Воспоминание о детстве. Китай

       В начале 1955 года моего отца направляют работать в Китай в качестве технического советника при посольстве СССР.
       Сам факт этого события удивителен. Папа не был членом коммунистической партии, что было существенным препятствием при продвижении по службе и поездке за границу.  Естественно, что в течение его жизни ему не раз предлагали вступить в партию, но он всячески избегал этого. Его отношение к партийности было крайне негативным.  Высокий профессионализм ценился, и отец, несмотря на отсутствие партийности, занимал высокий пост. В Министерстве путей сообщения у отца в тот момент была должность главного эксперта по мостам.
       Поездку отца предопределил конфликт, возникший при утверждении проекта строительства метромоста у Ленинских гор. В то время возникла мода на строительство разных инженерных сооружений из железобетона. В Америке в тот момент из железобетона было построено много зданий и сооружений. В нашей  стране также решили осваивать эти передовые технологии. Отец был категорически против строительства пролетного строения моста  из железобетона, он настаивал на варианте стального пролетного строения, как более экономичного. 
       Для утверждения проекта была необходима виза отца, но будучи человеком  честным и принципиальным, он отказывался утверждать вариант пролетного строения из железобетона. Несмотря на упорство отца, его не уволили с работы, хотя могли бы это сделать за несколько минут без всяких церемоний, а послали в длительную командировку в Китай.
       И вот в мае  мы с мамой едем в Пекин, к папе.            
       Вокзал. Нас провожает сестра Элеонора и ее муж Юра. Сестра на последнем месяце беременности. Она в обиде на мать за то, что та уезжает, не дождавшись родов, но обстоятельства требуют отъезда именно сейчас.  Документы на отъезд уже оформлены и срок их действия ограничен.
       Прощаемся, садимся в поезд. Я с большой куклой Мариной, названной в честь дочери моей любимой первой учительницы Юлии Васильевны.
       Едем долго, 10 суток. Впечатлений от дороги у меня не много. Запомнился ресторан, где нас вкусно кормили, и происшествие со мной,  за два дня до приезда в Пекин.
       На одной из станций, во время стоянки поезда, я нашла какую-то ветку. Играю в проводницу: чищу «пылесосом» воображаемые ковровые дорожки (перрон). Пятясь назад, я проваливаюсь между поездом и перроном. Люди, стоявшие рядом, меня вытаскивают, и через минуту поезд трогается. У меня сильно содрана кожа на спине. Мне смазывают царапины йодом. Мама сильно напугана.
       Наконец, мы прибываем в Пекин. Солнце обжигает, очень душно. Нас встречает папа. Он весел, шутит, видно,  что он очень рад нашему приезду.
       Нас везут на машине через весь город. Несмотря на палящий зной, на улицах много людей. Дорога, по которой мы едем, забита велосипедистами и странными бегущими людьми изможденного вида, тянущими за собой повозки, в которых сидят люди.  Первая мысль, которая возникает у меня, что бегущие люди - рабы. Видя ужас в моих глазах, папа объясняет мне, что это рикши, что в этом нет ничего плохого, что здесь так принято перевозить людей. Машины на дороге попадаются редко.
       Меня, маленького ребенка захлестывают эмоции от новых необычных картинок, мелькающих за окном. Я все время перебиваю беседующих после долгой разлуки родителей. Мне очень неспокойно, тревожно, я не могу сидеть на месте. Взгляд мечется от одного окна к другому. Что-то пугает меня, что-то не так. Наконец, я понимаю, что не так.  Люди то все на одно лицо, их не различить! Да еще и мужчины, и женщины, все как один,  одеты в штаны и робы синего цвета одинакового покроя. Дети, которые попадаются на улице, тоже одеты точно так же как взрослые. Мне становиться страшно. Я попала в какой-то чужой неправильный мир.
       Мы подъезжаем к воротам гостиницы для советских специалистов. Перед нами высокий забор. Открываются ворота, и мы въезжаем на территорию гостиницы, проходим через небольшой двор, заставленный машинами. И я попадаю в сказку.
       Передо мной утопающий в зелени и цветах небольшой двор, в котором стоят несколько сказочных деревянных домиков с изогнутыми крышами и фигурками на них. Как ярко, празднично, раскрашен каждый дом. Поверхность  домов украшена сложным орнаментом с элементами красных, синих, зеленых цветов. Эти китайские дома называются фанзы.   
           «Папа, мама, посмотрите какие птицы на домиках, посмотрите какая у них крыша…» - я дергаю их за руки, пытаясь привлечь их внимание. Я очень эмоциональный ребенок, чувства перехлестывают через край. Так уж устроена моя психика. Если радость - то взахлеб, а печаль или обида – часы безутешных рыданий. Родители пытаются меня успокоить. Папа объясняет мне, что здесь раньше жил богатый китайский сановник. Это была его загородная резиденция. Она называется «Тишидзе».
       Идем дальше, переходим в другой дворик по деревянной искусно украшенной крытой галерее. Этот дворик еще более красив, в нем много фанз разного размера, и ни одна из них не повторяется в оформлении. Все это в окружении незнакомых благоухающих цветов, кустарников, деревьев.
       Так пройдя несколько двориков, мы оказываемся в большом дворе перед современным трехэтажным зданием. В этой гостинице мы будем жить, пока не освободиться какая-нибудь фанза.  В дверях стоит швейцар, который услужливо открывает двери, и мы поднимаемся в свой номер.
       Номер состоит из двух комнат, большой ванной комнаты, совмещенной с туалетом. Папа говорит, что ужинать мы будем в ресторане, который находится тут же в здании, а пока мы пьем чай с бутербродами. Потом папа выносит большую нарядную коробку, доверху наполненную золотыми монетами. Я никогда раньше не видела такое, поэтому спрашиваю у папы: «Что это?» «Это деньги, которыми мне платят за работу» - хитро улыбаясь, говорит мой папа. Я чувствую в этом какой-то подвох. Я в каком-то лихорадочном восхищении от всего увиденного за день. Наконец, тайна «золотых монет» раскрыта, и я приступаю к безудержному поеданию шоколада.   Родители пытаются уложить меня спать, чтобы к ужину я отдохнула. Я никак не могу успокоиться от обилия новых впечатлений, но все-таки усталость берет свое, и я засыпаю.
