На горе

               
                Очерк



  Все мы  -  заложники того или иного времени. И каждый может стать заложником обстоятельств.  Жизнь людей, захваченных в плен  другими людьми, служит орудием достижения чьих-то целей.
В 1997 году собственный корреспондент агенства  «Интерфакс» по Таджикистану, где не утихала гражданская война,  Сурайе  Собирова  вместе с коллегами из НТВ и ИТАР-ТАСС  отправилась на базу боевиков брать интервью у полевого командира Бахрома. Командировка обернулась десятью днями, каждый из которых стоил целой жизни.
          Мы долго работали с Сурайе в прессе Советского Таджикистана. Дитя «дружбы народов» (мать – русская, отец – таджик), собкор «Комсомольца Таджикистана» по Курган-Тюбинской области, могла ли она даже в страшном сне увидеть себя заложницей в руках боевиков? Да и слова такого тогда не было.
Рассказ освобождённой Сурайе я записывала в Москве, мысленно прослеживая её путь по такой знакомой дороге на Рогунскую ГЭС. Шли страшные девяностые. За ними маячили не менее трагические двухтысячные…




       Снег в горах  -  это катастрофа. И для путника, и для машины. Мягкий, глубокий, глухой, он закрывает перевалы, сходит лавинами на оставшиеся от советской власти дороги, висит долгой пеленой над маленькими отрезанными от жизни кишлаками.Снег кружится и падает, бесконечный, как мучительная неизвестность.
       По дороге на роковую базу боевиков у развилки на Калаи-Нав  журналистам повстречались кишлачные старики.
       - Как проехать на вышку?
               
       Бабай запахнул плотнее халат, пожевал губами:
       - Вы по делу? Но лучше бы не ехать туда, всякое может случиться…
       Мир завален снегом. Тихо, и в этой тишине не чувствуется никакой угрозы. Вот школа, вернее, бывшая школа, в дверях которой её нынешние обитатели с автоматами в руках. Здесь штаб, откуда можно связаться с базой полевого командира Содирова. Начинаются расспросы – вежливо, может быть, даже слишком вежливо, вкрадчиво. Запросив верх, сообщают:
       - Бахром вас примет. Но дорога очень крутая. Машину придётся оставить здесь.
       Аппаратура телевизионщиков перекочевывает в бахромовскую «Ниву».
На базе тоже любезны с гостями.
       - Пройдите в комнату, подождите Бахрома.
       Дверь закрывается. Это дверь на свободу. Только пока этого никто не знает.
       Минуты, а потом часы тянутся томительно долго. Темнеет. И наконец, в проёме двери возникает человек.
       - Хорошо, что приехали. Нам нужны заложники.



       Здесь, на одной из вершин, что возвышаются над посёлком Рогун, стоит старый ретранслятор. Когда-то Рогун был знаменит ударной комсомольской стройкой, здесь возводилась мощная гидроэлектростанция. Большой процент населения посёлка составляли русские – а иначе кто работал бы на строительстве ГЭС?.. Жила интересной жизнью большая русская школа, над которой шефствовала республиканская молодёжная газета «Комсомолец Таджикистана». Поэты, писатели, художники, киношники, разнообразные делегации с разных концов огромного Советского Союза  -  кто только не перебывал здесь! Несмотря на труднодоступность это  была одна из самых оживлённых точек республики. В ходе гражданской войны в посёлке  не осталось даже собак  -  передохли с голоду. Только снег, застилающий взгляд, нарядно прикрывший обнищавшие дома и кибитки, ободранные, с выбитыми дверьми пятиэтажки, в которых  -  живые ли, мёртвые?..



       На горе в хорошо сохранившихся домиках обслуги ретранслятора разместил свою базу полевой командир Бахром Содиров. Таким в те годы было настоящее Таджикистана, уже совсем другой, неведомой нам страны.
Захватив в заложники двух военных наблюдателей миссии ООН в Таджикистане, Бахром и не предполагал, что эта история станет похожей на снежный ком, несущийся с горы. Но тут подъехали эти журналисты, а вслед за ними  -  какой храбрый! какой самоуверенный!  - министр госбезопасности республики  со своими людьми. Соблазн был велик. Ведь за жизнь человека можно получить много, ох как много… А если в твоём распоряжении не одна жизнь?
       Он слушает и не слышит слов этой, что помоложе, корреспондентки:
       -  Вы нас не пугайте. Мы будем говорить только с полевым командиром Бахромом. Он понимает, что такое международная пресса.
       Какая, к чёрту, пресса  в этих диких, занесённых снегом таджикских горах? Какие законы? Какие требования, пусть самые справедливые? Что вообще, кроме извечного: я или ты. Камешек катится, летит в ущелье, и только слабое эхо откликается:
       -  Ах-ха-ха…
Словно насмешка судьбы.
       -  Очень хорошо, - сказал человек и вышел. У дверей встал часовой.
       -  Мне нужен полевой командир Бахром!
       -  Вы только что с ним говорили.




