Ветер

Дикий невоспитанный ветер злым волчонком, подвыпившим хулиганом налетал откуда-то то ли с севера, то ли с востока, трепал всё, что попадало на пути: листву деревьев, густую нескошенную траву, одежду и волосы людей. Сам воздух, привыкший за дни затишья к покою, к сладкой дрёме предосеннего межсезонья, к бархатисто-медовой лени Яблочных Спасов, вздрагивал и испуганно отворачивался от наскоков матереющего зверя. Как назывался такой капризный, взбалмошный проказник? Борей? Сиверко? Или как-то ещё? Нет, еще не Борей, но, может быть, избалованный внук Борея, пробующий зубы на беззащитной зелени, не охраняемой беспечными сторожами урожайных полей. По обыкновению всех сторожей,  и эти спали, надеясь на авось да небось. Если среди ветров есть свои овны и волки, то этот был, конечно, из выводка матери-волчицы, готовившей молодую семью к осенним и зимним охотам.
Всё в воздухе, как и на земле. Воздушный поток можно сравнить с чем угодно, хоть с набегом сказочного обитателя Брынских лесов Одихмантьева сына.
Потрепав, пошерстив руно берёз, клёнов и тополей, разворошив забытые в поле стога, рванув по-разбойничьи полы и отвороты одежд, пронёсшись со свистом, призрак Соловья-разбойника внезапно затихал, прятался в пещеру, чтобы, выждав подходящую минуту, выскочить оттуда с ватагой таких же оторви да брось, потешиться молодецкой забавой, попугать путников. От их визга и свиста кровь, и вправду, могла стынуть в жилах.
 …А пока ветер нашёптывал наплывавшие невесть откуда сравнения, тучи сверху, медленно наползая на беспечно млеющую под солнцем равнину, хмурыми своими очами отмечали успехи  молодцов и, довольные, ползли дальше, волочась грязно-бурыми пятнами по тускнеющей лазури неба.