Жизнь с приставкой -не-. Часть II

НЕВОЗВРАЩЕНЕЦ (1990-2010-е годы).

("ВОРОБЕЙ В СЕТКЕ БЕЙСБОЛЬНОГО ПОЛЯ", фото автора)

С О Д Е Р Ж А Н И Е :
отъезжанты
тепло или холодно
симэн-эвеню
на аллее парка
странности двуязычия
два американских жеста
самсебяиздат
агония пишущей машинки
старше на 9 лет
благородная воровка
странные случаи моей жизни
турист из России
моя сексуальная подноготная
Валина телепатия
пение и танец
берегись писателя!
"чтобы сало завязалось"
блэкаут
дракон очереди
сдирание кожицы
выбрасывание еды
идиотизм инструкции
смартфон
как на передовой
memento mori
как перезимовать старость
двадцать четыре опубликованные книги
прогулки по берегу Хадсона
не становитесь шизами
трудности жизни
счастливчик
библиография моей психики
в роли миллиардера
собачья жизнь
запись телефонных разговоров
избыточность общения
«картотечный метод» Набокова
мои философско-публицистические книги
уровень
мыслеискатель
научно-популярные публикации
о пользе цитат
компьютерная злопамятность
тщеславие или честолюбие?
осмысление палеовизита
обойма культурности
одинокие гуси
животные на морозе
чик-чирик!
полторы головы
широко известный в узких кругах
расквашенный нос
доктор журналистики
мои "я" и "он"
эпизод со 100 долларами
Фотошоп
хватит быть дворнягами!
разрешение на пытки
мама на самокате
долой унитазы!
город без неба
разговаривающий американец
хлопнуть дверью
бесплатная раздача
who is it?
гарбидж
трехэтажная Америка



ОТЪЕЗЖАНТЫ
В 1970-1980-е годы из Одессы в Нью-Йорк эмигрировали друзья-одесситы: писатель Александр Суконик - с женой-пианисткой Инной Суконик, художник Лев Межберг - с женой-скрипачкой Асей Муртазиной, поэт Савелий Сендерович - с женой-поэтессой Мареной Левит, журналист Александр Штрайхер - с женой-художником Элеонорой Шварц, а также «одиночки» – поэт Григорий Резников, художник Александр Рихтер, журналист Александр Харьковский.
У меня, в Одессе, появилось тогда ощущение – и с каждым новым таким отъезжантом это ощущение усиливалось, – что от Духа Одессы, как аппендиксы, отрезаются отдельные кусочки. И он, этот Дух становится все более скукоженным.
...А в 1989 туда же, в Нью-Йорк, эмигрировали и я с женой. И воссоединились с этими нашими, более ранними отъезжантами.

ТЕПЛО ИЛИ ХОЛОДНО
В холодной стране России тепло воспринимается как нечто положительное, а холод – как отрицательное. Поэтому в детской игре "Жмурки", когда ищущий идет в правильном направлении, – ему поощрительно кричат:
– Тепло!
А когда он идет в неправильном направлении, – предупредительно кричат:
– Холодно!
Соединенные Штаты расположены южнее России, это более теплая страна. Поэтому тут восприятие тепла-холода – противоположное: это иллюстрирует собой слово cool – прохладный, у которого имеются такие сленговые значения: крутой, клёвый, классный .
Т. е. русский радуется теплу, а американец – прохладе.

СИМЭН-ЭВЕНЮ
Вот уже более четверти века я живу на Симэн-эвеню – одной из улиц Инвуда, самого северного микрорайона Манхэттена. Моя улица состоит всего лишь из десятка коротких кварталов, с их в основном 6-7-этажными домами сугубо функциональной архитектуры "спального корпуса".
"Спальный корпус – кварталы жилых зданий, почти полностью лишенные магазинов, учреждений и предприятий". 
Начинается Симэн-эвеню с аристократически изысканного Форт-Трайон-парка, проходит между романтически прогулочными Инвуд-хилл-парком и Айшем-парком и упирается своим концом в громадный стадион Колумбийского университета на берегу Харлем-канала, представляющего собой северную границу Манхэттена с Бронксом. Этот северный кусок острова Манхэттен – самая узкая его часть: в 5-ти минутах ходьбы на запад от Симэн-эвеню, по пересекающей ее 200-й Стрит, – река Хадсон-ривер (по-русски известная как река Гудзон); а в 15-ти минутах ходьбы в противоположном направлении, на Восток, по той же 200-й Стрит, – река Ист-ривер.
В общем, я счастлив, что живу в таком уютном уголке Манхэттена.

НА АЛЛЕЕ ПАРКА
Меня, бывшего подсоветского человека, некоторые штрихи гуманизма в Штатах просто восхищают. Например, такой штрих.
На асфальтированные однорядные дорожки-аллеи многочисленных ньюйоркских парков въезд автотранспорта, естественно, запрещен, – кроме специальных машин: полицейских, мусороуборочных и управления парков. Но эти три вида машин имеют право ездить внутри парка лишь со скоростью среднего пешехода (3-4 километра в час?) – и в то же время им запрещен звуковой сигнал; ну, разумеет-ся, кроме аварийных ситуаций.
И часто получается: прогуливаешься этак, не спеша, по дорожке-аллее (не 3-4 километра в час, а 1-2 километра в час). Потом просто так, от нечего делать оглянулся назад – и видишь, что за тобой, на расстоянии нескольких метров, совершенно бесшумно, на минимальной скорости плетется машина. На узкой аллее объехать тебя она не может, а подать сигнал не имеет права – и так вот вынужденно плетется за тобой, пока ты не оглянешься назад. Ну, а когда оглянулся и увидел машину, – отступаешь на обочину, вплотную к кустам. И тогда машина чуть-чуть добавляет скорости и объезжает тебя. В половине случаев водитель или сидящий рядом с ним другой работник парка при сближении с тобой скажет еще:
– Thank you!
Очень даже трогательно.
А иногда: прогуливаешься, – и вдали, навстречу, по той же аллее, прогуливается другой человек, а за ним плетется машина. И тогда я машу рукой, чтобы обратить на себя внимание этого встречного пешехода, а потом указываю ему кистью руки по направлению за ним. И он оглядывается, – и, отодвинувшись к кустам, пропускает машину. А потом уже и я, идущий навстречу им, – тоже, отодвинувшись к кустам, пропускаю машину. И тут уже как ему, так и мне может достаться:
– Thank you.
Так бывает в 9-ти случаев из 10-ти. Но в одном случае из 10-ти у едущих в машине все-таки лопается терпение, – если они уже долго плетутся за тобой и ты их так и не замечаешь. И тогда водитель все-таки даст короткий сигнал.
А также, хоть и еще реже, но бывают случаи, что машина вообще едет побыстрее пешехода (километров 10 в час?). Это уже, конечно, в виде исключения.
И подчеркиваю: сами такие исключения делаются с минимальной интенсивностью, так сказать деликатно.
В общем, прогуливаясь по парку, приятно чувствовать себя хозяином парка – пупом земли. И сознавать, что все эти служащие на машинах существуют лишь для моего удобства, – а не я существую для них, для того, чтобы они получали зарплату.
Что ни говори, а гуманизм в действии – приятное явление.

СТРАННОСТИ ДВУЯЗЫЧИЯ
Мой родной язык – русский, а живу я уже четверть века в англоязычной стране. Так что в течение всего этого куска моей жизни – я ежедневно двуязычен. Это стало мне привычным.
И вот несколько любопытных наблюдений над двуязычностью других людей.
А к ц е н т   с т а р ш е г о   д я д и .   Сначала мое наблюдение из истории семьи.
Когда семья моей мамы Эльвиры эмигрировала из Венгрии в СССР, то старшему брату мамы, моему дяде Людвигу было 10 лет, Эльвире – 7 и младшему брату, моему дяде Юлиусу – 3. Все они потом преуспели в русскоязычной советской жизни, но Людвиг говорил по-русски с еле уловимым акцентом, а Эльвира и Юлиус – без акцента, как будто они и родились тут.
Так что граница между возрастом ребенка, максимально благоприятствующим усвоению языка и менее благоприятствующим, – по-видимому, где-то между 7-мью годами (Эльвиры) и 10-тью (Людвига).
Л е к с и к а   6 - л е т н е г о .   Сейчас моему племяннику Валере – 30 лет; он оказался в эмиграции в Штатах в возрасте 6-ти лет. И как свидетельствует его отец, мой брат Леон:
– На бытовые темы Валера свободно говорит на родном, русском языке. Но как только тема разговора становится сложнее, он переходит на английский. В общем, запас слов в русском языке у него так и остался на уровне 6-летнего, а взрослая лексика у него – только на английском.
Д в у я з ы ч н ы й   д и а л о г .   А вот другая пара русскоязычных американцев "отец – сын"; и тоже взрослый уже сын находится в Штатах примерно с того же возраста, что и мой племянник Валера. Мне пришлось в течение получаса быть пассивным свидетелем их чисто производственного диалога о семейном бизнесе; причем отец говорил к сыну только по-русски, а сын говорил к отцу только по-английски.
И видно было, что это никак не мешает сути их диалога, что они полностью понимают друг друга. Просто отцу быстрей было сформулировать свою мысль по-русски, а сыну – по-английски. Хотя, если бы они напряглись, то вполне могли бы провести диалог на каком-нибудь одном, любом из этих двух языков. Но зачем им было без необходимости напрягаться, – так говорить было им комфортней.
З а б ы т ы й   р о д н о й   я з ы к .   Иногда в Штатах приходится сталкиваться с людьми, с такой характерной внешностью этнических русских, что я прямо обращаюсь к ним не по-английски, а по-русски. И, как правило, оказываюсь прав: они отвечают мне по-русски.
Недавно к нам с женой обратилась на улице по-английски женщина лет 40-ка, с типичной внешностью русской блондинки: спросила, не подскажем ли, как найти адрес такой-то. Английский звучал у нее как родной язык, не подкопаешься. Но мне показалось нелепым говорить с такой типичной русачкой по-английски, – и я ответил ей по-русски.
Мой русский язык несколько смутил ее: она явно приняла нас за коренных американцев. Но, несмотря на мой русский язык, продолжила разговор опять-таки по-английски: ей надо было еще что-то уточнить об этом адресе. Тогда я прямо спросил ее:
– Вы русская?
И она как-то неуверенно, робко, но уже по-русски (!) ответила:
– Да... Я русская...
И опять перешла в своих вопросах об адресе на английский язык.
– Вас что, привези сюда ребенком, что вам легче говорить по-английски? – я был просто заинтригован.
– Да нет... – она опять перешла на русский. – Но, понимаете, я уже лет двадцать не говорила по-русски...
– Живете в чисто американской среде?
– Да, – она назвала какой-то далекий штат. – Я там никогда не встречала русских...
С каждым словом ее русская речь звучала все увереннее. Ее мозги словно медленно перестраивались с активности одного лингвистического участка мозга – на другой.
Нам было по пути к интересующему ее адресу, и минут 5 мы шли вместе.
– Вы знаете, – радостно улыбалась она, – вот разговариваю с вами и постепенно вспоминаю русский язык...
У интересовавшего ее адреса мы попрощались: не помню уже, на каком языке, – но скорей всего тоже на русском.
Это впервые я встретил русского человека, который приехал сюда уже взрослым, – но, долгое время полностью лишенный практики родного языка, стал забывать его. Действительно, редкий случай: для нее второй язык переместился на роль первого.
Да, судьба поставила такой, своеобразный эксперимент, – определив ей много лет жить в местности, с полным отсутствием ее родного языка. Скорей всего, причиной создавшейся ситуации было замужество на американце, – мы на данную тему не успели поговорить с ней.
Д в а   р о д н ы х   я з ы к а .   Грин-карта в Штатах – главный промежуточный документ на пути к получению гражданства. Собеседование на получение этого документа проводится, конечно же, на английском языке.
С нами такое собеседование проводила солидного вида женщина, с внешностью профессора; в ее лице мы впервые встретили человека с таким прекрасным английским языком, – ну, прямо как у диктора Би-би-си.
Минут 40 она придирчиво расспрашивала нас о самых различных сторонах нашей прошлой, советской жизни. Нам с женой нелегко было поддерживать этот весьма интеллектуальный разговор на английском.
– All right, – сказала она, наконец. – You will get your green cards...
И тут же вдруг сама перевела эти свои слова на русский:
– Хорошо, вы получите ваши грин-карты...
А ведь мы и не подозревали, что она знает русский! И в течение разговора с ней иногда обменивались между собой короткими репликами по-русски, уверенные, что это наш тайный от нее язык! Благо, в тех наших репликах, кажется, не было ничего предосудительного...
Теперь она расслабилась. Стала дружески улыбаться нам. И больше не говорила с нами по-английски, только по-русски, – затрагивая уже явно неофициальные темы, типа:
– Как вам нравится Нью-Йорк?.. Как вы устроились с квартирой?.. – и т. п.
Причем русский у нее был... не менее прекрасный, чем английский! Если по английскому языку я сравнивал ее с диктором Би-би-си, то по русскому надо было бы сравнить ее с диктором ТАСС! С самим Левитаном!
– Можно спросить вас, – задал я вежливый вопрос. – Вы – русская? Откуда у вас такой прекрасный русский язык?
В отличие от блондинки из предыдущего эпизода, она была шатенкой и чертами лица выглядела скорей как коренная американка с предками западноевропейского происхождения: английского, немецкого и т. п. Может быть, у нее исключительные способности к языкам – и она так, в совершенстве овладела иностранным для нее, русским языком?..
– Да, я действительно русская, – ответила она, – и по папе, и по маме. Но родилась я в Штатах. Дочь представителей "первой волны" русской эмиграции – тех, кто бежал сюда от большевиков. У нас в семье русскому языку всегда придавалось большое значение: дома общались только по-русски, и была громадная домашняя библиотека русской классики. Ну, а потом – факультет славистики университета...
И представьте себе, – мне, преподавателю русского языка и русскому писателю, – стало даже как-то завидно перед ее прямо-таки дикторским русским произношением.
Это единственный раз в жизни мы с женой встретили двуязычного, "русско-английского человека", у которого  оба эти языка были родными.
...В общем, пути двуязычия неисповедимы.

ДВА АМЕРИКАНСКИХ ЖЕСТА
Как специалисту по кинесике [cм. мою книгу: "Слово о жесте, концепция кинесического языка". – М., ГИТИС, 2013], – на улицах Нью-Йорка мне бросаются в глаза два жеста, отличающиеся от тех, к которым я привык, живя в Советском Союзе.
Первого из этих двух жестов в Союзе вообще практически не было.
С о п р и к о с н у т ь с я    к у л а к а м и . Выполняется чаще всего так: двое соприкасаются, как правило, сжатыми правыми кулаками, тыльной стороной кисти вверх. Этот жест – синоним жеста Пожимать друг другу руки, с теми же основными значениями: 'приветствие', 'прощание', 'поздравление'. 
Второй жест в Союзе существовал, но с несколько иным употреблением.
Д е р ж а т ь с я    з а    р у к и – в значении 'вести'. В Союзе этот жест употреблялся, в основном, в ситуации «ребенок + ребенок» или «взрослый + ребенок». А в Штатах он употребляется равно как в ситуациях с детьми, так и в ситуациях «взрослый + взрослый», причем чаще всего «мужчина + женщина». В общем, он употребляется вместо нашего жеста Брать под руку; хотя и жест Брать под руку в Штатах тоже употребляется, но соответственно несколько реже.
Итак: вместо Пожать руку, – Соприкоснуться кулаками; вместо Брать под руку, – Держаться за руки. Такие вот этнические жестовые различия.

САМСЕБЯИЗДАТ
З а п р е т н ы й   п л о д   с о б с т в е н н о й   к н и г и .   Моя литературная работа в Союзе, главным образом в Одессе, всю жизнь была двойственной. С одной стороны, я опубликовал сотни статей в периодической печати, работал редактором книг в Одесском филиале издательства "Выща школа", являлся членом Союза журналистов, – но в то же время, с другой стороны, публикуя книги многих авторов, не смог опубликовать ни одной своей: ни публицистической, ни научно-популярной, ни художественной прозы, ни стихов, над которыми тоже работал всю жизнь. Главной причиной недоступности для меня, опытного литератора, опубликовать собственную книгу была та, что я не только не являлся членом КПСС, но и неблагонадежно уклонялся от вступления в партию, когда меня "толкало" туда начальство, – и из-за этого был не в чести у этого самого начальства, хотя оно и терпело меня на второстепенных журналистско-издательских ролях.
Будучи издателем-профессионалом, я прекрасно знал весь нескольколетний технологический цикл изготовления книги в Союзе: рецензирование рукописи - редактирование - корректирование - первое разрешение цензуры, "в набор" - собственно набор - корректирование гранок - исправление набора - второе разрешение цензуры, "к печати" - печать на печатных станках - корректирование вёрстки - раскладка страниц - переплетные работы - третье разрешение цензуры, "в свет" - отправка в книготорговлю. Зная это, но тем не менее, не имея как автор доступа к запретному плоду собственной книги я, естественно, размышлял о том, как бы устроить самиздат. Бумагу, хоть и втридорога, можно было попытаться "достать", от цензуры можно было попытаться спрятаться, – но вот как быть с печатным станком: использование такой техники строго контролировалось как просто милицией, так и КГБ. Именно по этой причине практически весь советский самиздат печатался на канцелярских пишущих машинках и как следствие – был микротиражный и набран плохим шрифтом; однажды я напечатал так свою поэму "Я": на папиросной бумаге, в 16 экземплярах, последние из которых были трудночитаемыми (илл.).
" С п а с а т е л ь н ы й   к р у г " .   В 1989 году мы с женой эмигрировали в Соединённые Штаты, с чемоданом моих неопубликованных рукописей, – и тут я впервые познакомился с печатными возможностями современного персонального компьютера. Эврика: наконец-то я увидел доступную частному лицу технику, которая как по качеству печати, так и по тиражам в состоянии конкурировать с типографией. А когда стало ясно, что книги незнаменитых авторов, к коим отношусь и я, публикуются в русских издательствах Америки лишь за счёт авторов, то, взвесив все "за" и "против", я решил лучше обзавестись за эти же деньги компьютером c принтером – и организовать собственное издательство.
И вот мы с женой зарегистрировали в Нью-йоркской мэрии Russian Publishing House "Lifebelt" (Русское издательство "Спасательный круг"). "Ошибется тот, кто за словом издательство представит себе производственные мощности с редакторами, наборщиками, корректорами и типографией, – писал о нашем издательстве Вадим Ярмолинец, корреспондент «Нового русского слова». – «Спасательный круг» – это Эдвиг и его супруга Валентина, а все производственные мощности, включая типографские, размещены в их квартире на Симэн-эвеню в манхэттенском районе Инвуд".  Да, это так: всё издательство – с двумя компьютерами, двумя чёрно-белыми и одним цветным принтерами, двумя копиерами, скэннером, резаком-гильотиной и др. – поместилось в нашей квартире.
Ч т о   и з д а н о .   И действительно, вполне в соответствии с этой дразнилкой «Самсебяиздат» первой изданной нашей книгой была –
Арзунян Эдвиг, "Жертвоприношение (стихи 50-90-х годов)". – 1994, 264 стр.
С такими, в частности, строками: "мои стихи лишь в самиздате/ но отстоявшись – все равно/ они дойдут до вас в цитате/ как в чаше старое вино" ("Старое вино").
Но вообще-то «Спасательный круг» призван был публиковать не только самого издателя: здесь микротиражами – от 10 до 300 экземпляров – опубликован был не один десяток книг разных авторов. Причем большинство этих изданий осуществлено за счет авторов.
Две книги изданы на английском языке:
Shuryak Igor, "Triumphs & Disappointments (two stories about homeless cats)". – 1994, 54 p.
Solomon Nathan, "A Century of Life", verses. – 1996, 212 p.
Остальные – на русском языке. Вот наиболее примечательные из них:
Поповский Марк, "Стишата (для взрослых)". – 1996, 56 стр.
Резников Григорий, "Сон, увиденный в печали", стихи. – 1997, 140 стр.
"Расслабленная речь (сборник стихов)" – Григорий Резников, Ефим Ярошевский, Игорь Павлов, Эдвиг Арзунян, Марена Левит, Савелий Сендерович, Александр Рихтер – 1998, 248 стр.
Ярошевский Ефим, "Провинциальный роман-с", повесть. – 1998, 162 стр.
...Взамен советским трем этапам цензуры – "в набор", "в печать" и "в свет", – в Штатах нет ни одного этапа, никакой государственной цензуры вообще! И чтобы четче разграничить такой, свободный самиздат от подпольного советского, известный журналист Марк Поповский и придумал для нашего издательства шутливую дразнилку: «Самсебяиздат».

АГОНИЯ ПИШУЩЕЙ МАШИНКИ
В ы б р о ш е н н ы е    " к о т я т а " . Когда в 1989 году я эмигрировал в Соединенные Штаты, в Нью-Йорк, то мой давний одесский, а ныне ньюйоркский друг, русский прозаик Алик Суконик сразу же отдал мне свою пишущую машинку "Royal", с русским шрифтом, так как сам перешел уже на компьютер. Я же на ком-пьютер переходить пока не собирался – по элементарной бедности моего первого года эмиграции, – хотя и понимал, что компьютер мог бы существенно облегчить исследовательскую работу с моей картотекой межнациональных жестов . Но вот что касается преимуществ компьютера как пишущей машинки, – о чем мне неустанно твердил Суконик, – то я, признаться, не особенно верил в это, так как снобистски гордился своим выработанным многолетней практикой мастерством работы с машинописными рукописями: от скорости их печатания – до хитростей работы над композицией при помощи ножниц и клея.
Надо сказать, что одним из сюрпризов первого года моей жизни в Америке стали именно пишущие машинки – выброшенные пишущие машинки.
Идешь по ньюйоркской улице, а на тротуаре лежит машинка, на вид целая и почти новая; в России тогда подобная машинка продавалась бы в комиссионном магазине по цене, равной моей месячной зарплате. Когда я впервые увидел такое, то решил, что это просто счастливый случай – с радостью поднял машинку и при-нес ее домой.
Российская извечно неустроенная жизнь поневоле сделала большинство из нас "народными умельцами", вроде известного американского киногероя Мак-Гайвера, и поскольку пишущая машинка – мой главный инструмент, то простые ремонты ее я научился делать сам. В первой найденной мной на ньюйоркской улице машинке тоже требовался лишь какой-то простой ремонт: прежде всего почистить и смазать движущиеся части, подвинтить, подрихтовать... Словом, на следующий день машинка была уже в рабочем состоянии – и притом задаром! Теперь у меня, в придачу к русскоязычной машинке Суконика "Royal", очень кстати появилась еще и англо-язычная (не помню уж, какой фирмы) – для печатания разных официальных бумаг в американские учреждения.
Но оказалось, что эта моя находка была отнюдь не случайной. В течение первых нескольких лет эмиграции я находил машинки то на улице, то в подвальном мусоросборнике нашего шестиэтажного дома. Моя душа литератора не могла пройти спокойно мимо выброшенной пишущей машинки, как кошатница не может пройти спокойно мимо жалобно мяукающего выброшенного котенка. В конце концов в нашей с женой небольшой студии собралась уже коллекция из восьми машинок, в рабочем состоянии, – жена, естественно, стала протестовать, и мне пришлось, взамен каждой новой принесенной машинки, выбрасывать из коллек-ции ту, что похуже.
Становилось ясно, что это сейчас в Штатах массовое явление: американцы переходят на компьютеры или, как минимум, на ворд-процессоры . От бывших же в употреблении машинок, почти новых, отказываются в Нью-Йорке даже несколько специализированных машинописных комиссионных магазинов-мастерских, и так уже безнадежно затоваренных.
Но вот, года за два, видавшую уже виды машинку Суконика "Royal" я загнал – как загоняют коня – до состояния, требовавшего ремонта, превышающего стои-мость новой машинки: ведь в Штатах, кроме дорогих запчастей, надо еще и дорого оплачивать мастеру-ремонтнику – долларов 30 за каждый час его работы; так что я остался теперь без машинки с русским шрифтом. Передо мной был выбор: или заплатить втридорога за ремонт старой механической машинки "Royal"; или купить дорогую современную электрическую машинку "Smith-Corona", почти ворд-процессор, с элементами компьютера и даже маленьким экранчиком (тогда еще эта машинка выпускалась, причем и в русском варианте тоже); или купить уже сразу настоящий компьютер...
И я выбрал последнее – купил компьютер.
Н о в а я    с т а р а я    п и ш у щ а я    м а ш и н к а . Вскоре другой мой ньюй-оркский друг, известный журналист Марк Поповский тоже загнал свою очередную пишущую машинку – и спросил моего мнения: покупать ли ему новую машинку или переходить на компьютер, как советуют все вокруг, в том числе и его жена Лиля.
– Конечно, переходить на компьютер, – ответил я. – Во-первых, – я загнул мизинец, – компьютер экономит время при наборе текста, автоматизировав выход на новую строчку или страницу, а также перенос слов и проверку орфографии... Во-вторых, – я загнул безымянный палец, – компьютер разнообразит шрифтовые выделения: курсив, р а з р я д к а , жирный шрифт, жирный-курсив, а также  – разные виды подчеркиваний, рамочек, фонов... В-третьих, – я загнул средний палец, – компьютер интенсифицирует редактирование: поиск нужного места в тексте, со-поставление кусков, смену разных частей местами, устранение повторяющихся слов, приведение черновика к чистовому виду... В-четвертых, – я загнул указа-тельный палец, – компьютер уменьшает размеры архива: вместо толстенной папки с рукописью – тоненькая дискета... В-пятых, – я загнул, наконец, большой палец, – компьютер облегчает повторное, при необходимости, печатание: без нового набо-ра текста, из памяти компьютера или дискеты – прямо на принтер...
– И ты думаешь, что ты всем этим убедил меня?.. – Поповский скептически по-крутил головой.
– ...Но главное, – я раскрыл ладонь, словно поднося на ней это главное, – существенно облегчив механическую часть работы, компьютер высвобождает тем самым больше сил для собственно творческого процесса: когда я, например, перешел на компьютер, то с радостью обнаружил даже некоторое чисто стилистическое улучшение того, что пишу.
Надо сказать, что у меня образование – техническое и литературное, у Поповского же – медицинское и литературное; так что: если я – все-таки полутехнарь, то он – вообще не технарь. Кроме того, хоть мы оба не молоды, – но он к тому же на 14 лет старше меня. Видимо, всем этим и объясняется, что, выслушав меня, он начал вдруг ныть:
– В мои-то годы переходить на компьютер?.. Смотреть на экран, а не на лист бумаги?.. Водить эту проклятую "мышку"  – черт ее знает, как ее водить!.. Нет, не надо мне никаких компьютерных преимуществ, буду уж кончать свой век на пишущей машинке!..
– Но ведь у литератора самый творческий период, когда другие отдыхают на пенсии, – возразил я. – При твоей феноменальной трудоспособности тебе еще предстоит, как минимум, лет 10 творческой активности... А машинки больше не выпускаются промышленностью.
– Куплю старую, отремонтированную!.. – упрямо заявил он. – Ты не можешь помочь мне найти в Нью-Йорке старую, отремонтированную машинку с русским шрифтом?
Я мог. Потому что года два назад и сам стоял перед такой же проблемой.
Да и как было не помочь другу, который к тому же заметно старше меня? При-чем я знал, что он из того сорта людей, которых ведь все равно не переупрямишь.
– Ну, хорошо... – нехотя согласился я. – Поедем в мастерскую Янковского...
Вообще Поповский – феномен в русской литературной эмиграции: он – может быть, единственный внештатный журналист-эмигрант, который на протяжении многих лет умудрялся зарабатывать мизерными гонорарами достаточно для – хоть и скромной (по американским понятиям), но вполне обеспеченной (по российским понятиям) – жизни своей и своей жены Лили. Умудрялся – за счет невероятной трудоспособности и подвижнической любви к журналистской работе: по 10-15 ча-сов в день, почти без выходных.
Так что пишущая машинка для него – не просто главный инструмент, а почти орган его тела; он отрывается от нее лишь для еды, сна и некоторых других функ-ций. А это значит, что от машинки требуется такая же невероятная трудоспособ-ность, какой обладает он сам.
Суррогат русского ворд-процессора. Итак, я помог ему тогда купить машинку. С этой новой старой машинкой у него каждый раз что-то случалось: то ее закли-нивало, то исчезал электрический контакт, то мялась лента... Поповский сразу же звонил мне, звал на помощь – благо, я живу в 15 минутах ходьбы от него, – и с го-рем пополам машинку все же удавалось приводить в чувство. Или, если меня не было дома, а ему, как всегда, срочно необходимо было печатать очередную статью, – он клал машинку на портативную повозочку и вез в ближайшую мастерскую по ремонту различной печатной техники, в которой с него, конечно же, драли втридорога.
В общем, в течение трех лет Поповский понемногу загонял эту старую клячу, – а эта старая кляча, в свою очередь, понемногу загоняла его. Мучаясь с машинкой, он мучил не только себя, но и, прежде всего, свою жену Лилю, – а также заодно и всех нас, его друзей. Впрочем, меня тяготила не столько сама необходимость поколдовать иногда над его машинкой (мне всегда приятно оказывать посильную помощь друзьям), сколько его какие-то болезненные, бесконечные жалобы на машинку – по телефону, в гостях, на улице... Я бы сказал даже: сладострастно-мазохистские жалобы...
Но недавно и необычайное упрямство Поповского, наконец, иссякло – устав от беспрерывных реанимаций этой своей издыхающей клячи, он позвонил мне:
– Всё! Моя машинка, сволочь, совсем уже отказала: печатает пятое через десятое, некоторые буквы вообще не печатает... Ты не можешь помочь мне купить компьютер?
"Наконец-то", – обрадовался я.
К данному моменту у меня уже было два своих компьютера, три принтера, мощный скэннер и др., – так что к данному моменту я уже набрался некоторого компьютерного опыта. И поэтому действительно мог помочь ему.
Зная страх Поповского перед техническим прогрессом и, в частности, перед бесчисленными компьютерными возможностями: графикой, интернетом и пр., – я понимал, что ему нужен отнюдь не "Pentium", а простенький 386-й , с маленьким жестким диском  и самым дешевым принтером: по сути, из-за отсутствия русских ворд-процессоров, ему нужен компьютер лишь на роль ворд-процессора. Наш общий знакомый, владелец небольшой компьютерной фирмы на Бродвее, Ph.D.  Крис Кастилло, владеющий, кроме английского и испанского языков, еще и русским, подобрал для Поповского необходимый комплект – компьютер, экран, клавиатуру с русским шрифтом, "мышку" и принтер (все новое, не бывшее в употреблении) – и из уважения к известному русскому журналисту, явно себе в убыток, взял с него лишь льготную, дилерскую цену: за весь комплект всего лишь 500 долларов; мне, например, недавно в эту же цену обошелся один лишь экран, правда, большего размера.
Эта работа, Криса и моя, заняла в общей сложности около двух недель, и почти каждый день Поповский звонил мне и ходил к Крису (фирма Криса – как раз на маршруте моциона, который ежедневно проделывает Поповский), с нетерпением вопрошая:
– Ну, когда же?..
Опасаясь, чтобы неумелый в технике Поповский не попортил всю эту хрупкую электронику при транспортировке, я сам доставил ее к нему домой.
Потом, в течение нескольких моих последующих посещений, я установил все это на его письменный стол, соединил кабелями и  инсталлировал  в его компьютер столь необходимые ему русские программы... Таким образом, суррогат русского ворд-процессора – персонально для Поповского – был готов.
...Сейчас, в 90-е годы, из-за выхода из строя старых пишущих машинок и пре-кращения их выпуска промышленностью, многие русские литераторы Америки вынужденно переходят на компьютер. У некоторых, особенно из тех, кто уже в пенсионном возрасте, этот переход проходит весьма болезненно: известный театральный рецензент Фаина Мещерская, кое-как освоив несколько лет назад Word Perfect, в настоящее время пытается перейти на более удобный Word for Windows8  – она затратила для этого много денег на обновление своей компьютерной техники, но Word for Windows ей так и не дается; инженер и стихотворец-дилетант Феликс Бунчук, которому приходилось работать на простейшем компьютере и рань-ше, в Москве, купил пару лет назад, уже в Нью-Йорке, у того же Криса Кастилло, дорогие современные компьютер с принтером (к счастью, я уговорил тогда Бунчука отложить хотя бы покупку дорогого скэннера) – и вот, оказалось, что Бунчук так и не смог освоить эти современные компьютер с принтером (куда уж ему еще и скэннер!), и они без пользы, морально старея, обесцениваются у него на письменном столе... Зная о множестве подобных, осложнившихся переходов на компьютер, я теперь особенно осторожно старался помочь в этом деле Поповскому.
А н т и к о м п ь т е р н о е    в о с с т а н и е . Наконец, долгожданный момент наступил.
Как и было заранее обговорено, я сел за новый компьютер Поповского, а Марк и Лиля сели рядом. Я провел с ними получасовый инструктаж, показав, как водить "мышку" и какие нажимать клавиши для простейших операций – в объеме ворд-процессора. Марк как прилежный студент все это, слово в слово, конспектировал, часто переспрашивая и уточняя. (Надо сказать, что когда я осваивал у себя дома свой первый компьютер, то рядом со мной не было никакого наставника – и я несколько месяцев сам пробивался через мучительно читаемые мной англоязычные справочники, пока ни научился более или менее сносно набирать и редактировать текст).
– Ну, а теперь садись за компьютер ты... – сказал я Марку, как тоже было обговорено заранее. – Как видишь, ничего хитрого тут нет, – старался я приободрить его, – почти та же пишущая машинка... А я сяду рядом и, в случае необходимости, подскажу...
Но тут произошло неожиданное – Марк вдруг взорвался:
– Да я ... ложил на этот компьютер! Никогда не сяду за него!
Это, кажется, впервые я слышал от него нецензурное слово. Я и Лиля остолбенели.
– Мне надо думать не над тем, какую кнопку нажимать, – возмущался он, – а над содержанием рукописей!.. Кроме того, эта... штука... заняла столько места на моем письменном столе, больше чем машинка, – продолжал возмущаться он, – где я, черт возьми, разложу свои рукописи?..
Говоря теперь о компьютере, он игриво так – как бы задумывался, словно забыв или не желая упоминать ставшее вдруг столь ненавистным ему даже само слово "компьютер". И так и стал теперь называть его: штука... Да, это произошло с ним именно в тот момент, – когда начался его ПРОТЕСТ.
Чтобы как-то разрядить обстановку, Лиля предложила:
– Давайте, первой сяду я.
И, взяв записанную Марком с моих слов инструкцию, села за компьютер.
Конечно, она двигала "мышку" коряво и кое-что не понимала в записанной мужем инструкции – мне приходилось иногда подсказывать. Но в общем-то все, что надо, она благополучно сделала: включила компьютер и экран; вышла в Windows и в Word; набрала кусочек пробного текста; включила принтер и напеча-тала на нем набранный текст.
– Ну, а теперь садись ты, Марк, – с просящей интонацией преданной жены предложила она.
– Но я же сказал, что не сяду!!! – упрямо гаркнул Марк.
Я и Лиля были в недоумении: как же теперь нам поступить? Как переупрямить упрямца?
И тут опять она пожертвовала собой:
– Ну, хорошо: я попробую еще раз...
Во второй раз она, конечно же, легче проделала весь этот компьютерный цикл...
– А меня за эту штуку не заманишь!.. – истерически закричал вдруг Марк. – У меня нет времени заниматься этой ерундой!.. – и тут, даже как-то торжествующе (мол, я вам всем докажу), он обратился ко мне: – Вы не можете все это разобрать, чтобы вернуть Крису?..
На лице его было написано в тот момент какое-то такое снобистское удовле-творение самим собой: "Мол, каков я, а? Сказал – и все, мое слово железно! Кто-кто, а я выстою против этих дьявольских технических ухищрений, лишь осложняющих нашу жизнь! И утру нос всем этим гоняющимся за модой компьютерщи-кам!.."
Помните классическое восстание в Лондоне разрушителей ткацких машин? Сейчас мне казалось, что Поповский с удовольствием возглавил бы в Нью-Йорке восстание разрушителей компьютеров: повел бы за собой уличную толпу с бейс-больными битами, которая с упоением громила бы эти штуки... Да, драматизм технического прогресса заключается в том, что он – как это ни печально – не всем приходится по душе...
– Ты все лгал мне про компьютер! – заявил вдруг Поповский. – Просто тебе хотелось потренироваться на компьютере за мой счет!.. А Крису – лишь бы нажиться...
– Ну, ты это, Марк, зря, – пытался я усовестить его. – Для тренировки у меня есть дома своих два компьютера... И Криса ты зря обижаешь: ведь из уважения к тебе он продал все это по себестоимости, то есть фактически себе же в убыток...
Назад – к пишущей машинке. Разумеется, в тот день я ушел от Поповского расстроенный.
Но все же я надеялся, что здравый смысл возьмет в нем верх, – и Великий Писатель снизойдет, наконец, до того, чтобы сесть за столь явно необходимый ему компьютер. Да и уговоры любимой жены Лили должны же были – я надеялся и на это – подействовать на него.
Однако мои надежды не оправдались. В последующие несколько дней Поповский регулярно звонил мне, а к Крису заходил во время моциона – и упорно уговаривал нас (правда, внешне – уже в более нормальной, даже подчеркнуто вежливой форме) забрать компьютер и вернуть ему деньги. Причем, наряду с якобы покорно-просительными интонациями, в его сетованиях мне и Крису проскальзывал иногда и торжествующий металл маньяка: мол, я сказал, что не сяду за эту штуку – значит, не сяду!
Первым из нас не выдержал Крис:
– Вы знаете, – сказал он мне по телефону, – моей нервной системе дороже обойдется выслушивать эти ежедневные его уговоры. Лучше уж я верну ему деньги...
В результате так, увы, и получилось: Поповский вернул Крису компьютер со всеми атрибутами, а Крис вернул ему деньги. Со мной, слава Богу, у Поповского не было никаких материальных счетов, так что не было и возвратов: ведь я готовил ему компьютер бесплатно, по дружбе.
Хотя материальных счетов между нами и не было, – но вот что касается моральных... Я потратил примерно 5 рабочих часов на подготовку его компьютера, а он из-за лени – или упрямства? или снобизма? или самодурства? – не соизволил потратить хотя бы полчаса, чтобы освоить этот свой же компьютер!.. Его журналистское время, видите ли, драгоценно, – а на мое журналистское время ему наплевать!..
Если бы Поповский был средним, заурядным журналистиком, – я бы ему тако-го не простил: я бы высказал ему все, что думаю о его снобизме и самодурстве. Но меня сдерживало то, что я многое знал о прежних его заслугах как известного журналиста-диссидента и искренне ценил его несколько действительно значимых книг об ученых; я даже написал в свое время большую статью к его юбилею. Поэтому, хоть я и был сейчас в обиде на него, – но в душе я не мог не простить его в конце концов...
Эпилог. В настоящее время Поповский печатает свои рукописи на очередной пишущей машинке, которую отдал ему другой его друг, кинорежиссер-документалист Арон Каневский, сам перешедший недавно на компьютер (как не-сколько лет назад мне отдал свою машинку перешедший на компьютер Алик Су-коник). Причем Каневский даже на два года старше Поповского, – так что, если говорить о трудностях перехода на компьютер, то дело тут, очевидно, не только и не столько в возрасте...
Однако беда в том, что и машинка Каневского – уже тоже агонизирующая кляча. И из-за ее огрехов Поповскому все больше и больше текста приходится вписывать в рукопись от руки.

