Не судьба

               
Савелий был атеистом. В 1928 году, в шестнадцать лет, он, к неудовольствию
спокойной и глубоко верующей матери и далёкого от политики отца, стал комсомольцем.

И всё бы окончилось тихим ропотом семьи, не вздумай он обратить в атеизм свою мать.
Его доказательства насчёт несостоятельности религии мать не убеждали, а возмущали.

И тогда Савелий сделал решающий шаг: в отсутствие матери снял все иконы и спрятал их.

Поиски икон шли безуспешно два дня. На третий день, когда ранним мать решила подтопить грубку – осень оказалась холодной, - она обнаружила пропажу, сразу поняв, чьих рук дело.

Невзирая на возраст чада, стянув со спящего одеяло, она взялась выбивать из него «атеизм». И стыдно, и больно было тогда Савелию.

   Сейчас, на фронте, в короткие минуты передышки, вспомнил он именно этот эпизод. Давно он не безусый юнец, у него уже трое детей, а мамку уважает до сих пор, особенно за твёрдость убеждений.

  С некоторых пор здесь, под пулями врага, стал Савелий задумываться. Заметил одно странное совпадение. Перед тем, как погибнуть, начинал боец нервничать, проявлять недовольство, иногда замыкаться в себе – будто конец свой скорый чувствовал. Уже по поведению людей Савелий с ужасом ждал развязки, и она наступала.

    Сегодня солдат набилось в хату, как сельдей в бочку: передышку дали короткую – два часа. Немец вёл по деревне редкий артобстрел, нет-нет, да и разрывались снаряды рядом с хатой.

Измученные беспрерывными боями, не спавшие несколько суток, солдаты валились с ног. После небольшого отдыха рано утром им снова предстояло идти в бой.


   Дед-хозяин, не пожелавший уйти из деревни – всё равно помирать, так дома легче, - сидел на печи, подавал бойцам собственноручно выращенный самосад и рассказывал истории о первой войне с Германией.

-Немец, он наглючий, я его по той мировой помню, но главное, робя, не боись его. Кто не боится, тому Бог и силы даёт.
А ещё скажу: у каждого своя судьба. Вот не было мне участи погибнуть на той войне, в каких только переделках побывал, а цел остался.

 Дед продолжал свои «байки», а  Савелию вдруг сильно захотелось выйти на воздух, будто какая-то сила выталкивала его из избы: от махры, пота дышать было трудно. И он позвал своего друга:
-Вась, курнём на воздухе!

Оба вышли и уселись на старое бревно. Не успели набить самокрутки дедовским запашистым самосадом, как грохнул взрыв. Снаряд попал в хату. Они бросились туда: хаты как не бывало, в центре разваленных стен зияла воронка. Целой осталась только печь. Савелий закрыл глаза, схватился за голову… Вдруг услышал стон. Но откуда? И тут Василий ошалело заорал:

-Савка, дед то живой!
Свесившаяся с печи седая голова, перепачканная глиной и грязью, тряслась. Когда они спустили деда вниз, оказалось, что он только сильно напуган, но цел и невредим. Роняя горькие слёзы, дед повторял:

-Вот, робя, она – судьба. Не наша, стало быть, смерть, не наша…
Стало быть, мне, рухляди, и вам сегодня не судьба…
Савелий впервые в жизни поднял глаза к небу, и, вспомнив слова матери: «Он всё видит!», - перекрестился.