Осенённый ореолом мечты

Он появлялся на сцене – и ему рукоплескали. Спектакли с его участием всегда собирали аншлаги. Свет софитов порой слишком больно и резко бил ему в лицо. Словно  огонь на поражение… К своим 40 годам он достиг уже немалых высот в искусстве – был  ведущим мастером  сцены и обладателем нескольких престижных театральных  премий. Все  считали  его невероятно везучим человеком и прочили ещё больший  успех. Многочисленные  безымянные поклонницы  под занавес  протягивали  ему букеты цветов и восторженно смотрели  на него снизу вверх, в тайной надежде обратить на себя  его  внимание. Он лишь слегка улыбался, наклонившись, и отступал назад… скрываясь в шёлке  кулис. Его звали Альберт Гальба, и он был  знаменит, успешен и свободен. Поэтому все эти дамы с цветами в первых рядах мечтали заполучить его когда-нибудь в мужья.
    Все считали его очень счастливым. А, на самом деле, он был очень одинок. Нельзя было сказать, что Альберт Гальба  был  срисован с какого-нибудь сказочного персонажа или обладал штампованной конфетной внешностью, но излучал массу обаяния. По его  правой щеке, около уха, проходил едва заметный шрам, который полностью скрывался  под слоем грима. Этот шрам  был напоминанием о том, как в раннем детстве Альберт неудачно поскользнулся и, при падении, раскроил себе щеку  об острую металлическую пластину, валяющуюся около поребрика на тротуаре.
   К 40 годам Альберт Гальба имел сына  12 лет от роду, в котором души не чаял, карьеру, идущую в гору, и  первую  серебряную проседь  в каштановых волосах. Его смеющееся лукавой  улыбкой лицо  можно  было встретить на многих  рекламных  плакатах  в городе. А об афишах и говорить  нечего. Он считался визитной карточкой  своего театра. У него были сотни поклонниц. Его считали невероятно везучим.  А он был очень одинок.
…В пылу  бросаемых партнерам по сцене реплик, на его лице проступал пот и, смешиваясь с плотным  безжалостным гримом, щипал кожу… так, что её, как маску, хотелось содрать вместе с краской. А до конца спектакля оставался ещё битый час. Но, видно, за этот  пот и эту игру  Альберта и любили зрители. «Какой талант! Какое необычное дарование! Как  превосходно он вживается в образ!» - говорили они и, восхищенные, расходились по домам.  Он улыбался – а потом заходил за кулисы, усталый и опустошенный физически. После спектакля  выпивка становилась  частым  способом расслабиться для его коллег-актёров. И их вечерним гостем. Но Альберт Гальба  редко составлял им компанию. Пил мало и неохотно, предпочитая на трезвую голову участвовать в обсуждениях. Когда  становилось шумно и слишком  весело, он уходил. И шёл  к себе домой по той же самой  дороге, по которой расходилась из театра вся публика.
    Он  брёл  уже абсолютно  обычный, сошедший  с пьедестала  почёта  и людского обожания, - и немного поникший. Угасал  блеск  его сценических  одежд. Его театральные образы  растворялись  в воздухе… точно так же, как и вся эта публика, с замиранием сердца смотревшая на него, как на небожителя – все её глаза и полураскрытые рты.   И на встречу Альберту зажигались  жёлтые,  вечерние  огни города… чтобы согреть  его в пустой квартире, в одинокой постели, когда его щека коснётся мягкой подушки. Но они не грели.
   Так он и жил уже довольно продолжительное время. По ночам его тревожили одиночество и чувство приближающейся старости. А в понедельник – в свой единственный  на неделе выходной -  Альберт виделся с сыном, которого очень любил. Потом снова приходил  домой, ужинал и засыпал, видя  далекие, никому неведомые сны…
  Был обычный майский тёплый  день. Солнце  стояло высоко в зените, на чистом голубом  небе. Его лучи пробивались сквозь молодую зелёную листву и ласково пригревали. В воздухе  витал тонкий, изумительный аромат цветущей яблони. Альберт Гальба  сидел на скамейке в парке с закрытыми глазами, слегка запрокинув голову назад  и подставив лицо солнечным лучам. Здесь всегда было немноголюдно. И он любил это место за тишину.