СТАРШЕ НА 9 ЛЕТ
У моих родителей было двое детей: я и мой брат Леон.
Я старше Леона на 9 лет. И эти 9 лет разницы дали мне существенное преимущество перед ним не только в том, что в детстве я опережал его в физическом и умственном развитии, – но и кое-в-чем другом.
Во-первых, когда я родился, родители были на 9 лет младше, чем когда родился Леон. Причем когда мама вышла замуж и забеременела мной, то она вообще была еще тинейджером – 19-летней. Т. е. мне достались биологически более "свежие" родители.
А во-вторых, наши умные и добрые родители влияли на меня – до их смерти – на 9 лет дольше, чем они влияли на Леона.
В общем, получается, что 9 лет – это не просто возрастная разница между нами, но и в общем разница биолого-психологическая.

БЛАГОРОДНАЯ ВОРОВКА
После 10-летия эмиграции я посетил Одессу. С удовольствием прошелся по Привозу, – и, видимо, на моем лице было восторженно-любопытствующее выражение.
Я шел в толпе покупателей между рядами торговцев, – и вдруг какая-то невысокая, худенькая девушка что-то сунула мне в руку. И быстрым шагом ринулась от меня в толпу.
Остановился, – смотрю, что это она мне сунула? Мою записную книжку! Как у нее оказалась моя записная книжка?!
Озадаченный, смотрю на кармашек моей сумки, в котором находилась книжка. Змейка кармашка открыта! "О, так это воровка! – понял я. – В толкотне толпы открыла змейку и вытащила книжку!"
Дальше я уже шел по Привозу как-то автоматически, ошарашенный. И в моей голове воссоздалась полная картина происшествия.
…Как раз перед этим около меня стали почему-то толкаться – так это ее подручные "адаптировали" меня к прикосновениям в толпе. В этом отвлекающем толкании, как я вспомнил, участвовало два-три пацана, которые потом тоже сразу же ретировались, – я успел увидеть, как они ретировались. Подручная мелкота.
Открыв в этой толкотне змейку моей сумки и сунув туда руку, воровка нащупала мою записную книжку, приняв ее за бумажник с деньгами. Благополучно вытянула – и увидела, что денег там нет.
А когда эта невысокая девушка сунула мне книжку и ринулась от меня, – еще какая-то, уже высокая, шагах в трех от нас, испуганно взглянув на меня, тоже ринулась подальше. Все ясно: невысокая – воровка, а высокая – ее подручная, которой воровка передает краденое, и та должна скрыться с ним в толпе.
Невысокая, худенькая воровка была смуглолицей, лет тридцати. Ну да, цыганка. Хотя одета она была не по-цыгански, – а как обычная одесситка.
А вторая, высокая, судя по внешности, была скорее всего украинка, и помоложе первой – лет двадцати. По-видимому, бездомная, которых сейчас в Одессе много; и какой-нибудь цыган постарше взял ее к себе для сексуальных утех, а также в подручные к своей дочке-воровке. За еду и крышу над головой... Да, что-то было в лице этой второй, высокой – такое униженно-нищенское, что говорило об этом.
Но какова воровка, а? Пожалела меня, не захотела лишать меня моей записной книжки! А ведь по канонам воровской конспирации, увидев, что книжка ей не нужна, – она должна была бы просто выкинуть ее. Вернув же ее мне, она ведь рисковала: а вдруг я поймаю ее за руку; вдруг стану кричать "Воровка! Воровка!"; вдруг передам ее в руки милиции?!
Впрочем, где-то тут же, недалеко – наверняка находились свои цыгане-мужчины, которые могли бы броситься ей на помощь, когда им сообщили бы обо всем ее подручные. Да и сама привозная милиция, конечно же, давно уже куплена цыганами...
О, но почему же она вернула мне книжку?
Конечно, слава Богу, что вернула! Там же все нужные мне одесские телефоны и адреса, – без этой книжки мое посещение Одессы значительно осложнилось бы.
Наверно, я понравился ей как мужчина? Я ведь выглядел тогда в Одессе уверенным в себе, материально состоятельным... лохом!
Но нет, скорей – воровка просто пожалела меня! И благородно вернула мне книжку! Благородная воровка!.. Если только можно к воровке применить такой эпитет.
Была еще тут, с ее стороны, и явная бравада – гордость своим воровским мастерством: безукоризненно организовала подручных; неощутимо для лоха – меня – открыла змейку моей сумки и вытащила оттуда записную книжку. И дальше – пик бравады: вызывающе смело вернула мне книжку в руки!
Я почти уже влюбился в эту молодую невысокую цыганочку.
...Надо добавить, что в целом мое трехнедельное пребывание в Одессе прошло вполне содержательно. И прошло оно так – в какой-то мере, благодаря этому красивому поступку воровки: каждый раз, когда я справлялся в своей записной книжке об очередном адресе и телефоне в Одессе, я с благодарностью (!) вспоминал ее.

СТРАННЫЕ СЛУЧАИ МОЕЙ ЖИЗНИ
Советская школа воспитала в нас веру в то, что все в мире поддается рациональному объяснению. Но с возрастом я понял, что рационализм не всевластен. И стал обращать внимание на странные, загадочные случаи в моей жизни, подобные которым раньше проходили, видимо, мимо моего внимания и поэтому не запоминались. Вот, например, два таких случая, которые в чем-то перекликаются один с другим.
1. Б'ольшую часть жизни я страдал сильным пародонтозом. На 15-м году жизни в Нью-Йорке мы с Валей посетили – в третий раз – Одессу и продали, наконец, нашу одесскую квартиру. В последний день пребывания в Одессе у меня выпал мой последний зуб!
2. 13 июня 2006 года у меня был юбилейный день – мне исполнилось 70 лет. И вдруг остановились стенные часы в спальне – ну что ж, дело обычное: пора менять батарейку. Но в тот день ни я, ни Валя не хотели этим заниматься. Обычно я просыпаюсь примерно в 7 утра; на следующее утро, 14 июня, когда я проснулся, часы шли (!) и на них было 7.05 – я, конечно, удивился. И тихо вышел в гостиную, чтобы не мешать Вале досыпать. Минут через десять и она вышла в гостиную – и тоже с удивлением:
– Как это ты успел поменять батарейку, что я не проснулась?
Чтобы поменять батарейку, нужно, во-первых, найти свежую в ящике шкафа, находящегося там же, в спальне, а во-вторых, принести из кухни в спальню стремянку, чтобы дотянуться до часов, – все это невозможно сделать бесшумно. И поэтому Валя не сразу поверила моему ответу, что часы вдруг пошли сами – причем чудесным образом через двенадцать часов после остановки.
(А посреди дня, 14 июня, часы опять остановились – и тут уже Валя поменяла в них батарейку).
Итак:
ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ В ОДЕССЕ ПОСЛЕ ПРОДАЖИ КВАРТИРЫ – ОН ЖЕ ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ НА РОДИНЕ – ОЗНАМЕНОВАЛСЯ И ПОТЕРЕЙ ПОСЛЕДНЕГО ЗУБА!
А ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ МОЕГО ШЕСТОГО ДЕСЯТКА ЛЕТ ЖИЗНИ ОЗНАМЕНОВАЛСЯ ОСТАНОВКОЙ ЧАСОВ КАК РАЗ, ПО-ВИДИМОМУ, В ТО ВРЕМЯ, КОГДА Я РОДИЛСЯ РОВНО 70 ЛЕТ ДО ЭТОГО!
Я много занимался древней историей и прекрасно знаю, что древние герои, без всяких сомнений, восприняли бы такие случаи как знамения богов и пытались бы с помощью профессиональных толкователей понять, что боги зашифровали для них в этих знамениях. В наши дни подобной профессии толкователей не существует, и мне, увы, не к кому обратиться за компетентным толкованием. 
...Многие мои тексты я проверяю на Вале – прежде всего для того, чтобы увлекшись собственным рассказом, я невольно не приврал бы чего-нибудь. Прочел ей и этот текст, и он благополучно прошел проверку ее зачастую прямолинейным правдолюбием.

ТУРИСТ ИЗ РОССИИ
– Русский человек должен жить в России, среди русскоязычных, – назидательно сказал мне житель Калуги, приехавший в Нью-Йорк в качестве туриста.
– А сколько в Калуге жителей? – спросил я.
– Более 300 тысяч, – ответил он.
– А в Нью-Йорке русскоязычных более 400 тысяч! – парировал я.
...И еще один разговор с ним.
Он прочитал объявление в американской газете: «Офис примет на работу уборщицу. Парковка – бесплатная».
– Причем тут парковка? – удивился он. – Ведь у уборщицы не может быть машины!
И мне пришлось объяснять ему:
– Да, и в Штатах должность уборщицы – в самом низу социальной иерархии. Тем не менее она получает тут раз в 20 больше, чем получает ее коллега в России. Кроме того, в городках провинциальной, одноэтажной Америки, как правило, нет общественного транспор-та, а из-за одноэтажности расстояния большие, – так что без машины уборщица просто не могла бы добираться на работу.
Трудно россиянину осмыслить такую большую разницу в материальном положении «социальных низов» России и Штатов.

МОЯ СЕКСУАЛЬНАЯ ПОДНОГОТНАЯ
В 30-40-летнем возрасте я написал черновик автобиографического романа "Начало моего «я»" – о моем детстве и юности до 23-летнего возраста. Причем, с моей установкой на максимальную правдивость и откровенность – в романе оказалось множество очень откровенных сексуальных эпизодов, в которых я срываю покров даже с самых стыдных моих детско-юношеских мыслей, чувств и действий. (Если бы я и сейчас стыдился того моего секса, то назвал бы его постыдным – но сейчас я знаю, что был в этом смысле самым обычным интеллигентным парнем и тот тогдашний мой стыд был невинно-наивным, т. е. отнюдь не постыдным, а лишь просто стыдным).
Жизнь сложилась так, что этот роман – лет 30 после написания – так и оставался лишь в рукописном черновике; а я в то время писал и публиковал многие тысячи страниц других моих произведений. И подробности этого романа, в основном, выветрились из моей памяти.
Но вот я дал своей жене Вале набрать рукопись романа на компьютере. А поскольку Валя – человек достаточно занятый, то она набирала его года два.
Наконец, я стал не спеша, урывками править текст. И в результате напомнил сам себе, как много в этом романе весьма непрезентабельных сексуальных откровений (к счастью, относящихся к периоду – до знакомства с Валей).
Тогда я спросил Валю:
– А тебя не смущало набирать эти сексуальные откровения?
– Смущало, – призналась она. – Когда они попадались мне, то хотелось, чтобы ты не видел, что я набираю их. И я даже избегала встречаться с тобой глазами...
Но это эмоциональная сторона ее восприятия. А – как я сейчас понимаю – был тут и более глубокий, социально-психологический аспект ее восприятия.
По сравнению со средней женой – моя никогда не проявляет особой ревности, даже когда к тому есть серьезные основания. Спокойно относится к моим легким флиртам при ней с другими женщинами; спокойно относится также к моим иногда длительным, даже вечерним отлучкам.
Я вообще считал себя несемьянином, но вот эта терпимость Вали к моим мужским инстинктам всегда удерживала меня от развода – от ухода в соблазны холостяцкой жизни. И вы знаете – я вас сейчас удивлю – мы уже в браке... 52 года! И это в нашу-то эпоху – эпоху повального отказа мужчин и женщин от жизни в браке!
Так вот, полагаю, что главная причина такой необычной Валиной терпимости к моим мужским "шалостям" – то, что я выложил перед ней всю свою сексуальную подноготную, по крайней мере за период до знакомства с ней. Она в каком-то смысле стала моим сексуальным исповедником; и прониклась, с одной стороны, уважением к моей искренности, а с другой – незаурядным знанием истинной психологии мужчины как самца. Набор Валей черновика романа оказался полезным не только практически, но и психологически, подготовив ее к нелегкой роли многолетней – уже на полвека! – жены потенциального ловеласа, убежденного полигамного мужчины. 
Кстати, это еще одна иллюстрация к тому, что правда, при всей своей незащищенности, в конечном итоге оказывается более могущественной, чем, казалось бы, более безопасная – ложь.

ВАЛИНА ТЕЛЕПАТИЯ
С н е г о д о ж д ь .   Мы с Валей вышли на улицу. Температура была что-то около нуля, с неба валил снег с дождем.
– Опять снег идет, – сказала Валя.
– Это не снег, – сказал я. А про себя тут же придумал неологизм: "Это снегодождь!"
И вдруг, словно "услышав" мою мысль, Валя повторила ее:
– Это снегодождь!
Мы уже полвека в браке, и в последние несколько лет Валя иногда вот так вот читает мои мысли. Причем она думает, что она говорит свои слова – и искренне удивляется, когда я говорю ей, что только что подумал то же, а она повторила.
В данном случае удивительно и то, что слова "снегодождьм вообще не существует – ни я, ни она такого слова никогда не слышали. А вероятность того, что нам одновременно пришел в голову этот неологизм – ничтожно мала, практически равна нулю. Значит, неологизм пришел в голову мне, а она его лишь "услышала" и повторила.
Я был когда-то на представлении Вольфа Мессинга, который чудесно читал мысли зрителей. А ученые объясняли это непроизвольной артикуляцией: мол, зритель, подумав, – одновременно, сам не замечая этого, очень тихо произносит свою мысль также и ртом; а Мессинг якобы натренировался слышать такие слабые звуки.
Но в случае, когда меня озарило неологизмом "снегодождь", я хорошо помню, что рот мой был в полном, стопроцентном бездействии. Я тогда, по свежим следам, буквально через три секунды после мысли о снегодожде и через еще три секунды после Валиного повторения данной мысли, – как любознательный филолог, обратил на это внимание: рот мой был в полном, стопроцентном бездействии.
Значит, мысль от меня к Вале передалась не звуком, – а каким-то излучением, вроде радиоволн. За много лет супружеской жизни "приемник" Валиного мозга настроился на волну моего "передатчика" – причем ни ее, ни мое сознание этого не знают, наши "приемник" и "передатчик" имеются лишь в нашем подсознании. Наверно, действительно существуют виды излучений, гораздо более тонкие, чем радиоволны, – и наука пока не умеет их различать, как до XIX века она не умела различать и радиоволны.
Но Валя – дилетант, а Мессинг – профессионал. Поэтому Валя "слышит" лишь меня, да и то лишь иногда, да и то лишь бессознательно; а он мог слышать незнакомых ему людей, причем стабильно и сознательно. Т. е. Валя – как любительский детекторный радиоприемник (подобный тому, какой я собрал в детстве); а Мессинг – как высокопрофессиональная радиоприемная станция.
В последнее время я стал опасаться, что Валя "читает" и мои тайные мысли, относящиеся к другим женщинам, – и мне становится не по себе... Неужели она действительно видит меня насквозь?!
Так и хочет сказать ей: "Хватит подглядывать в мои мозги!"
Н е ц е н з у р щ и н а .   А сегодня Валя произнесла нецензурное слово. Дело было так.
Я уже несколько дней болен. У меня пошли "камни" из мочевого пузыря и забили мочеточник. Спасая меня от нестерпимых болей, уролог одной из ньюйоркских Emergency Room (приемного пункта "Скорой помощи") вставил мне туда катетер, чтобы я все же мог опорожнять мочевой пузырь, и отпустил домой. Катетер сам по себе еще добавил болей, и в общем приходится, когда становится невтерпеж, принимать болеутоляющее, – которое, увы, не устраняет боли, а лишь смягчает их. Поэтому Валя периодически задает мне вопрос:
– Ну, как ты себя чувствуешь?
При очередном таком ее вопросе я помедлил с ответом, – а в голове не вполне цензурно сформулировалось: "Не только в переносном смысле, но и в самом что ни на есть прямом смысле – чувствую я себя ***во".
И вдруг Валя, понимающе кивнув головой, произнесла это слово за меня. Она "услышала" непроизнесенное мной слово и озвучила его!
Надо сказать, что ее телепатия не очень-то удивила меня: ведь она и раньше произносила иногда слова тотчас после того, как я лишь подумал их, – как это было, например, со словом "снегодождь". Но такое, нецензурное слово?.. Подобного я от нее не слышал.
И, словно продолжив телепатию, она тут же ответила на мое невысказанное недоумение:
– Да, ты знаешь, я, кажется, впервые в жизни произнесла нецензурное слово.
Значит, она поняла, что это – единственное слово в русском языке, которое адекватно выражает сейчас мое самочувствие. И было бы ханжеством избегать его за нецензурность.

ПЕНИЕ И ТАНЕЦ
В примитивных племенах, которые не все еще ассимилированы цивилизацией, – люди, работая в поле, поют. А вечером, под музыку тамтамов, дудок, колокольчиков и т. п., – танцуют у костра.
Пение и танец – древнейшие виды искусства. А в наши дни высшие их проявления – опера и балет. Но сохранились еще и более простые их проявления: пение и танец.
Сохранились-то сохранились, но тем не менее...
Наша современная, развитая цивилизация, при всем своем совершенстве, по сравнению с прошлой, неразвитой, – утеряла некоторые полезные старые обычаи. В частности, – непрофессиональные хоровые пения.
В данном эссе я хочу обратить внимание не столько на музыкально-эстетический аспект хора, сколько на его социально-психологический аспект.
Я – не певец, и в хоровых пениях участвовал редко.
Были у нас уроки пения в младших классах общеобразовательной школы; уже тогда, помню, я испытал ни с чем не сравнимое радостное чувство, когда ручей моего голоса унисоном вливался в многоводную-многоголосую реку десятков других голосов. Затем была музыкальная 7-летка по классу фортепиано, с одним уроком хора в неделю – и уже с более профессиональными учителями пения. Затем – студенческие и туристские посиделки с песнями. Затем – сельские вечерние посиделки с домашним вином и українськими пiснями в течение учебного сезона 1960-1961 годов, когда я работал учителем русского языка и литературы в 7-летке села Широкое (Одесской область, Коминтерновский район). Затем, изредка, уже опять в Одессе, – песенные развлечения на различного рода вечеринках, которые в 1950-1960-е годы постепенно совсем ушли из быта; более молодое поколение почти не знало этих песенных развлечений.
Когда я эмигрировал в Штаты, в Нью-Йорк, то, – хоть я так и остался некрещенным, – пару лет посещал тут по воскресеньям русскую баптистскую церковь, в которой каждый раз коллективно пелась какая-то песенка с именем Иисуса Христа.
Вот и весь мой хоровой опыт.
И во всех этих пениях, независимо от их специфики – образовательной, развлекательной, алкогольной или религиозной – обязательно присутствовала ни с чем не сравнимая радость унисона, слияния Я с МЫ. Это приносило ощущение своей органичности в социуме, ощущение социального здоровья и социальной защищенности.
Любопытно, что это слияние Я и МЫ чем-то похоже на то, что я ощущал в подростковом возрасте при тренировочных маршированиях на уроках военного дела в старших классах школы.
А в некоторых христианских церквях Штатов, с преобладанием афроамериканской паствы, хоровое пение – да еще и плюс танцы (тоже важный социально-психологический обычай) – занимают значительную часть церковной службы. Дело, видимо, в том, что у афроамериканцев – несколько меньший стаж приобщения к современной цивилизации, чем у выходцев из Европы; и поэтому афроамериканцы – нет худа без добра – в меньшей степени растеряли некоторые здоровые древние обычаи.
Что же касается модных светских танцев, то в полуазиатской России они поначалу, как правило, запрещались: "При первом появлении вальса в России Екатерина II, Павел I и особенно его жена Мария Федоровна танец не одобрили. С 1 марта 1799 года специальным указом Павла I танцевать вальс было запрещено. Запрет сохранялся вплоть до 1828 года: до смерти Марии Федоровны. После запрет был снят. <…> 
Танго было запрещено танцевать и в России: в 1914 году появился указ министра народного просвещения, запрещающий в учебных заведениях империи само упоминание о вошедшем в большое распространение танца под названием танго. <…>
Травля фокстрота в Советском Союзе началась со статьи «Новый вид порнографии. Танец фокстрот» в журнале «Жизнь искусства». Автор называл танец «желтой заразой европейской буржуазии», «фактом сексуальной патологии», «половым чувством в самых животных проявлениях». В 1924 году был издан специальный осуждающий циркуляр Главреперткома, в котором танец расценивался как в высшей степени неприличный. Однако долго травля не продлилась: уже в 1930-х фокстрот вновь стал легитимным". ("Грязные танцы")
Во времена же моей юности, в 1950-х годах, вальс, танго и фокстрот стали постоянной принадлежностью школьных танцевальных вечеров. Однако на грампластинках, которые крутили на этих вечерах, вместо слов "танго" и "фокстрот" стыдливо писалось "медленный танец" и "быстрый танец", только вальсу разрешалось выступать под своим именем, – наверно, потому, что он был на век старше остальных двух танцев, т. е. Россия к нему уже как-то притерпелась.
И особенно нетерпимой Россия оставалась к новомодным западным танцам уже середины ХХ века, в частности к твисту. Лариса Лужина, народная артистка РСФСР, вспоминает:
"– На приеме в нашем посольстве я станцевала с иностранным журналистом твист. А в СССР этот танец считался вульгарным и непристойным – "тлетворное влияние Запада". Но мне разрешил Сергей Аполлинарьевич /кинорежиссер Сергей Аполлинарьевич Герасимов/, так и сказал: «Иди танцуй. Моя ученица должна уметь всё!» Вскоре фотография с подписью «сладкая жизнь советской студентки», на которой изображена я, отплясывающая твист, вышла на обложке журнала «Paris Match». И этот журнал оказался на столе министра культуры Фурцевой. Возмутившись увиденным, она вынесла резолюцию: «Всё, больше эта девушка не поедет никуда!» И вычеркнула мою фамилию из всех грядущих поездок, ближайшая из которых намечалась на кинофестиваль в Карловы Вары. Вот тут-то и вмешался Сергей Аполлинарьевич, сумевший убедить Екатерину Алексеевну отменить свое решение. Он сказал: «Танцевать велел ей я...»" (Л. Лужина, "Для меня самым дорогим человеком был и остается сын").
...Надеюсь, что цивилизация осознает, наконец, физкультурно-психолого-социальную полезность бытовых пения и танцев – и станет активно возрождать их в нашей повседневности.

БЕРЕГИСЬ ПИСАТЕЛЯ!
Писатель – я имею в виду, более или менее серьезный писатель – привыкает в своих произведениях откровенничать с читателем, раскрывать не всегда привлекательные стороны своей жизни ("сeрдцe мoe гoлoвe врeдит/ oтдавая ee бeзгoлoвым в крeдит/ и служит мoя гoлoва бeзгoлoвым/ снабжая иx нужным слoвoм// гoлoва мoя сeрдцу врeдит/ oтдавая eгo бeссeрдeчным в крeдит/ и служит сeрдцe мoe бeссeрдeчным/ снабжая иx чувствoм чeлoвeчным" ("Я"). 
А привыкнув не щадить себя, писатель иногда не щадит уже и других людей.
Вот три таких примера, связанных с тремя писателями, моими друзьями: Александром Сукоником, Беллой Езерской и Марком Поповским.
С у к о н и к .   Он сам рассказывал мне, как в одном из своих произведений – не помню каком – вывел не вполне симпатичного героя, похожего тем не менее на нашего общего друга, художника Льва Межберга. И Межберг узнал в герое себя – и обиделся на Суконика.
Впрочем, потом я встречал Межберга дома у Суконика, – значит обида, слава Богу, не стала причиной полного разрыва отношений.
Е з е р с к а я .   В Литературной студии еврейского центра северного Манхэттена состоялась встреча Езерской с читателями. На таких встречах писатели часто продают желающим свои книги, но тут директор русского отдела Лия Гескина предупредила Езерскую, что в их центре продавать книги запрещено.
А потом Езерская обратилась к ведущей встречи Татьяне Эйдиновой:
– Не везти же книги обратно домой, если люди хотят купить их...
И Эйдинова посоветовала:
– Когда после встречи вы пойдете к привезшей вас машине в гараж центра, то пусть желающие пойдут с вами – и там вы и продадите им книги.
Так Езерская и сделала. Однако, увы, позже рассказала об этом "обходном маневре" в своей очередной публикации.
И результат не замедлил сказаться: Эйдиновой было запрещено вести в дальнейшем в еврейском центре Литературную студию. А поскольку, кроме Эйдиновой, вести ее было некому, то – к огорчению любителей литературы – студия перестала существовать.
С тех пор Эйдинова и Езерская, часто встречаясь на различных культурных мероприятиях русской общины Нью-Йорка, не здороваются друг с другом.
П о п о в с к и й .   Он опубликовал очерк об эмигрантских женах, для чего расспросил нескольких из них, – в том числе Валентину, мою жену, и Любовь, жену Алексея Мурженко. Имен Поповский не называл, но для знакомых герои очерков были узнаваемы. А так как имен там не было, то Поповский позволил себе, – может быть, просто для красного словца, – сгустить краски о тяжкой доле эмигрантских жен, усугубленной якобы эгоизмом и черствостью их мужей, т. е., в частности, – эгоизмом и черствостью моими и Мурженко.
Мне, естественно, было обидно, – но я списал всё на психологические старческие проблемы Марка и в общем-то простил его (а вскоре у него действительно проявилась болезнь Альцхаймера, которая в конце концов и привела к полной умственной деградации).
Но совсем иначе прореагировал Мурженко. Он сказал мне:
– Я набью ему морду!
И я стал отговаривать его:
– Меня ведь он там тоже окарикатурил. Но я просто не обращаю на это внимания. И ведь формально-то наши имена не названы.
– Нет, я побью его! – настаивал горячий Мурженко (сказывалась, видимо, его цыганская кровь, а также и 22-летний опыт советского политзаключенного).
Чтобы успокоить Мурженко, я прибегнул к более резким словам о Поповском:
– Чего ты ожидаешь от старика, он уже просто выжил из ума!
(Да, я как бы угадал тогда проявившуюся позже у Поповского болезнь Альцхаймера).
Мурженко на это ничего не ответил.
Но запланированное им мордобитие все же не состоялось: как видно, на него подействовали мои уговоры.
И надо сказать: еще несколько лет я продолжал дружить с Поповским – до самой его смерти. Так что я действительно искренне простил его – за ту, скажем так, передержку обо мне.
...Критикуя в данном размышлизме моих друзей и коллег по писательскому делу – Суконика, Езерскую и Поповского (последнего – посмертно), – я как бы бью их сейчас их же оружием: они "подвели" описываемых ими, а я "подвожу" их самих.
Да, писателям надо было бы быть более осторожными, когда они пишут о конкретных людях. Хотя, по себе знаю, – это не просто.