       В те годы журналистские командировки в Таджикистан стали смертельно опасными. Но ведь всегда думаешь, что уж со мной-то ничего не случится! Это потом, когда маятник твоей жизни мечется между «вернёшься  -  не вернёшься», и амплитуда  всё шире, точки её становятся всё более крайними  - «убьют  -  не убьют»… Это потом понимаешь, насколько она неромантична, твоя профессия, и какая она собачья, вся эта жизнь. Жизнь, к которой у каждого свои требования.
У Бахрома были свои. У тех, кто стоял за Бахромом, - свои. Эти требования выдвинули таджикским властям в обмен на заложенные жизни. Жизнь в наше время… это такая штука… дешевле разменной монеты, но вот что странно  - и дорогая в то же время неимоверно! Потому что у каждого  -  единственная. А значит… сколько ни запроси  -  много не будет.




Что убьют  - перестали сомневаться на второй день. Сначала ещё были иллюзии, что это игра, опасная, но всё же…  Вскоре все заложники, мужчины и женщины, оказались в одной комнате. И началась свистопляска:
-  Если сегодня наши требования не будут выполнены, все мужчины будут расстреляны!
Нет, истерик не было. Сурайе просилась на улицу, а там брала снег, умывалась, умывалась, словно могла смыть  снегом всю эту жуть: «Если убьют, так хоть не буду грязной». Думала о детях, как они там без неё. И набатом: как они там будут без неё?!.
-  Жить мужчинам осталось меньше часа!
Выкрикнул в дверь и пошел, наверное, покурить. Посмотреть на небо, на сверкающие снега, на дальние хребты – если они открылись. Кто раз видел красоту таджикских гор  - уже никогда не забудет, клянусь.
- Сурайе, - зовут её «сокамерники». – Сурайе, возьми это, спрячь у себя. Нет, всё нормально, просто вас с Галиной Ивановной  отпустят скорее.
Она всё понимает, и от этого понимания мороз по коже. Вот когда трясутся руки  -  когда прячешь за подкладку куртки записки, часы, ключи  -  то последнее, те жалкие остатки жизни, которые могут передать пленники как предсмертную (или уже посмертную?) весть о себе родным на свободу.
Самое страшное  -  это когда не знаешь, что произойдёт в следующую минуту. Чаша весов всё время колеблется. От надежды  -  до полного опустошения. До полного отчаяния.
Шум в коридоре. Грубо крича, выталкивают из комнаты мужчин. Стреляя в воздух, поднимают тяжелобольного. Выводят на улицу.
               
        -  Лицом в снег, руки за голову!
Женщины, оставшись вдвоём в комнате, по отдельным репликам пытаются представить происходящее во дворе. То, что они слышат, не оставляет никакой надежды.
В комнату врывается боевик:
-  Сейчас их расстреляем, а вы заснимете и передадите!
Сурайе и Галина Ивановна молча курят. Чаша весов колеблется: жизнь  -  смерть…




Шли переговоры по рации. Бахром психовал, говорил, что правительственные войска его провоцируют, что бронетехника стягивается к райцентру Оби-Гарм и что таким путем собираются освобождать заложников, не выполнив требования боевиков.
Вполне возможно, это была всё та же игра. Она так переплелась здесь с обычной жизнью, что граница почти стёрлась. Боевики говорили, что действуют по принципу политики Маргарет Тэтчер(!): оружие им нужно не для ведения боевых действий, а для демонстрации силы и независимости. Требование к властям заключалось в следующем: переправить из Афганистана  отряд Ризвона Содирова  -  в обмен на заложников.
Всем было понятно, что выполнение этих условий могло иметь самые негативные последствия для республики, осложнить ход межтаджикских переговоров, - ведь репутация членов отряда была отнюдь не безупречной. Станут ли вытаскивать заложников такой ценой? Тем более, что закулисная игра всегда важнее спектакля на сцене. Игра шла непростая. Вот Бахром хочет выступить в качестве «третьей силы» на межтаджикских переговорах. Потом «забывает» об этом. Декларируются вещи, которые и так лежат на поверхности: нестабильная обстановка в республике, плохая жизнь народа…
Положение  усугубилось двумя новыми акциями Бахрома: в  центре Душанбе средь бела дня были захвачены  две машины ООН, а в них  -  ещё четверо заложников. После этого из Душанбе эвакуировались все международные организации.



