Умри, любовь моя, умри. Эротический детектив

 
                Другу моему С. посвящается.

ПРОЛОГ.



Человеку, сидящему в «стеклянном кубе» было совершенно безразлично, что за ним наблюдают.
Он сидел за столом( другой мебели там не было), уставившись взглядом в  темный монитор переносного компьютера, и на лице его было написано полное равнодушие . Одна рука его безвольно повисла, свешиваясь с колен,пальцы другой отбивали по столешнице  мелкую дробь -  совсем неслышно, кончиками неровно подрезанных ногтей.
Его с натяжкой можно было назвать привлекательным, в обычном и привычном смысле – может,из-за отсутствия красивости, что обычно бросается в глаза сразу. И все же, было в нем что-то, что заставляло , споткнувшись взглядом, оглянуться  и оценить его по-новому, уже серьезнее: лицо узкое, со впалыми щеками, но подбородок не безволен, как это встречается часто у людей с такого типа овалом, а даже твердый и немного выдающийся вперед. Светлые до прозрачности глаза,  с  четко очерченной радужкой - на ум тут же приходило сравнение с  холодной водой в стремнине ручья. Волосы  густые, светлые. Он часто отбрасывал их назад, но они постоянно своевольно спадали ему на лоб .
Одет он неброско -  казалось, ему было все равно, какое впечатление он производит на окружающих: песочного цвета костюм – явно не новый, старые, но не дешовые ботинки из потертой коричневой кожи. Вместо галстука – платок голубовато-фиолетового цвета. Шляпа с несколько обтрепанной узкой тульей лежала тут же, рядом с монитором.

В соседнем кубе , за точно таким же столом  с компьютером , сидел другой мужчина. Видно было, что он нервничает – он то привставал со своего места и прохаживался взад и вперед по небольшому помещению, то опять бросал свое тело на стул, и, откинувшись на его спинку, покачивался на задних ножках, то, скрестив на груди руки, вперивал взгляд на своего противника, которого он мог видеть сквозь стеклянную стену, и пристально изучал его, перебросив ногу на ногу и равномерно покачивая одной из них.
Он был одет, можно сказать, с иголочки, в отлично пошитый темно-синий костюм, голубую рубашку и контрастирующий с ней по цвету, темно-синий в бордовую полоску галстук. Все в нем, и манера себя держать, и умение одеваться – со вкусом, но безлично, и цепкий, мгновенно подмечающий все вокруг взгляд, напоминал одного из служителей фемиды, не то  адвоката, не то  прокурора, и невольно всплывал недоуменый вопрос: А этот- то что здесь делает?

- И по какому принципу вы их отбираете, для вашего, так сказать, эксперимента? – Спросила женщина,  подробно разглядев обоих мужчин.
- Состязания… – Поспешно поправил её собеседник. Он был полный, с одышкой, и поэтому, беспрестанно вытирал лоб  и шею скомканным и влажным уже платком. – Мы выбираем их по окраске их ауры.
Красивая и очень уверенная в себе женщина вопросительно приподняла  идеально очерченные брови,  ожидая продолжения.
-Вы знаете, что у каждого из нас есть аура, свечение. Причем, свечение это может быть любого цвета радуги. Впервые оно было зафиксировано столетия назад, позже появилась Килиан камера, изобретенная  профессором Симеоном Килиан и его женой. Они выдвинули гепотезу, что все  существующее на земле( как одушевленное, так и неодушевленное) обладает собственным свечением, причем оно-чисто индивидуально. То есть, проще говоря, аура – это комплекс биополей человека, находящегося в контакте с окружающим миром. Был такой русский профессор Коротков, который посвятил жизнь изобретению приборов, измеряющих ауру человека – он называл эту науку – биоэлектрографией.  Люди – источники фотонов, и он занимался, причем весьма успешно, регистрацией света( биополя) человека, при стимулировании его короткими электрическими импульсами.
При этом, без всякого сомнения, состояние разума оказывает огромное влияние на интенсивность ауры, которую мы научились фиксировать с помощью приборов биотестографии.
 Женщина слушала его внимательно, но многообразие незнакомых терминов начинало утомлять её.
- Словом, у всех нас есть аура, и у всех – она разная. Со временем приборы, регистрирующие её значительно усовершенствовались, и некоторым ученым удалось не только расшифровать, что каждый цвет соответвует определенному состоянию индивидуума и качествам его характера, но даже и полутона и полуоттенки. Аура может меняться, в зависимости от ситуации, но все равно, определенные цвета будут доминировать, потому что, в большинстве своем наши испытуемые – сложившиеся уже личности. Люди с наиболее яркой аурой и сильно доминирующими цветами были нам интересны более всего.
- И какие же цвета доминируют в его ауре? – Кивнула женщина на мужчину  в правом стеклянном кубе.
- А, Скаджит! – воскликнул толстяк! – Он феноменален! Мы были потрясены, когда увидели его ауру, сначала мы подумали, что наши измерительные приборы неисправны, так они зашкаливали.! Нам пришлось повторить все трижды, и все повторилось, с небольшими вариациями.
- И какой же цвет приобладал в его ауре?
-Черный.
- Он что, умирает?
- Можно и так сказать… Но должен ли я раскрывать все наши секреты? Вам не будет интересно наблюдать наше шоу, если я посвящу Вас во все наши тайны! – Лукаво прищурился толстяк, наклонив голову и глядя снизу вверх на свою собеседницу.
- Ну хорошо, что же все-таки означает « черная аура»?
- Этот человек терзаем какими-то тяжелыми мыслями, которые разрушают его изнутри. Он проклял кого-то, или себя, скорбь и сдерживаемая злость испепеляют его.
- А какие еще цвета его ауры заинтересовали вас?
- Ярко- красный, это признак физической живости, энергичности, честолюбия, сексуальной мощи. О да, повторяю еще раз – этот человек – воплощенный клубок противоречий!  Очень интенсивен был его голубой цвет – способность к интуиции…
- Ну а что вы скажете о нем - какой же цвет доминирует в ауре другого вашего « пациента»?
- Черный. У Бартока много темно-зеленого и темно-красного.
 - Нет нет! – замахал он руками, я и так уже сказал вам больше, чем намеревался! Поверьте, чем меньше вы будете о них знать, тем интереснее будет Вам наблюдать за их творческим процессом. Элемент непредсказуемасти – вот восновная составляющая этого, невиданного доселе театрального представления. Я скажу немного больше перед тем, как мы стартуем.
- Миллион долларов… - Задумчиво проговорила женщина, на последок еще раз окидывая взглядом мужчин в стеклянных клетках. – Зачем покойнику миллион?..


1. ХОРОШО ИЛЛЮСТРИРОВАННАЯ ЖЕНЩИНА -

так  Хартлей Дженнингз называли  за  спиной – в лицо бы не посмели. Татуировку Маори – на подбородке – она носила с гордостью .  Это было данью  замечательным дням юности, которую провела она в Новой Зеландии. Она только наполовину была Маори , отец  – американец – забрал её от  сестры своей покойной жены, когда ей исполнилось восемнадцать . Зная уже намерение отца оторвать её от всего что было ей так дорого и отправить в неизвестную страну, она решила обратиться к танунга та мока, мастеру, который , проследив её гениалогию, вырезал эту « моко» на её подбородке.  Было нестерпимо больно, но она не проронила не звука. Прохладные листья с карака дерева были наложены  сверху, вытягивая боль и предотвращая инфекцию.

В  Америке вид её часто вызывал недоуменные и любопытные взгляды, но она обладала величественной, чуть ли не королевской манерой смотреть прямо в лицо человеку, уставившемуся на неё, и, заморгав, поспешно, тот отводил глаза в сторону.  Она была высока, темноволоса , крепко сложена и не прощала обид. Очень быстро окружающие её люди поняли, что для них же будет лучше – не наступать ей на пятки, в прямом и переносном смысле. Ходила поговорка, что дружить с ней так же опасно, как гладить по голове кобру.  О личной жизни её никто и ничего не знал: сама она не рассказывала, а задавать вопросы ей не осмеливались. Она быстро завоевала звание ведущего  независимого криминального репортера города, и ни одно важное мероприятие не обходилось без её присутствия.

У неё было много вопросов к организатору этого странного конкурса, мистеру Груберу, но он очень успешно уклонился от них.
На данный момент она знала следующее: Билеты  были проданы моментально, по бешенной цене: $1000. Главный приз – победителю -  составлял миллион долларов и был предоставлен анонимным спонсором. Оба участника конкурса, которых ей повезло увидеть, Скаджит и Барток, между собой не знакомы и биография их так же удерживалась в тайне. На главном мониторе лица их не будут видны – поскольку устроители знали о приборах узнавания по лицу , широко используемых в полиции,  а они предпочитали держать все это в секрете, тем самым нагнетая атмосферу таинственности еще больше. Ну и для чистоты проводимого эксперимента, конечно..Обо всем остальном мистер Грубер обещал рассказать в ближайшем будующем. Оставалось - ждать.
Конечно, у неё были свои источники, которые она могла бы задействовать, но, стоило повременить с этим – она дала слово устроителю, не делиться об увиденном и услышанным, чтобы каким-то образом это не попало в дешовую прессу – очень уж большие деньги были заплачены за билеты очень большими людьми.

И вот на большом мониторе её компьютера возникло одутловатое лицо мистера Грубера. В комнате, где он сейчас находился, наверняка был холодный конденционированный воздух, но он, по-прежднему, обильно потел( и поминутно утирался очередным платком), наверное уже от волнения – у него  было торжественное, и одновременно загадочное выражение лица. Выдержав паузу, и , пристально глядя в камеру, он , наконец начал свою речь, обращаясь ко всем зрителям, купившим билет и с нетерпением ожидающим начала трансляции.

- Уважаемые дамы и господа, вам крупно повезло! Впервые в истории человечества вам доведется воочую наблюдать прцесс работы человеческого мозга. В буквальном смысле. Не в форме парабол и зигзагов, как при энцифолографии, и- нет, мы не собираемся сканнировать, а потом расшифровывать сигналы участков мозга, как это уже делается в нейрохирургии.  Наше открытие – фундаментально противоположное и основано на иных принципах. Мы оставляем за собой привилегию не расскрывать пока техническую сторону дела. Но, уверяю вас, это – гениальный скачок вперед, гигантский прорыв в науке, который позже может быть задействован в самых разнообразных сферах человеческой жизни и науки.
Позвольте мне вначале совершить небольшой экскурс в прошлое, для тех, кто незнаком с медицинской и психиатрической терминологией, чтобы напомнить, как работает человеческий мозг. Тогда вы легче поймете в чем состоит принципиально новое отличие нашего метода его сканнирования. Сейчас на ваших мониторах возникнет информация, которую вы сможете прочитать в удобное для вас время: о фундаментальных и несколько упрощенных по своему изложению(  для тех, кто не работает непосредственно в области морфологии человеческого мозга) приципах, на которых построена работа человеческого мыслительного аппарата.

Хартлей устроилась поудобнее и принялась читать последовавший за речью техт:
Мозг – это сложнейший биологический механизм, созданный природой. Он управляет всей деятельностью человека. Именно поэтому он и занимает привилигерованное положение – надежно защищен черепной коробкой от внешних воздействий, а внутри спинно-мозговая жидкость оберегает его от сотрясений. Сверху он покрыт корой – тонким серым веществом с бороздами и извилинами, в которой находится  до двдцати миллиардов нейронов.
 Информация поступает от органов чувств к коре посредством нервных импульсов и химических сигналов. Там она обрабатывается  и потом отправляется обратно в виде команд – в те или иные части человеческого тела.  Причем, вся информация от человеческого тела поступает через спинной мозг и обрабатывается в сером веществе, тогда как информация от ушей и глаз – идет прямо в головной мозг.
Поскольку мозг  - сложная и высокоорганизованная машина, то состоит она из множества областей Одни из них – сенсорные – туда поступает информация о том, что мы ощущаем.  Моторная область, соответственно, управляет нашими движениями, благодаря когнитивной области – мы можем мыслить, и так далее.
И все это – благодаря маленьким неутомимым нейронам., находящимся в балансе с друг другом.  То есть, когда мы ничего не слышим, то нейроны, отвечающие за слух – отключены, так же и зрительные – если не видим. То есть существует баланс между возбуждением нужных нейронов и торможением ненужных в определенный момент. Если же такой баланс нарушен, то могут развиться такие болезни, как эпилепсия, когда возбуждение в мозге перевешивает торможение.

Хартлей  потерла себе виски и подумала, а интересно, за что они отвечают? Ага, вот оно- височные доли отвечают за слух, центры речи… «… в височно-теменных областях закладываются алгоритмы поведения людей.»

 Взгляд её скользнул ниже по тексту. А вот это уже гораздо интереснее! Оказывается наш мозг, вернее его кора, в процессе эволюции развилась из полового центра( вомероназального) пресмыкающихся, и сформирована на основании органа полового обоняния!
 Об этом надо почитать подробнее!
Хартлей усмехнулась. Возможно, этим и объясняется поведение многих её знакомых, а, может, и её собственное. 
К чему это он, интересно, ведет?  Выходит, все в нашем высокоорганизованном обществе стоит на трех китах, как говорят итальянцы: « Манджаре, ламоре и сольди», что означает» еда, любовь и деньги, а еще проще, питание, сэкс и статус в обществе – существа-то мы – социальные. И так – все – по кругу. Ну и пошутила с нами эволюция – мы всего лишь – игрушка в её руках, а никакие не цари природы, и мозг наш – всего лишь инструмент, а никак не самоцель эволюции.

« Но что же такое – творчество и возможно ли проследить его процесс? Давайте разберемся.. Начнем с мысли.
 Мысль  - это информационный сигнал, который мы посылаем в окружающий мир.   
Мышление -это  процесс в мозге, возникающий,  когда у человека появляется мотивация  -  и ему нужно достичь определенной цели,( которая , порой, неоднозначна) то есть решить какую-то проблему. Но решение можно найти только тогда, когда есть - выбор.То есть, мышление связано со свободой выбора.
Запомните это, господа, этот элемент «свободы выбора» очень важен в нашем творческом состязании.
Вот упрощенный механизм мышления:
В мозг поступает сенсорная информация ( мы видим, слышим, ощущаем). Эта информация поступает в память. Но её так много, что она – недолговечна. Чтобы стала долговечной, нам нужно сформировать понятия, которые потом классифицируются, обретая личностный смысл.( например мы видим огонь, дотронулись и обожглись – это уже личностное понятие)
  Обзаведясь понятиями, обретенными на основе личного опыта, человек начинает ими оперировать – возникают мыслительные операции.  С помощью их мы проникаем в суть проблемы.  Наконец, изучив свойства объектов, составляющих эту проблему, мы находим её решение - в результате – у нас появились определенные суждения.
 Творчество же – это высшая форма мышления.  Творчество мозга – это не просто процесс биохимического  или электрического  обмена данными, это  морфогенетическое событие, когда мозг думает, выбирает, принимает решения . Например, человек много думает над какой-то проблемой, и вдруг его озаряет – это момент, когда между нейронами возникли связи ( а их может быть от ста тысяч до миллиона) и объединили совершенно разные проблемы, над которыми он думал. Причем, человек может творить даже во сне, сам того не подозревая – мозг то никогда не выключается!  Когда мы спим, у мозга не стоит какой-то конкретной практической задачи, как это бывает во время бодрствования. Он – предоставлен сам себе и проигрывает миллионы разных операций.
 Увы, не каждый человек способен творить, потому что его способности предопределены структурой его мозга, отсюда и выражение: « Ему просто больше дано» В буквальном смысле! У творческих личностей и у гениев масса мозга, его объем – намного больше.
Именно это  нас и интересует: процесс мозговой работы одаренного человека и высшая ступень этого процесса – творчество! Мы поставили перед собой амбициозную цель – разобраться в его механизме при помощи совершенно технологически новой аппаратуры, изобретенной нашими учеными.
Дальше шла информация об индивидуальности ауры человека, которая и легла в основу отбора участников необычного соревнования.

Хартлей посмотрела на часы –  оставалось несколько минут   до начала прямой трансляции из Центра Грубера. 

Умное лицо с хитроватым выражением на нем появилось на экране.
- Итак – приступим! – Сказал Грубер.
- Господа,  ваш монитор поделен на две части, потому что в соревновании задействованы два соперника.  эти два индивидуума - люди с высоко развитым интеллектом, а значит они обладают великолепным мыслительным потенциалом. Лица их вы видеть не будете – на экранах вы увидите только работу их мозга, но в высшей его фазе – творения. Как вы знаете, мы все мыслим образами. Ученые давно пытались разгадать и декодировать мыслительный процесс человека.  Совсем не так давно еще был популярен метод Функционально магнитно-резонансной томографии, при помощи которой  был  разработан более новый метод автоматической реконструкции изображений из мозга человека. Декодер, правда, распознавал только картинки, которные реально были показаны человеку в тот момент, используя вероятностный метод, с помощью бейесовского классификатора.
Мы же пошли значительно дальше и вы сможете увидеть внутреннее мышление каждого из участников – в образах, которые возникают в его мозгу, базируясь на его собственном жизненном опыте.  Своего рода – поток сознания, который будет сканнироваться с мозга этих людей, и затем проецироваться на экран главного монитора. Считайте, что вы находитесь в первом в мире мозговом кинотеатре.

Участникам будет поставлена задача: написать новеллу за три дня. Процесс создания её вы и будете наблюдать на своих мониторах, он так же будет доступен в форме видео- аудио записи, если вы пропустите какой-то момент и захотите прокрутить его обратно.  Это еще одно наше новшество,  так же как и запись их « внутреннего голоса».

Как вы знаете по собственному опыту, поток сознания не всегда бывает плавным, поэтому с помощью специального устройства в нашем приборе, все ненужное, не имеющее отношения к поставленной задаче, теме, будет отсеиваться.
В конце состязания авторам будет предоставлена возможность прочитать свое произведение вслух, так что вы сможете услышать её в аудиозаписи.
Тот, чья новелла наберет  больше баллов( в результате анонимного голосования всех свидетелей этого состязания), тот и получит миллион долларов. Почему такая высокая цена на билеты?
Тут Грубер вдруг подмигнул:
- Как сказал знаменитый Скотт Адамс: « Если ты хочешь добиться успеха, то назначь высокую цену и затем заплати её». Поверьте, в данном случае – игра стоит свеч. Никто не останется в накладе.
Итак – Скаджит против Бартока.  Вы увидите их имена на соответствующих экранах.
 А вот и название их новеллы: « Умри, любовь моя, умри»,
Грубер широко улыбнулся:
- О, мы специально выбрали эту тему. Что больше всего волнует умы человечества  и вызывает у его представителей самые сильные переживания и эмоции? Любовь – и смерть. Они всегда ходят рядом, бок о бок … И примеров тому – немало в классической литературе.
Да, еще, никаких электродов или датчиков никому мы в мозг не вживляли, наш маленький приборчик напоминает, скорее,  видео-камеру, которая реагирует на импульсы человеческого мозга и следует за головой участника, как за объектом, повсюду. Так что сами они и не подозревают ни о каком сканировании, они думают, что мы их просто снимаем на обычную камеру. Так и им, и нам – спокойнее.
Грубер опять хитровато улыбнулся и в сотый раз промокнул свою лысину и лицо очередным платком.
- Ах да, последний моментик! Поскольку наша тема   - так деликатна, а как вы уже знаете из прочитанного текста, мозг развился, из вомероназального полового органа, то мы решили несколько помочь им… так сказать, несколько подстегнуть их воображение и направить его в нужное нам русло… Короче говоря, в кубах, где они находятся, будут распылены , в очень незначительных количествах, ферамоны. Думаю, вы знаете,что  это мощные химические вещества, которые посылают подсознательные сигналы сексуального аромата противоположному полу, а эти сигналы стимулируют организм и способствуют сексуальному желанию. Это наш небольшой бонус для наших участников состязания. Чтобы они, так сказать, не сворачивали с нужной нам стези.

Итак, завтра ровно в девять утра  - приступим. Скаджит и Барток будут уведомлены о теме и  - процесс пойдет.

Хартлей еще несколько минут сидела, уставившись в пустой монитор. Невероятно! Она не могла дождаться утра. Ей не терпелось уже заглянуть в души тех двоих, в кубе с зазеркаленными стенами. Кто ей более симпатичен? За кого она будет болеть? Право, в данный момент она и сама еще того не знала.


2. ДЕНЬ ПЕРВЫЙ


На правой части монитора возникли первые образы. Они не были пока четко различаемы, даже контуры лиц как бы размыты, хотя было понятно, что это – лица. Казалось, Барток роется в памяти, как в библиотеке, поэтому образы эти мелькали слишком быстро. Под ними шел текст:
« Что за дурацкая тема! И это в тот момент, когда мне меньше всего хочется об этом думать.. Это – то же самое, что сыпать соль на рану … Ну да все равно, надо решать поскорее, о чем писать. Три дня! Они что там, совсем ошалели, думают, что это возможно – создать шедевр за три дня!?  Да еще заставили подписать соглашение, что я добровольно отказываюсь от авторских прав, фильм они, что ли собираются по нему ставить?
Интересно, чем занят мой соперник? Да, он странноват, честно говоря! …»

На левом мониторе с именем Скаджита происходило нечто странное. Вернее, ничего не происходило… Сначала, вроде, замелькали какие-то тени, но затем по экрану разлился свет, который сначала менялся, как бы играя полутонами, а затем сменился на ровный – интенсивно-зеленый, и больше не исчезал.
- Цвет яблок « Гранни Смит» - разочарованно произнесла Хартлей, не сводя глаз с монитора. – Черт, у них там что – технические неполадки?

- Грубер, что у вас там? Вы что думаете, ваши клиенты будут счастливы, наблюдая пустой экран? Чем он у вас там занимается?
- Не знаю, - послышался в трубке  несколько растерянный голос Грубера. – Он.. просто – сидит.. У стенки… Аппарат, похоже, в порядке, но он ничего не фиксирует!
- Я сейчас подъеду к вам в центр. – Сказала Хартлей, поднимаясь из-за стола.

 Скаджит действительно сидел, но не на стуле, а на полу, прислонившись спиной к зазеркаленной стене, так что лица его она в этот момент видеть не могла. Пришлось обойти куб кругом, чтобы увидеть его с другой стороны. Он сидел в расслабленной позе, подтянув колени к груди и положив на них локти безвольно свисавших рук. Глаза его казались остекляневшими и, слегка приоткрытые, они, казалось, уставились в какую-то невидимую точку прямо перед собой.

« Да он -   медитирует! - догадалась Хартлей. – И, похоже, далеко не новичок в этом деле! Вон какое ровное поле, совсем никаких мыслей не пробегает по экрану! А, нет, вон, что-то похожее на океан, я вижу теперь, как волны приливают на берег и отползают обратно. Не прибой, скорее, ленивое какое-то, равномерное движение их – туда и обратно.. О, опять все сменилось на зеленый свет, похоже , что он хорошо натренировал свой « monkey brain», - не этот ли термин применяют буддисты, объясняя новичкам , как надо брать под контроль свои мысли, разбегающиеся в разные стороны, как маленькие непослушные обезьянки. Интересно, как долго он так вот намеревается сидеть? Время-то утекает, как песок сквозь пальцы!»

Подошел Грубер и молча встал рядом.
- Что значит зеленый цвет? – Спрсила Хартлей.
- Ну, если говорить об ауре, то обычно  зеленый цвет означает гармонию, уравновешенность, способность превносить покой. Чистый зеленый цвет, какой мы видим в данном случае – указывает на приспособляемость и многосторонность. Но я не думаю, что то что мы видим на экране  - его аура.. Скорее всего – это его собственный способ самонастройки, упорядочения мыслей.
- Мыслей? Я не вижу никакого текста? Он что – совсем не думает в этот момент?
- Он еще сложнее, чем я предполагал! – Сказал Грубер, и в голосе его прозвучала даже гордость, словно он сам создал этого странного человека.
- Он что забыл, как высоки ставки, или ему совершенно наплевать, получит ли он миллион долларов?
Зазвонил телефон и Грубер поспешил откланяться:
- Меня уже одолели звонки наших зрителей, похоже , они боятся, что мы их надули с этим парнем.. – Он кивнул в сторону Скаджит.

Оставшись в полном одиночестве( что конечно было не так – люди Грубера в голубых халатах бесшумно скользили по огромному залу, постоянно что-то замеряя на разных приборах) Хартлей опять устремила задумчивый взгляд на лицо сидящего перед ней мужчины. Показатели на стенке куба постепенно менялись, дыхание его становилось все поверхностнее, пульс замедлялся и стал совсем нитевидным.. Ощущение было такое, что он погружался в спячку. На экране опять появился океан, который дрожал, как мираж в пустыне. Мужчина откинул голову назад, прислонив затылок к стеклу куба, рот его приоткрылся, он казался мертвым.
Сердце Хартлей сжалось от чего-то похожего на страх, а вдруг он и на самом деле умирает? Но вот на экране опять заструился зеленый свет и заполнил весь экран..