«ЧТОБЫ САЛО ЗАВЯЗАЛОСЬ»
Такая поговорка существовала во времена моего детства (я – 1936 года рождения).
После обеда мама говорила:
– Иди полежи на диване, чтобы сало завязалось!
Питались скудно. Подавляющее большинство людей – в том числе и я – были худыми.
Сливочное масло появлялось в магазинах редко. Когда появлялось, мама покупала его с запасом. А так как холодильников не было, то, чтобы масло не успело стать ёлким, его «топили», – так оно дольше сохранялось. Так что в пищу употреблялось, в основном, топленое масло. Оно, конечно, было не такое вкусное и, наверно, не такое полезное, как нетопленое, – но зато небольшой запас его бывал у нас в доме почти всегда.
У бедных семей и топленого масла чаще всего не было. А мы считались не бедными, – а так сказать, средними по достатку.
Худоба воспринималась как признак болезненности, а упитанность – как признак здоровья. Если худому удавалось стать упитанным, о нем так и говорили:
– ПоПРАВИЛся.
То есть как бы был неПРАВИЛьным по комплекции, – но, наконец-то, стал ПРАВИЛьным.
И еще говорят:
– Стал ПОЛНым.
– ПоПОЛНел.
То есть как бы кожа – футляр твоего тела – была недостаточно наПОЛНена плотью, а теперь наПОЛНилась.
...Прошло более полувека, сейчас я живу в Штатах. Тут – противоположная проблема: у большинства – излишний вес. И причина не только в намного более высоком материальном уровне, по сравнению с Союзом той поры, но и, увы, в засилье всяких органических и химических добавок, якобы улучшающих пищевые качества продуктов, – а на самом деле, вот, провоцирующих, в частности, появление излишнего веса.
Раньше говорили о таком более прямолинейно:
– Ожирение.
Так что пришла, видимо, пора поменять поговорку «чтобы сало завязалось», – на противоположную: «чтобы сало развязалось».
А худоба в Штатах – в пику ожирению – стала даже, как это ни странно, идиотской модой, доходящей иногда до патологии называемой «анорексия» (навязчивое стремление к похуданию). Наиболее «успешные», ортодоксальные фанаты похудания доводят себя тут до серьезных болезней и выглядят, как узники Бухенвальда. Чаще всего это женщины, но бывают и мужчины.
...И любопытно, что в Союзе одной из популярных фольклорных тем были анекдоты о дистрофиках. Например:
1. «В больнице дистрофик кричит:
– Помогите! Помогите! Меня простыней придавило!»
2. «Пришёл дистрофик в аптеку:
– Мне нужна таблетка аспирина.
– Вам завернуть?
– Нет, спасибо, я покачу».
3. «Говорит парень-дистрофик девушке-дистрофичке:
– Пошли на крышу любовью заниматься.
– Нет, сегодня ветер, – говорит девушка, – нас может сдуть».
И т. д., и т. п.

БЛЭКАУТ
Блэкаут 14 августа 2003 года по вине компании "Кон-Эдисон" затронул многие районы Нью-Йорка, но на 100% – лишь два из них: наш Инвуд и соседний с нами Вашингтон Хайтс (если считать с севера, то это – первый и второй районы Манхэттена).
"Блэкаут – авария электроснабжения (от англ. blackout – затемнение, полное отключение)".
Мой компьютер отключился в 10.15 утра, через пять минут он включился, а вскоре – наверное, через час – все отключилось уже более чем на сутки. Жара была более 100° по Фаренгейту (38° по Цельсию), из-за отключившихся кондиционеров умерло 10 жителей Нью-Йорка; жизнь очень осложнилась также из-за не работавших: метро, светофоров, электрического освещения, продовольственных магазинов, лифтов, квартирных звонков у входа в дом, устройств по открыванию двери дома из квартиры, холодильников, телевизоров, горячего водоснабжения и т. п.
Электроснабжение было восстановлено у нас лишь на следующий день, 15 августа, в 5 часов дня. Для американцев, избалованных цивилизацией больше, чем жители других стран, это было поистине катастрофой. Если мы, эмигранты из России, переносили все это, посмеиваясь, – то коренные американцы, особенно пожилые, особенно с высоких этажей, попросту более суток сидели дома, как в осаде, боясь потерявшей свежести пищи из холодильника и питаясь консервами... Благо, хоть холодное водоснабжение не прекращалось, и можно было без неприятностей пользоваться домашним туалетом.
После блэкаута наша русскоязычная соседка по дому, пенсионерка Роза Березовская поделилась со мной своей оригинальной идеей:
– На случай аварийного отключения электроэнергии, холодильник должен иметь подзаряжающийся аккумулятор.
Думаю, что Роза не так уж неправа: вообще чем страна цивилизованнее, тем она уязвимее для аварий, – а значит, тем больше в ней должно быть дублирующих и антиаварийных систем.
А вот обобщающая газетная информация об этом блэкауте: "Последний случай такого рода произошел в августе 2003 года, когда без света оказался мегаполис Нью-Йорк, а также ряд близлежащих районов, включая часть Канады с крупными городами Оттавой и Торонто. В результате аварии подстанции без света оказались 50 млн. человек. В Нью-Йорке возникло 60 крупных пожаров, около 800 человек застряли в лифтах". ("Электрический кошмар"). 
P. S.: После этой аварии компания “Кон-Эдисон” ассигновала $1000000 для выплаты компенсаций за испортившиеся в личных холодильниках продукты. Мы с женой послали компании по почте список испорченных в нашем холодильнике продуктов – и получили от них чек на $96 (максимальные компенсации были до $100). Впоследствии, при посещении нами Одессы, рассказ об этой компенсации вызвал неподдельное изумление наших одесских родственников; ведь там аварии электроснабжения – обычное дело и ни о каких компенсациях никто никогда и не помышляет.

ДРАКОН ОЧЕРЕДИ
В отличие от Союза, в Штатах очереди редки. Особенно редки длинные очереди – при появлении таковой администрация спешит добавить работников, чтобы очередь поскорее рассосалась.
Конечно, и там, и тут длинная очередь – это неприятность прежде всего для вынужденных стоять в ней. Тем не менее, нет худа без добра: в такой очереди люди успевают покритиковать власти, обменяться последними известиями, подискуссировать на актуальные темы, в конце концов – познакомиться и обменяться номерами телефонов. До появления нынешних социальных сетей в интернете очереди были практически одним из массовых клубов общения.
Поскольку тут, в Штатах, очередь редка, – то ее ритуал не так разработан, как было там, в Союзе.
Например, там можно было   держать очередь для кого-то. Сказать:
– Этот человек вместо меня!
И уйти. И те, кто стояли за этим человеком, – как правило, спокойно принимали подстановку.
Или на время оставить вместо себя сумку, поставив ее на землю – и попросить стоящего за мной продвигать ее вперед по мере продвижения очереди. В 99 случаях из 100 – тот, у кого попросили, оказывал эту услугу.
И еще такое – по сути мошенничество, но почти невинное.
Стоишь в очереди – и вдруг видишь, что пришел кто-то из знакомых. Зовешь его к себе – и ставишь перед собой, объясняя хвосту очереди за собой:
– Он стоял тут до меня, но ему надо было отлучиться...
Хоть объяснение вилами по воде писано, – но, как правило, хвост не протестует. И можно теперь скоротать время, поболтав со знакомым.
Таких тонкостей "отсталая" очередь ТУТ просто не знает.
С другой стороны, ТАМ часто кто-то лез без очереди, – что, как правило, вызывало взаимную брань и толкания, хотя и редко доводящие до мордобития. А тут – за четверть века моего пребывания тут – я ни разу не видел лезущих без очереди. А ведь и тут антиобщественных элементов – больше чем достаточно: хулиганов и бандитов, расистов и экстремистов; просто тут нахальничать в очереди не принято, и даже такого рода люди стоят в ней дисциплинированно.
Любопытно еще, что очередь принято одухотворять, – уподобляя то ли змее, то ли дракону. Во всяком случае, в русском языке по отношению к очереди употребляются такие выражения, как: "голова очереди", "хвост очереди", "очередь потеряла терпение", "очередь возмущена", "очередь движется", "очередь остановилась" и т. п.
...Всё вышесказанное относилось там лишь к так называемой "живой очереди", т. е. такой, где люди стоят один за другим, чтобы дойти до желанной цели по крайней мере сегодня. А для многодневного ожидания существовала так называемая "списочная очередь", – образовывалась она так.
Когда становилось ясно, что в течение дня собравшаяся очередь не успеет вся пройти, находился энтузиаст, – из остатка очереди, – который составлял список на завтра (+ послезавтра, + послепослезавтра и т. д.). Завтра он приходил пораньше и по находившемуся у него списку восстанавливал вчерашний остаток очереди, помогая людям найти свое место; а также он добавлял в список вновь приходящих. Когда же приближалась очередь этого энтузиаста, он спрашивал:
– Кто возьмется дальше вести список?
И передавал список следующему энтузиасту.
Списочные очереди составлялись по разным поводам: на полное собрание сочинение Достоевского, на мебельный гарнитур, в ОВИР, на авиабилеты для вылета в эмиграцию в Вену и др.
Не знаю, существует ли тут аналог такой списочной очереди. Пока, – за четверть века жизни тут, – я ничего подобного не встречал. Отсталая страна.

СДИРАНИЕ КОЖИЦЫ
Я – любитель позагорать и поплавать в море-океане: в Одессе плавал в море, а в Нью-Йорке – в океане. И вот – одна прямо-таки научная загадка, на которую я никак не могу найти ответа, даже во всезнайке-интернете.
В Одессе после одного-двух первых пляжных дней у меня и у других отслаивалась прозрачная пленка на коже, в основном со спины. Но также с плеч, рук, лица, груди – в общем, с верхней половины тела; на ногах такой пленки не помню.
Увидишь в зеркало это небольшое отслоение на спине, ухватишься за его край, потянешь в сторону остальной часть спины – и отслоившаяся кожица отслаивается дальше. И в конце концов отрывается.
А оставшаяся кожа спины – оказывается немного светлее. Т. е. отделившаяся кожица, видимо, не на 100 процентов прозрачна, – и с ней удаляется часть загара.
Иногда так сдирается сплошной массив кожицы со спины. А иногда один участочек сдирается, а другой нет. И при завершении сдирания, спина становится немножко пятнистой: одни пятна – с чуть б'ольшим загаром (где кожица не содралась), другие – с чуть меньшим (где содралась).
Процесс сдирания – обычно безболезненный; и даже приятный, как почесывание. Но иногда, особенно если слишком резко потянуть кожицу, – немножко болезненный, как легкий укол.
Мы называли это:
– Сдирать шкурку.
Охотно сдирали ее у себя и друг у друга:
– Дай, я с тебя шкурку сдеру...
И называли друг друга в шутку шкуродерами.
Шкуродёр – "жестокий человек; живодёр".
Комплимент:
– Ты – умелый шкуродер!
Или – недовольство:
– Ты – неумелый шкуродер!
У большинства пляжников-одесситов после этого, первого загара кожа продолжает равномерно загорать. И к концу лета пляжники становятся красиво, по-южному смуглокожими, – похожими если и не на негров, то во всяком случае на мулатов.
Я тут говорю о большинстве. Что же касается меньшинства, с болезненно белой, анемичной кожей, то для них существует опасность ожогов от загара, – и поэтому они снимают безрукавку на пляже, лишь когда идут в воду, и тут же надевают обратно, выйдя из воды. У нас же с женой кожа здоровая, и к концу лета мы всегда благополучно похожи на мулатов.
...Но вот мы переехали в Нью-Йорк – и продолжили тут наши пляжные традиции. И выявилась одна странность: кожица тут не отслаивается, как в Одессе: ни у нас, ни у других людей; мы не встречали тут пляжников с отслаивающейся кожицей. В общем, коренные ньюйоркцы даже не знают о таком простом явлении, как отслаивание кожицы.
Что же происходит? Почему там это явление существует, а тут нет?
Может, причина – в разном составе черноморской и атлантической воды? По сравнению с Мировым океаном, вода Черного моря – "малосольная"; к тому же морская жизнь существует в черноморской воде лишь до глубины 100-200 метров, а глубже она насыщена сероводородом и бескислородна.
Может, именно эти особенности черноморской воды, в которой мы купались, – хотя мы и купались в ее живом, кислородном слое, – как-то влияли и на особенности нашего загара, проявлявшиеся в отслоении кожицы?
А может, отслоение кожицы провоцировал и специфический смог Одессы, – отличный от смога Нью-Йорка?..
Не знаю. На этот вопрос – об отслоении кожицы в Одессе – я пока не нашел ответа.

ВЫБРАСЫВАНИЕ ЕДЫ
Мама учила меня:
– Выбрасывать еду – это грех. Не можешь доесть ее сейчас – оставь на следующий раз, но не выбрасывай. Всегда, когда тебе хочется выбросить еду, вспомни, что на Зем-ном шаре есть миллионы голодных, которые только и мечтают о еде. И ту еду, которую ты выбрасываешь, ты как бы отбираешь у них.
Я был мальчик впечатлительный – и навсегда запомнил это мамино нравоучение. Хоть меня воспитывали в советской атеистической обстановке, без религиозного страха перед грехом, – но с тех пор у меня просто рука не подымалась выбрасывать еду. Я стал делать так, как и говорила мама: если не доедал сейчас, то доедал потом. Из-за этой привычки иногда я даже переедал: когда лень было переложить в меньшую посуду и поставить в холодильник, – и приходилось доесть "через не хочу", чтобы не выбрасывать. И меня коробит, когда я ви-жу, как кто-то выбрасывает еду.
Но вот в обожравшихся Соединенных Штатах, где я живу уже четверть века, выбрасывание еды – это, на мой взгляд, просто бедствие.
Несколько лет я, в качестве экспедитора (meals-on-wheels – дословно: еда-на-колесах), развозил ланчи пожилым людям и числился при столовой. Вот два особо запечатлевшихся мне эпизода выбрасывания еды.
Ланчи я развозил в разовых посудинках из алюминиевой фольги. Один раз столовая закупила для этого готовых цыплят, но цыплята были крупные и не помещались в посудинку. Тогда одного из рабочих столовой поставили отсекать резаком часть цыпленка: справа от этого рабочего-правши стояла большая урна на колесиках, и отсеченная им цыплятина сразу же падала в урну. Десятки килограммов годной цыплятины – в мусор!
Еще более поразивший меня случай. При еврейском празднике Нового года, в сентябре, принято есть яблоки с медом. Та же наша столовая выставляла на столики яблоки с медом на человек, наверно, сто. Каждому – небольшую, тоже разовую, пластиковую посудинку меда, грамм на 30. После трапезы мед во многих посудинках оставался нетронутым или почти не тронутым. 30 грамм х 100 = 3 килограмма. Если считать, что половина меда была не съедена, то это 1,5 килограмма. После ухода посетителей работница столовой, с такой же большой урной на колесиках, объехала все столики и сбросила все, даже не тронутые посудинки с медом в урну. А между тем и в Штатах, в отличие от цыплятины, мед – один из самых дорогих пищевых продуктов.
Рассказывали, что рестораны, особенно дорогие, выбрасывают значительно больше, чем наша столовая, и гораздо более дорогое.
Полагаю, что выбрасываемой в Штатах едой можно было бы круглогодично кормить средней величины африканскую или азиатскую страну.

ИДИОТИЗМ ИНСТРУКЦИИ
Для освоения незнакомого оборудования или незнакомого вебсайта к ним прилагаются инструкции. Но если само это оборудование или вебсайт создавались высококвалифицированными, высокооплачиваемыми специалистами, то инструкции составляются, как правило, малоквалифицированными, низкооплачиваемыми. В результате подавляющее большинство инструкций созданы, увы, на идиотическом уровне – и фактически действуют как антиреклама. Сэкономив на зарплате составителю инструкции, компания теряет на порядок больше, отпугивая идиотизмом инструкции потенциального пользователя.
...Одно время у нас с женой функционировало в нашей квартире в Манхэттене домашнее микроиздательство (хоть и микро-, но официально зарегистрированное в мэрии Нью-Йорка), а при нем – и микротипография. Самым дорогим оборудованием типографии стала машина Bind-fast-5, стоимостью $4700, для профессионального приклеивания к книгам мягких переплетов. К машине, как и положено, имелась подробная инструкция с иллюстрациями.
По инструкции все должно было происходить так.
Включаешь машину – и ее электропечка разогревает специальный клей градусов до 150 Цельсия. Вставляешь в зажим каретки пачку страниц книги, левым торцом вниз, а в переплетный узел вставляешь обложку. После нажатия специальной кнопки каретка проводит левый торец пачки по поверхности горячего клея, а переплетный узел под давлением придавливает переплет к этому клейкому теперь торцу – и книга готова...
Так выглядела работа машины по инструкции, – но на деле все получалось иначе: обложка или вообще не клеилась, или клеилась вкривь и вкось.
После пары недель мучений и выброса в мусор горы испорченной бумаги я позвонил хозяину веб-магазина, в котором покупал эту переплетную машину, и сообщил ему о своем решении вернуть ее и получить обратно свои деньги. Закон в данном случае на моей стороне, и хозяин не собирался спорить с законом – только напомнил мне, что, по правилам торговли, я обязан вернуть машину за свой счет. А весит она килограммов 100, организовать правильную упаковку ее и отправку в другой штат я сам не сумею – и это будет стоить, скорей всего, пару сот долларов.
В общем, я решил пока повременить с возвратом машины и попытаться все-таки разо-браться в ней: не может же быть, чтобы завод заведомо выпускал ее негодной, – зная, что тогда ее будут возвращать обратно.
Теперь я решил подойти к проблеме не как потребитель, а как исследователь. И вот после дня-двух проб различных режимов работы я вышел, наконец, на режим, который – ура! – работал: переплет получался отличный. Чтобы не забыть это свое "открытие", я тут же четко записал его как инструкцию: она оказалась раз в десять короче фирменной, – но, в отличие от фирменной, работала.
Но самое интересное – еще впереди...
Месяца через три мне позвонил вдруг хозяин веб-магазина – я удостоился такой чести! – и вежливо спросил, как обстоят дела с переплетной машиной.
– Все в порядке, машина работает нормально, – ответил я, не желая вдаваться в подробности и желая поскорее закончить разговор.
(Тем более, что говорить с ним надо было по-английски, – а это для меня, с моим иммигрантским английским, сложно и утомительно).
Но хозяин продолжил разговор:
– Я рад это слышать, – сказал он мне. – Но дело в том, что мне позвонил другой покупатель, и он тоже не может справиться с машиной, как и вы сначала не могли. Что бы вы посоветовали мне ответить ему?
– Совет мой очень прост, – сказал я. – Прежде всего пусть он выкинет инструкцию, а потом пусть сам поищет режим, при котором машина будет работать...
В ответ хозяин озадаченно молчал.
– Машина хорошая, – уточнил я, – просто инструкция никуда не годится...
Наконец, хозяин пришел в себя и с неизменной своей вежливостью ответил:
– Большое вам спасибо! Я все это объясню ему. И даже пришлю ему специалиста, который покажет, как нужно работать с машиной...
Больше хозяин не звонил мне: полагаю, что мой совет выбросить инструкцию помог ему.

СМАРТФОН
Такого сумасшедшего прогресса, как сейчас, еще не было в писанной истории человечества. Вот два сравнительно недавних эпизода, которые сейчас уже смотрятся как достаточно давнее прошлое.
М о б и л ь н и к   +   к о м п ь ю т е р .   Лет пять назад я никак не мог найти в Нью-Йорке нужную мне улицу.
Спрашивать в Нью-Йорке об адресе первого попавшегося прохожего - дело безнадежное. Прежде всего потому, что половина прохожих в этой столице мира - приезжие, а большинство второй половины прохожих более или менее знают лишь свой микрорайон. Поэтому у меня правило: спрашивать лишь явных жителей микрорайона, - т. е. тех, кто в инвалидных колясках, кто ведет на поводке собаку, кто несет или катит в коляске ребенка...
И вот я спросил одну мамашу:
- Вы не знаете, где в этом микрорайне улица Такая-то?
Но, увы, она пожала плечами. Правда, тут же благожелательно сказала:
- Подождите минуточку. Я сейчас спрошу у мужа; я только что говорила с ним по мобильнику, он как раз сидит дома за компьютером.
И она позвонила мужу.
- Он посмотрит по программе "Trip planner" , - объяснила она мне.
Не прошло и полминуты, как она протянула мне мобильник для разговора с ее мужем...
Улица оказалась в пяти минутах ходьбы отсюда.
Чудеса! Чудо называлось - "мобильник + компьютер".
С м а р т ф о н .   А это произошло полчаса назад (в том же Нью-Йорке).
Жена попросила меня купить укроп в супермаркете. Но я, по своему мужскому невежеству, не помнил, как выглядит укроп. И в овощном отделе я спросил первую попавшуюся покупательницу:
- Я не знаю, как выглядит укроп. Покажите его мне, пожалуйста...
Но это была настоящая американка, - из того большинства, которые дома не готовят или почти не готовят, а пользуются полуфабрикатами.
- Извините, но я тоже не знаю, как он выглядит, - ответила она.
(В России такое немыслимо, - чтобы женщина не знала, как выглядит укроп!)
- Впрочем, подождите минуточку... - сказала она.
В руке у нее был смартфон.
Она тут же вышла на интернет, набрала "dill" - и показала мне, как он выглядит на экране. После этого мы оба тут же увидели укроп на стенде с овощами.
Чудеса!
В отличие от просто мобильника, смартфон - это и мобильник, и миникомпьютер вместе. И, как видим, универсальность его настолько широка, что он помог даже в покупке укропа.
...Да, как человек старшего поколения, я, конечно, несколько отстаю от прогресса, - хотя за компьютером сижу много. Но вот у меня появился мобильник, а потом и смартфон; так что теперь я и сам, будучи вне дома, могу получить информацию об интересующем меня адресе или об интересующем меня овоще.

КАК НА ПЕРЕДОВОЙ
О д н о к л а с с н и к и .   Жизнь – это борьба. Нет, не борьба, а война. Потому что в борьбе лишь проигрывают, а в войне – погибают.
Всю жизнь я наблюдаю естественный отбор вокруг меня, в процессе которого некоторые погибают. Вот, например, – только о моих одноклассниках (по состоянию на 1 января 2004 года).
Алик Розенберг умер в возрасте лет 22-х из-за операции аппендицита: хирург зашил его, забыв внутри ножницы, а после второй операции по выниманию ножниц произошел перитонит. Эдик Авдин и Вова Збир стали шизофрениками и в возрасте лет 35-ти умерли в Одесской психушке. Гриня Подольный и Ника Гостев лет в 45 умерли из-за алкоголизма. Алик Штейн, мастер спорта по французской борьбе, лет в 55, по официальной версии, умер от какой-то болезни в океане на судне, на котором работал, – а скорей всего, имея вспыльчивый характер, был, возможно, убит кем-то из команды. Котя Пилипенко в 55 лет и Леня Цеслер в 75, оба инженеры и спортсмены, умерли от инфаркта. В нынешнем, 2016 году, не дожив до 80-летия умерли трое: Боря Видерман, Олег Остапенко и Зорик Аврутин.Таким образом, из тех, о ком мне известно, – 11 человек уже умерли.   
А теперь – о живых: в Одессе это – Саня Вайнблат, Миша Собитняк и Ян Фельднов; в Москве – Федя Брук; в Израиле – Феликс Богомольный, Миша Мендельсон и Миша Шнайдер; в Штатах – Эдвиг Арзунян, Гриша Басин, Нолик Келлерман, Вова Луцкий, Рем Мень, Фима Перемен и Алик Шустерман; в Канаде – Сима Белинский, Феликс Володарский и Пава Юкельзон. Всего 17 человек (3 в Одессе + 1 в Москве + 3 в Израиле + 7 в Штатах + 3 в Канаде).
При этом примерно четверть одноклассников выпали из моего поля зрения, – и, конечно же, какая-то часть из них уже погибли, а какая-то часть живы.
...Так и идем мы по жизни, – как на войне: кто-то погибает, а остальные идут дальше. Естественный отбор жизни мало чем отличается от естественного отбора войны, – разве лишь тем, что он более растянут по времени.
С т р е с с   п о ж и л ы х .   Во время войны - для шанса выжить - существуют три уровня: наибольший шанс выжить - в тылу, где в эпоху авиации и межконтинентальных ракет тоже, конечно, опасно, но в сравнительно малой степени; меньше шансов выжить – во втором эшелоне войск; и очень мало шансов выжить - на передовой. Если сравнить с периодами жизни человека, то молодежь живет как в тылу, зрелые люди - как во втором эшелоне войск, а пожилые - как на передовой. И этот постоянный стресс пожилых от все учащающегося ухода из жизни их сверстников обязательно должны учитывать врачи-геронтологи - и проводить с пожилыми соответствующие философско-психологические беседы, прежде всего о естественности, рано или поздно, ухода из жизни...
А написал я это сейчас - в возрасте 80-ти лет - именно потому, что я и моя одноклассники выдвинулись сейчас на передовую.

MEMENTO MORI
Хотя советская шпана была всегда в общем-то невежественной, как и положено шпане, тем не менее со времен моего детства помню, что одна из популярных татуировок у них писалась по-иностранному – "Memento mori!" Кто-то из взрослых объяснил мне тогда:
– Это по-латыни: "Помни о смерти!"
Так что я уже с детства задумывался о смысле этой фразы и все больше проникался ее мудростью: мол, живи содержательно, так как жизнь коротка – не успеешь оглянуться, как подойдет к концу.
Правда, понятие о содержательности жизни у шпаны и у меня было несколько различное. Для меня оно заключалось прежде всего в том, чтобы побольше узнать, понять, сделать, совершить.
У меня не было этой татуировки, – но зато в моей жизни существовал другой фактор, который постоянно напоминал мне данную премудрость – memento mori. А фактор этот заключался в том, что годам к 10-ти я узнал о своем врожденном пороке сердца.
В отличие от большинства детей с такими пороками, у меня он никак не проявлялся внешне: не было синих губ, одышки и т. п.; и по своей физической активности я ни в чем не уступал большинству здоровых детей. Но чем дальше, тем больше мама одергивала мою активность, – с целью уберечь меня от якобы непосильных нагрузок.
Присматриваясь в поликлинике к детям с явными признаками врожденных пороков сердца и прислушиваясь к разговорам об этом виде заболеваний, я усвоил, что у таких, как мы, жизнь коротка – всего лишь лет до 30-ти. Хотя в подростковом возрасте и 30-ти лет казалось в общем-то немало, тем не менее сознавать свою обделенность длительностью жизни было грустно и приучало НЕ планировать жизнь на много лет вперед.
Однако присущая мне с детства деятельность натуры вступала в противоречие с мыслью о краткости предстоящей жизни. И практически я продолжал жить – как физически, так и умственно – не только ни в чем не уступая здоровым сверстникам, но даже и опережая большинство из них.
В 17 лет я окончил музыкальную 7-летку по классу фортепиано, в 18 – общеобразовательную школу, в 19 – опубликовал свое первое стихотворение и даже получил за него гонорар. Стал работать и учиться в вузе: сначала в политехе, потом в университете. Активничал в настольном теннисе, в волейболе; выжимал дома двухпудовую гирю каждой рукой, а также и штангу в весе моего тела. Женился.
Как это ни странно, в 30 лет никаких признаков завершения моей жизни не наблюда-лось, наоборот – я чувствовал себя явно лучше, чем в 15. "Ну что ж, – решил я, – судьба по-чему-то дает мне отсрочку".
Работал токарем и бетонщиком, преподавателем и редактором; публиковал стихи и статьи, стал членом Союза журналистов СССР. И все время помнил о своем врожденном пороке сердца – о своем memento mori.
И вот мне уже... 80!
Наработал долгий трудовой стаж: до 53-летнего возраста – в СССР, затем в США. Сам – что для моего поколения редкость – создал несколько вебсайтов, представляющих мое литературное творчество: http://edvig.narod.ru и др. Опубликовал 24 книги: стихи, прозу, публицистику, научно-популярное.
А как же врожденный порок сердца? Не знаю.
Но и сейчас он остается в моем сознании как memento mori.
Полагаю, что эта латинская мудрость постоянно помогала и продолжает помогать мне в интенсификации моей жизни. Поистине: не было бы счастья, да несчастье помогло.
Впрочем, считать себя несчастливым – язык не поворачивается. 
Поскольку жизнь живу весьма интересную. В свои 80 – бегаю, плаваю, выжимаюсь на турнике, делаю горизонталку на полу. Люблю женщин; пишу очередную книгу.
Если мне действительно "была запланирована" жизнь длительностью в 30 лет, – то я живу уже примерно где-то в середине третьей такой жизни (30 + 30 + 20).
Вообще, по сознанию своей неизбежной смерти, людей можно условно разделить на три категории: 1-я – те, кто спокойно вспоминают об этом; 2-я – те, кто стараются не вспоминать об этом; 3-я – те, кто вспоминают об этом со страхом. Полагаю, что наиболее разумна 1-я ка-тегория: те, кто спокойно вспоминают об этом. К данной категории я отношу и себя; чего и Вам желаю, мои уважаемые читатели:
– Memento mori!

