Моя жизнь

Автобиография

Глава первая
МЛАДЕНЧЕСТВО
Вполне возможно, что в то свежее майское утро светило яркое солнце, боюсь, согревавшее землю уже по-летнему. В лесу щебетали птицы, а в городе урчали своими  своими стальными ртами машины. Кому-то было весело, кому-то грустно, кто-то был счастлив, кто-то несчастен, кто-то отдыхал, улыбаясь солнцу и весенней прохладе, кто-то работал, раз за разом вытирая вспотевший лоб и пыхтя от усилия.
Может быть так все это и было, не знаю, не помню, не видел, не слышал. Да и от-куда я могу все это знать, помнить и так далее, если первое, что я увидел в жизни (пусть еще бессознательно) были сумерки, которые заглядывали в окно чистого, белого, приятного, каменного родильного дома, потому что я родился 12 мая 1959 года (как сейчас помню, это был вторник) в десять часов вечера. Да, именно в это время я дал понять всем, что я такой же человек, как и остальные, подтвердив это своим (пусть еще слабым, но своим) тоненьким голоском.
Конечно, некоторым новорожденным с самого рождения оказывают усиленное внимание, превращая их в этаких «баловней судьбы». Я имею ввиду тех, которые рождаются тысячными, стотысячными, пятисоттысячными, миллионными жителями своих сел, поселков, городов. Я к таким, увы, не отношусь, но и не завидую им – гораздо лучше родиться просто очередным, без всякого счета, жителем, быть просто ребенком, человеком. Потому что в семье, мне кажется, не менее рады ребенку, который родился тринадцатым, девятьсот девяносто девятым или тысяча первым в своем населенном пункте. Чем они хуже тысячного? Не будь первых, не было бы и последнего.
Ну что ж, как ни хорошо было в родильном доме, но в родительском все же лучше. И потому, что ты постоянно находишься со своей матерью, то есть можешь ей постоянно надоедать своими капризами, да и потому, что чувствуешь ты себя, как дома: хочешь – спи, хочешь – грудь соси, хочешь – кричи, хочешь – просто лежи и смотри в потолок. А в роддоме что – спишь, проснулся, тебя отнесли на полчаса к мамаше, поел, поменяли пеленки и опять спи. Никакой свободы действий: чуть заплачешь – соску в дёсны и молчи.
Опять мне придется сворачивать на других, как бы жалуясь, но другим, действи-тельно, везло больше, чем мне. Хотя бы тем, что, как правило, их привозили в хорошую, современную квартиру. Меня же… Да само название улицы говорит о многом: Полоса отвода! Только вот чтоб «отвели» эту полосу мне пришлось ждать целых десять лет. (Сейчас, кстати, на месте этой «полосы» стоит великолепный красавец железнодорожный мост через Днепр – вторая, дополнительная ветвь к старому двухъярусному мосту.) По-этому мне вместе с матерью довелось жить в бараке целых моих десять лет (правда, с короткими перерывами). Что еще можно сказать об этом? Конечно, если бы у меня организм был более здоровым, житье в этом доме, скорее всего, не так сурово сказалось бы на мне. Но я по природе своей был слаб и постоянные сквозняки и сырость сделали свое дело – я очень часто болел в детстве простудными заболеваниями и воспалением легких.
Помню, однажды (дело было уже на новой квартире) я простудился в очередной раз и пришел в поликлинику. Там принимал новый врач-педиатр, мужчина лет тридцати, плотного телосложения с удивительно добрым лицом. Я тогда, надо сказать, был довольно худой. И вот вхожу я в кабинет, врач берет мою увесистую (пожалуй, страниц на три-ста пятьдесят-четыреста, не меньше) лечебную карту и, вытянув руку и прищурив глаза, держал ее против меня, приговаривая: «Кто же из вас толще, ты или карточка?».
По свидетельству очевидцев, довольно рано я начал издавать звуки, очень похожие, как все утверждают, на такие простые слова, как: «мама», «дай» и т.п. Ходить я начал месяцев в десять, да еще с каким удовольствием. И вообще, я был очень живой несмышленыш. Помню, как-то раз, месяцев в пять-шесть от роду (более точной даты, естественно, я уже не помню) оставила меня мама в детской кроватке в сидячем положении, положила кучу каких-то погремушек, а сама куда-то вышла. Сказать по правде, каждому человеку, особенно ребенку, надоедает быть прикованным к постели – ему хочется расти, тянуться к небу, но для того, чтобы расти, первым делом нужно подняться, то есть встать на ноги, что я и сделал в описываемый момент. Правда, сделал я это довольно неучтиво  по отношению к моей маме, которая, войдя, едва не упала в обморок, увидев, что я упорно старался перевернуться на пол через решетку кроватки.