3.ПРОЦЕСС ПОШЕЛ.


С чего начать, с чего начать ?
Барток расслабил узел на галстуке, затем , отчего-то разозлившись, вообше рывком стянул его через голову:
- Чертова веревка, мешает думать… Жаль что здесь нельзя «позвонить другу», как в тоЙ игре, « Кто хочет быть миллионером»! Мне  не повезло, что я  тогда не принимал участия в расследовании по делу Гарри Риджвэй, вот был бы отличный сюжетик, об убийце с Зеленой реки.. Я , конечно, помню, приблизительно, об этом нашумевшем деле. От сорока до девяноста убитых проституток, и столько лет – не пойман… Он, конечно, был бы интересным персонажем для моей истории, даже полиграф тест прошел, а попался на ДНК… Но, увы, кажется, по этому делу уже поставили фильм… Все лучшие сюжеты - застолбили.. Нет, надо что-то пооригинальнее, незатасканное…
На экране надолго зависло намелькавшееся уже в прессе лицо сериального убийцы – холодное, с большими залысинами и маслянистыми карими глазами за толстыми линзами старомодных очков.
« прямо учитель химии какой-то! – Подумалось Хартлей. – Но мог быть и сантехником с такой же легкостью.»
В данный момент этот «учитель» волоком тащил безжизненное тело женщины в порванном бюсгалтере и без трусов, по берегу мутной реки, и затем спихнул его в воду, оттолкнув подальше от берега ногой, обутой в тяжелый ботинок . – это Барток представлял себе картину убийства.
Его и самого передернуло, при этом воспоминании. Он знал от сотрудников, что Риджвау иногда оставлял голые тела  задушенных женщин в чаще леса, а потом возвращался еще несколько раз, чтобы заняться сэксом с начинавшими уже разлагаться трупами.
Явно было, что думать об этом маньяке было тяжело даже такому , поднаторевшему в криминальных делах адвокату, как Барток. А в том , что он есть, или был адвокатом, Хартлей почти не сомневалась.



Он все ходил из угла в угол, потирая рукой подбородок.
Хартлей смотрела на волосы, завихренные на макушке , несмотря на то, что они были коротко пострижены, на тонкие пальцы, на мальчишески – моложавое лицо, быстрые движения… Текст его мыслей бежал по экрану непрерывной лентой. Очевидно, что Барток намерен был выиграть это состязание во что бы то не стало. Вот он остановился у стеклянной перегородки и пристально посмотрел на Скаджита, который, казалось, крепко спал с приоткрытыми глазамии прислонившись затылком к зеркальной поверхности. Так что острый кадык  на его шее некрасиво выпирал вперед .
« Ну спи, спи, мне же лучше! Странный он, конечно, тип, но мне это только на руку..»
Барток присел к компьютеру и положил пальцы на клавиатуру, потом резко встал, так что стул опрокинулся.

« Черт, Какое же дело мне запомнилось больше всего… Конечно, что-то побудило Риджвэй убить первую проститутку, но, вряд ли это было на почве неразделенной любви… Вот дело Айрис – совсем иное. Её застрелил любовник, шесть выстрелов! Какой мерзавец! Экспертиза показала, что она была мертва уже после первого – в голову, а он все давил и давил на курок, пока патроны не кончились. А ведь предупреждала она наших парней, за три недели до этого, что тот пытался её придушить и разрезать ножом на куски… Не придали значения.. Скорее времени не было с тем разобраться. Да откуда ему взяться, времени, чтобы всех выслушать, ведь каждый год  - до полутора тысяч смертей и два миллиона ранений – все на почве ревности или в домашних склоках. Неужели я так ничего и не выкопаю – из такого-то большого объема дерьма?»
Барток остановился прямо напротив Хартлей, разглядывая себя в зеркало и задумчиво кусая ногти.

« Проснулся» Скаджит.

« О, уже хоть что-то»! – Обрадовалась Хартлей. На экране Появилась строчка :
«Горы обладают умением разделываться с самоуверенными».
Сточка не бежала, а , как бы замерла , словно Скаджит обыгрывал этот вариант – так и сяк. Вместо образов, синяя поверхность… А может, это – синее небо?
« Ну и самоконтроль у этого парня! Он не больно-то щедр , не хочет делиться с нами своим « материалом».
Сомнение на минуту закралось в её душу:» А что если он в курсе, и знает об «эксперименте» с записью мыслей? Вон он – так необычен, кто его на самом-то деле знает, что у него там в душе. О, вижу горы… Ну, наконец-то, система заработала!»

На экране Скаджита появилась новая мысль – на фоне зубастых гор:
« Это не горы – изнуряют тебя,  а песчинка в  твоем ботинке..»

« Он что, цитирует кого-то, или это его собственные мысли? А где же люди, он что – отшельник, и по горам лазил один?»
 Казалось, на экране взгляд заскользил вверх по отвесному уступу – вон, видны подошвы чьих-то ботинок, не ясно пока, женских или мужских, с надписью “ La Sportiva”, вот одна нога соскользнула,  и вниз посыпались камни и крошка от скалы. 
Она услышала мужской смех – это был Скаджит. – Слава Всевышнему, она уже начинала беспокоиться, что человек этот – немой.

Скаджит встал, повернулся, и посмотрел на свое отражение в зеркальной поверхности, а на экране появился совсем другой облик – загорелого мужчины, очень коротко постриженного, с жилистой шеей и цепким взглядом. Скупое лицо, не обремененное лишними деталями производило двоякое впечатление – то ли – аскета, то ли наоборот, человека, перепробовавшего все доступные и труднодоступные удовольствия жизни.
Морщины, как каньоны, избороздили поверхность его лица, но это-то и притягивало , контраст его прозрачно-серых глаз и этих морщин, так бывает, когда с высоты бреющего полета увидишь вдруг между  скал , запорошенных снегом, пронзительно чистое озеро. 

- Что нововго?
Хартлей обернулась на голос Грубера.
- Похоже, мы, наконец, сдвинулись с мертвой точки?
Она кивнула. Оба они устремили взгляд на экран, на котором, как перематываемом фильме, быстро замелькали кадры – один за другим.
Горы, горы, горы… Никогда не повторяющиеся и всегда – опсные. Видно было, что этот человек – понаследил по свету. Кряжи Южной Америки, пустыня Аризоны, хребты Патагонии. Кое-что она узнавала, но большинство пейзажей были ей незнакомы. Еще бы, все они были увидены под определенным углом – глазами человека, прилепившегося к вертикальной скале. Иногда проскальзывали человеческие лица, но так быстро, что их невозможно было толком рассмотреть. Люди шли в связке по склону – к вершине, порой на фоне угрожающе красивого неба, порой  сидящие в снегу возле палаток, порой – на самой вершине  с поднятыми вверх руками И обмороженными лицами. Но чаще всего – с ним не было никого.
Он рано понял, что горы не прощают разгильдяйства и ухарско-ямского молодечества. Горы честны с тобой и ты должен быть предельно честен – с ними. Ты должет знать – зачем( и с чем) ты к ним идешь.
 Скаджит помнил  двух ребят, которые залезли во владения к божеству Ай- Итой в Бобокуари парк в Аризоне. Расхрабрившись, и решив задобрить грозного бога( подобного Зевсу у греков с его Олимпом) шоколадкой, они поднялись ночью на Львиный утес. Выпив, и еще и перебрав с кокаином, они решили сбрасывать в пропасть огромные булыжники с высоты в тысячу футов.  В результате -  странные с ними случились вещи: они развели на вершине костер, который потом  сжег всю их одежду. На обратном пути им пришлось уносить ноги от горного льва, продираясь через заросли кактусов в одних трусах и , следуя по своим же следам обратно, они внезапно  потеряли  путь, оказавшись каким-то образом на противоположной стороне пика. Все это время лев шел за ними по пятам и они, порой, видели его совсем близко, готовящегос к прыжку. Они кричали от страха и звали на помощь, пытаясь испугать хищника, но голоса, ноги и руки их дрожали. Он хорошо помнил это - он был одним из этих идиотов. 
Он  помнил  себя, уже умудренного большим горным опытом, когда,  не найдя партнера, решил взобраться соло на утес под названием Игла- Убийца.  Горы не прощают самомнения. Все тогда пошло не по плану. Груз и снаряжение весило не менее 200 фунтов – пришлось разбить все это на несколько частей. Каждый раз, добравшись до нового уступа, ему приходилсь все перепаковывать заново, подтаскивая следующий груз наверх. Он не позволял себе расслабиться, хотя и знал, что  предстоит неделя непосильного труда и беспрерывной борьбы за выживание. Время было не на его стороне и он уже не был так юн и вынослив, как прежде и страшные мысли посещали его: « Что если он умрет, так и не добравшись до вершины?» Да, он был достаточно безрассуден, когда упаковал с собой рацион воды и продуктов, рассчитанный на три дня, тогда как весь путь мог бы затянуться на всю неделю. Он не взял с собой спальный мешок и ему пришлось стучать зубами, сжавшись в комок в бивуаке, который нисколько его не грел. Пришлось все время двигаться вперед, не досыпая, чтобы согреться.
Снег был твердым, как гранит, и его руки , несмотря на перчатки, начинали обмораживаться и он кричал от боли, разминая их. Началась гроза. Все металлическое он собрал в кучу и отодвинул подальше от себя – ему уже доводилось иметь дело с молнией. И опять – она ударила слишком близко. Кончились продукты. Воды оставалось – один или два глотка. Он решил не останавливаться и продолжать взбираться – ситуация была критическая. Он слабел , у него начинала кружиться голова. Он начинал слышать голоса – разговаривать с бывшими партнерами, объясняя им сложившуюся ситуацию. Ему казалось, что они – отвечают, и вместе , они нашли выход. Двухсотфутовая веревка кончилась раньше, чем утес, не было времени  больше идти по веревке, он решился лезть дальше без неё, что было сумасшествием. Когда он наконец добрался до торпы и обнаружил в тайнике для заблудившихся альпинистов  воду и салями , слезы сами потекли из глаз. Но останавливаться было еще нельзя. Только добравшись до вершины иглы он позволил себы закрыть глаза.  Шел девятый день. И шел дождь. И он лежал на вершине, распластавшись, и смеялся, как одержимый.

Затаив дыхание, смотрели Грубер и Хартлей на похождения этого сумасшедшего человека. Конечно, они не слышали завывающего ветра , заблудившегося в туннелях между скал, они не видели молний, но они видели, как обморожены были руки этого странного человека, когда он их перевязывал, а , когда кончились свежие бинты, а старые истерлись о скалы, а перчатка упала в пропасть, они видели, как он оставлял кровавые следы на уступах, за которые он хватался. Потому что – это видел он, вспоминая.

Хартлей решила спуститься в кафетерию – выпить кофе. Ничего особенного пока не происходит – Барток все так же роется в своей  адвокатской памяти, Скаджит – завис на скале и осматривает окрестности с высоты птичьего полета.
Вернувшись  минут через  пятнадцать и взглянув на экран, она поперхнулась  – Скаджит занимался сексом. С ребенком. Да, да, девочке на вид было не больше пятнадцати. На лице её, закинутом к небу, застыло удивленное выражение, как будто она прислушивается к себе и к тому, что с ней происходит. В бегущем под этой картиной тексте не было никакого смысла, только какие-то междометия.  Не  похоже, что это действо совершается против её желания.. Она слегка постанывала, широко раскинув руки в стороны и белые её зубки изредка покусывали нижнюю припухшую губу. Вот она улыбнулась во весь рот и начала медленно подниматься, зачарованно глядя в лицо кому-то. Конечно Скаджиту. Он в это время сидел за столом, уставившись в экран монитора и часто дыша, как собака после долгого бега.
 У девочки на экране была спущена лямка желтого сарафанчика и видна  маленькая грудь с тоненькими прожилками на коже, запачканная соком раздавленной ягоды. Малины, наверное… Мелкая травка запуталась в её волосах и он протянул руку, чтобы её убрать и одновременно поправил лямку.. Она застенчиво ему улыбнулась.
« Нет, нельзя про это… первая любовь… Это только мое … и её… Где она сейчас, Алинка, девочка моего пятнадцатого лета?»
Скаджит тряхнул головой, как бы избавляясь от наваждения.
Поднявшись на ноги, он начал ходить из угла в угол, размеренным шагом, левой рукой теребя подбородк, как будто когда-то у него там была маленькая бородка. Бородку сбрил – привычка осталась.
Хартлей поймала себя на том, что почти не смотрит на соседний монитор, что внимание её чаще всего приковано к Скаджит. А  это – непрофессионально. Сможет ли она объективно написать репортаж, если столько времени уделяла только одному из соперников.

Ей не был известен перечень фамилий и корпораций, раскупивших билеты, но она догадывалась, что это избретение произведет переворот в совершенно разных областях человеческой жизни. Представте, какой-нибудь биржевой маклер с Уолл Стрит, да ему и не нужно будет взламывать файлы противника, имея в своем распоряжении такую игрушку. Стоит только сканировать и записать мысли конкурента, а потом странслировать их на экран – и все экономические и биржевые тайны – в ваших руках.  Конечно, приборчик с временем усовершенствуют, уменьшат в размерах, вмонтируют в запонки, или нет, скорее в булавку для галстука, или в очки… А как насчет прямой трансляции – из одного мозга в другой, своего рода, перекачка мыслей… на свой собственный «hard drive»… А военная промышленность, космические проекты. А шпионы, террористы.. Что их допрашивать, поймал и скачивай видео и аудио из их головы, а потом идентифицируй через имеющуюся уже систему опознания лиц. Да тот у кого эта штука окажется в руках, тот и будет самым всесильным. Грубер, конечно, филантроп и печется о светлом будущем человечества… Может потому он и решился на такую широкую огласку. Наверняка среди зрителей есть и светила  науки, врачи..»

4. СОПЕРНИКИ.

 Барток напоминал ей  кузнечика. У него длинными были и руки и ноги. Лицо умное, посадка головы какая-то птичья, вон он оглядывается, легка склоняя её набок, словно галка. Чистая кожа, он много проводит времени на свежем воздухе, а вот нервность движений все же выдает в нем человека , занимающимся скорее умственным, чем физическим трудом. Он часто разминает пальцы на руках, едва удерживаясь, чтобы не кусать ногти –  то поднесет их ко рту, и быстро отдернет. Была у него, видно дурная привычка в детстве, ногти кусать. А не ногти, так заусеницы – от этого он так и не отделался.

Барток, казалось, глубоко погрузился в свои мысли. На экране перед глазами Хартлей прходило множество лиц, женщин и мужчин.. Мужчин? А ну ка, интересно… Чаще всего она видела одно лицо – молодого брюнета с чистым открытым лицом, кажется его партнера по теннису. Очень молод, раскрасневшийся, он бегает по корту, отбивая мячи с грацией молодого льва. Вон, и грива волос у него тоже рыжая, прямо как у льва! Вот он  наклонился за упавшим мячом и ягодица его рельефно обозначилась под натянувшимися шортами. Так пристально  не смотрят на  друга или брата, такие детали замечают только любящие глаза.  Это уже – обожание, а там и до вожделения не далеко! Знал бы Барток, что она сейчас это видит – точно сквозь землю бы провалился. Да, этот агрегат может стать опасным оружием!
Хартлей поежилась.
Барток несколько раз начинал печатать на компьютере, да все время стирал написанное. Скаджит так ни к чему еще  и не притронулся . Оба они устали и проголодались. На ум больше ничего не приходило – мозг пожирал калории со страшной силой.

Скаджит остановился прямо перед камерой и замахал поднятыми вверх руками, пытаясь, таким образом, привлечь к себе внимание наблюдателей. Как ему казалось.
- О чем это он? – поймала Хартлей пробегавшего сотрудника. Он кивнул на монитор:
- Он просит « дозу»!
И впрямь, на мониторе она прочла его мысли:
« Включите D major» Майкла Торки!
- Что-то она слышала об этом композиторе, кажется это тот, что слышит музыку в цвете. Мозгу Скаджита, явно, была нужна подпитка.

Позже она сказала Груберу:
- А вы уверены в правильности вашего выбора? Мне кажется, что из Бартока получился бы неплохой репортер, но не писатель.  Он посильнее в хронологии событий, и, похоже, не пытается инвестировать себя самого, свои эмоции, чувства. Я наблюдала, как он роется в своей памяти. Он более логичен в своих поисках – он пытается найти тему, которая бы захватила читателя больше всего – что- нибудь ужасное, кровавое, насильное, что сопровождается больим выбросом адренолина в кровь, и, при этом и допомина. Как ни странно, люди почему-то получают удовольствие( может и неосознанно) при виде страданий кого-то другого! Потому наверное, казни на плщади были так хорошо посещаемы - никто ни за что не пропустил бы дармового зрелища, к примеру, отрубания чьей-то головы! Страшно, но притягивает, а главное, не твоя собственная голова на этой, вонючей и пропитанной кровью плахе.
Но достаточно ли того, чтобы вот так отстраненно описать что-то, не пропуская через себя себя? Через свой собственный катализатор понятий, суждений, эмоций? Вот Скаджит , мне кажется, совсем иной. Несмотря на его кажущуюся сдержанность, я чувствую в нем силу свернутых в клубок чувств, которые, если уж и выльются, то будут подобны резкой и внезапной атаке удава, настолько непредсказуем и противоречив он сам.

Грубер внимательно посмотрел на Хартлей:
- Уж не увлеклись ли вы им? Смотрите, такие люди могут принести горе. Причем, чем глубже их сущность, тем изощреннее будет пытка и глубже – падение. Такие не останавливаются на пол-пути, уж если падать, то в бездну, а если изваляться в грязи, то по самую макушку. Я встречал людей, подобных ему, они, порой, и сами себя боятся, потому что не могут знать, что они совершат в следующую минуту. Непредсказуемые, они каются потом, когда все уже завершено, причем, искренне, но такие не способны балансировать на краю, такие и не повернут обратно, прекрасно зная, что может все это кончится трагично, потому что нечто подстегивает их изнутри-. Что? Они ломают над этим голову – уже потом, когда поступок уже совершен и исправить ничего нельзя. Это , почти детское, любопытство и подстегивает их – пойти дальше, почувствовать – глубже, даже если это и сопряжено со смертью, своей ли… Чужой ли…
- Балансировать на краю… Мне и самой знакомо это чувство.. Переступить черту – так страшно, и так прекрасно.. Потому что только это дает возможность испытать никем не испытанное, описать никем не описанное.. Потому что не конечная цель интересна, а сам процесс падения , когда уже не за что ухватиться руками и восторг неизведанного рвет душу..
- Я вижу в вас что-то сродни ему. От всей души желаю , чтобы ваши пути никогда не перекрестились. Можете таких дров наломать..
Говоря это, Грубер был совершенно серьезен.
*****************************************
 Мозг никогда не спит, даже когда его хозяин и погружен в глубокое забытие.  Хартлей хорошо помнила эти слова Грубера.
Интересно, кто кому – хозяин? Мы привыкли думать, что , поскольку мозг – внутри нас, часть нашего существа, то мы- его хозяева. Но ведь на самом деле наши поступки мотивированы, продиктованы нашим разумом, сознанием, значит наш мозг и есть – наш хозяин.
Она понимала, что самих « испытуемых» она не увидит с домашнего компьютера, но сама трансляция не прерывалась ни на миг. По словам Грубера и его команды, когда человек спит и не утружден решением поставленных себе задач, мозг, предоставленный самому себе, проигрывает миллионы комбинаций, что-то сопоставляя, предполагая, соединяя  события, ощущения, запахи, вьет своего рода веревку на которой подвешено наше сознание днем. Потому-то «вдруг» нас, подчас, осеняет по-утру. Отсюда и поговорка» утро вечера мудреннее». Эврика! А никакая и не эврика, просто мозг « додумался» до того, чего не мог в течение дня, перегруженный разноречивыми задачами, котрые мы задаем .
В кубе Скаджита разливались прохладные звуки, подобные горному, очень
студеному ручью.
 В углу монитора было указано, что по его требованию , там  транслируется музыка Русского композитора Рахманинова, третий концерт для фортепиано с оркестром. Зеленый цвет заполнил собой весь экран. Потом он сменился на интенсивно синий, послышался тихий, почти детский смех, кажется, той самой Алинки.

 Судя по звукам в кубе Бартока, тот был погружен  в глубокий сон. Мысли у него были тяжелые, грязноватого цвета. Иногда какие то тени, как крысы, шмыгали по экрану взад-вперед, а порой толстые, как пиявки,  другие мысли, казалось , ползут по стенке стеклянной банки. Глядя на это, почему-то ей припомнился мерзкий Дуремар из детской сказки. 

5. БАРТОК

Играя в Бачи – болл надо быть внимательным и иметь хорошую сноровку. Она её имела. Мне пришлось только дважды показать ей – что делать, и она – сразу схватила, и у неё стало получаться даже лучше, чем у меня – пожалел, что играю с ней не в паре. Зато это дало возможность её лучше разглядеть. Простоватое лицо ничем не цепляет – белесо  было все- водянистые глаза без ресниц.( Нет, были, только очень светлые, коротенькие, так что глаза казались голыми .) Белесые же волосы, которые она забирала в хвост, обнажая робкий затылок. Веснушки дружными кучками обсыпали короткий вздернутый нос и крепкие руки. Она вообще была прочная на вид. Совсем не в моем вкусе – меня всегда влекли к себе барышни меланхоличные, чтоб движения – с ленивой поволокой, губы чтоб пышные и впечатлительные, разом раздвигающиеся в сахарной же улыбке, так и придставляешь некоторые части своего тела там, в этом сладком горячем  блаженстве.
Она была – полной противоположностью, и улыбки я так и не дождался – сплошная собранная сосредоточенность, играет, как работу делает, чтоб – все совпадало и сходилось, приход - расход. Да и была она( я потом узнал) страховым агентом, а до того – бухгалтером. Пегги. Разве это имя? –Лошадинная, какая-то, кличка. А звучит, как ни странно, хорошо «Пег –ги, Пег – ги» У меня ни одной знакомой Пегги до неё – не было.
 Вон, стоит, просторно расставив ноги , обутые в сандалии без каблуков, приготовилась к броску, руку назад отвела – Р-р-Раз! Летит, прищурилась, провожает взглядом! Чем же она мне так нравится? С такой и на людях показаться – странно, а не то что…

Я спросил её, можно ли проводить. Посмотрела на меня спокойно и кивнула. Так, молча, и дошли до её дома – говорить-то было не о чем. Я смотрел на её красиво развитые икры ног и думал, что если выше не смотреть, то и влюбиться, пожалуй, можно ! 

На той же неделе столкнулся с ней в Супермаркете. Она обожала зелень и постоянно импровизировала с салатами. Я идею вегетерианства не поддерживал, но головой согласно кивал – полезно так полезно. Если еще полить сверху чем-то, и сыру добавить – есть можно.