       Вечером мы с родителями идем в ресторан. Никогда раньше я не была в ресторане. Входим в зал ресторана, и вновь меня потрясает красочное восточное убранство помещения. Родители изучают меню и заказывают ужин. Что же могли заказать уральцы и сибиряки в Китае на ужин? Естественно, пельмени. На десерт папа заказывает для нас с мамой ананасовое мороженое.
       Пельмени оказались очень вкусными, нисколько не хуже, чем те, которые мы лепили дома, всей семьей, штук, эдак, по триста. Позже мы пробовали и китайские пельмени, которые оказались тоже очень вкусными. Вкус ананасового мороженого я запомнила на всю жизнь. После Китая никогда больше мне не удалось поесть такого чудесного лакомства.
       Утром папа уезжает на работу. Для него и для другого специалиста, занимающегося вопросами мостостроения, выделяется машина, которая возит их по Пекину. Папе очень не нравится его напарник. Этот человек ему неприятен. Кроме того отец считает  его плохим специалистом, не имеющим достаточных знаний и опыта в области мостостроения, сделавшего карьеру с помощью партийного билета. Здесь в Китае он является секретарем партийной ячейки.      
       В 1955 году в Ухане начинается строительство моста через реку Янцзы. Отец большую часть времени находится в командировках. К отцу прикреплен китаец-переводчик.  Его зовут Сю-син. Интеллигентный образованный молодой человек, выходец из буржуазной семьи. Отношение к нему со стороны власти такое же, как у нас после революции к «бывшим». И с родителями Сю-сина была какая-то трагическая история. Сю-син живет в постоянной тревоге, что называется «с оглядкой».
       Образованные люди необходимы молодому китайскому государству, а Сю-син отлично владеет русским языком, поэтому его и терпят коммунистические начальники.  Сю-син имеет  и музыкальное образование. Отец с восхищением говорил об игре Сю-сина на скрипке, о его глубоком знании русской литературы. Впрочем, этот факт вряд ли вызывал симпатию у малообразованных  начальников Сю-сина.
      Китайцы всегда приветливы, улыбчивы, и русскому человеку очень трудно понять, что стоит за этой приветливостью. А за ней может вообще ничего не стоять, или, наоборот, может таиться неприязнь или даже злоба. Отец к Сю-сину относился тепло и душевно, по-отечески, и в ответ чувствовал такое же душевное расположение. Доказательством искреннего отношения Сю-сина к отцу может служить один из эпизодов. Вернувшись вместе с отцом из очередной командировки Сю-син, набравшись смелости, обратился к маме: «Людмила Николаевна, поговорите, пожалуйста, с Александром Мефодьевичем, чтобы он был осторожнее».
       Оказалось, что находясь где-то в провинции с обследованием состояния моста, отец, вопреки запретам сотрудников спецслужб Китая, просто отодвинув их рукой, вошел в ту зону, где было запрещено находиться иностранцам. Физическое насилие сотрудники спецслужб к нему не решились применить, но, безусловно, об инциденте было сообщено, куда следует.
       Мама, зная хохляцко-несдержанный нрав отца, все время находилась в напряжении. Как-то вернувшись из  командировки, отец сокрушенно сказал матери:  «Я не понимаю, зачем мы это делаем? Зачем в таком количестве строим новые и новые объекты. Неужели наши не понимают, что настанет день, когда все это может обернуться против нас?» Мама в страхе буквально заклинала отца: «Шура, замолчи, тебя посадят!»
       Родители вели откровенные разговоры при мне, не опасаясь, что я могу где-то рассказать, услышанное мною дома. К своим девяти годам я уже многое понимала. Кроме того, мне с раннего детства объяснили, что нельзя никому рассказывать то, о чем говорят дома взрослые между собой.
         Сю-син был единственным человеком в окружении отца, с кем отец мог откровенно делиться своими мыслями. А Сю-син настолько доверился отцу, что рассказывал о своей семье, о преследованиях со стороны власти, о страхе за свою судьбу.
        В начале 1956 года Сю-син дает прочитать папе «Доктора Живаго» Бориса Пастернака в варианте самиздата. Пастернак как раз в это время пытался напечатать книгу в Советском Союзе. Какими уж путями самиздатское издание попало в Китай, трудно сказать. Мама очень недовольна, опять пугает отца, что его могут посадить. А папа разочарован, жалеет, что не спал две ночи, читая, по его словам, посредственный роман.
       Но, вернусь к первому утру в Китае.  Проснувшись и позавтракав, я вышла на улицу, чтобы познакомиться с новыми местами обитания. Мама, проконсультировавшись у кого-то из обитателей гостиницы, по поводу безопасности, спокойно отпустила меня одну. Территория гостиницы охраняется, она окружена высоким  забором, поверх которого проходит проволока под напряжением.
       Перед зданием гостиницы растут гранатовые деревья, на которых висят большие полузрелые плоды. Много цветущих благоухающих кустов магнолии. Позади гостиницы, за низким забором, находится двор, где живет китайский обслуживающий персонал. Там тоже есть дети, но они редко выходят за пределы своего двора.
       Я иду в самый красивый из дворов, который я увидела вчера. Во дворе находится большой искусственный водоем. В центре водоема устроен грот, к которому прилепилась китайская расписная беседка, пройти к которой можно по небольшому каменному мостику. В невыносимо знойные дни мы плескались в этом водоеме.
       Во дворе много детей, которые гуляют без присмотра взрослых. Я быстро осваиваюсь, знакомлюсь с ребятами, и прибиваюсь к группе девочек, которые играют с куклами в дочки-матери. Девочки разных возрастов от маленьких, лет пяти, до взрослых девочек. Невдалеке компания мальчиков играет в какие-то свои мальчишеские игры.
