Яснополянский провидец и властелины тьмы

                ЯСНОПОЛЯНСКИЙ ПРОВИДЕЦ И ВЛАСТЕЛИНЫ ТЬМЫ
                Из книги "Тайны книжных переплетов" (Из записок книжника)

Размышляя как-то о современной России, известный в свое время консервативный журналист и издатель А.С. Суворин записал в своем дневнике: «Два царя у нас: Николай II и Лев Толстой. Кто из них сильнее. Николай II ничего не может сделать с Толстым, не может поколебать его трон и его династии. Его проклинают. Синод имеет против него свое определение. Толстой отвечает, ответ расходится в рукописях и в заграничных газетах. Попробуй кто тронуть Толстого. Весь мир закричит, и наша администрация поджимает хвост».

От истины Суворин был недалек. Влияние Толстого на умонастроения современников было действительно огромным и поистине «царским». Это видно и сто лет спустя. Каналами этого влияния служили не только вышедшие из под его пера шедевры мировой литературы - «Война и мир», «Анна Каренина», «Воскресение», но и произведения драматургии, многочисленные «народные рассказы», и в особой мере публицистические трактаты и статьи. Великий романист был к тому же и великим публицистом. Он страстно обличал общественные порядки, милитаризм и войны, упорно искал религиозные истины, был живой совестью своей сложной и противоречивой эпохи.
Публицистике, работе над философско-религиозными и морально-этическими сочинениями в значительной мере были посвящены завершающие десятилетия его кипучей жизни. При этом Толстой нередко проводил резкую границу между своими художественными произведениями и «серьезными вещами» последнего времени.
 
В 1909 году в Ясную Поляну к Толстому ненадолго заглянул директор Пастеровского института в Париже Илья Ильич Мечников. В беседе с писателем он затронул вопрос о его художественных творениях. Знаменитый ученый говорил о них с нескрываемым восторгом. В ответ на это Толстой скромно заметил, что художественные произведения для него имеют значение второстепенное. И пояснил при этом весьма образно:

- Как в балагане выскакивает наружу паяц и представляет разные фокусы для того, чтобы завлечь публику во внутрь, где настоящее представление, так и мои художественные произведения играют такую же роль: они привлекают внимание к моим серьезным вещам.

К заявлению этому, зафиксированному секретарем писателя Н.Н. Гусевым, можно относиться по-разному: серьезно и не очень. Важно другое,  - покорив одну литературную вершину, художественную, Толстой устремился к вершине публицистической. Великий мастер слова до последнего вздоха до краев наполнял свое бытие, создавал самого себя, стремился найти внутри себя бессмертие, боролся, изменял ход событий. Вопреки известной истине, как это уже не раз заявляли его биографы, Толстой был в своем отечестве подлинным пророком и проповедником истины. «Удивительный старик! – писал о нем в мае 1902 года в частном письме В.Г. Короленко, - тело умирает, а ум горит пламенем».

Говорить правду, какой бы горькой она ни была - толстовское кредо. Но, правда, как известно, приятна не всем. Для борьбы с ней еще в стародавние времена была изобретена цензура, высмеянная в свое время Пушкиным в качестве «богомольной властной дуры». Если быть более точным, то таких «дур» в России было две – светская и духовная. Они хорошо ладили и дополняли друг друга: одна вешала веревку на шею свободной мысли и правдивого слова, другая – выбивала из под них табурет.

Толстой с цензурой явно не дружил. Неприязнь эта была взаимной и началась она еще в 1852 году, на самом раннем этапе литературного творчества Льва Николаевича, с публикации его первых рассказов. С тех пор он ненавидел цензоров, этих жандармов с убийственными чернильницами и скрипучими перьями, как ненавидел вообще чиновничью братию, казенную службу. Так и писал в своем дневнике.

Из книг и статей о Толстом хорошо известны многие эпизоды цензурных преследований писателя. Я не берусь их систематизировать и уточнять. Хочу лишь рассказать о том, что знаю, с чем довелось столкнулся в архивах и библиотеках, что обнаружил в лавках и на развалах букинистов.

По свидетельству специалистов в различных книжных хранилищах и музеях нашей страны выявлено около 300 книг и брошюр Толстого, вышедших в XIX веке вопреки цензурным запретам. Надо полагать примерно столько же, а может быть и более нелегальных толстовских изданий увидели свет в начале века ХХ-го. К этому хочу добавить, что специалистами обнаружено 1180 архивных дел, заведенных в свое время властями по поводу запрета толстовских изданий, их печатания и распространения, хранящихся ныне в Государственном историческом архиве в Петербурге. Здесь же в архивной библиотеке хранится и многое из того, что подлежало изъятию – книги, брошюры, газеты и журналы разных лет.

Из всего обилия нелегальных и запрещенных изданий Толстого мне удалось собрать примерно десятую часть. Думаю, что это неплохо для человека, который с особым фанатизмом к книжному собирательству никогда не относился, а собирал лишь то, что выпадало «по случаю», что служило материалом для газетных и журнальных публикаций, научной работы. Случаи такие бывали не часто, поскольку масштабы книжных поисков были ограничены и территориально и материально. Это сегодня есть Интернет, через который можно связаться и с букинистами, и с коллекционерами, произвести обмен, заказать нужную книгу. В 60-е годы, когда я начал собирать свою толстовскую коллекцию, в провинциальных городах букинистических магазинов было еще мало, а букинистов старого типа, торговавших «с рук», было уже мало. Но они все-таки были и о некоторых из них мне хотелось бы рассказать, поскольку именно этим людям я обязан тем, что заполучил в свою библиотеку многие «толстовские редкости».

С Иваном Тимофеевичем Галкиным – седобородым крепким стариком с лукавым прищуром умных и добрых глаз я познакомился на тульском толкучем рынке, который размещался всего в десяти минутах ходьбы от городского центра рядом с восстановленной ныне, а тогда находившейся в полном запустении, церковью Александра Невского. В стране хронического дефицита «толкучки», открывавшиеся по воскресеньям и четвергам, были местом многолюдным и радостным. Здесь по бросовым ценам можно было купить необходимое, продать ненужное. «Ширпотребщики» торговали своим товаром прямо из сумок или мешков в центре толкучего рынка. А на его периферии раскладывали свой товар на газетке или тряпице, а то и прямо на земле, рыночные завсегдатаи – торговцы всякого рода железяками – замками, слесарным и столярным инструментом, деталями от разобранных по старости велосипедов и прочим. Рядом с этими серьезными людьми, среди которых было немало вышедших на пенсию тульских умельцев, и вел свою торговлю Иван Тимофеевич Галкин. «Умельцы» уважали Галкина за особый товар, не делавший им конкуренции, за почтенный возраст, степенность и начитанность.

Стоило Ивану Тимофеевичу задержаться, не прийти в определенный день и час на рыночную площадь, как среди завсегдатаев начинался разговор:

- Что-то нашего Ивана Тимофеевича нет?

- Не захворал ли? Надо бы проведать старика!

- Да нет, вот он идет с холщовой сумкой.

- Ну, слава Богу!

Иван Тимофеевич проходил на свое место, за руку здоровался с окружающими, неторопливо расстилал тряпицу и аккуратно выкладывал на нее свой товар. Моментально подлетали покупатели с вопросами, какие школьные учебники и какие из книг по школьной программе внеклассного чтения для такого-то класса у него имеются. Сердобольные родители были главными, но не единственными клиентами старого книжника. Вслед за ними подходили люди иного толка: собиратели, перекупщики и просто зеваки.

Собирателей Галкин знал поименно, продавал им редкостные и интересные книги с «уступкой» и в соответствие с интересами. Неделями придерживал и не выставлял на продажу заказанные издания. Перекупщиков, покупавших по дешевке редкие книги в провинции и возивших их для перепродажи в дорогие книжные магазины Москвы, Иван Тимофеевич не любил. Уступок им не делал. Зевак – просвещал, по-своему растолковывая им призыв классика любить книгу как источник знания.

«Мелкотню», таких как я, подростков, Иван Тимофеевич примечал. Оставлял нам книги из «золотой библиотеки», выпускавшейся с первых послевоенных лет «Детгизом». Жюль Верн, Роберт Льюис Стивенсон, Григорий Адамов, Владимир Брагин, Александр Грин, братья Стругацкие, Станислав Лем, Георгий Мартынов, Владимир Немцов. Имена эти не стерлись в памяти, как целы и сами книги, ставшие ныне достоянием моих внуков.
Собирать краеведческую литературу, прижизненные и редкие издания писателей-земляков, а также нелегального Толстого и литературу о нем я стал на первом курсе истфака Тульского пединститута, носившего имя писателя. Книжка за книжкой, брошюрка за брошюркой. Что-то было куплено у Ивана Тимофеевича, что-то у другого «метра» тульской букинистической торговли Дмитрия Андреевича Царева. С ним и его семьей я познакомился в студенческие годы. Дмитрий Андреевич в то время был уже пенсионером. Невысокий коренастый, с неторопливой походкой, открытым русским лицом, начитанный и гостеприимный он был знаком многим тульским книголюбам. Свою поистине грошовую (не по масштабам, а по выгоде) книжную торговлю он вел по чисто идейным соображениям.

- Книга, - говорил Царев, - должна жить, дышать человеческими переживаниями и восторгами, кочевать по домам и книжным полкам, читаться и перечитываться. А-то что это за дело: накупят что надо и что не надо, запрут в шкафу и только пылинки сдувают. Ведь есть же такие люди? Не люблю я их, библиоманов.

Библиоманов я тоже не любил и благодаря Цареву стал отличать их от библиофилов – истинных любителей книги. Речи Дмитрия Андреевича слушал с большим вниманием, наматывая на юный ус его мудрые мысли о книге, ее значении, о роли букинистов и собирателей в сохранении от гибели раритетов, в восстановлении и уточнении забытых и малоизвестных эпизодов отечественной и мировой истории.

- А если книги эти не для массового читателя, для специалиста? – уточнял я, поддерживая разговор, - такого человека библиоманом не назовешь, но и книги у него не выпросишь…

- Здесь дело другое. Каждый специалист должен иметь свою домашнюю библиотеку, проживая даже рядом с большой научной или публичной библиотекой. Человеку мыслящему, созидающему, пишущему книга может понадобиться в любой момент дня и ночи. Ведь мысль сама по себе не рождается, мысль рождается от мысли. Снял книгу с полки, прочитал умную мысль и тут же родил свою. А отдашь кому-нибудь «почитать» – смотришь, «заиграли». И умной мысли не родиться…

Когда в Туле еще не было ни отделения общества книголюбов, ни книжного клуба (мы создали его в середине 70-х) местные книголюбы собирались у Царевых в небольшом домике под № 68 на тихой Садовой улице, позднее переименованной в улицу революционера А. Кауля. Хозяйка дома подносила гостям чай из жарового самовара. Хозяин раскладывал новые поступления своего «книжного развала».

Завязывались разговоры, дискуссии о книгах и писателях, перебиралось бесчисленное множество хранившихся у Дмитрия Андреевича старинных газет, журналов, книг. Оформлялись покупки, делались обмены.

Царев не был профессиональным букинистом, занялся книжной торговлей, как и Галкин, лишь после ухода на пенсию. Но старую книгу знал хорошо. Был знаком с библиографическими работами В.С. Сопикова, Г.Н. Геннади и других авторов, каталогами антикварных книжных магазинов дореволюционных и послереволюционных лет. Вся его сознательная жизнь была связана с книгой. Коренной туляк, сын бедного фельдшера с Ваныкинской улицы он в самом начале ХХ века начал трудиться в одной из городских типографий. Сначала работал учеником наборщика, потом наборщиком. Вместе со своими братьями Василием и Сергеем, так же полиграфистами, принимал участие в создании Профессионального союза тульских печатников.

К книгам Дмитрий Андреевич пристрастился с детства, когда учился в городском народном училище. В гимназии учиться не пришлось, слишком дорогим было это удовольствие для фельдшерского сына. А учиться ему очень хотелось. Учителями, а одновременно и друзьями стали книги. Произведения русских и зарубежных классиков в недорогих народных изданиях И.Д. Сытина, Ф.Ф. Павленкова, А.Ф. Маркса, познавательные брошюры «Вестника знания», методические пособия по самообразованию и научно-популярные очерки о крупных научных и географических открытиях, жизнеописания выдающихся людей, вышедшие из под пера крупнейшего русского библиографа и популяризатора научных знаний Николая Александровича Рубакина и других сродни ему авторов.
 
Говорят, что у человека много друзей не бывает. К книгам, к счастью, это не относится.

Людей, хорошо знавших Дмитрия Андреевича, поражало чисто природное и вместе с тем виртуозное умение рассказывать о жизни писателей и поэтов, о героях их произведений, о судьбах редких книг. Сегодня трудно понять, что это было: то ли реклама выставленных на продажу книг, то ли желание посоперничать с необычайно популярными в те годы устными рассказами Ираклия Андроникова. А может быть и то и другое одновременно.

Книги у Дмитрия Андреевича водились самые разные и очень редкостные, и не очень, и выпущенные массовыми тиражами копеечные издания для детей и «народного чтения». Как истинный рыцарь книги детям с Садовой улицы, которых Царев очень любил, приваживал и баловал яблоками из собственного сада, книги он просто раздаривал. Но при этом требовал бережного отношения к подарку. Также по-рыцарски поступал Дмитрий Андреевич и тогда, когда видел, что его покупатель не в состоянии заплатить за ту или иную книгу сполна. Входил в положение, шел на уступку, брал за книгу столько, сколько мог дать покупатель.

- Пусть уж лучше моя коммерция пострадает, - с улыбкой говорил в этих случаях Царев, - чем книга не найдет своего покупателя и читателя.

И книги Дмитрия Андреевича попадали в нужные руки, туда, куда надо. Ими пополнялись домашние библиотеки местных учителей, преподавателей пединститута и политеха, медицинских работников, коллег дочери Царева, работавшей врачом городской больницы.

Когда Дмитрия Андреевича не стало я несколько раз заходил к его вдове Татьяне Ивановне и с ее любезного разрешения знакомился с архивом старого книжника. Роясь в бумагах, оставшихся после Царева, я неожиданно обнаружил еще один весьма примечательный штрих к его портрету. Оказывается, на все свои особо редкие книжные находки Дмитрий Андреевич составлял подробные описания и направлял их в крупнейшие библиотеки страны. Если найденных Царевым книг не оказывалось в библиотеках, то он безвозмездно отсылал их в эти библиотеки. Помнит ли кто сегодня об этом бескорыстии – не знаю. Но я хочу, чтобы об этом помнили.

А книжные редкости у Дмитрия Андреевича бывали. Это и старинные рукописные книги, и издания петровских времен, и редкие альманахи и сборники XVIII - XIX веков, прижизненные издания Пушкина, Крылова, Лермонтова, Жуковского, Тютчева, Льва Толстого… Незадолго до моего знакомства с Царевым у него был почти полный комплект герценовского «Колокола». Дмитрий Андреевич его куда-то подарил, кажется в Музей революции.
 
Откуда все это бралось? С чердаков старых тульских домов, обреченных на слом в связи с массовым строительством хрущевских пятиэтажек, с мусорных свалок и из приемных пунктов макулатуры, где Царев был «главным экспертом» того, что можно пустить на переработку, а что нельзя. Макулатурщики старика не обижали и за копейки отдавали ему все, что он просил. Иногда Царева приглашали в тот или иной дом, где распродавались по каким-либо причинам домашние библиотеки: будь-то переезд в другой город, смерть хозяина, или срочная потребность в деньгах. Царев что-то приобретал для поддержания своей книжной торговли, а что-то рекомендовал отнести в букинистический магазин: там дороже заплатят.