Пегги с авоськой отправилась домой пешком – она вообще обожала ходить. Я было предложил подбросить её на своем «Мерседесе» но она отрицательно покачала головой. Ну и упрямая! Хорошо хоть телефон свой дать согласилась.
Потом у меня заболела кошка – из ящика с песком не вылезала. Позвонил Пегги – она, как выяснилась, была большой специалист по кошкам . В клинику к ветеринару поехали уже вместе. Марго не шарахнулась от незнакомки, видно почуяла родственную душу,  а, может, совсем плохо ей уже было.
Так  продолжилось наше странное знакомство.
Шли месяцы, а с мертвой точки ничто  не сдвигалось - Я  ни разу еще её не поцеловал. Хотя, поползновения были. Однажды, проводив до подъезда ( она никогда не приглашала меня подняться к себе), я притянул её к себе. Она воткнула мне в грудь свои маленькие кулачки, но не отстранилась. Мне вдруг сделалось жарко и, почему-то, захотелось в туалет.  Я думал: « целовать – не целовать? « Вроде как и хотелось, но вдруг все затянется, а позывы становились все сильнее, и совсем не романтического свойства.
Кончилось тем, что поцеловал я её в лоб, и услышал вздох облегчения. Мигом шмыгнула она в свой подъезд и оставила мне на прощанье свой запах – нагретой солнцем голубики.
***
Распорядок дня у меня скомканный, сумбурный – самое главное – не опаздывать в зал суда. На это у меня есть ассистенты, чтобы держать в курсе. Тексты на мобильном печатать могу чуть ли не ногами, когда руки заняты – папки, портфель, пальто. Весь день – бегом. И вдруг – Пегги позвонила. Оказывается, приглашает на ужин. Намек? Ровно в семь топтался возле скромной двери с эвкалиптовым венком на нем, еще ягодки какие-то маленькие  были – красные, успел разглядеть и нанюхаться, пока ждал хозяйку.
Пегги выглядела великолепно, даже глаза тушью подкрасила. Кошка её сомнительно обнюхала меня, так что кончик хвоста дрогнул, и милостиво посторонилась, разрешая пройти. Я – не с пустыми руками, конечно, принес пышные розы цвета разбавленной крови, а так же бутылку вина – Jakob Gerhard 2007 – она любила белое, я уже был в курсе.
Да, я её не узнал сегодня – даже чужой показалась, но косметики на ней не было с избытком, а веселенькое платьишко с подсолнухами и вовсе оживляло общий портрет.
Запахи в квартире носились – ошеломляющие! Кажется, мясное рагу, несмотря на её собственную вегитариантность.  Впрочем, как оказалось, себе она отдельно приготовила тофу с овощами. Свеча на столе. Я нерешительно огляделся – все так безыскусно, чисто, кошкой не пахнет, не то что в моем доме – всегда песок несвежий, а Маргоша – брезглива, если ящик полный, то и на пороге сюрприз оставить может.
Так мне уютно вдруг стало. Голову рукой подпер, смотрю на неё и понимаю – никого другого – не хочу. Герань, как водится, на окнах затюленых, фикус в углу, письменный стол, на котором все на своих местах , не то что у меня – черт ногу сломит, а то и обе.  Здесь же - все было размеренно и упорядоченно. Блюда сменялись – одно другим, Пегги улыбалась, и губки её, тронутые розоватой помадой, показались мне  прекрасными. Не витало в воздухе никакой чувственности, было так несложно  и тихо на душе, что захотелось, чтобы это –  никогда не кончалось. Но – кончилось, конечно… После десерта хозяйка начала проявлять признаки нетерпеливости – два раза посмотрела на часы, скромно зевнула, прикрывшись ладошкой. Я понял – пора, и вежливо ушел, чтобы не дай бог , не напортить чего ненароком. Не был ли этот ужин только данью вежливости – я ведь её сводил в рестаран на прошлой неделе? Но мне не хотелось так думать, хотя я уже и понимал – бастион по имени Пегги завоевать будет не так то просто.

6. СКАДЖИТ.



Не люблю ходить в связке. Чувствуешь себя зависимым – от тех кто с тобою связан одной веревкой. И все же – приходилось. Особенно  на ледниках. Я не знал  этих людей. Да так было и лучше, главное, чтобы опыт был. Ненавязчивое знакомство, поход к вершине, ночевка в отдельной палатке  и – белизна снега. Кстати, снег крайне редко бывает белым – всегда с оттенками, голубоватый, грязновато-серый, розовый – перед закатом. Абсолютно белый снег я видел только однажды – когда поднялся на вершину северо-западной стороны Forbidden Peak of the North Cascades. Запрещенный пик, заслужил свое название тем, что разделался не с одним скалолазом. Там был абсолютно белый снег, рассыпчатый, как сахар, даже к рукам не прилипал и не таял.
Нас было трое: я, некто Дан, и женщина, Зора. Они были неразговорчивы, я и подавно. Видно, что в горы они ходили много раз, а Зора и вообще оказалась инструктором по альпинизму.
 
На пути обратно мы решили спускаться без веревки по западному склону. Оставалось не более 100 футов, когда сверху на нас посыпались камни. Один из них ударил Дана по подбородку, сразу пошла кровь. Через минуту ею залило грязь, подтаявший снег, гравий и камень, на котором он стоял.  Я попытался спуститься к нему поближе, чтобы стабилизировать его и закрепить получше с помощью якоря, как булыжник сорвался сверхнего уступа скалы, и мы оба чуть не полетели в пропасть. Женщина умудрилась закрепить блок в последнюю минуту и мы с Даном облегченно вздохнули, прижавшись к скале животами. Живы. Могло быть хуже – вот те на, легкая прогулка в горы.

***************************************
«Я часто задумываюсь о себе – кто – я? Мне так все давалось легко, отсюда и бездумная бесшабашность. Нет, вру, конечно, когда говорю – бездумная, голову невозможно отучить думать. Даже когда медитируешь, все равно мысли шмыгают – туда-сюда. Все-то начиналось легко, да вылилось совсем в « нелегко». И не замолить тех грехов, и не забыться в непробудном пьянстве. Игла тоже не стала спасением. Ломки тела  ничтожны по сравнением с ломками совести. Сколько я душ невинных загубил – и девичьих, и  мужских. Ведь – предавать – смертельнейший грех, любовь, веру друга . А меня, словно черт под ребко толкал, как низко ты уже пал, да ведь эта беда – не беда, можно еще ниже. А там - такие танталовы муки, что другим-то и не снились. Хочешь чашечку эту пригубить? Такое увидишь – ввек не забудешь, а если и после этого жить сможешь, значит не кончен бал, можно и еще глубже в ад спуститься.

С виду я то – гладкий, ласковый, а изнутри – гадкий, фарсовый. Говна во мне – можно лопатами разгребать и не разгребешь, хуже Авгиевых конюшен. Я ведь – такой участливый с виду, понимающий, мне люди – сами душу-то изливают, и стараться не надо. Подливай, подливай винца, и невеста твоя – из под чужего венца. Уноси ноги, волчина, прощай женишок-дурачина.
У меня всегда так, когда на душе мутно, так стихами и вещаю. Иногда хочется переродиться, дак ить сам не знаешь, кем выродишься. Апулеевым ослом-то не каждому повезет, а вдруг- просто ослом?  И себя - противно, и никуда не деться. Дергаюсь, как папет, на веревочках своей совести. Погодь, погодь, да есть ли она,  совесть эта, странная моя субстанция. Увидеть бы – я бы иголкой то её и потыкал, посмотрел, как она дрыгаться будет.
 Ах, ешкин хвост, как жить-то? С чистого листа не начнешь, правду ведь говорят,от себя - не убежишь. Можно фамилию переделать, да и это не поможет - себя-то не переделаешь, пробовал уже. Чесал за ушком себя,  гладенького, гаденького. А ведь- рука так к горлу и тянулась – придушить бы тебя, мерзкого, да ведь шейка такая приятная на ощупь, а на ней – жилка, тоненькая такая, а на той жилке – жизнь моя повисла. А шепоток-то в ушко мое помытое: «погоди чуток,повремени, это- всегда успеется, нечто все изведал, родимый, а я вот тебе сейчас еще сюжетик подкину, полистай, полистай-ка, книжечку жизни еще малость, и не то увидишь.
Я теперь понимаю, почему несколько дружков моих вниз ласточкой сигали – доберутся до саммита-верхушки горы , карабины страховки отстегнут, разбегутся – и в пропасть. Не от плохой жизни или недостатка кислорода, а от себя – любимого, которого и ненавидеть-то уже устал.»
 Скаджит вытер пот со лба. Повеситься бы – да не на чем. Не предусмотрели веревку в кубе.

« А так ли уж я плох? Ведь не жаден, нет, поделюсь последним, да еще и поспешу, чтоб другие не опередили, так хочется сделать что-нибудь во благо! И дети меня любят . Смотрю на них, незамутненных, и такая меня печаль берет, котятки безвинные, лаа-асковые, коготочки еще пока – мягонькие, шерстка – шелковая, глазки – голубоватенькие, славные.. Так и тянет – оборвать их жилку – на этом-то моменте, дальше ведь – все по пути накатанному пойдет, все мирром одним мазаны, все – там будем. Не зря – больше всего каются в конце пути, когда нагрешили уже так, что – не продохнуть, целая гора, не камень даже – на сердце. А гора-то эта – не волшебная, вся из грязи да мерзости слеплена.
 Мне говорят – талантливый ты какой, в тебе его, таланту-то, немеряно, все ты можешь! Ан – нет, ошибаются, сколько не кайся, а взмыть к солнышку не удастся, к ногам-то пуд грязи той же самой прилип, а избавиться от него – разве ж ноги – отрубить. Разве что – лебединную спеть? Только и осталось теперь. Да, лебединную спою. По Зорушке моей милой. Вот же – не уберег. Ах, не уберег! А как шел за ней повсюду, тенью , крадучись, не дай бог ненароком увидит, что скажу любимой, почему – бросил? А так – на расстоянии и следовал, все соломку с собой носил, подстелить, ежели что, чтоб не ушиблась, ласковая моя! Да ведь не уберег!  И что мне теперь – жизнь эта. В кои-то веки полюбил. Да ведь так грязен, так мерзок самому себе, что все боялся, не дай бог ненароком в потайнушечку мою заглянет, разглядит мой цветок черный- душу мою, при дневном-то свете, пещеру черную сердца моего, как забьется, горлинка моя, как затрепещет крылышками своими светлыми. Как взмоет, плача от отчаянья. Гепатит то мой  вирусный – одно дело, в придачу с гонореей да герписом, а и то все боялся, пока вместе жили, не дай бог порежусь, я есмь – рассадник дурной болезни. Хлоркой, хлоркой все пятна замывал. А резался я тогда, как назло, часто – то заноза какая, то ножом по пальцу – вся доска разделочная в кровоподтеках, да не в мясных, а моих! Этого я тоже боялся – не передать бы, ласточке моей, упаси боже, грех какой. А вот мрака души моей – еще сильнее боялся – вдруг увидит? Занавесочку приоткроет ненароком – и увидит… Вся она у меня в язвах. Вся – гнилью проеденная. Вся – вдрызг пропитая , изгаженная. Нельзя! Нельзя – за эту зановесочку заглядывать. Мне самому- и то страшно.. Страаа-шненько.»


7. ХАРТЛЕЙ.


- Вы сияете, как серебрянный доллар. Уж не посетил ли вас Элон Маск собственной персоной? – Осведомилась она у Грубера, который , как пуля, носился по  зданию офиса.
Как обычно, широко улыбнувшись и склонив голову набок, он ответил:
- А вы не так далеки от истины.. Не так уж и далеки!
И хитренько засмеялся.

Перепады в его настроении поражали её – рано утром он был темнее гшрозовой тучи и в ответ на её приветствие, только буркнул что-то невразумительное. Это совсем было не свойственно ему – по натуре он был человек добрый, гурман, сибарит и женщин любил. Да что там, обожал! Неспроста и тему такую подобрал для своего эксперимента, не совсем обычную.
- И как, по вашему, идут дела у наших подопечных? – Поинтересовалась Хартлей.
- О, они превзошли все мои ожидания! Вы только посмотрите на Бартока, какие потаенные страсти ! Прямо шекспировский накал! А вы все так же увлечены Скаджитом?
- А вы уже подпустили им ферамонов? – Вопросом на вопрос ответила женщина.
- Всему свое время, голубушка. Всему свое время. Все еще только в зародыше, все еще только начинается.
- Так чем же вы были так расстроены утром, если дела идут, как по маслу?

Грубер вдруг мгновенно посерьезнел.
- Не для печати говоря, а  как дочери моего старинного друга.. – Он понизил голос почти до шепота. – На меня надавили. Сверху.
Он бровями показал – наверх.
- Кто посмел?
- Ну вы же понимаете, там  тоже не дураки сидят! Хотя множество билетов было продано через подставных лиц, я -то не вчера родился, и знал, кто за ними стоит.
Короче, наше открытие произвело некоторый ажиотаж в определенных кругах. Мне предложили контракт, большие субсидии для дальнейшего развития проекта, и обещали уплатить неустойку с процентами за прерванное шоу, если я соглашусь на их условия.
- И вы согласились?
- Но шоу-то – продолжается! – Воскликнул Грубер, кивнув на центральный монитор.
- И не боитесь? Не боитесь разгневать всесильных?
- Да, я был очень расстроен, что и скрывать… - Вздохнул толстяк. – Не за себя боюсь, за детище наше… Сколько сил было потрачено на разработки, сколько умов задействовано, и все это – добровольно отдать в лапы демону?
А ведь вы почти разгадали мою тайну – Элон Маск заинтересовался нашим проектом, я беседовал с его представителем незадолго до вашего прихода. Да вы сами знаете, как я всегда к нему относился. Неординарный человек, богатая у него фантазия! А без неё в науке – никуда. А главное, что он печется о человечестве, о всех нас, букашечках! Ну да не мне рассказывать вам о его сумасшедших проектах, которые он таки умудрился воплотить в реальность! Один Спэйс – экс чего стоит! А город Солнца, а электромобиль Тесла!  Да позвольте, не вы ли сами мне говорили, что собирались брать у него интервью, о его невероятных мечтах об освоении Марса?
- Ну, до этого дело еще не дошло, пока. Появились на горизонте вы, со своим, не менее ошеломляющим открытием!
- Вот и славненько! Возможно, мне понадобится Ваше присутствие, если мы с ним до чего нибудь договоримся.
Грациозно( при его то полноте) шаркнув ножкой, на удивление маленькой, Грубер откланялся, оставив её в одиночестве наблюдать за  «подопечными».

Не могла же она ему признаться, что у неё был свой собственный интерес в его открытии. Многие годы она скрывала ото всех, что не способна видеть предметы в своем воображении. Она не сразу обнаружила эту свою отличность от других детей. Наооборот, она обладала недюжинной памятью на факты и события, и даже была направлена в школу для одаренных детей, потому что её IQ было намного выше. Она не распространялась о своей, как ей казалось, ущербности, но невозможность вообразить себе только что увиденное( лицо,предмет, животное), выводило её из себя. В то же время она была отличным игроком в шахматы, и превосходила других детей в способности логически мыслить. Рисование ей давалось с трудом, она не могла перенести на бумагу только что увиденное, зато могла описать это в деталях.
Услышав от отца о Груберовских разработках, она очень взволновалась. Ей казалось, что, может быть, наблюдение за тем, как «работает» механизм человеческого мышления , поможет ей разобраться и в своей проблеме.
 Некоторые люди считали её высокомерной зазнайкой, потому что при встрече она никогда сходу не здоровалась с ними по-имени. Как могла она им объяснить, что она просто не запоминала их имен и не связывала их с определенным  обликом. Ну, не совсем – всех. Тех, кто производили на неё сильное впечатление, она помнила. Как , например, Скаджита. У её не создавалось, как такового, визуального облика человека, но, больше, какой-то собирательный образ, состоящий из множества мельчайших характеристик. Иногда ей помогало хорошо развитое обоняние, так как отдельные факты , события и люди ассоциировались с теми или иными характерными запахами. Её мозг, восполняя отсутствие воображения обликов и предметов, компенсировал этот пробел способностью создавать огромную библиотеку, где вся эта информация была систематезирована  по совершенно иной схеме, чем у обычных людей. Любому из нас стоило заговорить о ком-то, как мозг мгновенно , а иногда и с задержкой, но вытаскивал из памяти образ того или этого, встреченного ранее человека. Её же мозг не «вытаскивал» ничего, но занимался подбором фактов, связанным с этим определенным человеком и обстоятельствами, когда и где он был увиден.

 Бывало, встретит она кого-то, и тут же возникает чувство тревоги, которое невозможно разложить по полочкам. Потом этот кто-то встреченный заговорит, тембр его голоса начинает вызывать определенные ассоциации, а его мимика и присущие только ему одному манеры, например морщить при разговоре нос или облизывать губы, дополняли его характеристику , и, в конце концов , выуживали из памяти какой-то факт из прошлого, о том, где и когда этот человек был встречен, а так же, при каких обстоятельствах.
Существовало и научное слово для описываемого состояния, « афантазия», но , увы, пока не существовало лоического объяснения подобной «аномалии». А она, да, считала себя, в какой-то степени, обделенной. Особенно это мешало ей во взаимоотношениях с теми, в кого она влюблялась.
Все было замечательно, когда она была вместе с любимым. Она видела перед собой его лицо, вбирала в себя его специфический запах, обожала его прикосновения, но стоило им расстаться, она ни за что, ну хоть умри, не могла воспроизвести в памяти его лицо. Запах – могла, ладонь на щеке – могла вспомнить, что тогда ощущала. Она знала, что он брюнет, что на подбородке у него небольшая родинка, что у него – зеленые глаза, что губы у него твердые и крупные. Но все эти детали не воссоздавали целостного портрета в её воображении. Отсюда и её пристрастие к фотографиям – у неё была их целая коллекция. Так же как и коллекция вещей, им принадлежащих. Их вид и запахи будили воспоминания, опять же, сотканные из ощущений, но не зрительных обликов. Иногда, в шутку, она называла себя «фетишистом», горько при этом усмехаясь.

Она еще острее почувствовала  горечь, наблюдая за   людьми в зеркальных кубах – те двое даже не осознавали, насколько им повезло – обладать недоступным ей даром, запросто данным им от рождения.

8. БАРТОК.

За что же он её полюбил? Он и сам не смог бы себе объяснить. За ненадуманную грацию? За врожденное умение быть самой собой? А ведь это качество – так редко и почти неестественно в нашем мире. Умение «носить маску» - своего рода мимикрия, помогающая выжить. Ей же она была не нужна. Простоватенькая на вид, она оказалась соткана из множества необъяснимых сюрпризов. Например: её не кусали пчелы. Спокойно наблюдала она за тем, как пчелка ползает по её руке, но при этом рефлекторно не стряхивала её, как это сделали бы многие из нас, а просто, склонив голову набок, Пегги наблюдала за букашкой, как та исследует участки её кожи. Она пахла голубикой, даже зимой, а во время дождя этот запах становился только сильнее. Она не размахивала руками, когда шла, и почти не жестикулировала, когда что-нибудь рассказывала. Ощущение было такое, что она живет в постоянном ладу с самой собой! Он никак не мог взять в толк, как ей это удается? Его-то самого постоянно что-нибудь раздражало, он вечно куда-то мчался, у него всегда были заняты руки и все из них валилось- стоило поднять с полу один предмет, как другой валился опять на пол. У него вечно ни на что не хватало времени. А у неё – всегда его на все хватало. Без всякой натуги – просто было и все. Она вся была – ходячий парадокс, и потому его к ней страшно тянуло.
Прошло пол-года, прежде чем она переступила порог его дома. Он страшно волновался, ему так хотелось, чтобы все прошло хорошо и ничем её не отпугнуло. Ужин удался на славу! Дом был прибран и уютен, даже Маргоша, как ни сопротивлялась, а все же была выкупана и вычесана – она до неприличия могла быть надоедливой, постоянно норовя запрыгнуть к Пегги на колени. А та, казалось, получала полное удовольствие от внимания назойливой котяры и только чесала её за ушком.
Кожей он чувствовал, как наполняется комната чувственными мыслями. У него зудели ладони – так ему хотелось её потрогать. Наконец, он превозмог свой страх и пересел к ней поближе. Она не отодвинулась, и, когда его рука легла ей на грудь, только слегка вздрогнула кожей, но руку его не убрала. Он легонько сжал её, забирая небольшую грудь в свою ладонь. Пегги издала звук, похожий на стон и опрокинулась на спинку софы, на которой сидела. Барток окунулся в волну наслаждения и это его состояние передалось ей и опьянило. Даже больше, чем выпитое ранее вино. Он, наконец, нашел эти неприрученные губы и раскрыл их языком. Её небо было гладким и нежным, а он думал в тот момент, как проникнуть еще глубже, к основанию её языка, как завладеть им, как медленно начать забирать его в себя и не отпускать, ни за что! Не дать уйти, продлить вот это мгновение слияния! Он уже лежал на ней, навалившись грудью, её стоны вводили его в исступление! Она была гибкая и гладкая, как кошка, и, как кошка же, изгибала спину, прижимаясь к нему ближе! Он таки добрался до его тела, расстегнув миллион пуговок на сарафане. «Зачем расстегивать – надо было рвать, рвать!» - промелькнуло в мозгу, но другая, разумная, мысль шепнула возмущенно: «Она тебе этого не простит, порванного платья»! Он еще подумал, как это мысли могут так быстро думаться, почти одновременно? Но это было последнее, что он еще в состоянии был думать. Потом все просто исчезло. Были только стоны, какие-то крики, непонятный и невнятный шопот, судорожные конвульсии тел.. А Пегги-то! Она была просто потрясающе одержима!! Она сама села на него сверху и он захлебнулся от размерянного волшебного ритма, с которым она методично, как на качелях, возносила его в рай – туда-сюда, туда – сюда… Давай, Пегги, Давай! А, это он уже – вслух! Но глаза-то у неё закрыты, словно прислушивается она к чему-то, происходящему внутри себя самой. Туда- сюда.. Лишбы – не кончалось. Нестерпимо пахло нагретой солнцем голубикой и еще чем-то, кажется – его собственной спермой.

 Маргоша, сидя на спинке софы, пыталась дотянуться до них лапой – в странные игры играет сегодня её хозяин,- думала кошка.

Хартлей и не заметила, как по её собственной спине заструился пот – так захватило её увиденное на экране. Сам же Барток, раскачиваясь сидел на стуле, убрав руки с клавиатуры, и, честное слово, ей показалось, что у него была эрекция – об этом свидетельствовало темноватое пятно, растекающееся по его светлым сегодня брюкам – между ног.

9. СКАДЖИТ.

- Он не дышит! Да откройте же этот стеклянный гроб!!!
Она и не заметила, что уже колотила кулаком по стеклянной стенке куба и, покраснев от натуги, орала на прибежавшего охранника. Тот в растерянности озирался, но Грубер куда то запропастился и на вызов по рации не отвечал.
Между тем Скаджит уже перестал дергаться в конвульсиях и лежал неподвижно, как труп.
Наконец, отчаявшись дождаться разрешения, охранник нажал на кнопку, стеклянная дверь отползла в сторону и Хартлей  ворвалась внутрь.
Пульса не было. По крайней  мере она ничего не могла нащупать. Оставалось одно – рот в рот. Сжав пальцами нос мужчины, она припала  губами к его губам, вдыхая в него жизнь. Потом ритмично начала нажимать на грудь , потом опять – рот в рот. Ничего не менялось. Он побелел. Подняв голову, она увидела сплющенный нос Бартока – он с упоением наблюдал за происходящим в соседней камере.
« Пусть вдохновится!» - почему-то мстительно подумала она – « У, отродье, смотри, как уставился! Нашел себе балаган!»
Раз – два, раз – два! Вдох! Вдох! Вдох! Шевельнулся! Или показалось?
Закашлялся! Жив!!
Она вытерла пот со лба, боясь прекратить свои действия даже на минуту.
Да что это?? Он смеется? Растерянно уставилась она на мужчину, на котором сидела  верхом – когда? - а она этого даже и не заметила. Да издевается он над ней что ли?

- Я же вам только что жизнь спасла… - растерянно сказала она, глядя ему прямо в глаза.
Провал его рта ощерился пещерно:
- А я её у вас  – отнял.

Она не помнила, как вошедший Грубер насильно вывел её наружу.
- Он – симулянт! Он вас спровоцировал! Ах, что же вы наделали, он не должен был входить в контакт ни с кем, а тем более – с женщиной.
Грубер метался взад – вперед, потирая ручки.

Хартлей остеклянело смотрела на мужчину - по ту сторону зеркальной стены.
- Зачем он это сделал? – Прошептала она.
- Ему – скучно, решил развлечься, а вы и повелись!!

Скаджит, как ни в чем не бывало, отряхнул одежду и, подмигнув таращемуся на него до сих пор Бартоку, уселся на стул и что-то замурлыкал себе под нос:

« Ах разгуляюсь ли я, свете чистый,
Ах поразнежусь ли я – да во пОле,
Ах мне бы ладушку да, и девицу,
Ах бы её мне сюда, растрепать бы..
Да растрепать бы косу, разметелить,
Белоснежну бы деву занежить,
Да занежить, да кровью своею,
Да напоить бы, да смертью наполнить»….
« Мерзко! Мерзко! Как он противен мне! « - думала она о нем, сжимая в кулаки свои крепкие руки, а ей кричать хотелось – так попасться! Так глупо попасться! »
Ей хотелось убежать, махнув рукой на свой договор с Грубером. Но ноги её стали словно каменные, и она чувствовала, что не может сдвинуться с места.
Пальцем поглаживая выпуклые шрамики татуировки на подбородке, она думала о сказанных им словах: «А я у вас её отнял.» - Что он под этим подразумевал? Отнял что? Жизнь? Каким образом?