КАК ПЕРЕЗИМОВАТЬ СТАРОСТЬ
Известно, что чем выше интеллект, тем дольше средняя продолжительность жизни. Но дело не только в продолжительности, – само качество жизни у умных стариков выше.
1. Старость – это не болезнь, а увядание. От старости не надо лечиться, – а надо просто учитывать постоянно увеличивающиеся особенности увядания: поседение, облысение и потеря зубов; ослабление мышц, зрения и слуха; прогрессирование блеклости кожи и появление на ней морщин, пятен и наростов; сжатие позвоночника и утрата его эластичности; потребность во все более длительном отдыхе и т. д.
2. Старость – это не конец жизни, а последний ее этап (конец жизни – это смерть). И прожить этот этап надо, по возможности, не менее содержательно, чем были прожиты предыдущие этапы.
3. Старайтесь по возможности сохранить и в старости свои молодые привычки, занятия и увлечения.
4. У старости есть не только минусы, но и плюсы: жизненный опыт, материальная стабильность, свободное время пенсионера и др. Не зацикливайтесь на минусах, получайте удовольствие от плюсов.
5. Глупо бояться неотвратимого, а значит – глупо бояться и смерти. Соответственно, не стоит особенно жаловаться, горевать, плакать из-за смерти ближнего, а также из-за предстоящей скоро своей смерти.
6. Если болячки сильно досаждают в старости, то разумно тем или иным способом ускорить уход из жизни, – например, эвтаназией. В древности пожилые воины, уставшие от жизни, специально бросались в гущу врагов, чтобы последний раз насладиться битвой и обрести в ней достойную воина смерть.
7. Смерть – явление относительное, это всего лишь переход из одного состояния в другое. Есть ли жизнь после смерти, нам не дано знать; но если вам приятнее верить, что есть, – верьте!
8. Глупый старик тяжело умирает от старческих болезней; умный же старик не умирает, а засыпает вечным сном.

ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ ОПУБЛИКОВАННЫХ КНИГ
Живя до 53-летнего возраста в Союзе, я не смог опубликовать ни одной своей авторской книги, а опубликовал лишь 2 литературные записи. Живя затем в Штатах, до моего нынешнего возраста – 81го года – опубликовал еще тут, а также на Украине и в России 16 своих авторских книг, а также 5 переизданных и 2 в соавторстве. Итого: 2 + 16 + 5 + 2 = 25.
Литературные записи.
1. Цена рабочей минуты (Одесский завод прецизионных станков); Г. П. Феофанов, В. Я. Погорецкая, Н. А. Просянюк, Т. П. Труфанова; литературная запись Э. А. Арзуняна. – Одесса, Маяк, 1985.
2. Механизируем ручной труд (опыт предприятий Одесской области); В. П. Коровкин, В. Я. Погорецкая, В. К. Третьяк, П. И. Подолян; литературная запись Э. А. Арзуняна. – Одесса, Маяк, 1987.
Авторские.
1. Жертвоприношение (стихи 50-90-х годов), автор предисловия Георгий Гачев. – Нью-Йорк, Lifebelt, 1994. – 264 стр.
2. Первые 100 слов (для тех, кому не дается английский). – Нью-Йорк, Lifebelt, 1994. – 88 стр.
3. Карманная антология современной поэзии. – Нью-Йорк, Lifebelt, 1996. – 188 стр.;
4. 2000-й год – интервью с Богом. – Нью-Йорк, Lifebelt, 1999. – 744 стр.;
5. Чемодан (проза и стихи). – Нью-Йорк, Lifebelt, 1999. – 268 стр.;
6. Антисемит Владимир Едидович (сборник статей). – Нью-Йорк, Lifebelt, 1999. – 82 стр.;
7. Вверх ногами (проза и стихи). – Одесса, АО БАХВА, 2001. – 234 стр.;
8. Пятая графа (публицистика). – Одесса, АО БАХВА, 2002. – 240 стр.;
9. Инопланетяне в Библии. – Нью-Йорк, Lifebelt, 2003. – 500 стр.;
10. Бог был инопланетянином (обзор древних текстов). – Ростов-на-Дону, Феникс, 2006. – 320 стр.;
11. Загадка воскрешения Иисуса Христа (инопланетяне в Библии). – Ростов-на-Дону, Феникс, 2006. – 320 стр.;
12. Единоевангелие (компьютерная интеграция четырех Евангелий). – М., Спутник +, 2011. – 215 стр.;
13. Слово о жесте (концепция кинесического языка). – Москва, ГИТИС, 2013. – 328 стр.;
14. Философия секса (субъективные заметки). – М., Спутник +, 2013. – 463 стр.;
15. Безголовое сердце (стихи 1950-2010-х годов). – Санкт-Петербург, Реноме, 2016. – 328.
16. Before the Deluge (Extraterrestrials in the Bible). - New York - Raleigh, Lifebelt - Lulu, 2014. - 144 p.
Переиздания.
1. 2000-й год – интервью с Богом (избранные главы). – Нью-Йорк, Lifebelt, 1999. – 350 стр.;
2. Бог был инопланетянином (обзор древних текстов), 2-е изд. – Ростов-на-Дону, Феникс, 2007. – 320 стр.;
3. Загадка воскрешения Иисуса Христа (инопланетяне в Библии), 2-е изд. – Ростов-на-Дону, Феникс, 2007. – 320 стр.;
4. Наг-ибания (или Философия секса, книга 1). - New York - Raleigh, Lifebelt - Lulu, 2014. - 304 стр.;
5. Неополигамия (или Философия секса, книга 2). - New York - Raleigh, Lifebelt - Lulu, 2014. - 344 стр.
В соавторстве.
1. Расслабленная речь (сборник стихов), в соавторстве с Григорием Резниковым, Ефимом Ярошевским, Игорем Павловым, Мареной Левит, Савелием Сендеровичем, Александром Рихтером. – Нью-Йорк, Lifebelt, 1998;
2. 10-летие 10-го «Б» (Одесса – Бостон), в соавторстве с Генрихом Басиным. – Нью-Йорк, Lifebelt, 2004.

ПРОГУЛКИ ПО БЕРЕГУ ХАДСОНА
Я живу на северо-западном краю острова Манхэттен, с видом на Хадсон (в русской традиции – Гудзон), и один-два раза в день прогуливаюсь по его берегу. По отдельным предметам мусора, который несет течение, а в конце зимы и по плывущим льдинам – я вижу, что течение Хадсона ведет себя как-то странно: оно отнюдь не всегда, как ему "положено", направлено от истоков к океану, а довольно часто направлено как раз наоборот – от океана к истокам!
Посмотрите на карту Манхэттена. Слева, на западе – Hudson River (река Хадсон), справа, на северо-востоке – Harlem River (река Харлем), а на юго-востоке – East River (река Ист).
Истоки реки Хадсон – на материке Северная Америка, в Adirondack Mountains (Адирондакских горах), примерно в 500 километрах от Атлантического океана. То есть это река как река – с истоками на материке.
А вот что касается Харлем-ривер и Ист-ривер, – то никаких истоков на материке у них нет. И в англоязычной литературе, хоть и называют их традиционно river, но вообще-то считают straits – проливами.
Но и с Хадсоном не все в порядке, хоть он-то уж действительно – река. Дело в том, что устье этой реки, то есть место впадения ее в океан, локализуется обычно неправильно. Там, где Хадсон течет по материку – между Бронксом (северо-западным районом Нью-Йорка) и штатом Нью-Джерси, – да, он река, поскольку и Бронкс, и Нью-Джерси находятся на материке. А вот после пересечения с Harlem Canal (Харлем-каналом), соединяющим реку Хадсон и реку Харлем, Хадсон течет уже не по материку, а между Нью-Джерси на материке и островом Манхэттен. Так что тут он – уже не река, а пролив. Поэтому название "река Хадсон" неправильно распространять и на это место. Конечно, можно и тут назвать его тем же именем английского мореплавателя Хэнри Хадсона – но назвать надо так: "пролив Хадсон".
Итак, американское восприятие водных объектов вокруг Манхэттена несет в себе две явные ошибки: 1. в названиях проливов Харлем-ривер и Ист-ривер ошибочно присутствует слово "река"; 2. устье реки Хадсон ошибочно локализовано у юго-западного берега Манхэт-тена, в районе статуи Свободы, вместо правильного – у северо-западного берега Манхэттена, при "встрече" Хадсона с Харлем-каналом.
...И получается, – что прогуливаюсь я обычно по берегу не реки Хадсон, а пролива Хадсон. Причем, если речные течения всегда направлены от истоков к устью, то океанские – как правило, изменчивы; именно поэтому мусор и льдины плывут мимо меня по Хадсону то на юг, из реки в океан, то на север, как бы обратно из океана в реку. А в действительности они плывут не обратно в реку, а остаются в океане – в системе из трех проливов, с не совсем правильными, как я уже говорил, названиями, и одного канала: Хадсон-ривер - Харлем-канал - Харлем-ривер - Ист-ривер.

НЕ СТАНОВИТЕСЬ ШИЗАМИ!
Два моих одноклассника – Эдик Авдин и Вова Збир, – а также мой близкий друг (не одноклассник) Юра Новиков на третьем десятке жизни стали шизами, а потом еще далеко не старыми умерли в психбольницах. Если говорить только о данных двоих из нашего класса, то это большой процент: 2 из 35 – 7%!.. Да, издерганная психика была у нашего поколения – детей войны, 1930-х годов рождения.
Шизофрения – "вид психического заболевания, имеющий многообразные формы и проявляющийся в галлюцинациях, нервно-психическом возбуждении, бреде, различных маниях и т. п." 
Авдина в нашем классе называли Профессором. Его комната на Тираспольской напоминала захламленную электротехническую лабораторию, – в ней он постоянно экспериментировал.
Сразу же после окончания школы, лет в 18, он первый раз попал в психбольницу. После лечения, случайно встретившись со мной на улице, он подробно – с присущей ему научной добросовестностью – рассказал мне о своем психозе. И в ближайшие несколько лет он периодически опять оказывался в психбольнице, и при встречах опять подробно всё рассказывал мне. Он как бы делился со мной опытом, великодушно давая мне советы, как уже мне не попасться на эту болезнь. И именно от него я впервые услышал о психиатрической ПРОБЛЕМЕ ВОЗБУЖДЕНИЯ И ТОРМОЖЕНИЯ.
У здорового человека мозг при работе возбуждается, а после работы тормозится. У психически не вполне здорового – мозг зачастую перевозбуждается, а потом тормозится с трудностями. Отсюда – бессонница; а при хронической бессоннице – и шизофрения.
На эту тему я иронизировал в стихах: "Быть нормальным – это пресно,/ можно спиться от тоски./ Чтобы стало интересно,/ нужно вывихнуть мозги". 
В общем, как я понимаю, шизофрению можно сравнить с неисправным автомобилем, который самопроизвольно превышает скорость, а тормоза отказывают, – и это верный путь к аварии.
Зная, что в смысле интеллектуальной напряженности моей жизни я такой же ненормальный, как и он, – Авдин советовал мне:
– Не позволяй себе перевозбуждаться. А если уж перевозбудился, – то всячески старайся расслабиться, включить механизм торможения. Если не научишься делать это, – то тоже станешь шизом.
Потом аналогичную информацию я получил от Збира и Новикова.
К тому времени, увы, стадии хронических бессонниц я уже достиг. И как человек не только целеустремленный, но и осторожный, – я стал неуклонно разрабатывать для себя систему торможения. В конце концов – разработал, и эта система действительно спасла меня в то время от психоза.
...На протяжении тысячелетий своей эволюции подавляющее большинство людей трудились физически, даже война была по сути физическим трудом – ратным трудом. И типичным был такой режим дня: дневной труд - вечерняя усталость - ночное расслабление сна.
Однако научно-техническая революция XX-XXI веков стала вовлекать все больше людей в сферу умственного труда. А у этого вида труда есть своя специфика.
Если при физическом труде, чем больше ты устаешь днем, тем больше потом расслабляешься вечером и тем крепче спишь ночью, – то при умственном труде все наоборот: чем больше ты устаешь днем, тем труднее расслабляешься вечером и тем менее крепко спишь ночью, иногда – вплоть до бессонницы. В результате – ты хронически не высыпаешься, иммунитет твой слабеет, ты становишься немощным и болезненным. А если ты еще и человек творческого труда, то после того, как ты находишься в состоянии вдохновения, – тебе еще труднее расслабиться и уснуть.
Вдохновение – "творческий подъем, прилив творческих сил". 
И именно из-за периодического пребывания в состоянии вдохновения, среди людей творческого труда – повышенный процент алкоголиков и наркоманов, психопатов и маньяков. Я знал немало талантливой молодежи, которые попали в ловушку патологии творческого вдохновения – и пришли в конце концов кто к ранней смерти, а кто к психбольнице...
Как же я – поэт, прозаик и публицист – справляюсь с этой проблемой?
Да, я сначала прошел через полосу хронической бессонницы, сердечной недостаточности, ревматизма суставов и суицидной депрессии. Но постепенно – методом проб и ошибок – я выработал для себя режим, который позволил мне почти забыть обо всех этих болячках. А избавление от болячек позволило мне, в свою очередь, написать и издать вот уже 24 книги – и притом сохранить еще неплохую рабочую форму вплоть до моего нынешнего возраста, 80-ти лет.
Из моего режима я не делаю секрета.
Главное – преодолеть ловушку интеллектуального переутомления, приводящего к перевозбуждению и бессоннице. Мне и присоединившейся к моему режиму жене помогают добиться этого 10 правил:
1. Существует ходячее представление, что люди делятся на "жаворонков" и "сов". "Жаворонки" (дневные птицы) – это те, кто ложатся спать рано, в 10-11 вечера, и утром встают рано, в 6-7 утра. А "совы" (ночные птицы) – это те, кто ложатся спать поздно, после 12 ночи, а встают, если есть возможность, то тоже попозже, в 9-10 утра; а если такой возможности нет, то хронически не высыпаются.
Это лжетеория. Правда же заключает в том, что все люди нуждаются в режиме "жаворонков". А режим "сов" – это патология, спровоцированная электрическим освещением, ночными телевизионными программами, ночными ресторанами и т. п. Конечно, ночная жизнь города соблазнительна, – но, увы, чревата...
2. Телефон "дергает" людей в любое время суток. Особенно интенсифицировалась эта его активность из-за тотального распространения мобильников.
Чтобы успешнее погасить интеллектуальное перевозбуждение дня, мы с женой с 6 вечера не поднимаем трубки звонящих телефонов – проводного и мобильника. Родственники и друзья знают об этом и стараются звонить в другое время. Когда же кто-то оставляет сообщение на записывающем устройстве нашего телефона, то, если оно экстренное, мы – в виде исключения из правила – все же снимаем трубку и разговор состоится. А позже, перед отходом к ночному сну, мы вообще отключаем телефоны; и обратно включаем их лишь когда просыпаемся утром.
Сейчас, в пенсионном возрасте, у нас еще – и обязательный час сна после обеда; и тоже – с выключением телефонов.
3. Для меня компьютер – и главный рабочий инструмент, и важное средство коммуникаций: имейлы, скайп, веб-журналы и др. То есть по сути и компьютер, как и телефоны, – очень возбуждающий фактор. Поэтому я его тоже отключаю на ночь с 6 вечера, а также и на время дневного сна.
4. Литературная работа провоцирует многочасовое сидение за письменным столом, а зачастую и многодневный невыход из квартиры, – что очень сильно понижает иммунитет. Во избежание этого, у меня – правило: ежедневно выходить из дому не менее трех раз, а по общему времени вне квартиры – не менее чем на два часа. А как только я позволяю себе уменьшить данную норму, – то сразу же чувствую ухудшение ночного сна и ослабление общего тонуса моей жизни.
Причем один из трех выходов из квартиры – так сказать, интенсифицированный: или – для чередования ходьбы с медленным, в соответствии с возрастом, бегом; или – для гимнастических упражнений на природе.
5. После 6-ти – легкий ужин (крекеры, пирог, молоко); это последняя моя еда-питье в течение дня.
6. После ужина – часовая прогулка, независимо от погоды: при дожде – с зонтиком.
7. В 8-10 – телевизор или расслабляющее общение с друзьями (но не по телефону и не по скайпу, которые мешают расслабиться).
8. Ежевечерний короткий, пятиминутный душ перед ночным сном – сначала теплый, а потом на полминуты холодный – прекрасно снимает напряжение дня. (А заодно и избавляет от простуд).
9. Полезна и несколько-минутная медитация перед ночным сном – с целью "очистительного" самовнушения, с приведением моих сегодняшних и завтрашних проблем в гармонию с вечной мудростью Вселенной.
10. Отхожу ко сну в 10-11, подъем – в 7-8; на ночь телефон вообще отключается, никаких мэссиджей; и никаких чтений в постели перед ночным сном. (А когда есть возможность, – еще и получасовый сон после обеда).
...Результат: в свои 80 лет я не принимаю никаких лекарств, в том числе и снотворных, и не пью снотворных чаев, чреватых привыканием к ним как к наркотику. А вообще главное снотворное для меня – не менее полутора часов, в течение дня, ходьбы вне дома плюс полчаса различных физических упражнений.
Люди умственного труда, будьте здоровы!
И тогда не только ваше тело, но и плоды вашего умственного труда будут на хорошем уровне.

ТРУДНОСТИ ЖИЗНИ
Создается впечатление, что мой Ангел-хранитель на Небе (Инопланетянин-куратор на Орбитальной станции) – для стимуляции моей творческой активности регулярно, в течение всей моей жизни, создает мне искусственные трудности. Вот перечень основных из них.
1. В р о ж д е н н ы й    п о р о к    с е р д ц а . Если домысливать дальше соображение об Ангеле-хранителе, то получается вот что: для моего создания он подобрал высококачественных мужчину и женщину – моих папу и маму; но предусмотрел и некое искусственное усложнение для меня – наделил меня врожденным пороком сердца. И это обеспечило постоянное напоминание мне о краткости жизни, а значит и о необходимости не растрачивать ее по пустякам.
2. Н е с ч а с т н а я    л ю б о в ь . Ангел-хранитель влюбил меня в девушку с трудным характером. Это закалило меня для будущих любовных связей.
3. Н е п у б л и к а ц и я . Ангел-хранитель "держал меня в черном теле" лишь журналистских публикаций, не позволяя публиковать стихи и прозу. Это уберегло меня от следования официозному методу социалистического реализма.
4. " Н е о с т е п е н е н н о с т ь " .  Ангел-хранитель вложил в мой характер элемент донкихотства, усложнивший получение мной высшего образования и не позволивший обзавестись ученой степенью. Это в конечном счете обеспечило независимость постижения мной окружающей действительности.
5. Н е к а р ь е р и з м . Ангел-хранитель наделил меня скрытым снобизмом, удерживавшим меня от вступления в партию. Это уберегло меня от делания фальшивой советской карьеры.
6. Э м и г р а ц и я . Ангел-хранитель спровоцировал меня на эмиграцию "Одесса - Нью-Йорк". Это обогатило мою личность англоязычной культурой в варианте Западного полушария.
7. И з д а н и я    з а    с в о й    с ч е т . Ангел-хранитель заблокировал внимание русской эмигрантской прессы к моим стихам и прозе, вынудив меня тем самым издавать книги за свой счет. Это, в свою очередь, уберегло меня от коммерческой направленности моего вдохновения.
...И вот, несмотря на все перечисленные трудности, – мне уже, слава Богу, 80 лет и у меня отменное для такого возраста здоровье. Причем я – автор 24-х книг: поэзии, прозы и научно-философской публицистики.
Покорно жду и дальнейших трудностей, искусственно создаваемых для меня Ангелом-хранителем.

СЧАСТЛИВЧИК
Если рассматривать мою жизнь с обывательской, примитивной позиции, то я – неудачник. В действительности же такая оценка моей жизни правильна лишь "с точностью до наоборот", поскольку на поверку оказывается, что я – счастливчик.
1. У меня были родители с хорошей наследственностью и хорошими воспитательными принципами. (Вспоминается юношеское двустишие моего давнего друга, поэта Семена Вайнблата : "Каждый ребенок, будь зорче и бдительней – в выборе собственных родителей!").
2. Инженерная профессия строителя нефтебаз, крекинг-заводов и нефте-газопроводов уберегла моего отца от службы в армии во время кровопролитнейшей войны 1941-1945 годов и сделала тем самым мое детство в 5-9-летнем возрасте, в отличие от большинства моих сверстников, сравнительно благополучным.
3. Музыкальная 7-летка, несмотря на связанные с ней перегрузки, не только научила меня чувствовать произведения искусства (разных видов искусства), – но и способствовала изощрению моего интеллекта.
4. Вопреки моим полигамным склонностям, я женился на весьма моногамной женщине, которая вот уже более полувека поддерживает меня в моих основных начинаниях.
5. Предисловие к первому сборнику моих стихов написал литературовед и философ Георгий Гачев, – один из самых ярких, на мой взгляд, русских мыслителей второй половины ХХ века .
6. Мой исследовательский потенциал позволил мне написать и опубликовать множество статей в престижных изданиях – "Неделе", "Технике молодежи", "Огоньке", "Известиях", "Новом русском слове" и др. , – а также 24 книги.
7. Работа над своей физической культурой позволила мне преодолеть проблемы врожденного порока сердца, в результате чего я был даже на короткий период школьным учителем физкультуры, а потом стал перворазрядником и тренером по настольному теннису, а потом – немного гимнастом (дома был турник), штангистом (дома была штанга, примерно в весе моего тела, и двухпудовая гиря), а также пловцом в море на сравнительно дальние дистанции.
8. После невозможности издать хотя бы одну свою книгу в Союзе, – в Штатах мы с женой имели официально зарегистрированное издательство "Lifebelt", в котором издали пару десятков микротиражных книг разных авторов, и в том числе несколько моих.
9. Не обойден был вниманием красивых, интересных женщин.
10. Сейчас, в свои 80 лет, выгляжу моложе большинства сверстников, – хотя лыс и сед; не принимаю никаких лекарств; много хожу; немного бегаю и плаваю.
Ну так что: вы согласны с тем, что я – счастливчик?

БИБЛИОГРАФИЯ МОЕЙ ПСИХИКИ
Читая, я подчеркиваю на полях карандашом цитаты, которые хочу выпечатать.
После выпечатки – газета или журнал выбрасывается. А в книге я стираю свои карандашные подчеркивания, – и книга, как новенькая, готова лечь в мой книжный шкаф (в надежде, что я когда-нибудь буду перечитывать ее); или отправиться в комиссионную продажу.
Сначала я выпечатывал и собирал цитаты в картотеку, – но в связи с эмиграцией в Штаты картотеки давно у меня нет. Зато сейчас цитаты собираются мной в специальный файл компьютера под названием "Цитатник", что, конечно, удобней картотеки.
Из картотеки же, а потом и из "Цитатника" – то, что мне было необходимо, благополучно копировалось в мою публицистику.
Иногда я вспоминаю о множестве умных книг, прочитанных мной в юности, – и с сожалением сознаю, что у меня нет теперь возможности перечитать их и что цитаты из них никогда не появятся в моей публицистике. И вот я решил хотя бы составить примерный список главных авторов (или сборников), например список из 25, – в том числе и со времен моей юности, – которые навсегда инсталлировались в компьютер моей головы, как софтвэа, принявшая существенное участие в формировании моей психики. "Я жвачку старых книг жую,/ как крыса в книжной лавке, –/ и песню старую пою,/ как генерал в отставке". ("Поползновения").
Вот – эта  библиография моей психики (по алфавиту).
1. Брюль Леви, "Первобытное мышление".
2. Великовский Иммануил, "Столкновение миров".
3. Гегель Георг Вильгельм Фридрих, "Философия истории".
4. Геродот, "История".
5. Дарвин Чальз, "Происхождение видов" ("Происхождение видов путем естественного отбора, или Сохранение благоприятствуемых пород в борьбе за жизнь").
6. Джатаки.
"Джатака (санскр. и пали: [пере]рождения), произведение и жанр буддийской канонической и постканонической литературы, состоящей из прозаических повествований (со стихотворными вставками) о жизни Будды Шакьямуни в предыдущих перерождениях, которые он вспомнил в состоянии Просветления под древом Бодхи". 
7. Дэникен Эрих фон, "Воспоминания о будущем".
8. Евангелие.
9. Крамер Самюэль, "История начинается в Шумере".
10. Леонгард Карл, "Акцентуированные личности".
11. Лоренц Конрад, "Кольцо царя Соломона".
12. Махабхарата.
"Махабхарата, эпос народов Индии. Современный вид приобрел к сер. 1-го тыс." 
13. Моисей, "Пятикнижие".
14. Монтень Мишель, "Опыты".
15. Мор Томас, "Утопия".
16. Мухаммед, "Коран".
17. Ницше Фридрих, "По ту сторону добра и зла".
18. Платон, "Диалоги".
19. Ригведа.
"Ригведа, собрание преимущественно религиозных гимнов, первый известный памятник индийской литературы. Оформился к 10 в. до н. э." 
20. Руссо Жан-Жак, "Исповедь".
21. Ситчин Захария, "Двенадцатая планета".
22. Упанишады.
"Упанишады (санскритское – сокровенное знание), заключительная часть вед, их окончание («веда-анта»); основа всех ортодоксальных (принимающих авторитет вед) религиозно-философских систем Индии, в т. ч. веданты. Из свода 200 упанишад около 10 считаются главными. Время создания VII-III вв. до н. э. – XIV-XV вв. н. э."
23. Флавий Иосиф, "Иудейские древности".
24. Фрейд Зигмунд, "Я и Оно".
25. Циолковский Константин, "Космическая философия".
Да, именно эти 25 – квинтэссенция книжной мысли человечества, сыгравшая решающую роль в формировании моей психики.
Но были и еще множество прочитанных мной весьма поучительных книг: "Авеста" (священная книга зороастризма I тысячелетия до н. э.); Бердяев Николай, "Философия свободы"; Брэдбери Рей, "451° по Фаренгейту"; Гомер, "Илиада"; "Каббала" (эзотерическое учение иудаизма XII в.); Киселев Андрей Петрович, "Геометрия"; Мец Адам, "Мусульманский Ренессанс"; Перельман Яков Исидорович, "Занимательная физика"; Светоний Гай Транквилл, "О жизни двенадцати цезарей"; Шопенгауэр Артур, "Мир как воля и представление" и др.
...Если бы во времена моего детства существовали компьютеры и я с первой прочитанной мной книги (а это, помню, был "Робинзон Крузо" Даниэля Дефо) вел бы библиографию прочитанного, – то сколько за мою жизнь в ней накопилось бы книг? Прикину хотя бы приблизительно: допустим, 3 книги в месяц – это 36 в год; читаю я книги уже более 70 лет, – значит: 36 х 70 = 2520. Итак, я прочел за свою жизнь примерно две с половиной тысячи книг.

В РОЛИ МИЛЛИАРДЕРА
Если бы миллиардер Роман Абрамович предложил мне поменяться с ним, например, на год, жизненными ролями, – то я, конечно, с удовольствием согласился бы: ради новых, незабываемых впечатлений сверхбогатого человека... Но если бы он предложил мне такой обмен не на год, а навсегда, – то я бы, представьте себе, отказался: при всей материальной комфортности жизни сверхбогатого человека, для меня все же всегда была привлекательней духовная комфортность моей писательской жизни, хотя и материально несравненно более скромной.
Эту "гордость бедняка" хорошо выразил великий нидерландский философ Бенедикт Спиноза (XVII в.): "В сокращенном виде деньги представляют все вещи. Отсюда и произошло, что их образ обыкновенно всего более занимает душу черни, так как они едва ли могут вообразить себе какой-либо вид удовольствия без сопровождения идеи о деньгах как причины его. <...> Но этот порок свойствен только тем, которые ищут денег не вследствие нужды и по необходимости, но потому, что научились различным способам наживы, которыми они весьма гордятся". ("Этика". – М., Мир книги, Литература, 2010, стр. 442).

СОБАЧЬЯ ЖИЗНЬ
В    с о б а ч ь е й    б у д к е . В Советском Союзе подавляющее большинство собак были сторожевые.
Как правило, жили они во дворе, в собачьей будке, в которой днем укрывались от непогоды, а ночью спали. В той же будке они рожали и выкармливали щенят. Словом, будка был их собачий дом.
Для ограничения «сферы деятельности» собака была во дворе на цепи. Существовали даже фразеологизмы: «посадить на цепь», «цепной пес», «с цепи сорвался».
А некоторые жестокие хозяева топором от отрубали собаке хвост, чтобы как сторож она была злее. А некоторые сердобольные хозяева – в сильные морозы – забирали собаку со щенками к себе в дом. И часто такая жестокость и такая сердобольность уживались в одном и том же хозяине.
Именно об этих – сторожевых собаках – говорил и фразеологизм «собачья жизнь». И помните песенку: «Только при жизни собачьей собака бывает кусачей...»
С о б а ч ь и    п р о ф е с с и о н а л ы . Вообще существует много всяких соба-чьих профессий: охотничьи, пастушьи, пожарные, поисковые, поводыри, подрывники, космонавты, таможенники (для вынюхивания наркотиков и взрывчатки), ездовые (на крайнем севере), подопытные (для медицинских опытов), спортсмены (на собачьих бегах и в собачьих боях), актеры (цирковые и кино-) и т. д. А в фашистских концлагерях и советском гулаге были еще особо свирепые собаки-надсмотрщики.
И, наконец, существует собачья аристократия: комнатно-декоративные собаки. От громадных, величиной с теленка, до крошечных, величиной с крысу. Это без-злобные неженки, не умеющие, как следует, гавкать и кусаться, – зато охотно лезущие целоваться и обниматься. В отличие от большинства других собак, пасть у них – не оружие, а заменитель человеческой руки: чтобы брать, ловить, переносить. Маленьких собачек носят в сумках, средних – на руках, как детей. Да они, собственно, и есть суррогат детей для бездетных взрослых. Для собак существуют собачьи деликатесы в супермаркетах и собачьи салоны красоты (стрижка, обрезание когтей, купание), собачьи ветеринарные поликлиники и собачьи бордели (для случки). Всё чаще богачи-миллионеры завещают своим любимцам-собакам многомиллионные наследства (разумеется, с помощью служащих опекунов, – подобно тому, как это делается при несовершеннолетних человеческих наследниках).
Как я уже говорил, в Одессе большинство собак были сторожевые, а в Нью-Йорке, где я живу сейчас, большинство собак – комнатно-декоративные. А как автор книг по сексологии и так сказать знаток в этих вопросах, могу сказать еще, что значительная часть ньюйоркских собак, как «телят», так и «крыс», особенно у одиноких хозяев, – это попросту любовники и любовницы: кобели-любовники и суки-любовницы.
...Как видим, в наши дни собаки уже мало чем отличаются от людей. И на эту тему – анекдот:
– Может ли собака умереть от инфаркта?
– Может, если создать ей человеческие условия.
А учитывая общие социальные тенденции – политкорректности и защиты прав животных, – вряд ли стоит сомневаться в том, что скоро, по решениям парламентов передовых демократических стран, собакам начнут давать гражданство.
...Ну, а вслед за собаками наступит, конечно же, очередь кошек. А вслед за кошками – и попугаев, и кроликов, и морских свинок, и ёжиков – и всяких других любимцев из домашнего живого уголка. Пути политкорректности и защиты прав животных – неисповедимы.