Но вернемся к потаенному Толстому. Однако прежде чем окунуться в атмосферу «толстовской эпохи» отметим один любопытный факт: чем активнее царская цензура запрещала произведения писателя, тем шире был интерес к ним читающей публики, тем чаще «запрещенный» Толстой становился «нелегальным». Гектографированные, литографированные, выполненные на печатной машинке и штемпельным набором издания Толстого могли бы служить прекрасными пособиями для изучающих печатно-множительные технологии, применявшиеся в России конца XIX - начала XX века.

Издано Элпидиным

Как известно, с конца 1870-х годов жизнь прославленного романиста наполняется мятежными исканиями вечных ценностей, исканиями Бога. Видя, что историческое христианство загромождено вековыми наслоениями лжи, обмана и насилия, борьбы частных интересов, подлаживания к «духу мира сего», Толстой предпринимает титанические усилия для того, чтобы выявить подлинное учение Христа, как величайшего глашатая высшей воли, очистить это учение от налипшей скверны.

Большой работой 1880 года стала «Критика догматического богословия». Одновременной с этой работой Толстой пишет «Соединение и перевод Евангелий», серьезный труд, получивший большую известность в сокращенном виде «Краткого изложения Евангелий» (1881). С этого времени и начинается длительная и упорная борьба Толстого с цензурой, и светской, и церковной, которая увидела в толстовском творчестве дерзкое посягательство на устои православной церкви и монархической государственности.

Первым произведением писателя, запрещенным цензурой, считается его знаменитая «Исповедь». Эта работа знаменовала собой отречение Толстого от жизни своего круга и содержала признание того, что «условия избытка» - это не жизнь, а лишь ее подобие, что для того, чтобы понять жизнь надо понять жизнь не исключений, а жизнь простого трудового народа, который делает жизнь.

«Исповедь» была написана в 1879-1881 годах как вступление к разбору «Евангелия» и первоначально называлась «Кто я?». В апреле 1882 года к Толстому обратился редактор «Русской мысли» С.А. Юрьев, пожелавший опубликовать в своем популярном среди демократической интеллигенции журнале толстовские откровения. Работая над журнальной корректурой текста, Толстой дал ему новое название: «Вступление к ненапечатанному сочинению», существенно смягчив при этом некоторые острые места своего творения. Писатель надеялся, что цензура пропустит сочинение. Однако этого не произошло. Статья была безжалостно вырезана цензором из пятого номера журнала.
Событие это стало неординарным. Запрещенное сочинение Толстого в миг оказалось в руках нелегальных издателей и было отпечатано (под разными названиями) общим тиражом, в несколько раз превышавшим трехтысячный тираж «Русской мысли».

В 1883-1884 годах «Вступление к ненапечатанному сочинению» с подзаголовком «Исповедь гр. Л.Н. Толстого» было опубликовано в Женеве, в журнале «Общее дело», издававшемся русскими политическими эмигрантами в 1877-1890 годах. Политику этого издания определял в те годы врач-терапевт и публицист Николай Андреевич Белоголовый, стремившийся сделать «Общее дело» «органом либеральных людей», пропагандистом идеи конституции, фактов и событий, о которых цензура в России запрещала говорить. Вскоре после этой публикации один из издателей «Общего дела» М.К. Элпидин выпустил отдельное издание толстовского трактата, озаглавив его «Исповедь гр. Л.Н. Толстого. Вступление к ненапечатанному сочинению». Заглавие «Исповедь» понравилось Толстому и закрепилось в дальнейшем за произведением. В течение 80-90-х годов XIX века Элпидиным было выпущено 5 изданий «Исповеди», которые дошли до русской читающей публики.

Кто такой Элпидин и в чем состоял его издательский интерес? Имя Михаила Константиновича Элпидина (1835-1908), сына сельского священника Симбирской губернии, можно найти в списках активных участников революционного движения 1860-х годов. Элпидин окончил духовную семинарию, учился в Казанском университете. В 1863 году был привлечен к делу о т.н. «Казанском заговоре» и приговорен к каторжным работам на 5 лет. В 1865 году бежал из под стражи и эмигрировал в Женеву, где завел небольшую типографию, печатавшую сочинения Н.Г. Чернышевского и других русских революционных демократов. Был членом Женевской секции I Интернационала. В 1866 году Элпидин выпустил два номера журнала «Подпольное слово». В 1868 году вместе с М.А. Бакуниным участвовал в создании революционного журнала «Народное дело», позднее - сблизился с редакцией «Общего дела», в 80-90-х годах стал активным издателем запрещенного в России Толстого.

В «Каталоге русских книг», изданном Элпидиным в 1901 году, значатся 32 толстовских произведения. Среди них «Какова моя жизнь» (1886), «Деньги» (1886), «Критика догматического богословия» (1891, 1896, ч. I-II), «Николай Палкин» (1891), «Краткое изложение Евангелия» (1890), «О жизни» (1891), «Что же нам делать?» (1893), «Учение 12 апостолов» (1892), «Учение Бондарева» (1892), «В чем моя вера» (1896), «Соединение и перевод четырех Евангелий» (1892-1894, т. I-III), «Гонение на христианство в России» (1896) и другие. Наряду с религиозно-нравственными и публицистическими работами издавались и художественные произведения писателя, в том числе «Крейцерова соната» (1890), «Работник Емельян и пустой барабан» (1891), «Ходите в свет, пока есть свет»(1892). При этом многие толстовские сочинения неоднократно переиздавались. В 1894-1895 годах в Женеве в трех выпусках вышел сборник мыслей и афоризмов, извлеченных из частной переписки Толстого под названием «Спелые колосья», подготовленный Д.Р. Кудрявцевым.
 
Связь с женевским издателем писатель осуществлял через своих многочисленных друзей и единомышленников. Известно, например, что в сентябре 1891 года по поручению Толстого в Женеву ездил его друг и биограф Павел Иванович Бирюков договариваться об издании на средства купца-мецената К.М. Сибирякова «Соединение и перевод четырех Евангелий».
 
В Женеве и других городах Европы у Элпидина было немало добровольных помощников. Как-то в бывшем Центральном государственном архиве Октябрьской революции (ныне - Государственный архив Российской Федерации) я натолкнулся на дело, заведенное особым отделом департамента полиции на активную участницу общественного движения конца XIX - начала XX века Веру Михайловну Величкину.

В 1894 году, живя в Берне, Величкина активно помогала Элпидину в его издательских делах и в рассылке толстовских сочинений. В конце 1894 и в первой половине 1895 года, находясь в Москве под особым надзором полиции, она встречалась с Л.Н. Толстым. Впоследствии, живя в Воронежской губернии и в Александрове, Вера Михайловна распространяла издания «Посредника», собирала для Толстого программы политических партий и их воззрения на толстовское учение и сектантство.

Активным пропагандистом творчества Толстого был и муж В.М. Величкиной большевик-интеллектуал Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич. Писатель был знаком с ним лично, переписывался еще с 1890-х годов. В начале 1910-х годов Бонч-Бруевич работал секретарем Общества Толстовского музея. В советские годы, побыв на ответственных партийно-государственных постах, Бонч-Бруевич в конечном итоге «осел» на музейном деле, с 1933 года руководил созданием Государственного литературного музея в Москве, позднее был директором Музея истории религии и атеизма АН СССР в Ленинграде. Им написано ряд статей о Толстом, в том числе и о взаимоотношениях писателя с царской цензурой.

По следам берлинских изданий Толстого

Издательство и типография Элпидина в Женеве, по всей видимости, не могли удовлетворить огромный спрос на запрещенные цензурой произведения Толстого, которые одновременно читали тысячи и тысячи людей в России. В 1890-е годы выпуск толстовской литературы начинается в других европейских городах. В моей коллекции есть несколько книг Толстого, выпущенных в Берлине в 90-е годы XIX века и позднее местными издателями русской запрещенной литературы. Это «Послесловие к «Крейцеровой сонате»,  книга «Царство Божие внутри вас», брошюры «Патриотизм или мир?» и «Патриотизм и правительство. Против войны».

Судьба каждой из этих книг достойна отдельного рассказа, а может быть и целой приключенческой повести. Персонажами ее могли бы стать десятки реально существовавших людей из всех слоев населения, от высшего света Петербурга до беглых сибирских каторжников.

«Крейцерову сонату» Толстой написал в 1889 году. В 1890 году цензура запретила ее публикацию в сборнике «В память С.А. Юрьева». К стати, сборник этот у меня имеется. Он довольно интересный, хотя и собран из разнохарактерных и неравноценных по своему значение произведений. На месте, где должна была быть напечатана трагическая история ревнивого мужа, Толстой  поместил свою новую пьесу «Плоды просвещения», полную жизни и искрометного юмора.

В феврале 1891 года прямо в типографии А.И. Мамонтова и К° была арестована 13-я часть «Сочинений графа Л.Н. Толстого», содержавшая «Крейцерову сонату». Это событие настолько взволновало супругу Толстого Софью Андреевну, являвшуюся официальным издателем «Сочинений» и защитницей финансовых интересов семьи, что она, получив в апреле того же года аудиенцию у Александра III, добилась частичной легализации повести. 13 часть сочинений, содержавшая первую публикацию «Крейцеровой сонаты», была «выпущена на свободу», пошла к подписчикам и в книжные магазины. Кстати, эту «книгу-узницу» мне удалось когда-то приобрести, а вместе с ней и некоторые другие части «Собрания», например, 14-ю, которая считается среди книжников довольно редкой, о чем писал не имевшей этой части в своей библиотеке Н.П. Смирнов-Сокольский.

Разрешив публикацию «Крейцеровой сонаты» в «Сочинениях» Толстого, царь, однако, не дал согласия на ее публикацию отдельным изданием. Но этого, в общем-то, и не требовалось. С момента написания и до середины 1891 года вышло около 50 гектораграфированных и литографитрованных изданий и два зарубежных типографских издания повести. Ее напечатали в Берлине в типографии А. Островского и у М. Элпидина в Женеве. При этом некоторые нелегальные издания «Крейцеровой сонаты» носили скорее коммерческий, нежели идейный характер, и имели душещипательный подзаголовок: «Повесть о том, как муж убил свою жену».
 
Запрет продолжался многие годы. Но был нарушен совершенно случайно и неожиданно. А произошло вот что. В 1899 году предприимчивый московский издатель М.В. Клюкин выпустили в типографии Е. Гербек «Крейцерову сонату» отдельной книгой тиражом 2400 экземпляров. Главное управление по делам печати потребовало ее ареста и уничтожения. Дело дошло до самых высших эшелонов власти. О «преступной» книге, изданной в Москве, Николаю II доложил министр внутренних дел Сипягин. Повесть была «пропущена», т.е. разрешена к реализации по причине того, что министр не счел возможным «возместить расходы издателей» из средств казны, как этого требовалось законом, и царь с этим согласился. В ближайшие год-полтора предприимчивый Клюкин выпустил еще 5 или 6 изданий повести. Его примеру незамедлительно последовали московский издатель Д.П. Ефимов, харьковский издатель П.М. Лесман, петербургский издатель Н.С. Аскарханов и другие. Книгу зачитывали до дыр и постоянно требовали в книжных лавках. Издатели усердствовали и подсчитывали барыши.
 
С момента появления повести на свет вокруг «Крейцеровой сонаты» разгорелись жаркие споры. По свидетельству Н.Н. Страхова, при встрече вместо вопроса: «Как ваше здоровье?» обыкновенно спрашивали: «Читали ли вы «Крейцерову сонату?». Поднятые в повести проблемы семейных отношений, фиктивности церковного брака не могли никого оставить равнодушными. Сам Толстой был завален письма читателей, просивших до конца прояснить его личное видение проблемы взаимоотношения полов.
 
Это и вынудило Толстого написать «Послесловие» к своей повести с изложением своей личной позиции относительно отношений между мужчиной и женщиной в современном ему обществе. Как и сама повесть, «Послесловие к «Крейцеровой сонате» также было запрещено тиражировать отдельным изданием. Ее цензурная история повторила судьбу повести. В моей библиотеке хранится экземпляр «Послесловия», которое было издано в Берлине в 1890 году Вальтером Циммерманом.
 
Не менее интересна судьба толстовского трактата «Царство божие внутри вас». В начале 1890-х годов своей энергичной общественной деятельностью Толстой с новой силой проявляет себя как защитник народных интересов. Он активно участвует в борьбе с голодом, охватившим в 1891-1892 годах некоторые центральные губернии России, помогает духоборам, выражает сочувствие тяжелому положению рабочих на российских предприятиях.

Стремясь разобраться в причинах происходящего, осенью 1891 года Толстой пишет статью «Помощь голодным», в которой тесно связывает голод с жизнью всей самодержавно-аристократической России, осуществляющей грабеж своих «подданных» крестьян. Статья, предназначавшаяся для журнала Н.Я. Грота «Вопросы психологии и философии», попадает в руки цензоров и безжалостно искажается ими, после чего Толстой находит возможным опубликовать ее только в журнале «Книжки недели».
Впоследствии к теме голода Толстой возвращается неоднократно. Так, в 1906 году в «Посреднике» выходит его брошюра «Голод», в которую вошли такие статьи писателя, как «О средствах помощи населению, пострадавшему от неурожая» (1891), «Помощь голодным» (1892), отрывок из статьи «Среди нуждающихся» (1892), письмо «К редактору русских ведомостей», отрывок из статьи «Голод или не голод» (1898).

Варварство цензуры подтолкнуло возмущенного Толстого к созданию книги «Царство божие внутри вас, или Христианство не как мистическое учение, а как новое жизнепонимание». В этой работе он стремится ярко и открыто показать все «подвиги» царских властей на поприще угнетения российского крестьянства и рабочих. При этом писатель особо подчеркивал тесную связь «деспотического правительства» с «царствующей церковью».
 
Первое издание трактата выходит в конце 1893 или в начале 1894 года (в книге год выпуска не обозначен) в берлинском издательстве Августа Дейбнера. Второе издание, экземпляр которого мне когда-то удалось раздобыть, появляется практически параллельно, там же, в Берлине, под маркой Библиографического бюро, являвшееся объединением ряда берлинских книгоиздателей. Как на первом, так и на втором изданиях отмечено, что это «Единственное автором разрешенное издание».

Из Германии различными путями книга попадает в Россию. В секретном циркуляре руководителя цензурного ведомства Е.М. Феоктистова № 2829, подписанном 18 мая 1894 года, отмечалось, что «сочинение «Царство божие внутри вас», напечатанное за границей и, безусловно, запрещенное к обращению, в настоящее время в значительном количестве экземпляров тайно проникло в пределы империи и распространяется, между прочим, путем перепечатывания на пишущих машинках, в особенности в южных губерниях…». Циркуляр предписывал установить «бдительный надзор» за всеми типографиями, литографиями и лицами, имеющими пишущие машинки.

Жандармы сбивались с ног. Искали, вынюхивали. Переворачивали вверх дном жилища бедных студентов, книжные шкафы общественных библиотек и народных читален, опрашивали осведомителей. Что-то находили, конфисковывали, сжигали, кого-то арестовывали, отправляли в ссылку. Но выходила новая книга, появлялся новый секретный циркуляр и все повторялось снова и снова.