- Но как вы догадались, что он просто симулирует? – Остановила она марширующего туда-сюда Грубера.
- Ах да, это.. – раздумчиво проговорил тот и кивнул на монитор, - мозг-то ни на минуту не перестал работать.. Можете позже прокрутить все обратно.
Как она могла забыть такую простую вещь???
- И о чем же он в ту минуту думал?
- О сексе… Феромоны начинают действовать, я так полагаю…

Ей бы заснуть.. Но напрасно она крутилась с боку на бок, так и не в состоянии вспомнить лицо Скаджита. Зато отчетливо помнила  его руку – между её ног, когда она все еще сидела сверху на нем. Прикосновение это и до сих пор жгло её, столько всего он в него вложил.  Как он мог знать, что именно она прийдет к нему на помощь? А мог ведь и охранник – оказать ему первую помощь…Посмотрела бы она, так бы он тогда радовался этому « рот-в-рот»..
Хотя нет, она определенно чувствовала, что именно женщину он пытался  «вызвать» к себе. Возможно, это нормальная реакция моего тела на его андростерон, который я каким то образом ощутила.  Она знала, что этот самый гормон( производный от тотестерона) содержится в моче и поте самцов. Те феромоны, что Грубер « распылил» в кубах были не чем иным, как копулинами( женские гормоны), которые являются смесью влагалищных кислот и так одуряюще действуют на мужчин, вызывая у них ответную реакцию.
- Фу ты, прямо – гипноз какой-то! – Подумала она и включила компьютер. Скаджит не спал, он творил:
**********************************************
Было гнилое серое утро, когда я запарковался возле реабелитационного комплекса «Watershead». Я сам решил туда обратиться, никто меня не уговаривал. После нескольких неудачных попыток справиться со своей наркозависимостью самостоятельно, я признался себе – ничего не выходит.
 Этот центр имел хорошую репутацию и пять звездочек рэйтинг, что говорило о большом успехе по возвращению заблудших к жизни. Кромк того, вид этого комплекса соответствовал моим эстетическим требованиям: здание выполнено в колониальном стиле, огромный фруктовый сад и множество пальм, так что все это больше походило на курорт в Майами во Флориде, нежели на лечебницу. И все же – настроение у меня было самое что ни на есть прегадкое. Уже накануне моего приезда сюда я был раздражителен и никак не мог избавиться от от темного чувства злости, хотя и понимал её происхождение – ну не привык я на кого-либо полагаться. Только на себя. Препакостное такое чувство – признаваться в собственной беспомощности самому себе – ненавистно-любимому.

Уже захлопнув дверцу машины, я вспомнил,что забыл на сидении визитку врача, с которым имел предварительную консультацию. Бегом я вернулся обратно, и чуть не столкнулся с женщиной, проходящей мимо меня.
 У неё на лице было совершенно отсутствующее выражение лица,но оно показалось мне знакомым. И вдруг - вспышка:
- Зора! – Воскликнул я.
Равнодушно она оглянулась на меня. Ничуть не зарделась( не каждому приятно, чтобы его увидели на парковке реабелитационного центра), ей же, повидимому это было абсолютно все равно и встреча со мной её нисколько не удивила и не обрадовала.
- Вы помните меня? – Спросил я сдавшимся каким-то голосом.
Помедлив, она кивнула и никаких чувтв не промелькнуло у неё в высохших глазах.
«Что с ней?» - Сочувственно подумал я.и спросил:
- Вы здесь как?
Толику помедлив, она разлепила потухшие губы:
Детокс. От алкоголизма.

И сказала она это тоже как-то шершаво, как будто в горле у неё была наждачная бумага и говорить ей было трудно.
Сердце мое ухнуло в пропасть, как тогда, когда невозможным усилием удержала она готовый оторваться от скалы блок, спасая тем самым жизнь мне и Дану.
 Я не знал тогда еще, как заденет меня эта встреча, я только почувствовал жалость вперемешку с чем-то не очень мне свойственным, как мне всегда казалось – состраданием что ли…
Я смотрел вслед этой поникшей, как ветла в засуху, спину, и думал о том, что мне не хотелось, чтобы она вот так уходила – безнадежно и безжизненно. И почему её никто не встречал?
Много воды утекло с момента нашей первой встречи, многого я намесил и накуролесил в своей жизни, но эта Зора чем-то зацепила меня тогда давно. Честностью взгляда своего, когда смотрела на своего любимого спасенного Дана, абсолютно не стесняясь моего присутствия. Сняв перчатку, притянула она тогда его к себе и поцеловала прямо в окровавленные губы. Крепко поцеловала, основательно. А тот – отмахнулся от неё, как от мухи, и сплюнул на землю.
Я подумал тогда, если бы меня она так честно, без задней мысли, поцеловала! Это ведь, как клятва, скрепленная кровью. Я подумал еще тогда: «Дурак он, этот Дан». Но пожал плечами и пошел своей дорогой. Не мое дело, что там между ними происходит.
Я видел, что бумажка выпала у неё из кармана, но она не заметила и уже села в машину. Я подбежал, чтобы отдать, но машина рванула уже с места.
Там не было телефона, но был адрес аптеки.. Бумажка оказалась рецептом. Ну конечно, Валиум. Потому то и вид у неё какой-то зазомбированный..
В расстроенных уже чувствах, я пнул ногой колесо стоящей рядом машины. Пнул еще раз и завыла противно сирена.
Злобно чертыхнувшись, я  медленно пошел навстречу бежавшему ко мне уже охраннику и своему проклятому детоксу.


10. БАРТОК.


« Я её ненавижу.»
Много раз у меня мелькала эта мысль, когда смотрел я в её безупречно-порядочные глаза. Безмятежность её вызывала у меня нарастающе-глухой протест. Помню, не однажды, глядя на её маленькое чистое ушко, безмятежно высовывающееся сквозь негустые волосы навстречу солнцу, я представлял себе, какое оно –  если укусить. Кровь, конечно, соленая, как всегда. А вот ухо.. Я представлял, как сжимаю зубы и как хрустнет хрящик, как тоненько завизжит Пегги, пытаясь вырваться из моих зубов. Почему-то мне больше всего её хотелось, когда я представлял себе эту экзекуцию. Я проделывал с ней все это не однажды в своем воображении. Иногда мне становилось стыдно – ну что за дурные мысли, но ничего не мог с собой поделать. Сэкс в такие моменты был ярче, чувственней и .. злее. Запоминался надолго.
 Да, бывало, оставлял я на её теплой шкурке красные пятна, порой, случалось, синяки, но не больно-то она протестовала, что-то не было похоже – вставала с постели, как ни в чем ни бывало, умывалась лапкой, как кошка, пудрила покраснения и монотонно одевалась и шла на работу. Мне бы , слепцу, уже тогда заметить некоторые признаки: как, порой, отстранялась она поспешно, если наклонялся с поцелуем, как все чаще у неё находились недоделанные дела на кухне, что-то там убегало, пережаривалось, если мои руки нетерпеливо заголяли её спину и зубы мои тянулись к её ягодицам. Ах, как аппетитны они были, розоватые, с просвечивающими прожилками, крепкие на ощупь – сказывались долгие пробежки по парку. Я грезил о них во время судебных заседаний, видя их неповторимый овал, вместо лица судьи или присяжного заседателя.
 Я ненавидел её и обожал. Я зарывался в мыслях в промежье её ног, вдыхая полной грудью её запах. В такие минуты уже – не голубики, как-то кисло,  вперемешку со сладким пахло там, светлые волоски закрывали верхние губы только слегка, влажная поросль кучерявилась, не скрывая, а как бы намекая, обнажая скорее, мое сокровище. Я залезал туда языком – по праву властелина, я хозяйничал там, как мне вздумается, исследуя знакомые уже лабиринты. Её стоны приводили меня в исступление. Мне хотелось влезть туда целиком, в эту маленькую пещерку, поселиться там и никогда не вылезать, так было там тепло и уютно.
 
Да, она мешала моей карьере, я путался иногда в своих аргументах, потому что думал только о том, как сомну её, прийдя домой и швырнув портфель в угол, как повалю, как исступленно начну рвать на ней одежду, уже не тормозя себя мыслью, простит ли она потерю своего платья, куплю ведь новое и не одно, она это знает. Я думал о том, как попрошу её стать задом, задрав платье до шеи ( почему-то она всегда подчинялась) и как войду в неё так глубоко, как это только возможно, и как прогнет она спину, двигаясь мне навстречу, и как эти вульгарные чмокающие звуки, когда резко наши тела соприкасались, еще больше заставят её вспотеть и покраснеть всем телом. И тогда – не будет мне уже удержу, потому что растворялся я в ней в эти минуты без остатка, и вид выливающейся из неё спермы приводил меня в еще больший экстаз.

Наши кошки так и не подружились. Зачастую , сидели они в противоположных углах комнаты и , вздыбив нв холке шерсть, заводили нудный концерт , на самых верхних октавах. Потом, Маргоша как-то сникла, потускнела и превратилась в диабетика. Делать уколы дважды в день было грустно и болезненно, и мне – в первую очередь – так и чувствовал я эту иголку, пркалывающую нежную кожицу. Потом уж Пегги взяла все это в свои руки, а я в это время уходил курить на балкон. Да, я начал курить – что делала со мной эта проклятая любовь. Или похоть? Или – смесь того и другого.

Однажды утром Маргоша не проснулась и сплющенное какое-то у тельце её уже остыло,  и опало как будто.

Так нас осталось трое: я, Пегги и её кошка Бриджит.
Никогда бы не подумал, что смерть кошки так сильно на меня подействует. Я много курил, опять взялся за коньяк и стал груб с Пегги. Незаслуженно, конечно, просто нужно было сорвать на ком-то зло, и наши ночи превратились в поле битвы.
Тогда-то впервые я её и ударил – наотмашь, хлестко, так что отлетела она от меня на несколько шагов и вплющилась в стенку! Я думал, она сейчас заплачет - вытерев розоватую слюну, она медленно поднималась  на ноги… и затемринулась ко мне. Ошеломленный, я и не понял, как повалила она меня на пол, как оказалась на мне сверху, как ходуном заходили опять эти развратные качели – вверх-вниз,  к богу – к дьяволу! А рот её кривился и кривился, и тянулась она ко мне всеми своими великолепными зубами, мерцающими в потной темноте.
На следущее утро пудрить синяк пришлось уже мне. А она только насмешливо сверкнула глазами и притворно зевнула, скрывая нахальную улыбку.

Барток замер. Глубокая ночь на дворе, но здесь, в этом застекленном пространстве куба все грани как бы стирались. Было только продолжительное и тягучее время. Усталости он тоже не чувствовал, перечитывая написанное… Вздохнув с сожалением, он нажал кнопку «убрать текст». Никогда бы не подумал, что я – такой монстр. А ведь хорошо написано, даже жалко стирать! – похвалил он сам себя. – А главное, правдиво. Все ведь так на самом деле и было. Эх, Пегги бы сюда, да ведь невозможно это, никогда не будет возможно.. Он закусил напрягшиеся губы и положил руку туда, между ног, где нетерпеливо запульсировала кровь.


11. СКАДЖИТ.

                "Не мойся - я скоро буду"
                Наполеон - жозефине.

Грубер сидел на полу возле унитаза и вытирал слюни – от непрерывного блевания  последние пол-часа у него кружилась голова. Он был так одинок. И так влюблен в Хартлей Дженнингз! А она – ну ни малейшего внимания на него не обращала. Проклятый Скаджит! Не нужно было его выбирать. Да уж больно хорош был этот экспонат. Грубер почти гордился этим своим подопечным.

«Как бурчит желудок, где это я так отравился? Знал же, что когда нибудь прийдется расплачиваться за свой беспорядочный распорядок жизни. Тьфу, заговорил стихами, как Скаджит. Он явно залез ей под кожу, бедной девочке!»
Встав на ноги и все еще отдуваясь, он вытер слизь с губ и отправился к себе в офис. Не спалось. Он видел, как стер все написанное Барток и только покачал головой. Все мы иные с изнанки. Не "Кто тебя знает" надо говорить, а « кто себя знает»! Вот тебе и адвокат, государственный защитник… А ведь- таки стер, не хочет чтобы кто-нибудь узнал, что-там у него внутри, какие мыслишки на самом-то деле роятся.
 Скаджит тоже хорош, думает, если под псевдонимом, так никто и не узнает, чем он там в прошлом-то занимался. После своего детокса, он открыл новый бизнес – в Лас Вегасе – « скорая помощь страдающим от похмелья». Целую сеть, и даже несколько амбулаторных машин, чтобы собирать перепившихся после корпоративных вечеринок. И широко же поставил дело, сукин сын, и сауны у него там, и масажные кабинеты! И капельницы, и музыка для релаксэйшен… Да, видно, быстро ему все надоедает, продал он этот свой бизнес какому-то дружку своему, оставив какую-то часть пакета акций, чтобы получать проценты. Потом он куда-то выпал… в осадок. Исчез.
 А ведь эти центры по обучению, как правильно целоваться – тоже его детище. Да, с чувтвом юмора у него все в порядке. И ведь клюнули… Дамочки-то ведь еще как клюнули, люди падки на все новое, главное рекламу правильно организовать… Да у него воображения – не занимать, у мерзавца такого. Набрал экзотических юнцов, прогнал их через медицинскую систему тестирования, чтобы никаких вам там болезней тропических.. А ведь подглядел я  там один эпизод, в мыслишках у него.. Он все это подносил, как часть психо-терапии, необходимой для сохранения брака, находящегося в периоде полураспада… Какой дамочке за сорок не лестно попрактиковаться с молодым-то двадцатилетним юнцом. Не зря же они возвращались обратно еще и еще. И какие женщины! Какие знаменитые семьи! Жена губернатора штата…
Грубер закрыл глаза, припоминая..Он был знаком с этой женщиной, и даже , дружил. Тем более вскипела кровь у него в жилах от увиденного..

Скаджит, скучая, сидел в кресле, ожидая очередную «пациентку». Он не был, конечно, одет в белый халат, да и обстановка комнаты располагала, скорее, к интиму, чем к беседе на медицинскую тему. Горели свечи, безо всякого аромата( мало ли у кого какая аллергия на определенные запахи. Все – продумано. Все предусмотренно).
В углу комнаты – торшер с золотистым абажуром. Цветок калевия с мощными блестящими листьями.. Приглушающий звуки ковер, чуть не в два инча толщиной… На Скаджите была надета льняная рубашка без ворота, обнажающая загорелую твердую шею, две верхние пуговки расстегнуты. Серые брюки – он равномерно качал ногой, положенной одна на другую, в такт приятной музыке «New Age», которая дополняла уют этой полутемной комнаты. Вот дверь отворилась. Мужчино торопливо поднялся с кошачьей, какой-то, грацией, и поспешил навстречу гостье.
Тяжеловатая брюнетка нерешительно остановилась посередине комнаты, прямо на глубоком ковре. Грубер знал, что она была далеко не робкого десятка, но в данный момент на её лице было написано смущение, и, даже, какая-то  беззащитность. Скаджит( тогда он назывался профессор Рубенс) галантно и очень нежно поцеловал запястье протянутой руки.
Искорка любопытства мелькнула в глазах под её тщательно накрашенными ресницами. Она была намного старше этого элегантного мужчины, но какое значение имеет жизненный опыт, или возраст, когда женщина остается один на один с привлекательным маужчиной в приятной, располагающей к непринужденности, атмосфере.
Профессор Рубенс представился, смиренно поклонившись даме. Ей называться не пришлось, она и так была до черезвычайности популярна. Он предложил ей сесть на диван и сам устроился рядом, повернувшись к ней полубоком. Он был – весь внимание. На глазах женщины вдруг показались слезы.
Поведанная ею история была ему не в новинку. Молодость проходит, а с нею вместе пропадает и чувственность, и желание близости. Нет, нет, не у неё, она все так же обожает своего мужа( не во всем согласна с курсом его политики, но в спальноой разговоры о деле – всегда были табу). Это у него к ней пропадает интерес. Да, она все еще неплохо выглядит, до пластических операций дело пока не дошло, она не позволяет себе распускаться, и все же – на лицо признаки того, что муж к ней охладевает.. Она узнала о профессоре Рубенсе от своей подруге, а та – от своей. О том, что сеансы с ним помогли им спасти брак, и вот она подумала..
Он остановил её на полуслове.. В молчаливо поднятых на неё глазах читалось чувственное обожание.. Пододвинувшись к ней, он прошептал:
- Пожалуйста, доверьтесь мне… Все у вас будет хорошо…
Женщина инстинктивно отшатнулась, но затем успокоилась, так как он не предпринимал никаких попыток прикоснуться к ней. Но что это – она осознала, что у неё самой появилось такое желание! Поэтому, когда он опять наклонился к её уху, она только закрыла глаза. Ей было приятно прикосновение его ласкового языка к мочке уха.

Грубер потел и злился, наблюдая эту сцену на экране. Казалось, Скаджиту доставляло неизъяснимое наслаждение припоминание всех интимных деталей того визита.

Женщина и не заметила, как язык мужчины оказался в её гортани. Она ощущала нежное поглаживание, там, глубоко, почти в горле и еще подумала» как хорошо, что зубы у неё – свои, хорошо ухоженные, несмотря на возраст»! Весь процесс ей был очень приятен, она расслабилась, и потому, когда он оторвался от неё и заговорил, то даже почувствовала некоторую досаду.
- Поцелуй – это только дверца в мир чувственных ощущений. Вы – прекрасны и еще способны сводить с ума мужчину.. Надеюсь, вы не почтете за дерзость, если я осмелюсь дать вам один всего лишь совет? Затем мы продолжим сеанс терапии.
Она кивнула, пристально глядя на мужчину.
- Тогда – пожалуйста разденьтесь и примите душ. – Он кивнул на дверь.
На лице женщины вспыхнул румянец, она чуть было не оборвала на полуслове этого наглеца, нвзывающего себя доктором. Но любопытство и разлившееся в воздухе комнаты желание пересилили.. Она кивнула.

В ванной комнате она не нашла ни шампуня, ни приятно пахнущего мыла, ни кремов – ничего. Она просто простояла под льющейся водой минут десять, смывая с себя все – косметику, крем под загар, духи «Sensual nude» фирмы Eeste Lauder, её любимые… Закрыв воду и посмотрев в слегка запотевшее зеркало, она понравилась себе – мокрая, чистая, пахнущая свежим телом. Потому она ничуть не удивилась, когда заметила неподдельный вспыхнувший интерес ожидающего её появления мужчины. И когда он вплотную приблизился к ней и руки его сомкнулись вокруг её плеч, она сама потянулась к нему ртом. Женщину невозможно обмануть – она знает, когда мужчина уже на грани эрекции. Знает? Чувствует? Осязает?

Поцелуи его были соленые и горькие одновременно. Она ощущала запах его пота, втягивая  ноздрями глубоко в себя. Она чувствовала плотно прижавшееся к ней  тело, и ощущала каждую его клеточку – во всю длину. Она ощущала и упругость его мужского органа, желающего войти в неё.. Но поцелуй все длился и длился, и полумрак комнаты кружил их, впившиеся друг в друга, тела..
Уже провожая её к двери, он напомнил, тихо смеясь:

- Запомните, никаких кремов, духов и тому подобной чепухи… Только – запах себя, вашего пота , ну и.. – он опустил взгляд туда – между её ног – Ну и всего остального.. У вас – прелестный запах, поверьте!
Она вспыхнула от этих слов, а он закончил фразу:
- И вам лучше поспешить сейчас уйти, иначе.. иначе я за себя просто не ручаюсь.


12.ВСТРЕЧА.


- Всё. Конец шоу. Театр закрывается.

- Как так? – Возмущенно воскликнула Хартлей Дженнингз
.
- Я просто не выдерживаю такого давления! – Голос Грубера сорвался на высокой ноте.

Он постарался взять себя в руки, но второй подбородок его дрожал мелко, выдавая глубокое волнение.

- Меня просто перекупают со всеми потрохами! Вмешалось какое-то военное ведомство и они пытаются представить дело так, что наше детище, наш конкурс, наш эксперимент нарушает конституционные права граждан на сокровенность личной жизни! И кто это говорит! Они сами это все время нарушают!

 На самом же деле у нас все по закону – конкурирующие стороны подписали контракт и согласились принять соответственное вознаграждение за свои услуги. И немалое! – Грубер поднял вверх нервно дрожащий палец. Миллион долларов – отличная компенсация за проделанную ими работу. Я ведь тоже рискую, и немало! А вдруг ничего не получится и новеллы не будут написаны. Тогда что? Я все равно должен буду выплатить им какую-то сумму. Кроме того, проигравший тоже получает определенную компенсацию, хотя мы и придержали этот момент до конца игры.
Он печально покачал головой, подобно китайскому болванчику:

- Ах, голубушка, я то знаю, чьи это происки… Сейчас буду беседовать со спонсором.. Может ему удастся все утрясти. Да, а вы не замолвите ли словечко своему отцу? Уж простите за беспокойство.. Но очень  дело здесь тонкое!
Хартлей печально покачала головой:

- С радостью бы, но отец – вне зоны доступа..

- - Вот всегда так, когда Грубер кому-то нужен – вот он , к вашим услугам! А когда Груберу что-то нужно…

- А ведь вы можете проиграть в этом деле. _ печально сказала Хартлей. – Я имею в виду – незаконное вторжение в личную жизнь  этих ваших испытуемых. А что если их поставят в известность об эксперименте? Как вы думаете, что они скажут по этому поводу? Барток, поверьте, этому только обрадуется – зачем ему миллион, когда он может высудить у вас их несколько? Вы , и я, и многие другие, все это время заглядывали на задворки их души, а ведь все это – без спросу, без их разрешения.
Грубер растерянно переминался с ноги на ногу, точно напроказивший мальчишка.
 Сказать ему было нечего.

**********************************************


 
 Была в ней какая-то дикая энергия. Она могла подъехать за бензином, и стоило ей дотронуться до чего нибуть, как все счетчики сходили с ума – хозяева  её уже знали, и, завидя её черный "Дуранго", выскакивали наружу, размахивая руками: мы тебя сами заправим, только ничего не трожь!!
 У неё лопались в руках стаканы, как часто бывало, где нибудь на вечеринке, стоило ей разговориться с кем-то слишком оживленно, как вдруг – дрызг, это лопался очередной фужер и вино лилось на её платье и присутствующих.  Так бывало неоднажды и, невесело смеясь, она говорила, что цивилизация, таким образом, пытается от неё избавиться. У неё – все сгорало и все убегало. Ломались миксеры и утюги. Она давно махнула рукой на сушилку для волос, после очередного возгорания очередной из них.
 Зато… стоило ей оказаться где-нибудь в степи, неизъяснимо как, могла она найти дорогу обратно, несмотря на монотонность ландшафта, словно компас был встроен у неё в мозг. Горы тоже ластились к ней, будто прирученные волчицы, и неоднажды, каким-то вторым, а то и третьим нутром она чуяла, что вот-вот сорвется лавина, и уводила группу в безопасное место.Знала, когда вот-вот могли осыпаться камни, поломаться карабин или крепящий блок, и вовремя поддержать, схватить,остановить – товарища по восхождению. Она была – дочь пустынь, степей, каньонов, похожая на смуглое лезвие ножа. Она была одна такая – Зора.

 На хайвэе редко кто останавливается помочь одинокому мужчине. Большие скорости, да и сколько слухов ходило о неблагодарности спасенных, которые потом избавлялись  от спасителей, забирая не только кошельки и машины, но, зачастую, и жизни. Поэтому, когда у меня полетело колесо, а мобильник сдох, так что не мог я позвонить в дорожную службу ААА, то я ни на кого и не расчитывал. Сидел на обочине, прислонившись спиной к моему Рэнджер Роверу, курил, и провожал взглядом проносящиеся мимо автомобили. Люди старались не смотреть в мою сторону, да мне этого было и не надо. Я  не привык никого и ни о чем просить. Я только чертыхнулся,когда, открыв багажник, обнаружил, что запаска-то на месте, да вот домкрат почему-то отсутствует. До сих пор мне они были ни к чему – ничего со мной не случалось, а вот теперь – не было и все тут. Порадовался, что запасся водой, были еще два апельсина и немного сушеных абрикосов. Пробъемся. Рано или поздно меня обнаружит патрульная служба, может у них и домкратом разживусь, а если нет, то, хотя бы позвоню в трипл А – за помощью.

 Уже начинали смуглеть горы, туман выползал из лощины и машин на дороге стало меньше. Я поднялся на ноги, отряхнувшись от песка, как вдруг одна машина припарковалась сзади моей, резко взвизгнув тормозами и брызнув гравием. Это был Додж Дюранго, и женщина, выскочившая из неё казалась несоразмерно маленькой, по сравнению с габаритами машины. В черной майке и штанах под камуфляж, заправленных в короткие сапоги, она показалась мне по-мальчишески юной и незнакомой, и только приблизившись, я понял, что видел её когда-то. Вот так встреча!
- Я тебя узнала. – Констатировала она, крепко сжимая мою, вялую от удивления ладонь. – Ты тот парень из детокса. Я тогда , хоть и заторможенная была, но тебя запомнила – с таким сочувствием ты на меня смотрел, прямо расплакаться хотелось!
Она засмеялась, а вместе с нею и я, так заразительно у неё это получилось.
Обойдя машину кругом, она присвиснула и пнула ногой по спущенному колесу.
- Запаска?
Я кивнул:
- Есть, только домкрат куда-то запропастился.
- Ага, запропастился.. Куда же? Да у меня – есть.

