Ц - дополнение к пословицам

Ц     - дополнение к пословицам

             Содержание
Царь
Церковь
___________


(Царь)

     После Чернышёва был принят приехавший откланяться генерал-губернатор Западного края Бибиков. Одобрив принятые Бибиковым меры против бунтующих крестьян, не хотевших переходить в православие, он приказал ему судить всех неповинующихся военным судом. Это значило, приговаривать к прогнанию сквозь строй. Кроме того, он приказал ещё отдать в солдаты редактора газеты, напечатавшего сведения о перечислении нескольких тысяч душ государственных крестьян в удельные.
     - Я делаю это потому, что считаю это нужным, - сказал он. – А рассуждать об этом не позволю.
     Бибиков понимал всю жестокость распоряжения об униатах и всю несправедливость перевода государственных, то есть единственных в то время свободных людей, в удельные, то есть в крепостные царской фамилии. Но возражать нельзя было. Не согласиться с распоряжением Николая – значило лишиться всего того блестящего положения, которое  он приобретал сорок лет и которым пользовался. И потому он покорно наклонил свою чёрную седеющую голову в знак покорности и готовности исполнения жестокой, безумной и нечестной высочайшей воли.
     Отпустив Бибикова, Николай с сознанием хорошо исполненного долга, потянулся, взглянул на часы и пошёл одеваться для выхода. Надев на себя мундир с эполетами, орденами и лентой, он вышел в приёмные залы, где более ста человек мужчин в мундирах и женщин в вырезных нарядных платьях, расставленные все по определённым местам, с трепетом ожидали его выхода. 
     С безжизненным взглядом, с выпяченною грудью и перетянутым и выступающим из-за перетяжки и сверху и снизу животом, он вышел к ожидавшим, и, чувствуя, что все взгляды с трепетным подобострастием обращены на него, он принял ещё более торжественный вид. Встречаясь глазами с знакомыми лицами, он, вспоминал кто – кто, останавливался и говорил иногда по-русски, иногда по-французски несколько слов и, пронизывая их холодным, безжизненным взглядом, слушал, что ему говорили.
     Приняв поздравления, Николай прошёл в церковь.
     Бог через своих слуг, так же как и мирские люди, приветствовал и восхвалял Николая, и он как должное, хотя и наскучившее ему, принимал эти приветствия, восхваления. Всё это должно было так быть, потому что от него зависело благоденствие и счастье всего мира, и, хотя он устал от этого, он всё-таки не отказывал миру в своём содействии. Когда в конце обедни великолепный расчёсанный дьякон провозгласил «многая лета»  и певчие прекрасными голосами дружно подхватили эти слова, Николай, оглянувшись, заметил стоявшую у окна Нелидову с её пышными плечами и в её пользу решил сравнение с вчерашней девицей.
     После обедни он пошёл к императрице и в семейном кругу провёл несколько минут, шутя с детьми и женой. Потом он через Эрмитаж зашёл к министру двора Волконскому и, между прочим, поручил ему выдавать из особенных сумм ежегодную пенсию матери вчерашней девицы. И от него поехал на свою обычную прогулку…
                Л.Н. Толстой «Хаджи-Мурат»

                ***

(Церковь)