       Любимой совместной игрой была игра в казаки-разбойники. Большое количество дворов и двориков с потайными местами, где легко было спрятаться, позволяло нам играть в эту увлекательную игру часами. Играли большими компаниями, принимая в команду и малышей.
       Второй любимой игрой была игра в карты: в «пьяницу» и «подкидного дурака». Отношение моих родителей к игре в карты, тем более к игре детей в карты, было негативным. Мне вообще было запрещено в детстве много из того, что разрешалось другим детям. Как я завидовала детям, которые спокойно могли пойти на свалку, которая  находилась недалеко от нашего дома в Москве. Сколько интересных и полезных вещей притаскивали дети оттуда. А еще, когда мы играли в прятки или казаки-разбойники, мне было запрещено бегать по чердакам, что делало меня просто несчастной.
       Но здесь, в Китае, родителям скрепя сердцем пришлось разрешить мне играть в карты. Ведь поголовно все дети развлекались азартными играми, что спасало нас от скуки. Мы же большую часть времени находились в закрытом пространстве. Выход за территорию с родителями бывал крайне редким событием.
       Так и проходили наши летние дни почти все время на территории гостиницы.  В прохладные вечера мы увлеченно, часами,  играли в бадминтон, новую для нас игру. А в дни, когда было особенно жарко, в фанзе у кого-нибудь из ребят, лежа на полу, где было прохладнее, «резались» в карты.
       Я подружилась со многими ребятами, но память сохранила дружбу с детьми семьи Кирьяновых. Там была девочка моих лет, Ира,  и два мальчика постарше. Мы часами играли в настольные китайские игры, в шашки и, конечно, в карты.
       И еще осталось теплое нежное воспоминание о маленькой девочке Зое Поливаль. Ей было лет шесть. Не знаю, почему она выбрала меня объектом своего обожания. Она ходила за мной как хвостик. Возвращаясь вечером домой после игр, никак не могла распрощаться со мной. Хорошенькая, нежная, трогательная девочка. Я о ней вспоминаю всю жизнь. Не так много таких светлых и теплых воспоминаний о проявлении чистейшей бескорыстной любви встречаются на жизненном пути у человека.
       В один из прохладных дней, ближе к вечеру,  мы отправляемся с мамой и ее новыми приятельницами пройтись по улицам Пекина. Эта версия о прогулке специально подготовлена для службы безопасности нашей гостиницы. Для каких-то необходимых поездок в город (в госпиталь, в магазины, в ателье) женам советских специалистов, по их просьбе, выделялись легковые машины. Но мы,  под видом прогулки,  направлялись в район торговых улиц Пекина, посещение которых не одобрялось советским начальством. Проделав достаточно долгий путь, мы оказываемся в районе огромного восточного рынка.
       На узких улочках размещены небольшие павильоны, в которых ютятся магазинчики, парикмахерские, харчевни. Здесь же ведут прием лекари, гадалки. К стенам павильонов жмутся узкие прилавки со всякой всячиной: сувенирами, одеждой, антиквариатом, едой, коврами, живой птицей – все вперемешку. Прямо на улице стоят чаны с кипящим маслом, в которых жарятся какие-то, судя по запаху, вкусные вещи. Рядом стоят два-три топчана, на которых сидят китайцы, поедая приготовленные яства.
       Мама, глядя на всю эту антисанитарию, почти в полуобморочном состоянии. А тут еще я усмотрела прилавок с восточными сладостями и начала клянчить, чтобы мама мне что-нибудь купила. Женщины, пришедшие с мамой, убеждают ее, что в этом нет никакой опасности, что, несмотря на внешний неприглядный вид происходящего, можно не опасаться заболеть. По их словам китайские уличные повара соблюдают необходимые правила гигиены. Мама сдается и покупает мне лакомства, которые стали во время пребывания в Китае, самыми любимыми для меня – цельные грецкие орехи, облитые карамелью и райские яблочки в карамели, нанизанные на нитку.
       Целью посещения рынка взрослыми является приобретение по более выгодным ценам, чем в магазинах, необходимой одежды, обуви. И еще не менее важная вещь - полюбоваться тем, что так дорого сердцу каждой женщины, драгоценностями, а в антикварных лавках изумительной работы вазами из фарфора, фаянса, вазами, выполненными в технике клаузане (перегородчатая эмаль), резными фигурками из дерева, камня, которые созданы удивительными талантливыми мастерами, когда каждое изделие является произведением искусства.
       Мы, приехали из страны, которая только начала приходить в себя после войны, после голодных 1946-1947 годов. Все плохо одеты, у многих нет даже самого необходимого из одежды, и людям совсем не до приобретения  драгоценностей и предметов искусства.
       Во время войны ограбили нашу квартиру и унесли одежду родителей. Несмотря на то, что мой отец относился к высокооплачиваемым специалистам в Союзе, за годы прошедшие после войны он не смог приобрести себе даже приличного костюма. Отец  один содержал семью, постоянно приезжали многочисленные родственники из Сибири и с Урала, которые жили у нас, нередко, подолгу. Два года после моего рождения родители расплачивались за коровье молоко, которое брали для меня  в долг, так как у мамы не было грудного молока. В то время, работая  в Министерстве путей сообщения, отец, как и все сотрудники министерства,  носил форму. Так в форменном костюме он и приехал в Китай.
       Первое  что сделали родители,  - это приобрели всю необходимую одежду для нашей семьи и для семьи сестры. Зарплата у советских специалистов была достойной, но все они понимали, что это единственный и кратковременный шанс поправить свое благосостояние. Окончится заграничная командировка, и опять для них начнется привычная жизнь советских служащих со скромными зарплатами. Родители старались экономить, не позволяя себе никаких излишеств. В ресторан ходили только обедать, а завтракали и ужинали в номере.