Вдвоем у нас все спорилось, колесо было снято, поменяно на временное, она убрала свои инструменты обратно и присела на корточки возле меня. Я предложил ей апельсин, и она ему обрадовалась:
- Люблю апельсины, всегда они мне зиму напоминают. Рождество. Дом.

Я заметил грусть в её голосе, но в душу не полез, сама расскажет, если захочет. Она меня взволновала. Мне было с ней хорошо. Даже – без слов.
Ничего больше не говоря, я вынул из кармана какой-то старый счет, наверное, от бензина , и записал свой телефон:
- Захочется, - позвони. Посидим. Помолчим.

Она проистально посмотрела на меня. У неё на щеке была черная полоса, сажа, наверное, и я протянул руку, чтобы её вытереть. Она не отстранилась.


13.ЗОРА.


Войдя в комнату, я сразу заметил, что мигал автоответчик. Я нажал на кнопку и услышал только одно слово:
- Помолчим?
Кровь бросилась в голову – я не видел Зору два месяца, со дня моей поломки на автостраде. Я подумывал уже, что она потеряла бумажку с моим телефоном.
Но сколько бы я не набирал её номер, трубку никто не поднимал. Я поймал себя на том, что кусаю ногти – скверная привычка, от которой я давно избавился.  И все же я решил не сдаваться.

 Поздно ночью я лежал на кровати, уставившись в темный потолок. Сон не шел. И вдруг я почувствовал, что сейчас зазвонит телефон. . Бывает так, только подумаешь, и - на тебе – так и есть. Я  рванул в комнату. В трубке слышался женский шепот:
- Скаджит… Скаджит!
Зора повысила голос, чтобы он мог её услышать, но тут мужской голос, вроде пьяный, вдруг перебил:
- Ты куда звонишь, а, сука? Опять ментам сдать хочешь?

Послышался грохот – видно трубку уронили..
Мужчина все кричал:

- Убью, дрянь!
Раздался женский крик, заплакала где-то девочка, послышался еще какой-то шум и глухой стук, будто кто-то упал.

- Не надо, Дан! А-А-А, пусти, больно!

А я ничего не мог поделать. Самое отвратительное в жизни – оказаться невольным свидетелем семейной склоки. А помочь – нельзя.. Да и адреса её у меня нет. От бессилия я сжал кулаки. Одно я знал точно – размажу подонка, если когда встречу.. Надо было не спасать его там, на склоне, да кто знал…
Я видел её слезы, текущие по смуглым щекам, опухшие глаза и растрепанные волосы, которые Дан намотал на кулак, я видел синяки на её ребрах – от его пинков, ссадину на губе и кровоподтеки на руке, которую выламывал мужчина. Я ненавидел его так, что меня трясло , я закусил губу и пошла кровь, а я даже и не заметил. Я стоял, прижавшись спиной к стене, прижав трубку к уху и пытался уловить её дыхание, и не мог… Слава богу, вот всхлипы.. А, нет, это девочка, наверное, дочка:

- Папа, не надо, не пинай её!

- УУ –У , уйди, тоже шлюшка растет!

Я даже видел, как он отшвырнул от себя повисшего на руке ребенка. И как влепилась та в стенку и сползла на пол..

- А-А-А!!! – Это уже был голос Зоры, – ненавижу тебя! Её  за что??!!!

Видно, бросилась она, как волчица, на защиту.
Послышалась только глухая возня и рычание мужчины и женщины. Потом раздался хряст и все заглохло, по-видимому, наступили на трубку.
 Я тоже сполз спиной по стене. Как я ненавидел себя в эту минуту. Я не знал, почему  так дорога стала мне эта женщина. Я не помнил, когда это произошло, но подозревал, что давно, там, еще на парковой стоянке, возле детокса. А  может и раньше, еще в горах. Я просто – знал это, и я был бессилен ей помочь. И ненавидел себя за это люто.

 Я знал, что ей пондобится валиум – после такой-то встряски! Я не был уверен, что она все еще ходит в ту же аптеку, не имел понятия, если она переехала в другой район – у меня просто не было других вариантов найти её. И я поджидал её там, сидя в машине на парковой стоянке, возле  «Ride Aid», как только выдавалась свободная минута. И мне повезло.
 
 Её трудно было узнать в этой широкополой ковбойской шляпе, нахлобученной низко на лоб, но меня точно что-то толкнуло под ребро – это она. Женщина вошла внутрь, а я остался в машине, дожидаясь её возвращения. Меня переполняли смешанные чувства.. Навряд ли она обрадуется моему появлению – кому приятно, чтобы его увидели в таком избитом виде.  Тем более, женщине. И я решил просто следовать за ней, за её черным Доджем Дуранго.. Чтобы, если когда понадобится, быть с ней рядом. А в том, что она мне еще позвонит, я не сомневался.

Не так и далеко от меня – в прилегающем к моему, районе.. Небольшой town-home, цветочки в палисаднике. Я не подъехал совсем близко, стараясь оставаться незамеченным. Она захлопнула дверцу машины и минуту помедлила, подыскивая нужный ключ на связке. Потом повернулась и решительно направилась в мою сторону.
Уносить ноги было позднО. Я опустил стекло в машине.
Я не мог видеть её глаза за стеклами темных очков, но разбитую губу хорошо видел.

- Поднимешся? – спросила она без предисловий, как будто мы только вчера расстались.
Я кивнул. Мы вошли в подъезд.

Сказать, что в квартире был полный разгром, значит ничего не сказать.  Мебель поломана, картины со стены сорваны. Везде валялись мужская и женская одежда, и какая там стояла вонь! Явно, давно мусор никто не выносил.

Она, видимо, заметила мелькнувшую гримасу на моем лице и широко распахнула окна. Свежий ветер ворвался с улицы и поднял вверх пушистых пыльных зайчиков.

Я спокойно отношусь к бардаку в чужой квартире, меня это, обычно, не трогает. У себя я любил поддерживать порядок. Просто, так мне легче было думать, если все на своих местах. Я по натуре чистюля и грязи не люблю, обычно аккуратно  одет, и мне нравится запах свежевыстиранного белья. В этой квартире была полная мерзость и запустение. Потолки давно не побелены, паутина протягивалась от лампы над столом  до самого угла комнаты, и в ней безнадежно жужжала муха. Грязное кухонное полотенце валялось на обеденном столе возле разделочной доски, на котором виднелись подтеки от когда-то порезанного мяса. Пахло чем-то прокисшим, и меня передернуло от мысли, что там у них может быть в холодильнике. 
Я огляделся, где бы сесть, и она ногой пододвинула мне  деревянный стул.
- Дочь в школе? – спросил я , чтобы не молчать.
Она, закуривая, кивнула и сняла солнечные очки. Глаза не было. Был лиловый заплывший шар, натянувший веко так, что оно блестело.
- Тебе бы к врачу.. – заикнулся я.
Она выпустила в потолок струйку дыма и затянулась сигаретой еще глубже. И ничего не ответила. Так мы и промолчали полтора часа.
 На следующий день я пришел опять, и она, ничего не говоря, мне открыла.

14. ТОЛСТЫЙ ВТОРНИК.

Толстый вторник -  Марди Гра. Это  день в Новом Орлеане, когда все нажираются до полусмерти.
 На мне была надета зеленая рубаха с ананасами и шорты, на голове Пегги красовался дурацкий колпак с бубенчиками. Клянусь, она была самым прелестным шутом во всем этом сумасшедшем городе. Мы маршировали по мощеной мостовой  Бурбон Стрит в толпе крикливо наряженных людей с блестящими глазами. Многие уже чем-то подзаправились и нетвердо держались на ногах. С верхних балконов, задрапированных зелено-желто-фиолетовыми полотнищами на нас летела мелко нарезанная серебрянная фольга и разноцветные бусы, которые все и всюду швыряли друг в друга горстями, с гортанными пожеланиями счастья.
 Я тоже не мог отказать себе в удовольствии подзаправиться шикарными устрицами, разложенными на прилавках на горках льда, с лимончиком и прехолодным пивом. Пегги скромно посасывала через соломинку золотистую жидкость из высокого стакана.
 Гам, вопли, крики! Вон , на балконе стоит дерево, точнее чудак, украшенный зелеными ветками и с опахалом из тех же самых ветвей. Вон еще один , в панамке, с пузом вылезшим из под короткой маечки и с претолстенной сигарой во рту – поймал каких-то местных красавиц с плюмажем на голове и прижал их к своей груди, чтобы запечатлеться для потомков. Я видел осла - тоже с плюмажем( они здесь так популярны), запряженного в двуколку, украшенную флагами и гирляндами. Разномастое месиво из полуголых потных людских тел тешилось, напевало, подтанцовывало в такт джазовым мелодиям и никто, никто! – даже моя Пегги, не стеснялся дразняще вилять бедрами  и к крутыми задами, что-то при этом напевая себе под нос:

- Rolling, Rolling,
Rolling down the river….!

О, я знал, что скрывается под этой непримечательной шкуркой! Пегги неоднократно вдохновляла меня на самые нескромные подвиги и была неутомима в своих изощренных пытках. Спящий днем вулканчик, к ночи она преображалась в фурию, царящую в нашей спальне и в душе моей. Вот и здесь, она так органично вписывалась в этот водоворот тел, что не однажды к ней подлетал какой-нибудь полуголый метис с застопоренными глазами и пытался утащить  в это месиво тел, пропахших креольскими специями. Но я цепко держал её за руку, хотя и сам был не против уже куда-нибудь с нею провалиться, ну хотя бы вон в те пряные кусты рододендронов.

 Когда  же, за полночь, все еще возбужденные видом впадающих в транс людей - под звуки барабанов, мы наконец завернули в свой отель,то я - был у её ног.
Я сорвал с неё бусы. Со стуком они посыпались на пол и заскрипели под ногами. Опустился на одно колено( и сразу пожалел о том – проклятые бусины!) и  пламенно, несколько заплетающимся, но пока еще здравомыслящим языком, сделал ей предложение  руки и сердца. Отрыжка несколько подпортила впечатление от моей речи ( тут все было такое перченое!), но Пегги благосклонно выслушала, подумала минутку и – отказала. Сославшись на мегрень, она отправилась принимать ванну, и вскоре уже сопела тихонько в подушку конопатым своим носиком.
 Потрясающая женщина!
 Я готов был провести с ней всю оставшуюся жизнь.
Она была тайной за семью печатями. Все у нас, казалось, шло гладко, куда надо, по накатанной дорожке – к свадьбе. Не было ни ссор, ни склок, если не считать моментов, когда, вцепившись крепкими пальчиками в мои волосы, она клочьями вырывала их, в порыве страсти. (Я потом начал их коротко стричь). Впрочем, мне это даже нравилось.
Но вот, загрустила она что-то.

 Работу поменяла – проводила четыре дня недели у сестры в соседнем городе, где и находилась её новая страховая компания. Я взбунтовался поначалу, но она та-ак на меня посмотрела, что называется одарила, что я понял – сопротивление бесполезно.
Я тоже загоревал. Сначала мирно коротал вечера с Бриджит, кошкой её. Потом та сдохла, причем, когда Пегги находилась в отъезде. Я понял, как низко упал в её глазах, когда, вернувшись ( я уже позвонил ей), она отправилась за город, прихватив с собой лопату – чтобы похоронить свою любимицу. Одна.
 Я, конечно, напился от обиды. Я и так уже позволял  себе чуть чуть, в её отсутствие. А как еще прикажете  тоску свою по любимой женщине перебарывать.

Когда  она вернулась обратно, я был уже – хорош. Я стоял посередине комнаты в трусах и, икая, пытался втолковать ей, что это она во всем виновата. Не самый, признаюсь, веский аргумент – кошка-то сдохла под моей опекой. Хотя и жаль мне было полуоблезшую, дурочку. Она ведь тоже по Пегги тосковала.
 Я подкрался к ней сзади, когда она повернулась уходить, крепко схватил её и повалил на пол. Раньше ей нравились такие игры. Но когда , по привычке, я задрал ей подол, то получил такой удар в ребра локтем, что перестал дышать . Вывернувшись из моих, вялых уже объятий, она перешагнула через меня, как через труп, и ушла спать в комнату для гостей.


15. NAVY SEAL.


«Да будет Бог судьей нашим врагам,  А наше дело – обеспечить им с ним встречу»

Таков был девиз  NAVY SEAL,  спецназовцев Америки.

Я оказался в их рядах после смерти друга детства . Того самого, с которым лазил  на Ай Итой в Бобокуари, Аризоне. Он передозировался наркотиками и его  не откачали. Мне хотелось забыться. Не думать . Я услышал о Спецназе от  однокласника и, недолго думая, отправился вслед за ним.
 Нас было 50 рекрутов – в начале курса. В конце же , после тридцати месяцев жесткой тренировки , остались только двое. Думаю, меня подгоняла злость,  и необоримая тоска – я впервые  заглянул в мрачные, и ничего не обещающие, глаза смерти. Я потом еще не раз заглядывал в них, но первый раз – всегда самый страшный.
В  начале кое кто из ребят еще пытался задевать меня, вышучивая мои длинные ресницы, и совсем еще несерьезный пушкок на щеках, но вскоре им пришлось крепко поднапрячься, чтобы, не то что  обогнать, а, хотя бы, не плестись  у меня в хвосте. Я вытянулся, загорел и замкнулся.
 Мне нравилась четкость поставленных целей, мне нравилось, что мы везде были первопроходчиками. Мне было по душе непреходящщее и обостренное чувство опасности, и торжество, когда миссия завершалась удачно.  Правила: «SEAL никогда не попадает в плен, и никогда не оставляет раненого партнера» были уже выгравированы у меня в душе и я старался придерживаться их повсюду.Старался.

 SEAL расшифровывается как « МОРЕ. ВОЗДУХ, СУША». Я научился приспосабливаться везде.
Мне навсегда запомнилась последняя неделя тренировки. Нас сбросили в сердце пустыни, без воды и продуктов, на целую неделю. У каждого из нас был свой квадрат. Каждому был дан нож, шелковая веревка и тарп ( пластиковый брезент). Всем остальным мы сами должны были себя обеспечить сами. Ночи были студеными, а днем – жара. И – ни души. Ни птицы, ни даже змеи.
Они были нескончаемы, эти ночи, и небо плотно прилегало к земле, словно одеяло. Я был счастлив. Я был один, и полон тягучей тишины.
 
Постепенно ухо научилось реагировать на малейший шорох, а глаза перестали быть ленивыми, замечая любую мелькнувшую тень. Я превратился в зверя. Я научился охотиться.
Через неделю прилетел вертолет. Я высох, как лист, и звенел, как струна, настолько я настроился на лад великой пустыни, правильно угадав её мелодию .

Я не любил возвращаться мыслями в то мое прошлое. Правила игры не всегда были честными, но приказ обсуждению не подлежал.Это я тогда так думал. Но - совесть - иное дело. Ей рот не заткнешь.И ничем из памяти не вытравишь, как не старайся.
 Единственным хорошим воспоминанием о тех годах была моя жена, мексиканка. Тихая, маленькая, терпеливая. Она родила мне сына. Я звонил ей по мере возможности,со всех концов света, но, однажды, вернувшись после очередной операции, нашел её мертвую  в спальной. У неё не было друзей, родственники остались в Мексике, а сын к тому времени уже вырос. Она никогда и ни на что не жаловалась. Так и умерла, молча, от остановки сердца.  До меня она дозвониться не могла. Даже если бы и захотела. Её никто не хватился.
В том же году я и поймал пулю снайпера. После тяжелого ранения в Кювейте я был списан подчистую.

Скаджит сам не понимал, почему рассказал это Зоре. Может, в ответ на её незамысловатый расказ. Жили – были. Двое детей. Оба любили горы. Дан встретил девочку, намного моложе себя и сделал той ребенка. Жил на две семьи, но это его бесило, и он срывал злость на Зоре. Она запила. Он переехал к другой – молодость победила. А, когда все же являлся, то жестоко избивал, говорил, что ревнует. Дети вызвали полицию во время очередного такого визита, ему запретили к ней приближаться, но это не помогало.

Однажды, прийдя к ней с очередным визитом, я , наконец,  увидел ненависную мне рожу. Глянув на меня, он торжествующе заорал:
- Я так и знал, ах ты  ж, сука!
Я молча и методично  сворачивал в тугой рулон газету. Он схватил со стола нож. Я сложил рулон пополам.
Глупый Дан. Он кинулся ко мне – я выставил вперед левую руку, повернув её тыльной стороной, чтобы не пострадали вены и сухожилия. Нож скользнул по моей коже по касательной( Убийцей он все же не был, рука в последний момент дрогнула) , и в тот же момент я ткнул рулоном ему под ребра. Конечно же, я знал болевые точки. Он упал на колени, хватая ртом воздух. Я поднял его за волосы , все еще подобного рыбе, выброшенной на сушу, и вывел за дверь.
- Убирайся. – Сказал я. – Появишься – убью.
Он был намного выше меня, «ленивая гора ленивых мышц», Но сразу – все понял.


16. КОТЕНОК В ЧЕМОДАНЕ.

Хартлей думала о своем. Её уже не столь беспокоила моральная сторона этого эксперимента, или конкурса, как называл его Грубер. У каждой медали,  как не крути,  есть две стороны. Конфиденциальность, конечно, суверенное право каждого человека, но все больше и больше она убеждалась в раздвоенности почти всех , с кем ей приходилось сталкиваться. И чем сложнее личность, тем больше контраст между его внутренним миром и тем образом,( или образами) который он создает, живя среди других. Жизнь  –  сцена, а мы все- актеры. Ничтожные или великие, мы все кого-то играем, изображаем. Все без исключения, и она сама в том числе.
 Что было бы, если каждый мог «прочитать» ближнего? Хаос, разборки, драки. И без этого – убийств хватает.Сама она еще в несколько лучшем положении. То, что считала она своим недостатком, в такой ситуации могло бы сыграть в её пользу – образами-то она не мыслит, а как быть с внутренним голосом?
 Было, было и у неё самой, что скрывать! И такое было, о чем вспоминать стыдно и, упаси боже, поделиться с кем-то.
Да, она не могла видеть образы, но некоторые факты  забыть было не возможно. Даже Даже время не в состоянии было стереть их из памяти.  Вот , хотя бы, этот.

Когда-то давно, будучи еще пятилетним ребенком, она увидела телепрограмму о животных, которые участвовали в освоении космоса. Это были русские собаки. Хартлей настолько была захвачена этой идеей, что решила предложить своего котенка для науки. Но для этого нужно было сначала его натренировать для жизни в трудных условиях, приближенных к космосу.. Не понимая разницы между понятиями "нехватка кислорода» и « нехватка воздуха», она решила начать запирать его в чемодан.  Сначала она запирала его туда всего лишь на минуту или две, потом – на пять. Котенок все время оказывался цел. Однажды она все так же заперла его в чемодан. И забыла там – что-то её отвлекло. Вспомнила только вечером. Он уже не дышал. Она унесла трупик в лес и битый час не могла заставить себя закопать его в землю. Она прижимала к своей груди невесомое тельце мертвого котика, все еще надеясь, что он очнется. Она беззвучно сотрясалась от рыданий, пока глаза её не превратились в звплывшие щелки. Она боялась, что кто-нибудь услышит её и найдет. И увидит, что она натворила. Она видела однажды, как тетка хоронила умершую от старости собаку, и поступила точно так же: вырыла руками могилу, завернула малыша в свою панаму и положила его на дно. Потом она засыпала ямку землей и сверху прижала камнями, чтобы могилу не разорили дикие звери.

Она чуствовала себя преступницей, убийцей, страшным отвратительным человеком. Но не рассказала о случившемся ни одной душе. Взрослые решили, что котенка утащили лесные звери или хищная птица. Чтобы утешить девочку, которая, казалось, впала в оцепенение, ей предложили другого, но она отказалась. Её долго еще потом жалели, думая, что этими разговорами они помогают ей справиться с горем. На самом же деле, они растравляли глубокую рану еще больше. 
И это – только один эпизод, о котором она не позволит никому узнать, а ведь были еще и другие..

Потому-то и окружила она себя только вежливыми знакомыми.  Но близко никого к себе не подпускала.

Час за часом простаивала она возле кубов, и час за часом все больше убеждалась, что допустить этого нельзя. Не должен существовать такой прибор. Нужно было остановить Грубера. Но как? Она ничего не знала ни о его устройстве, ни как он действует, и сколько из его сотрудников имеет доступ к этой программе. Она отлично понимала, что если военное ведомство наложит на это свою лапу, то ничего поделать будет уже нельзя.
 
- Грубер, вам не хочется пригласить меня на ужин? У меня есть тост – за ваше детище.
Грубер топтался рядом, ничего не понимая. Может он ослышался? Он мечтал об этом с того  момента, когда она впервые появилась в его офисе  вместе со своим отцом.
Он быстро быстро закивал, потому-что слов не находилось.
- Тогда поужинаем в « Помпее». Там очень хорошая итальянская кухня. – Сказала Хартлей Дженнингз.

********************************************
Барток смотрел на своего соперника, приклеившегося к  компьютеру, и 
думал о том, что  парень этот ему даже немного симпатичен.  В чем-то  он, немного, напоминает его самого: вон, поворот головы, улыбка, то, как он потирает подбородок большим пальцем правой руки в моменты задумчивости. Интересно, кто он? Чутье  подсказывает, что не прост, ох не прост этот писака. Видно, побродил по свету, вон, нос ему, явно, кто-то отрихтовал. Но это его не портит, даже добавляет шарму. Женщинам такие нравятся. Они от таких – без ума. Интересно, которую из своих многочисленных поклонниц он мечтает убить?
Ему, Бартоку, проще. Никогда, до встречи с Пегги, у него не возникали такие мысли – убить, придушить, заставить ползать у ног, умоляя о пощаде. Раньше - то его бросали, то он кого-то бросал, но  не было у него такой бури эмоций. А вот эта, невзрачная, казалось на вид, совсем  моль…

Он ведь пытался взять себя в руки и бросить пить. Даже ходил к просвещенным, так называли себя тибетские буддисткие монахи. Да, конечно, медитация пошла ему на пользу, хотя, он больше делал вид, что уходит в себя – мысли не переставали роиться в голове , несмотря на его упорные старания сконцентрироваться на своем дыхании: вдох-выдох…
Там, в храме Шамбала, никто не лез к нему в душу со своими расспросами. Он полюбил перерывы с чаем, когда можно было неторопливо перекинуться парой слов со знакомыми, или представиться незнакомцам. Атмосфера доброжелательности так и висела облаком в маленьком храме, и когда раздавался долгий гул гонга,  он очень нехотя втавал и уходил домой .
Пегги сменила гнев на милость, и, новый, такой неприставучий, он нравился ей даже больше. Он, конечно, скучал по их буйным ночным баталиям, но принял её игру. Обзавелся парником, где, вместе со своим приятелем,  адвокатам по страховке, проводил немало времени, выращивая жутких размеров зуккини и помидоры.
Шли годы. Ничто не предвещало срыва. Но, однажды, вернувшись домой, он нашел записку:

« Прости, я ухожу. Пегги». Ни тебе объяснений, ни эмоций – так вот, просто. Сняла маленькую квартирку в другом районе, взяла кое-что из своих вещей и – исчезла. А вместе с ней – и его счастье.

То что было потом, он помнил смутно, а то что помнил четко – хотел забыть. Одно  знал точно: из- за неё, этой дряни, вся жизнь его пошла наперекосяк. То что он зАпил с новой силой – было еще пол беды, то что путался во время судебных разбираний, терял записи свидетелей и не помнил имен судей – это тоже было не самое страшное. А вот то, что он люто возненавидел всех и вся: сотрудников, коллег , своих клиентов,  работу, где негодяи оказывались на воле, а невиновные, подчас, за решеткой, это было уже гораздо хуже.
 Он возненавидел весь свет, свою собственную жизнь в прошлом, когда он, как ему казалось, плавал в счастье. Он чувствовал себя не только брошенным, – душа его была изнасилована, изгажена, разжевана и выплюнута. И таким никчемным он теперь себе казался, что ему , порой, хотелось расцарапать свое лицо,. И он плевал, плевал – на свое отражение в зеркалах, а потом – разбил их всех, к чертовой матери. Взял, и все до одного расколотил. Вдребезги.
Адвокатскую свою лицензию он только чудом не потерял, но криминальные дела ему были уже и не под силу, да  и неинтересны. Потому что он сам стал пеступником, проводя тягучие ночные часы в раздумиях, как бы отомстить ей, любимой, ей – ненавистной, которая его так обокрала и обманула..


17. ГРУБЕР.


