Умри любовь моя, умри. 26. будь я проклят

26.

У каждого из нас есть свои секреты – гнилые и гаденькие, смрадные и бызобидные, воняющие плесенью , испражнениями и нечистотами. В какую категорию отнести мои? В непростительную.

 Нет, можно, конечно, притвориться, что сам себя простил. Подумаешь, шлепнул несколько, может и невинных человек, так на то они и приказы, чтобы выполнять, армия все ж.. Во имя спокойствия оттечества. И процветания. А какая гниль в душе расцветает после этого, так можно и Текилой залечить, или еще чем, поизысканней. 
 Бросил я пить. И на игле сидеть. Тогда же, на Гаваях и дал себе зарок.
 Занесло меня туда после того, как , похоронив жену, вышел я в отставку и уехал в Мексику. Сколько я там всякого выпил? Можно бы вулкан этим залить, или нет, опять его раздразнить! А вот когда свалился с признаками гепатита,  да еще и вирусного, когда невероятным чудом выжил, желтый, как сморщенный стручок,( ох, дорого же мне татуировка эта обошлась!), то решил завинтить гайки.  Набрался сил и  перебрался на Гаваи.
 Так чистоты хотелось. Пальмы… Сколько же я там всего передумал, лежа под ними и наблюдая за кокосовыми пауками. Вернее,это были гигантские крабы, которые научились жить на суше и питаться чем угодно, чтобы выжить- кокосами, мертвыми птицами, другими крабами, даже цыплят они таскали у местных жителей. Их еще ворами называли, из-за непомерного любопытства, могли даже сковородки, серебрянные ложки и кастрюли унести, если приглянутся. Не очень то с ними и поспоришь, некоторые весили под тридцать килограммов и жили до 120 лет. Мне бы так. И – никаких забот. Да и не было их особо, пока Зору мою не встретил. Понял я тогда, что все, что до неё было - так, не любови, а - любовишки.
 Почему так бывает? Идешь сквозь жизнь, не спотыкаешься. И вдруг - встреча. И оказывается она для тебя - испытанием. И поверяешь по ней свое звучание, бытие.. Как по камертону.  Так и я - по Зоре себя поверял, самонастраивался, чтобы зазвучать иначе - чисто.

 После той моей истории, когда я душу  приоткрыл, изменилась она ко мне. А ведь я  всего про себя так и не успел открыть. Не простила она мне смерть того гаденыша,которому в Патагонии руку не протянул. Спросил прямо, а она огрызнулась глазами и загадочно рассмеялась:

- Раз предАл, два предАл, сам пропал..

Про гепатит свой я тем более не заикнулся.
 Однажды – не знаю, что на неё нашло – попросила меня на ночь остаться. Она уже в полном порядке была – не выпивала совсем, успокоилась, даже любимым делом занялась: поступила инструктором по альпинизму в местный клуб.
 Мне бы радоваться , только не мог я - не любила она меня. Но соблазнить может любая, даже не любя.  Я  не понимал – зачем ей это надо? Чтобы забыться? Чтобы власть свою надо мной почувствовать? Но это было и незрячему видно, что люблю.  Назло Дану? Так тому наплевать – он и думать о ней забыл!

 Премерзкое это чувство, когда знаешь, что любимая в одностороннем порядке попользоваться телом твоим хочет. Я мог быть кем угодно с кем угодно, как тот краб, выжил бы везде, питаясь падалью. А тут – на меня что-то накатило, так мне захотелось её иметь безраздельно! Причем, не только тело, но чтобы и душа её задохнулась мною в соитии.
 
Скользкими были наши тела, и скользкими были мои мысли – что делать, как не дать ей уйти, как заставить полюбить?

 Совру, если скажу, что не получал удовольствия – она, по змеиному-гибкая, обвивалась вокруг меня, завязываясь узлом, опускала меня в гудящую пропасть и высасывала из меня все соки. В буквальном смысле. Я обугливался в её смуглых объятиях, я растекался по мокрым простыням, которые, казалось, уже дымились от страсти! Я все ждал той высокой ноты, на которой, поднявшись к вершине – вот-вот-  лопается струна. Я обладал ею, и отчетливо сознавал, что это – мираж. Она обладала – мной, зачем ей-то это было нужно? Но я – я оставался чужим, которого приютили на одну ночь.Жалея.
И когда, торжествующая пиявка, она оторвалась от меня со чмокающим звуком, понял , что это – в последний раз.
Так она со мной простилась.