               
Тянулись дни, похожие и не похожие один на другой. Бандиты манипулировали журналистами в своих интересах, заставляя передавать ложную информацию: о собственном освобождении, о расстреле одного из военных наблюдателей ООН…
Швейцарец Николас так рассуждал о случившемся: «Я – человек военный, поверьте моей интуиции, это только шоу». Пусть даже так, думала Сурайе, но такое шоу им всем может стоить жизни. И уж точно – такие «приключения» не для женщин. Хотя когда итальянца Валентина вывели на расстрел, чувствовалось, что трясёт всех.
-  Его, пиная, потащили из комнаты, и вскоре мы услышали крики и выстрелы. Узнать что-нибудь не было никакой возможности, - вспоминала Сурайе. – Утром я увидела гильзы от патронов и мелкие капельки крови недалеко от крыльца. Подумала, что снег с кровью счистили. И ещё: это начало конца…
Они стали суеверными. Мелочи  в такой ситуации имеют огромное значение. Днём нельзя загадывать о том, что будет вечером. Нельзя и заикаться о выходе на свободу. Но надо говорить, говорить, говорить не о главном – чтобы хоть как-то забыться. Можно играть в города: Москва – Архангельск – Кабул… Можно придумать прозвище негру-ооновцу – наш Uncle Bense.
Мало того, что мужчины и женщины содержались вместе, - дверь в комнату-тюрьму никогда не закрывалась. Неусыпный надзор да ещё и забава для охраны! В любое время дня и ночи приходили боевики, садились на корточки, слушали разговоры пленников, порой принимая в них участие. Это не возбранялось их главарями. А что, своеобразная психологическая атака!
Вот он улыбается тебе, почти сочувствует:
- Апа, не обижайтесь, всё будет хорошо.
Но поступает команда, и вот этот же «друг», дико визжа, потрясает оружием над твоей головой.  Он способен на всё.  Для него нет законов ни общечеловеческих, ни своих собственных. Сиюминутный порыв психопата решает здесь человеческую судьбу. Перепады настроения, страшные для нормального человека. Психика, подточенная многолетней войной,    партизанщиной, жестокими убийствами, издевательствами над жертвами и – неизвестностью, потому что каждый из этих «солдат удачи» - тоже своего рода заложник судьбы. И вот ещё что: надрыв этот, хоть ты вывернись наизнанку, никак не влияет на железную дисциплину в отряде, где приказы выполняются беспрекословно, где каждый читает намаз…
Заканчивался мусульманский пост Рамазан, очищающий и умиротворяющий душу… Сурайе выскочила в коридор и сорвалась на крик. Чем это закончится, было уже всё равно. В этой грязи, в этом непереносимом запахе немытых человеческих тел главным было мыло! Зубная паста! Полотенце! Так кричала она, доведённая до исступления женщина. Могла, конечно, нарваться неизвестно на что. Но они были такие грязные… омерзительно грязные, жалкие… На то и расчёт.
Всё, что нашлось в захваченной до них машине «Красного креста», им принесли. Возле туалета стоял часовой.
- Апа, не обижайтесь…
В окно было видно, как приходили из кишлака старики, просили отпустить заложников. Особенно женщин. Просили, кланялись… Никто их не слушал.




С Бахромом можно было говорить, несмотря на сложную обстановку и его непростой характер. Ставили в тупик и те самые перепады настроения, свойственные ему и его подчинённым. Заходить к нему в кабинет было страшновато, хотя он никогда никого не выгонял и даже делился сигаретами.  Но всегда  ощущалась двойственность его поведения. И если это был спектакль, то поставленный и разыгранный мастерски. Как профессионал-психолог, Бахром бросал людей от одного полюса к другому, вёл по лезвию бритвы…
               
       Вот семь бойцов  бахромовского брата Ризвона гибнут  при попытке перейти афганскую границу. Реакция мгновенная: заложники стоят лицом к стене со связанными руками. Через некоторое время освобождают женщин. Гораздо позже – мужчин.
       Снова отложен расстрел, снова смеются как ни в чём ни бывало охранники. Но мужчин теперь связывают постоянно, иногда на всю ночь. Сурайе прикуривает им сигареты, может быть, последние. Ситуация окончательно уплывает из-под контроля.