Брошюра Толстого «Патриотизм или мир?», выпущенная в 1896 году в Берлине Августом Дейбнером с подзаголовком «Письмо к Мансону 2 января 1896 г.», первое издание этого произведения. История его создание такова. На рубеже XIX – ХХ веков ведущие империалистические державы существенно активизировали свою борьбу за передел мира. Находясь в центре всех мировых событий благодаря постоянному чтению прессы, общению с многочисленными корреспондентами, писавшими ему письма на 26 языках народов мира, Толстой живо откликался на все, что происходило на различных континентах. В 1896 году из под пера автора великой эпопеи о войне 1812 года вышла статья «К итальянцам», касавшаяся проблемы итало-абиссинской войны. В 1898 году Толстой пишет статью «Две войны», посвященную испано-американской войне за Кубу и Филиппины. В 1899 году в «Письме к Г.М. Волконскому», внуку декабриста, Толстой клеймит позором войну англичан против буров. В 1900 году выходит трактат Толстого «Рабство нашего времени». В нем писатель продолжил начатую в более ранних работах тему о колониальном и национальном гнете. В 1904 году, в условиях начавшей русско-японской войны, Толстой обращается к воющим сторонам со статьей «Одумайтесь!».

Трактат «Патриотизм или мир?», написанный в форме письма к англичанину Джону Мансону, самое раннее в ряду перечисленных выше антимилитаристских произведений Толстого. В нем в полной мере раскрылся провидческий дар писателя, почти за 20 лет до начала Первой мировой войны 1914-1918 годов предупредившего мир о ее возможности и неизбежности. Провидец-Толстой писал в этой работе: «За какое хотите время откройте газеты, и всегда, в каждую минуту вы увидите черную точку, причину возможной войны: то это будет Корея, то Памир, то Африканские земли, то Абиссиния, то Армения, то Турция, то Венесуэла, то Трансвааль. Разбойничья работа ни на минуту не прекращается, и то здесь, то там не переставая идет маленькая война, как перестрелка в цепи, и настоящая большая война всякую минуту может и должна начаться».
 
На исходе XIX века великий английский драматург и один из руководителей социалистического движения фабианцев Бернард Шоу громко заявил: Европу возглавляет ни кто иной, как писатель-гуманист Лев Толстой, высоко поднявшийся «над всеми нашими чембирленами, и китченерами, и германскими императорами, и лордами-канцлерами, и другими рабами фальшивых идей и ложных страхов».
 
Такая оценка Толстого не была сильным преувеличением. Немного позднее американская демократическая пресса назвала Толстого «гражданином мира». Осуждая мировой империализм, в том числе американский, Толстой резко делил граждан Америки, Англии, Франции, Германии, Италии на тех, для кого война является дополнительным источником наживы, и на тех, кто вынужден нести бремя ответственности за алчность имущих классов. Он неоднократно резко выступал против официального правительственного патриотизма, доведшего народы христианского мира до озверения, призывал людей доброй воли одуматься и не идти на поводу у политиканов, спекулирующих идеями патриотизма ради обогащения и захвата чужих территорий.

Любопытно берлинское издание трактатов Толстого «Патриотизм и правительство» и «Против войны». Они вышли под одной обложкой на русском языке по всей видимости в 1907 году (год издания на брошюре отсутствует). Написанные в 1898-1900 годах эти толстовские произведения в течение многих лет будоражили умы и сердца людей, были переведены на многие языки народов мира.

Издательство Генриха Каспари, выпустившее брошюру Толстого, судя по помещенной на обложке рекламе, весьма активно пропагандировало творчество писателя, опубликовав около 20 его работ. Здесь были опубликованы многие произведения других русских авторов, запрещенные или искаженные цензурой в России. В этом издательстве, в частности, вышли знаменитый в свое время фельетон А.В. Амфитеатрова «Господа Обмановы», стоивший автору ссылки в Минусинск, «Бездна» Л.Н. Андреева, «Биографии русских революционеров» В.А. Зайцева, «Материалы к биографии русских коронованных особ», сочинения В.Г. Короленко, В.М. Гаршина, М.Е. Салтыкова-Щедрина.

По-герценовски, по-журнальному

В феврале 1897 года Владимир Григорьевич Чертков, известный «толстовец» и один из самых близких друзей писателя в последние десятилетия его жизни, природный аристократ, родственные связи которого простирались в самых высоких сферах, приближенных к императорскому двору, а по сплетням света еще и «внебрачный сын Александра II», был выслан из России как политический преступник за границу. Приют себе и семейству не бедный Чертков нашел в Англии. Поселился среди британских единомышленников, и незамедлительно приступил к тому, что считал главным делом своей жизни. Организованное им для пропаганды воззрений Толстого издательство получило название «Свободное слово».Издательская деятельность "Свободного слова" стала апофеозом духовной близости Толстого и Черткова.
 
Новое издательство существенно отличалось от созданного в 1885 году в Москве Чертковым совместно с Бирюковым и с благословения Толстого издательства «Посредник», которое специализировалось на выпуске дешевых книг для народа.
Толстому очень хотелось, чтобы его осевший на Британских островах друг стал новым Искандером, а издательство «Свободное слово», подобно издательству А.И. Герцена и Н.П. Огарева, набатным «Колоколом» будоражило умы и сердца россиян, распространяло его идеи по миру. В одном из своих писем в Лондон, давая советы Черткову, Толстой с дружеским упреком писал: «Нужно быстро и бойко по-герценовски, по-журнальному писать о современных событиях, а вы добросовестно исследуете их, как свойственно исследовать вечные вопросы».
 
Чертков голосу учителя внял и старался работать «по-герценовски». С 1898 года его издательство приступило к выпуску журнала «Листки Свободного слова». В обращенном к читателям предисловии к первому номеру «Листков» Чертков почти по-герценовски писал: «Люди, живущие в пределах нашего отечества, могут быть особенно полезны, сообщая нам такие факты из современной жизни, которые правительственные служители тьмы и обманов боятся допустить к огласке в России, но ознакомление с которыми желательно в интересах всего русского народа».

Журнал, как и издательство в целом, превратился со временем в громкую трибуну свободной мысли, не раз придавал огласке, вынося на суд российской и мировой общественности, многие реакционные мероприятия царского правительства: расправу с антиправительственными демонстрациями, студенческим, рабочим и крестьянским движением, реакционную политику по отношению к Финляндии и многое другое.
В некоторых европейских странах действовали отделения и представительства «Свободного слова». Отделение издательства в Швейцарии возглавлял Бирюков, высланный из России вместе с Чертковым. В Болгарии (об этом малоизвестном факте я узнал из архивного фонда департамента полиции) представителем издательства являлся редактор софийского издания «Новое слово» Савва Т. Ничев. При редакции им был организован склад изданий «Свободного слова», выполнявший заказы из России на пересылку толстовских книг.

Издательство «Свободное слово» выпустило большое количество толстовских книг и брошюр, журнальных статей. Среди них - «Как читать Евангелие и в чем его сущность?», «Приближение конца», «Об отношении к государству», «Царство божие внутри вас» (1898), «Христианское учение», «Голод или не голод?», «Николай Палкин» и др.

В 1901 году Чертков приступил к публикации «Полного собрания сочинений» писателя, запрещенных русской цензурой, и выпустил к 1906 году целых десять томов.
В 1906 году в Петербурге издатель опубликовал отдельной, доступной для простого народа книжкой «Письма Л.Н. Толстого», ранее напечатанные лишь в издательстве Гуго Штейница в Берлине и в «Свободном слове».
 
Интересна и выпущенная под редакцией Черткова в 1918 году московскими книгоиздательствами «Свобода» и «Единение» книга «Лев Толстой и русские цари», содержащая семь писем Л.Н. Толстого к императорам Александру II, Александру III и Николаю II, два обращения писателя 1902 и 1905 годов «Царю и его помощникам», рассказ Толстого «Молодой царь» и статью «Бессмысленные мечтания». Рассказ «Молодой царь», написанный Толстым в 1894 году, при жизни писателя не издавался. Это была его первая публикация в России. До этого он выходил единожды в 1912 году в берлинском издательстве Ладыжникова, также под редакцией Черткова.

Черткову и его издательству принадлежит важная заслуга в знакомстве россиян с «последним романом XIX века» – «Воскресение» в его не искаженном цензурой виде. В течение 1900-1901 годов «Свободно слово» выпустило 6 изданий романа общим тиражом около 40 тысяч экземпляров.

Роман вырос из рассказа, который поведал писателю известный судебный деятель и литератор Анатолий Федорович Кони, гостивший в июне 1887 года в Ясной Поляне. Кони рассказывал, что однажды, во время его службы прокурором Петербургского окружного суда, к нему явился молодой человек из аристократического круга с жалобой на товарища (заместителя) прокурора, ведавшего тюрьмами, который отказал ему в передаче письма арестантке Розалии Они без предварительного его прочтения.

Кони одобрил действия своего коллеги, сославшись на тюремный устав. Тогда проситель предложил Кони самому прочитать указанное письмо, после чего распорядиться о его передаче заключенной. Со слов просителя и из рассказа смотрительницы женского отделения тюрьмы Кони узнал трагическую историю взаимоотношений двух молодых людей. Розалия Они была дочерью вдовца чухонца, арендатора мызы в одной из финляндских губерний. Будучи тяжело больным и узнав от врачей о близкой смерти, отец Розалии обратился к владелице мызы, богатой петербургской даме, с просьбой позаботиться о дочери после его смерти. Дама обещала это сделать, и после смерти отца взяла Розалию к себе в дом. Сначала девочку баловали, но затем остыли к ней и сдали в девичью. Здесь Розалия воспитывалась до шестнадцатилетнего возраста, когда на нее обратил внимание родственник хозяйки, недавно окончивший курс в одном из привилегированных учебных заведений. Гостя у своей родственницы на даче, молодой человек, а это и был проситель, соблазнил ее. Когда девушка забеременела, хозяйка с возмущением выгнала ее из дома. Брошенная всеми и не имевшая средств к существованию Розалия поместила родившегося ребенка в воспитательный дом, а сама была вынуждена пойти на панель. Однажды в притоне около Сенной она украла у пьяного посетителя сто рублей, спрятанных затем хозяйкой притона. Отданная под суд с участием присяжных Розалия была приговорена к четырем месяцам тюрьмы. В числе судивших Розалию заседателей оказался и ее соблазнитель. Он узнал девушку. Обстановка суда настолько сильно подействовала на молодого человека и встревожила его совесть, что у него возникло желание непременно жениться на Розалии. Этим своим намерением молодой человек поделился с Кони во время визита к нему и просил его ускорить венчание с осужденной. Кони отговаривал молодого человека от столь быстрого решения, однако его посетитель был непреклонен. Дальнейшие события развивались таким образом. Молодой человек часто посещал Розалию в тюрьме и привозил ей все необходимое для предстоящей свадьбы. Свадьбу отсрочил наступивший пост, в конце которого невеста неожиданно заразилась тифом и умерла. О дальнейшей судьбе жениха Кони было неизвестно.

По свидетельству рассказчика, история соблазненной девушки была выслушана Толстым с большим вниманием. Писатель советовал ему обработать этот рассказ для издательства «Посредник». Однако Кони, работавший в то время над книгой «Судебные речи», истории Розалии Они так и не написал. В середине 1888 года Толстой обращается к Кони с просьбой передать ему этот драматический сюжет, на что Кони не только соглашается, но и просит его «не покидать этой мысли». «Из под вашего пера эта история, - убеждал он Толстого, - выльется в такой форме, что тронет самое зачерствелое сердце и заставит призадуматься самую бесшабашную голову».

Мысль о «коневском рассказе» будоражила Толстого на протяжении десяти лет. Писатель то начинал, то бросал работу над будущим романом, сетуя на то, что изначальный сюжет не является его собственным. Лишь в конце 1890-х годов роман «Воскресение» появляется на свет. При этом Толстой принимает решение опубликовать роман сразу в двух вариантах – подцензурном, в популярном иллюстрированном еженедельном журнале «Нива», гонорар от которого должен был пойти на поддержку духоборов, и вольном, бесцензурном у Черткова, в «Свободном слове».
 
В ноябре 1898 года одновременно в редакцию журнала «Нива» и в издательство «Свободное слово» Толстой направляет первые 28 глав романа. Спустя месяц Толстой стал получать из «Нивы» корректуры первых глав «Воскресения».

13 марта 1899 года очередной, 11 номер иллюстрированного еженедельника «Нива», самого массового журнала России тех лет, вышел с публикацией романа «Воскресение», продолжавшейся до конца года. Толстовскому тексту было предпослано суровое редакционное предуведомление: «С настоящего номера мы приступаем к печатанию романа гр. Л.Н. Толстого «Воскресение», на основании приобретенного нами у автора права первого печатания романа. Никому, следовательно, не разрешено печатать роман одновременно с «Нивой», за исключением некоторых заграничных изданий, которые приобрели вместе с нами это право у автора. Ежели же кто-нибудь приступит к одновременному с нами печатанию романа «Воскресение», то это будет контрафакцией, которую мы решили преследовать законным порядком».

Литературным пиратством, как известно, Россию не удивишь. В различных концах страны уже в марте местные газеты начали перепечатку романа без всякой боязни быть привлеченными «законным порядком». Издатель «Нивы» А.Ф. Маркс, встревоженный этим обстоятельством и протестными письмами читателей еженедельника, был вынужден обратиться к писателю с проектом условия, запрещающего перепечатку романа. Толстой, еще в 1891 году объявивший о своем отказе от авторских прав на все свои произведения, написанные после 1881 года, документ не подписал, но обратился к издателям русских газет и журналов с просьбой «подождать с перепечатыванием романа». 2 апреля 1899 года составленное по этому поводу письмо было опубликовано в газетах. Сам же писатель усердно правил и перерабатывал текст, раскладывая главы романа на две стопки  «для «Нивы» и «не для «Нивы».

В моей толстовской коллекции хранится несколько прижизненных изданий романа «Воскресение», увидевших свет, как в России, так и за рубежом. Среди них – четвертое и пятое издания, выпущенные в 1900 году «Свободным словом» в «полной, не искаженной цензурой версии». Книги существенно разнятся, но не по содержанию, а по внешнему виду. Четвертое издание «дорогое», отпечатано на прекрасной бумаге, снабжено великолепными иллюстрациями Л.О. Пастернака. На титуле пятого издания редакционная пометка: «Удешевленное». Книга отпечатана на простой серой бумаге и без иллюстраций, что красноречиво свидетельствует: читателями Толстого, в том числе и запрещенного, были люди разного материального достатка.

Перед соблазном «заработать на Толстом» из издателей тех лет мало кто мог устоять: отсюда разнообразие издательств, выпускавших «Воскресение». Парадоксом сморится издание романа, осуществленное в 1907 году петербургским издательством «Свет». Издательство это выпускало не только книжную продукцию, но и известную своей черносотенной направленностью газету «Свет», лозунгами которой были «Православие!», «Народность!», «Самодержавие!». Газета в течении многих лет вела борьбу с врагами царского режима и церкви, безродными космополитами, считала церковный приход основой государственного порядка в стране. И вдруг, Толстой, «Воскресение», которое даже в урезанном цензурой виде воспринималось защитниками монархического режима крайне враждебно. Но чего не сделаешь ради барышей!