- Ну… как жизнь? – раздался голос  совсем рядом.
Альберт открыл глаза. Рядом с ним сидел  мужчина  примерно его же лет. Но выглядел он  довольно странно, потому что  на голове  его красовался  красивый тюрбан из золотой парчи,  отливающей яркими всполохами  на солнце. При этом  одет он был в строгий, чёрный английский костюм. Ничего  восточного в его типе внешности не было.
- Простите, мы знакомы? – спросил  Гальба  слегка удивленно.
- Скорее да, чем нет… Скажем так, я  знаю  вас несколько больше, чем вы меня, - загадочно улыбнулись  необыкновенно  лучистые, ярко-зеленые глаза незнакомца, обрамленные  длинными  черными ресницами.
- Что это значит? Не говорите загадками! Поясните.
- А вы не думаете, уважаемый господин Гальба, что вы задаёте слишком много  вопросов человеку, которого, как вам кажется, вы видите впервые?
 Тон незнакомца казался Альберту несколько  дерзким. И, если бы не идущее с ним вразрез  приветливое, улыбчивое  выражение лица неизвестного, то он бы был  вызывающим. Изгиб черной брови иронично взметнулся вверх, и незнакомец продолжил:
- Я – ваш двойник, господин Гальба… Мои слова сейчас  вам покажутся довольно странными, поскольку внешне мы с вами несколько различны. Например, у меня нет того шрама на щеке, который есть у вас. Но, если вы присмотритесь ко мне повнимательнее, то, несомненно, это скользящее сходство в нашей с вами внешности, вы  натурально увидите… Быть может, сейчас  вам отсвечивает полуденное солнце.  Странно, не правда ли? Кстати, «странно»  было любимым  словом Михаила Афанасьевича Булгакова. Вы верите в странности?
 Альберт Гальба продолжал оторопело  смотреть на  своего собеседника и, словно бы от такой неожиданности,  потерял дар  речи.
   Господин в золотом тюрбане  снова  дружелюбно улыбнулся, обнажив ряд белых ровных зубов – в его правом верхнем резце сбоку, отразив дневной свет, сверкнул  маленький бриллиант. Такого у Альберта Гальбы точно не было.
- Кто вы такой? -  наконец, спросил артист.
- Понимаю-понимаю, - заговорил незнакомец с усмешкой, - вы, вероятно, смотрите на меня  как на  безумца. Но ведь мы все… - здесь он немного запнулся, стремясь подобрать нужное слово, - … люди… и, может быть, все немного  того, -  на этом  мужчина вдруг рассмеялся. -  В общем-то, имен у меня может быть много. А может и не  быть ни одного… Совсем, как у вас! Вы же на сцене много кого играете – и всё это разные герои и типажи. У всех у них есть свои имена – наверное, вы не упомните уже, сколько их было – а у некоторых и нет имен. Они условно безымянные… Поэтому  актёры – они  как бы тоже люди… внешне похожи на людей… но – словно бы немного не люди…
- Зачем вы мне всё это говорите? Вы меня обидеть хотите? – спросил Альберт.
- Вовсе нет. Скорее наоборот… Я говорю, господин Гальба, о вашей исключительности. И, если я говорю об этом, значит, делаю это с какой-то целью. Это не лесть. Льстить мне не зачем. Особенно вам. Ведь мы с вами одно – и то же. Вы, возможно, подумаете, что я – один из ваших  сценических героев… Но что, если я вам скажу, что это вы – мой герой. А не я – ваш?
- Мне кажется, - заговорил  Гальба, опустив глаза, - вы меня нарочно на что-то провоцируете. Вы сказали  уже так много, а я по-прежнему даже не знаю, как  вас зовут.
- У меня для вас есть сюрприз. Называйте меня Аликастро. Приходите сегодня вечером по тому адресу, который я вам дам, - протянул  он Альберту свою визитку, - и сами всё узнаете.