       Вскоре нас переселили в освободившуюся фанзу, где мама стала готовить на электрической плитке незамысловатые обеды. В ресторан теперь ходили редко. Совсем не ходить было нельзя, так как по рекомендациям наших спецслужбистов советские специалисты должны были изображать людей, приехавших из благополучной страны и живущих в достатке.
       Также было запрещено отказываться от уборки дома китайскими работниками. Каждое утро они приходили к нам с ведрами и тряпками. По маминым словам, развозили грязь непромытыми тряпками, предварительно разогнав по дому пыль очень красивыми, сделанными из разноцветных перьев птиц,  метелками. После их ухода мама начинала делать уборку сама, вытирая пыль и перемывая заново полы.
       Стараясь быть экономной и  рачительно вести хозяйство, мама все-таки уговаривала папу покупать какие-то красивые вещи. В ее детстве в доме, в котором  она выросла, было много  красивых вещей, а папа же считал это излишеством, но иногда поддавался уговорам мамы. Ну, а дальше произошло событие, из-за которого все планы по очередности приобретения полезных покупок были нарушены.
       В этот период, впервые после войны, в нашей стране стали массово издавать книги. Несмотря на большие тиражи купить их в Советском Союзе было трудно. Наш народ отличает любовь к чтению, а в то время был большой интерес к приобретению книг, интерес к созданию домашних библиотек.
       По спискам, составленным советскими специалистами, работавшими в Китае, можно было получить любую из изданных книг. Книги переправлялись из Союза в Китай. Папа, будучи человеком образованным, начитанным, очень обрадовался такой возможности. В молодые годы у него была собрана приличная библиотека, которая в последствие была утеряна. В связи, с какими событиями это произошло, я, к сожалению, не помню.
       В нашем доме появились  собрания сочинений Пушкина, Лермонтова, Тургенева,  Достоевского, Льва Толстого, Алексея Толстого, Вересаева, Куприна, Чехова, Гиляровского, Ушинского, Гончарова, Диккенса, Сервантеса, Цвейга, Мопассана, Золя, Вальтера Скотта, Майн Рида, Жюль Верна, Герберта Уэлса и книги других писателей, словом, вся доступная для нас  художественная литература, которая издавалась в тот период.
       Родители купили для меня прекрасно изданные, с иллюстрациями талантливых художников, детские книги – «Сказки Пушкина», «Украинские сказки», «Сказки братьев Гримм», «Сказки Андерсена».
       Библиотека отца, увлекающегося историей, пополнилась «Историей России с древнейших времен» Сергея Соловьева, собранием сочинений академика Тарле, Историей Франции, воспоминаниями графа Витте. 
       Теперь папу, маму, и меня, больших любителей чтения, не оторвать от увлекательного занятия, когда с особым удовольствием читаешь свои собственные, а не библиотечные книги.
       Иногда, когда папа находится в Пекине, а не в командировке, мы втроем прогуливаемся по улицам Пекина.
       По большей части это одноэтажный город, где дом примыкает к дому и не видно переулков между каскадом домов. Войдя в дом со стороны фасада, и пройдя через дом, можно выйти с другой стороны дома на задний двор. А вот обогнуть дом невозможно: стена между двумя домами является общей для обоих.
       Китайцы живут в ужасной тесноте. Часов в десять вечера даже на центральных  улицах города можно наблюдать такую странную картину: из дома выходит человек, прямо на тротуаре перпендикулярно к проезжей части расстилает циновку, и ложиться спать. Прохожие, идущие по тротуару, осторожно, стараясь не задеть откинутую во сне руку спящего человека, пробираются вдоль домов. Спящие на улицах по всему городу, почти у каждого дома.
       На улицах Пекина нередко можно встретить  старушек ковыляющих на ногах с маленькими, как у ребенка ступнями. Вот такое изуверство чинили китайцы над девочками, считая каноном красоты непропорционально маленькие ступни ног. С раннего детства девочкам туго бинтовали ступни. Вырастая, женщины становились инвалидами.
       Еще одна из зарисовок городской жизни Пекина: по улице идет колонна коротко остриженных  детей, лет десяти, в обычной для Китая униформе – синяя роба, синие штаны, на груди у каждого повязан красный галстук. Где мальчик, где девочка не поймешь. Идут строевым шагом по двое в ряду, четко соблюдая дистанцию. Впереди отряда идет мальчик, который время от  времени произносит какие-то командные фразы. Дети идут без сопровождения взрослых, что меня поражает больше всего. Тут же вспоминаются наши походы с  классом в театр, или «на елку». С нами учитель и двое взрослых сопровождающих. Как правило, это родители. Не буду описывать всем нам  знакомую картину, когда к концу мероприятия взрослые почти в истерике, без сил и с сорванными от окриков голосами.
       Поведение китайских детей очень отличается от поведения наших детей. С одной стороны они вымуштрованы, приучены жить по команде. А с другой стороны, когда они находятся не в строю, не в коллективе, а каждый сам по себе, у них проявляется особое чувство свободы, присущее детям восточных народов, которым лет до пяти взрослые почти ничего не запрещают.
       Как то, в один из дней мы с мамой делаем покупки в большом пекинском универмаге. Мама, устав от жары и от хождения по этажам, присаживается на парапет при выходе из магазина.
       Тут же появляется стайка маленьких детей лет пяти-семи. Они подходят и, приветливо улыбаясь, начинают доставать из наших сумок купленные продукты. Раскладывают их, внимательно рассматривая при этом. Мы с мамой в недоумении и не знаем, как нам себя вести. Среди продуктов есть какие-то сладости и фрукты. Мама пытается угостить каждого ребенка, но они, улыбаясь, отказываются, что-то говоря и качая головой из стороны в сторону. Мама, зная, что китайцы живут очень бедно, нередко голодая, пытается уговорить ребятишек взять печенье, яблоки, бананы. Дети, улыбаясь, складывают обратно в сумки наши покупки, и весело щебеча между собой, словно воробушки, уходят.