Да, но потом, уже после моих первых шагов, меня свалила тяжелая болезнь, я попал в больницу и совершенно разучился ходить. Так что после выздоровления мне пришлось учиться этому нехитрому, но довольно сложному ремеслу заново.
Кстати, по рассказам мамы, надо мной в больнице проводили некие опыты (точнее, над моим телом), в результате чего у меня на левой ноге на всю жизнь осталась некая, я бы ее назвал ямка, какая бывает на щеках у некоторых улыбающихся людей или на подбородке, а маме пришлось забрать меня из больницы под расписку. На счет экспериментов – не уверен, но факт ямочки, как говорится, на лице, точнее, на ноге.
Однако, время упорно шло вперед, я рос и уже вполне созрел для того, чтобы самостоятельно совершать прогулки по свежему (благодаря близости Днепра) воздуху.

Глава вторая
ДЕТСТВО
 Что я видел в детстве? Сохранились ли в моей памяти его события?
Еще как сохранились! Первые проблески сознательной памяти я у себя помню с трехлетнего возраста. Одним из первых впечатлений, оставивших след в моей голове, бы-ла поездка с матерью в Москву в 1962 году. Конечно, ничего реального из этой поездки я не помню, а вспоминаю лищь одно – посещение мавзолея Ленина. Удивительно, но это факт. Даже помню, что при  самом входе в мавзолей тогда еще говорили: дети проходят слева, родители справа (это чтобы детям виднее было). Кстати, не менее удивительный факт, что свою поездку в Евпаторию в том же году я совершенно не помню, осталась только фотография. Возможно, потому, что был не сезон – не лето, а чуть ли не зима. За-тем осталась в памяти моя поездка на мотоцикле из Пятихаток в село Чумаки к бабушке Прасковье, маминой маме, во время которой я потерял свою тюбетейку, а поскольку я оповестил об этом бабушку и мотоциклиста слезами и криком, то пришлось возвращаться, чтобы ее найти.
Одним из ранних впечатлений было и знакомство моей матери с будущим мужем Похиловым Александром Павловичем и его матерью Ефросиньей у нас дома (то бишь в бараке). Я тогда, помнится, сидел на полу и играл кубиками, выстраивая то ли крепость, то ли пирамиду. Даже плащ этого человека (модный тогда, черный брезентовый со светлой подкладкой в черный горошек) врезался в мою память навсегда. Уж лучше бы этого события никогда и не было – ведь именно оно сделало нашу семью и особенно мою мать несчастной (хотя и подарило мне одного брата и двух сестер-погодок).
Надо сказать, что своего отца я никогда не знал и, вероятно, теперь уже не узнаю. Как-то в детстве я спрашивал маму об отце, но она уклонилась от ответа, рассказав мне такую историю, что я уже тогда, в десяти-двенадцатилетнем возрасте, не поверил ей. Ну, а позже я, по скромности своей, не заговаривал с ней больше на эту тему.
Кстати, о скромности и робости заодно. Я до сих страдаю от этого, а тогда… Мама не раз меня брала с собой на работу и я сидел там до того тихо, что все забывали о моем присутствии. И мама боялась, что я так же буду стесняться и молчать в школе, но, к счастью, все обошлось как нельзя лучше.
А во всем остальном я был таким же, как и остальные дети – бегал, проказничал, дрался, плакал. Даже на рыбалку ходил. Помню, как я готовился идти первый раз рыбачить. Где-то добыл удочку и все рыболовные снасти, накопал со старшими ребятами червей и с ними же пошел на реку. Ловили рыбу мы, кажется, в районе речпорта, и у меня долгое время ничего не клевало, или же я просто невнимательно следил за поплавком. Но, однако, удача не обошла и меня – вытащил я первую в своей жизни рыбку. Стоящий сзади меня мужчина воскликнул: «Смотри-ка, сома вытащил!» Однако сом этот был не более пятнадцати сантиметров в длину. Меня даже ребята просили отпустить малька обратно, предлагая взамен свою рыбешку, но я не соглашался. Хотя я внутренне был согласен с ними и от души жалел своего сомёнка, но это была моя первая добыча и поэтому я решил отнести ее домой, похвастаться. К сожалению, в тот раз я так больше ничего и не поймал. Зато соменка сам, с помощью мамы, конечно, засолил и повесил на солнышко засушить.