Галина Ивановна вышла на связь с вице-премьером правительства РФ, президентом агенства ИТАР-ТАСС Виталием Игнатенко.  Он сохранял самообладание, призывал Бахрома к спокойствию и принятию взвешенного решения в отношении заложников, но того, как говорится, понесло, он не стеснялся ни в выражениях, ни в угрозах. Боевики пользовались космической связью, телефон включали на громкость. Так что переговоры были у всех на слуху. А ты жди, что разговор с Москвой вот сейчас оборвётся на какой-нибудь высокой ноте, и твоя жизнь полетит под откос...
Внезапно прояснилась судьба Валентина. Довольный тем, что его условия выполняются и вертолёты с его бойцами уже вылетели из Куляба и скоро приземлятся в Оби-Гарме, Бахром лениво ответил на вопросы Москвы:
Ладно… Скажите – живой он… Что я, убийца, что ли…
Валентин был возвращен в общую комнату. С того света. Сурайе плакала – единственный раз, пока была «на горе».




…Они, двое, уходили. Две женщины, две российские журналистки…две игрушки судьбы, в роли которой …  Когда в 92-м мы, русские, под выстрелами новоявленных мусульман бежали из Таджикистана, нас никто не услышал ни в Москве, ни на широких просторах матушки-России. Каждый из нас понял тогда: это только начало.  С грустью и печалью смотрю я сегодня на зловещие деяния боевиков ИГИЛ. Я-то знаю, как и когда это начиналось...

               
         Женщин отпустили, они шли вниз. Сурайе плотнее запахивала куртку, в полу которой были  спрятаны «весточки». Никогда не забыть этих взглядов. Нет, в них не было упрёка. Надежда и – на всякий случай – прощание.
  - Девочки, помните, от вас зависит наша жизнь.
           Ночь. Беззвёздное облачное небо слилось с горами. Дороги не видно, и машина как бы повисает в пространстве. Долго, долго не видно никаких огней, и сразу из-за поворота – Оби-Гарм, люди, объятия… как неправдоподобный сон – последние сверхнапряженные часы плена.
Советник российского посольства Геннадий Сизов, прибывший в Оби-Гарм, просил произвести обмен заложников на нейтральной территории. Бахром и Ризвон  -  ни в какую. То ли команда им поступила такая, то ли боялись подвоха. Началась истерика, а в подобной ситуации это пострашнее любых спокойных угроз. Счастье, что женщинам здесь разрешалось говорить. Их предложение отправиться вниз в качестве гарантов  было почему-то Бахромом принято с условием: вернуться назад вместе с его бойцами. Но всему есть предел.
-  Бахром, у женщин нервный срыв, они не вернутся.
Ночь молчит, молчит рация, и вдруг спокойное:
-  Да и не надо…




«Шоу»  оказалось со счастливым концом. Все были освобождены, все остались живы. Ну а душевные раны  -  кто же у нас придавал им когда-нибудь значение?
История эта, на самом деле, не имеет ни  своего  начала, ни окончания. Прошло почти двадцать лет, и сможем ли мы сосчитать число заложников и жертв  этого непростого периода времени? Вряд ли. А сколько среди них коллег-журналистов… Да, прямой угрозы никогда нет, но попробуйте работать, «что-то чувствуя спиной»…


               
       Сурайе долго колебалась: возвращаться в Душанбе или затеряться в каком-нибудь российском городе, попытавшись начать «новую жизнь». Однажды поздно вечером раздался звонок из Чкаловска:
-  Прости, что не заехала. Улетаю бортом в Душанбе. А там будет видно…
        Мне вспомнилось, как «подруга» Сурайе по плену Галина Ивановна Гриднева, отнекиваясь, все-таки показала свой орден Мужества. Полученный, кстати, за освобождение заложников.
-  Девочки, а когда же  -  «Героя России»?
Они переглянулись и невесело засмеялись:
-  Посмертно.

                1997 - 2016 гг.