       Им взрослыми строго запрещено брать у советских людей какое-либо угощение, а вот посмотреть можно. И, как бы ни был голоден китайский ребенок, можно было  быть уверенным, что тайком он ничего не возьмет.
       Жалостливое отношение мамы к китайским детишкам послужило возникновению неприятного инцидента впоследствии.
       Я, играя во дворе, познакомилась с тремя китайскими ребятами. Это были дети обслуживающего персонала. Китайские дети иногда появлялись во дворах, где мы играли,  но дружбы у нас с ними не получалось потому, что мы не понимали друг друга. А вот с этими ребятами – двумя девочками и маленьким мальчиком, как то получилось играть. Наверное,  потому, что когда они подошли ко мне, я играла в дочки-матери.
       Эта игра интернациональная и понятная всем детям в разных странах.  Мы стали играть вместе. Ребята приходили почти каждый день.
       У маленького мальчика лет четырех, как и у всех маленьких китайских детей, штанишки снизу разрезаны по шву. Его маме не надо волноваться, что ребенок невзначай намочит штаны. Все очень просто – присел, сделал, что надо, и штанишки сухие. Вот так просто китайцы решили проблему с частой сменой одежды для маленьких, обойдясь без всяких памперсов. Причем зимой дети носили штаны стеганные на вате тоже разрезанными снизу по шву.
       Через несколько дней нашей совместной игры, к вечеру, перед уходом ребят домой, меня позвала мама. Она дала мне большой бумажный пакет с фруктами и сказала, чтобы я отдала их детям, но так, чтобы никто не видел.   
       Ребята сначала испуганно отказывались, но я как то смогла их убедить взять фрукты. Так продолжалось несколько дней.
       А однажды они не пришли. Прошло несколько дней, дети так и не появились. Скорее всего, зная о запрете что-либо брать у советских товарищей, как нас тогда китайцы называли, дети съедали фрукты в каком-нибудь укромном месте. Но, по-видимому, их тайна была раскрыта. Мама очень переживала, что детей могли строго наказать.
        Сейчас я недоумеваю, как она, взрослый человек, не понимала, чем это все кончится.  Это был мой первый жизненный опыт, когда благими намерениями …
       Вскоре я познакомилась с китаянкой, уже взрослой девушкой, лет семнадцати. Симпатичная улыбчивая девушка обратилась ко мне с вопросом на хорошем русском языке, когда я играла в одном из дворов. Она была дочерью кого-то из сотрудников, обслуживающих гостиницу. Оказалась, что она изучает русский язык. Ее звали Чи Лу-минь. Так, иногда случайно встречаясь друг с другом, мы стали разговаривать. Не знаю, какой интерес для нее представляло общение с ребенком.  Возможно, это было для нее  практикой по изучению разговорной речи. Девушка была очень приятная в общении, и мне было интересно общаться с ней, и еще мне льстило, что у меня взрослая подруга.
       Когда мы возвращались домой в Советский Союз, я с Чи Лу-минь обменялась адресами. Некоторое время шла переписка. Я описывала ей какие-то свои школьные события, а она писала о своей учебе, о том, что происходит в Китае. Когда отношения между нашими странами стали прохладными,  переписка оборвалась. А когда в Китае началась культурная революция, я, слушая разговоры взрослых о трагических событиях, происходящих в Китае,
с тревогой вспоминала о Чи Лу-минь.
       Как то, придя с работы, папа говорит, что в воскресенье мы идем в китайскую оперу. Рассказывает нам, что представление будет долгим, примерно часа четыре. Со мной проводят серьезную беседу о том, как я должна себя вести.
       Наступает день посещения оперного спектакля. Мы нарядно одетые приезжаем в театр. Нас размещают в одной из лож. Начинается спектакль.
       На сцене два экзотически одетых персонажа, с набеленными лицами, с подведенными черным цветом глазами  и бровями. Оба выглядят устрашающе. В программке, специально напечатанной для русских, указано, что это история любви мужчины и женщины, омраченная изменой. Главный герой, узнав о предательстве возлюбленной, убивает ее. Вот и вся нехитрая фабула.
        Смотрю на сцену и достаточно долго не могу понять, кто из них героиня, а кто герой – такие сложные многослойные красочные костюмы на актерах. Но, все-таки, каким-то образом разбираюсь, кто из них женщина, а кто мужчина.
         Движения героев то статичны, то переходят в акробатические упражнения. Некоторое время я с интересом наблюдаю, что происходит на сцене.
       Если кто-то слышал традиционное исполнение пекинской оперы, наверняка запомнил эти мяукающие, завывающие звуки. Вспомните весенние вопли двух котов в ночное время. И к этому добавьте человеческую речь, с какими утробными звуками переходящую в завывания. Европейцу это слушать невозможно.
       Папа дремлет, мама время от времени слегка подталкивает его в бок. Я терпеливо жду, когда закончится спектакль. Часа через два, в очередной раз, выйдя из дремы, папа в отчаянии говорит: «Господи, ну когда же он ее убьет?». Мама в панике шикает на него. Наконец, в руках героя появляется меч и еще полчаса он изображает, как расправляется со своей неверной возлюбленной. Потом в течение еще двух часов героиня умирает, под собственные завывания и завывания героя.
       Наконец спектакль окончен. Четыре часа мы слушали невыносимую для европейского уха какофонию. Китайцы  в восторге. Звучат  аплодисменты. И, о счастье, мы уезжаем домой.
       Наступает осень. Город меняется на глазах. Странная эта картина – по городу тянется нескончаемый поток велосипедистов, одетых в синюю спецодежду с марлевыми повязками на лице и с зубной щеткой в нагрудном кармане. Все жители города в марлевых масках -  и взрослые и дети. Что-то в этой картине есть тревожно-непонятное, словно какая-то сцена из произведений фантастов.