ЗАПИСЬ ТЕЛЕФОННЫХ РАЗГОВОРОВ
С а м о е д с т в о.   В моем регулярном общении имеются несколько человек, которые не являются писателями, – но говорят умно, образно и не просто грамотно, а литературно грамотно. И в том, что они говорят мне, в частности, по телефону, довольно часто случаются готовые рассказы и эссе, рецензии и памфлеты, – не хуже того, что публикуют профессионалы.
Поэтому, когда я общаюсь с ними по телефону, – мне всегда досадно, что нет возможности осуществить звукозапись этих разговоров. Если бы можно было звукозаписывать этих моих друзей, то со временем получились бы интересные книги.
Одна из причин того, что множеству умных и талантливых людей не удается написать что-либо на профессиональном писательском уровне, – это "самоедство". В разговоре всё складывается прекрасно, а когда человек старается перевести это в письменный вид, то – из-за ложных навыков школьных сочинений – всё портит. А вкус к хорошей литературе у него имеется, – и такой несостоявшийся автор, видя убогость того, что у него получилось в письменном виде, в конце концов отказывается от попыток писательства.
Но вот если записать его так, чтобы он не знал, что его записывают, – тогда он не успел бы попортить свой изначальный текст. И его письменный текст выглядел бы так же талантливо, как он звучал в устном виде.
Конкретные примеры.
ХАИМ ТОКМАН. Пенсионер, бывший инженер. Широкая эрудиция, образное мышление.
Если бы записать его рассказы по телефону, получилась бы книга эссе на разные темы.
ТАНЯ ЭЙДИНОВА. Англо-русский переводчик, кандидат филологических наук. Помнит и анализирует невообразимое количество кинофильмов и спектаклей, с именами режиссеров и актеров.
У нее могла бы быть книга мемуарно-искусствоведческих зарисовок.
ОЛЯ ШМУКЛЕР. Учительница музыки. Постоянно углублена в эзотерику, экстрасенсорику, палеовизитологию и др.
У нее могла бы быть книга рассказов типа "быль", – с уклоном, естественно, в загадочные явления.
Э т и ч н о   л и ?   Делать тайно звукозапись высказываний кого-либо считается неэтичным. Но ведь иначе с такого рода автором-рассказчиком письменного текста не получится – вспугнешь его непосредственную талантливость. А неэтичность можно преодолеть на следующем этапе: признавшись ему в звукозаписи и совместно с ним подредактировав уже переписанный на бумагу – или в компьютер – текст.
Да, – только совместно! А то, без подсказки извне, по своей писательской неопытности, автор-рассказчик может выхолостить непосредственность своего текста. И я – как профессиональный редактор и одновременно давний друг – вполне подхожу, по отношению к перечисленным, к такой роли. И претендовал бы лишь на роль редактора-записчика... Сотрудничество автора-рассказчика и редактора-записчика по сути напоминало бы сотрудничество киноактера и кинорежиссера.
Так, может, все-таки купить мне специальное устройство для записи телефонных разговоров?
...К трем перечисленным мной "авторам" примыкает в какой-то мере и еще один.
САША ХАРЬКОВСКИЙ. Пенсионер, бывший журналист научно-популярного жанра. Автор множества опубликованных интервью, а также известной книги о слепом путешественнике Василии Ерошенко («Человек, увидевший мир». – М., Наука, 1978).
Выйдя на пенсию, Саша практически перестал писать (вообще-то – редкий случай; обычно бывает наоборот – многие именно на пенсии "расписываются"). Из-за этого нынешнего его "неписания" я и ставлю его в один ряд с непрофессионалами.
Сделал бы я звукозапись его разговоров со мной по телефону, – и у него могла бы появиться еще книга воспоминаний о встречах со знаменитыми учеными и космонавтами.
P. S.: На днях, в результате моего "подстрекательства", под своей девичьей фамилией "Молокова", Оля, наконец, выставила свой очередной устный рассказ, - ставший теперь, таким образом, письменным, - в портале "Проза.ру": http://www.proza.ru/avtor/moloco.

ИЗБЫТОЧНОСТЬ ОБЩЕНИЯ
В юности думалось: почему начальники и знаменитости становятся столь недемократичными, что к ним не подступишься? Не подойдешь, не позвонишь по телефону; к ним попросту не подпускают, – если не охранники, то секретари.
Начальником и знаменитостью я так и не стал. Но тем не менее с возрастом моя социальная активность в какой-то мере повысилась, – в частности, я оброс таким количеством друзей, приятелей и знакомых, что при всем удовольствии общения с каждым из них, меня стало сильно утомлять количество ежедневных контактов. Пришлось по несколько раз в сутки отключать телефон – в основном, на время ночного и послеобеденного сна; работать за компьютером с отключенным скайпом; не только не отвечать, но даже удалять, не читая, б’ольшую часть имейлов; приглашать на день рождения только тех, кто посещает их уже много лет, а многих очень приятных мне людей не приглашать и т. д. В общем я понял, что неконтактность начальников и знаменитостей – не столько от их якобы недемократичности, сколько от их утомления избыточностью общения.
По-видимому, в нашу психику, в софтвэа нашего мозга, заложена какая-то норма общения: от и до. Меньше "от" – и мы чувствуем себя дискомфортно от дефицита общения (крайний случай – Робинзон Крузо на своем необитаемом острове), больше "до" – и мы чувствуем себя дискомфортно от избыточности общения.
Это обусловлено исторически: "...Подсчитано, что доисторический человек за всю жизнь встречал не более 150 людей". Сейчас же для среднего человека эта цифра, наверное, в тысячу раз больше, а для политика и знаменитости, – учитывая их регулярные выступления перед многолюдными толпами митингов, концертов и т. п., – наверное, в миллион раз больше...
Если бы я не принимал перечисленных мной мер по лимитированию общения, я бы постоянно был невыспавшийся, задерганный, спешащий; слабее был бы у меня иммунитет, больше досаждали бы болячки, быстрее наваливалось бы старение... И тогда я вряд ли нашел бы время для размышлений, прогулок, пробежек.

"КАРТОТЕЧНЫЙ МЕТОД" НАБОКОВА
Сначала цитата из интервью с Дмитрием Набоковым, сыном известного писателя Владимира Набокова:
"– Что же касается собственно процесса писания, то свои книги – будь то «Лолита», «Ада» или «Бледное пламя» – он /Владимир Набоков – Э. А./ писал карандашом на каталожных карточках. <...> Я не знаю, как бы отец отнесся к компьютеру, но можно сказать, что его метод был ручной предтечей компьютера: он мог на свое усмотрение менять расположение каталожных карточек /т. е. менять фрагменты текста местами – Э. А./". ("Последний шедевр моего отца", интервью Юрия Коваленко с Дмитрием Набоковым).
Уточним даты: "Лолита" – 1955 г., "Бледное пламя" – 1962, "Ада" – 1969. Но я тогда, конечно, и понятия не имел о "картотечном методе" Набокова.
Как раз в то же время, в 1955-1964 гг., я работал над моей поэмой "Я" . А задумывалась эта поэма как бессюжетный, сюрреалистический коллаж образов.
"Сюрреализм (франц. surrealisme, букв. сверхреализм), направление в искусстве ХХ в., провозгласившее источником искусства сферу подсознания (инстинкты, сновидения, галлюцинации), а его методом разрыв логических связей, замененных свободными ассоциациями".
И вот, в поисках композиции поэмы, я разр’езал ножницами страницы черновика на отдельные фрагменты – их получилось 37; и параллельно с правкой этих фрагментов, многократно перебирал варианты их взаимного расположения, – пока не нашел окончательную композицию.
В общем, – тот же "картотечный метод" Набокова. Как будто в те годы идея такого метода висела в воздухе.
После работы над поэмой я распространил этот метод и на работу над моей прозой: беллетристикой и журналистикой. Тут страницы разрезались уже на абзацы. И не столько для поиска композиции, – которая не была в натуралистической прозе столь сложной, как в сюрреалистической поэме, – сколько для сокращения времени на правку.
Дело в том, что при традиционной, "бумажной" правке, когда в очередной раз читаешь рукопись после предыдущей правки, – то как зачеркнутое слово, так и вписанное новое существенно нарушают при чтении ощущение музыки фразы. И, чтобы проверить чистоту этой музыки фразы, даже из-за незначительной правки, – например, правки лишь знаков препинания, – приходится переписывать всю страницу заново. И так добросовестному писателю приходится переписывать отдельные страницы бессчетное число раз.
В русской литературе рекорд такого переписывания принадлежит Льву Толстому, рукопись "Исповеди" которого сохранилась в архиве писателя, если не ошибаюсь, в 100 с чем-то (!) вариантах. В "Исповеди" – примерно 25 книжных страниц среднего формата: 25 х 100 = 2500. Так что примерно столько страниц – 2500 ради 25! – пришлось переписать Льву Николаевичу (или его жене Софье Андреевне), добиваясь совершенства текста.
В 1960-е гг. я завел себе дома картотеку, с разными разделами: моих несоцреалистических стихов (которые писались "в стол"), фольклорных анекдотов (которые были запрещенной темой), жестов (которые, в отличие от анекдотов, были полузапрещенной темой), палеовизитологии (хотя термина такого тогда еще не существовало), словаря бабы Любы (моей тещи) и др. Стандартные каталожные карточки я покупал в магазинах канцелярских товаров; а каталожные ящички сколотил себе сам, – поскольку в свободной продаже их не было... И с тех пор, как в доме появились карточки, длинные стихотворные и не очень длинные прозаические произведения я стал иногда писать не на листках, а на карточках – уже точно, как это делал, оказывается, и Набоков.
Переехав в 1989 году в США, я привез сюда связанные пачки моих каталожных карточек, но без ящичков – и картотека по сути выродилась в архив.
Но вот я с радостью увидел тут, что за 5 центов за страницу можно почти в любом магазинчике скопировать рукопись на ксероксе (в тоталитарном СССР доступ к любой копировальной технике имели лишь государственные учреждения). Как и прежде, отпечатанный на пишущей машинке текст я разрезал на фрагменты, но теперь после правки я наклеивал эти фрагменты на чистые листы – и получившийся макет рукописи копировал в ближайшем магазинчике. Ксерокопия выглядела практически как отпечатанный на машинке текст – и именно ее я посылал в редакцию. Макет же сохранялся мной, и при необходимости с него можно было делать еще ксерокопии.
А вообще-то и до Набокова в искусстве существовал метод фрагментации и вариа-тивного поиска композиции – в киноискусстве. Оператор снимал отдельные кадры (эпизоды, сцены); а потом монтажер осуществлял их монтаж.
Но вот пришла электронная революция; в 1990-е гг. я перешел с машинки на компьютер. Программа "Word" ("Слово") сразу же сняла проблему фрагментации и вариативного поиска композиции. Так как в "Ворде" – пишу для тех, кто не овладел еще этой программой – при правке текст не зачеркивается, а автоматически удаляется, и поэтому рукопись всегда выглядит как чистовик; и еще – даже многостраничный текст легко переносится компьютерной мышкой в нужное место рукописи.
...В общем же, действительно: "картотечный метод" Владимира Набокова оказался, как говорит об этом его сын, – "ручной предтечей компьютера". И мне тоже, независимо от Набокова, этот метод помогал экономить время работы над рукописью, а также выбирать оптимальный вариант ее композиции.

МОИ ФИЛОСОФСКО-ПУБЛИЦИСТИЧЕСКИЕ КНИГИ
Часть моих книг – прежде всего такие, как "2000-й год – интервью с Богом" , "Бог был инопланетянином" , "Загадка воскрешения Иисуса Христа" , "Слово о жесте" , "Наг-ибания (или Философия секса, книга 1)"  и "Неополигамия (или Философия секса, книга 2)"  – я считаю философско-публицистическими. Почему?
Когда меня заинтересовывает какая-либо глобальная проблема, – я в течение ряда лет размышляю о ней и читаю о ней размышления других авторитетных для меня людей: ученых и философов. В результате в моем сознании складывается цельная концепция по данной проблеме; я оформляю эту концепцию в виде книги – и предлагаю ее вниманию читателей.
У большинства читателей – такая профессионализация в жизни, которая не дает им возможности достаточно глубоко углубиться в далекую от их профессии глобальную проблему. И эти читатели могут удовлетворить свою любознательность через меня, через мою книгу. У них – своя профессионализация, а у меня – своя.
Итак, первый этап создания мной книги – размышлительный, иначе говоря – ФИЛОСОФСКИЙ (от греч. phile, "люблю" + sophia, "мудрость"). А второй этап – передача результатов этих размышлений, через публикацию, читателям, – это этап ПУБЛИЦИСТИЧЕСКИЙ. Поэтому я и считаю эти мои книги философско-публицистическими.

УРОВЕНЬ
С годами – а мне сейчас 80 – у меня накопилось множество свидетельств того, что мое литературное творчество по своему уровню ничем не слабее, а может быть и сильнее творчества некоторых знаменитостей моего поколения. Тем не менее они – знамениты, а я – малоизвестен. Почему?
В советское время это БЫЛО потому, – что я никак не укладывался в прокрустово ложе соцреализма и в прокрустово ложе ленинизма. А в постсоветское время это СТАЛО потому, – что я никак не укладываюсь в прокрустово ложе коммерческого успеха.
Что же касается все более распространяющихся сейчас уже не бумажных, а сетевых "изданий", то и тут – я никак не укладываюсь в прокрустово ложе их развлекательной направленности. Ведь мое творчество – не столько развлекательное, сколько аналитическое.
Но я – оптимист. И уверен, что когда-нибудь все-таки выйду по известности на реально соответствующий мне уровень: "я весь зацелован я весь замордован/ но Муза меня как и прежде манит/ в стену равнодушия я замурован/ но знаю что буду еще знаменит" ("Знаки").
Хотя вполне возможно, что это произойдет лишь тогда, когда я буду уже находится – как бы это помягче сказать... в ином измерении: "не кичьтесь почетным местом/ мы все на Земле проездом/ когда же уйдем Туда/ нас ждут другие места" ("Четверостишия 2010-х").

МЫСЛЕИСКАТЕЛЬ
Сегодня я был на пляже Орчад-бич, в Бронксе. По пляжу – то по сухому песку, то неглубоко в воде, по песчаному дну – ходил мужчина как бы с посохом в руке. Но это был не посох, поскольку внизу его был горизонтальный диск металлоискателя, которым мужчина "поглаживал" песок.
Я подошел к нему:
– How is today harvest (Как сегодняшний урожай)? – спросил я его.
– Not bad (Неплохо), – ответил он.
И вынул из кармана, показывая мне, с десяток монет и пару мелких косметических украшений.
– But some days it happens something better (Но в некоторые дни бывает кое-что получше, – и он взялся рукой за золотую цепочку у себя на шее.
…Я подумал: работа писателя по сути подобна работе этого пляжного "золотоискателя".
Тысячи пляжников ходят по песку, попирая ногами находящиеся в песке мелкие, а иногда и довольно крупные ценности, которых они попросту не замечают. А вот человек, вооруженный металлоискателем, все это находит и подбирает.
Талант писателя – это тот же металлоискатель. Он позволяет писателю находить и подбирать – в окружающей его действительности – ценности, которых не замечают и попирают ногами все остальные люди.
Все остальные люди – пляжники, а писатель – это человек с металлоискателем.
С мыслеискателем.

НАУЧНО-ПОПУЛЯРНЫЕ ПУБЛИКАЦИИ
В Союзе было четкое разделение научных и научно-популярных публикаций.
Авторами научных публикаций были ученые, то есть люди с должностями в научных учреждениях (доцент, профессор), с учеными степенями (кандидат наук, доктор наук) и со званиями (член-корреспондент Академии наук, действительный член Академии наук). Их публикации обычно писались специальным научным языком, плохо понимаемым неспециалистами.
А авторами научно-популярных публикаций были журналисты-популяризаторы - без должностей, степеней и званий. И писали они на общепонятном, литературном русском языке. Причем журналист-популяризатор должен был, в основном, воздерживаться от своих личных мнений - и лишь стараться излагать концепцию, созданную учеными.
Но вот после распада Союза все изменилось.
Во-первых, выявились авторы, которых в Союзе дискриминационно "не пускали" в науку, - и теперь они стали публиковать свои концепции, зачастую вполне конкурентно-способные с концепциями официальных ученых.
Во-вторых, появились тысячи лжеученых, купивших себе за взятки должности, степени и звания, - а значит, их компетентность в данной узкой области перестала превосходить компетентность журналистов, а зачастую оказывалась и ниже ее.
В-третьих, исчез негласный запрет журналистам-популяризаторам на отстаивание своих личных мнений, - и из их публикаций теперь не всегда ясно, где они излагают объективную точку зрения науки, а где навязывают свою, субъективную точку зрения.
В общем, "всё смешалось в доме Облонских".
...Что же касается меня, то я тоже отношу себя к тем, кого в Союзе "не пустили" в науку. Да и "покупать" сейчас должность, степень и звания я не собираюсь, - это представляется мне оскорбительным. В то же время и исподтишка навязывать свою, субъективную точку зрения мне тоже не по душе.
И в конце концов я выбрал свой, несколько необычный путь.
В книгах "Инопланетяне в Библии" , "Бог был инопланетянином"  и "Загадка воскрешения Иисуса Христа"  я добавил подзаголовок "Обзор древних текстов". А в самом тексте книг четко разграничил: цитаты из каких-либо источников - курсивом, а мой комментарий к ним - прямым шрифтом.
В книге "Единоевангелие"  я дал подзаголок - "Версия Эдвига Арзуняна". Сразу же предупредив тем самым читателя об элементе субъективности в данном издании.
В книге "Слово о жесте"  я дал подзаголовок "Концепция кинесического языка". Тоже предупредив таким образом читателя, что это - моя собственная концепция.
Книгу "Философия секса" , - хотя в ней тоже сотни цитат из разных источников, - я сопроводил подзаголовком "Субъективные заметки". Тем самым предупредив читателя, что моя позиция не во всем соответствует позиции так называемой официальной науки. А также, как и в книгах об инопланетянах, набрал цитаты из каких-либо источников курсивом, а мой комментарий к ним - прямым шрифтом.
Итак, кем сам я себя считаю во всех этих работах: ученым или журналистом?
А считаю я себя и тем, и другим - одновременно.
Ученым, которого "не пустили" в науку в Союзе. И в то же время - мыслящим журналистом-популяризатором, профессионально владеющим общепонятным литературным языком.
В такой моей "специализации" сказался, видимо, и мой практический опыт. С одной стороны, я - профессиональный исследователь (разработавший, например, собственную концепцию кинесического языка), а также редактор научной литературы (издательство "Выща школа", Центральное бюро технической информации Черноморского совнархоза) и литзаписчик. А с другой стороны, я - профессиональный стихотворец ("Жертвоприношение, стихи 50-90-х годов" ) и прозаик ("Чемодан, проза и стихи" , "Вверх ногами, проза и стихи" ), то есть владеющий русским языком на уровне художника слова.
Таким образом, считая себя автором научно-популярных книг, в это определение "научно-популярные" я вкладываю несколько иной смысл, чем это было общепринято в советское время: мои книги одновременно - и научные, поскольку я исследователь, - и популярные, поскольку я пишу их не на узконаучном жаргоне ученых, а на общепонятном литературном языке.

О ПОЛЬЗЕ ЦИТАТ
Белла Езерская, "матриарх" русской журналистики в США, в своей рецензии на мои книги "Бог был инопланетянином" и "Загадка воскрешения Иисуса Христа", хоть и оценила эти книги положительно, но отметила также их "перегруженность цитатами". Между тем и последующую мою книгу – "Философия секса" – я тоже "перегрузил цитатами". И вот почему.
Ц и т а т ы   и з   с л о в а р е й ,   с п р а в о ч н и к о в   и   э н ц и к л о п е д и й .   Большинство интеллектуальных разногласий или конфликтов – это "споры о словах", когда стороны подразумевают под одним и тем же словом не совсем одно и то же. Но стоит им уточнить значение слова, как побудительная причина разногласия или конфликта исчезает.
"О словах не спорь, а о деле".
Проникшись этой идеей, я стараюсь почаще уточнять понятия, которыми оперирую в своей литературной работе, чтобы не уклоняться от их нормативного значения и не "спорить о словах". Для этого в моей домашней библиотеке много справочной литературы и, благо, ее много сейчас также на интернете.
Но у читателя, как правило, нет времени уточнять понятия – и из-за этого он не до конца проникается прочитанным. Вот я и облегчаю ему задачу: прямо в своем тексте цитирую справочное издание, чтобы сразу же обеспечить идентичное восприятие термина мной и читателем. Полагаю, что это, хоть и несколько перегружает текст, но зато увеличивает степень взаимопонимания между нами.
Ц и т а т ы   и з   п р о и з в е д е н и й   р а з н ы х   а в т о р о в .   Громадное количество произведений научной, научно-популярной и публицистической литературы, прочитанных мной в течение жизни, выработали у меня, в конце концов, следующее отношение к цитированию их.
Считается, что цитат должно быть поменьше, а авторского текста побольше – это якобы свидетельствует о самостоятельности автора, обеспечивает большее единообразие стиля и облегчает чтение. У меня же на этот счет другое мнение: вольно или невольно пересказ все-гда несколько искажает оригинал; а недобросовестным авторам, – которых пруд пруди, – пересказ и вообще позволяет подгонять пересказываемое под свою концепцию. 
Кроме того, если читатель сам является человеком пишущим и хочет что-то процитиро-вать из моей книги, то цитировать мой пересказ кого-либо не совсем корректно, – лучше скопировать то, что я уже цитировал, с честной ссылкой, как это было принято еще по со-ветским издательским гостам: "В кн.: Такой-то".
Ц и т а т ы   и з   м о и х   п р о и з в е д е н и й .   Если в том, что я пишу, мне необходимо сослаться на что-либо, уже описанное в другой моей рукописи или публикации, то глупо формулировать это заново, как будто я отрекаюсь от написанного ранее, – если я действительно продолжаю думать так же. Лучше процитировать, демонстрируя тем самым стабильность моего мировосприятия.
Из-за особенностей нынешнего "смутного времени" в современной русской литературе, часть из моих книг вынужденно изданы микротиражами в 3 (!), 25, 50, 100 экземпляров. И ссылаться на них, не цитируя, попросту бессмысленно, – так как они практически недоступны подавляющему большинству читателей. Вот я и цитирую их, чтобы довести хотя бы цитаты из них до читателей.
Любопытно, что в словарях нет еще слова "микротираж", которое я только что употребил тут, а в интернетовских текстах оно встречается уже достаточно часто. Это говорит о том, что микротиражирование стало в наши дни распространенным, – а лексикографы, как всегда, на многие годы запаздывают с включением неологизма в словари.
...В общем, обильное цитирование становится сейчас одной из характерных особенностей моего публицистического стиля, а может быть и его козырем. И я намереваюсь и в дальнейшем обильно цитировать то, что может способствовать взаимопониманию между мной и читателем.
Придавая столь большое значение цитатам, я даже завел в своем вебсайте соответствующий раздел, включающий в себя цитаты из прочитанных мной в последнее время книг и периодики .

КОМПЬЮТЕРНАЯ ЗЛОПАМЯТНОСТЬ
Однажды у той же Беллы Езерской вышел из строя принтер, а ей надо было срочно послать статью в газету. И она прислала компьютерный диск с этой статьей мне – с просьбой выпечатать на моем принтере.
Я заложил диск в компьютер, вызвал на экран статью, – все вышло нормально... Дело в том, что софтвэа разных компьютеров часто оказываются несовместимы, и поэтому никогда нельзя быть уверенным, что чужой диск раскроется, – но тут, слава Богу, раскрылся.
И вот я включаю свой принтер, даю ему команду печатать, – не печатает! Знаете, как это бывает: включен, – а не выполняет команду, и причина непонятна. Пробую и так, и этак, – не печатает!
Неужели что-то испортилось в моем принтере и придется везти его в ремонт? Это всегда долгая и неприятная процедура, не говоря уже о том, что и весьма дорогая.
А может быть, дело не в принтере, а в софтвэа? Может быть, софтвэа моего компьютера что-то не понравилось в Беллыном диске? И ведь эту фантастическую мысль одухотворения компьютера можно проверить очень просто: надо дать ему напечатать какую-нибудь из моих статей.
Даю.
Печатает, сволочь!
Слава Богу, – значит, не испортился. Ну, теперь он напечатает, наконец, и Беллыну статью.
Опять даю команду печатать ее статью.
Не печатает! Все-таки испортился?
Опять даю свою статью, уже другую.
Печатает!
Почему же тогда он не взлюбил именно Беллыну статью?
В общем, я добрый час пробовал и так, и этак, – принтер работал прекрасно, печатал что угодно и из моих, и из чужих дисков (у меня были в тот момент не только Беллын, но и другие чужие диски)... Но стоило мне подсунуть в очередной раз Беллын диск, – бойкот!
Как мой принтер, черт возьми, узнает ее диск? Или он его как-то пометил? Может, чует за-пах, как собака: а уж если собака не взлюбит кого-то, так узнает его запах безошибочно.
И тут у меня в голове сформировалось предположение.
Возможно, когда я только включил принтер, я допустил какую-то незначительную ошибку в команде, – поэтому он и не стал печатать (такое бывает – например, когда случайно цепляешь лишнюю клавишу). Затем я настойчиво пытался его расшевелить (для этого есть различные приемы), – и это ему не понравилось. И тогда он злопамятно поставил на Беллыной статье электронную метку для себя.
Надо пояснить, что в современных компьютерах имеется специальная софтвэа, которая автоматически, без участия человека, вырабатывает иногда временные файлы для решения каких-то своих внутренних, внутрикомпьютерных задач, – не такой ли временный файл образовался и для блокирования Беллыной статье? Если это так, то этот файл, по-видимому, узнавал Беллыну статью по названию... А ведь название я легко могу сменить на своем компьютере, – для этого мне и принтер не нужен.
И вот я временно меняю название Беллыной статьи на условное – "Сволочь". И уже с этим названием "Сволочь" даю принтеру команду печатать.
Печатает!!!
Эврика!!!
Значит, метка действительно была поставлена лишь на название статьи.
Но ведь в редакцию надо посылать не "Сволочь", – а статью с подлинным, Беллыным названием... Ну, тут уж, как говорится, дело техники – компьютерной техники.
Переименованную Беллыну статью я переписываю с ее диска в память моего компьютера. Все стираю с ее диска – в том числе, надеюсь, и злопамятную электронную метку. В записи Беллыной статьи в моем компьютере стираю фальшивое название "Сволочь" и восстанавливаю подлинное название. Даю принтеру команду печатать.
Печатает!
Благодаря таким маневрам эту злопамятную метку все-таки удалось снять!..
Когда я слишком увлекаюсь одушевлением компьютера, то один из моих компьютерщиков Саша Певзнер скептически улыбается:
– Да что вы, это ведь просто железка! И мы всегда можем заставить его делать то, что нужно нам.
Заставить-то можем. Вот даже и я сейчас перехитрил его.
Но как уже характер компьютера мало отличается от нашего с вами!
...Белла вовремя отправила тогда свою статью в редакцию.
Я рассказал ей о бойкоте, который мой компьютер объявил было ее статье, – и как я все-таки перехитрил его. Судя по ее уточняющим вопросам, Белла отнеслась к моему рассказу очень серьезно – и даже некоторое время, как мне кажется, была обижена на мой компьютер, а побывав в очередной раз у меня в гостях, неодобрительно косилась на него.

ТЩЕСЛАВИЕ ИЛИ ЧЕСТОЛЮБИЕ?
Сначала рассмотрим эту пару синонимов.
Тщеславие – "высокомерное стремление к славе, к почитанию". Честолюбие – "жажда известности, почестей, стремление к почетному положению".
Если вы меня спросите:
– Считаешь ли ты себя тщеславным, честолюбивым?
То я отвечу:
– Тщеславным себя не считаю, поскольку, как мне кажется, во мне нет высокомерия. А вот честолюбивым – да, считаю, поскольку испытываю жажду известности.
Если вы дальше спросите: стыдишься ли ты своего честолюбия, то есть жажды известности?
То я отвечу:
– Нет, не стыжусь. Известность нужна мне не столько из стремления к почетному положению, сколько совсем по другой причине.
...Дело в том, что я – писатель не развлекательный, а социальный, не беллетрист, а публицист. Пишу лишь то, на что, как полагаю, необходимо обратить внимание социума. И тем самым стараюсь вложить свой вклад в совершенствование социума.
Но тут, увы, действует фактор известности. Известному писателю, даже если он написал неудачное произведение, – зеленая улица в печати; малоизвестному же, даже если он написал шедевр, – каждый раз приходится пробиваться заново, как начинающему.
В силу прежде всего политических причин, моя литературная карьера сложилась так, что уже и в пенсионном возрасте я – малоизвестный писатель. И, оглядываясь на пройденный путь, вижу, что по этой, – казалось бы, несколько формальной причине, – социум многое недополучил от меня.
Конкретнее? У меня имеется, по крайней мере, 5 совершенно готовых книг-файлов в памяти компьютера, которые в течение многих лет мне не удается опубликовать, несмотря на весьма авторитетные положительные отзывы о них.
Имя знаменитости – это как популярная фирменная марка. Издатель уверен, что книга под таким именем не залежится на полках. А вот с книгой малоизвестного автора для издателя – гораздо больше финансового риска.
Так что понять издателя можно. Но мне отнюдь не легче от того, что я его понимаю.
А возраст поджимает, мне уже 80, – и мои неопубликованные пока книги-файлы представляются такими же недолговечными, как и я сам. Иначе говоря, социум может так и недополучить их.
Вот почему я честолюбив, вот почему испытываю жажду известности.

ЗАТРУДНЕНИЯ СЛУХАЧЕЙ
Когда в 2004 году я был на 35-летии моей племянницы Ани Арзунян у нее в гостях в Одессе, мой брат Леон позвонил из Штатов поздравить дочку с днем рождения и выразил надежду, что я сделаю своей цифровой камерой фотографии этого дня рождения и привезу их в Штаты. На это Аня ответила ему:
– Папа, мы все тут сейчас не в форме, растолстели – стоит ли делать фотографии?
Тогда я на минутку взял у нее телефон и срифмовал Леону экспромт – через океан:
– Чтоб избегнуть толстых жоп, мы применим фотошоп!
Если шпиономания на Украине сохранилась такой же, какой была в СССР, – представляю себе затруднения слухачей СБУ , пытавшихся расшифровать, какая секретная информация зашифрована в моем экспромте.