Когда мне было лет шесть, мы переехали на квартиру то ли отчима, то ли его матери на улице Карла Либкнехта, где прожили года полтора, после чего возвратились с мамой в свое старое обиталище – у матери с мужем произошла приличная ссора, и она даже вещи свои забирать не стала, взяла только меня.
В это же время (в шесть лет) в моей жизни произошло одно очень важное событие – я научился читать. По рассказам матери, я страшно не хотел этому учиться и книжная наука впихивалась в меня с превеликим трудом. Однако потом (еще до школы даже) я понял всю прелесть этого занятия и книги (естественно, детские) влетали в меня, как влетают в рот сластены конфеты и различные пирожные. Школьные учебники, в основном, были прочитаны мною еще до начала учебного года. Я считаю, что уметь читать – это все равно, что уметь ходить: ведь ты переходишь от одной книги к другой, ты путешествуешь по всем страницам вслед за твоим любимым героем; уметь говорить – не секрет, что читатель довольно часто общается с персонажами полюбившихся произведений. Потребность в чтении равносильна потребности в еде. Не зря же некоторые наиболее ярые читатели «проглатывают» целые книги, нередко прямо за обеденным столом. А как вам выражение «духовная пища»? Ведь оно также относится к литературе.
Одним словом, потребность в чтении книг я ощущал довольно долго – вплоть до девятого класса (хотя и не могу назвать свою любимую книгу и любимого героя), после чего я всегда читал очень мало и очень медленно, да и то, в основном, то, что требовалось учебной программой.
А два-три года спустя, то есть в 8-9 лет, я впервые почувствовал у себя тягу к письменному слову, впервые захотел написать что-то свое.

Глава третья
ШКОЛА
 В жизни каждого человека бывают минуты, которые он старается запомнить на всю свою жизнь. И я уверен, что одной из таких минут является первое сентября первого в жизни учебного года.
Обычно какие угодно торжественные дни ассоциируются у всех почему-то с праздничной погодой, с бодрым настроением. Увы, это было так давно, что ни о настроении, ни тем более о погоде я (как бы ни прилагать к этому все усилия), к сожалению, не помню. Однако, хочу надеяться и верить, что 1-е сентября 1966 года и внутренне и внеш-не соответствовало торжественности момента. Иначе не стоило бы об этом и вспоминать.
Да, так вот. Первого сентября 1966 года я в утренние часы впервые в школьной форме вошел в праздничный, пахнущий свежестью и цветами старый дворик школы № 1, что недалеко от железнодорожного вокзала, где и окончил начальную школу, то есть первые три класса. По-моему, если не ошибаюсь, учился я в «В» классе, но утверждать точно не буду. Первой моей учительницей была довольно пожилая (конечно, с моей семилетней колокольни) с легкой сединой женщина, которая через два года ушла на пенсию и уже в третьем классе мы занимались с другой учительницей. Звали мою первую учительницу Вера Ксенофонтовна. К большому моему сожалению, я не знаю ее фамилию.
Первый учитель. Как много смысла заключено в этом словосочетании. Сколько великих людей посвятило своим первым учителям благодарные строки. Да и великая обязанность возлагается на их плечи: воспитать ЧЕЛОВЕКА, сделать из никого КОГО-ТО. Сколько на это тратится труда, времени, здоровья. Но труд учителей, если они добиваются поставленной цели, воздается сторицей. Ученики остаются им благодарны всю свою жизнь.
Учеба мне давалась довольно легко. Я ни в чем не чувствовал затруднения, и, забегая вперед, скажу, что по шестой класс включительно я был круглым отличником. Я любил учиться и, благодаря своей усидчивости, мог заниматься часами.
23 марта 1969 года наконец-то, не без некоторых, правда, передрязг, проволочек и порчи нервов, мы переехали на новую квартиру. А порча нервов и передрязги возникли из-за того, что некий член партийного бюро организации, где работала мама (ПЧ-9, путевая часть), придя в профком, который ведал выдачей ордеров на квартиры, с немалым возмущением – как это так, я – коммунист, член партбюро, а квартиру дали какой-то бес-партийной. Ему, правда, объяснили, что у этой беспартийной, во-первых, жилищные условия гораздо хуже, нежели у него; во-вторых, у нее двое детей (у меня 1 декабря 1968 года родился брат Вова); а в-третьих, она просто больше работает в ПЧ-9, чем он. Как бы то ни было, квартира была двухкомнатная на первом этаже нового, пятиэтажного дома на жилмассиве «Северный», в просторечии – на Узле. Грубо говоря, мы переехали из центра города на окраину, но были этому очень рады. А дату эту я запомнил потому, что это был как раз первый день весенних каникул. Да и бывает такое, что в память врезается дата, совсем не примечательная и не столь важная, а куда более важные события почему-то быстро улетучиваются и вспоминаются потом с превеликим трудом. Но так как мы переехали, можно сказать, в разгаре учебного года – ведь оставалось учиться еще целую четверть  – то мы с мамой решили, что не стоит переходить в другую школу, а доучиться этот год в старой. А добираться мне до школы было минимум сорок минут. И все же мне эти дальние поездки никогда не надоедали.