       В Китае в эти годы народ вел полуголодное существование. А еще и страшная теснота в жилищах. Все это с приходом осени грозило развитием эпидемии сезонных вирусных заболеваний и бича для ослабленных от недоедания китайцев – туберкулеза. В городах особенно много инфицированных или болеющих этой страшной болезнью.
       Для нас, детей, с приходом осени начался учебный год. В школу при посольстве нас привозят на автобусах, забирая из нескольких пекинских гостиниц. Классы небольшие, человек по пятнадцать. Нас учат хорошие учителя. В моем классе, кроме детей советских специалистов, учится девочка из семьи русских эмигрантов, давно уехавших из нашей страны, а скорее всего оставшихся в Китае после трагических исторических событий. Девочку зовут Галя Шевченко. Мне она запомнилась рослой, с толстой косой ниже пояса, красивой девочкой.  Держится она обособленно, не стремясь как-то сблизиться с нами. А мы очень быстро перестаем обращать на нее внимание. Единственное, что вызывает интерес и зависть к ней так это то, что на занятия она приезжает и уезжает на рикше. Нам же, советским людям, категорически запрещено пользоваться этим видом транспорта. Это рассматривается как случай жестокой эксплуатации человека.
       Осенью, когда спала жара, для семей советских специалистов, живущих в нашей гостинице, организовываются экскурсии. В один из выходных дней нас везут в центр Пекина на площадь Тяньаньмэнь. Память сохранила, к сожалению,  немного, только ощущение огромного пространства, в котором ты чувствуешь себя букашкой. После экскурсии по достопримечательностям, расположенным на  площади Тяньаньмэнь, нас везут в парк Бэйхай.
       Я, выросшая в естественной природной среде, где было много зеленых насаждений, был пруд, ручей, живописные овраги, с раннего детства  испытывала сильные эмоции при встрече с природой. 
       В парке меня просто потрясает красота бушующей зелени субтропиков, огромное водное пространство озера Бэйхай с роскошным комплексом императорских построек. И это чудо находится в центре Пекина.  Мы несколько часов бродим по парку, отдыхаем, и снова бродим. Сильно уставшие, к вечеру, возвращаемся в гостиницу.
       Несмотря на интересную насыщенную яркими событиями жизнь на меня неожиданно  накатывает волна ностальгии. Я скучаю по своему московскому двору, по своей школе, по ребятам, с которыми я выросла. Ах, какое же это сильное, мучительное чувство! Так хочется домой в Москву. Вечером выжидаю, когда все ребята разойдутся по домам после игр. Я иду в мой любимый двор, в котором водоем с гротом и беседкой, подхожу к высокой каменной ограде и смотрю поверх ее на звездное небо. Выбираю самую яркую звезду и представляю себе, что сейчас эта звезда так же освещает мою улицу, мой любимый дом в Москве. И представляю себе, какой я буду счастливой, когда вернусь домой в Советский Союз.
       В учебе и играх проходит осень и зима. Наступает весна.
       Мое счастливое пребывание в новой стране  нарушается с  приходом страшных событий. В Китае объявлена  компания по борьбе с воробьями. Китайцы считают, что воробьи, склевывают большую часть урожая зерновых, наносят тем самым урон сельскому хозяйству.  Варварские методы уничтожения воробьев нисколько не удручают китайцев. Они весело, с радостными лицами разрушают птичьи гнезда, оставляя умирать на земле желторотых птенцов. Часами ходят по территории, размахивая длинными шестами, с привязанными к концу шеста тряпками, не давая сесть птицам на деревья. Воробьи в воздухе на лету могут продержаться не более 15 минут, а затем обессиленные падают замертво на землю.
        Все советские дети в ужасе от происходящего. В ужасе не только дети, но и взрослые. Но если взрослые могут взять себя в руки, понимая, что они находятся в стране с другой, чужеродной нам европейцам, культурой, то мы не можем понять, как такое возможно. Мы воспитанные в любви к миру живых существ, дети, многие из которых весной с родителями устанавливали на деревьях скворечники, сейчас должны молча наблюдать это варварское истребление птиц.
       И мы, дети,  бросаемся на спасение птенцов. Собираем их по нескольку птенчиков в коробки и уносим домой, чтобы попытаться выкормить. Китайцам это не нравится, они натянуто улыбаются, но не смеют препятствовать нам. Родители понимают двусмысленность ситуации, но следует отдать им должное, что ни одного ребенка родители не заставили избавиться от  птенцов.
       Я тоже принесла в коробке несколько птенцов. Вместе с мамой мы начинаем операцию по их спасению. Тонко обструганную палочку, намоченную водой, обмакиваем в пшено, и отправляем в ненасытные желтые клювики. Птенцов приходиться кормить часто. Все наши детские игры прекращены. Большинство детей занимается спасением птенцов. А птенцы гибнут один за другим. Я приношу с улицы новых птенцов.
       Операция по уничтожению воробьев продолжалась в Пекине три дня. Были привлечены почти все жители Пекина, способные кричать, бить в барабаны, кастрюли. И цель была достигнута – воробьев почти не осталось.
       Из всех принесенных мною птенцов у меня выжил только один. Я назвала его Тишкой. К середине лета он вырос. Превратился в веселую умную птичку. Он жил у нас дома и никуда не стремился улетать, отзывался на свое имя, прилетая из своей клетки, которую мы не закрывали, в другие комнаты. Тишка не обращал особенного внимания на родителей. Но зато, стоило только мне войти в дом, как он радостно летел ко мне, садился на плечо и начинал громко, радостно чирикать.
       Мы с Тишкой выходили и на улицу. Он садился мне на плечо, и мы шли гулять. Во дворе Тишка улетал от меня, перелетая с ветки на ветку, и внимательно следил за мной. Стоило мне только направиться в сторону дома, как он в панике летел за мной, усаживался мне на плечо и мы возвращались домой. А еще он очень любил сливочные тянучки, которые нам присылали из Союза. Дело в том, что китайские конфеты в своем большинстве для европейцев несъедобны. Они часто имеют странные неприятные привкусы, и странные сочетания вкусов, например, соленого и сладкого, сладкого и горького. Так что мы с Тишкой ели только наши советские конфеты.
