Гриня, Глава 7

- Ну что, я тебя поздравляю, - тоном, не предвещающим ничего хорошего сказала в трубку мама в тот момент, когда я уже начинала томиться ожиданием и прикидывать, удастся ли шефу вырваться от ВН до конца рабочего дня, или я обречена на отбывание неизвестного мне срока заключения.
- Что еще "хорошего"? - меланхолично вопросила я, имея в виду безрадостный день, который никак не хотел кончаться.
- Тетка умерла… - со вздохом ответила она.

Строго говоря, тетка приходилась нам какой-то уж чересчур дальней родственницей, но, дабы не запутывать наши и без того запутанные родственные отношения и не уподобляться героям латинских сериалов, звали мы ее просто теткой.

- Очаровательно… - пробормотала я, - а я-то думаю, чего мне для счастья сегодня не достает.
- Ну, - мужественно продолжила мама, - думаю, тебе не нужно объяснять, что хоронить ее придется нам.
- Но мы же ей практически никто, - попробовала я восстановить справедливость.
- Анжелика! - строго сказала мать, и я поняла, что сопротивление бесполезно.
- Так, - протянула я, - вечер перестает быть томным…

Незнающему человеку подобное отношение могло бы показаться цинизмом, однако все осведомленные не только поняли бы, но и посочувствовали. Дело в том, что тетка, будучи дамой более чем пожилой, была довольно крепкой старушенцией и могла протянуть еще не один десяток лет. Надо заметить, что всю жизнь без остатка она посвятила лишь однму человеку, безусловно, заслуживающему столь беззаветной преданности и любви, - себе, разумеется. Такая всеобъемлющая любовь не могла оставить места для чувств к другим людям, а посему единственной, кто проявлял к ней любовь и заботу, была наша бабушка. В общем, родственная любовь не поддается доводам рассудка. Жили они как кошка с собакой, но чувствовали себя при этом попугайчиками-неразлучниками. И если бабушка была крайне славной, то тетка была совершенно невыносима.

Вспоминается мне милый эпизод из моего детства… День рождения, гости, торт, подарки. В разгар праздника появляется тетка с изумительной кникой сказок. Глянцевая бумага, яркая суперобложка, масса картинок - в общем, любо-дорого посмотреть. С массой полезных советов при сообщим восторге и умилении сей фолиант вручается мне…
Закончилось все как обычно - через пару дней пришла милая тетушка, сказала, что я плохо себя веду, и отняла книгу. Потом та же история повторилась с моими троюродными братьями.

Еще она обожала заявиться с дарами разной степени испорченности - преимущественно, самой последней. Поэтому мы регулярно выливали прокисшее варенье, выбрасывали протухше-усохшие пироги и "гофрированные" яблочки. "Гофрированные" - это было ее выражение, я бы, скорее, назвала их мумиями.
На стол выставлялось угощение, дары стыдливо прятались в холодильник, дабы потом перекочевать в ведро, а мы с благостными улыбками на измученных лицах пережидали очередной налет. При этом надо заметить, что тетушка отнюдь не была мило щебечущим божьим одуванчиком, она живо всем объясняла, как именно надо всем себя вести, причем, в любом случае, поведение считалось неудовлетворительным.

Почему мы все это терпели долгие годы - для меня до сих пор остается загадкой. Надо полагать, из-за незлобивого характера моей матери. В любом случае, сейчас, когда все родственники отказались от роскоши общения с ней, мы остались один на один с проблемой похорон.

- Ты еще не знаешь самого главного, - моя душа медленно стекла в пятки, - бабка сказала, что похоронить тетку ее Святой Долг.
- О, господи… - единственное, что я смогла изречь. Надо признать, не особо оригинально.

Передо мной отчётливо вырисовывалась во всей красе перспектива получения коллективного (вернее было бы сказать, семейного) геморроя. Бабушка была чрезмерно активной старушкой. Говоря о сверхактивности, я имела в виду необычайную способность выдвигать массу интереснейших идей и ставить высокие цели. Перед нами, само собой.
Надо ли упоминать, что бабушка зорко следила за выполнением поставленных задач, донимая нас двадцать четыре часа в сутки (время не имело значения - дело прежде всего).
При таком ответственном подходе даже чистка зубов превращалась в стратегическую задачу, что уж говорить о похоронах.

От тоски у меня заломило зубы, я прихватила нижнюю челюсть рукой в тщетной надежде унять боль и безнадежно спросила:
- Может, мы лучше как-нибудь сами?
- Не выйдет, - сочувственно выдохнула мать. - Анжел, ты бы позвонила ей, - с жалостью добавила она, - она там плачет, переживает.

Мы еще повздыхали так и этак, каждый на своем конце провода, и одновременно сказали:
- Ладно, дома поговорим.
И невесело расхохотались, попутно обдумывая предстоящую перспективу.

Перспектива, надо сказать, не радовала. Наша бабушка напоминала ту черепаху, которая так долго собиралась покататься на лыжах, что вышла из дома как раз к лету. А коль уж она взялась курировать похороны, состоятся они аккурат к следующему году. Одна радость - на работе никакого форс-мажора.