Но с нового учебного года я перешел в близлежащую школу под номером 70 и стал учиться в 4-«б» классе. Как уже упоминалось выше, учился я довольно легко, чему также способствовало то, что я каждое лето хорошо отдыхал либо на берегу прекрасного, ласкового, «самого синего в мире» Черного моря, в Феодосии в пионерском лагере имени Вити Коробкова (юный пионер-герой Великой Отечественной), либо в селе Чумаки у бабушки в Пятихатском районе нашей, Днепропетровской области.
Я за собой всегда замечал такое качество (и довольно хорошее качество, позволю себе такой комплимент), как умение быстро сходиться с людьми. Оно у меня начало про-являться еще со школьных лет. Вот и в этой, новой для меня (а на самом деле очень и очень старой) школе, в новом классе я довольно быстро освоился и уже не чувствовал себя чужим. Хотя настоящих друзей у меня по сути никогда не было, да и нет до сих пор, с очень многими я поддерживал дружеские отношения.
Уже в этой школе я почувствовал особое пристрастие к некоторым предметам, ставших для меня любимыми: это, в некоторой степени, литература – и русская, и украинская, немецкий язык, хотя его я, как следует, никогда не учил, но если бы учил, то довольно хорошо овладел бы им, тем более, что у меня оказалась способность к произношению. Но особенно обожал я историю, которую мог даже порой не учить, а, благодаря моей отличной памяти, на следующем уроке пересказать весь тот материал, который нам давала учительница со звонкой фамилией Дрозд. Все же истории я уделял много времени. Кроме того, мне очень нравилась и география.
В седьмом классе меня выбрали председателем совета дружины школы. Видимо, всем очень понравилась  моя игра на горне и барабане (с моим одноклассником Славой Горловым мы часто менялись этими весьма важными пионерскими музыкальными  атрибутами) в торжественные дни и они решили предоставить мне доживать последние дни моей пионерской жизни на более высоком и почетном посту.
По поводу моих музыкальных способностей, это, конечно же, шутка, но отмечу один факт из своей жизни. Однажды, когда я еще учился в первом (или во втором, уже точно не помню) классе, в нашем школьном дворе записывали детей в музыкальную школу. Но не просто записывали, а предварительно проверяли, есть ли у ребенка музыкальный слух (видимо, эти взрослые дяди и тети из музыкальной школы не знали, что любой ребенок от рождения музыкален, и нужно только помочь ему развить слух и музыкальные способности). Так вот, мне предложили отстучать на крышке то ли стола, то ли парты одну, на мой взгляд, не очень простую мелодию. Я, к сожалению, ошибся и мне отказали. Я, разумеется, тут же расплакался и пошел к маме. В это время экзаменаторы попросили другого мальчика отстучать другую мелодию, опять же, на мой взгляд, гораздо более простую. Я уже не помню, правильно ли эту мелодию отстучал тот мальчик, но я лихо раз-вернулся, подошел к тому самому столу и к тому самому экзаменатору и без проблем отстучал ту самую мелодию. Причем, совершенно правильно. И сразу же, с чувством собственного достоинства и уже не со слезами, а с улыбкой на лице покинул школьный двор.
Кстати, спустя несколько лет, мною была предпринята еще одна попытка приоб-щиться к музыке – все в той же школе №1 пришли педагоги музыкальной школы искать мальчиков и девочек для пополнения состава детского хора. Всем желающим вручили по паре строк известной детской песенки и попросили под аккомпанемент фортепиано про-мурлыкать мотив. Не знаю, то ли я снова не попал в ноты, то ли им не понравилась  моя картавость, но мне снова дали от ворот поворот.