- Сегодня  вечером  никак не получится. У меня премьера. Через два часа мне нужно быть  в театре и готовиться к выходу на сцену.
- Премьеры не будет, - вдруг  заявил Аликастро, глядя куда-то перед собой в одну точку.
- В смысле? То есть,  как это не будет? – изумился  Альберт. – День выхода премьерного  спектакля назначается и утверждается  заранее и не может быть отменен!
- Спектакля  не будет, – уверенно повторил Аликастро. – Через 10 минут после того, как я встану и уйду отсюда, вы  пойдете вдоль по улице погруженный в свои мысли, не заметите  придорожный  камень, споткнётесь и сильно подвернёте ногу, получив растяжение  в районе  лодыжки…
- Хм… Бред какой-то! – воскликнул Гальба. – Вы точно надо мной  издеваетесь.
- Отнюдь нет. Впрочем, как знаете. Визитка у вас есть. Кстати, взгляните на неё!
Альберт посмотрел на визитку, которую держал в руках. На ней простыми буквами было написано: «Господин Аликастро. Директор  Мистического театра».
  Когда  Альберт Гальба поднял глаза, то его собеседника уже и след простыл…
***
Вокруг  было непривычно  темно. Ни капли света. И Альберт Гальба  чувствовал лишь одно своё дыхание. Внезапно во тьме  вспыхнула  свеча и осветила  лицо Аликастро. Он стоял напротив и всё также  странно улыбался Альберту, поблёскивая своим маленьким бриллиантом в зубе.
- Где это я? – испуганно спросил Гальба.
- Не волнуйтесь, - ответил Аликастро, - сейчас вы всё увидите.
С этими словами он щёлкнул пальцами. По бокам зажглись  хрустальные светильники, которые обычно крепятся на стены в помещениях. Но  стен вокруг вообще  никаких  не было. Не было ни окон, ни потолка. Ничего, кроме огромного  космического пространства, усыпанного  миллиардами далёких, лунным мерцанием блистающих  звёзд.  Хрустальные светильники сами по себе, зависали на этом  необъятном вселенском небосводе и продолжали испускать совершенно земной электрический свет. Он так же рассыпался  многоцветными бликами в их  отшлифованных, стеклянных гранях.  Единственное, что  здесь было от привычного пространства жизни, - это твердь.  Хорошо освещенная, посыпанная  белым песком  площадка, на которой стоял  Альберт.
- Я что, умер? -  спросил Гальба.
- Ни в коем случае! С чего вы взяли? Вы так же живы, как и я сейчас… Мы просто – в другом измерении. Есть ведь много разных измерений, на самом деле.
- Значит, я сплю… - прошептал себе под нос Альберт.
- Нет, - звонко  рассмеялся Аликастро, - это  я сплю. А вы мне снитесь!.. Ха-ха! Шутка, конечно. На самом деле, никто из нас не спит. Мы оба бодрствуем. Прислушайтесь к своему дыханию, посмотрите на свои руки. Ущипните себя. Что? Чувствуете боль? Вот так-то!
- Господин Аликастро, вы ведь говорили, что вы – просто мой двойник, моё отражение. Или я – ваше. Не знаю, как лучше сказать. Но как такое может быть? Мне в это слабо верится. Скажите мне правду! Зачем вы привели меня сюда?  Может быть, вы – просто какой-то колдун или гипнотизер?
- Вот видите, - вздохнул Аликастро, - я был прав: вы задаете слишком много вопросов! Нет, я не колдун и не гипнотизер. Я – директор Мистического театра!
- Хорошо. А как же моя премьера? Вы сказали, что я должен непременно подвернуть ногу – и спектакля не будет. Но ведь этого не произошло! А мы, бог знает, сколько времени здесь находимся!
- А кто вам сказал, что этого не произошло? – возразил Аликастро. – К тому же, в моём Мистическом театре есть всё, кроме Времени. Времени здесь нет. Я могу остановить Время. Здесь есть  не только мы с вами, но и множество других людей, которые приходят сюда. И всё обустраивается наилучшим образом. Любое событие может развиваться по разным сценариям. Но для людей, которые приходят сюда, я всегда выбираю самый лучший. В этом суть моего  Мистического театра. Я люблю людей так же, как любите  их вы!