       Через полгода китайцы, которые приходили делать ежедневную уборку в нашей фанзе, отравили Тишку, подсыпав ему что-то в корм. Он умер за несколько минут  у меня в руках. Для меня это было первой страшной потерей близкого мне, любимого мною и любящего меня, дорогого существа.
       А эпопея с уничтожением воробьев закончилась трагически для китайского государства. Самое массовое истребление воробьев прошло по всей стране в 1958 году. В последствие  урожаи зерновых катастрофически уменьшились из-за нашествия саранчи и гусениц, которых раньше уничтожали воробьи. В Китае наступил тотальный голод, от которого умерло предположительно 40 миллионов человек. С целью восстановления популяции воробьев китайцам пришлось закупать и завозить этих птиц из других стран – Канады и СССР.
       Летом мы с мамой едем отдыхать на Желтое море в Циндао. Папа не может поехать с нами из-за работы.
       Память почти не оставила впечатлений от этого города с европейской архитектурой.  Но прекрасная картина старого, заросшего буйной субтропической зеленью сада, с дурманящими ароматами цветущих растений, пением птиц и стрекотанием цикад, память сохранила. Мы с мамой живем в небольшой гостинице для отдыхающих. Из нашей комнаты два выхода, один из которых, через застекленную дверь прямо в сад. Выйдя из двери, надо спуститься по старой каменной лестнице с полуразрушенными ступенями, и ты оказываешься в саду, который по моим ощущениям, самый настоящий райский сад.
       С утра мы купаемся и загораем на море, а в середине дня возвращаемся в гостиницу и отдыхаем в прохладной комнате.
        Море в тот год было необычно теплым. Считается, что именно из-за высокой температуры воды акулы слишком близко приблизились к берегу и стали нападать на людей.
        Как-то утром мы приходим на пляж и узнаем, что акула откусила человеку руку. По пляжу ходят китайские военные и бросают в воду взрывчатку. Взрывы слышны еще два дня.  Купаться строго запрещено. Впрочем, желающих купаться нет. Мы с мамой возвращаемся в Пекин.      
       В конце лета стоит невыносимый зной. Родители очень тяжело переносят эту погоду.  Как сейчас вижу своего отца, сидящего на низенькой деревянной скамейке у порога фанзы, у открытой двери. Он сидит раздетый до пояса, на низенькой деревянной скамейке, а по спине, по лицу, по лысине каплями стекает пот. По ночам стояла невыносимая духота. Чтобы хоть как-нибудь уснуть, родители обертывались мокрыми простынями, открывали дверь на улицу и ложились на пол.
       Природа словно замерла в ожидании дождя. И вот, наконец, начинаются долгожданные муссонные дожди, приносящие, хоть какую-то прохладу. Таких дождей я никогда раньше не видела. Они льют часами, по нескольку дней подряд. Это сплошные потоки воды, сквозь которые ничего не видно, не спасает ни зонт, ни плащ. По земле бурлящими потоками течет вода, которая местами поднимается почти до колен.
       В один вот из таких дождливых дней, под вечер,  у нас на пороге фанзы, дверь в которую мы держали распахнутой настежь из-за духоты, появляется кошка со слепым котенком в зубах. Эта кошка, которую мы назвали Муркой, приходила к нам поесть. Она была очень ласковая, с красивой мордочкой с белыми подпалинами,  с мягкой рыжей шерстью. Я бы уговорила маму, тоже большую любительницу кошек и собак, оставить ее у себя, но Мурка, поев, убегала на улицу.  Потом мы заметили, что она быстро толстеет. И вот уже несколько дней она не появлялась у нас.  Мы поняли, что она где-то в укромном месте окатилась.
       Положив котенка у порога, кошка снова уходит под дождь. Я упрашиваю маму разрешить мне пойти за ней. Мама дает мне зонт, и я бегу догонять Мурку.
       Она приводит меня к складу, который находится на территории гостиницы, подлезает под закрытые металлические ворота и через некоторое время появляется с котенком в зубах, кладет его около моих ног, и снова подлезает под ворота. Вода прибывает. Я начинаю волноваться потому, что вода почти закрыла просвет под воротами. Мурка с котенком в зубах выныривает из- под ворот, оставляет котенка и хочет вернуться назад, на территорию склада. Но вода уже поднялась и закрыла просвет под воротами. Я беру кошку на руки, она отчаянно вырывается.  Мне с большим трудом удается донести до дома ее и двух котят. Дома мы укладываем в коробку трех спасенных кошкой котят, подсаживаем к ним кошку,  и она успокаивается.
       Вскоре приходит с работы усталый, промокший насквозь папа. Мы осторожно, рассказываем ему о трагических событиях в жизни кошки и показываем ему коробку, где Мурка лежит с тремя котятами. Просим  папу согласиться оставить кошачье семейство у нас. «Да ладно, я уже привык. Вы ведь еще мне только крысу не приносили» - обреченно говорит папа. Надо сказать, что почти все животные, жившие у нас дома, а уже потом и в моей семье, были подобраны с улицы, по словам отца, были приблудными.
       Я счастлива. Кошка и котята жили с нами до нашего отъезда из Китая. Сначала мы пристроили котят, а потом перед самым отъездом в Москву и Мурку.
       Наступает осень, мне нездоровится. Состояние слабости, усталости, держится невысокая температура. Мы с мамой ходим по врачам. Они ничего конкретного сказать не могут. Меня посылают к фтизиатору. Мы приезжаем в госпиталь при советском посольстве и попадаем на прием к профессору Александровой. После ее консультации меня направляют делать снимки легких.