Февральская революция 1917 года отменила цензурные запреты старого режима и на повестку встал вопрос о переиздание произведений Толстого без цензурных изъянов. Много сил и энергии отдал этому делу замечательный русский библиограф Богдан Степанович Боднарский (1873-1968). Осуществленное им первое полное русское издание романа «Воскресение» также есть в моей толстовской коллекции. Книга вышла в 1918 году в московском книгоиздательстве «Народная мысль» с портретом Толстого, но, к сожалению, без иллюстраций и на не очень качественной бумаге. Россия была измучена империалистической войной и революцией, до того ли было?

Примечательная особенность этого издания состояла в том, что, реставрируя текст романа на основе сличения различных текстов, Боднарский выделил курсивом те места, которые, как он писал в предисловии, «стали объектом цензурного насилия». Необходимость полного восстановления произведения Толстого объяснялась тем, что при всей своей полноте, издание романа «Свободным словом» не было точным воспроизведением оригинальной рукописи, а содержало в себе по недосмотру помощников писателя около 50 не восстановленных цензурных помарок. Всего же «Воскресение» появилось в легальной печати с 540 искажения и купюрами, сделанными цензурой. Из 123 глав романа было напечатано без искажений только 25.
 
Свой труд Боднарский оценивал скромно, не претендуя на академизм проделанной работы. В редакторском предисловии к роману он писал: «Наша цель – вскрыть следы цензурных преступлений, почему все внимание было сосредоточено на том, чтобы не пропустить ни одного характерного толстовского слова, перед которым трепетала самодержавная власть. Будем надеяться, что и читатель этого литературного chef d’oeuvre’a, получая эстетическое наслаждение, в то же время не пропустит ни одной из мыслей Толстого, как философа-моралиста и великого учителя, в которых так нуждается именно теперь исстрадавшаяся душа русского гражданина».

Боднарским была проведена также большая работа по восстановлению текста других искаженных цензурой произведений Толстого. Так в 1917 году появилась на свет «Толстовиана» Б.С. Боднарского - серия изданных для массового читателя толстовских произведений. Еще в студенческие годы я обнаружил в фондах Тульской областной библиотеки подборку толстовских брошюр с поправками и вставками, сделанными рукой Боднарского и написал об этом в местной газете. Не знаю, заинтересовался ли кто-либо из исследователей моим маленьким открытием или брошюры эти до сих пор пылятся невостребованными в книгохранилище.

Подпольные издатели в России

В самодержавной России печатать запрещенные цензурой произведения писателя было намного труднее и опаснее, чем за рубежом. Однако постоянно находились смельчаки, рисковавшие при этом многим: свободой, здоровьем, благополучием семьи, служебной карьерой. В числе первых издателей потаенного Толстого – члены подпольного революционного кружка инженера Александра Ивановича Александрова. По сведениям полиции типография кружка размещалась в квартире некто Губаревой, «известной своим красным направлением». Именно здесь вышло первое нелегальное издание толстовского трактата «Так что же нам делать?», текст которого, а точнее первые 20 глав, в 1885 году цензурой были вырезаны из январского номера журнала  «Русская мысль». В легальной печати, в журналах «Русское богатство» и «Детская помощь», Толстому удалось напечатать лишь отдельные фрагменты трактата. Полностью же он вышел нелегально. Трактат распродавался по 2 рубля за экземпляр среди учащейся и студенческой молодежи. Доход от его продажи шел на нужды демократического и революционного подполья, поддержку нуждающихся студентов.

Есть сведения, что человеком, который вынес из редакции «Русской мысли» запрещенную статью и передал ее издателям-нелегалам был сотрудник журнала, известный этнограф и защитник сектантов Александр Степанович Пругавин, находившийся в то время под негласным надзором полиции «в следствие политической неблагонадежности и сношений с сектантами». В некоторых архивных делах карательных органов Российской империи, попадавшихся мне в руки, Толстой и Пругавин упоминались как фигуранты-единомышленники, одинаково опасные для режима.

В том же 1885 году в типографии «Народной воли» в Новочеркасске была напечатана тиражом 500 экз. толстовская брошюра «В чем моя вера», которая продавалась по 10-15 рублей за экземпляр.

В 1885-1886 годах в Петербурге, в легальной типографии Гробовой студент В.В. Водовозов издал ряд произведений Толстого.

Примерно в это же время в Казани революционный кружок И.Н. Смирнова и В.А. Муратова в типографии уездного воинского начальника напечатал «Исповедь» и на примитивном оборудовании трактат «В чем моя вера».

В 1886-1887 годах московский народовольческий кружок литографировал брошюру «Церковь и государство». В 1887 году студент Императорского московского университета М.А. Новоселов впервые гектографировал толстовский памфлет «Николай Палкин».

Весной 1890 года студенты Филологического института в Петербурге напечатали на гектографе 600 экз. «Крейцеровой сонаты» и «Николая Палкина».
 
В Киеве запрещенные произведения Толстого печатал на гектографе бывший народоволец Кирилл Павлович Злинченко, написавшей впоследствии, живя в эмиграции, ряд статей и воспоминаний о Толстом. В сентябре 1896 года за издание произведений Толстого он был арестован и посажен на несколько месяцев в тюрьму.

Активным издателем толстовских работ, выпустившим на гектографе  более 20 произведений, был помещик Николаевского уезда Херсонской губернии Дмитрий Ростиславович Кудрявцев, последователь толстовского учения, также подвергавшийся преследованиям властей. В своем сочувственном письме, датированном 16 января 1895 года, Толстой писал Кудрявцеву: «Обыски и подписки о невыезде очень часто повторяются среди наших друзей в последнее время. Так поступили с Поповым, Страховым, Ивановым (в Воронежской губ.), с Алехиным и др.».

Оригинальный способ распространения произведений Толстого и материалов о нем избрал московский купец И.П.Бр-н (к сожалению, подробных сведений о нем мне найти не удалось). Являясь постоянным подписчиком «Московских ведомостей» он выискивал в газете новые произведения Толстого или статьи о жизни и творчестве писателя. Если такие материалы появлялись, он скупал 50-100 экз. тиража, искусно вырезал нужные ему материалы, наклеивал их в специальные тетрадки в клеенчатых обложных, а затем раздавал эти тетради для прочтения своим знакомым купцам и рабочим.

Солдатская памятка

Начало бурного XX столетия ознаменовалось мировым экономическим кризисом, охватившим и Россию. Кризис тяжело сказался на положении трудящихся. Упала заработная плата рабочих и служащих. День ото дня росло количество безработных. В ответ на это в городах страны участились антиправительственные выступления рабочих, студенчества, интеллигенции. Неспокойно было и в деревне. Для усмирения недовольных царское правительство все чаще использовало войска. Толстой незамедлительно отреагировал на это. 15 марта 1901 года он пишет открытое письмо «Царю и его помощникам», которое вскоре было опубликовано в «Листках свободного слова».

Говоря об уличных побоищах, предстоящих казнях и тюрьмах, писатель заявлял, что во всем происходящем виноваты «не злые, беспокойные люди» (революционеры), а представители власти, «не хотящие видеть ничего, кроме своего спокойствия в настоящую минуту». В письме Толстой требовал отмены всех правил усиленной охраны, при которых население многих губерний отдавалось в распоряжение генералов-самодуров, уравнения крестьян в правах с другими гражданами, устранения преград к образованию, уничтожения всяких стеснений религиозной свободы.
 
В конце 1901 года, развивая данную проблематику, Толстой пишет свои знаменитые солдатскую и офицерскую «Памятки», в которых обращается уже непосредственно к людям в погонах с призывом осмыслить происходящее в стране с точки зрения подлинных принципов христианской морали, а не безумных приказов начальства.

Выпускать «Памятки» для солдат и офицеров было в традициях многих армий мира, в том числе и российской. В России традиция эта шла от А.В. Суворова, его знаменитой «Науки побеждать». Нередко «Памятки» выпускались в честь знаменательных событий в жизни того или иного полка. В 1891 году, например, была выпущена «Памятка нижнего чина кавалергарда» - «На память десятилетия со дня назначения государыни императрицы Марии Федоровны первым шефом полка». В 1907 году в Петербурге вышла «Памятка измайловца». Напечатанная на мелованной бумаге, с золотым тиснением, с портретами «августейших особ», она была пронизана духом квасного патриотизма и верноподданической моралью.

Наряду с патриотическими стихами и молитвами подобные «Памятки» нередко содержали указания относительно полковой жизни, давали советы по уходу за мундиром, по соблюдению чистоты в казармах, по обращению с оружием и лошадьми. Писались «Памятки» нарочито по-солдатски, с обращением «накоротке»: «Да, братцы, надо любить свой полк, уважать и беспрекословно повиноваться своим начальникам». Как правило, это были книжки величиной в ладонь, которые можно было хранить в нагрудных карманах гимнастерок, в полевых сумках, солдатских ранцах и вещмешках.

Примерно также выглядела «Солдатская памятка», попавшая в руки Толстого летом 1901 года во время его приезда для лечения в Крым. Составлена она была популярным в русской армии генералом М.И. Драгомировым, считавшимся отцом отечественной «военной педагогики». Прочитав «Памятку» Драгомирова, Толстой ужаснулся и долго не мог придти в себя от ее цинизма, от приведенных в ней евангельских цитат, ловко использованных автором для оправдания солдатчины. С дрожью в голосе Толстой говорил окружающим о генеральских наставлениях русским солдатам: «Всегда бей, никогда не отбивайся. Сломался штык, бей прикладом, приклад отказал – бей кулаками, попортили кулаки – вцепись зубами…».

- Нет, это ужасно, - возмущался Толстой, - это что-то до невероятия зверское… «вцепись зубами...».

Знакомство с «Памяткой» Драгомирова явилось непосредственным поводом для написания Толстым его солдатской и офицерской «Памяток».
 
Эти «Памятки» взывали к разуму и совести нижних чинов и офицеров, разоблачали правительственную политику натравливания армии на собственный народ. Естественно, что легально напечатанными они быть не могли и распространялись тайно. О «Солдатской памятке» полицейские чины, например, писали: «В брошюре Л.Н. Толстой, обращаясь к солдатам, старается при помощи текстов святого писания доказать, что убийство хотя бы даже во время войны грех».

Уже в первые месяцы после создания солдатскую и офицерскую «Памятки» можно было встретить в самых глухих уголках России, в самых отдаленных военных гарнизонах. Добрались они и до Забайкалья, чему в немалой степени способствовала великая Транссибирская магистраль, соединившая европейский центр России с Восточной Сибирью и Дальним Востоком.

Характеризуя обстановку в Забайкалье газета «Искра» писала в корреспонденции, присланной из тех мест: «Слишком уж необычная эта вещь: вдали от культурных центров, в глуши Сибири, в горах Забайкалья слышится революционная песня, печатаются и распространяются прокламации, шевелится рабочий, привыкший к спокойной, ни чем невозмутимой жизни обыватель, начальство, кучка жандармов, присланных к нам для порядка...» (№ 22, июль 1902 г.).

Выступления и протесты забайкальских рабочих не на шутку встревожили местного генерал-губернатора Надарова. Когда в канун 1 мая в Чите появилась прокламация, призывавшая рабочих отметить праздник пролетарской солидарности, губернатор приказал местному воинскому начальству раздать двум сотням казаков по пять патронов и отточить шашки. А через несколько дней последовал новый приказ

Подражая рвению генерала Надарова, читинский полицмейстер говорил в те дни:
- Никак, знаете, нельзя без войска, готовится грандиозный бунт; хотят поджечь город, вероятно, будут жертвы с той и другой стороны...

Но предполагаемого бунта не произошло. Состоялась лишь мирная маевка, в которой участвовало около 150 рабочих. До стрельбы, а тем более до пальбы из пушек дело не дошло. Да и вряд ли солдаты читинского гарнизона согласились бы выполнить приказ стрелять по рабочим. В ранцах у многих из них лежала толстовская «Солдатская памятка», отпечатанная в тайной типографии местных социал-демократов. В солдатской среде в те дни шли такие разговоры:

- Раз уж сам граф Лев Николаевич Толстой письмо к нам написал и не велит нам убивать рабочих, и что они такие же, как и мы люди, так значит и впрямь это большой грех - убивать людей. Не будем стрелять в братьев-рабочих!..

Многие офицеры получали «Офицерскую памятку» Толстого, к которой было приложено воззвание местного комитета Сибирского социал-демократического союза. В июле 1903 года местными социал-демократами в Чите было напечатано на гектографе еще одно толстовское произведение – «Письмо к фельдфебелю». Экземпляр этого редкостного издания, имевшего характер прокламации, сохранился в Государственном историческом архиве в Петербурге. В конце прокламации было напечатано известное революционное стихотворение «Смело, товарищи, в ногу!».

Жандармерия и полиция сбились с ног, вылавливая экземпляры «Памяток». Повсеместно была создана сеть тайных осведомителей. За каждый «выловленный» экземпляр власти хорошо платили своим агентам, понимая сколь опасно правдивое и честное слово для антидемократического режима.

Весьма необычный экземпляр «Солдатской памятки» хранился в книжном собрании известного советского библиофила Николая Павловича Смирнова-Сокольского и был описан им в его замечательных «Рассказах о книгах». Брошюра объемом в 13 страниц была напечатана с помощью штемпельного набора. «В годы моего детства, - вспоминал Смирнов-Сокольский, - была в ходу игрушка, которая называлась «Домашний печатник Гутенберг». В коробочке находилась дощечка с продольными прорезями, заполненными каучуковыми буквами, цифрами и знаками. К этому полагалась ручка-верстатка с жестяной прорезью, пинцет и штемпельная подушка. Пинцетом можно было букву за буквой набрать какую-нибудь строчку, допустим фамилию, и отпечатать себе визитные карточки. В зависимости от цены, количество букв набора, равно как и количество строк в верстатке, увеличивалось. Можно было уже изготовить штемпель в три, пять и более строк».

"Солдатская памятка" имела широкое хождение не только накануне, но и в дни Первой русской революции. В архивном фонде Особого отдела Департамента полиции мне попалась интересное сообщение о том, что весной 1905 года во время обыска в квартире воспитанника Костромской духовной семинарии Сергея Владимировича Сахарова (16 лет) были обнаружены гектограф, химическая краска и только что отпечатанный тираж – 46 прокламаций под названием «Солдатская памятка». Полицейским дознанием было установлено, Сахаров и его друг П.И. Василевский (17 лет) принадлежали к костромской социал-демократической группе учащихся, работавшей под руководством Северного комитета РСДРП.
 
Мой экземпляр «Солдатской памятки» отпечатан обычным типографским способом на простой газетной бумаге и напоминает скорее не листовку, а отдельный оттиск из народной книги или массового журнала. На первой странице издания, представляющей некое подобие титульного листа, помещены название сочинения и аббревиатура: «Л.Н.Т». Вверху второй страницы, где начинается текст памятки, обозначено авторство: «Л.Н. Толстой». Напечатанную в таком виде «Солдатскую памятку» легко можно было вклеить в любую, вполне благонадежную книгу, а в случае опасности – пустить на «самокрутку». Хранящаяся в моей коллекции «Офицерская памятка» внешне напоминает солдатскую. По всей видимости, ее напечатали в той же безымянной типографии, что и «Солдатскую памятку».

Ко ввозу в империю запрещено

Работая как-то в Государственном архиве Тульской области над фондами бывшей канцелярии местного губернатора, я, можно сказать совершенно случайно, натолкнулся на объемистую папку с перепиской царских чиновников, осуществлявшейся под грифом «Совершенно секретно».