ОСМЫСЛЕНИЕ ПАЛЕОВИЗИТА
М а х а б х а р а т а.   Все началось с Махабхараты. Во второй половине 1960-х годов я внимательно прочел все 8 толстых томов переводов ее с санскрита, выполненных академиком Борисом Смирновым, и с его же комментариями. Прочел, разумеется, с выписыванием множества цитат.
Махабхарата создавалась в Северной Индии в конце IV тысячелетия до н. э. (за 2 тысяче-летия до Пятикнижия Моисеева). Но многие ее эпизоды выглядят так, как будто их писали современные нам авторы научно-фантастической литературы, – со многими деталями, которые очень похожи на технические реалии нашей эпохи НТР. Древнеиндийские дикари ни-как не могли сочинить то, что под силу лишь современным фантастам, – и при чтении у меня постоянно присутствовала мысль, что, значит, дикари видели нечто, созданное другими.
А кто мог создать описанную в Махабхарате технику? Одно из двух: или какая-то вымершая позже земная сверхцивилизация, или пришельцы из космоса.
В начале работы над данной темой я равно допускал обе эти возможности. Но по мере накопления материала, стал все больше склоняться к варианту пришельцев.
Д э н и к е н   и   С и т ч и н .   В 1960-е годы, когда я читал Махабхарату, тема "доисторических ци-вилизаций" была в Союзе практически под запретом. Но вот появился эпохальный научно-популярный фильм; об этом несколько лет назад я написал письмо автору сценария этого фильма, швейцарцу Эриху фон Дэникену, – но, увы, не получил от него ответа: "В начале 70-х годов я видел в одном из одесских кинотеатров фильм «Воспоминания о будущем», который был создан по Вашей книге. В тоталитарной стране необходимо было специальное разрешение на демонстрацию такого зарубежного фильма, а при демонстрации было запрещено записывать даже звук и голос диктора. Я спрятал под куртку портативный маг-нитофон и записал весь звук. Дома я переписал дикторский текст на бумагу; и с тех пор стал коллекционировать информацию о следах инопланетян на нашей планете".
Эмигрировав в 1989 году в Штаты, уже тут я познакомился со многими книгами, связанными с темой палеовизита. И к моим главным источникам, Махабхарате и Дэникену, добавились прежде всего книги весьма интересного для меня автора – американца Захарии Ситчина.
Хронологически Дэникен был первым: его первая книга на тему палеовизита вышла в свет в 1968 году; Ситчин, хотя и старше по возрасту, был вторым: его первая книга вышла в 1976 году. Дэникен – как журналист – специализировался на видимых древних следах инопланетян на планете Земля (архитектура, археология, спелеология и др.); Ситчин – как шумеролог – на следах инопланетян в шумерской письменности. Мне не известно почему, но они не упоминают в своих многочисленных книгах и статьях друг о друге и фактически открестились от находок друг друга, – что, конечно, отнюдь не способствовало созданию цельной концепции палеовизитологии.
Оба эти автора не стараются осмыслить вместе – и свои находки, и находки коллег. Кроме того, оба они лишь эпизодически обращаются к исторической науке и мировому фольклору, тоже содержащими массу фактов, которые можно трактовать как следы инопланетян.
И вот я решил создать обобщенную работу, опираясь на лучшие, на мой взгляд, находки моих предшественников, а также более основательно проштудировав историческую науку и мировой фольклор. Так и появилась моя книга "Инопланетяне в Библии", а потом, на базе ее, – расширенный вариант в виде двутомника: "Бог был инопланетянином" и "Загадка воскрешения Иисуса Христа".
П а л е о в и з и т   и л и   п а л е о к о н т а к т ?
Палеовизит (греч. palaios – древний, фр. visite – визит) – гипотетическое посещение в древности планеты Земля инопланетянами; палеоконтакт (греч. palaios – древний, лат. contactus – контакт) – более широкое понятие: гипотетическая встреча землян с инопланетянами в любом месте Вселенной.
В принципе возможно и то, и другое. Но практически материалы, собранные в публикациях Эриха фон Дэникена, Захарии Ситчина и моих, – это, в основном, следы инопланетян на нашей планете. Значит, речь идет все-таки не столько о палеоконтакте, неизвестно где, сколько о палеовизите ИХ на нашу планету. И я все делаю для того, чтобы утвердить более точный термин из указанных – палеовизит, хотя на сегодняшний день он менее употребителен, чем палеоконтакт.
А от термина "палеовизит" произошел и получающий сейчас все большее распространение термин "палеовизитология" – как название области познания.
П о м о щ ь   к о м п ь ю т е р а .   Эти три книги я писал лет 7 – полагаю, что без помощи компьютера писал бы их на порядок дольше, т. е. всю жизнь. Что конкретно мне дал компьютер?
1. Как в докомпьютерную эпоху писалось большинство такого рода исследований, с обилием ссылок на литературу? (У меня в "Боге" – 1093 ссылки, а в "Загадке" – 857).
Сначала исследователь прочитывал всю имеющуюся по данной теме литературу, выписывал из нее цитаты; а потом по заранее намеченному плану писал текст, понемногу "фаршируя" его ссылками. А ту литературу, которую автор находил и читал уже в процессе работы над текстом, задействовать цитатами в тексте было весьма трудоемко, так как в ручную листая и просматривая рукопись, приходилось тратить много времени на поиски места для очередной добавочной ссылки.
С компьютером же – инструмент "Find" ("Поиск") программы "Word" ("Слово") позволяет делать это несравненно быстрее. Иногда буквально за несколько секунд.
Головную боль вызывала у авторов нумерация ссылок.
...Когда черновик рукописи, в основном, уже написан, а я вдруг нашел еще один важный для текста материал, то добавляю ссылку на этот материал, присваиваю ей номер, следующий после предыдущего, – и все идущие после нее ссылки я должен перенумеровать на единицу больше. Хорошо, если эта новая ссылка где-нибудь в конце книги, – тогда приходится перенумеровать лишь небольшое количество ссылок после нее. А если в начале?
Например, в моей книге "Бог", при ее 1093 ссылках, мне вдруг понадобилось добавить еще одну, где-то в конце книги, после 1090-й ссылки, – 3 последующие ссылки я перенумеровываю на номер выше. Но если мне надо вставить еще одну ссылку не после 1090-ой, а после 3-ей, то мне надо исправить 1090 (!) последующих ссылок. Практически же в докомпьютерные времена получалось, что, когда черновик рукописи уже написан, новые ссылки добавлять нельзя, даже если они были бы весьма важны для текста.
Сейчас же в программе "Word" существует инструмент "Footnotes" ("Подстраничные примечания"). Нажал двумя пальцами левой руки клавиши "Ctrl" – "Alt" и одновременно пальцем правой руки клавишу "F" ("Footnotes") – и компьютер автоматически подает мне низ страницы с появившимся номером новой ссылки, куда я и впечатываю ее текст. Но самое главное не это – самое главное, что все последующие ссылки за считанные секунды автоматически перенумеровываются компьютером. Чудо!
 Теперь, когда черновик написан, я могу сколько угодно добавлять ссылки в любое место рукописи, даже в начало ее. И это уже не только колоссальная экономия времени, но и существенное совершенствование текста – вплоть до дня подписания договора с издательством и отсылки ему окончательного варианта.
Данные два программных инструмента – "Find" и "Footnotes" – аналогично экономят массу времени и при переноске какого-то места в рукописи: все ссылки переносимого места, а также и те, что после них, – перенумеровываются компьютером автоматически. В общем, сколько ни перетасовывай текст, – нумерация ссылок всегда остается правильной.
2. В "Боге" и "Загадке" – много длинных цитат. И тут тоже компьютер существенно сокращает рутинную работу.
Такая классика, как Библия, Коран, Книга Еноха и др. имеется на многих сайтах. Если мне нужна цитата из них, я при помощи одной из поисковых систем интернета – чаще всего Яндекса – нахожу их.
Затем при помощи команды "Find" нахожу нужное место текста, проведя мышкой по этому месту, делаю "Select" ("Отбор") и нажимаю двумя пальцами "Ctrl" – "C" ("Copy"). Затем перехожу в свою рукопись – в место, куда должна быть вставлена цитата – и нажимаю двум пальцами "Ctrl" – "V". Всё, цитата на месте!
У меня многие десятки страниц таких цитат, и мне НЕ пришлось их набирать.
Но надо сказать, что менее известные книги пока никто еще не выставил на интернет, – и тут, увы, приходится для цитирования превращаться в «машинистку». Однако количество текстов на интернете все время увеличивается, и с каждым разом все меньше цитат приходится набирать.
3. Чтобы язык и логика рукописи были на уровне, ее надо править. Раньше после серьезной правки она становилась неудобочитаемой, и ее приходилось переписывать. Особенно старательные авторы переписывали рукопись по несколько раз.
Компьютер же избавил нас от переписываний. В компьютере текст и после правки выглядит как чистовик.
Если необходимо, – какой-то один знак, букву или кусок текста можно перетащить в другое место. Выделяем этот кусок командой "Select", нажимаем на выделенном тексте левой кнопкой мышки, – и, не отпуская кнопку, как бы перетаскиваем текст в нужное место, пока в этом месте не появится курсор, и лишь тогда отпускаем кнопку.
Курсор – "особый подвижный знак, воспроизводимый компьютером на экране дисплея, отмечающий рабочую точку экрана". 
4. Когда, по соображениям редактирования, я удаляю целые куски, – то, на всякий случай, удаляю их не безвозвратно, а в специальный файл, который назвал ne-voshlo.doc. Хоть и редко, но случается, что через некоторое время я решаю вернуть на место удаленный кусок, – и тогда с радостью нахожу его в этом файле.
Все эти преимущества работы над рукописью с компьютером используют не только авторы, но и редакторы.
Ч е м   о т л и ч а ю т с я   м о и   к н и г и   " Б о г "   и   " З а г а д к а " ?
Я понял, что моя работа должна состоять как из обзора находок моих древних и современных предшественников, в частности тех же Дэникена и Ситчина, так и из моих оригинальных находок, к которым я отношу: 1. обзор Библии под углом зрения палеовизитологии; 2. обзор другой древней литературы – шумерской, индийской, египетской, китайской, персидской, американской и т. д.; 3. обзор мирового фольклора; 4. обзор литературы по антропологии; 5. обзор техногенных аналогий древности и современности (см., например, мою статью о следах древней компьютерной техники, под названием "По компьютерному велению, по моему хотению" ).
Такой, комплексный подход позволил мне создать цельную, логически стройную картину палеовизита, с рассмотрением основных сюжетов библейской истории: от создания Богом (инопланетянином) Мира (пригодной для жизни планеты Земля) – до отправки сюда Мессии (Иисуса Христа).
…Если вас интересуют следы инопланетян в древней архитектуре и археологии, то читайте книги Дэникена. Если вас интересуют следы инопланетян в самой древней литературе на нашей планете – шумерской, – то читайте книги Ситчина. Если же вас интересует обобщенное, философское осмысление палеовизитологии, с привлечением также обширных данных истории и фольклора, – то читайте мои книги.

ОБОЙМА КУЛЬТУРНОСТИ
В Союзе сложился стереотип культурного человека – как читающего классику мировой литературы, а также посещающего модные театральные постановки, концертные выступле-ния и художественные выставки.
– Как, вы не прочитали?! Не посетили?!
Мол, а я вот всё прочитала и посетила!
Тут я не случайно перешел на женский род. Так как большинство подобных ревнителей культуры – женщины.
Как правило, это женщины с высшим образованием: инженерши, учительницы, библиотекарши... Словом, образованщина.
Причем сразу бросается в глаза: чем выше реальный интеллект женщины, тем меньше шансов, что она будет "ревнительницей культуры". Но если у нее интеллект не ахти, – смотрите, не попадитесь ей на зубок!
Сложилось так, что именно эти четыре направления – литература, театр, музыка и живопись – стали в Союзе как бы обоймой культурности. И в общем-то, конечно, хорошо быть эрудитом данной обоймы. Развивает кругозор; помогает лучше формулировать свои собственные мысли и ощущения. Тем не менее, так ли уж обязательна именно данная обойма культурности?
Я знавал поэта, никогда не слушавшего музыку; художника, не прочитавшего ни одной книги. И поэт, и художник были талантливы, каждый в своей области; книги поэта имелись в библиотеках, картины художника – в музеях.
Жители населенных пунктов, удаленных от центров культуры, знают о театрах лишь понаслышке; с музыкой и живописью знакомы лишь благодаря звукозаписям и прессе, а сейчас еще – благодаря телевизору и интернету. Но и среди таких случаются незаурядные интел-лектуалы.
Что же касается меня, то я с детства приобщился к упомянутой обойме. Например, все четыре тома "Войны и мира", которые даже многие отличники не прочли целиком – они откровенничали со мной об этом, – я еще школьником прочел дважды; а потом прочел и в третий раз, уже в возрасте лет тридцати. В 17-летнем возрасте окончил музыкальную семилетку по классу фортепиано, в 26-летнем возрасте окончил филфак университета. Словом, я неоспоримо считался среди знакомых культурным молодым человеком.
В последующие годы я активно наращивал свой культурный потенциал: много читал, слушал, смотрел... Но тут же должен признаться в своих некоторых "ужасных грехах" (с точки зрения "ревнителей культурности").
1. За последние 40 лет я посетил драматический театр раза 4, а вот полнометражных художественных кинофильмов видел, в основном по телевидению, по моей прикидке, – 4000. В тысячу раз больше!
Мне известны доводы завзятых театралов: эффект присутствия актера, неповторимость каждого отдельного спектакля, атмосфера сопереживания находящихся рядом многочисленных зрителей и др. Да, это все так. Но и у кино – в кинозале или на телеэкране – есть, в свою очередь, преимущества перед театром: выбор лучшего из многочисленных дублей, иллюзия присутствия персонажа рядом, комбинированные съемки, неограниченность размеров места действия (лес, горы, море) и др.
И надо отдать должное смелости известного писателя, сделавшего такое признание: «Прежде всего признаюсь, что ни на одном спектакле Театра на Таганке /одного из самых популярных российских театров второй половины XX века и начала XXI века/ я не был /я тоже не был – Э. А./. А вот капризного, властного, скандального и высокомерного режиссера Любимова я знаю. <…> Вообще не люблю театр и знаю о Таганке только то, что на одном из спектаклей в вестибюле стояли актеры в костюмах матросов с винтовками и билеты накалывали на штыки.
Театр я, пожалуй, ненавидел в те годы. При словах "Чехов", "Чайка", "Вишневый сад", "Дядя Ваня" у меня начинался озноб, галлюцинации и мной явственно обонялся запах валерьянки и женского старческого пота. Фу, какая гадость! Какая гадость театр! И если молоденькие актрисы еще выносимы, то уже старые актеры – вонючи и толсты». («Сметана»).
Я не так категоричен, как автор этих слов, – но особого пиетета перед уходящем в прошлое театральным искусством у меня тоже нет.
2. Если в детстве и юности я посетил в Одесском театре оперы и балета почти все их спектакли той поры, то лет с 30-ти – не помню, посетил ли там хоть один спектакль.
Слушать оперу – скучно, еще скучнее смотреть балет. Искусство для ленивых дворян-белоручек, архаика.
Сейчас я предпочитаю балеринам на пуантах – танцовщиц в более обычной обуви или даже босых; а элегантным бальным па – современные экспрессивные движения: на грани, с одной стороны, – цирковой акробатики, с другой стороны – секс-шоу.
3. Цирк для меня интереснее оперы и балета.
4. В детстве и юности я любил "серьезную музыку": посещал симфонические концерты в Одесской филармонии, покупал грампластинки с такой музыкой. Одновременно все больше увлекался "легкой музыкой": джазом и поп-музыкой, которые в конце концов стали для меня предпочтительней.
5. С возрастом все меньше стал тратить время на беллетристику, даже самую расклассическую – жаль тратить время и утомлять глаза. А время и глаза нужны мне для чтения всяко-го рода небеллетристической литературы: философской, научно-популярной, исторической, мемуарной и др.
Стал ли я из-за всего этого менее культурным?
Если культура – это, то, что положено изучать, то да, я стал менее культурным. Если же культура – это то, что повышает уровень интеллекта, то я стал более культурным.

ОДИНОКИЕ ГУСИ
В    н е б е . Я не орнитолог, но вот уже четверть века почти ежедневно наблюдаю и фотографирую диких гусей: как летящих в небе, так и пасущихся на травке на берегу Х'адсона (в русской традиции произносится Гудз'он).
Численность стаи на нашем участке берега бывает разной: от нескольких гусей до сотни и больше. Когда гусей лишь несколько, то сразу видно: их – четное количество или нечетное. Так вот, по моим наблюдениям не специалиста, а любителя, в трех четвертях случаев гусей – четное количество. И хоть я не в состоянии различить среди них, кто петушок, а кто курочка, но на основании преобладающей четности стаи, предполагаю, что в большинстве случаев гуси предпочитают общаться супружескими парами.
А иногда я встречаю на Гудзоне какого-нибудь одинокого гуся. Ну, думаю, отбился и от стаи, и от супруги (супруга).
Но вот наблюдение, которое так и осталось для меня непонятным.
Стою недалеко от пасущейся стаи. Вдруг вижу: прямо в нашу сторону – в сторону меня и пасущейся стаи – высоко в небе летит одинокий гусь. Ага, потерялся. Сейчас спикирует на соединение со стаей.
Он уже почти над нами. Но не снижается. В чем дело?
У птиц зрение острее, чем у нас – так что не увидеть стаю на траве он не может. На меня ему наплевать: дикие гуси в Штатах людей не боятся. А он почему-то пролетает над нами, на той же высоте – и летит дальше. И на той же высоте растворяется вдали в небе...
Почему он не воссоединился с одноплеменниками? Откуда он летел и куда улетел?
Загадка.
А я уже возомнил о себе, что разбираюсь в этологии гусей! Но, оказывается, их этология не так проста, как мне казалось.
Может быть, когда-нибудь профессиональный орнитолог разъяснит мне, куда мог лететь тот гусь? И почему его не привлекла именно эта стая?
Н а    п о л я н к е . А вот эпизод с другим одиноким гусем, причем примерно на том же месте, на берегу Х'адсона, – и уже не в небе, а на бейсбольном травяном поле.
Иду по асфальтированной дорожке, по направлению с севера Манхэттена на юг: справа от меня, метрах в пяти, – вода Х'адсона, слева, метрах в двух, – металлическая сетка забора, за которым – бейсбольное поле. Сетка – для того, чтобы бейсбольный мяч, при неточном ударе, не улетел в Х'адсон. Сейчас это поле пустует, бейсболистов нет.
Подхожу к проходу в сетке, чтобы пройти с асфальта на поле. И вижу, что там, вдоль поля, – в противоположном мне направлении, с юга на север, – идет одинокий гусь, изредка пощипывая по пути травку.
Чтобы не вспугнуть его, я останавливаюсь в проходе забора. Мне не к спеху: пусть этот гусь пройдет по своим, гусиным делам, а потом уж я и выйду на поле.
Стою и жду, пока он пройдет. Но вот он повернул голову в мою сторону, увидел меня – и почему-то тут же направился прямо ко мне. Не испугался меня, – а как раз наоборот: пошел на сближение со мной!
Вообще, когда гуси хотят тут переместиться с поля на край берега или с края берега на поле, – то они часто не перелетают через сетку забора, что, казалось бы, более подходит для пернатых, а просто, как и мы, люди, идут пешком через проход. И я подумал: наверно, этому гусю захотелось как раз выйти с поля на край берега, – а меня он не очень-то боится.
Ну, хорошо: я чуть отодвинулся от прохода как бы пропуская его. Посмотрим, какой ты смелый: решишься ли пройти так близко от меня?
Кажется, решился! Подошел ко мне буквально на расстояние протянутой руки и остановился... Ага, все-таки опасается!
Тогда я еще на шаг отодвинулся от прохода, более явно пропуская его. А он что-то не спешит проходить. Посмотрел на меня, – а потом стал щипать травку прямо передо мной, как будто бы только для этого и подошел сюда. Опять посмотрел на меня – и опять щиплет травку.
Словно приглашая и меня, – чтобы я пощипал травку вместе с ним!
Тогда я еще на шаг отодвинулся от прохода. Я уже стою метрах в полутора от прохода, а он, по другую сторону сетки, – в полуметре от прохода. И все равно –продолжает как бы приглашать меня пощипать с ним травку.
Так постояли мы минуту, две, три... Мне уже, признаться, поднадоело это стояние. Ладно, черт с тобой – я ухожу.
И я пошел дальше по асфальтированной дорожке в сторону юга.
Но все же оглядываюсь: а может, он таки боялся пройти мимо меня в проход, а сейчас, когда я уже достаточно далеко, он, наконец, пройдет?
Не тут-то было! Оказывается, ему вовсе и не нужен был этот проход: он посмотрел в мою сторону, увидел, что я ухожу – и тоже пошел себе по полю: дальше, в прежнем своем направлении, на север.
Так получается: ему вовсе и не нужен был этот проход!
А значит, он подошел ко мне лишь ради общения – и действительно предлагал мне пощипать с ним за компанию травку!
...В общем – в отличие от того одинокого гуся в небе – с этим одиноким гусем, на полянке, ситуация представляется мне более понятной.
Других гусей тут в этот момент не было – вот он решил, что этот человек, то есть я, сойдет ему пока для компании за гуся. Мол, на безрыбье – и рак рыба!
Но я оказался, на поверку, увы, не таким общительным, как он. И поэтому наши пути в конце концов разошлись.
А ведь травка-то была весенняя, сочная. Только такой недотепа, как я, мог от-казаться пощипать ее – да еще и в такой приятной компании.

ЖИВОТНЫЕ НА МОРОЗЕ
Б е л к и . В Нью-Йорке много белок. Иногда видишь на каком-нибудь участке парка одновременно две-три белки; за все годы максимумом было – где-то до десятка.
По географической широте Нью-Йорк – на уровне самого юга России. Но однажды, помню, был необычайно сильный для этих мест мороз – наверно, градусов минус 15 по Цельсию, да еще и с ветерком. Ну, мне-то что, ведь я из России; иду по каким-то своим делам по аллее Форт-Трайан-парка – и вдруг вижу на знакомой полянке рядом с аллеей, по которой я иду... три-пять-десять белок!.. Оглядываюсь по сторонам: да нет – их гораздо больше!..
Начинаю считать, но сбиваюсь со счета, – потому что они суетятся, перебегают с места на место, чтобы не замерзнуть. Прикинул приблизительно – где-то, наверно, до 50-ти белок! Такого беличьего столпотворения я никогда не видел в жизни – ни до, ни после. 
К тому же они, обращаясь иногда мордочками друг к другу, – кажется, издавали какие-то шушукающие звуки, словно о чем-то совещались!..
Фантастика!
Но я ведь в тот момент спешил по каким-то своим делам, и у меня не было времени остановиться и подольше понаблюдать за ними. И попытаться все-таки понять, о чем они там шушукаются.
Ну, как видно совещались они о том, – что предпринять им, чтобы пережить этот невиданный для них мороз...
А когда через какое-то время я возвращался по той же аллее, белок уже не было: совещание кончилось. Наверно, попрятались по своим дуплам в деревьях.
Загадочная ситуация! Я никогда не читал о таких эпизодах в беличьем сообществе. И спросить не у кого: с нью-йоркскими биологами я, к сожалению, не знаком.
Но предполагаю, что и они не дали бы мне убедительного объяснения происшедшего. Потому что при всей самоуверенности современной науки, в частности этологии, – в ней, увы, еще очень много не осмысленного, не познанного.
Ч а й к и . Над водой пролива Хадсон постоянно летают чайки. Высматривают сверху рыб у поверхности воды, стремительно пикируют – и, так и не приводнившись, оставаясь в воздухе, выхватывают их из воды. Таким образом они рыбачат.
А отдыхая, часто разгуливают по берегу, одиночками или стаями.
И вот опять-таки – в Нью-Йорке сильный мороз с ветром. На береговой заснеженной полянке собралось, может быть, даже до сотни чаек. Причем не разгуливают по полянке, как обычно, – а стоят: выстроились в 10-20-ти сантиметрах друг от друга, все – клювами вперед, против ветра. Видимо, клюв рассекает ветер, как нос самолета; а в то же время зад с хвостом, больше страдающий от холода, как бы заслонен от ветра всем телом. Терпеливо стоят, почти не двигаясь, чтобы в такой теплоэкономной позе и компании пережить эту вьюгу.
Ну, не знаю, сколько пришлось им так стоять часов – наверно, много. Но глаза их были полны решимости именно так дождаться улучшения погоды.
И стояли они прямо-таки как солдаты в строю: дисциплинированно, "по стойке смирно".
За три десятка лет жизни тут, у Хадсона, я видел такое лишь тогда, один раз.
...Соединенные Штаты (кроме оторванной от основной части страны, далекой Аляски) – это теплая страна. И более или менее серьезный мороз тут – это чрезвычайное происшествие, серьезное испытание для местных животных.

ЧИК-ЧИРИК!
Я прожил уже восемь десятков лет, но такое со мной произошло впервые.
...Вдруг у нас в гостиной раздались громкие, звонкие звуки какого-то сигнала. Нет, это был не сигнал пожарного детектора, – а больше похоже на чириканье какой-то птички:
– Чик-чирик!
Чириканье идет откуда-то сверху. Шарю глазами по верху комнаты – никакой птички не видно.
Потом чириканье как будто переместилось в прихожую, и тоже сверху:
Чик-чирик!
 Выхожу туда – и тоже никакой птички не видно.
Лето, все окна открыты. Так что вполне могла залететь птичка, а потом улететь.
Выхожу на завтрак в кухню. Валя уже сидит за столом, и я сажусь за стол. И вдруг вижу: в метре от меня на полу кухни... стоит воробушек! Маленький такой – наверно, птенец. Хотя, впрочем, тут, в Нью-Йорке, воробьи гораздо меньше наших, европейских, – так что, может быть, это и вполне взрослый воробей.
Стоит, смотрит на нас с Валей. И опять, так громко:
– Чик-чирик!
Мы, удивленные, сидим, не принимаясь за свой завтрак. А воробей стоит на полу, смотрит на нас и чирикает:
– Чик-чирик!
Чудеса!
Что ему надо у нас тут, непонятно. И вообще – ему не место тут, в нашей квартире... А нам ведь пора уже приниматься за завтрак.
Маш'у на него рукой, прогоняя, – чтобы вылетел в окно. Но это его почему-то никак не пугает, и он продолжает стоять в метре от меня, поглядывать на меня и на Валю – и продолжает настаивать на своем:
– Чик-чирик!.. Чик-чирик!..
Наконец, он взлетает. И сел... на тыльную сторону протянутой мной к нему кисти руки, которой я только что прогонял его! Ну так, – как это делают ручные попугаи; но этот ведь не попугай и не ручной, – а натуральный улично-дворовой воробей!
Я оторопел. Валя смотрит на меня с попугаем на тыльной стороне кисти – и тоже оторопела.
–Чик-чирик!
Я пытаюсь стряхнуть его с кисти в сторону оконного окна. Но он удерживается, чуть-чуть, небольно стянув мою кожу коготками.
Наконец, он соизволяет взлететь; подлетает к окну, – но вместо того, чтобы вылететь на улицу, садится на стержень решетки в окне. Не хочет улетать, – ну, ни за что не хочет! Настырный такой воробушек:
–Чик-чирик!
Наконец, он все-таки вылетает. Но...
Наружу, в двух метрах от окна нашей кухни, под углом 90 градусов – окно нашей же гостиной, через которое он, видимо, и влетел первоначально в квартиру. В окне гостиной – кондиционер на кронштейне, и конец кронштейна выступает из-под кондиционера. Так вот, этот наглый воробей садится на конец кронштейна – и сидит; никак не хочет улетать на свободу: во двор или на улицу. Такое впечатление, что он раздумывает: не влететь ли ему снова в окно нашей гостиной?
–Чик-чирик!
Подумал, потоптался на месте. И, наконец-то, взлетел – все-таки уже в сторону двора. И на прощанье опять прочирикал свое:
–Чик-чирик!
И скрылся за стеной дома...
Ну и ну! Такого мы еще не видали!
Может быть, это – птенец, выпавший из гнезда? Да нет, летал он вполне уверенно, как взрослый воробей.
Может быть, это – самка-воробьиха, искавшая укромное местечко для гнезда, где она могла бы снести яичко? И вот даже кисть моей руки почему-то показалась ей таким укромным местечком для гнезда.
Не знаю.
И поражает то, что этот воробушек как будто и не испытывал никакого страха перед нами: людьми – громадными для него существами. Поистине, это был современный, цивилизованный воробушек XXI века.

ПОЛТОРЫ ГОЛОВЫ
Иногда обращаясь к Вале, я перефразирую известную пословицу:
– Одна голова – хорошо, а полторы – лучше.
Сначала она обижалась на эту мою шутку – и, чтобы разрядить обстановку, я тут же добавлял:
– Я имею в виду, что у тебя – одна голова, а у меня – полголовы.
...А вот еще ситуация на тему той же пословицы.
Когда на улице гололед, я беру Валю под руку со словами:
– Одна голова хорошо, а четыре ноги лучше.
Эта шутка уже ни для кого не обидна.

ШИРОКО ИЗВЕСТНЫЙ В УЗКИХ КРУГАХ
Всю свою взрослую жизнь, параллельно с работой ради хлеба насущного, – я занимался и работой для души.
На 3-м десятке лет моей жизни, завершив создание поэмы "Я", я был, по-видимому, лучшим из русских стихотворцев того времени. Но если бы я не скрывал свои несоцреалистические стихи от властей, меня бы быстро сгноили то ли в гулаге, то ли в психушке.
На 4-м десятке лет моей жизни я создал рукопись книги несоцреалистической художественной прозы: повесть "Жизнь дошкольника", фантастическую новеллу "Аз", литературный киносценарий мультфильма "Путешествия профессора Спонтанно" и подборку "Притчи". Все это было так же неприемлемо для советской печати, как и мои стихи.
На 5-м десятке лет моей жизни я создал две научные рукописи по кинесике (языку жестов): монографию "Слово о жесте (концепция кинесического языка)" и первый в мире "Русско-английский словарь жестов". Тут уже не требовался соцреализм, как он требовался в стихах и художественной прозе, – и я пытался опубликовать это; но из-за моей "неостепененности"  потерпел фиаско.
На 6-м десятке лет моей жизни, находясь уже в эмиграции, я написал философски-публицистическую книгу "2000-й год – интервью с Богом". Но холодная война окончилась победой Штатов над Союзом, и Штаты перестали интересоваться творчеством советских эмигрантов. Поэтому книгу пришлось издать самиздатом в 50 экземпляров.
На 7-м десятке лет моей жизни я создал монографию на тему палеовизита, и после отказов во многих издательствах, наконец-то, нашел таковое в России, которое и издало это в виде двух книг: "Бог был инопланетянином" и "Загадка воскрешения Иисуса Христа" . Таким образом, лишь в возрасте 60-ти лет, произошла первая моя серьезная книжная публикация.
На 8-м десятке моей жизни я создал оригинальную версию "Евангелия" с подзаголовком - "компьютерная интеграция четырех Евангелий", - но на эту книгу тоже не удалось найти издателя. И пришлось издать ее в России за свой счет тиражом в 100 экземпляров .
Параллельно, в тот же период, я создал рукопись книги "Философия секса (субъективные заметки)", – на которую тоже не удалось найти издателя и пришлось тоже опубликовать ее за свой счет, тиражом в 50 экземпляров .
А через год, опять за свой счет, я осуществил, уже в американском издательстве, - 2-е, расширенное издание, в виде двух книг: "Наг-ибания"  и "Неополигамия" . По условиям данного издательства, это издание – "бестиражное", т. е. книга издается тиражом в 1 экземпляр, а потом можно многократно допечатывать любое количество экземпляров, что я понемногу и делаю.
И, наконец, опубликовал книгу, рукопись которой была написана три десятка лет тому назад –"Слово о жесте (концепция кинесического языка)" .
...Итак, я, как говорится, – широко известен в узких кругах. Формально в русской литературе и в русской науке меня как бы нет, – хотя фактически и Муза, и Мысль оказались весьма благосклонны ко мне.
В период моей советской жизни между мной и читателем моих стихов и художественной прозы стояла Стена Соцреализма, а между мной и читателем моих монографий – Стена Бюрократии. А в постсоветский период между мной и читателем стала Стена Смутного Времени, – как оказалось, еще более смутного, чем это было в советский период.
И мне не остается ничего другого, как издаваться микротиражами за свой счет, чтобы мои книги, уже без меня, дождались когда-нибудь смены Смутного Времени – Просветленным Временем. И тогда – "не кичьтесь почетным местом/ мы все на Земле проездом/ когда же уйдем Туда/ нас ждут другие места" ("Четверостишия 2000-2020-х").