     В то утро я чуть ли не блаженствовал: мать на часок взяла у соседей сапоги и, смазывая их берёзовым дёгтем, принялась поучать меня, чтоб я в церкви не лоботрясничал, не шмыгал носом, не вертелся юлой, не ловил ворон, не пёрся вперёд, не смеялся, не прыскал, не лез на клирос и не забывал крестить лоб. Узнав решительно всё, чего нельзя делать в церкви, я подался на улицу, то опережая бабусю, то оставаясь позади, а ей обязательно хотелось вести меня за руку. И почему это все-все забывают, что хлопец есть хлопец?!
     Перед тем как войти в церковь, бабуся набожно согнулась, сделал и я так, но, видно, не угодил ей и тут же схватил именно то словечко, которого не слыхал вчера. В божьем храме сильно пахло свежевыдубленными кожухами и разогретым воском. В притворах и повсюду молились люди, и среди них растопырился нескладный церковный староста, которого боялась вся детвора. Сейчас он делал сразу две работы – собирал деньги и гасил свечи. Губы у него толстые, расшлёпанные: дунет, свечка только мигнёт – и нет уже ни огонька, ни святого лика за ним.
     Люди говорили, что церковный староста на одних только огарках нажил казан денег. Староста гневался на такую молву и доказывал, что из-за церкви и «такого времени» скоро станет нищим.  Однако на старостином дворе пока ещё нищетой и не пахло: было кому там ржать, мукать, бекать и визжать. А «такое время» отразилось разве только на старостиных стенах: он их, как шпалерами, оклеивал керенками стоимостью в сорок и двадцать рублей – сороковками ближе к божнице, двадцатками – к помойнице.
     Бабуся перед какой-то почерневшей иконой поставила самодельную свечечку и ревностно молилась, пока не вспомнила, что обязательно должна показать мне грозный и страшный суд – господа нашего Иисуса Христа второе пришествие. Это пришествие было нарисовано в одном из притворов прямо на деревянной стене. А оттого, что с влажного дерева капало, страшный суд представлялся ещё страшнее: на нём плакали и праведники и грешники.
     И чего только ни было на том суде?! Тут на радуге, как на коромысле, властно сидел Христос-вседержитель, под ним чья-то дебелая рука бросала на чаши весов правду и кривду, по бокам от Вседержителя на белых облаках стояли пророки, Богородица и Иван Предтеча. Ниже, слева, был Рай, обнесённый толстущей каменной стеной. Святой Петр вёл к Райским вратам изнемождённых праведников, а в сомом Раю уже стояли трое бородатых праотцев и толпа весёлых запорожцев, все они были в широких красных штанах и при оружии, на их головах красовались длинные оселедцы.
     А вот справа были настоящие ужасы: тут толпились чёрные, словно их всю зиму коптили в дымоходе, черти и огнём дышала мерзкая пасть змеи, а к ней, бледнея от страха, подходили грешники: пьяница с бочонком самогона, толстый, важный пан, разжиревший на чужой беде, мельник-ворюга с привешенным на шею жерновом, судья-хапуга с торбой нечестивых денег, монах, что заглядывал не в святые письмена, а в греховную суету, какая-то подмалёванная, красиво одетая надменная госпожа, под которой написано: «Спесь». За ней корчились брехуны и доносчики с языками, похожими на лопаты, и прочая мелкая шушера, что не жила, а лишь хитрила и греховодничала за земле.
     Хоть и страшновато было глядеть на это человекопадение, но я всё-таки присматривался к нему. На моё счастье, тут никого не было из тех дурней, что босиком спускались бы в корыте, и это меня немного успокоило…
                Михайло Стельмах «Гуси-лебеди летят…»

     Место, о котором мы говорим, - храм самого грозного из индусских божеств, храм богини Бовани, мрачной богини истребления.
     Почти непроницаемый мрак царил в храме. Своды, украшенные барельефами черепов гигантских черепах, были покрыты мрачной коричнево-серой краской. Косые узкие окна с вставленными в них красными стёклами почти не пропускали лучей света. Каменные плиты, из которых был собран пол пагоды, представляли собой мрачные узоры, похожие на длинные полосы. Основаниями колонн служили изображения гигантских мифических животных, в позах которых застыло стремление к кровожадному истреблению. Посреди храма, на возвышении, сделанном из красного мрамора, под куполом из полированной стали находился жертвенный стол, а рядом с ним – лестница в несколько ступенек, ведущая к медной со стальными инкрустациями двери, которая не раскрывалась никогда.  Возвышение было окружено железной решёткой, также запертой. Всякая попытка приблизиться к этой решётке могла считаться немыслимой, потому что была окружена со всех сторон глубоким рвом. На противоположной стороне этого рва тянулись длинные галереи, напоминавшие по своей многочисленности пчелиный улей. Некоторые из этих галерей были заграждены массивными решётками или закрыты занавесями из пунцовой материи, испещрённой символическими знаками. Наверху стального купола пагоды, имеющей сходство со средневековыми башнями, развевалось подобие знамени из шёлковой материи с изображением многоголового дракона.
     По стенам и под сводами этого святилища духов размещались фонари, обтянутые красным крепом. Их кровавый свет на фоне тёмных стен создавал эффект горящих из мрака неизвестности таинственных глаз.
                Ксавье де Монтепен «Месть Шивы»

                ***