Вопреки здравому смыслу, он хотел верить, что она может в него влюбитиься. Мозг – сексуален. Кто-то сказал, а Груберу это запомнилось, потому что понравилось. А что- с этим у него в порядке, а вес – это пустяк, сбросить можно, только проект закончу..
И все же он нервничал, ожидая появления Хартлей. А вот и она – величественная, смуглая, как Амазонка. Он даже в татуировку её влюбился, так и хотел провести пальцем по этим округлым шрамикам, контурами напоминающим лабиринт.
Официант услужливо налил в бокал немного вина. Хартлей пригубила , и выражение удовольствия растеклось по её лицу.
« Ах как мне сегодня повезло!» - Думал Грубер, замирая от восхищения. Обычно она не позволяла себе расслабиться, и сегодняшняя вечерняя улыбка показалась ему настоящим подарком.

- Как продвигается ваш проект? – Спросила она, подперев голову оголенной рукой.

- Голубушка, ну её, работу! Сегодня в мыслях я желаю быть только с вами!

Она милостиво улыбнулась, и он вспотел.

« Ах ты, вот не к месту!» - Подумал Грубер. Ему хотелось выглядеть сегодня романтичным, загадочным и , даже, роковым!

- А ведь я хотела поднять бокал в вашу честь. Именно таковы были мои намерения. – Сказала Хартлей. – Я еще не встречала  человека, воплотившего в жизнь такой амбициозный проект!

Грубер скромно прикрыл глаза. – Похвала была приятна ему, особенно, когда она исходила от восхитительной  и умной женщины.
« Смотри, Грубер, она проглотит тебя без остатка!» - шепнул ему сердитый внутренний голос. – «  А может быть у неё что-то иное на уме?»
Грубер порадовался, что она не может прочесть эти его нелицеприятные мысли.

- Как ваши вояки – оставили  в покое?

- Да как вам сказать… Скорее, дали отсрочку.   Боюсь, они мне еще готовят какую нибудь пакость.

 Он посмотрел на женщину долгим взглядом и , скорее почувствовал,чем понял, что романтически она ничуть не была настроена. И вздохнул с сожалением. Что ж, все равно,  её присутствие доставляло ему большое удовольствие. Не часто она появлялась на публике с кем- нибудь вдвоем. Пусть другие думают, что хотят. И пусть – завидуют.

- И когда вы должны будете дать им окончательный ответ? -  Нарушила молчание Хартлей.- Я думаю, что они намерены вас купить, и предложат значительный куш.

И Грубер не выдержал:

- Дело в том, что у них совсем иные намерения.На самом деле… - У него дрогнул голос. – Что у них уже есть такой прибор, и они уже применяют его на практике! Да да! – повторил он, заметив как вскинулись наверх её брови..- Очень даже успешно они уже роются в головах людей, но публике это, конечно не известно. А вы говорите о нарушении прав человека в моем эксперименте.. Оно уже нарушается, причем, это санкционировано свыше.

Он ткнул пальцем в потолок.
У Хартлей потемнело в глазах. Это то, чего она и боялась.
Грубер продолжал:

- Мой прибор намного совершенственнее, визуальность проектиуемых образов намного четче, кроме того – я в состоянии это записать и прокрутить обратно, что они пока не могут это сделать, к тому же у меня все это идет в аудиозаписи, вы можете прочитать и внутренний голос. Я знал, на что шел, когда решил обнародовать свое открытие, потому и затеял этот конкурс, подал все это под развлекательным соусом. Я ведь отлично понимаю, что прогресс остановить невозможно, так же как невозможно посадить мозг и его продукцию в клетку. Пытались уже, и вы наслышаны об этом, наверное, и интернет запрещали в кое- каких странах, и, так называемая, цензура на произведения некоторых писателей. И всегда при этом страдают самые одаренные. Нельзя надевать намордник на гения, он ведь так может и с цепи сорваться , и такого накуролесить! От отчаяния!  Обыватель правительству не страшен, он  легко управляем, а вот талант.. тот опасен, непредсказуем потому и пытаются всех одаренных держать под контролем. Вы думаете, мне позволили бы так далеко зайти с этим проектом, если бы не поддержка вашего отца и моего независимого, но очень могущественного спонсора? Я понимал, что до этого когда-нибудь  и кто-нибудь додумается, так лучше уж это буду я. Я ,по крайней мере, не продажный и деньги меня интересуют только в той степени, чтобы продолжить  разработки.

Словом, государство  хочет иметь монополию на мой прибор, только вот в чем проблема, я уже выпустил кота из мешка и подпортил им игру. Огромное колличество людей в мире теперь знает, что прибор такой есть, и я веду переговоры с некоторыми из них,об его приминении.

- Вам никто не пытался угрожать? – Спросила Хартлей , задумчиво водя пальцем по шрамикам татуировки. От волнения она совсем забыла об остывающем ужине и прекрасном вине, разлитом по бокалам.

- Пока что еще – очень нежно. Так, намекнули.. Да я – лис старый… У меня тоже для них кое-что припасено, на всякий случай..
Кроме того, от любой болезни всегда в конце концов находится вакцина. Пока они там, наверху, совершенствуют свой прибор по сканнированию мозга людей, я уже работаю над программой, позволяющей этот прибор блокировать. Вот так-то. А  этого – им совсем не хочется. Они предпочитают работать инкогнито, подглядывать, прослушивать, просматривать. У безликой машины государства любой – под подозрением. А представте, если они развернутся  на полную катушку и эти приборы будут обладать широким радиусом и мощностью – достаточно присоединить один такой к вертолету и прочесывать целые районы и города в поисках инакомыслящих. И все это – во имя государственной безопасности и под знаменем борьбы с терроризмом.

*****************************************
Оставались  сутки до завершения конкурса. Оба, Скаджит и Барток работали, не покладая рук. Даже ночью. Хартлей тоже не в состоянии была заснуть. Как завороженная, следила она мылительным процессом обоих, хотя и признавалась себе, что ей больше хотелось бы видеть их лица. И руки Скаджита, крепкие, сухие, нервные.
Одевшись, она отправилась в центр. Как ни странно, там её уже кое-кто поджидал.


18. СЕКРЕТ ХАРТЛЕЙ ДЖЕННИНГС.


Мужчины, подошедшие к ней на парковой стоянке, совсем не походили на фэбээровцев, как их принято представлять, или как показывают в кино. Не было на них строгих серых костюмов и не обладали они ничем не примичательной внешностью. Наоборот, глаза их так и лучились доброжелательностью, а незамысловатые лица с широкой улыбкой очень располагали к себе.
- Мисс Хартлей Дженнингз! – Почти восторженно воскликнул один из них, так широко разводя руки в стороны, будто собирался заключить её в свои чугунные объятия. – Вот так приятная неожиданность!
« А эти то зачем здесь ошиваются, чуть ли не в полночь?» - Подумала Хартлей, строго раздвигая губы в холодной улыбке. Она почувствовала, что по спине пробежал холодок: «Что им от меня нужно?»
- Джентельмены? – Вопросительно посмотрела она на весельчака, и всем корпусом развернулась ко второму, заходящему ей за спину.

- А у нас к вам есть деловое предложение! – продолжал улыбаться первый. И так как она молчала, он продолжил:

- Не поможете ли вы и нам взглянуть на тех двух чудаков, которые позволили добровольно заключить себя в стеклянные клетки.
« Откуда они знают про стеклянные клетки?» - Промелькнула у неё мысль. Впрочем, такие клетки уже давно применяются даже в полицейской практике.

- И по какой причине я вдруг пожелаю это сделать, позвольте спросить?

- Да по простой, - горячо зачастил первый, самый разговорчивый из двоих. – У нас есть кое что для вас лично, что может вас очень и очень заинтересовать.
- Что же?

- А приборчик. Особенный такой, который поможет компенсировать то, в чем обделила вас природа.

Хартлей помертвела внутри. Никто не знал её секрета. По крайней мере, она была уверенна в том, что нигде и никому об этом не обмолвилась.  Она холодно, не мигая, продолжала смотреть в глаза говорящему. Но того, видно, взглядом кобры было не пробить.

- Мы вам окажем эту маленькую услугу, а вы – нам. И всего-то, делов, дать нам возможность встретиться с теми двумя. Зато , вы получите возможность быть такой, как все.

- Да? А если мне не нравится быть такой, как все и вполне устраивает нынешний вариант?

- А вот это – неправда. Иначе, не собирали бы вы коллекцию сувениров своих бывших любимых. – Надув губы, проговорил весельчак.

« Так они уже рылись в моих вещах!» - С яростью подумала она. – « Сколько раз я собиралась сжечь это барахло, да все  жаль было.

Смерив мужчин насмешливым взглядом, она продолжила:

- Спокойной ночи, господа.

Она спиной чувствовала их мгновенно потяжелевшие взгляды, пока шла по парковой стоянке к зданию.

***************************************************
- Ты превратил мой дом в казарму. Ты всегда все по линеечке строишь?

-Нет, просто задумался и не заметил, что так вышло.

- Я пойду приму ванну. – Сказала Зора утверждающе.

Она проспала целые почти сутки после случившегося, и я надеялся, – раны должны затянуться. У всех, конечно, по разному. Некоторые и боль и обиды переживают дольше. Она, видно, была из таких.
Вымытая, она как бы избавилась от налета растерянности и в ее взгляде даже промелькнуло озорство.

- Ты меня что, взял под свою опеку?

-Нет. Просто рад, что мне предоставилась возможность отплатить добром за добро.

- Вот ты значит какой хороший?!

Я хоть и умел «держать лицо», но тут смутился. Это я-то хороший? Что угодно, только не это. Везет тем, кто ни на секунду не сомневаются, что они – хорошие. Так ведь, их меньшинство. Я давно уже предпочитал не задавать себе этот вопрос- кто я. Когда родился, точно был неплохой.  Временами жизнь предоставляла возможность делать что-нибудь, за что позже не было стыдно. И то – ладно. Но чаще приходилось делать.. Словом, не считал я себя хорошим человеком, а уж ангелом - тем более.
Зора, когда не была пьяна, очень располагала к себе – своей ненавязчивой  немногословностью. Несуетливостью.
 По её словам, лечение в клинике она проходила уже неоднажды.. Потом что – нибудь опять случалось ( чаще всего связано это было с Даном), и она – не выдерживала.
И тогда – это была другая Зора – склочная, горластая, растрепанная , язва, не женщина.  Я застал её раз вот в такой кондиции. Дочка выглянула мельком из своей спальни и, приложив палец к губам, быстро скрылась. Я слышал какое-то подвывание из кухни, мычание, скорее, но увиденное заставило меня содрогнуться с отвращением.

Зору, видимо, вырвало. Смрад облаком завис в комнате, напополам с сиреневым сигаретным дымом. Сказать, что лицо у неё было опухшее, значит ничего было не сказать, оно превратилось в рыхлый, бугроватый, покрытый красноватой сыпью, блин, посередине которого торчал аккуратный, слегка вздорный носик. Она возила пальцем по тарелке, где лежал одинокий уже кружок колбасы и дохлая муха, и с равномерными промежутками рыгала. И такую женщину я любил?
 
Я поднял её на плечо, и, встряхнув разочек, понес в ванную комнату. Открыл воду, сделал её потеплее( не совсем же я зверь ) и, как была в одежде, так и опрокинул её в воду. Лицом наверх, конечно. Я намылил ей голову шампунем, сполоснул лицо, не забыл за ушами, и оставил так, полежать немного. Она сразу как-то смирилась, утихла и закрыла глаза.

Пришлось, конечно, переодеть её в сухое. Какая же она была худая! Ребра так и выпирали рификами из под кожи! Я стеснялся её всю разглядывать, сам не знаю, почему, мечтал ведь об этом моменте ночами.

Она как раз и была похожа на ангела, подвыпившего, но светлого . И – жалкого – такой вот, птенец ангела.

Я укрыл её одеялом до подбородка и присел рядом. Хотелось закурить, да было

нельзя.


19.КАК Я РАСПЯЛ ЛЮБИМУЮ.


Ах, какая же это была пытка – сидеть в зеркальной клетке и ежеминутно видеть свою гнусную рожу. Нет, выглядел я, конечно, неплохо, даже долговременные запои не очень подпортили мое интеллигентное лицо. И хорошо, что ушел из криминального права, ну их, мерзавцев защищать, куда проще на вольных хлебах адвоката по страховке – там столько всяких правил и регулирований, и думать не надо, знай – выполняй.
 Я даже посвежел, душой оттаял. Если бы не мысли о Пегги, сверлящие мозг по ночам, так и вообще жить можно. А все-таки, знания эти мне очень пригодились. Кто знал, что так обернется. Мне даже убивать её не пришлось, как-то само собой вышло. Я ведь все до мелочей продумал, все за детали переживал. Кто кто, а я лучше других знал, что, обычно, на мелочах и засыпаются. Или – на случайностях. Все, до абсолюта, просчитать –невозможно.  А мне было необходимо, чтобы – наверняка. Чтобы  с первого разу. С одной попытки. Потому что, если сразу не убъю, то она-то сумеет меня разжалобить. Начнет кулачками глаза тереть, как малый ребенок, и губку морщить, а я – возьми и замешкайся. И пожалею. А она – или сбежит( бегала она быстро) или кричать начнет, не дай-то бог народ сбежится.
Объясняй потом, что это была шутка, мол, розыгрыш все это.
  Ей ведь нравился садомазохизм. Когда-то. Бандажи всякие, наручники, растяжки. Она отрицала потом, да ведь – её идея и была. Сама же мне на день Валентина и подарила. Давно, конечно, но сама-то и купила, у меня и чек где-то завалялся, все в том же самом пакете- с её подписью и её кредитным номером, забыла, видно, вынуть.
 Ах как мне хотелось с ней поиграть напоследок. Сладость искушения трудно было перебороть. Сводила она меня с ума, все из-за неё потерял. Главное, вкус к жизни пропал окончательно. К хорошей еде, дорогим ресторанам, красивым костюмам. Только обувь я еще по-прежднему, покупал качественную – не люблю, когда туфли жмут. Двигаться мне приходилось много, а ноги у меня были очень к боли чуствительны.
 
 Я понимал – да, слаб. Я поставил всю свою жизнь на кон, когда встретился с Пегги. Я зашорил себя, я забыл, что бывают иные разновидности счастья, помимо жизни с ней. Но – ничего не мог с собой поделать. Я думал о ней упорно и трудолюбиво. Она, как дождь для моих парников, была целительна для моей души. Я был ярок,  остроумен, широк душой, талантлив, находчив – только когда она была рядом со мною. В долгие дни её отсутствия я засыхал, я был как старый жесткий фикус с обвисшими листьями. Вернее, ощущение было такое, что меня – просто не было. Я был мертв, как только может быть мертв паук, запутавшийся в своей же собственной паутине, и высосавший сам из себя свою же кровь.
**********************************************

 Запястья рук её были синие с бурым от впившихся в кожу веревок. Трудно было дышать – кляп , а вернее, туго свернутые в комок колготки, клейкие от слюны, забивали горло, как вата, и невозможно было вытолкнуть их языком, из-за ленты, которой был заклеен рот.
Глупенькая Пегги, ну почему ты поддалась на уговоры и согласилась прийти в гости. В последний раз. Чтобы проститься.
Я смотрел на тело женщины, обвисшее на своих путах ( я распял её на высокой спинке кровати теми же самыми ремнями, что она сама когда-то и купила) и думал: "Эх, надо было привязать её лицом к спинке."
 Я всегда вид сзади любил больше. Обожаю её ягодицы – так и просятся в руку. Хорошо хоть хныкать перестала, ну сколько можно! Теперь - то я её никак отпустить не мог. А как умолял-то, на коленях просил, ноги целовал, вернее, босоножки её, чтобы согласилась поиграть напоследок. Ни на что не надеялся, а все же просил. И , ты смотри, какой-такой черт её дернул? Соскучилась, что ли, по моим сладким пыткам – давно же ничего у нас не было – ни у меня, ни у неё. Я знал это наверняка – сколько часов провел, подглядывая за её жизнью , сидя в машине , неподалеку от её дома.
Только вдруг согласилась она, жеманно, но притворяясь строгой:

- Последний раз.

А я и рад. А мне – только этого то и надо! Ну и продлю я этот раз – растяну на несколько дней. Суббота же, а на работу ей – только во вторник.
Сначало все было мирно, поцелуи , маленькие ручки её там, на моем паху, даже взмок от наслаждения! Выпили еще вина, а там я и брэнди пригубил, она тоже не отказалась… Я входил в неё торжествующе и торопливо. Обжигался о её дыхание, а грудь её, такая соленая, такая сладкая, мой рот сам по себе наполнялся слюной. Она вся тоже истекала и источала аромат, уничтожающий остатки моего разума. Да и не нужен был он мне, разум, когда я рядом с ней был, с Пегги. Она меня впитывала в себя, как большая губка, и я не хотел из неё возвращаться наружу. Я утопал. В блаженстве и во всем что из неё и меня изливалось.

Это я потом уже предложил её бандажи с наручниками. Хитренько хихикнув, она кивнула.

Я и сам не ожидал, что меня это так возбудит. Я задыхался от нетерпения, пока припоминал, как эти штуковины работают. Нетерпеливо отобрала она их у меня, и сама все распутала и показала, куда крепить. Я предложил, было, привязать первым меня  - а что, я был бы непротив даже умереть возле неё, любимой. Но она жестом не согласилась и протянула  мне свои ручки.
О, это было наслаждение. Оба голые, скользкие, пот капал с меня на её лицо, но ей это, казалось, даже нравилось.
Наконец, все было выполнено, как указывалось в инструкции и я приготовился к совокуплению, как вдруг она меня укусила за губу. Больно так укусила., неожиданно. Ах так, тогда я её тоже укусил. Оказалось, до крови. Ну и пошло, как водится. Эта-то красная струйка и задурманила мне голову и я ударил её открытой ладонью по лицу - со всего размаху. Она взвизгнула, и попыталась меня зубами опять достать. Тут-то я и разошелся. И разошелся…

Тогда-то и с колготками идея в голову пришла. Она, сопротивлялась, пока я их ей в рот запихивал, но справился, и торжествующе уселся на пол напротив неё - в позу лотоса. Ей богу, как когда-то в храме буддистов. Привет вам, братья, от просветленного меня. Я сидел, прижавшись спиной к противоположной стене, и такая благодать по мне растекалась.. Она, как нега, обволакивала мое усталое сознание, а в голове, как качели, туда-сюда, туда-сюда, одна только фраза: «вдох-выдох, вдох-выдох». Потом я уже совсем отрешился, настолько хорошо мне вдруг стало: Наконец-то, вот она, моя, Пегги, никуда больше не уйдет»…
Вдох-выдох, хорошо-то как… вдох…..


20. ПЫТКА ЛЮБОВЬЮ.


Я не знал, сколько будет продолжаться эта пытка любовью. Я ничего не знал тогда, и думалось мне тоже, как в тумане. Я только одно чувствовал, что не было мне еще дано такое пережить,что это не купишь ни за какие жемчуга. Я хотел одного только, чтобы ей было хорошо. Я молил всех известных мне богов, чтобы отобрали они её, светлую мою, у черных сил, чтобы разогнали этот проклятый туман меланхолии, и чтобы не подсела она на таблетки, пытаясь залечить сердечные раны.
 Я никогда и никому не показывал эту" мягкую" сторону меня. Скорее  был известен как жесткий, даже холодный человек. Рассчетливый,немногословный. Сам не понимал, почему она возымела надо мной такую власть. Бывает. Это своего рода химическая реакция, на всех - по разному. Невозможно объяснить, почему одних мы избегаем, от одного присутствия других у нас случается несварение желудка, а третьих... Хочется оберегать, нежить.

 Я согревал дыханием её узкие ступни, я лелеял её руки, как  двух маленьких голубок. Я поражался неистовой железности её такого, казалось, хрупкого тела. Я купал её, а потом убаюкивал, прижав  еще мокрую голову к своей груди.

- Зачем тебе это? – Спрашивала она тихо, глядя на меня снизу вверх.

А я и сам не знал. Это было, как бы искупление за все мои грехи, от тяжести  которых я уже начинал сутулиться.
Бывает так, сам не можешь ответить, зачем? Просто знаешь, что так- надо. Так - должно быть.

 Зора выздоравливала. Дом был чист. Окна – блестели. Я отдраил их с невыразимой яростью. Я знал как нужны ей все возможные крупицы света. Я впускал их внутрь, и она, казалось, впитывала их кожей.

 Я не был многословен с другими, только « внутри себя», иногда, позволял себе поболтать, А вот ей – я рассказывал сказки, мои собственные, которые сочинял сам, в прошлом, сидя на вершине скалы, или пережидая грозу в горной пещере.
Что-то поняла она своим женским чутьем. Задумчиво поглядывала на меня в такие минуты, как бы пытаясь разгадать, что там у меня на самом деле болит. Я чувствовала, что жалеет она меня. Казалось, роли переменились.

Прошли дни, месяцы. Я не мог объяснить ей, почему избегаю близости с ней. Я боялся, что видеть она меня после этого не захочет. Так и носил в сердце свою страшную тайну, моля бога об одном, чтобы и ей не передалась моя ужасная болезнь. Я соблюдал всю возможную гигиену, я всегда имел наготове хлорку. Я боялся дышать одним воздухом с её ребенком, и старался не попадаться ей на глаза. Я был предельно осторожен, когда купал Зору, когда готовил для неё пищу.

Она же, так всегда бывает, когда мужчина воздерживается от контакта, начала меня провоцировать. Я не скопец, я живой,я  мечтал о близости с ней, но увы, мне это было недоступно. Я чувствовал, что дальше так продолжаться не может, что это может случиться однажды. И тогда к моей коллекции грехов прибавится еще один. Самый страшный. Я не знал, как поступить: и уйти я не мог, потому что умер бы я без неё. И остаться – тоже не мог. Тогда она могла бы умереть. Вот я и оттягивал этот момент, не хотел принимать никаких решений, авось жизнь сама что-нибудь подскажет. Выход…

Она пришла ко мне ночью. Я не спал. Молча глядел я в темноту, но она меня не убаюкивала. Я вздрогнул от шороха – в проеме двери я узнал её силуэт. Она стояла на цыпочках, вытянув голову и прислушиваясь к моему дыханию.
Медленно приблизилась она к моей кровати – я спал на диване в жилой комнате. Всегда был на чеку. Всегда хотел быть рядом, если что..
Я не отозвался, когда она окликнула меня по имени и закрыл глаза.
Она подошла вплотную и наклонилась:

- Скаджит… Скаджит.. Мне страшно отчего-то.

Я открыл глаза немедленно. Что я мог поделать.
Я подвинулся и дал ей прилечь рядом. Ах, зачем я это сделал! Дурак! Идиот!
Она повернулась ко мне лицом и нашла мой рот! Я пытался увернуться, но не смог. Я ненавидел себя и так хотел этого поцелуя, я плакал внутри. Хорошо, что тех слез никто не может видеть. Я растерзал в клочья свою душу, я ненавидел крепкое свое тело, которое хотело, хотело, хотело её! Я не мог заставить себя отстраниться, а она становилась все решительнее, распаляя себя… Казалось, моя сдержанность наоборот еще больше сводит её с ума.

А поцелуй все длился. И по капле перетекало в меня её желание. И я покорился.
Полетела на пол простыня. Её рубашка, мои штаны – я намеренно спал одетым.. Я чувствовал, как неумолимо приближается этот момент.. Наши тела знали что надо делать, она вдавилась спиной в диван и раскрылась мне навстречу, как цветок в росе. Я не мог отвести от неё взгляда, а она все торопила меня, шепча:

- Что ты миленький, давай же, что ты ..

Я наклонился над ней, навис глыбой льда, готовясь раздавить, разрушить, войти, забрать! Залюбить.

Я не смог.

Я встал, и, подобрав с пола штаны, ушел в кухню – курить.


21.КИБЕР-ТАРАКАНЫ.


В воздухе растекался запах спермы. Это в её то холостяцкой квартире, куда нога мужчины не ступала несколько лет. Причем этот запах спермы принадлежал человеку, которого давно нет в живых! Что вообще происходит в этом свихнувшемся мире??
  С её то обостренным, почти зверинным чутьем, она распознала бы этот запах из сотен других! Она так и не смогла забыть его, хотя, узнав о  кончине любимого, не пролила и слезинки. Только стала еще замкнутее, и, как считали многие, еще высокомернее.

Она подошла к столу, где хранила так называемые « сувениры», порылась в ворохе фотографий… Как же так, была ведь, совсем недавно она на неё смотрела! Исчезла. Кто её взял. Ах проклятье!! Кому это было нужно?
Оставалась еще футболка.. Это в другом месте, где же! А, вот она! Порывшись в ящике комода она вытащила пластиковый пакет. Обыкновенная футболка, серого цвета. Он забыл её тогда, бросив на пол после душа.
Хартлей поднесла её к лицу и и втянула в себя запах . И тоже почувствовала жжение внизу живота. Она не могла «видеть» его лица. Но отлично помнила, что он тогда с ней вытворял, и от этого ей стало жарко.