Начало переписке положило отношение начальника губернского жандармского управления тульскому губернатору с просьбой сообщить к какому разряду следует отнести ряд книг, конфискованных, по всей вероятности, при обыске у кого-то из туляков, чья политическая благонадежность вызывала у жандармерии сомнение.
В списке, приложенном к документу, значились: книга Поля де Рузье «Профессиональные рабочие союзы в Англии» с предисловием П.Б. Струве, работа Вернера Зомбарта «Социализм и социальное движение в XIX столетии», популярный очерк профессора Бернского университета Н.  Райхесберга «Рабочий  вопрос в прошлом и настоящее время», брошюра К. Каутского «Противоречия классовых интересов в 1789 году».

Последним в списке стоял сборник «Народных рассказов» Л.Н. Толстого, изданный в 1888 году в Праге Эдуардом Г. Валечка.

Из последующей переписки жандармских чиновников с губернатором и дирекцией народных училищ Тульской губернии было ясно, что в Туле сведений о данных изданиях не имелось. Последовал запрос в Московский цензурный комитет. Присланное из Москвы сообщение было лаконичным: «Из поименованных в возвращенном при сем перечне печатных произведений, четыре первых дозволены как к перепечатыванию, так и к свободному обращению в России, пятое же («Народные рассказы» Л.Н. Толстого - Б.Т.) значится в числе изданий, безусловно запрещенных ко ввозу в империю».
Издание это настолько меня заинтриговало, что я начал поиск его следов, который в конечном итоге привел меня в Государственный музей Л.Н. Толстого в Москве, где был обнаружен экземпляр пражского издания «Народных рассказов». В Праге, куда я обращался с письменным запросом, ни в фондах Славянской, ни в фондах Национальной и Университетской библиотек «Народные рассказы» Л.Н. Толстого, изданные в 1888 году Эдуардом Г. Валечка, обнаружить не удалось. Зато порадовало письмо известного чешского книговеда, директора Национальной библиотеки Иосифа Странделя, любезно сообщившего мне подробные сведения об издателе.

Эдуард Г. Валечка (1841-1905 гг.), пользовавшийся иногда псевдонимом Мерклински, был талантливым представителем национальной чешской литературы второй половины XIX столетия, вел активную деятельность как издатель и книготорговец. Это был блестяще образованный человек. Он закончил гимназию в Клатовах, изучал педагогику в Чешских Будейсвицах, высшее образование получил в Праге и Инсбруке. Валечка многое сделал для развития культурных связей между Чехией и Россией. Он являлся автором ряда книг по истории и географии России, изданных в Чехии. В 1872 году составил и опубликовал один из первых чешско-русских разговорников - «Чех и Русский». Как издатель выпускал знаменитые «Поэтические беседы»,  редактором  которых являлся выдающийся чешский писатель Ян Неруда. Занимаясь книжной торговлей, успешно распространял в Чехии русскую литературу.

Имел ли Валечка непосредственную связь с Толстым, при каких конкретно обстоятельствах был осуществлен им выпуск «Народных рассказов» точно сказать затрудняюсь. Скорее всего, «Народные рассказы» попали в Прагу через книжного комиссионера, хорвата по национальности Крунослава Геруцу, получившего в 1887 году от Толстого право их распространения в славянских странах. Но как бы там ни было - с этого времени мое отношение к народным рассказам Толстого резко изменилось. Стало ясно, что далеко не все народные рассказы писателя были безобидными переделками житий святых и нравоучительными текстами к лубочным картинкам. Многие из них обличали самодержавно-бюрократические порядки, официальную церковь.

Есть у Толстого, к примеру, «Сказка об Иване-дураке и его двух братьях: Семене-воине и Тарасе-Брюхане, и немой сестре Маланье, и о старом дьяволе, и о трех чертенятах», относящаяся к циклу народных рассказов. Написана она была в сентябре 1885 года и опубликована впервые в апреле 1886 года в 12-й части «Сочинений гр. Л.Н. Толстого». В феврале 1887 года «Сказка» вышла отдельным изданием в «Посреднике» и была арестована Московским цензурным комитетом.

Сохранился отзыв о «Сказке» члена Комитета духовной цензуры при Святейшем Синоде архимандрита Тихона. «Сказка об Иване-дураке, - писал духовный цензор, - проводит, можно сказать, принципиально мысли о возможности быть царству без войн, без денег, (без науки), без купли и продажи, даже без царя, который, по крайней мере, ничем не должен отличаться от мужика - мысли о единственно полезном труде - мозольном. Здесь, в этой сказке, прямо осмеиваются современные условия жизни: политические (необходимость содержать войска), экономические (значение денег) и социальные (значение умственного труда)».

В том же 1887 году издательство «Посредник» предпринимает попытку выпустить сборник народных рассказов Толстого. Для предварительного рассмотрения сборник направляют в Петербургский цензурный комитет. На состоявшемся 3 июня заседании комитета с докладом о сборнике выступил цензор Лебедев. Перспектива прослыть мракобесом цензора, видимо, не устраивала и, заявив о том, что предназначенное для чтения простым народом издание «может составлять своего рода Евангелие, несогласное во многом с учением православной церкви», Лебедев предложил «препроводить» толстовские рассказы «на усмотрение Комитета для духовной цензуры».

Как и «Сказка об Иване-дураке», сборник вновь попадает в руки архимандрита Тихона. Заключение было кратким и для издания убийственным. Духовный блюститель нравственности и порядка констатировал, что народные рассказы Толстого «скорее вносят в душу читающего не назидание, а разрушение нравственного благоустройства».

В целях более действенного пресечения возможности публикации нежелательных для властей сочинений писателя 20 августа 1887 года Главным управлением по делам печати был издан специальный циркуляр, согласно которому цензурным комитетам и отдельным цензорам предписывалось «не дозволять более печатания и выпуска в свет никаких рассказов графа Л. Толстого, как появившихся, так и могущих быть им вновь написанными», без окончательного решения Главного управления.

А некоторое время спустя, в октябре 1887 года Главным управлением по делам печати был наложен запрет на отдельные издания 14 народных рассказов писателя, среди которых значились: «Бог правду видит, да не скоро скажет», «Чем люди живы», «Где любовь, там и Бог», «Три старца», «Много ли человеку земли нужно» и другие.

В разное время по случаю мне удалось приобрести несколько книжек с публикацией народных рассказов Толстого, большинство из которых особой редкости не представляет. Но есть любопытные экземпляры. Среди них рассказ Толстого «Чем люди живы». Толстой начал писать этот рассказ в конце 1880 года и закончил его в 1881 году. В том же году рассказ был напечатан в 12 номере журнала «Детский отдых». Выпустить же рассказ отдельной книгой в «Посреднике» цензура запретила.

Комментируя это произведение Толстого, член Комитета по делам духовной цензуры архимандрит Тихон писал: «В рассказе «Чем люди живы» является какой-то полупадший ангел, каких не знает христианское учение. Ангел этот, как рассказывается, в наказание за ослушание воли божьей, лишен был крыльев и упал на землю; упавшего ангела, издрогшего от холода и совсем нагого, поднял случайно проходивший сапожник, у которого ангел потом жил в работниках, научился тачать сапоги и, живя у этого доброго бедняка, узнал чем люди живы – они живы тем, что любят друг друга и делают друг другу добро. Все это не есть ли кощунственное искажение православного учения об ангелах?».

Исследователь жизни и творчества Толстого Александр Иванович Поповкин (1899-1962) в 1958 году в сборнике Тульского книжного издательства «Лев Толстой. Материалы и публикации» поместил статью о рассказе «Чем люди живы». В ней автор указывал, что отдельной книжкой этот рассказ «из-за цензурных препятствий» вышел лишь в 1885 году. К рассказу «Чем люди живы», сообщал Поповкин, художник Н.Н. Ге создал ряд иллюстраций, которые очень понравились Толстому и он добивался их издания, «но цензура всячески этому препятствовала». Только благодаря настойчивости Толстого иллюстрации были изданы отдельным альбомом в 1886 году.

Сведения эти верны лишь отчасти. Дело в том, что первое отдельное издание рассказа Л.Н. Толстого «Чем люди живы» было выпущено не в 1885, а в 1882 году московским Обществом распространения полезных книг и значилось в его каталоге под № 332. Информацию об этом содержал каталог Толстовской выставки 1911 года, где представлено было это издание. Об этом свидетельствует и найденный мною у букинистов экземпляр данного издания. В добавок ко всему издание, о котором идет речь, иллюстрированное! Ошибка Поповкина была исправлена Н.Н. Гусевым. В «Материалах к биографии Л.Н. Толстого с 1881 по 1885 год» (выпушены в 1970 г. издательством «Наука»), Гусев упоминает издание 1882 года. Но и сам делает при этом ошибку! Авторство трех помещенных в книге иллюстраций он приписывает некто И.В. Шервуду-Верному, человеку в истории России XIX века весьма одиозному (доносчик по делу декабристов), не имевшему никакого отношения к живописи, да к тому же скончавшемуся аж в 1867 году. В действительности же иллюстратором рассказа «Чем люди живы» в издании 1882 года был Владимир Осипович (Иосифович) Шервуд (1832-1897) - известный московский живописец, скульптор и архитектор. По проекту В.О. Шервуда в Москве был возведен Памятник-часовня «Гренадерам - героям Плевны», который и поныне украшает нашу столицу, памятник императору Александру II в Самаре. Вместе с инженером А.А. Семеновым (1841 — 1917) Шервуд являлся победителем конкурса на проектирование здания Российского исторического музея. Наряду с пейзажами и портретами своих современников Шервуд писал картины на евангельские сюжеты и образы, занимался книжной иллюстрацией.

Цензурная история первого отдельного издания рассказа «Чем люди живы» мне, к сожалению, не известна. Возможно, что издание это было выпущено нелегально или полулегально, к тому же небольшим тиражом. Возможно, что тираж был значительным и (книга предназначалась «для народа»), но конфискован полицией. Знаю лишь то, что в середине 1880-х годов под маркой Общества распространения полезных книг было осуществлено издание трактата Л.Н. Толстого «Так что же нам делать?», конфискованное полицией. По этому делу велось разбирательство, в ходе которого Общество по распространению полезных книг всячески отрицало свою причастность к изданию трактата, утверждая, что «типографии оно не имеет и книг не издает».

Рассказ «Чем люди живы» среди толстовских произведений «для народа» особый. Он приводил в восторг не только рядовых читателей, но тонких ценителей литературы. Прочитав его, взыскательный критик В.В. Стасов «пришел в восхищение». «Уже один язык выработался у вас до такой степени простоты, правды и совершенства, - признавался он Толстому, - которую я находил еще только в лучших творениях Гоголя. А потом эти разговоры - sо1о, с самим собою, и сапожника, и его жены - какое это совершенство!». Известный советский писатель Л.М. Леонов называл народные рассказы Толстого «образцами жанрового лаконизма и простоты».

Поскольку  разговор коснулся иллюстраций к рассказу «Чем люди живы», будет справедливо указать, что первым его иллюстратором был И.Е. Репин. Судя по репродукциям с его рисунков, в частности, по почтовой открытке, изданной Общиной Святой Евгении, хранящейся в моей толстовской коллекции, первые наброски художник сделал еще в 1879 году, когда Толстой лишь обдумывал свое произведение. Как и при каких обстоятельствах это произошло - нуждается в уточнении.

Известно, Толстой-моралист черпал близкие ему сюжеты из сказок и легенд русского народа, зарубежного фольклора. В основу рассказа «Чем люди живы» была положена старинная притча, пересказанная писателю олонецким сказителем, сапожником по ремеслу, Василием Петровичем Щеголенком (Шевелевым), побывавшим в Ясной Поляне летом 1879 года. Однако Толстой в корне переиначил повествование Щеголенка. Если сказитель утверждал, что человеку не дано знать, чем люди живы, что это божье провидение, то Толстой наоборот, утверждал о том, что это знать важно, что люди живы любовью к другим людям. Притчи олонецкого сказителя Толстой использовал также при создании таких произведений, как «Два старика», «Молитва», «Корней Васильев».
 
Печатная контрабанда

Любопытны каналы, по которым толстовские книги, изданные за рубежом, попадали в Россию. Писатель А. Чапыгин вспоминал, что однажды, будучи в Болгарии, приобрел там несколько запрещенных в России толстовских книг - «Евангелие», «Николай Палкин», «Работник Емельян и пустой барабан» и другие. Но как провести эти книги через российскую таможню? Думали, гадали и нашли простой и надежный способ. «Для книг, - вспоминал Чапыгин, - мне подшили под жилетом во всю спину карман, туда я и поместил все издания».

По свидетельству секретаря Толстого Валентина Федоровича Булгакова нелегальные издания писателя, печатавшиеся издательством «Обновление» в Финляндии, доставлялись в Россию тем же путем, что и заурядная контрабанда. Эту обязанность взял на себя один из руководителей издательства, молодой и энергичный Николай Евгеньевич Фельтен (1884-1940), увлекавшийся парусным спортом. Выезжая на яхте в море под видом прогулки, Фельтен в незаметном месте причаливал к финскому берегу и грузил на яхту заранее приготовленные тюки с книгами. Книги искусно прятались под палубой, после чего яхта возвращалась в русские воды. «Делать все это, - писал Булгаков, - надо было аккуратно и осмотрительно, потому, что катера пограничных властей следили за всеми подозрительными передвижениями по заливу даже самых мелких суденышек и, в случае необходимости, кидались за ними в погоню, останавливали и обыскивали».

Однажды пограничный катер заподозрил в контрабанде и яхту Фельтена и пустился ее догонять. В тот момент яхта действительно была заполнена нелегальными изданиями и риск был очень велик. Море было неспокойным, дул сильный ветер. Фельтену пришлось проявить искусство спортсмена, чтобы уйти от преследования.

В зимние месяцы нелегальные издания доставлялись в Россию по льду и по суше. И в этих случаях Фельтен нередко шел на хитрость. Чтобы отвлечь внимание пограничников от опасного груза Фельтен предлагал им сфотографироваться группой, на что те охотно соглашалась. Был и такой забавный случай. Однажды зимой Фельтен нагрузил нелегальными изданиями широкие, пестро разукрашенные финские сани, сверху наложил соломы, а на нее усадил кучу детишек. Несколько молодых людей, привязанных по финскому обычаю длинными веревками к саням, сопровождали сани на коньках. С песнями и веселыми криками эта якобы забавляющаяся компания пронеслась по льду Финского залива мимо пограничного поста, а затем, выложив груз в условленном месте на российской территории, вернулась обратно.
 
В 1909 году смелый и удачливый Фельтен был все-таки арестован и приговорен к 6 месяцам заключения в крепости. Толстой по этому поводу очень переживал и написал ряд писем влиятельным лицам в Петербург с просьбой облегчить участь осужденного. «…Не могу не чувствовать желания быть на месте Фельтена и быть судимым и наказываемым вместо его, так как причина его осуждения один я», - писал Толстой председателю Петербургского окружного суда сенатору А.М. Кузминскому, мужу свояченицы. Однако сенатор Кузминский оказался глух к просьбе родственника, после чего Толстой прервал с ним всякие отношения.

Еще один любопытный факт: после революции 1917 года Фельтен жил в Ленинграде, где редактировал журнал с экзотческим названием «Эпрон» и газету «Эпроновец». Эти печатные издания принадлежали организации ЭПРОН – Экспедиции подводных работ особого назначения, занимавшейся главным образом работами по подъему затонувших кораблей.
 
В историческом архиве в Москве я нашел свидетельство о том, что Листки «Свободного слова», издававшиеся В.Г. Чертковым в Англии, направлялись в Россию простыми письмами, по одному печатному листу в каждом письме. Адреса, по которым осуществлялась рассылка, обычно писались на французском языке: так письма доходили исправнее.