       Затем мы снова приходим к врачу уже с готовыми снимками. В разговоре с мамой доктор произносит слова бронхоаденит, туберкулезная инфекция. Мама начинает плакать. Ее успокаивают врачи, находящиеся в кабинете, а мне становится страшно. На меня никто не обращает внимания. Наконец, успокоив маму, мне объясняют, что я серьезно заболела, что мне придется долго лечиться и соблюдать строгий режим дня. Я обязательно должна спать днем два часа. Каждый день я должна съедать стакан сметаны и плитку шоколада. Это мне нравиться. В школу я ходить не буду несколько месяцев, буду учиться на дому, чтобы не переутомляться. А это меня уже радует несказанно. Мое заболевание не опасно для других, поэтому я могу играть с детьми.
       Бронхоаденит - воспалительное поражение бронхиальных желез, вызванное какой-либо инфекцией. По статистике 70 процентов случаев вызвано туберкулезной инфекцией. Учитывая то обстоятельство, что мы находимся в стране, где это заболевание распространено среди жителей, и результаты моих обследований, меня начинают лечить от туберкулезной инфекции.
       Ко мне прикрепляют машину, на которой дважды в день меня отвозят в госпиталь на уколы. И еще я пью огромное количество таблеток. Особенно мне запомнились одни из них под названием паск. Они коричневого цвета, как современная рублевая монета, противного вкуса, и пить их приходиться по шестнадцать штук в день. Это для меня настоящее мучение.
       Ребята из класса приносят мне домашние задания, иногда ко мне приезжает наша учительница.
       Проходит месяца три, я снова прохожу обследование в госпитале, и мне разрешают ходить в школу.
       В один из выходных дней мы снова едем на экскурсию. В этот раз, экскурсия к Великой Китайской стене. К сожалению, я была достаточно мала, чтобы запоминать рассказы экскурсовода и какие-то архитектурные вещи, которые мне не были интересны. Очень интересно было смотреть с высокой точки на извивающуюся змеей и, уходящую далеко за горизонт, стену.
       И вторая экскурсия, которая мне запомнилась, это поездка на Минские могилы.
       Гробницы династии Мин – это мемориальный комплекс, на территории которого находятся могилы тринадцати китайских императоров династии Мин.
Вглубь комплекса ведет аллея,  по сторонам которой стоят каменные статуи священных животных.  Огромные слоны, лошади, верблюды, мифические звери настолько грандиозны, что человек рядом с ними выглядит маленьким и беспомощным. Родители усаживают  нас детей на эти статуи и фотографируют на память.
       Наступила гнилая китайская зима. Я особенно тоскую по Москве, ведь сейчас там такая прекрасная зимняя пора.
       У папы заканчивается срок контракта работы в Китае. Ему предлагают его продлить. Отец ставит условием дать ему возможность работать без напарника, отношения с которым так и не сложились. Советское начальство отказывается выполнить условие  отца, и мы готовимся к возвращению домой.
       Я чувствую, что родители расстроены. Они хотели, чтобы папа еще поработал в Китае, но, в очередной раз, помешали этому принципиальность отца и его сложный характер.
        Китайские специалисты, работавшие с папой, очень тепло провожают нас. Нам дарят подарки, устраивают прощальный ужин в ресторане. Запомнилось, как в конце ужина официанты вынесли на большом металлическом подносе чашу, которая снизу подогревается огнем. В чаше кипит варенье из лепестков роз. Впечатляющее зрелище!
       Очень переживает из-за отъезда отца Сю-син. После возвращения на родину папа несколько лет переписывался с Сю-сином, посылал подарки, когда у него родился сын , и на дни рождения. В годы культурной революции папа часто вспоминал Сю-сина, горевал о его судьбе.  Таких как он, умных, образованных, интеллигентных,  хунвэйбины просто насмерть забивали ногами. Но пока мы готовимся к отъезду и не знаем, какие страшные времена предстоит пережить китайскому народу.
      А я счастлива. Наконец-то, домой!
       Десять долгих дней мы едем в поезде. По местному радио звучат русские песни в исполнении Клавдии Шульженко, Марка Бернеса, песни, посвященные советско-китайской дружбе, китайские песни.
«Русский с китайцем братья вовек.
Крепнет единство народов и рас.
Плечи расправил простой человек.
С песней шагает простой человек.
Сталин и Мао слушают вас»
- каждое утро бодро поют по радио.
       Среди песен звучит и та, которую мы выучили на китайском языке в школе и несколько куплетов которой,  я помню до сих пор. Она называется «Алеет Восток». Эта песня о Мао Цзэдуне, Звезде, спасающей народ, о Коммунистической партии подобной Солнцу.
       Наконец мы приближаемся к Москве. Мелькают платформы подмосковных станций, и вот мы уже в черте города. Поезд приближается к вокзалу. По радио победно звучит песня: «Утро красит нежным светом стены древнего Кремля …» в исполнении Владимира Бунчикова и Владимира Нечаева.  Меня охватывают волны ликования, восторга, предвкушения необыкновенного счастья. Я дома!!!
       Я так много и подробно написала о кусочке детства, которое прошло в Китае. Все детские воспоминания до китайского периода, были приглушены новыми яркими необычными картинками жизни в этой экзотической стране.
       Каждый раз, когда я слышу говорящих рядом на китайском языке  людей, на меня накатывается теплая волна воспоминаний. Я сразу испытываю глубокую симпатию и даже родственное чувство к этим незнакомым приветливым людям из страны, которую я полюбила. Какое-то странное щемящее  чувство. Перекидывается мостик в прекрасную, залитую ярким солнцем, пору моего детства, где папа, мама и я сидим около своей фанзы в саду, укрываясь от зноя пекинского лета. Редкие минуты, когда мы вместе. Родители ведут неспешные разговоры, и я счастливая рядом с ними.
       Много лет я мечтала съездить в Китай. Не получилось. Теперь, глядя на фотографии Пекина, из облика которого почти исчез китайский дух, понимаю, что Китая моего детства уже нет. Не знаю, сохранили ли китайцы красивый старинный ансамбль загородного поместья, в котором мы жили, но в моих воспоминаниях он остался навсегда.