 Я собрал мои немногие вещи. Она молча следила за мной. Серое утро было самым серым, таких не бывает. Чего я ждал – что остановит? Знал ведь – не позовет обратно – никогда. Проклятая. Любимая.

****************************
Я следовал за нею повсюду - на расстоянии. Я берег её, хотя ей этого было не нужно. Я спал в машине неподалеку от её дома, а уезжал раньше, чтобы не увидела. Я лазил в горы, если туда с группой направлялась она. Я видел, как смеялась она чужим шуткам –  шуткам чужих мужчин. Я мог бы иметь любую женщину, какую пожелал. Но не хотел. А её – не мог. И от бессилия, я терял баланс и, порой, рискуя, оказывался на самом краю пропасти – пропадай жизнь, зачем она, некчемная! Что меня удерживало?
 
Осенью вела она группу новичков в горы. Восхождение было несложным, спускаться – труднее. Я о всех её маршрутах знал – они были на клубном вэб сайте, куда входил я под вымышленным именем.

 Помню четко. Было солнечно. Горы слегка курились. Я шел от них на приличной дистанции, а уж как становиться невидимым – меня учить не надо.  Все её подопечные взобрались на утес без проблем. Перекусили – аппетит на холодке разыгрался. Шутили, смеялись, фотографировались мобильниками. Я неподалеку – выше их сидел. В тени скалы. Зорой любовался. Она какая-то рассеянная была. Вроде б и на шутки отвечала, улыбалась, а взгляд отрешенный  – все вдаль смотрит.
Холодно у меня на сердце стало. Я уже знал её, все маленькие повадки изучил. Когда нос пальцем трет- беспокоит её что-то значит. Когда волосы загребает наверх растопыренными пальцами – значит думает о чем-то глубоко, как бы мозг свой массажирует. Когда руками себя кругом обхватывает – нервничает, перед тем, как принять решение. Я все это уже как по книге читал, и это насторожило меня. Решил спуститься ниже, чтоб поближе быть. На всякий случай. Шальная ведь , как бы не упала!

 Начался спуск вниз. Это всегда идет медленнее. Один за другим, один за другим. Осторожненько. Зора всем им помогала, руководила, пока все до одного не оказались  у подножья. Я вздохнул с облегчением . Все, там, внизу, смеялись и веселились.

 Всего-то на минуту и отвел от неё взгляд. Даже - на пол-минуты.А её уже не было на скале. Я занервничал, спустился ниже, где же?
Вот. Висит. Уцепилась за камень, на одной руке и висит. Губу закусила. На меня смотрит. Те, внизу, еще её не хватились. Да и не видно их отсюда, только смех слышен. Я подобрался ближе – опасно было, сыпались мелкие камешки - вот -вот сорвусь туда же. Глаза её в мои воткнулись. Еще ниже. Веревку, обмотанную вокруг себя, к ней опустил, шепчу:
- Давай же, Зорушка, хватайся. Руку к ней тяну. Вечность прошла, как сам-то не упал, рука моя на версту, наверное вытянулась. Больно, некогда чувствовать, спасать надо. Она еще смотрит, руку не берет. Плачет…молча.
Медленно расцепила она пальцы.
 Как в немом кино, замедленная пленка..
 Долго вниз летела.
 Даже когда упала, ни звука не издала.
 Только вздох глубокий пронесся между скал.
 Отмучилась.

В газетах это дело нашумело. Жалели её люди, любили. Сначала все как надо шло. Наследницей она свою дочь оставила. По страховому полису той деньги немалые предназначались –  её падение было расценено, как несчастный случай. Пока за дело не взялся какой-то страховой адвокатишко. Этот, в соседней клетке, и взялся. Раскопал её старую корреспонденцию с подругой, где она жаловалась, что жить не хочет. Мол, без Дана – жизнь не в сладость( то-то соль – на мои раны). Об её алкогольной зависимости, антидепрессантах тоже вырыл, вот тебе и доктор-пациент конфеденциальность. Приговор вынесли - самоубийство.  И оставили девочку её ни с чем.
 
 Отцу - не нужна – там у него один младенец сделан и другой на подходе. Сирота  круглая. А теперь еще и нищая.

 Про зеркальный обезьянник этот я от того же страхового адвоката узнал, из телефонного разговора с кем-то. Это он идею мне подкинул, как Зориной дочке помочь. Вину свою искупить.

 Следил я за ним.
 Убить хотел.