В архивном деле, из которого почерпнуты эти сведения, содержится любопытный документ, также связанный с распространением чертковских изданий. Это «доверительное письмо» товарища (заместителя) министра финансов министру внутренних дел, датированное 27 ноября 1903 года. Повод для министерской переписки кажется сегодня смехотворным. Но тогда многим было не до смеха:
«Ученик 7-го класса частного коммерческого училища В.Ф. Штюрмера в Петербурге  Григорий Рябов принес в класс запрещенное лондонское издание Черткова «Листки «Свободного слова».
 
По донесении о том директора училища, г. управляющий Министерством финансов издал приказ уволить означенного ученика из помянутого училища.
О сем имею честь уведомить Ваше высокопревосходительство с препровождением названного издания».
 
Когда бдительные стражи печатного слова как бы невзначай донимали Толстого вопросами о хождении его нелегальных изданий, каналах их распространения, писатель всячески от них открещивался, говорил, что ничего не знает где, кто и что печатает, как распространяет. Лукавил, конечно. Софья Андреевна тоже хитрила. На вопрос Александра III по аналогичному поводу быстро сочинила историю о каком-то молодом человеке, якобы укравшем из портфеля Толстого рукопись и переписавшем его дневник, а затем через два года начавшем их литографировать и распространять.

Толстой был неплохим конспиратором. Он с молодых лет хорошо знал страну, в которой родился и жил, нравы ее правителей и их холопов. Нельзя не вспомнить такой любопытный эпизод. В 1861 году, во время поездки в Западную Европу, писатель присмотрел там для себя немало интересных книг по вопросам философии, педагогики, общественной мысли. Переправлять купленные книги непосредственно в Ясную Поляну он не решился: еще на границе империи многие из них могли быть конфискованы таможней как «крамольные». Поэтому выговорил у издателей и книготорговцев право пересылки выписанных им книг… из Нью-Йорка. При этом книги должны были прийти в Россию на имя министра народного просвещения Е.П. Ковалевского, хорошего знакомого Толстого, с которым писатель договорился предварительно. Отправкой книг из Парижа через транспортную контору «Надежда» занимался друг писателя, впоследствии известный философ и социолог Б.Н. Чичерин. По прибытии в Россию запломбированный ящик с книгами весом в 3 пуда 4 фунта таможня без проверки отправила в министерство Ковалевского. Оттуда книги благополучно перекочевали в Ясную Поляну.

Свобода была недолгой

Особую популярность публицистические и философско-нравственные сочинения Толстого получают в дни революции 1905-1907 годов, а также в первые послереволюционные годы. Об этом свидетельствуют не только данные статистики и работы исследователей, но и материалы моей толстовской коллекции, на которые я в основном и опираюсь в этой части своего рассказа о книгах яснополянского пророка.

Царским Манифестом 17 октября 1905 года народу России были пожалованы некоторые демократические свободы, в том числе свобода слова, на основании чего отменялась предварительная цензура печатных изданий.
 
В различных городах России издатели стремятся воспользоваться моментом, тиражировать толстовское слово, дать возможность как можно большему кругу граждан страны прочитать то, что долгие годы находилось под запретом, что скрывалось от них, что стало объектом цензорских экзекуций.

Толстого активно печатают как старые, так и новые издательства в столице и провинции. Активизируется издательская деятельность «Посредника», отметивший в год начала революции свое 20-летие. В издательстве выходят «Великий грех», «Власть тьмы», «Так что же нам делать?», другие толстовские произведения.
К произведениям Толстого активно обращаются московское издательство «Труд и воля», издательство Н.Е. Парамонова «Донская речь» в Ростове на Дону. Книги и брошюры этого издательства расходятся большими тиражами, обретают необычайную популярность особенно на юге России.

Активную пропаганду толстовских произведений развернуло в условиях ослабления цензуры издательство «Обновление», выпустившее несколько десятков толстовских произведений. Среди них «Церковь и государство», «Николай Палкин», «Две войны», «Не убий», «Об общественном движении в России», которые мне в свое время удалось приобрести. Когда цензурные запреты были восстановлены, издательство стало печатать бесцензурного Толстого в Финляндии и тайно переправлять тиражи в Россию.

Серию неизданных в России сочинений Толстого начинает выпускать редакция популярного петербургского журнала С.С. Сухонина «Всемирный Вестник». И не только это. В год цензурных послаблений информированный во многих отношениях журнал публикует в одном из своих выпусков нечто такое, о чем ранее в России нельзя было и мечтать: подлинное архивное «Дело (1862 года. 1-й экспедиции, № 230) III отделения собственной его императорского величества канцелярии о графе Льве Толстом»! Лучшего «подарка» для охранного отделения, неусыпно следившего за «яснополянским еретиком» в те памятные для России дни революции преподнести было нельзя.
 
Комментируя факт публикации документов многолетней давности, редактор журнала С.С. Сухонин писал в редакционном предисловии: «Дело это является характерным образцом произвола бюрократии и полной беззащитности личности бесправного, даже не заурядного, российского поданного, а в то время уже известного писателя графа Льва Николаевича Толстого. <…> Более тридцати лет прошло с тех пор, но хорошо знаем мы, что такое же «дело» ежедневно может возникнуть о каждом из нас, лишенным естественных прав человека, - российском «гражданине», и результаты могут явиться еще горче, а жалобы – только ухудшат положение «беспокойного», смелость имеющего жаловаться на представителя бюрократии, хотя бы в ранге героя настоящего дела – Шипова…».

История дикого, но абсолютно безрезультатного набега жандармов на мирную толстовскую усадьбу 6-7 июля 1862 года сегодня известна, можно сказать, в мельчайших деталях. И не только специалистам, но и самому широкому читателю благодаря Булату Шалвовичу Окуджаве и его феерической повести «Похождения Шипова, или Старинный водевиль. Истинное происшествие». Но тогда, в 1906 году, ее знали немногие. Жандармы тщательно берегли свои тайны, даже десятилетия спустя, боялись огласки содеянного.

Приподняв завесу времени, «Всемирный вестник» напомнил своей публикацией и о крестьянской реформе 1861 года, и о студенческих волнениях тех лет, и о жизненной позиции молодого тогда еще писателя. Толстой сочувствовал крестьянам и их защитникам студентам. Как мировой посредник отстаивал крестьянские интересы. Для крестьянских детей открыл в своей усадьбе и соседних деревнях школы. Студентов, в том числе обвиненных властями в политической неблагонадежности, приглашал
учителями. Ездил за границу. В Лондоне познакомился с опальным Герценом…

Политический сыск не дремал и не преминул причислить отставного артиллерийского поручика графа Толстого к противникам режима. И тут, как говорится, пошло поехало. В начале 1862 года в Ясную Поляну с особым поручением послали тайного агента Шипова, личность загадочную и почти фантастическую: пройдоху, пьяницу, хвастуна, но при том бывшего дворового человека князя А.В. Долгорукого, сына всесильного шефа российских жандармов и главного начальника III Отделения Собственной его императорского величества канцелярии В.А. Долгорукого. Получив незадолго до этого по царскому манифесту свободу, Шипов надел гороховое пальто, стал специализироваться на поимке карманных воришек. Поручение следить за Толстым и его окружением было для него неожиданностью, сулило повышением по службе. Но пьяный воздух свободы в сочетании с казенными деньгами и горячительными напитками вскружил голову тайному агенту, вмиг разболтавшему по Туле обо всем, что ему было поручено разузнать.
 
Агентурных сведений об антиправительственной деятельности Толстого и его окружения Шипову раздобыть не удалось. Вместе этого буйно заработала фантазия. Бродя вокруг яснополянского дома писателя, Шипов заметил и взял на карандаш, что там есть какая-то непонятная комната под сводами, а рядом с ней якобы тайные подвалы и лестницы. На ходу придумал историю о доставке в Ясную Поляну литографического камня для печатания антиправительственных воззваний. Доложил по инстанции. В Петербурге, соединив все сведения о Толстом, решили, что пора действовать. В Ясную Поляну черным вихрем на нескольких тройках прикатили жандармы во главе с полковником Дурново. Перевернули ящики столов, комоды, сундуки, шкатулки. Взломали ломом полы в конюшне. В пруду яснополянского парка пытались выловить сетью преступный печатный станок. Но все оказалось тщетным и напрасным.

Толстого, к счастью,  в усадьбе в эти дни не было. Прямой встречи с жандармами, а может быть и насилия над собой, он избежал. Но осталось жгучее презрение к режиму, к царящей в стране несправедливости. Ему захотелось бросить вызов царю и его окружению. Громко хлопнуть дверью и уехать за границу. Но не к Герцену, «а сам по себе».

Кто и каким образом скопировал архивное дело и передал его во «Всемирный вестник» осталось редакционной тайной. Возможно, документы редакция купила за хорошие деньги. Продажные люди водились всегда и в любом ведомстве. Но возможно и другое. Тот, кто передал дело для публикации, был искренним приверженцем Толстого, противником существовавшего в стране политического режима. И тогда это факт вдвойне интересный и примечательный.

В эти же месяцы «свободы слова» ряд серьезных столичных, а возможно и провинциальных издателей, вынашивает планы публикации полного собрания сочинений Толстого, запрещенных в России и изданных за границей.
 
Среди них Вильгельм Вильгельмович Битнер (1868-1921), издатель «Вестника Знания», «Научной библиотеки» и «Недели». В 1906 году он выпускает первый том «Полного собрания сочинений Льва Николаевича Толстого, вышедших с 1879 года». В него вошли такие сочинения писателя, как «Разрушение ада и восстановление его», «К рабочему люду», «Великий грех», «Исповедь», «Мысли о Боге», «Работник Емельян и пустой барабан», «Что такое религия и в чем сущность ея?», «Конец века» и другие. В редакционном предисловии к тому Битнер с вольтеровской логикой писал: «Взгляды графа Л.Н. Толстого во многом, даже очень во многом, расходятся с нашими, но мы не можем не сочувствовать значительной части его воззрений и считаем большой потерею для русского общества, что оно до сих пор было лишено возможности познакомиться со всеми сочинениями великого писателя. Теперь у нас объявлена свобода печати, правда, свобода не полная, с привлечением к судебной ответственности, тюремными заключениями и пр., но все же явилась возможность издания до сих пор не изданных в России сочинений Л.Н. Толстого».

Осторожный Битнер намеревался печатать Толстого с оговорками, с пропусками мест, содержащих резкости в адрес монархов и церковных таинств. Тем не менее, дальше первого тома дело не пошло. С восстановлением предварительной цензуры издание прекратилось.

Интерес к произведениям Толстого проявило и московской издательство «Труд и воля», издававшее в основном политическую и экономическую литературу. В 1906 году издательство выпустило в свет трактат Толстого «Христианское учение», написанный в середине 1890-х годов и выходивший при участии В.Г. Черткова только за границей.

Свобода слова длилась в России недолго, всего 14 месяцев, после чего цензурные гонения, в том числе и на произведения Толстого, возобновились с новой силой. При этом гонениям и преследованиям стали подвергаться не только произведения, призывавшие к революционному свержению монархии, но и работы, пропагандировавшие мирный путь демократического развития, пассивное сопротивление властям. К число таких произведений относится, например, брошюра Толстого «Где выход?». Член главного управления по делам печати М.В. Никольский, обосновывая в своем докладе необходимость запрета данной работы Толстого, отмечал, что брошюра Толстого подобна революционной прокламации, призывающей народ к низвержению самодержавия. Автор – противник революции, но критика самодержавия и призыв его к народу не повиноваться царским законам и распоряжениям равносилен всеобщей забастовке.
Запрещалась и неоднократно подвергалась конфискации брошюра Толстого «Неужели это так надо?». Запрещая это произведение, цензор А.А. Горяинов писал: «Эта брошюра имеет целью возбуждение одного класса населения против другого. Рисуются картины каторжного труда рабочего народа и рядом с этим весьма укорительно упоминается о бесполезной и безнравственной жизни состоятельных и богатых классов. Автор утверждает, что рабочий народ большею частью имеет все добродетели, как-то скромность, нравственность и проч., между тем как состоятельные классы большею частью состоят из похотливых, праздных, наглых и т.д. людей».

В основу памфлета «Николай Палкин», о ранних изданиях которого я уже упоминал, была положена «правдошная история», рассказанная писателю 95-летним стариком о службе при Николае I, которого бывший рекрут называл не иначе, как «Николай Палкин». В годы революции памфлет этот расходился десятками тысяч экземпляров. Слуги режима его разыскивали и уничтожали с особым рвением. А иначе как же: памфлет этот был направлен не только против конкретного лица, но и против всей правившей в России романовской династии.

Многое было конфисковано и уничтожено. Но кое-что все-таки сохранилось, ходило по рукам. Мой экземпляр «Николая Палкина» был выпущен в 1906 году издательством «Обновление».

Среди редкостных толстовских изданий моей коллекции послереволюционного периода – полный текст статьи «Не могу молчать! (О смертных казнях)», выпущенный в виде отдельного оттиска-прокламации в августе 1908 года в тульской подпольной типографии по рукописи, полученной из Ясной Поляны. Это произведение было написано Толстым в мае-июне 1908 года под впечатлением массовых казней, последовавших в след за поражением революции 1905-1907 годов. Начинается она с пересказа газетной хроники:

«Семь смертных приговоров: два в Петербурге, один в Москве, два в Пензе, два в Риге. Четыре казни: две в Херсоне, одна в Вильне, одна в Одессе.
И это в каждой газете. И это продолжается не неделю, не месяц, не год, а годы. И происходит это в России в той России, в которой народ считает всякого преступника несчастным и в которой до самого последнего времени по закону не было смертной казни.
Помню, как гордился я этим когда-то перед европейцами, и вот второй, третий год не перестающие казни.
Беру нынешнюю газету…».

Статья предназначалась для массового читателя, для российской и зарубежной печати, а также для тех, кто вершил в России суд, кто обрекал на смерть «людей, на доброте, трудолюбии, простоте которых только и держится русская жизнь», повинных лишь в том, что свой протест против царивших в стране порядков они выразили смело и открыто, в революционной борьбе. С огромным мастерством писателя-реалиста Толстой описывает в статье смертную казнь, ее подробности, а также то, как развращается казнями вся Россия, как превращается она в страну алчных убийц.

Он не оправдывает революционеров, не говорит о том, что и они и правительство виноваты в равной мере. Он говорит правительству, что революционеры верят в свою правоту, а, следовательно, страдают в первую очередь не за дела, а за убеждения, «за требования самой первобытной справедливости всего русского земледельческого народа: уничтожение земельной собственности». Насилие, проявляемое правительством и оправдываемое как «единственное средство успокоения народа и погашение революции», не излечивает болезнь, «а только усиливает ее, загоняя внутрь».
 
Статью «Не могу молчать!» публикуют все ведущие газеты мира. В Германии она вышла сразу в 200 газетах! В России статья публикуется в отрывках, с оглядкой на лютующую цензуру. Но и в таком виде газеты нещадно штрафуются…

Тульское нелегальное издание «Не могу молчать!» распространялось среди рабочих и интеллигенции города, растекалось по деревням, попадало в солдатские казармы, рассылалось в другие территории. Сохранившийся у меня экземпляр когда-то был сложен вчетверо, возможно тоже для пересылки.