РАСКВАШЕННЫЙ НОС
Видимо, благодаря моему продуманному режиму жизни, на протяжении многих лет у меня не было повышенной температуры. Но вот в мае нынешнего, 2016-го года в Нью–Йорке свирепствовал, как говорили, особенно коварный простудный вирус, который победил даже мой крепкий иммунитет, – и в течение трех дней у меня была повышенная температура, до 39 градусов Цельсия.
У большинства ньюйоркцев страдало горло, мучил кашель и болела голова; бывали, увы, и смертельные случаи. А у меня вирус проявил себя своеобразно: заложило нос – да так, что, привыкший дышать во сне лишь носом, я спал теперь ночью урывками. Потому что вынужден был чуть ли не каждый час вставать, по возможности отсмаркиваться в сливную раковину, после чего закапывать противонасморковые капли. И это давало мне возможность хоть немного еще поспать.
Вообще, даже и тогда, когда я вполне здоров, нос у меня не вполне полноценный. То ли от рождения, то ли с того момента, когда в пять лет я выпал из окна бельэтажа в подвал и имел множество травм, – у меня, возможно, произошла тогда и травма носа. А заключается она в том, что перегородка между ноздрями перекошена, – и левой ноздрей я дышу нормально, а правой еле-еле; и когда, повернувшись в полусне на левый бок, я прижимаю левую, «дышащую» ноздрю к подушке, то мне начинает не хватать воздуха и приходится спешно менять позу. И еще вот что: б'ольшую часть жизни я практикую оздоровительный бег трусцой, но вопреки общеизвестному правилу дышать при беге носом, я вынужден дышать при беге ртом, – и лишь так я могу бегать без одышки.
Но вернемся к этому коварному вирусному насморку, который еще больше усугубил обычные для меня проблемы с носом. И вообще с этим насморком у меня произошло нечто необычное.
...Через три дня болезни, с помощью антибиотика, температура у меня, слава Богу, нормализовалась, – но вот нос продолжал оставаться заложенным. На четвертый день утром, после завтрака, я, как необходимо было, прочистил нос, закапал в него что положено; и, получив на время возможность почти нормально дышать носом, отправился на свой ежедневный моцион по берегу пролива Гудзон.
Иду по асфальтированной аллее вдоль пролива, погрузившись в какие–то свои размышления. И вдруг... сильнейший удар мне по носу!
Как сквозь туман, вижу: бейсбольный мяч, – отпружинив от моего носа, делает дугу прямо в воду Гудзона. Мяч показался мне твердым, как камень; неожиданный удар был такой сильный, что у меня потемнело в глазах и я аж зашатался, еле устояв на ногах. Мяч попал точно в низ носа; из ноздрей хлынула кровь, сразу же залив мне весь низ лица, а также и кисти рук, которыми я схватился было за свой нос. И тут же я вынужденно перешел на дыхание ртом, жадно хватая им воздух.
Да, когда я подходил к этому месту, шагах в пяти от асфальтированной аллеи, по которой я шел, на травяной полянке три пацана латиноамериканской внешности, лет пятнадцати, – как это всегда тут происходит, тренировали бейсбольные удары битой по мячу. Целились они, конечно же, отнюдь не в меня, а вдоль травяной полянки, параллельно аллее. Но на этот раз у бившего по мячу точного удара не получилось, и он послал мяч не вдоль, а поперек полянки, в сторону Гудзона, – с временным «приземлением» на моем носу. А так как они тренировались весьма близко от меня, то мяч врезался в мой нос с первозданной силой, как если бы это врезалась в меня чуть ли не сама бейсбольная бита.
Итак, я стою, шатаясь, весь окровавленный, и кровь продолжает течь ручьями из моего расквашенного носа. Шагах в трех от меня, на краю аллеи – скамейка, на которой сидит мужчина. Я полностью сбит с толку; но все же соображаю, что надо, на всякий случай, сесть на эту скамейку. Сажусь; мужчина сочувственно смотрит на меня, окровавленного. Подскакивают сюда также и перепуганные три пацана, которые «ранили» меня, – смотрят на мой расквашенный нос, не зная, что предпринять. Слава Богу, свертываемость крови у меня нормальная, – и кровь, по-видимому, уже перестала течь.
Сидящий рядом мужчина озабоченно говорит мне:
– May I help you?
– May be you have some paper? – говорю я. – To clean my blood...
– Sure, – мужчина достает из рюкзака какую-то грязноватую оберточную бумагу.
Я, как могу, вытираю этой бумагой кровь с лица и рук.
Виноватые пацаны, как загипнотизированные, стоят в трех шагах перед нами. Я не знаю, который из них ударил по роковому мячу, но это и не важно: это же не нарочно! И я успокаиваю их:
– This is not your fault... It is just an accident...
Тут, наконец, один из пацанов соображает и обращается к товарищу:
– Water!
Тот бежит на полянку, к их лежащим на траве сумкам, и приносит оттуда бутылку с остатками питьевой воды, которую у американцев принято везде таскать с собой.
– Thank you, – говорю я и смываю этой водой кровь с лица и рук.
Зеркала нет, поэтому я не вижу, смылась ли вся кровь с лица. Теперь обе ноздри забиты затвердевшей кровью; дышу, конечно же, ртом.
...Через минут пятнадцать я уже дома. Наверно, что-то еще на лице было видно, может быть даже пятнышки крови, – во всяком случае, внимательно посмотрев на меня, Валя тут же сказала:
– Что случилось?.. Надо вызвать скорую помощь?..
– Нет, нет, уже все в порядке, – успокоил я ее.
И вкратце рассказал ей все, как было.
Подхожу к сливной раковине – не без трудностей, выковыриваю пальцами из ноздрей сгустки крови. Они как будто приклеились там, и приходится чуть ли не вырывать их из ноздрей.
Ну, хорошо: прочищу сейчас таким образом нос от сгустков крови, закапаю его чем положено – и опять смогу как-то дышать им.
Выковыриваю последние сгустки крови. Пробую дышать носом – и, о чудо: дышу гораздо легче, чем до удара мячом!.. Получается, что удар как бы прочистил мне нос!..
И – стоп: так, может, и не надо теперь закапывать?
...В общем, я и не закапывал больше. Удар действительно оказался терапевтическим; или, правильнее сказать – хирургическим.
Я объясняю себе это так. В моем носу были, по-видимому, какие–то многолетние полипчики, которые и затрудняли дыхание; они были как в здоровой, левой ноздре, так и в зауженной, правой. И вот пружинистый, но мощный удар бейсбольного мяча разбил эти полипчики и вместе с кровью вынес из носа обрывки тканей этих полипчиков. Бейсбольный мяч по сути проделал с моим носом то, что должен был бы проделать скальпель отоларинголога–хирурга, если бы я обратился к нему. Т. е. вся эта «хирургическая операция» была проделана мне – благодаря чуду попадания мяча точно в низ моего носа.
...Но тут существовал и еще один фактор: дело в том, что все это происшествие с моим носом произошло за две недели до моего почетного юбилея – 80-летия. И поэтому сразу же в моем мозгу вырисовался этакий, уже эзотерический подтекст происшествия.
По Библии Бог дал человеку 120 лет жизни. Т. е. три периода по 40 лет. Одним дано по–жить лишь в одном периоде, другим – в двух периодах, третьим – во всех трех периодах.
Я, по-видимому, числился на Небе в списке тех, которым суждено жить в двух периодах. И, выполняя это мое предназначение, мой Ангел-Хранитель (или, говоря не по–религиозному, – курирующий меня инопланетянин-компьютерщик) санкционировал заражение меня бродившим тогда по Нью-Йорку опасным вирусом, чтобы, согласно «Списку на два периода жизни», вовремя отключить меня от жизни.
Но оказалось, что для каких-то целей Бога (главного инопланетянина) я понадобился Ему, именно в качестве живого, на более долгий срок. И Бог дал моему Ангелу-Хранителю команду перенести меня из «Списков на два периода жизни» в «Список на три периода жизни». И тут между Богом и Ангелом состоялся, как я предполагаю, примерно такой диалог.
Ангел:
– Но если сейчас, в конце второго периода его жизни я вмешаюсь, то нарушу твой же, о Боже, закон о том, что земляне не должны догадываться о нашем вмешательстве в их жизнь.
Бог:
– Я решил, что на данном этапе их эволюции им пора уже, хоть и неуверенно, но догадываться об этом.
Вмешательство Ангела должно было быть безотлагательным, так как до моего первоначально не запланированного на Небе 80-летия оставалось всего лишь две недели... И Ангелу пришлось прибегнуть к такому нестандартному мероприятию, как срочно направить бейсбольный мяч в сторону моего носа (компьютерной технике инопланетян сделать это весьма просто).
Какова вероятность того, что мяч вдруг   с л у ч а й н о   попадет точно в низ моего носа? Один к триллиону – к 1 000 000 000 000? В общем, практически такое невозможно; но ведь произошло – значит, произошло   н е   с л у ч а й н о !
Итак, это мой Ангел-Хранитель так направил руку пацана с битой, чтобы мяч угодил мне прямо в нос. После чего Ангел-Хранитель, как ему и было указано Богом, вычеркнул меня из «Списка на два периода жизни» – и перенес в «Список на три периода жизни».
А я, этим чудесным образом мгновенно избавившись от вируса, в результате спокойно дожил теперь до моего 80-летия – и, как положено, отметил его застольем с друзьями. И, как видите, продолжаю благополучно жить дальше, уже в третьем периоде моей жизни, – и даже записал тут вот эту быль, с примесью эзотерики.

ДОКТОР ЖУРНАЛИСТИКИ
Кроме того, что я всю жизнь занимался журналистикой, так мне еще приходилось пять лет редактировать в издательстве "Выща школа" монографии, написанные кандидатами и докторами наук, – в основном, на базе их диссертаций. И я наглядно убедился тогда, что лучшие циклы журналистских статей – по общественной значимости и глубине мысли – от-нюдь не уступают монографиям, а иногда и превосходят их.
И подумалось: по справедливости и в журналистике надо было бы ввести ученые степе-ни. Кандидат журналистики, доктор журналистики.
Это, с одной стороны, подняло бы престижность и ответственность работников прессы; а с другой, – стимулировало бы и работников науки писать свои монографии, по примеру журналистов, более живо и грамотно.
...Ну, тогда и я, конечно, был бы "остепененным".

МОИ "Я" И "ОН"
Вот что говорит о себе Эдуард Лимонов: «Я заметил, что в своем повествовании перескочил с первого лица "я" на третье "он", но пусть так и будет, потому что, в сущности, вижу с расстояния в девятнадцать лет себя, того, который "он"».
Я тоже себя, давнего, вижу как бы другим человеком.
И сужу этого молодого человека с высоты своего нынешнего возраста. И считаю своим долгом поддержать память об этом молодом человеке – недооцененном тогда поэте, прозаике и публицисте – на достойном "его" уровне; объяснить, в какую сложную эпоху "он" жил и как, несмотря на все перипетии жизни, "ему" все-таки удалось сделать кое-что весомое в литературе.

ЭПИЗОД СО 100 ДОЛЛАРАМИ
Моему двоюродному дяде Вартану Арзуняну во время гитлеровской оккупации удалось переехать в Италию, а потом, после войны, – из Италии в Штаты, где он и получил гражданство. После чего он раза три приезжал в Союз, в Одессу, и однажды подарил моему отцу 100-долларовую купюру. Мы впервые в жизни дер-жали в руках американскую валюту, и отец хранил эту купюру не столько как деньги, сколько как экзотический сувенир. А когда в 1989 году я с женой, до этого невыездные, уехали в Штаты (как мы тогда полагали – на полгода), отец дал мне эту купюру как бы на время:
– Пусть будет у вас на всякий случай. Мало ли что...
То есть эта купюра была как бы НЗ – неприкосновенный запас. И подразумевалось, что, возвратившись, мы вернем отцу эти деньги.
Но получилось так, что мы остались в Штатах и со временем обрели тут гражданство. И с первой же оказией я переслал отцу 100 долларов.
А дальше вот что.
Распад Союза после 1991 года спровоцировал всплеск разного рода преступно-авантюристических наклонностей постсоветского народа. Спровоцировал, в частности, и довольно типичный для тех времен вид грабежа, – жертвой которого и стал отец, с его тогдашней начальной стадией болезни Альцгеймера. Рассказываю со слов моего брата Леона, который тогда еще тоже жил в Одессе.
Молодая особа, лет на 50 младше отца, закрутила ему мозги своими ласками – и уговорила положить все его сбережения на общий с ней счет в банке. После чего она, конечно же, незамедлительно сняла все эти деньги со счета и исчезла. И среди тех уворованных ею денег оказались и памятные 100 долларов, – ну, переведен-ные, разумеется, в рубли.
А где-то через год отец ушел из жизни – до того, увы, как мы с женой съездили из Нью-Йорка на родину, в Одессу, в гости к родственникам и друзьям.
Ну, естественно – я скорбел о потере отца. А потом вспомнил и о тех 100 долларах, которые успел вернуть ему: так, может быть, лучше мне было не возвращать их, – тогда они не ушли бы из нашей семьи и не достались бы воровке?
Да, так, казалось бы, было бы действительно лучше. Но вот рассуждая чуть глубже, – получается, что я все-таки правильно сделал, что успел – при жизни отца – вернуть ему эти деньги.
Какой-нибудь более циничный сын не вернул бы. А я, наверно, все-таки более тонко устроен, чем этот воображаемый мной циничный сын; и не верни я деньги отцу, – то даже утешение, что они не достались воровке, вряд ли устроило бы меня.
Может быть, я слишком мнителен или слишком чувствителен, – но меня тяго-тило бы сознание того, что я как бы присвоил отцовские деньги. А то, что я как раз наоборот – успел вернуть их, вызывает во мне чувство душевного комфорта.
Тот воображаемый мной циничный сын – эгоист? Нет, это я – эгоист! Потому что я всегда забочусь прежде всего о своем душевном спокойствии.
И вспоминая теперь эти 100 долларов, я вспоминаю их отнюдь не с досадой, а как раз наоборот – с удовлетворением: что я, мол, вовремя вернул их отцу, что успел вернуть их отцу до его ухода из жизни.

ФОТОШОП
Когда в 2004 году я был на 35-летии моей племянницы Ани Арзунян у нее в гостях в Одессе, мой брат Леон позвонил из Штатов поздравить дочку с днем рождения и выразил надежду, что я сделаю своей цифровой камерой фотографии этого дня рождения и привезу их в Штаты. На это Аня ответила ему, что, мол, мы все тут сейчас не в форме, растолстели – стоит ли делать фотографии? Тогда я на минутку взял у нее телефон и срифмовал Леону экспромт – через океан:
– Чтоб избегнуть толстых жоп, мы применим фотошоп!
Если шпиономания в СНГ сохранилась такой же, какой была в СССР, – представляю себе затруднения украинских слухачей, пытавшихся расшифровать, какая секретная информация зашифрована в моем экспромте.

ХВАТИТ БЫТЬ ДВОРНЯГАМИ!
Существует ходячее представление о том, что исследование, составление, пополнение, сохранение и передача по наследству родословной – удел аристократов. Любопытно, что это касается не только людей, но также и породистых собак и лошадей – аристократов своего биологического вида; остальных же, беспородных, – т. е. собак-дворняг и тягловых лошадей, – это не касается.
А если вернуться к человеческому роду, то получается, что все неаристократы тоже оказались на положении собак-дворняг и тягловых лошадей. Я же полагаю, что такая ситуация не только оскорбительна, но и неправильна по своей сути.
В Пятикнижии Моисеевом приводится родословная первых людей, начиная с Адама, в которой учтены все его ближайшие потомки [См.: "Бытие", главы 5, 10]. Но дальше эта традиция родословной все чаще прерывается – почему?
В науке существует теория, называемая катастрофизмом. Как писал один из приверженцев этой теории американский ученый Иммануил Великовский (1895-1979), "катастрофы периодически сокрушали цивилизацию на этой земле". [Великовский, "Столкновение", стр. 417]. И еще: "Я принялся за эту книгу из-за серьезной ответственности, которую я испытываю как историк и психоаналитик, чтобы не оставить только при себе сделанное мною открытие: человечество живет в состоянии амнезии со времен своего родового прошлого". [Великовский, "Человечество в амнезии", стр. 321-322, 397].
Показательно, и само название этой книги – "Человечество в амнезии".
"Амнезия (от греч. a – отрицательная приставка и mneme – память), нарушение памя-ти". [БСЭ, т. 1, стр. 532].
Итак, человечество как бы обеспамятело. Соответственно терялась память и о собственном роде, о происхождении своей фамилии.
Но надо сказать, что "нарушение памяти" происходило не только из-за глобальных катастроф на планете Земля. Оно происходило и из-за сравнительно локальных катастроф: политических, религиозных, этнических.
Десять – из двенадцати – исчезнувших израильских колен, хотя и не были истреблены физически, но зато просто ассимилировались среди других народов [См.: "Eврeйская энциклoпeдия", т. 7, стр. 136-151]. И постарались поскорее забыть о своих еврейских корнях.
Белые американские расисты не расследовали своих родословных, опасаясь найти в своих предках негров, – именно на такой неожиданной находке главного героя построен, например, сюжет романа Синклера Льюиса "Кингсблат, потомок королей".
Небольшое количество сохранившихся в Союзе потомков дворян и священнослужителей просто опасались вспоминать о своем происхождении. Другим же советским гражданам – а также и тем же потомкам дворян и священнослужителей – приходилось скрывать наличие родственников заграницей, что тоже отбивало желание "копаться в прошлом".
В общем, нежелание "копаться в прошлом" всегда было, увы, распространенным явлением.
Тем не менее сейчас в разгаре – эпоха НТР (научно-технической революции): атомная энергетика, компьютеризация, генетика, космонавтика. Вот-вот начнется колонизация других планет, вот-вот произойдут реальные контакты с инопланетными цивилизациями. 
И тут нужны люди со строго отобранным набором качеств – собственно, уже сейчас кандидатам в космонавты приходится проходить строжайший отбор. Причем в этом отборе, наряду с другими показателями, учитывается также, кто были родители и деды кандидата, – т. е. по сути учитывается его родословная.
Пока космонавтов требуются единицы, – но для колонизации потребуются тысячи. Растут требования и к представителям высокоответственных земных профессий: по обслуживанию робототехники и компьютерных сетей, по вождению гигантских грузовиков и взрывным работам, и т. п. В общем, мы подходим к такому моменту, когда каждый гражданин цивилизованного государства должен иметь сертификат о родословной – наряду с паспортом и водительским удостоверением.
Но дело не только в потребностях космонавтики и других высокоответственных профессий – дело еще и в евгенике.   
"Евгеника (от греч. eugen-s – хорошего рода), учение о наследственном здоровье человека и путях улучшения его наследственных свойств, о возможных методах активного влияния на эволюцию человечества в целях дальнейшего совершенствования его природы, об условиях и законах наследования одаренности и таланта, о возможном ограничении передачи наследственных болезней будущим поколениям". [БСЭ, т. 8, стр. 584].
Иначе говоря, важнейший инструмент улучшения человеческой породы, которым на данном этапе эволюции мы пользуемся в основном интуитивно, почти не сознавая его – это оптимальный выбор партнера по супружеству, будущего сородителя наших детей. И в таком выборе большим подспорьем тоже оказывается родословная.
Отметим, что к родословной примыкают и другие виды семейной памяти: письма и дневники, фотографии и видеозаписи. Поэтому я всегда стараюсь остановить недальновидных людей, периодически уничтожающих эти драгоценные следы семейной памяти, – которые, конечно же, тоже надо передавать по наследству.
И, наконец, мемуары.
"Мемуары (фр. memoires – воспоминания), разновидность документальной литературы, литературное повествование участника общественной, литературной, художественной жизни о событиях и людях, современником которых он был". ["КиМ", "Ме-муары"].
Итак, этот жанр – лишь для "участника общественной, литературной, художественной жизни"? А остальные – собаки-дворняги и тягловые лошади?
Слава Богу, эта ограничительная традиция сейчас ломается: в наши дни и так называемые "обыкновенные" люди, не знаменитости, все больше осознают значение мемуаров для истории семьи. И надо сказать, что не только для истории семьи, – но и для истории вообще.
"Генеалогия (греч. genealogia – родословная), вспомогательная историческая дисциплина (возникла в XVII-XVIII вв.), изучающая происхождение, историю и родственные связи родов и семей; практическая отрасль знаний, составление родословий". ["КиМ", "Генеалогия"].
В эмиграции я столкнулся с тем, что после советских запретов, попав в свободную страну, многие наши эмигранты-пенсионеры издали микротиражами – в основном, для родственников – свои мемуары: летчик Аврам Гохват, врачи Валентина Шуряк и Владимир Сартан, инженеры Михаил Муллер и Михаил Светлица, и др. Трудно переоценить ценность их воспоминаний, прежде всего для сохранения их семейной истории.
А недавно мне из Москвы привезли рукопись мемуаров моего покойного дяди, инженера Людвига Розы... Спасибо, дядя Людвиг!
Все это – письма и дневники, фотографии и видеозаписи, а также мемуары – станут ценными приложениями к родословной.
Надо сказать, что для моего поколения, чья молодость пришлась на середину ХХ века, старые фотографии наших дедушек и бабушек – это не только семейные реликвии. Это еще и первые образцы фототехники на заре ее развития, т. е. уникальные следы нового этапа эволюции человечества.
Многие фотографии, которые вы рвете, – неоценимые визуальные артефакты для историков будущего. А для тех моих читателей, кто понимает ценности только в денежном выражении, скажу так: многие фотографии, которые вы рвете, могли бы впоследствии превратиться для ваших внуков и правнуков в дорогостоящий антиквариат.
Наши дедушки и бабушки оставили нам свои фотографии, а мы оставим своим внукам еще и видеозаписи – новейший массовый вид визуальных артефактов.
ДОРОГИЕ МОИ РОДСТВЕННИКИ! Я ОБРАЩАЮСЬ КО ВСЕМ ВАМ СО СЛЕДУЮ-ЩИМ ПРИЗЫВОМ: ПРИМИТЕ МОИ КРАТКИЕ ЗАПИСИ О НАШЕЙ РОДОСЛОВНОЙ, СОХРАНИТЕ ИХ И ПЕРЕДАЙТЕ – КАК ЭСТАФЕТУ – СВОИМ ДЕТЯМ.
Я понимаю, что вы, – как долгое время был и я, – поглощены сейчас своими житейскими проблемами и вам в данный момент, возможно, не до родословной. Что ж, отложите пока мои записи о родословной в надежное место.   
Но придет момент в вашей жизни, – как он уже пришел в моей, – что родословная призовет вас, привлечет к себе ваше внимание. И если у вас будет временн'ая и денежная возможность, которой практически не было у меня, – то съездите на родины наших предков и, если надо, заплатите архивистам и переводчикам с иностранных языков, чтобы пополнить данные о нашей родословной.
Тем самым мы все вместе позаботимся о детях, внуках – потомках. Передадим им, по возможности, подробную родословную. И потомки будут благодарны нам.
Ведь родословная – это эстафета семейной памяти. А долг каждого, бегущего с эстафетной палочкой, – пробежать свою дистанцию, не выронив эту палочку, и передать ее тому, кто бежит следующую дистанцию.

РАЗРЕШЕНИЕ НА ПЫТКИ
Смягчение нравов. Кто читает книги по древней истории, тот прекрасно знает, что древние народы были более жестоки, чем современные. А среди современных народов – более жестоки те, кто менее цивилизован.
В общем, налицо – смягчение нравов.
Лично мне это смягчение нравов и привычно, и симпатично. Однако полагаю, что форсирование данного процесса чревато большими опасностями для цивилизации; разумней было бы данный процесс не форсировать, – а наоборот, притормаживать.
Ядерный чемоданчик. Об оборотной стороне смягчения нравов мне придумался такой сюжетик.
Террорист доставил куда-то в Манхэттене ядерный чемоданчик и включил в нем часовой механизм на взрыв через 24 часа. Приметы террориста стали известны ЦРУ, его удалось быстро обнаружить и арестовать; двое опытнейших следователей в засекреченном филиале ЦРУ тут же, в Манхэттене, стали допрашивать его, – но где находится роковой чемоданчик, он наотрез отказался сообщить:
– Вы все обречены, и я погибну вместе с вами, – гордо заявил он. – Но в отличие от вас, я счастлив умереть и прославить великие идеи...
Не важно, какие идеи он собирается прославить. Суть любого терроризма – религиозного или идеологического – одна: фанатизм.
До взрыва осталось уже 12 часов, а усилия следователей не дают никаких результатов. Все меньше времени остается до ядерной смерти Манхэттена, с его уникальными ценностями и 2-миллионным, включая туристов, населением.
И тут следователь А. говорит следователю Б.:
– Придется нам нарушить законы и применить к нему пытки, которые применяли против наших воинов в некоторых развивающихся странах.
– Ни в коем случае! – заявляет следователь Б. – Мы должны действовать в рамках наших, цивилизованных законов!
– И обречь на гибель 2 миллиона манхэттенцев?!
– Я во всяком случае наотрез отказываюсь пытать его!
– Ну хорошо, я беру это на себе... – говорит А.
И приступает к пыткам.
Существует довод, ссылающийся на сомнительную статистику, – что, мол, пытки не помогают в дознании, а лишь искажают его. Но на деле это не совсем так: да, пытки не всегда помогают, – но тем не менее при их помощи все-таки чаще можно добиться истины в дознании, чем без них. Не случайно такие "мастера дознаний" ХХ века, как Сталин и Гитлер, широко практиковали пытки в своих странах.
Я согласен, что в целом запрет на пытки в цивилизованных странах – это достижение гуманизма. Но такой запрет уместен лишь против цивилизованных же врагов. А если враг происходит из страны, где пытки – обыденность, то с ним надо воевать его же варварским оружием. Глупо – и самоубийственно! – выходить в боксерских перчатках против того, кто обмотал кисти рук металлическими цепями.
Итак, допрашиваемый террорист непреклонен: он действительно готов умереть под пытками и утащить с собой в ядерное пекло весь Манхэттен.
Но вот у ЦРУ появляется информация о том, где находятся любимая жена террориста и его любимый малолетний сын. ЦРУ быстро удается захватить их – и доставить в Манхэттен.
Террорист шокирован неожиданной встречей с женой и сыном; он растерян, на его глазах впервые появляются слезы.
– Вот видишь, – говорят ему следователи, – теперь, если погибнет Манхэттен, погибнет и твоя семья!
Но, увы, и этот довод не действует на террориста – он продолжает упорствовать:
– Ну что ж, ради великих идей пусть погибнет и моя семья!
А до взрыва остается уже всего 6 часов.
И, поразмыслив, А. говорит террористу:
– Значит, придется пытать и твою семью!
Хоть и с ужасом, – но пытки жены террорист упрямо терпит.
И тогда следователь подходит для пыток к малолетнему сыну террориста...
Да, пытки ребенка – это вдвойне ужасно! И можно только преклониться перед силой воли А., для которого неизбежные, как он полагал, пытки им ребенка представлялись и самому пыткой. Но сознание того, что это поможет спасти 2 миллиона людей, включая и сотни тысяч других детей, направляло его действия.
И вот он приступил к пытке, и ребенок закричал.
Ну, тут уж террорист, наконец, не выдержал – и "раскололся".
...Ура! Ядерный чемоданчик найден – и обезврежен. Гибель Манхэттена предотвращена.
Руководство ЦРУ победоносно подводит итоги успешно проведенной операции.
Действовавшему в пределах закона Б. – не применявшему пыток (но и не добывшему спасительной информации!) – вручают орден; а нарушителя закона А. – применявшего пытки (и добывшего спасительную информацию!) – заключают в тюрьму. Т. е. законность, как ей и положено, торжествует.
Но на Небе за всем происходящим наблюдало другое Руководство. И если на Земле принято следовать закону, то на Небе следуют справедливости. И когда те два следователя – противозаконник А. и законник Б. – дожили до глубокой старости и преставились, то  законник Б. был отправлен в ад, а противозаконник А. – в рай.
ЧП. Вообще я двумя руками за законы, запрещающие пытки. Но при одном условии: это не должно касаться ЧП (чрезвычайного положения).
"Чрезвычайное положение – особое правовое положение в стране, вводимое уполномоченными органами государственной власти на определенный период и ограничивающее гражданские права и свободы населения. Обычно чрезвычайное положение вводится в случае крупных общественных беспорядков, внутренних вооруженных конфликтов, а также в случае стихийных бедствий и технологических катастроф".
При ЧП – вроде предложенного мной сюжетика с ядерным чемоданчиком в Манхэттене – пытки должны быть законодательно разрешены.
Закон и справедливость не должны противоречить друг другу. Земной закон должен в точности соответствовать Небесной справедливости.
Двусмысленность отношения к пыткам наглядно проявилась в войне Соединенных Штатов 1990-2000-х годов против исламских террористов, в частности – в американской тюрьме в Гуантанамо. Вынужденные обойти закон, военные руководители Штатов устно давали своим подчиненным указания о пытках террористов, – а потом, после политического скандала, ханжески открещивались от этих действий подчиненных, подставив их под трибунал.
Чтобы такого больше не случалось, парламентарии Штатов должны были бы принять закон, разрешающий пытки при ЧП. Это сделало бы органы дознания Штатов более действенными – и лишило бы исламских террористов их нелепой привилегии, когда они широко применяют "металлические цепи против боксерских перчаток".
Ясно, что те правозащитные организации, которые злоупотребляют политкорректностью в ущерб здравому смыслу, будут протестовать против такого закона, – но ответственные политики не должны идти у них на поводу.
Увы, нынешняя человеческая природа такова, что иногда еще бывает необходимым отнюдь не смягчение нравов, а наоборот – их ужесточение. Чтобы защитить цивилизацию.

МАМА НА САМОКАТЕ
В Союзе самокат считался чисто мальчишеской забавой; а тут, в Штатах, – хоть и тоже он – больше мальчишеская забава, но тем не менее: среди самокатчиков – процентов, наверное, 60 мальчиков, процентов 30 – девочек и процентов 10, представьте, себе взрослых! Да, тут не редкость увидеть ребенка на самокате, а рядом, на большем по размеру самокате, – его папу или маму.
А в последние четверть века вошел в моду еще и скейтборд – такая же лишь мальчишеская забава в бывших странах Союза и с примерно таким же соотношением мальчиков, девочек и взрослых в Штатах.

ДОЛОЙ УНИТАЗЫ!
" О ч к о " Раньше народ справлял свою нужду всегда вне дома: то ли за кустиком, то ли в уборной, с дырой в земле или полу и двумя приступками по бокам для ступней; и называли такую дыру в уборной – "очко". Причем как за кустиком, так и в уборной процесс осуществлялся в позе на корточках.
А в наши дни, в развитых странах, все это заменил унитаз, на котором сидят, как на стуле. И это породило, на мой взгляд, – целый комплекс патологий.
Дело в том, что традиционная человеческая поза для этих целей на корточкаx – нe просто жeст стыдливости и дажe нe просто гигиeничeская прeдосторожность, а выработанная миллионами лeт эволюции поза, при которой жeлудочно-кишeчный тракт, в купe со множeством мышц и суставов, обeспeчивают нормальность физиологичeского отправлeния. В то жe врeмя лeнивая, сибаритская поза на унитазe провоцируeт такие патологии, как: поясничныe боли, гeморройныe задeржки, умeньшeниe эластичности колeнныx и бeдрeнныx суставов, ослаблeниe мышц ног, спины и живота.
Кстати, унитаз хуже "очка" еще и в гигиеническом плане, – поскольку, используя его, приходится голым телом садится на стульчак "подкову для сидения", на которой до меня уже сидел кто-то; а при использовании "очка" я касаюсь его лишь подошвами обуви. Особенно существенно это преимущество "очка" в общественных уборных, доступных и "отбросам общества", зачастую немытым и нездоровым.
М о й    л и ч н ы й    " у н и т а з н ы й    о п ы т ". В Одессе старой застройки далеко не все квартиры имели уборные с унитазами, и значительная часть жителей пользовались лишь дворовыми уборными, с приспособлениями типа "очко". Дворы были открыты для посторонних, и поэтому каждая дворовая уборная была одновременно и общественным городским туалетом.
Мы жили в коммуналке с обычной унитазной уборной; а вне дома пользовались, при необходимости, любой оказавшейся по пути дворовой уборной. Таким образом, мы были привычны к обоим способам опорожнения: и с унитазом, и с "очком".
Потом я женился и переехал в квартиру жены на первом этаже, где уборной не было, – и мы пользовались там лишь дворовой уборной, то есть без унитазов. А через десяток лет мы получили квартиру в доме новой застройки – и, естественно, с унитазной уборной.
Тут, после десятка лет сидения на корточках, я почувствовал некий дискомфорт от сидения на унитазе: организм не получал сигнала готовности от ставшей уже привычной позы на корточках; неподжатые ноги не помогали животу осуществлять опорожнение; и вообще все мышцы низа тела постепенно становились расслабленными, растренированными.
И я стал делать вот что.
Одновременно с открытием крышки унитаза, я поднимал и его стульчак. После чего становился на открывшиеся "ребра" унитаза и принимал ставшую мне уже привычной позу на корточках, – ну, так же, как я это делал в дворовой уборной. Но там, в дворовой, подставки для ступней шире, – а тут на более узких "ребрах" унитаза ступни оказывались неустойчивыми к наклонам вправо-влево. И хотя опорожняться так тоже можно было, но как-то слишком уж напряженно и некомфортно.
Тогда я нашел где-то ненужную дверную ручку – и укрепил ее шурупами к стене возле унитаза. Теперь, сидя на корточках на "ребрах" унитаза, я мог одной рукой придерживаться для устойчивости за эту ручку. Но все равно это было менее удобно, чем если бы тут было "очко".
А через полтора десятка лет мы с женой переселились из Одессы в Нью-Йорк. И, конечно же, в этом, еще более цивилизованном городе – оказались в квартире с "удобствами", то есть с унитазом.
Но мне надоело бороться с цивилизацией. Да и наш 6-этажный дом – частный; и не знаю, как отнесся бы владелец дома к моей самодеятельности: если бы я привинтил к стене уборной ручку. В общем, пришлось мне тут расстаться с привычной позой на корточках.
Т о л ь к о    д л я    и н в а л и д о в . Считаю, что рано или поздно – по рeкомeндациям будущей, более честной, чeм сейчас, медицины – наша цивилизация откажется от массовой установки унитазов и вeрнется к веками апробированному приспособлению типа "очко".
И предвижу вопрос:
– А как же быть больным людям, болезни которых нe позволяют им сидеть на корточках?
Отвечаю:
– Из принадлежности каждой квартиры – унитаз должен стать лишь принадлежностью квартиры инвалида. Те же самые службы, которые заботятся сейчас о том, чтобы снабдить инвалида ходунком или инвалидной коляской, – должны будут позаботиться и о том, чтобы заменить в его квартире "очко" на унитаз; или – лишь установить приставку к приспособлению "очко", как бы временно превращающую его в унитаз.
" К р а с н ы е "    у б о р н ы е . Предлагаю еще одну версию причины поражения Германии в войне против Советского Союза: уборные.
Дело в том, что 95 процентов советских людей всегда имели уборные на открытом воздухе, в том числе и зимой, – и невзгоды войны ничего для них не изменили в этом плане. А 95 процентов немцев всегда имели у себя дома, в Германии, уборные в теплых помещениях, – и естественно, что, оказавшись на территории Советского Союза, да еще и с более холодным климатом, чем в Германии, немцы постоянно были простужены. Так что "коричневую армию" победила не Красная армия, – а "красные" уборные.
Шутка? Но ведь в каждой шутке есть доля правды.
С т р о й н о с т ь . И еще – одна парадоксальная мысль.
Почему средняя женщина России стройнее, чем средняя женщина Западной Европы? Правильно: потому что процентов 90 женщин России, не имеют в своем жилье унитазов и им изо дня в день приходится справлять нужду не сидя расслабленно на унитазе, а в древней позе на корточках.
Кстати, эта поза полезна женщинам еще и тем, что тренирует как раз те мышцы, которые должны работать при родах. И не от того ли западноевропейки рожают тяжелее, – и у них больше родов с кесаревым сечением?
И напоследок – анекдот.
...Едут в поезде по России. Вдруг проводник проходит по вагону и зашторивает все окна.
– Почему вы зашториваете их?
– Понимаете, – объясняет проводник. – Некоторое время назад ехал тут француз, смотрел в окно. Когда мы проезжали мимо одного села, как раз сельская девушка села на обочине железной дороги, чтобы опорожниться. Французу так понравилась эта девушка, что он сошел на следующей станции, приехал в это село, отыскал девушку, женился на ней и увез к себе во Францию.
– Но причем же здесь шторы на окнах?
– Понимаете, жители села знают, в какое время наш поезд проходит мимо, и с тех пор все они в это время присаживаются на обочине опорожниться... Ну, теперь уже проехали, можно открывать, – и проводник пошел открывать шторы.
М о д е р н и з и р о в а н н о е    « о ч к о » . Мне сейчас – 81 год. Но, слава Богу, я не пользуюсь ни ходунком, ни инвалидной коляской; и, надеюсь, они мне никогда не понадобятся. Точно так же, я не хотел бы пользоваться и унитазом, – но, увы, не устанавливают пока в ньюйоркских уборных приспособлений типа "очко": ни в домашних уборных, ни в общественных.
Между тем во многих странах приспособление "очко" – но уже в современном: эстетичном и гигиеничном виде – получает все большее распространение.