 Несколько лет назад в Канаде был объявлен конкурс на соискание новых космонавтов   - две вакансии. Заявлений же было подано более трех тысяч.  Он был один из финалистов ( 18 человек) и Хартлей отправилась в Оттаву проинтервьюировать некоторых из них. Можно, конечно, было бы и подождать, пока они приедут в Хьюстон, на базу НАСА, для тренировок. Но её интересовали не только последние два финалиста, но и те, кто подошел совсем близко . Ведь среди них, явно, были неординарные личности, и их стоило держать в поле зрения.
 
 Её привлекало все необычное. Так же и с людьми. Некоторые из её избранников были явно, сомнительные личсности( по общепринятым меркам), компьютерные хакеры, политики, перешагнувшие нормы общественных правил( уж очень радикальны были их взгляды на преобразование того общества, в котором им приходилось прозябать). Её очень интересовал Джулиан Ассанж. То что он взломал файлы ЦРУ и огласил их содержимое нисколько не умаляло её к нему интерес.  Увы, он по-прежднему был недоступен для интервью, скрываясь от экстрадации в посольстве Эквадора в Лондоне. Эдвард Сноуден – еще один из неординарных и симпатичных ей людей. И, как и Ассанж, вне зоне доступа, где-то у русских.
 
 Санджая Гхупта выделялся из восемнадцати человек, отобранных для финальных тестов, не только внешностью и тюрбаном( он родился в Индии),  но и ростом – он был 191.5 сантиметров. Это было ровно на один сантиметр выше, чем полагалось по установленным меркам. Но, благодаря его незаурядному уму и специфическим талантам, его продолжали проталкивать к финалу. Злые языки поговаривали, что сам Министр по Науке и экономическому развитию, Надип Синкх, замолвил за него словечко.. Якобы он, носящий тюрбан, и рожденный в Торонто от родителей- сикхов, иммигрировавших из Индии, пытался « протолкнуть» своих .. Что, конечно же, было ложью.
 Сам же Санджая шутил, что все дело – в его кибернетических тараканах, и при этом, завораживал окружающих своей широкой белозубой улыбкой.
На самом деле, проектом, над которым работал он с коллегами, интересовались многие ведомства, как военные, так и цивильные. Сайборги-тараканы были предназначены для работы в условиях, близких к апокалиптическим, после цунами, землятресений, наводнений, ну и, конечно, в условиях войны и разрухи. У них, как и реальных тараканов, были антенны, которые помогали им навигировать среди полной разрухи.  На спинах у них были прикреплены своего рода рюкзачки с определенными сенсорами. Например, тепловыми( если искали живых существ под обвалами), или сенсорами, реагирующими на утечку газа.. Причем, чтобы не давать тараканам «разбежаться» в разные стороны, они работали под руководством босса-дрона, пересылая ему собранную информацию.

Тараканы или нет, но дошел он почти до финала. Его отчанию не было предела, когда он был « отбракован» из-за одного сантиметра! Капсулы для космонавтов были стандартными. Из-за одного человека переделывать их никто не станет.
Санджая отказался от всех таких лестных для него предложений, и ударился в бега. Так он оказался в Америке, куда приехал по предложению Хартлей.

 Она была влюблена. Он.. так и не поняла до конца она этого человека, который не в состоянии был забыться даже в самой причудливой позиции –хотя, казалось, книгу Камасутры он знал наизусть. Она всегда чувствовала его отстраненность, если не отрешенность, что влекло к нему, и отталкивало её одновременно. Однажды, отправившись в Индонезию, он погиб , перевернувшись в каяке. Тела его так и не нашли. Наверное, было съедено акулами, как это часто там бывало.
 И теперь вот – этот запах.

Завибрировал мобильник.

- Ну что еще? – Раздраженно спросила она, узнав номер Груберовского помощника. – Как исчез? Он что, иголка? Ну так ищите! Вам Грубер голову оторвет! Сейчас подъеду!

Ах Скаджит, Скаджит, что ты опять там натворил? Не мог же он раствориться в воздухе! Уж не происки ли это фэбээровцев, которых она встретила на парковке? Ну и ночка выдалась, а ведь завтра – финальный день и ей нужно быть в форме!

*********************************************
Да, «работал» только один монитор, Бартока. Воспользовавшись отсутствием соперника, он, не покладая рук, завершал свой литературный шедевр. Ему так нужен был этот миллион!

«Как он мне противен»! – Подумала Хартлей, на мгновение задержавшись возле его «клетки». Но ей было не до него. В центре Грубера царил переполох – Скаджита не могли найти нигде. Казалось, его выкрали. Или он испарился в воздухе.

Отдав необходимые распоряжения и отправив людей на поиски Грубера( он не отзывался на звонки), она устало присела в кресло в его кабинете. На мониторе она увидела все так же «распятую Пегги», Что это- лента отклеилась с одной стороны, и неимоверным усилием та вытолкнула изО-рта слюнявые колготки. Вот она что-то прохрипела. Хартлей подалась вперед, прислушиваясь:

- Развяжи меня.

Ответа не последовало.

- Развяжи меня! – уже громче потребовала охрипшая женщина. – Я опаздываю на сеанс химотерапии..


22. МИРАЖ В КУБЕ.


В кубе, входить в который Грубер строжайше запретил, по-прежднему было пусто. И вдруг заработал монитор! Только это уже не Скаджитовкие мысли бежали по экрану! Какие-то алгоритмы! Прочесть она их не умела, как жаль, что кодировать так и не научилась!

Чьи же они, и кому предназначена эта информация? И чей «мозг» читает груберовский прибор? И где, черт побери, сам Грубер?

На языке у Хартлей вертелось много вопросов, но не от кого было получить ответ!
Где-то хлопнула дверь, послышались встревоженные голоса – они приближались!

- Наконец-то! Воскликнула Хартлей, завидев хозяина кабинета, и запнулась на пол-слове, увидев смертельно-белое лицо Грубера и кровь у него на лбу.

- Выключайте, выключайте немедленно! – Замахал он руками, даже не кивнув молодой женщине!

 Он смотрел на монитор Скаджита, на котором продолжалась трансляция неизвестно-какого мозга, и руки его непроизвольно сжались в кулаки.

- Угрожать они мне вздумали! Первый раз, что ли?

- Так вы понимаете, что там написано? – Обрадовалась Хартлей.

- Они взяли в заложники вашего любимчика , и требуют выдать им мой аппарат.

- Кто – они? – побледнела женщина, с трудом сдерживаясь, чтобы не закричать на него.

- Кто-кто – Сайборги-тараканы.- Только сейчас заметил её присутствие Грубер.

- Как они туда попали?

- Вот и я, черт возьми, хотел бы это знать! Но у меня есть мысль! Не встретился  ли вам по дороге ваш дружок из прошлого?  Помните, вы его интервьюировали в Канаде? – Поинтересовался он у журналистки. Грубер был не в курсе всего остального.
Она покраснела, и, умолчав о сперме, призналась, что запах в её квартире напомнил ей кого-то из прошлого, но ведь этот человек – мертв. Уже несколько лет прошло.

- Как бы не так! – Хмыкнул Грубер.- Я только что имел честь беседовать с этим «покойником».

- Где!  -Вырвалось у неё неожиданно пылко.

- У себя дома. Со всеми 191.5 сантиметрами обворожительного Санджая. Не так ли его прозвали после провала конкурса в космонавты? Думаю, это был отвлекающий маневр. И знаете, на кого он сейчас работает?

- ФБР?

- Берите выше.

- ЦРУ?

- Ах, голубушка. Да на вас лица нет… Выпейте воды!

Только тут Грубер заметил, как подавлена его собеседница.
Его сотрудники пытались вломиться в куб, да не тут-то было. Трансляция неизвестного сайборга прекратилась , и, хотя куб по-прежднему казался пуст, вдруг включился мозг Скаджита:

- Ненавижу тараканов! – Прочла Харлей на мониторе и вздохнула с облегчением. – Жив.

- И что это надевали мне на голову эти чудища!

«Вот почему блокировалась работа его мозга!» - Подумала Хартлей!

Ей хотелось расспросить его, все ли с ним в порядке, не повредили ли ему чем-то эти, невидимые глазу, сайборги, но увы, приходилось ждать, что он сам обо всем расскажет. Явно, в данный момент ему было не до своего шедевра о любви.
- Что за дрянь они мне впрыскнули, и как они вообще сюда просочились? И ведь, верткие какие, не поймаешь, да и – противно. И воняет здесь чем-то непонятным. Интересно, что они здесь разбрызгали?
- А, все понятно! – Вскричал Грубер! Никуда он не исчезал! Он все время был там! Я слышал о разработках такого разбрызгивателя, рассеивателя, который  создает эффект, когда лучи света начинают преломляться под определенным углом, и тогда человеческий глаз не в состоянии сфокусироваться на контурах предмета, они просто исчезают из поля зрения глаза. Предмет кажется невидимым, а мозг воспринимает эту игру за реальность. Как мирраж, только наоборот - предмет есть, но кажется, что его нет. Но я думал, что все это -  пока еще в области недосягаемого!
- И что же предложил Вам Санджая? – успокоенная фактом, что Скаджит жив, обернулась Хартлей к Грубеу.
- Сотрудничество, что же еще. Вы думаете, что все , носящиеся с идеей освоения космоса, такие же человеколюбы, как Элон Маск?
О, нет, поверьте, в мире есть очень и очень темные силы. И они вообще не заинтересованы в сотрудничестве межпланетных цивилизаций. Что им Земля, с её грядущими катастрофами! Они фанатичны, прошлое их совсем не интересует, так же, как и наше с вами будущее. Их взгляд устремлен только вперед, и делают они это не ради денег. Как вы думаете, что в мире слаще, чем деньги?

- Смотря для кого. Но в общем,власть.

- Да. Причем – неограниченная. Они настолько нетерпеливы, что не хотят ждать, пока их собственные разработки достигнут успеха. Они просто – покупают их, там где это возможно. Так же как покупают они и самые знаменитые умы. Да вот беда, несмотря на все их могущество, два фактора всегда являются камнем преткновения: Ограниченность человеческой жизни, которую невозможно продлять до бесконечности. Да, да, я знаю про теламеры и их деление,  - сказал он, заметив Хартлей поднятую руку.

- А второй фактор?

- А второй фактор – это то, что мы называем моментом Эврики. Когда ум вдруг! Повторяю – ВДРУГ находит решение! Причем, это вдруг только кажущееся, потому что подспудно мозг продолжает работать без остановки над задачей, которая человека подсознательно мучает. И это уже – то, что мы называем творчеством. А эврика случается только, если у мозга возникает свобода выбора. Помните, я подчеркивал это в самом начале эксперимента! Если нет свободы творчества, то нет и озарения. Потому и не возможно заставить создать Сонату номер пять приставив дуло к виску. Шедевры из под палки не рождаются. Вот в чем ценность нашего с вами мероприятия… У наших героев есть мотивация, есть цель и есть поставленная перед ними задача. Но главное - у них есть свобода самовыражения. А все мы в данный момент являемся только невольными свидетелями этого уникального процесса. Потому что нам важно понять, как эта " эврика" рождается. Увы - мы не одни, кого это интересует.

- И что же вы намерены делать с этими сайборгами в клетке?

- Ничего. Думаю, они решили понаблюдать изнутри, как протекает наш эксперимент.. Они дадут ему возможность закончить начатое без помех. – Кивнул он на монитор Скаджита. – Вон, уже строчит. Да, у него есть сила воли - концентрироваться он умеет.Какое самообладание!


23. ДРЕБЕЗГИ СЕРДЦА.


Открыв  дверь, Хартлей замерла на пороге. В комнате стоял специфический запах. Незнакомый. Она машинально нащупала в кармане пистолет. После той встречи на парковой стоянке, она решила больше не испытывать судьбу и быть наготове.

- Кто здесь?

Без ответа. Каблуки стучали по кафелю, но она решила туфли не снимать – тоже неплохое оружие, если больно пнуть.

 Включила свет. Никого. В спальной комнате запах усилился. « Уж лучше бы пахло спермой!» - подумала она, и в тот же момент почувствовала дыхание на своей щеке. Резко обернувшись, она обшарила глазами все углы. Пусто. Почудилось… И вдруг – кто-то коснулся её руки. – Кто ты? – крикнула она, погладив место прикосновения. Потом поднесла запястье к носу. Это был тот же - ЕГО запах.

- Я уже знаю, что ты жив! – выкрикнула она в пустоту. Смех явно принадлежал « погибшему». Её охватило бешенство:

-Мерзавец! Объявился? Не нужен ты мне теперь, после стольких лет. Убирайся! – все так же кричала она неизвестно кому, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону.
Тихий смех Санджая щекотал ей нервы. Она присела на край кровати. На одеяле рядом с ней образовалась выемка от груза его тела. Вдруг, невидимка быстро повалил её на кровать. О эти проклятые губы – она ощутила их на своем лице, и, против своего желания, вдавилась в них еще сильнее.

 Как она любила запах его пота! Вот они, феромоны, все как ни есть! Она уже знала, что образуются они на поверхности кожи, особенно в местах, где соли выступают на поверхность – в подмышках, в паху, возле губ и ушей. И все это сейчас подверглось натиску невидимки. « Так даже интереснее!» -  Холодея подумала она, прижимая к себе горячее, реально ощутимое невидимое тело.
 Его руки проникли глубоко в неё. Одежда мешала, и полетела на пол. Она ждала, что он тоже разденется, может, тогда станет видимым. Но нет, он все так же продолжал неистовую пытку языком, оставляя влажные полоски на её коже.» Как следы от слизняка..» - Подумала Хартлей, и решительным жестом, не без усилий, освободилась из его объятий. Но не тут то было! Он швырнул её обратно на постель и сел сверху, мешая дышать.

- Ушла любовь? – Спросил он угрожающе, и пальцы его обвили её горло. – Меня ведь женщины не бросают! Я сам решаю, кого бросать.

- И ты уже принял решение, три года назад. – Сдавленно проговорила Хартлей.

- Глупенькая. – расхохотался призрак. – У меня просто не было выбора! – Я должен был умереть. Я думал, ты догадаешься! Разве ты не заметила, что Индонезия славится случайными смертями и несчастными случаями с летальным исходом? Там легче всего приобрести свидетельство о собственной смерти , а потом моя жена.. Да да, моя жена, в Индии( мы были помолвлены с детства – одна из родовых традиций) получила несколько миллионов по страховому полису. Теперь она уже счастливая вдова. К моему счастью, она оказалась такая же авантюристка, как и я, и пошла на эту сделку, которую я ей предложил. Поэтому, один миллион я оставил ей, а на остальные организовал свою собственную лабораторию. Теперь у меня есть партнер,так же одержимый идеей полета в космос, как и я. Причем, рост мой не будет помехой в этот раз, корабль строится соответственно моим габаритам. На его немыслимые средства.

- И что же тебе надо от нас?

- Я думал, ты сама догадалась.. Мы занимаемся разработками искусственного интеллекта, поэтому ваше, так называемое соревнование, очень заинтересовало нас. Мозг во многом остается загадкой для нас, хотя наши роботы намного более продвинуты, по сравнению с теми, о которых известно общественности. Но элемент непредсказуемости все еще является проблемой. На человеческий мозг, и вообще человека, полагаться нельзя. Он способен на предательство, именно из-за этой непредсказуемости. Но, являясь самосовершенствующейся системой, мозг искусственного интеллекта может прийти к тому же самому и принять свое собственное решение, базируясь на хладнокровных расчетах, исходя из того, что более выгодно для него в данной ситуации, чтобы выжить. Так вот, мы ищем способ, как эту возможность предотвратить и держать искусственный разум в повиновении. Ваши разработки и ваш прибор – были бы ценным приобретением для нас. Увы, Грубер оказался просто ослом..

- Так это ты его ударил? – Воскликнула Хартлей, вспомнив окровавленную голову Грубера.

- Ну, положим, он сам виноват – дал мне пощечину и обозвал негодяем. Он всегда был позером! Как еще на дуэль то не вызвал!
Санджая засмеялся.

- Я просто легонько толкнул его, а он уж сам нашел неудобный угол.

- Раньше ты не был так циничен.

- Да? Ты хочешь сказать, что ты меня хорошо знала?

Она промолчала. Он по-прежднему сидел на ней сверху, и желание пробуждалось помимо её воли. Нужно было что-то предпринимать, или… сдаваться воле этого человека. Однажды она уже попала под его влияние. Сейчас, по-крайней мере, в нем не чувствуется преждней отстраненности… Он горяч, и кожа его имеет тот специфический запах, который впрошлом сводил её с ума. Запах какой-то восточной пряности, турмерик, наверное, в перемешку с запахом пота..

Невидимка пошевелился. Его лицо,казалось, было совсем близко, он шептал ей в ухо:

- Как же так, любимая… Ты ведь все еще помнишь мои руки?  Ты помнишь, как бегали мои пальцы по клавишам твоим ребер? Ты помнишь, как горяч был мой язык, когда он исследовал материк твоего тела, заглядывая во все его протоки и  находя отдых во всех его бухтах и впадинах.. Как , переплетаясь, теснее змей во время свадебного танца, наши тела плавились в одно, и как жутко было заглядывать в глазам в глаза, потому что мы оба были в то мгновение единым тяжелым и неприрученным зверем. Это – была борьба, и элемент непредсказуемости всегда влек меня к тебе…

В следующее мгновение дуло пистолета уперлось ему в живот:

- Еще одно дввижение, и удав будет мертв. – Она все-таки умудрилась нащупать оружие среди вороха сброшенной одежды.

Рассмеявшись, Санджая слез с кровати. Он хохотал:

- Это то, о чем я сейчас говорил. Ты великолепна, и… верна себе! Все равно я еще вернусь, и мы займемся любовью так, что стены эти рухнут!
На пороге он остановился:

- Знаешь, что в Индии делают с коброй, если она перестает танцевать под дудочку? Её  пристреливают.

Дверь захлопнулась.

******************************
 Я – мразь. Я – дрянь, мерзавец, подонок, сволочь, быдло, кусок старого дерьма! Я заслуживаю не только полного презрения, не только ненависти, самых страшнейших проклятий, я заслуживаю смерти, причем в самом её извращенном виде! На дыбе, гильотине, нет, пожалуй все это больше похоже на милость – я заслуживаю того, чтобы кто-то медленно отпилил мне голову тупым кухонным ножем, положив её на крышку обосранного унитаза!

Барток продумал все это за одну секунду, пока возился с галстуком и ремнем, которыми он привязал руки Пегги к спинке кровати.. Жалкий у них был вид – отекшие, ссадины на запястьях, она потирала их по очереди, пытаясь восстановить кровообращение. Он целовал её ноги.. Он боялся открыть рот, потому тогда оттуда вырвался бы истошный крик, полный ужаса и отвращения к себе.
Как взерошенный воробышек сидела она на растерзанной постели и голова её свесилась на грудь, так что жидковатые волосы закрывали лицо её, в котором не было ни кровинки.

- Когда? – хриплый кусок из нескольких слов выпал, наконец, из его пересохшего рта. – Когда ты узнала?

Пегги посмотрела  одним глазом, воткнувшимся ему в лицо из под челки.
Шмыгнула носом и вытерла его тыльной стороной ладошки – о, как соскучился он по этому её жесту!

- У меня рак поджелудочной железы в предпоследней стадии.
 
- Ты скрыла это от меня? Я думал.. ты думала, что я тебя брошу?

Она бойко замотала головой туда-сюда. – Нет. Но ты набрасывался на меня со своим сэксом , не давая возможности открыть рот! Я сначала только подозревала об этом, потом, все же, решила сделать анализы…. Потом они подтвердились. Это когда я уже от тебя ушла. Я.. Мне нужно было время во всем разобраться и подумать.

 Я сидел на полу, держа в руках ступни её маленьких крепких ног, и каждое её слово вонзалось в мое сердце, как кинжал. Нет! Ощущение было такое, что бур стоматологической машины сверлил дупло в моем мозгу и сердце. Как же так.. Сколько лет вместе, а случись такое, страшное, она решила тащить весь груз боли на себе… Одна.
- Да как же у тебя силы нашлись на такое? – Обвел я рукой измочаленную постель?
Она усмехнулась:

- Не беспокойся, мне тоже этого хотелось, своего рода прощание.. Да и не чувствую я боли, как таковой, у меня нерв заблокировали.

- И что же теперь?

- Что обычно – курс химотерапии, потом радиации.. Вообще-то я могла бы этого и не делать, все равно не поможет. И врачи, и я это знаем.  Сестра умоляла, в ноги падала. Ради неё только…

Моя маленькая сильная, упрямая, скрытная, стойкая Пегги плакала.


24. ОДНА НОЧКА.


Одна ночка  и осталась, а дальше что? Все будет зависеть от решения какого-то олуха, даже и не причастного к литературе. Судьбу мою решать будет! Да что уж, жребий брошен..

На экране Скаджита образовалась пауза, заполненная какими-то образами, цветными картинками, меняющимися пейзажами.. Что-то он там припоминал – одному ему ведомо..

- Я тебе все как на духу рассказываю. Знаю, ты , может, от меня навсегда отвернешься, но, отчего то для меня это важно – хочу быть перед тобой, чистым, как стекло.
 
Зара смотрела на меня , не мигая. Локон волос опустился на её щеку. Да она ведь и не красива, если брать по обычным меркам. Сухая, какая-то, арабистая такая евреечка. Да только порода из неё так и прет – трепетные ноздри, нос с намеком на горбинку, губы тоже могли быть пошире и живее, поджимает их часто, вон и морщинки уже наметились.  Что же это меня в ней так зацепило? Совсем душу мою зазанозила, проклятая!

Я смотрел в её узковатые глаза, прищурившиеся мне в душу, и пытался сам себя остановить – ведь погибну после этого! Молчи! Молчи! – кричал мне внутренний голос, да разве мы когда его слушаем?
Я с горечью махнул рукой, так что она засмеялась:

- Ты что, сам с собой говоришь?

- Бывает. – Вывернулся я неохотно.- Я не знаю, почему мне это необходимо, чтобы ты меня всего знала, такого, как есть. Если узнаешь и примешь, тогда – быть нам с тобой навеки. А не примешь – тебе же лучше.

- Роковой ! – Усмехнулась она. – Давай, слушаю, не томи.

Я не заметил, что крошу, рву руками скомканную салфетку.
Она встала и отобрала, выкинула. Куда теперь руки деть? Ах – дотронуться , до неё бы ! До всей её – плоти, души, горло это выставляет напоказ – нельзя так дразнить человека, нельзя! Убить хочется, но нет, вываливаю себя нутром наружу, как попу на исповеди. Зора, Зора, что же ты, мучаешь так.. Лучше бы прогнала… - С тоскою думал я, а губы , губы уже понесли, залопотали:

- Был друг у меня, вместе в горы ходили, в Патагонии. Отчаянный человек, все всем наперекор делал, выжимал себя до предела, не жалея, лез куда опаснее, да все без помощи норовил.. Все доллар экономил. Говорил я ему, возьмем ослов вьючных, возьмем поводырей, так нет..
Однажды с женой его мы пошли втроем. Помню, высота изрядная была, дышать было трудно, а ему все шуточки, все смех, пока не свалилась его жена в снег, мол все, умираю! Что? Почему молчала? А сердце у неё сдало вдруг, а назад – не вернешься разом, мобильник есть – сигнала нет. Ты смерть в лицо видела? Я повидал на своем веку, да эта – иная была, чистая, мгновенная. Она своего мужа знала – пожаловалась бы, так её же и высмеял бы, мол, слабачка. Так и жила с сердцем раненым, помалкивала. Я видел, как на войне мужики плакали. Они плачут – ты их не трогаешь, - уважаешь, стороной обходишь. А этот, мозгляк, упал на снег: « Сарочка, не уходи!». Сам же, мудак, её и угробил. Сердечко, да еще и воздух разряженный… Скверное это было дело. Несли мы её на руках – не прогулка по парку. Я сзади шел, а мне так и хотелось в спину его ткнуть  острием палки – хорошо оно было у меня заточено. У него сопли замерзли, сосульками т висели, так он мне противен был. Потом все как-то из памяти выпало – вертолет, госпиталь. Исчез он из моего поля зрения, да и не хотел я о нем думать – мудаке таком. А помнилось мне, никак из памяти не мог вытряхнуть, как ведь несколько раз она, его, героя своего, просила:

- Шалом, сделаем передышку, прошу тебя..
А он:

- Говорил же, что слабачка, дома надо было сидеть!

Она губку закусит, бровки соберет к переносице, и – в гору, вот и погубил её.. Когда она первый раз легла, подняли мы её. Она три шага сделала, и опять – на снег, глаза закрыла – сквозь щелки белки синеватые видно:

- Как спать хочется. Только шарфик развяжу.

