулимский. Моя знакомая, сидевшая в первом ряду партера, рассказывала, что Пласидо Доминго, дирижируя, весьма экспансивно жестикулировали тихонько пропевал исполняемую музыку. Такой овации, как в конце этой оперы, я вообще никогда раньше не видела. Было впечатление, что весь партер с включенными и поднятыми на головой мобильниками устремился к сцене, мелькали вспышки, зал буквально ревел от восторга, как на футбольном матче при победе команды на своем поле.
И постановка была не только красивая, но и удачная с акустической точки зрения. Новая сцена Мариинского театра имеет несколько особенностей, которые становятся очевидными слушателю довольно быстро. Если декорации не отсекают глубину сцены, звук уходит в зал не полностью, частично рассеивается внутри пространства сцены, создавая эффект, как я его называю «поворота и удаления», то есть его мгновенного ослабления при удалении артиста от авансцены и любом повороте головы или корпуса, отклонении от прямого направления звука в зал. Сейчас есть несколько спектаклей, где декорации, служа отражательным щитом, убирают этот досадный недостаток: «Симон Бокканегра», «Дон Карлос» и особенно, «Травиата». С этой точки зрения, декорации новой постановки «Травиаты» просто гениальны! Дом-карусель разбит на сектора-комнаты с раздвигающимися стенами, образуя своеобразную анфиладу, расположенную по окружности. В результате каждая комната становится рупором, который посылает звук только в зал, не давая ему уходить никуда кроме зала. Единственно проблемным становится моя любимейшая картина в имении Виолетты для зрителей, сидящих в левой части зала – декорация (она стоит в три четверти оборота вправо, а не с разворотом по центру) закрывает от них часть происходящего и неточно распределяет звук, лишая возможности насладиться голосами певцов. Видимо, не случайно, они выходят на травку перед домом из этой конструкции, катаются на лодке по озеру на авансцене.
Кроме того, эта декорация создает иллюзию многомерности пространства, дает возможность более динамично и естественно показать жизнь персонажей оперы. Это немного напоминает фильм-оперу Дзеферелли, где артисты ходят из комнаты в комнату, бегают по дому, гуляют по имению.
Но особенно мне запомнился спектакль, состоявшийся через два месяца. Удивительная была «Травиата» 28 июля! Прекрасно спета, поразительно сыграна! Я пошла на нее, потому что хотела еще раз послушать своего любимого певца в Мариинке – Владислава Сулимского. Меня магия его голоса просто завораживает. Но я никогда не думала, что в опере, которую практически знаю наизусть, еще что-то может удивить! Слышала ее бессчетное число раз, только в Мариинке раз восемь.
Конечно, раньше я больше всего обращала внимание на молодых возлюбленных и очень сочувствовала главной героине. Хотя знаменитую арию Жоржа Жермона «Ты забыл край милый свой, бросил ты Прованс родной…» (внутренним слухом я всегда слышу оперу с русским текстом, как исполняли в советское время на виниловой пластинке, а Жермона пел, кажется, Павел Лисициан) любила всегда. Но с некоторых пор Жорж Жермон стал все больше меня интересовать. Особенно, после просмотра записи одного из спектаклей Метрополитен опера, где известный певец исполнял его партию в какой-то лающей манере, презрев традиции бельканто и знаменитую вердиевскую кантилену. И трактовка образа этого персонажа как холодного, чопорного бессердечного сноба, такого злого гения молодых влюбленных, стала вызывать у меня сильное сомнение. Поскольку такой подход противоречит финалу, бессердечные снобы не раскаиваются. И конец моим сомнениям, а также искреннее удивление сделанному открытию положил образ, созданный Владиславом Сулимским в спектакле 28 июля. У него Жорж Жермон был таким по-человечески понятным, даже сердечным, искренним, вызывающим сочувствие, что я просто ахнула от приятного удивления. Поразительно и внешнее перевоплощение достаточно молодого певца (ему нет еще 40 лет!) в степенного пожилого господина с такой характерной тростью, медленным грузным шагом, который обликом немного напоминает писателя Ивана Тургенева, что не плохо, поскольку тот множество лет прожил во Франции. Но ярче всего такой человечный Жермон проявил себя в финале, он вдруг превратил последнюю сцену третьего акта в такое потрясающее действо, что оно заставляло плакать. Меня зацепил маленький жест, когда Жермон подталкивает Альфреда подойти к Виолетте проститься. Это дорогого стоит. Причем, моя театральная приятельница, тоже большая поклонница Владислава Сулимского, также обратила внимание на этот трогательный жест. Мне раньше даже в голову не приходило, что трактовка исполнения роли Жоржа Жермона может оказать на восприятие всего спектакля такое действие – превратить простенькую мелодраму в человеческую трагедию. Благодаря не ходульному образу Жермона, созданного мастерством Владислава Сулимского мне удалось это увидеть и почувствовать. Более того, моя приятельница интересно сказала об этом: «Видели, как отец сына подтолкнул подойти проститься?» То есть происходящее на сцене не только мной воспринималось, как жизненная ситуация, а не условные поступки оперных персонажей. Про вокальное исполнение я уже молчу – я всегда наслаждаюсь переливающимся звуковыми красками голосом певца и его такой подкупающей искренней манерой исполнения. И надо сказать, что и остальные исполнители были прекрасны. Даже бородатая женщина в массовке и мужчина в женском платье не испортили общего впечатления. Бог-то с ними, если режиссер без них не может! На спектакле 28 июля в который раз убедилась, что «Травиата» – великая опера Верди, если режиссер смиряется с этим фактом и вместе со всеми исполнителями старается показать ее достоинства, вложенные в нее великими создателями.

https://youtu.be/xXKdlxypDTU
La Traviata: Brindisi (Drinking Song) - The Norwegian Opera - Oslo