ГОРОД БЕЗ НЕБА
Если в моей родной Одессе объем типичного двора – это параллелепипед, лежащий на своей большей стороне, то в Нью–Йорке – параллелепипед, стоящий на меньшей стороне (многоэтажные флигели, окружающие пятачок двора, – это как бы шахта, колодец, желоб от земли к небу). Как правило, пятачок двора – это просто кусочек асфальта, иногда с вкраплениями растительности; калитки, с улицы и из дома, заперты на замок, а жильцы ходят через парадную с улицы.
В одесских дворах целый день играют дети, а взрослые читают газеты, сушат на веревках белье, общаются с соседями и т. д. Ньюйоркские же дворы чаще всего безлюдны; изредка в них играют дети супера (управдома), который единственный имеет ключ от калитки, – остальные жильцы дома и их дети во дворе практически не бывают.
С улицы же дворов вообще не видно. Решетчатые калитки – где–то с метр шириной, а большие подъезды – редкость; в большинство дворов машина въехать не может – только велосипед. Квартал таких домов зажат среди двух сплошных стен, без просветов – тоже как желоб: квартал – горизонтальный желоб, а за стеной двор – вертикальный желоб.
Таким образом, более концентрированная урбанизация Нью–Йорка привела к тому, что дворы выродились тут просто в вентиляционно-световые колодцы. Да и эту функцию они выполняют, надо сказать, неважно: в большинстве квартир, кроме верхних этажей, – полумрак; летом из такого двора-колодца пышет в окна жар, как из жерла вулкана.
Так и живут люди в механизме города: каждый в своей ячейке, по желобу улицы – на работу и обратно; почти без света, без свежего воздуха, без общения. Свет в квартирах даже днем – больше электрический; свежий воздух – из кондиционера; общение – с телевизором.
Нашей фразы "Открой форточку, чтобы вошел свежий воздуx" в Нью–Йорке не существует. Во-первыx, потому, что форточка тут – большая редкость; в английском языке нет отдельного слова "форточка", а называется она целыми четырьмя словами: small opening window pane – маленькое открывающееся оконное стекло. Во–вторыx, даже если форточка где–нибудь и есть, то наша фраза "Открой форточку, чтобы вошел свежий воздуx", должна была бы звучать в Нью–Йорке прямо противоположно: "Закрой форточку, чтобы соxранить свежий воздуx" (идущий от кондиционера).
Вместе с дворами в Нью–Йорке выродились и форточки.
Фантастический город будущего станет, видимо, одним многотысячно-этажным супернебоскребом, вообще без открытого неба, а лишь с имитацией природной среды: с внутренними двориками, садиками, бассейнами. И, конечно же, зачем такому супернебоскребу форточки – чтобы сквозь ниx вxодил в помещение вконец отравленный цивилизацией воздуx планеты Земля?
Я xоть живу пока на пятом этаже шестиэтажного дома, но уже без форточек, с узким жерлом двора, в квартире с кондиционером. И, увы, почти готов, так сказать, псиxологически жить в будущем супернебоскребе – городе без неба.

РАЗГОВАРИВАЮЩИЙ АМЕРИКАНЕЦ
Если, наxодясь на улице или в каком–нибудь общественном здании (на работе, в магазине и т. п.) мы разговариваем с кем-то одним или многими и в этот момент с нами здоровается наш знакомый, то, сказав собеседнику “Извините” или вообще ничего не сказав ему, мы поворачиваемся на мгновение к поздоровавшемуся, отвечаем на его приветствие своим приветствием – и тут же возвращаемся к прерванному разговору; никто не в обиде, всеобщая вежливость соблюдена. У ньюйоркцев же в подобной ситуации – несколько иное поведение, которые может, на первыx пораx, нас обидеть.
Когда вы здороваетесь со знакомым ньюйоркцем, который разговаривает в этот момент с кем-то другим, то, как правило, он и не посмотрит в вашу сторону, как будто не слышит вас. Если же вам обязательно надо поговорить с ним и вы остановитесь все-таки рядом, то, сначала он закруглит разговор с собеседником и лишь после этого, как ни в чем не бывало, повернется к вам с любезной улыбкой, с ответным приветствием и готовностью, если вы xотите, говорить теперь с вами. Вы ошибетесь, если подумаете в такой ситуации, что ньюйоркец сознательно xотел проявить к вам свое неуважение или нежелание говорить с вами – просто таков иx обычай.
Со временем я осознал, что обычай этот не случаен, а разумен. Ведь Нью-Йорк больше любого российского города, и общение в нем, естественно, интенсивнее; да и в целом в Штатах лиxорадка прогресса всегда была интенсивнее, чем в России. Деловому человеку приxодится встречаться тут в течение рабочего дня, нередко более чем восьмичасовому, с десятками, сотнями людей, и если он будет перекидываться парой необязательных словечек с каждым знакомым, то может отстать в своиx трудаx от конкурента. Нет, он вовсе и не думает о том, каким образом ему здороваться или не здороваться, – жизнь автоматически выработала в нем этот практический навык; если вы спросите его о правилаx приветствия в Штатах, то он не сразу и поймет, о чем идет речь. Вспомните российскую глубинку, деревню: даже незнакомый человек будет вас приветствовать громко, еще издалека; в райцентре незнакомый поздоровается с вами, лишь оказавшись рядом; в большом городе здороваются на улице уже только со знакомыми... То есть чем урбанизированнее жизнь, тем интенсивнее общение – и, как защитная реакция, тем соответственно экономичнее ритуал приветствия.

ХЛОПНУТЬ ДВЕРЬЮ
Это известный жест возмущения. А наша мама учила нас, детей, закрывать за собой дверь, xоть и плотно, чтобы не дуло, но в то же время и тиxо, чтобы не беспокоить соседей по коммунальной квартире. 
Однако, оказавшись в Штатах, в Нью–Йорке, я стал тут xлопать дверьми ежедневно, и вовсе не с целью выразить свое возмущение чем-либо, а потому, что почти все двери тут, даже в относительно бедныx домаx, xоть и открываются вручную, но вот закрываются автоматически: гидравлической пружиной – и иногда довольно громко xлопают. В первое время после моего приезда сюда эти сами собой закрывающиеся двери, как и тысячи другиx мелкиx удобств быта, казались мне каким-то сибаритством, излишеством, – но потом я понял, что подобная "тысяча мелочей", существенно облегчая общей своей суммой жизнь американцев, позволяет им больше сосредоточиться на своей профессиональной деятельности, внося тем самым и свой скромный вклад в отменную американскую конкурентноспособность. Сделав большинство своиx дверей автоматически закрывающимися, американцы теперь постоянно как бы с вызовом xлопают дверью – с вызовом другим странам, в том числе и странам бывшего Союза, которые проиграли Штатам по конкурентоспособности.
Представляю себе, как мой брат из Одессы, гостивший у меня в Нью–Йорке несколько месяцев и отвыкший тут, естественно, закрывать за собой двери, – по возвращении в Одессу, везде оставляет за собой двери открытыми, удивляя всеx вокруг этой появившейся вдруг своей небрежностью.

БЕСПЛАТНАЯ РАЗДАЧА
Как-то под вечер я спешил на деловую встречу по 2-й авеню. Кварталов 20 этой авеню были закрыты для транспорта синими деревянными козлами со словами "Police line"  (такими козлами огораживают в Нью-Йорке дороги при каких-либо массовых мероприятиях). На мостовой и тротуарах как раз ликвидировались и упаковывались сотни лавочек – тут явно была сегодня ярмарка, и я оказался на ее закрытии.
Вдруг вижу: на тротуаре, около большого промтоварного магазина, – толпа. Люди весело возбуждены, мечутся, смеются; у многих в руках – вороха различной одежды; пиджаки, трусы, жакеты, шляпы, футболки, юбки, шарфы, блузки, галстуки, плащи, купальники, джинсы, лифчики, куртки, колготки, шорты и т. п. Вклинившись в толпу, я увидел в середине ее гору такой одежды; люди нагибались, перебирали, находили подходящие вещи – и уходили с ними. Тотчас им на смену приходили другие люди. Бесплатная раздача!
Тут, видимо, был сэйл ? А непроданное на сэйле хозяин не захотел забирать обратно (в условиях рыночной экономики, транспорт и хранение обойдутся дороже) – и объявил;
– Free! 
Представляю, как у нас началась бы драка: люди озверели от вечного дефицита. А тут наоборот: у всех все есть, бесплатная раздача – обыденное дело (даже для меня это – не пер-вый раз), и люди относятся к ней не столько практически, сколько с весельем. Каждый отбирает себе вещи, но не подошедшие не просто оставляет в куче, а подбрасывает вверх, и они падают кому-нибудь на голову – мне на голову тоже падали. Вокруг шутки, подтруниванья, примериванья. Некоторые загрузились высоким ворохом одежды и направляются с ней домой (наверно, живут где-то рядом). Некоторые – явно выше среднего класса, но тоже не гнушаются что-то найти себе (и денежные американцы, как правило, не упускают шанса сэкономить или получить бесплатно все, что можно, – хотя тут же могут выбросить большие деньги на прихоть).
Плотный блондин лет тридцати, в мультипликационно разноцветной футболке и белых шортах, возбужден больше других – похоже, что подогрел себя спиртным. Он не ищет вещи, а мечется в толпе и вокруг нее, что-то выкрикивая. Моего английского мало, чтобы понять, что он выкрикивает (может, и на жаргоне); судя по всему, он забавляется ситуацией со стороны и что-то хохмит – скорей всего, непочтительное по отношению к толпе, хватающей бесплатные вещи.
Вот он стоит рядом с продавщицей (или хозяйкой) промтоварного магазина, вышедшей поглазеть на это зрелище; о чем-то говорит с ней. Видимо, сэйл был от этого же магазина, поэтому и продавщица, и он не интересуются вещами – ведь они же, видимо, и выставили их на раздачу.
Кто-то снимает этот восторг бесплатного потребительства видеокамерой (вообще такие съемки в Нью-Йорке – на каждом шагу, как в Одессе фотоаппаратом).
"Что делать? – подумал я. – Мне-то бесплатная одежда отнюдь не помешала бы. Но я ведь иду на деловое свидание. Правда, несколько вещей поместятся в мою сумку. Что бы взять?" И я вспомнил, что не захватил с собой из Одессы безрукавок, а начинается лето. Подошел к горе одежды и даже почти не нагибался, как другие (заело вдруг ложное советское самолюбие), – а просто стоял и ловил то, что само летело в руки. Из вещей 50, попавших мне в руки, отобрал три безрукавки, показавшиеся мне более или менее симпатичными, и темносиние шорты с белой надписью "Holy name Jesus"  – шорты я тоже не захватил из Одессы.
Послышалась русская речь; двое мужчин – явно недавние эмигранты – нахватывали вещи для своих семейств: мужские, женские, детские. Седая китаянка набрала уже десятки вещей и сосредоточенно отбирает еще – наверно, не из богатых и семья большая.
Плотный блондин, подогретый спиртным, делал теперь круги вокруг толпы, нагло приплясывая и что-то там улюлюкая по-английски.
Тут к продавщице, стоявшей у входа в промтоварный магазин, подошел откуда-то мужчина в темном костюме и, тихо посоветовавшись с продавщицей, громко объявил толпе:
– Через пять минут все невыбранное сгребем в мусор!
Толпа засуетилась еще более лихорадочно и весело. Седая китаянка набрала уже гору вещей, как вдруг этот плотный блондин подскакивает к ней – и трах рукой по ее горе! Гора разлетелась .
"Вот пьяный дурак! – подумал я, продолжая между тем искать себе безрукавки. – Почтенная женщина годится ему в матери. Разве ему понять чужую нужду!" Но перевести это мое возмущение на английский язык я не мог и обречен был смолчать.
Китаянка тоже не возмущалась; ни слова не говоря, она сразу же пододвинула обратно не отлетевшую часть своих вещей и, спеша возместить потерю, стала отбирать к ним еще. А плотный блондин уже забыл о ней и снова кружился вокруг толпы, продолжая приплясывать и улюлюкать.
Но вот толпа отпрянула от вещей, служащие затолкали оставшееся (штук 200) в черные мусорные мешки – все это заняло минуты три. И бесплатной раздачи как не бывало.
Я запихал добычу в сумку и пошел на свое деловое свидание.
Сейчас пишу эти строки, сидя в одной из тех трех безрукавок, – ну, разве надо было везти из Одессы, паковать, таскать, когда в Нью-Йорке это буквально свалилось на меня с неба .

WHO IS IT?
В североамериканском диалекте русского языка встречаются русско-английские слова-гибриды. Например.
Когда кто-то с улицы звонит нам, Валя спрашивает через переговорное устройство:
– Ху из ит?
(Who is it? – Кто это?)
Иногда ей приходится повторить пару раз:
– Ху из ит?.. Ху из ит?..
И тогда я шучу:
– Что ты расхуизыталась?

ГАРБИДЖ
Когда я приехал в Штаты и стал встречаться с друзьями-эмигрантами, то я часто слышал из их уст одно непонятное мне слово – очевидно, английское, – которое они почему-то вставляли в русскую речь, не переводя, как будто у этого слова не было русского эквива-лента :
– О, у вас такое удобное кресло! Где вы его купили?
– Оно из гарбиджа.
Или:
– О, у вас появился еще один телевизор! Из гарбиджа?
– Да, из гарбиджа.
...– Что означает гарбидж? – спрашивал я.
Вежливые в остальном, тут друзья вели себя не вполне вежливо; вместо ответа, отводили от меня взгляд и обменивались загадочными улыбками. А звучало все это о гарбидже так же, как, например: "Откуда у вас такое модное платье?" – "От Диора". – "А такое экстравагантное пальто?" – "Тоже от Диора".
Но как-то я, наконец, добился ответа – хотя и не совсем ясного:
– Гарбидж – это то, что американцы выставляют.
– Выставочный образец?
– Нет, выставляют вещи, которые им больше не нужны, – чтобы ими могли воспользоваться те, кому они нужны.
– Где же они их выставляют? – я сразу же представил себе что-то вроде специальных выставочных залов.
– Как где? На улице.
– ?
Придя домой, я стал искать в англо-русском словаре, пробуя различные варианты, как всегда, неоднозначного английского спеллинга  – и, хоть и не сразу, но нашел: garbage – мусор.
Вот тебе и на! Неужели американцы выбрасывают такие хорошие вещи, как то кресло и тот телевизор, – в мусор?
Теперь понятно, почему наши эмигранты предпочитают не переводить это слово на русский – по-английски оно не так уязвляет их самолюбие. Представьте себе, как бы это звучало;
– О, у вас такое удобное кресло! Где вы его купили?
– Оно из мусора.
Nonsense!
Поскольку любая, даже самая маленькая покупка, вплоть до жвачки или карандаша, укладывается продавцом в пластиковый кулек, то у каждого американца скапливаются в доме десятки таких кульков – часть из них и используются потом для мусора. Валя, например, вставляет кулек в мусорную урну, загнув верхние края кулька на стенки урны, – таким образом, урна нужна лишь для поддержания кулька в жестком состоянии. По мере появления мусор бросается в этот кулек-урну; когда кулек наполняется, верхние его края снимаются со стенок урны, ручки кулька завязываются – и в таком гигиенично-запакованном виде он транспортируется дальше.
В одних домах он сбрасывается в мусоропровод на этаже, в других – отвозится на лифте в бейсмент  где на крючках в стене подвешен ряд черных пластиковых мешков, изготовляемых специально для мусора. Что же касается крупных выбрасываемых предметов – шкафа, холодильника и т. п., – а также связок прочитанных газет и журналов, то они тоже отвозятся в бейсмент и складываются рядом с черными мешками. Два раза в неделю, в определенные дни, на улицу приезжает мусорная машина (примерно такой же конструкции, как и в Союзе, – только крупнее) – и перед ее приездом супер  вытаскивает весь мусор из бейсмента на край тротуара перед домом.
В "обществе потребления" товаров потребляется невообразимо много, что наглядно видно по горе из черных мешков и другого гарбиджа на краю тротуара перед каждым домом; словно дом – живое существо, а гора гарбиджа рядом с ним – экскременты этого живого существа. Но надо отдать должное: в отличие от "беспризорного" мусора на всякого рода задворках и под мостами, обычный тротуарный гарбидж выглядит гигиенично-запакованным. Лишь иногда, когда порвется мешок, – открывается неприличие его гниющих отходов (как на советских мусорниках).
Самое удивительное в американском гарбидже – для тех, кто впервые видит его, – это бытовые предметы, прежде всего мебель.
Жизненный уровень большинства американцев позволяет им обновлять мебель чуть ли не каждый год (кроме, конечно, старинной, антикварной мебели). К тому же при смене квартиры – а ее меняют тут многократно в течение жизни – старую мебель почти не перевозят в новую квартиру: она идет в гарбидж. Мебель не принято ремонтировать, и мебельных комиссионных я не встречал. Меняют мебель не столько из-за изношенности, сколько потому, что она надоела (видимо, это "надоело" по отношению к мебели – вообще в природе человека: советские люди, не имея возможности часто менять мебель, ограничиваются тем, что просто делают так называемые "перестановки"). В результате, наряду с поломанной, порванной и потертой мебелью, в тротуарном гарбидже – тем более в преобладающих тут кварталах особняков – немало и совершенно целой, практически почти новой мебели, за которую в Союзе надо было бы еще хорошо заплатить в комиссионном магазине .
Так же, как мебель, американцы выбрасывают и телевизоры, холодильники, газовые плиты, стиральные машины, пылесосы... Иногда они полностью в рабочем состоянии; чаще же в них надо или заменить предохранитель, или припаять новый провод.
Конечно, наши эмигранты, особенно начинающие, которые еще не нашли работу, – впрочем, как и коренные американцы из относительно бедных слоев населения (студенты, молодые семьи, инвалиды, пенсионеры), – широко пользуются этим всеамериканским бесплатным универмагом фирмы "Гарбидж". За месяц можно вполне обставить квартиру неплохой подержанной мебелью (правда, как правило, разношерстной, некомплектной) и обзавестись многими другими необходимыми в хозяйстве предметами.
Психологически в Штатах, с их разветвленной системой всякого рода безвозмездных пособий и раздач, вторичное использование гарбиджа не воспринимается как нечто постыдное. В ожидании поезда метро многие вытаскивают из урн выброшенные газеты и журналы – и читают; в вагонах метро на полу и на сидениях тоже валяются газеты и журналы, которые тоже поднимают – и читают. Утаскивание из тротуарного гарбиджа каких-либо предметов домой – ежедневное зрелище на американских улицах.
Делая ежевечерний моцион, мы с Валей часто видим в тротуарном гарбидже хорошие вещи. Но у нас нет своего жилья (мы живем у друзей), и нам некуда нести эти вещи. Мы звоним по телефону кому-либо из знакомых – начинающих эмигрантов, имеющих уже свое жилье, и потом встречаем наши находки у них дома.
А вот штришок – уже как бы и не о гарбидже, но тем не менее где-то близко к этой теме.
В шестиэтажном доме, в котором мы живем, на столик в вестибюле первого этажа принято выкладывать ставшие ненужными кому-либо книги, а иногда и носильные вещи, посуду, предусмотрительно перед этим постиранные (помытые), – для любого желающего. Все или почти все проходящие – в данном доме не живут миллионеры – просматривают выложенное и что-то берут себе. Мы с Валей тоже брали – в основном, книги, но и кое-что из вещей, посуды, которые Валя, на всякий случай, еще раз "простирнула" (помыла).
На тему гарбиджа в моей голове нарисовался такой сюжетик.
Отставной майор одесской милиции, никогда не выезжавший раньше заграницу, поддавшись настроениям Перестройки, съездил в гости в Нью-Йорк – и впервые увидел тут гарбидж. Вернувшись в Одессу, он  встретился с отставным капитаном дальнего плавания, которого он 30 лет назад посадил в тюрьму за контрабанду, и с тех пор они стали друзьями; и вот эти два отставника организовали кооператив. Купили списанный Черноморским пароходством на слом сухогруз "Светлое будущее", отремонтировали его – и поплыли в Нью-Йорк. Тут, в Нью-Йорке, они порыскали некоторое время по гарбиджу, заполнили им свой сухогруз, соответственно переименовав его со "Светлого будущего" на "Santa Garbage", – и повезли на продажу в Одессу. Но, пересекая в обратном направлении Атлантику, они попали в ураган, и старый сухогруз "Santa Garbage" пошел ко дну. Когда майор вынырнул, он увидел вынырнувшего уже капитана, который, указав пальцем на проплывающий мимо гарбидж с утонувшего судна – кресла, столы, шкафы, – закричал:
– Мусор! Мусор!
И майор вспомнила как 30 лет назад этот же задержанный им за контрабанду юный матрос дальнего плавания кричал ему в лицо, тоже юному еще сержанту милиции:
– Мусор! Мусор!..
Впрочем, жанр гротеска не вполне подходит к высокой теме гарбиджа. Удивляюсь, что на один эмигрантский поэт не написал пока о гарбидже поэму – но, думаю, что такая поэма все же будет написана.
По сути слово гарбидж, попав из английского – в американский диалект русского языка, несколько изменило свое значение. Русские эмигранты отнюдь не отказались и от слова мусор, а просто разделили между этими двумя словами "сферы влияния": мусор – это ни на что не пригодные отходы, а гарбидж – это выставленные за ненадобностью предметы, пригодные, если кому-либо необходимо, для вторичного использования. Так что у слова гарбидж действительно нет прямого русского эквивалента, и оно удовлетворяет вновь возникшую лексическую потребность.

ТРЕХЭТАЖНАЯ АМЕРИКА
Я, конечно, помнил, по Ильфу и Петрову, что Америка – одноэтажная. И действительно, 90 процентов домов Америки оказались – ну, если не одноэтажными, то уж во всяком случае трехэтажными. Во времена Ильфа и Петрова эти 90 процентов, наверно, и вправду были одноэтажными, но с тех пор американцы продолжали богатеть, и самый распространенный сейчас тип американского особняка такой; 1-й этаж – гараж, кладовка и (не у всех) бассейн; 2-й этаж – гостиная, столовая и кухня; З-й этаж – спальня или спальни (как правило, две: мужа и жены), детская, кабинет и др. Возле особняка – кусочек земли, который каждый использует как ему заблагорассудится, но чаще всего под кусты и деревья, зеленую лужайку и цветочные клумбы. Так что ильфо-петровский фразеологизм одноэтажная Америка пора модернизировать в трехэтажную Америку.
Надо сказать, что трехэтажная Америка – это не только фермы и хутора, поселки и городки; в любом большом городе есть, разумеется, и парадный центр с небоскребами, и кварталы дешевых (относительно) квартир в стандартных домах-коробках, в среднем где-то шестиэтажных, но большая часть любого большого города, в том числе и Нью-Йорка, – тоже трехэтажная. У каждого особняка – свое лицо, своя архитектура; например, в одном месте Бруклина мы с Валей набрели на три колоритных расположенных один за другим особняка: в виде почти черной старинной скандинавской крепости с башенками, в виде светлого древнегреческого храма с колоннами и в виде красно-коричневой средневековой китайской пагоды с несколькими слоями крыш.
Особняки стоят, в основном, на расстоянии друг от друга (поистине особняком), но есть и такие, которые – по два и больше – имеют общие боковые стены. По сути тянется вдоль квартала трехэтажный дом, но семьи живут в нем не горизонтально (по этажам), а вер-тикально (по секциям): американцы любят жить не в двухмерном пространстве, а в трехмерном. Такой дом-секция стоит дороже, чем квартира в многоэтажном доме-коробке, но зато и дешевле, чем дом-особняк. Внешне эти секционные трехэтажки выглядят не очень-то привлекательно, почти как бараки, – лишь разнообразные садики, а иногда и небольшие скульптурки перед входом придают каждой секции индивидуальность; но внутри это трехэтажное жилье красиво и емко, а так как одна семья владеет им от земли до крыши, то она с гордостью считает, что владеет собственным домом.
Попадая первый раз в Америку, ожидаешь встречи прежде всего с небоскребами, но вот оказывается, что значительную часть больших городов занимают не небоскребы, а многоэтажки поменьше. Причем неприятным сюрпризом становится стандартный вид большинства этих домов-коробок из коричневого и серого кирпича: во-первых, удручают весьма распространенные небольшие окна в черных рамах, примерно 1 х 0,5 метра; во-вторых, – почти полное отсутствие приквартирных балконов (из-за страха перед квартирными ворами?), зато на каждом многоэтажном здании – металлические пожарные балконы, с полами в виде решеток, пересеченные по вертикали пожарными лестницами (которыми как раз и пользуются с успехом квартирные воры). Но, к счастью, внутри эти дома-коробки выглядят совсем иначе: светлые вестибюли, облицованные под мрамор, с креслами, пальмами, картинами; удобные, просторные квартиры рациональной планировки; лифт, домовая прачечная. Объективности ради добавлю, что, хоть и редко, но встречаются еще и старые четырех-пятиэтажные дома, отстающие от современных требований: без прачечной, а иногда даже и без лифта .
В американских небоскребах, как и в трехэтажной Америке, почти не ощущается связи с европейской традицией – они выглядят как феномен именно Нового Света (хотя сейчас уже и в Старом Свете построено их немало). Небоскребы празднично неожиданны по своим геометрическим формам, фактуре и расцветке строительных материалов (гранит, стекло, алюминий и т. д.) – это гигантский архитектурный кубизм, выражающий американское богатство и современную строительную мощь. Советская пропаганда любила повторять, что небоскребы подавляют человека, а по моим наблюдениям, – как раз наоборот: они веселят, как яркие побрякушки какого-то великанского дитяти. В общем, как в басне "Лисица и виноград": советская строительная техника была не в силах справиться со строительством небоскребов – именно поэтому советская пропаганда утверждала, что "в них ягодки нет спелой".
Небоскреб – это вертикальный квартал; используя пятачок очень дорогой земли, квартал не пошел по земле, а лишь укоренился в нее – и пошел вверх, к небу. Есть небоскребы-офисы и небоскребы жилые; в вестибюле небоскреба-офиса – указатель, иногда с картой-схемой, расположившихся в нем учреждений (а также и ресторанов, магазинов, концертных залов), потому что швейцары и лифтеры не в состоянии держать все их в памяти; в жилых небоскребах бывают двух-трехэтажные квартиры (для миллионеров), так что и в небоскребах некоторые живут в трехмерном пространстве, как в трехэтажной Америке. Если же говорить о транспорте в районах небоскребов, то получается, что он тоже трехмерный, поскольку людям приходится преодолевать вертикальные расстояния небоскребов (на лифте), соизмеримые с горизонтальными расстояниями улицы; кое-кто преодолевает эти вертикальные расстояния и на вертолете: вообще вертолеты, снующие ниже уровня крыш, – фантастическое зрелище. Кварталы небоскребов – как горные хребты с вершинами; а на вершинах-крышах – сады и бассейны, теннисные корты и вертолетные площадки; а улицы между небоскребами – как ущелья; а площади и парки – как долины. Среди небоскребов чувствуешь себя действительно как в горах; и в смысле обилия солнца и неба, и в смысле чистоты и свежести воздуха, и в смысле проплывающих рядом облаков, и в смысле открывающейся величественной панорамы.
...Глядя на небоскребы, приходишь к утопической, может быть, мысли, что если бы все нынешнее население Земного шара поселить в небоскребах, то сколько бы высвободилось земли для растений и животных, как возродился бы естественный земной ландшафт.
И все-таки нельзя сказать, что в Штатах совершенно нет европейской архитектуры.
Это прежде всего архитектура церковных и университетских зданий; элементы европейской архитектуры просматриваются зачастую в официальных и жилых зданиях (многоэтажных и особняках). Тут американские архитекторы как бы берут реванш: мол, мы тоже можем по-европейски; подобный американо-европейский стиль не самостоятелен, он перепевает античность и средневековье, готику и классицизм и т. д. и т. п. – но перепевает на таком уровне! Как многие пародисты Чаплина превосходили самого Чаплина...
Величественные храмы культуры – только так можно назвать некоторые из этих зданий. Я любуюсь ими как симфониями в камне, их вид вызывает в душе высокую, божественную музыку. Похожая архитектура снилась мне иногда во сне – и я сожалел, что я не архитектор и не смогу воплотить ее в действительности. И полагал, что такая архитектура существует, может быть, лишь на других планетах. А оказалось, что она существует несколько ближе, на нашей планете, но по другую сторону Земного шара – оказалось, что мои сны были просто предвосхищением моей будущей встречи с архитектурой Штатов. А когда я стану богатым – обычный рефрен моих мечтаний бедняка, – я накуплю себе дорогие альбомы американской архитектуры и буду периодически просматривать их, как периодически прослушиваю музыкальную классику.