Только сейчас  Альберт Гальба  начал пристально всматриваться в лицо Аликастро: по нему  стали проходить такие цветовые  колыхания, будто  художник-импрессионист, создающий великое полотно, взмахнул  кистью и оживил его в движении. В этих  колебаниях света и тени Альберт действительно  распознавал самого себя.
- Вы – более великий, чем я… - проникновенно тихо произнес Гальба.
- Нет, вы просто не знаете до конца своих возможностей, - улыбнулся Аликастро. – Вы хороший и одаренный человек. Вас любят люди… Взгляните!
Аликастро взмахнул рукой – перед ними во вселенской звездной глади из туманности соткалась картинка: Альберт увидел свой театр – то, как рабочие сцены монтируют декорации, осветители отлаживают  прожектора… Рядом возникло ещё несколько картин: улицы незнакомых Альберту городов, по которым  сновали люди… Эти люди в застенках своих квартир плакали, смеялись, горевали и радовались. Кто-то из них танцевал  в красивых, сверкающих одеждах, кто-то мастерил макет диковинного фонтана. Девочка с большими розовыми бантами на голове  обнимала отца  в благодарность за подаренную куклу… А где-то безжалостное солнце  опаливало посевы. И морская гладь успокаивалась в багровом закате…
- Всё это Судьбы, - сказал Аликастро. – Судьбы людей, вещей, природы… Бывает, что-то не ладится – и люди расстраиваются. К сожалению, я не могу помочь всем. Мой Мистический театр не настолько велик, как кажется… И я не Бог, если вы успели  предположить подобное. Я всего лишь – директор Мистического театра… Есть среди этих судеб и ваша жизнь,  - тронул  он за плечо растроганного Альберта Гальбу. – И я хочу, чтобы вы вспомнили кое о чём.
   По воздуху вдруг откуда-то  лёгким, едва уловимым дуновением потянулся растушеванный аромат жасмина и корицы. Этот аромат  Гальба  узнал бы из тысячи – до боли знакомый, он навсегда врезался  в самые глубины  его памяти и сейчас будто  выплывал оттуда и будил неясное, далекое воспоминание. «Аннабель… - произнес он. – Неужели ты…».
- Это я… - раздалось у него за спиной.
Он обернулся на голос. Перед ним стояла девушка с большими серыми глазами и очень белой, почти фарфоровой кожей. Её тонкое запястье левой руки обвивал маленький золотой браслет.
- Ты всё ещё носишь его… - грустно улыбнулся Альберт. – Так долго…
- Вовсе недолго. 5 лет…
- Я думал, ты уехала из города. И больше никогда не вернешься. А ты здесь…
- Нет, я никуда не уезжала. Просто  к тебе не приходила… с тех пор, как мы расстались…
- Прости меня, что всё так   вышло… Как-то не так… - на глазах Альберта вдруг выступили слёзы. - Глупо бежать от себя, пытаться переломить Судьбу…. Но тогда это был единственный выход… - Альберт вдруг порывисто  притянул к себе Аннабель, и его руки почувствовали, какая она хрупкая. – Просто ты всегда была  моей первой и единственной любовью за всю мою жизнь!.. А я не верил тогда в любовь!
- Прошу прощения, господин Гальба, - прервал их  Аликастро, – но вам – пора!
  В руках Аликастро потухла свеча. Хрустальные  светильники погасли в космическом небе. И воцарилась мгла.
***
 Альберт Гальба открыл глаза. Над его головой всё так же светило солнце, пробивающееся сквозь листву деревьев. Он сидел на скамейке в парке. «Приснится же такое! – подумал он. – Сон во сне!».
   Он посмотрел на часы. Было без четверти два пополудни. И нужно было идти.