Ко мне эта брошюра попала от заядлого тульского книжника Михаила Андреевича Мосолова. Полвека своей жизни отдал он журналистской и редакционно-издательской работе в местном, ныне Приокском книжном издательстве. Имя его как редактора стоит на многих книгах о Толстом и Ясной Поляне, выпушенных в 50-60-годах прошлого века в Туле. Свою работу и свой край Михаил Андреевич любил самозабвенно, а собранная им краеведческая библиотека была одной из лучших в послевоенном городе. Часть книг и брошюр из этой библиотеки досталась мне, в том числе несколько прижизненных толстовских изданий. Другую часть приобрел известный тульский библиофил В.В. Пилипенко.

Преследования книг Толстого продолжались многие годы, вплоть до февраля 1917-го. Газеты и журналы предреволюционной России кишели сообщениями о запрещении распространения и арестах толстовских книг, их издателей, редакторов, распространителей. Снисхождения не было ни для кого, даже для тех, кто имел к этому весьма косвенное отношение.

12 мая 1909 года газета «Тульская молва» сообщала, что распоряжением администрации начальник Сергиевской почтовой конторы Тульской губернии смещен в самую последнюю должность чиновника 5-го разряда за прием у секретаря гр. Л.Н. Толстого брошюры «Не убий», которую секретарь отправил бандеролью. Сам же Гусев привлечен к судебной ответственности. Позднее Гусев был осужден и выслан сроком на 2 года в Чердынь.

В моей библиотеки хранится несколько годовых комплектов «Известий по литературе, наукам и библиографии книжных магазинов товарищества М.О. Вольф», весьма ценного и полезного справочного издания по литературе «серебряного века». Сведения о нелегальном Толстом, о цензурном преследовании сочинений писателя можно встретить практически в каждом номере. Вот краткие выписки из «Известий», несколько подредактированные мною для удобства чтения.

В конце 1909 года судом Петербургской судебной палаты был приговорен к заключению в крепость на 1 год губернский секретарь Герциг за издание произведения Толстого «Царство божие внутри вас». Палата усмотрела в этом произведении Толстого оскорбление церкви, призыв к неплатежу податей и другие признаки преступлений, предусматриваемых 73 и 129 статьями уголовного уложения. Дело служилось при закрытых дверях. Защитниками обвиняемого выступали присяжные поверенные Н.Д. Соколов и Андроников.

В том же году Московским комитетом по делам печати было возбуждено уголовное преследование по ст. 73 уголовного уложения издателя Балашова за издание брошюры Л. Толстого «О разуме и вере». Суд отклонил преследование т.к. издание это было арестовано в типографии полностью и распространению не подлежало. Само же издание суд признал подлежащим уничтожению.

Среди привлеченных к суду за издание толстовских произведений был и сын писателя Лев Львович Толстой, издавший брошюру отца «Восстановление ада». Дело должно было слушаться в Петербургском окружном суде 5 декабря 1909 года, но заседание не состоялось, поскольку по халатности чиновников повестка на суд оказалась обвиняемому не врученной. Вскоре дело было закрыто в связи с отъездом Л.Л. Толстого за границу.

Информационная блокада

Наплыв нелегальных изданий Толстого вынудил царское правительство объявить великому писателю информационную блокаду, которая продолжалась в течение многих лет.

Вот краткая хроника этой блокады, взятая из статьи «Толстой и царская цензура», опубликованной в еженедельнике «Неделя» («Вестника Знания») № 45 от 13 ноября 1911 года:

1890 год — газетам и журналам предложено «прекратить всякую полемику по поводу «Крейцеровой сонаты» гр. Л.Н.Толстого».
1892 год - воспрещено перепечатывать из «Дейли Телеграф» и № 22 «Московских ведомостей» письмо Л.Н. Толстого.
1894 год - распоряжение «Не перепечатывать полностью или в извлечениях, из иностранных газет никаких сведений о гр. Л.Н. Толстом, его сочинениях и частной жизни».
1898 год - отдан приказ «не помещать статей и известий о предстоящем юбилее гр. Л.Н. Толстого».
1901  год:
; 24 февраля - редакциям бесцензурных газет и журналов объявлено распоряжение: «Не помещать ни каких обсуждений определения Святейшего Синода 20-22 февраля об отлучении от церкви гр. Л.Н. Толстого»;
; март - запрещено помещать «телеграммы и известия о выражении сочувствия отлученному от церкви гр. Л.Н. Толстому»;
; июнь - воспрещена перепечатка из «Миссионерского обозрения» статьи «Новая исповедь гр. Л.Н. Толстого», где помещен его «Ответ Св. Синоду»;
; август - наложен запрет на «известие о переезде гр. Л.Н. Толстого на юг и о приветствиях, обращенных к этому писателю со стороны его почитателей»;
; сентябрь - циркуляр «не перепечатывать из № 246 «Петербургской газеты» извести об отъезде гр. Л.Н. Толстого в Крым».
1902  год:
; 29 января - циркуляр: «В виду возможности в ближайшем времени кончины гр. Л.Н. Толстого  и, не встречая препятствия к помещению тогда статей, посвященных его жизнеописанию и литературной деятельности, министр внутренних дел признал необходимым, чтобы распоряжение (имеется в виду определение Синода об отлучении Л.Н. Толстого от церкви - Б.Т.) оставалось в силе и чтобы во всех известиях и статьях о гр. Л.Н. Толстом была соблюдаема необходимая объективность и осторожность».

С нарушавшими эту блокаду расправлялись мгновенно. Характерный случай произошел в 1902 году на Кубани. За публикацию в газете «Кубанские областные ведомости» небольшой заметки о пребывании Толстого в Крыму редактор газеты, известный кубанский общественный деятель и ученый Лука Мартынович Мельников был отстранен от работы в газете.

Несмотря на все строгости правительственных запретов в России все же находились люди (и таких было немало!), стремившиеся нарушить эти запреты, рассказать правду о Толстом, его жизни, мировоззрении, творчестве. Одним из таких людей был писатель и драматург, товарищ А.П. Чехова по Таганрогской гимназии Петр Алексеевич Сергеенко (1854-1930). В 1898 году в московской типо-литографии Товарищества И.Н. Кушнерсва и К° он выпустил подробную, написанную от сердца и хорошо иллюстрированную книгу «Как живет и работает гр. Л.Н. Толстой».

Приуроченная к 70-летию со дня рождения писателя книга была с восторгом встречена всей читающей Россией. Ни один последующий биограф Толстого не смог пройти мимо книги Сергеенко в виду ее почти фотографической точности. Впоследствии работа Сергеенко неоднократно переиздавалась, причем немалыми тиражами. Хочу заметить, что писателем стал и сын Петра Алексеевича - Алексей Петрович Сергеенко (1886-1961). Благодаря отцу он в юношеские годы близко познакомился с Толстым. Впоследствии написал на базе личных впечатлений книгу «Рассказы о Толстом», которая читается с большим интересом.

В моей библиотеке хранится первое издание книги П.А. Сергеенко «Как живет и работает гр. Л.Н. Толстой». На титульном листе автограф автора - дарственная надпись фиолетовыми чернилами: «Владимиру Федоровичу Бургедорфу с благодарностью П. Сергеенко. 99.V, 3».

Хочу заметить, что и при жизни Толстого, и после его смерти Сергеенко активно пропагандировал творчество писателя, выступал в качестве составителя и редактора некоторых его произведений.

Рядом с упомянутой книгой с автографом Сергеенко в моем «толстовском шкафу» стоят два сборника писем Л.Н. Толстого, собранных и изданных Петром Алексеевичем. Это вышедший в конце 1910 года в издательстве «Книга» сборник «Письма Л.Н. Толстого 1848-1910 гг.» и «Новый сборник писем Л.Н. Толстого», опубликованный в 1912 году в Москве под редакцией А.Е. Грузинского «с 10 портретами и многими автографами». В редакторском предисловии к первому сборнику «Писем» Сергеенко отмечал, что, готовя это издание, он стремился показать в нем «беглую историю замечательной души человеческой – поскольку письма к близким людям могут отражать внутреннюю жизнь человека». «Новый сборник писем Л.Н. Толстого» был выпущен как продолжение первого.Перед редакторским предисловием чудом сохранилась небольшая вклейка, внешне похожая на часто встречающиеся в различных изданиях редакционные извинения за опечатки. Не могу не привести ее текст: «Книга эта, вышедшая в начале октября 1911 г., спустя несколько дней была арестована по постановлению Московского комитета по делам печати с возбуждением против издательства судебного преследования. Московская судебная палата постановила, не привлекая к судебной ответственности, уничтожить четырнадцать писем (Приговор 22 декабря 1911 г. по 2-му уголовн. департаменту). Издательство выпускает вновь книгу с изъятием перечисленных в приговоре писем, как о том отмечено на соответствующих страницах».

И действительно, перелистывая страницы прекрасно изданного и иллюстрированного сборника, встречаешь большие пропуски в тексте. На месте вырезанных цензурой толстовских писем многоточия. Даже мертвый Толстой казался властям опасным. Судя по публикациям, сохранилось лишь несколько экземпляров конфискованного издания писем. Как правило, в подобных случаях конфискат в небольшом количестве расходился по рукам важных чиновников. Что-то припрятать от полиции удавалось иногда и типографским рабочим.

Роясь как-то в тульских газетах первых лет советской власти, я обнаружил интересную информацию о том, что именно Сергеенко являлся создателем просветительного общества «Ясная Поляна», которое было учреждено в Туле 26 апреля 1918 года. Сергеенко и его ближайшие помощники ставили перед обществом благородные цели сохранения в неприкосновенности усадьбы великого писателя, приведение в должный вид яснополянского парка и сада, собирание материалов, связанных с жизнью и творчеством Л.Н. Толстого, создание школ, библиотек, читален, книжных магазинов, чтение лекций и организация экскурсий для всех желающих в Толстовскую усадьбу. Общество регулярно устраивало литературно-художественные вечера, посвященные Л.Н. Толстому и его творчеству, занималось сбором документов и материалов, связанных с именем писателя. В разгар революционных событий Сергеенко совместно с членом общества Высокомирским удалось спасти от гибели 110 писем Толстого к дочери Марии Львовне Оболенской, которые оказались в руках крестьян, разгромивших в 1917 году усадьбу Оболенских в селе Пирогово Крапивенского уезда.

То, чем занималось общество «Ясная Поляна», было важным и необходимым. Хотя еще при жизни Л.Н. Толстого Ясная Поляна и стала своеобразной культурной Меккой, общая культурная ситуация в Крапивенском уезде, на территории которого располагалась усадьба, была плачевной. Как это ни парадоксально, Крапивенский уезд был одним из самых отсталых по количеству школ и культурно-просветительных учреждений для народа уездов не только Тульской губернии, но и всей Центральной России.

В начальный период гражданской войны мой дед по материнской линии большевик с дореволюционным стажем Георгий Андреевич Касюлайтис был назначен в Крапивну военным комиссаром. Сохранившиеся архивные документы, а также рассказы моей бабушки (дед умер в 1925 году), свидетельствуют о том, что он не только организовывал снабжение войск, мобилизовывал население уезда на отпор белогвардейской коннице генерала Мамонтова, но и активно содействовал обществу «Ясная Поляна» в открытии в уезде школы для детей и взрослых, народных библиотек и читален. Дед был молодым революционным романтиком, немало претерпевшим от царской власти. Он искренне верил в светлое будущее страны, считал своим революционным долгом сохранение культурного наследия народа.

Опровергатели и пасквилянты

Публицистические и художественные произведения Толстого 1880-1900-х годов породили особую литературу о «душегубном еретичестве» писателя. Среди авторов антитолстовских сочинений - иерархи официальной церкви, ее явные и тайные адепты, и просто литературные поденщики и авантюристы. В своих статьях и книгах они стремились вывести «яснополянского вольнодумца» на чистую воду, опровергнуть железную логику его критики режима и церкви.

Думаю, что всерьез эту литературу никто из порядочных людей в России не воспринимал. Однако ее покупали, и многие покупали исключительно для того, чтобы познакомиться с цитировавшимися в этих книгах  высказываниями из запрещенных толстовских сочинений.

В числе наиболее рьяных опровергателей яснополянского пророка и его христианского учения значился профессор Казанского университета А.Ф. Гусев, однофамилиц секретаря и единомышленника писателя Н.Н. Гусева, впоследствии также профессора. Свои писания он печатал в типографии университета, где когда-то учился Толстой, а также в издательстве казанского книготорговца А.А. Дубровина, однофамильца руководителя черносотенного Союза русского народа. Толстой как-то назвал профессора Гусева своим «постоянным критиком», одно время начал было читать его труды, но, убедившись в их бездарности и тенденциозности, бросил. В яснополянской библиотеке сохранились четыре книги, выпущенные казанским профессором. Очевидно, они были присланы Толстому самим автором. На титульном листе одной из них - «Любовь к людям в учении графа Л. Толстого и его руководителей» - надпись чернилами «От автора». Кстати, библиотека Л.Н. Толстого была одной из самых крупных писательских библиотек XIX века. В ней насчитывалось около 22 тысяч томов.

Разбор и критика толстовских произведений довольно части появлялись на страницах официозного «Миссионерского обозрения». Редактор журнала В.М. Скворцов неплохо на этом наживался. Когда на страницах «Обозрения» появлялись материалы о Толстом, предприимчивый редактор сбывал экземпляры издания книготовговцам по цене, в несколько раз превышавшей его официальную стоимость (50 коп.). В ноябре 1910 года газета «Санктпетербургские ведомости» выступила с разоблачением, заявив, что Толстой в буквальном смысле «обогатил В.М. Скворцова и дал ему возможность выстроить 300-тысячную дачу-гостиницу на берегу Крыма».

За многие годы книжного собирательства я обнаружил у букинистов несколько пасквильных изданий, интересных для общей характеристики толстовской эпохи и масштабов той травли, которая велась в отношении великого писателя. Не буду останавливаться на них подробно, расскажу только об одном несколько необычном пасквиле, который, возможно, задумывался как памфлет. Но памфлета не получилось, для этого нужен какой никакой литературный талант. Получился именно пасквиль со всеми атрибутами это мерзостного псевдолитературного жанра. Его сочинил и издал под маркой журнала «Развлечение» начинающий сотрудник этого издания и посредственный литератор Дмитрий Богемский. Свое произведение, «новый роман в трех частях», Богемский назвал «Понедельник», сочинителем же романа значился граф Худой. Авторства своего Богемский не раскрывал, очевидно, понимая, что делает гадость и в случае огласки его просто не пустят в порядочный дом и не подадут руки. Личность пасквилянта стала известна позднее, с выходом свет великолепного и уникального словаря псевдонимов Масанова.
               
Произведя на свет 70 страниц пасквильного текста, граф Худой, он же Богемский, кратко пересказал сюжет «Воскресения» в опошленном и уничижительном для автора и всей читающей публики виде. Главные герои рома Худого-Богемского – «полногрудая девушка с красным бантиком на голове, сделанном из старой тетенькиной подвязки», Екатерина Чухонцева и ее соблазнитель князь Простудов. С первой до последней строки – что ни сцена, то пошлость. Можно представить, как радовался цензор, подписывая 3 ноября 1899 года «дозволение» на издание пасквильного «романа», как радовались, читая «Понедельник», враждебно настроенные к Толстому иерархи церкви, а вместе с ними и синие мундиры, для которых Толстой и его последний роман доставляли немало хлопот.