Мы его обратно намотали- холодно ведь, да ей уж все равно было.. Последнее слово её мы наклонившись уже расслышали:

- Шаломчик, люблю…

 Вдруг , несколько лет спустя нашел он меня.. Поманил – Патагония, какие вершины! Мне деньги тогда нужны были – позарез! Скрипел зубами, но согласился! И опять – без ослов и проводников. Погода дурная была, не следовало в горы лездь, пересидеть бы, да где уж, совсем сумасшедшим он стал, как на рожен пер, без устали. Я прощал ему безголовость эту, думал, горе гонит его, тоска беспросветная, по Саре покойной. А он – наоборот, веселый какой-то, не похоже, что печаль его гнетет какая. Задевать меня стал. Сначала мелкие укусы – терпел я их, как комар какой. Потом шуточки погорше пошли, думаю, все пытался понять, что я о её смерти думаю. Я ведь не обмолвился никому , что гнал он её, как кнутом, словами жесткими гнал. Да уж понял он, что осуждаю. Щерил зубы свои крупные на меня – вроде и улвбается, а все – как волчина, всерьез. Шутит, а в глазах все мерзлое.
Сорвался я в пропасть однажды – в расщелину между скал. Вишу на ледорубе практически. Ноги ни за что не цепляют. Он так наклонился ко мне, заулыбался, и так, легонечко, ледоруб мой ногой и пихнул, как будто из гнезда выбить хочет. Я вишу. Молчу. Он ощерился:
- Что, судишь? Простить не можешь? Да знал, знал я про сердце её. Что мне жалеть –то. Не маленькая, сама везде за мной таскалась – я за тебя боюсь, Шаломчик. Надоела – сил нету! А ты хоть знаешь, кто отец её? Да теперь и не узнаешь.. Зато я теперь всеми этими пакетами акций владею – переписала она на меня все, что имела. Не нужны мне никто. Только горы. Все остальные – твари продажные, а горы – они не врут.

Я висел на ледорубе. Плохо, что рука начала выскализывать из перчатки. Думал, жаль, разобьюсь, раньше чем гада этого убью. Он повернулся спиной, и оставил меня одного. Я все же вылез. Ногти обломал,карабкаясь по льду,да это все равно. Выполз. Его и след простыл. Бросил. У меня ничего не осталось, ледоруб один и все. Долго шел. Вдоль все той же трещины во льду. Слышу крик. Подполз по наклонной поверхности – как стекло! Чего мне желал – то с ним самим и случилось – и веревки не помогли – висит, как я недавно.Снаряжение его в щель соскользнуло( а он еще и мое с собой прихватил), полез вытаскивать, да и попался. О помощи просит. Я достал из кармана свой НЗ, заначку, что на крайний случай берег, закурил. Смотрю на него – лицо аж синее стало от натуги, а все же карабкается, да только – без толку, слабеет уже.

- Поможет тебе пакет акций теперь? – спросил его. А сам чувствую, как холод сердце в лед превращает. Он зубы крошит, а сам, все руку ко мне тянет – спаси мол.
Сигарета моя кончилась, чинарик пальцы обжег.

Зара сидела на кончике стула, обняв колени руками.
Я молчал. Она молчала. Так всю ночь и просидели.
Утром я ушел. Она меня не остановила.


25. ТУПИК.


После сеанса химотерапии отвез я её домой. Голова у неё так кружилась, что вдоль стенки едва дошла до кровати. Никогда до этого такой жалкой я её не видел. Подушки взбил, раздел, уложил. Вздохнула она облегченно, да и заснула. И хорошо, спи, маленькая. На работе пришлось отгул взять – хорошо, что судебных заседаней на этот день назначено не было. Рядом с кроватью на полу примостился , да и заснул тоже.  А во сне вижу, как Пегги в баччи болл со мной играет. Ноги крепкие, как столбики, руки до половины плеч загорелые. А выше, там где рукав был – молочные, нежные. Я мячи поднимаю, а сам любуюсь, любуюсь тайком, ловка-то как, смеется. А вот об улыбке её надо особо сказать – во все зубы, открыто, широрокорото, от всей души. Сама-то она скрытная была, а улыбка её хорошо душу прорисовывала!
Лето нашей первой встречи, стрекозье лето – любила она их, радужных, похожих на смычки скрипок, аж звенят!

Проснувшись и полюбовавшись на опять доступное мне лицо, пересел к компьютеру.  Письмо какое-то высветилось, черновик вроде…:
« В комиссию по эвтаназии, от гражданки Пегги… Прошение… Прошу принять к рассмотрению мое…

Дальше я читать не смог, окаменевший от боли. Я почувствовал, почти физически, как, наверное, страшно ей было писать эти строчки, сидя тут одна одинешенька.. А я в это же самое время строил зловредные козни, как извести её получше! Ах же козел! Мразь… Водились за мной грешки, водились, не святой, но такой грех взять на душу, даже ни в чем не разобравшись, кобель треклятый… Да и она, хороша, могла хотя бы намекнуть…
Я одернул себя немедленно и оглянулся на неё – спит ли? Спит, ласточка моя… Курносенькая моя, пеггочка.
Я взял с собой мобильник и вышел на улицу. Не может быть, что это все, конец дороги.. Не может! Не дам.. Не отдам её в лапы проклятущей смерти, Ах как бы смерть самое-то убить?

На другом конце провода трубку подняла медсестра. Я назвался, и попытался успокоить галопом скачущее сердце, пришлось придавить его ладонью, все куда- то  оно мчалось, шальное.
Разговор получился не из легких.. Я и так слышал об этой болезни – сгорел один парень у нас, талантливый адвокат. За три месяца сгорел… Врач обстоятельно разъяснил, как все это будет происходить, как и к чему готовиться, сиделки там – миделки, прочее, хоспис… уколы..
- Не может быть, что ничего иного нет, какого-нибудь альтернативного способа.. У неё же не последняя степень…
В трубке замялись. Голос у него был очень понимающий, честный:

- Есть. В экспериментальной стадии.
Он пообещал сбросить по интернету информацию, и через некоторое время я её получил:

"Как оказалось, одна из причин устойчивости рака поджелудочной железы к иммунотерапии – в том, что этот вид рака, как и многие другие, образует вокруг себя защиту - оболочку из фиброзной (рубцовой) ткани, через которую в опухоль с трудом проникают как препараты, так и собственные иммунные агенты организма.
«Мы считаем, что окружение в виде фиброзной ткани типично для рака поджелудочной железы, и это и есть причина его низкой чувствительности как к химеотерапии, так и к иммунотерапии», - говорит ведущий автор исследования доктор Дэйвид Де Нардо (David G. DeNardo).
Выяснив это, ученые стали искать способ, как можно остановить образование фиброзной ткани.
Они обнаружили, что здесь может играть роль ингибирование фермента тирозинкиназы 2.
«Этот фермент участвует в образовании фиброзной ткани не только при развитии рака поджелудочной железы, но и при многих других заболеваниях. Поэтому мы решили, что необходимо найти способ ингибировать его активность. Такой ингибитор нами был найден», - говорит Де Нардо.
Затем ученые приступили к тестированию этого ингибитора фермента тирозинкиназы 2 на мышах, больных раком поджелудочной железы.
Одной группе животных вводили ингибитор, другую группу лечили химеотерапией с одновременным введением ингибитора, а третья группа получала иммунотерапевтические препараты, химеотерапию и ингибитор.
Как выяснилось, самым хорошим оказался результат лечения, когда сочетаются все три метода – традиционная химеотерапия, иммунотерапия и ингибирование фермента тирозинкиназы 2. Получается, что ингибитор фермента тирозинкиназы 2 препятствует образованию фиброзной ткани вокруг опухоли, что делает эффективным лечение с помощью химеотерапии и иммуноонкологических препаратов.»

Я ничего из этого не понял,какие-то термины - жуть! Зато понял одно – шанс есть. Есть. Я все сделаю, чтобы Пегги выжила!

Она тронула меня за плечо, я так увлекся чтением, что и не заметил, когда она проснулась.

- Я об этом слышала. Моя страховка не покрывает экспериментальные способы лечения – это группа риска с неизвестным исходом..

- Так как же, ты же все знаешь о страховках,неужели твоя компания не позаботится о тебе?

Она покачала головой:
- Я наводила справки. Глухо.

 Нижняя губка её дрогнула. Только теперь я заметил, какой она стала хрупкой. Нет, внешне она не очень изменилась, только появилась в ней какая-то отрешенная прозрачнось. Как бывает с листьями осенью – сорванные, они еще красивы, но уже есть на них особый утонченный налет смерти.
Я прижал её к себе с такой страстностью, что она пошатнулась. Я зарылся лицом в её грудь, такую милую и влекущую, я ронял слезы в этот маленький желобок между ними, который всегда завораживал меня. Я прижимал мою любимую к сердцу, а в груди у меня кипело адское месиво из самых противоречивых чувств – как разбазаривал я свои деньги, потеряв её, швырялся ими, залезал в долги, просаивал в казино, пытааясь забыться! Забыть.. Как я мог?
Мог, еще как мог, а теперь вот – на мели и она – обречена! Что толку бить кулаком в грудь, ломать сигареты, пытаясь вытащить их из пачки трясущимися пальцами, проклинать себя, клясться в любви, если ничего, ничего не мог для неё сделать…
Я с ненавистью смотрел на свои туфли фирмы "Stefano Bemer shoes" , за которые выбросил почти две тысячи долларов, и мне стало так стыдно. До рвоты – стыдно.
- Сколько это будет стоить? – Спросил я её тихо.

Она шмыгнула носом и грустно покачала головой:

- Какая-то немыслимая сумма.. шестизначная цифра.


26. БУДЬ Я ПРОКЛЯТ.


У каждого из нас есть свои секреты – гнилые и гаденькие, смрадные и бызобидные, воняющие плесенью , испражнениями и нечистотами. В какую категорию отнести мои? В непростительную.

 Нет, можно, конечно, притвориться, что сам себя простил. Подумаешь, шлепнул несколько, может и невинных человек, так на то они и приказы, чтобы выполнять, армия все ж.. Во имя спокойствия оттечества. И процветания. А какая гниль в душе расцветает после этого, так можно и Текилой залечить, или еще чем, поизысканней. 
 Бросил я пить. И на игле сидеть. Тогда же, на Гаваях и дал себе зарок.
 Занесло меня туда после того, как , похоронив жену, вышел я в отставку и уехал в Мексику. Сколько я там всякого выпил? Можно бы вулкан этим залить, или нет, опять его раздразнить! А вот когда свалился с признаками гепатита,  да еще и вирусного, когда невероятным чудом выжил, желтый, как сморщенный стручок,( ох, дорого же мне татуировка эта обошлась!), то решил завинтить гайки.  Набрался сил и  перебрался на Гаваи.
 Так чистоты хотелось. Пальмы… Сколько же я там всего передумал, лежа под ними и наблюдая за кокосовыми пауками. Вернее,это были гигантские крабы, которые научились жить на суше и питаться чем угодно, чтобы выжить- кокосами, мертвыми птицами, другими крабами, даже цыплят они таскали у местных жителей. Их еще ворами называли, из-за непомерного любопытства, могли даже сковородки, серебрянные ложки и кастрюли унести, если приглянутся. Не очень то с ними и поспоришь, некоторые весили под тридцать килограммов и жили до 120 лет. Мне бы так. И – никаких забот. Да и не было их особо, пока Зору мою не встретил. Понял я тогда, что все, что до неё было - так, не любови, а - любовишки.
 Почему так бывает? Идешь сквозь жизнь, не спотыкаешься. И вдруг - встреча. И оказывается она для тебя - испытанием. И поверяешь по ней свое звучание, бытие.. Как по камертону.  Так и я - по Зоре себя поверял, самонастраивался, чтобы зазвучать иначе - чисто.

 После той моей истории, когда я душу  приоткрыл, изменилась она ко мне. А ведь я  всего про себя так и не успел открыть. Не простила она мне смерть того гаденыша,которому в Патагонии руку не протянул. Спросил прямо, а она огрызнулась глазами и загадочно рассмеялась:

- Раз предАл, два предАл, сам пропал..

Про гепатит свой я тем более не заикнулся.
 Однажды – не знаю, что на неё нашло – попросила меня на ночь остаться. Она уже в полном порядке была – не выпивала совсем, успокоилась, даже любимым делом занялась: поступила инструктором по альпинизму в местный клуб.
 Мне бы радоваться , только не мог я - не любила она меня. Но соблазнить может любая, даже не любя.  Я  не понимал – зачем ей это надо? Чтобы забыться? Чтобы власть свою надо мной почувствовать? Но это было и незрячему видно, что люблю.  Назло Дану? Так тому наплевать – он и думать о ней забыл!

 Премерзкое это чувство, когда знаешь, что любимая в одностороннем порядке попользоваться телом твоим хочет. Я мог быть кем угодно с кем угодно, как тот краб, выжил бы везде, питаясь падалью. А тут – на меня что-то накатило, так мне захотелось её иметь безраздельно! Причем, не только тело, но чтобы и душа её задохнулась мною в соитии.
 
Скользкими были наши тела, и скользкими были мои мысли – что делать, как не дать ей уйти, как заставить полюбить?

 Совру, если скажу, что не получал удовольствия – она, по змеиному-гибкая, обвивалась вокруг меня, завязываясь узлом, опускала меня в гудящую пропасть и высасывала из меня все соки. В буквальном смысле. Я обугливался в её смуглых объятиях, я растекался по мокрым простыням, которые, казалось, уже дымились от страсти! Я все ждал той высокой ноты, на которой, поднявшись к вершине – вот-вот-  лопается струна. Я обладал ею, и отчетливо сознавал, что это – мираж. Она обладала – мной, зачем ей-то это было нужно? Но я – я оставался чужим, которого приютили на одну ночь.Жалея.
И когда, торжествующая пиявка, она оторвалась от меня со чмокающим звуком, понял , что это – в последний раз.
Так она со мной простилась.

 Я собрал мои немногие вещи. Она молча следила за мной. Серое утро было самым серым, таких не бывает. Чего я ждал – что остановит? Знал ведь – не позовет обратно – никогда. Проклятая. Любимая.

****************************
Я следовал за нею повсюду - на расстоянии. Я берег её, хотя ей этого было не нужно. Я спал в машине неподалеку от её дома, а уезжал раньше, чтобы не увидела. Я лазил в горы, если туда с группой направлялась она. Я видел, как смеялась она чужим шуткам –  шуткам чужих мужчин. Я мог бы иметь любую женщину, какую пожелал. Но не хотел. А её – не мог. И от бессилия, я терял баланс и, порой, рискуя, оказывался на самом краю пропасти – пропадай жизнь, зачем она, некчемная! Что меня удерживало?
 
Осенью вела она группу новичков в горы. Восхождение было несложным, спускаться – труднее. Я о всех её маршрутах знал – они были на клубном вэб сайте, куда входил я под вымышленным именем.

 Помню четко. Было солнечно. Горы слегка курились. Я шел от них на приличной дистанции, а уж как становиться невидимым – меня учить не надо.  Все её подопечные взобрались на утес без проблем. Перекусили – аппетит на холодке разыгрался. Шутили, смеялись, фотографировались мобильниками. Я неподалеку – выше их сидел. В тени скалы. Зорой любовался. Она какая-то рассеянная была. Вроде б и на шутки отвечала, улыбалась, а взгляд отрешенный  – все вдаль смотрит.
Холодно у меня на сердце стало. Я уже знал её, все маленькие повадки изучил. Когда нос пальцем трет- беспокоит её что-то значит. Когда волосы загребает наверх растопыренными пальцами – значит думает о чем-то глубоко, как бы мозг свой массажирует. Когда руками себя кругом обхватывает – нервничает, перед тем, как принять решение. Я все это уже как по книге читал, и это насторожило меня. Решил спуститься ниже, чтоб поближе быть. На всякий случай. Шальная ведь , как бы не упала!

 Начался спуск вниз. Это всегда идет медленнее. Один за другим, один за другим. Осторожненько. Зора всем им помогала, руководила, пока все до одного не оказались  у подножья. Я вздохнул с облегчением . Все, там, внизу, смеялись и веселились.

 Всего-то на минуту и отвел от неё взгляд. Даже - на пол-минуты.А её уже не было на скале. Я занервничал, спустился ниже, где же?
Вот. Висит. Уцепилась за камень, на одной руке и висит. Губу закусила. На меня смотрит. Те, внизу, еще её не хватились. Да и не видно их отсюда, только смех слышен. Я подобрался ближе – опасно было, сыпались мелкие камешки - вот -вот сорвусь туда же. Глаза её в мои воткнулись. Еще ниже. Веревку, обмотанную вокруг себя, к ней опустил, шепчу:
- Давай же, Зорушка, хватайся. Руку к ней тяну. Вечность прошла, как сам-то не упал, рука моя на версту, наверное вытянулась. Больно, некогда чувствовать, спасать надо. Она еще смотрит, руку не берет. Плачет…молча.
Медленно расцепила она пальцы.
 Как в немом кино, замедленная пленка..
 Долго вниз летела.
 Даже когда упала, ни звука не издала.
 Только вздох глубокий пронесся между скал.
 Отмучилась.

В газетах это дело нашумело. Жалели её люди, любили. Сначала все как надо шло. Наследницей она свою дочь оставила. По страховому полису той деньги немалые предназначались –  её падение было расценено, как несчастный случай. Пока за дело не взялся какой-то страховой адвокатишко. Этот, в соседней клетке, и взялся. Раскопал её старую корреспонденцию с подругой, где она жаловалась, что жить не хочет. Мол, без Дана – жизнь не в сладость( то-то соль – на мои раны). Об её алкогольной зависимости, антидепрессантах тоже вырыл, вот тебе и доктор-пациент конфеденциальность. Приговор вынесли - самоубийство.  И оставили девочку её ни с чем.
 
 Отцу - не нужна – там у него один младенец сделан и другой на подходе. Сирота  круглая. А теперь еще и нищая.

 Про зеркальный обезьянник этот я от того же страхового адвоката узнал, из телефонного разговора с кем-то. Это он идею мне подкинул, как Зориной дочке помочь. Вину свою искупить.

 Следил я за ним.
 Убить хотел.


27. Я ЕЁ ЛЮБИЛ- Я ЕЁ УБИЛ.



- Я её любил – Я её убил.

Я пытался убить свою любовь к ней. Но вместо этого умер сам. В тот момент, когда она рухнула в пропасть.

У Скаджита оказался низковатый,  без особых модуляций голос.
Услышав эту фразу, Хартлей закрыла глаза и в воображении её всплыло запрокинутое лицо смуглой Зары, падающей в бездну.
 
Аудиозапись продолжалась, и спокойный голос мужчины  в наушниках, продолжал рассказывать  историю своей убитой любви. Смотреть на него было жутко, но слышать накал его голоса было еще страшнее. В нем, голосе не было ничего живого. В нем сквозила смерть, холод и равнодушие к себе и всем.  Он сам  был мертв, этот, сидящий на стуле, как и в самый первый день, безвольно опустивший руки между колен.
Сердце Хартлей болело так, как будто его утопили в тазу с хлоркой – на нем живого места не осталось.
Она видела - ВИДЕЛА! все, о чем он говорит, причем – в деталях. Что за сдвиг произошел в её голове, что там лопнуло, или переставилось местами, но она теперь следовала за его голосом в своем воображении, как за нитью Ариадны. Ей казалось, что сейчас лопнет голова, образы теснились и напирали друг на друга, хотелось закрыть глаза и уши и закричать острым, как осколок стекла, голосом: «ииии-иииии»!
Она не обрадовалась подлетевшему к ней Груберу, тот был так весел, что казался пьян:

- Как только закончат аудиозапись, мы пустим её на прослушку нашим зрителям, для голосования.

Он даже забыл потеть, настолько он был горд огромным успехом своего проекта!

 – Я уже получил множество весьма заманчивых предложений, несколько кинокомпаний деруться за право экранизации историй моих подопечных – посмотрим, кто больше предложит! Теперь мы с вами не пропадем! Эксперимент удался на славу,  Это было чудо, увидеть воочию, как работает человеческое воображение! Как мозг вытаскивает из своей памяти фрагменты пережитого, и как ткет он эту  волшебную материю, из которой по кусочкам собирает сюжет, выстраивает цепочку событий, наделяет персонажей индивидуальными, только им одним присущими чертами. Успех, голубушка, потрясающий успех!!!

- Мне жаль его. – Задумчиво показала она на Скаджита. – Такая потеря!

-  А написать об этом, это как бы пережить все заново! – Воскликнул Грубер, и тихо добавил: - Я бы не смог – бередить старые раны. Но – именно это и формирует нас, и мы становимся теми, кем становимся.
 
 Оба, Скаджит и Барток закончили запись почти одновременно. Они сидели в прозрачных клетках – опустошенные и угрюмые. Ничто от них больше не зависило. Подсчет голосов начался. Кому-то из них достанется миллион. А кто-то покинет свое зеркальное королевство с пустыми руками. Кто? Скаджит? Нет, только не это! Барток? Жаль Пегги, он для неё ведь старался!
Только теперь обратила она внимание, что сайборги-тараканы куда- то испарились, как будто, непонятно как, просочились обратно наружу.
« Что за наваждение такое?» - Пожала она плечами., и устало закрыла глаза, тоже опустошенная. От сопереживания.

Ну вот и все – подбито, подсчитано, обговорено.. С цифрами не поспоришь!
 
- Как разделились? – Воскликнула она, не поверив своим ушам. Что теперь?

Грубер торжественно стоял перед ней навытяжку:

- Теперь? Теперь прийдется голосовать нам. Так уж вышло, и судьба этих людей – в наших руках. Давайте, бросим жребий, хотя мне и так ясно, на кого падет ваш выбор.
Он написал на бумажке имя и свернул её в трубочку. Она сделала то же самое. Потом они ими обменялись, и лицо Грубера порозовело:

- Так значит вы в него не влюблены?
Она развернула его трубочку, и удивленно подняля на него глаза:

- Я думала, что вы его недолюбливаете? Скаджита?
- Мне сироту жалко… - Тяжело вздохнул толстяк. – Я сам без родителей рос… Да, он мне неприятен, но .. для благого же дела..

*****************************************
Итак, миллион не достался никому. Но и пятьсот тысяч долларов тоже было не плохо.
 Барток уже поспешил на улицу – так ему надоела эта клетка!

Хартлей вошла к Скаджиту, наблюдая, как он утрамбовывает свои деньги в походный рюкзак.

Он по прежднему казался угрюм и задумчив.

« Переживает!» - Догадалась Хартлей.

Её удивило, что никто из мужчин не устроил скандала, когда им объявили результаты голосования. Конечно, могло быть и хуже, кто-то мог оказаться и с пустыми руками.
Вдруг он поднял голову, посмотрел на Хартлей  пристальным взглядом и – ….подмигнул.

Она оторопела, наверное показалось!

- Я… мне…  - замялясь она, усердно потирая шрамики татуировки на подбородке. – Мне очень жаль… примите мои самые глубокие соболезнования!

Он закончил паковать свой рюкзак и защелкнул пряжку, и только после этого поднял на неё спокойные глаза:

- Вы это о чем? – Спрсил он у женщины.

- Ну как же.. Такая трагедия.. – Уже тише сказала она. В голосе её слышались слезы. Ком стоял в горле.

- А, вы об этом? – Махнул он рукой. – Так я все это выдумал. – сказал Скаджит равнодушно.

Её как обухом по голове ударило:

- Простите, что выдумали?

- Да все. И Зару, и доктора Рубенса, и NAVI SEAL…

- А гепатит.. горы…
Он легко, от души, расхохотался:

-  И Пегги, и рак.. Вы что, никогда не слышали про нарритивный театр? Это когда зрители задают тему, а актеры импровизируют.Актер я.

- Но как же вы догадались…

- А вы что, думаете вы только одни, кто чужие мысли читать может? Вот пусть теперь ваш Грубер феноменом телепатии и займется.

Он закинул мешок с деньгами на плечо:
- Ну, мне пора.

- Постойте! – удержала она, чувствуя себя абсолютно раздавленной:

- Но откуда Барток-то мог знать? – сказала она с упавшим сердцем..

- Барток-то? Да я его со школьной скамьи знаю! И в одном театре играем.

На парковке его поджидал дружок. Они хлопнули друг друга по плечу и громко рассмеялись.

К ним подошел Санджая. :

- Ну, партнеры, пойдем, отметим победу!

- Хорошее предложение. Пивку бы! – Ответил Барток.

- Так как там называется ваше предприятие – «Vergin galactic?»- Спросил Скаджит у Санджая.

- Это у Sir Richard Branson. У него – «Девственная галактика» , а у нас размах пошире – « Девственная Вселенная».

- Это хорошо. Мы все девственное любим. – За двоих ответил ему Скаджит. Хотя, Хартлей я бы в космос прихватил! – Надеюсь, твой босс не будет возражать, если мы с его дочкой поближе познакомимся?

Санджая вынул из кармана распылитель, и все трое растворились в солнечном свете.