…Премьеру  спектакля отыгрывали на одном дыхании. Публика то и дело срывалась на овации, что сулило, несомненно, успех новой постановке. Все актёры были на большом эмоциональном подъёме, на профессиональном кураже. Под плотным слоём  цветного грима на лицах проступала испарина. Близилась середина второго акта. Внезапно Альберта Гальбу  пронзила тупая боль в районе щиколотки правой ноги. Она взялась как будто  ниоткуда, сама по себе. Но появилась так неожиданно, что он едва не осекся на полуслове  проговариваемой им реплики. Не растерявшись и не показав залу, что что-то произошло, Альберт Гальба  довел диалог до конца и отступил за кулисы.
   Теперь у него был маленький перерыв до своего  следующего появления на сцене. Ему  принесли стул. Он сел. До конца спектакля оставалось 40 минут.
Он отогнул  край  брючной штанины и осмотрел ногу. Никаких признаков опухания или чего-либо ещё не было. Но боль, казалось, начала нарастать. В финальной сцене  Альберт Гальба  ещё должен был танцевать, держа  партнершу на руках. И он думал об этом.  И о том странном «сне», который ему «приснился» днём – об Аликастро и о его словах про придорожный камень… Альберт Гальба  замечательно и без каких-либо происшествий  добрался до театра. И даже ни разу не споткнулся.
    Он ещё несколько раз выходил на сцену. В один из таких выходов боль стала почти нестерпимой: казалось,  будто  в правую щиколотку  кто-то вкрутил железный штырь. И Альберт Гальба случайно бросил мимолётный взгляд в зрительный зал. В полутьме, прямо перед ним, в третьем ряду партера, он увидел знакомое лицо. Это  был Аликастро. Только на его голове теперь не было золотого тюрбана. Рядом с ним сидела Аннабель… Гальба сразу узнал её. Он должен был оставаться хладнокровным и собранным. Ему нужно было доигрывать спектакль, однако  где-то в глубине его души всё перевернулось.
…Его вдохновенный, полный  живой силы и интонационной игры монолог сорвал бурные аплодисменты –  и он, внутренне превозмогая  боль физическую, внешне улыбаясь, как ни в чём не бывало, ушёл за кулисы. Он любил своих зрителей и не мог их подвести. А они  любили его… И только теперь, делая шаг за  пределы  подмосток, за бархатом кулис, он  подволакивал от боли свою правую ногу.
  «Аннабель… неужели она… - думал Альберт Гальба. – Неужели это всё был не сон…».  Боль в ноге  вдруг начала стихать. Но ещё ни разу в жизни актёр  так не хотел, чтобы премьерный спектакль закончился как можно быстрее.
   Гальба  смог замечательно станцевать, легко подхватив актрису на руки. Зал рукоплескал, как и  всегда.
   Спектакль был завершен. Актёры вышли на поклон. К  сцене  стайкой  подлетели несколько  восторженных зрительниц с букетами. Принимая цветы,  наклонившись к ним, Альберт Гальба  посмотрел поверх их голов. Аннабель действительно сидела в зале. Она не дарила ему цветов. Аликастро тоже был здесь и, так же странно и загадочно улыбнувшись, подмигнул ему…
Сцена опустела. Актёры разошлись по краям, за полотнища пурпурного занавеса. Но зал не смолкал овациями – и просил  актёров «на бис». Альберт Гальба  отвернулся к изнанке красного полога в смятении и смешенных чувствах, еще не оправившись от  отступающей, но ноющей боли.  В его глазах стояли слёзы.
- Гальба, что с тобой? – подскочила к нему  молодая актриса  с  венком из иссиня-бардовых перьев  на голове.
Он повернул к ней измученное лицо:
- Я не могу… - сдавлено проговорил он. – Ногу свело…
- Что за глупости! – подхватила она его под локоть. – Зрители просят! Наш выход!
  Он  надел на себя беспечную, лучезарную улыбку – и в тот же миг они выбежали лёгкой походкой  на финальный поклон… Занавес сомкнулся.
    Спустя несколько минут, стоя в коридорах театра и роясь в карманах брюк, Альберт Гальба обнаружил визитку. Надпись на ней гласила: «Господин Аликастро. Директор Мистического театра»…

19, 25 августа 2016 г.