Нельзя не рассказать о продолжении этой истории. Когда "роман" графа Худого вышел из печати и получил огласку, по Москве пополз слух о том, что пасквиль этот произвел на Толстого настолько удручающее впечатление, что великий романист заболел. Надо сказать, что толстовская Москва конца 1890-х годов мало чем отличалась от грибоедовской начала века. Слух и домыслы здесь по-прежнему питали землю. Однако известие это многими было воспринято всерьез и вызвало тревогу друзей писателя и почитателей толстовского таланта. Некоторые поспешили к Толстому в Хамовники с тем, чтобы проверить слухи и успокоить писателя. Одним из них был художник П.Ф. Вимпфен, оставивший на этот счет свои воспоминания. Явившись к писателю, вспоминал Вимпфен, он застал его абсолютно здоровым. При этом Толстой заявил: все, что говорят о его здоровье «совершеннейший вздор», «раздуто все», и все ему «очень надоело». По свидетельству мемуариста, писатель был полон новых творческих планов и думал не о пасквилянтах, а о будущем.

Лев и ослы

Антитолстовская деятельность в течение многих лег направлялась твердой рукой главного идеолога монархического режима, профессора античного права Константина Петровича Победоносцева, занимавшего с 1880 по 1905 год пост обер-прокурора Святейшего Правительствующего Синода. Когда-то в молодости Победоносцев был либералом и даже что-то писал для Герцена в Лондон. Однако с годами сделался консерватором и реакционером.

Это о нем, как об олицетворении политической реакции 1880-х годов, писал когда-то А.А. Блок:

В те годы дальние, глухие
В сердцах царили сон и мгла:
Победоносцев над Россией
Раскрыл совиные крыла,
И не было ни дня, ни ночи,
А только тень огромных крыл,
Он дивным кругом очертил
Россию, заглянув ей в очи,
Стеклянным взором колдуна.

Это ему была посвящена уничижительная эпиграмма, знакомая в дореволюционные годы каждому образованному россиянину:

Победоносцев для Синода,
Обедоносцев при дворе
Он Бедоносцев для народа,
Доносцев просто при царе.

Победоносцев, по отзывам современников, был неплохим правоведом и очень ловким царедворцем. Имел довольно сильное влияние и на Александра III, и на Николая II, которым в свое время читал лекции по правоведению. Беззастенчиво пользуясь слабостями коронованных особ, он внушал им порой самые бредовые и фантастические мысли, заставлял принимать необдуманные решения, не раз уговаривал не идти ни на какие увещевания Толстого, быть по отношению к писателю предельно жесткими и бескомпромиссными.
 
Победоносцев был автором многих порочащих Толстого слухов и сплетен, ходивших по Москве и Петербургу и проникавших время от времени в прессу. Именно Победоносцевым, например, был пущен слух о том, что типография, в которой печатаются запрещенные произведения Толстого, находится в его собственном доме в Хамовниках, что вызвало немалый переполох у московских властей.
 
Эта известная мне и ранее история как-то по-особому интересно прозвучала из уст профессора кафедры истории Московского государственного пединститута Софьи Львовны Эвенчик, с которой я познакомился в середине 1980-х годов, незадолго до ее кончины. Эвенчик была большим знатоком предреволюционной России и автором едва ли не единственной в течение ряда десятилетий монографии о Победоносцеве. Во время наших бесед она рассказала мне, что обер-прокурор Синода был и автором омерзительного слуха о том, что во время постановки в Ясной Поляне любительских спектаклей по драме Толстого «Власть тьмы» натурально убивают грудных младенцев!

Софья Львовна была собеседницей интересной, рассказчицей заворожительной и эмоциональной. Даря мне свою книгу о Победоносцеве, выпущенную в виде очередного тома ученых записок МГПИ, она неоднократно повторяла:

- Можете себе представить, такой мерзавец целую четверть века определял политическое лицо самодержавия, внутреннюю политику великой страны!.. Можете себе представить!..

Конфликт между Победоносцевым и Толстым возник еще в начале 1880-х годов и продолжался многие годы. Объявив о неприятии официальной церкви, за деятельность которой перед царем отвечал непосредственно синодальный обер-прокурор, Толстой вызвал гнев всесильного временщика. С тех пор Победоносцев искал любого повода, чтобы доставить Толстому как можно больше неприятностей. Толстовскую драму «Власть тьмы», написанную на основе реальных событий, Победоносцев невзлюбил особо.

История, положенная в основу драмы, в Тульском крае хорошо известна. Произошла она в конце 1870-х годов почти на самой южной окраине Тульской губернии в деревне Коротеевке (Сидоровка тож) Чернского уезда. Уезд этот известен своими тургеневскими местами, живописной природой, описанной автором «Записок охотника» в рассказах «Бежин луг», «Певцы» и других его произведениях. В этом уезде располагалось когда-то родовое имение поэта А.А. Дельвига, лицейского друга Пушкина. Здесь в своих имениях проживали сыновья Толстого Сергей и Илья, сестра писателя М.Н. Толстая. Работая после окончания института директором сельской школы близ станции Скуратово Черского района, я посетил многие достопримечательности здешних мест, в том числе и печально знаменитую Коротеевку, где за сто лет до этого бушевали поистине шекспировские страсти: неверный муж соблазнил свою падчерицу, придушил родившегося в грехе ребенка, а затем прозрел, покаялся перед всем миром в содеянном и был осужден на каторжные работы. Как и тысячи российских деревень, Коротеевка, входившая тогда в состав совхоза «Культура», выглядела уныло, словно расплачивалась за грехи своих былых обитателей. Убогие крестьянские избы, заросшие сорняками палисадники, тощие коровенки, неулыбчивые жители. Не знаю, осталось ли сегодня вообще это место на карте. Толстовская же драма будет жить долго.

В разные годы мне удалось разыскать несколько изданий «Власти тьмы», в том числе и самое первое, выпущенное в 1887 году издательством «Посредник». Вспоминая выход в свет этой книжицы, один из создателей Московского художественного театра Владимир Иванович Немирович-Данченко писал: «Нельзя забыть, какое ошеломляющее впечатление произвела на нас эта маленькая книжечка – народное издание «Власти тьмы». Без преувеличения можно сказать, что я дрожал от художественного восторга, от изумительной обрисовки образов и богатейшего языка».

Книжка вышла в свет в начале февраля 1887 года, а уже 18 февраля Победоносцев доносил Александру III, что, ознакомившись с пьесой, он не может «прийти в себя от ужаса»., потому что пьеса представляет собой «отрицание идеала», «унижение нравственного чувства», «оскорбление вкуса». «Я не знаю ничего подобного ни в какой литературе. Едва ли сам Золя дошел до такой степени грубого реализма, на какую здесь становится Толстой… И то уже не хорошо, что в эту минуту драма Толстого, напечатанная в виде народного издания в громадном количестве экземпляров, продается теперь по 10 копеек разносчиками на всех перекрестках».
Донос подействовал. Царь ответил Победоносцеву, что пьеса Толстого на него «сделала сильное впечатление, но и отвращение», и  что его «мнение и убеждение, что эту драму на сцене давать невозможно, она слишком реальна и ужасна по сюжету», но «написана вся пьеса мастерски и интересно». Вскоре от императора министру внутренних дел последовала записка, посвященная выходу в свет толстовской драмы: «Надо было бы положить конец этому безобразию Толстого. Он чисто нигилист и безбожник. Недурно было бы запретить теперь же продажу его драмы «Власть тьмы», довольно он уже успел продать этой мерзости и распространить ее в народе».

На народное издание «народной драмы» Толстого незамедлительно был наложен арест. Долгие девять лет это выдающееся драматургическое произведение прославленного мастера находилось под запретом цензуры, в том числе и театральной. И это несмотря на то, что с появлением драмы Толстой оказался в центре внимания всей театральной России. На пьесу обратили внимание самые именитые деятели русской сцены. В один из дней начала 1887 года, например, к писателю в Хамовники приезжала блистательная прима Александринского театра М.Г. Савина просить «Власть тьмы» для своего бенефиса. Толстой дал согласие на бенефисную постановку. В театре незамедлительно начались репетиции спектакля, но в марте того же года все было кончено. Заведующий труппой театра, известный драматург А.А. Потехин с огорчением писал Толстому: «Власть тьмы» срепетирована, декорации, костюмы все готовы, и вдруг запретили ее играть через министерство двора».

Исключение было сделано лишь для любительских театральных постановок. Кстати, режиссером первой из них являлся хороший знакомый Толстого, прокурор Тульского, а затем Московского окружного суда Николай Васильевич Давыдов. Именно он ознакомил когда-то Толстого с уголовным делом коротеевского крестьянина Ефрема Колоскова, выведенного в драме под именем Никиты, позднее рассказал писателю историю, положенную в основу другой великолепной толстовской драмы «Живой труп». В тульском доме Давыдова в 1893 году Толстой познакомился с К.С. Станиславским.

Запрет издания и постановки пьесы «Власть тьмы» на профессиональной сцене был звонкой пощечиной самодержавия всей российской культуре. Узнав об этом, острый на язык московский репортер и писатель Владимир Гиляровский мгновенно оценил ситуацию эпиграммой:

В России две напасти:
Внизу – власть тьмы,
А наверху – тьма власти.

Многим было до боли обидно, что впервые «Власть тьмы» была поставлена  не на русской, а на французской сцене. Произошло это в 1888 году в Париже, в «Свободном театре» Андре Антуана. Затем драма победно прошествовала по сценам Дрездена, Милана, Будапешта, Загреба, Копенгагена и других городов мира.

Победоносцев злорадствовал, с ядовитой ухмылкой потирал замаранные писанием доносов руки, сочинял новые доносы и сплетни. Зная подлость и мелочность натуры Победоносцева, его отношение к Толстому не приходится гадать, кем именно был задуман и в 1901 году осуществлен кощунственный акт отлучения великого писателя от церкви. Об этом знали или догадывались и многие современники тех событий. Сохранились тайно перлюстрированные полицией специально по этому поводу письма россиян той поры. Вот что писал, например, одному из своих корреспондентов юрисконсульт кабинета его величества Н.А. Лебедев: «Прочитал сейчас указ синода о Толстом. Что за глупость! Что за удовлетворение личного мщения. Ведь ясно, что это дело рук Победоносцева и что он мстит Толстому… Может быть, десятки тысяч читали запрещенные произведения Толстого в России, а теперь будут читать сотни тысяч».

Так оно и было. В результате отлучения от церкви симпатий к Толстому не убавилось, а прибавилось, Выросло и количество читателей толстовских произведений. В адрес же властей и синодального начальства обрушились упреки и обвинения в травле человека, давно ставшего национальной гордостью страны. Я пишу эти строчки и невольно приходит на память другой выдающийся русский писатель, затравленный уже в советское время – Александр Исаевич Солженицын. И становится больно за Россию, где за много столетий истории власти так и не научились ценить своих пророков и гениев.

Протестуя против церковной травли Толстого, люди разных возрастов и убеждений по-разному заявляли об этом: присылали писателю сочувственные телеграммы, организовывали сбор подписей в его поддержку, писали обвинительные статьи в адрес церковных иерархов и Синода, сочиняли едкие фельетоны, эпиграммы, карикатуры... Среди документов протеста басня безымянного автора «Лев и ослы», малоизвестный текст которой мне хотелось бы привести:

В одной стране, где правили ослы,
Лев завелся и стал налево и направо
О том, о сем судить и про ослов все правду говорить.
И вот повсюду уж пошла о Льве том слава.

Но так как львы ведь не похожи на ослов,
И все в поступках их и в их речах иное,
То весь «синклит» ослиных тех голов
От львиной дерзости лишился сна, покоя…

Как!? Рядом долгих лет, природные ослы,
Обычай наш и нрав привили мы народу,
А дерзкий Лев строчит на нас хулы
И под носом плодит нам львиную породу!!!

К несчастию, народ наш не глухой,
И дан язык ему (как ни прискорбно это):
Один послушает, расскажет тот, другой,
Да так и разнесут ту ересь вдоль по свету.

И вот «синклит» ослов
Собрался обсудить, как быть с врагом косматым?
И сановитейших ослиных семь голов
Так разрешилися посланием крылатым:

Лев назван был «губителем» страны,
Порвавшим «дерзостно» с «премудростью» ослиной,
За что и ждет его рогатка сатаны,
Лизанье сковород и шип и свист змеиный…

Готовы б съесть ослы,
А все ж боятся Льва,
И только издали его лягают…
И даже так – в конце звучали их слова:

«Вам, Лев неистовый, покаяться нельзя ли?
Забудем прежние нападки и хулы,
Смиритесь, бросьте… и подите-ка в ослы,
Хоть и в большом вы чине.
Покайтесь! Может быть, прощенья б получили…»

Когда же Льву прочли подобные рацеи,
То он сказал, взметнув презрительно хвостом:
«Здесь все написано ослиным языком,
А я лишь понимать по-львиному умею».

Талантливо написано, а главное – правдиво, со знанием существа дела.
Справедливости ради надо признать, что спуску Победоносцеву Толстой никогда не давал и на каждую его проделку отвечал достойно вопреки собственному учению о непротивлении злу. Зло, которое нес с собой Победоносцев, видимо, стоило того. В романе «Воскресение» Победоносцев прозрачно фигурирует под фамилией Топорова. Это сухой ограниченный и омерзительный человек, по мере своего служебного возвышения все более глупеющий и отстающий от жизни. Таким он и вошел в историю.

Победоносцев умер в 1907 году, однако посеянные им семена зла еще долго давали о себе знать. Одно из свидетельств этого – история первого памятника Л.Н. Толстому в Москве. Ее мне помогла восстановить старая фотография, сделанная очевидно, в середине 1920-х гг. и приобретенная мною когда-то «по случаю» для толстовской коллекции. На ней изображен известный московский скульптор Сергей Дмитриевич Меркуров (1881-1952) в своей мастерской на фоне выполненного им в 1912–1913 годах памятника Толстому. Памятник этот в настоящее время установлен на территории государственного музея писателя на Крапоткинской улице. Однако предназначался он совсем для другого места. Монумент предполагалось установить на Миусской площади, рядом с построенным в 1912 году зданием Московского городского народного университета им. А.Л. Шанявского.

Высеченный из финляндского красного крупнозернистого гранита, он выразительно передавал облик великого писателя: слегка наклоненная влево крупная голова, бородатое лицо с зорким проницательным взглядом из под густых бровей, просторная блуза, натруженные руки, привычно заложенные за пояс… Памятник был выполнен почти с натуры, ведь именно С.Д. Меркуров был тем скульптором, который 8 ноября 1910 года на станции Астапово снял с Толстого посмертную маску. Нашелся меценат, готовый оплатить установку памятника. И тогда свое слово сказал созданный с благословения покойного Победоносцева черносотенный «Союз русского народа». Черносотенцы заявили: если памятник безбожнику Толстому будет поставлен на Миуссах, на виду строившегося неподалеку отсюда храма Александра Невского, то он непременно будет взорван.
 
Городская дума от установки памятника воздержалась и он надолго остался пылиться в мастерской скульптора. В 1928 году, в канун столетия со дня рождения Толстого, работа Меркурова была установлена на Девичьем поле, неподалеку от московского дома писателя в Хамовниках. В 1972 году меркуровский памятник демонтировали и перенесли на Крапоткинскую, а на его месте поставили традиционную советскую «глыбу», сооруженную скульптором А.М. Портянко и явно навеянную словами Ленина о Толстом: «Какая глыба, какой матерый человечище».
 
                Тула-Москва, 1980-2007
 



 


Рецензии