12 апреля 1973 года (опять врезавшаяся в память дата, которая, впрочем, была для меня более важной, чем предыдущая; да и запомнилась она довольно легко: во-первых, 12 апреля – это, кроме всего прочего, еще и День космонавтики, а во-вторых, до моего дня рождения оставался ровно месяц) я впервые вступил в ряды Всесоюзного ленинского коммунистического Союза молодежи, то есть стал комсомольцем. Рекомендацию мне дала сама секретарь парторганизации школы, которая преподавала у нас украинский язык и литературу (Эмма Кирилловна Вишневская).
Как уже упоминалось выше, до седьмого класса я был отличником, после же мне надоело это тяжелое бремя и я стал простым, скромным ударником (правда, с преобладанием отличных оценок). Впрочем, после шестого класса в нашем просто-таки огромном классе – кажется, человек тридцать шесть – имелась всего лишь одна отличница, да и та, если честно, не высшего качества. Единственное, чем я мог гордиться – это мое всегда примерное поведение, которое я имел из четверти в четверть, из года в год, от первого до десятого класса. Этого уж у меня отнять нельзя. Да и уроки я не пропускал, если не брать в расчет болезни, других уважительных причин или коллективного срыва занятий, которых было на моем школьном веку четыре или пять.
В восьмом классе в нашу школу пришел новый учитель физики Капитон Владимир Павлович, которому сразу сделали подарок – вручили жезл классного руководителя 8-б (то есть, нашего) класса, считавшегося в школе самым тяжелым в управлении (наша прежняя классная – учитель географии Светлана Николаевна Водянникова ушла в декретный отпуск). Но именно этот учитель скрасил наши томные, начинавшие уже надоедать школьные годы. Бывший капитан Советской Армии, весьма нетривиальным способом уволившийся из рядов Вооруженных Сил (с его слов, по чьей-то подсказке крепко выпил, заперся в туалете и начал костерить матерным языком не только командиров части, по доброй воле не желавших увольнять его, но и руководство партии и правительства), носивший аккуратную бородку, он имел второй разряд по туризму и заразил – в хорошем смысле слова – вылазками на природу сначала наш класс, а потом и всю школу. Причем, походы были настоящие, несколько раз даже с одной ночевкой.
А поначалу мы не ладили с нашим новым классным. Дневники первые две четверти были у всех без исключения (даже у меня!) красными от дисциплинарных замечаний. Мы безжалостно срывали уроки, легкомысленно относились к словам нашего физика (так мы прозвали его. Кстати, когда он об этом узнал, сильно удивился: «Ну, какое же это прозвище – это же моя специальность».). Однажды мы решили всем классом «слинять» с двух последних уроков и пойти в небольшой лесок, что был недалеко от школы. Весна, апрель месяц, хотелось набраться сил на природе! У физика в тот день был выходной и мы, совершенно расслабившись, с шутками и весельем всей гурьбой с портфелями шли к леску. А рядом была дорога. А по дороге в этот момент проезжал автобус. И вдруг кто-то из нас заметил, как кто-то из автобуса высунул руку в окно и стал грозить нам кулаком. Присмотрелись, а это был физик. Какое шестое чувство заставило его в конце учебного дня сорваться из дому и поехать нам навстречу? Сами понимаете, лесной отдых у нас был испорчен.
Зато потом, в десятом классе, когда вышла из декрета наша бывшая классная руководительница, учительница по географии Светлана Николаевна и педсовет предоставил нам, школярам, возможность самим выбирать классного руководителя, большинство проголосовало за Владимира Павловича, который за нас всегда стоял горой.

Глава четвертая
«АЛЫЕ ПАРУСА»
К сожалению (впрочем, почему к сожалению?), это не новые страницы известной феерии не менее известного писателя. «Алые паруса» – так называется выпускной вечер, причем, во всех днепропетровских школах. В Днепропетровске есть прекрасная традиция – провожать десятиклассников всех вместе, со всего города сразу.
После того, как вручены аттестаты о среднем образовании, после того, как выпит первый, а затем и последний бокал шампанского (напитки покрепче потребляли только наши учителя), после того, как отзвучала музыка последнего школьного вальса, всех выпускников (если они живут далеко) сажают в автобусы и везут на прекрасную днепровскую набережную, где молодежь гуляет, шутит, шумит, поет, идет группами, парами, в одиночку, в общем, кому что и как нравится. И делает она это затем, чтобы (возможно, впервые в своей жизни, как это было, например со мной) встретить рассвет, чтобы увидеть своими глазами и первыми в городе приветствовать радостный, долгожданный восход солнца, который свидетельствовал собой, что закончилась тихая, звездная летняя ночь с 25-го на 26-е июня 1976 года.
Сразу  же после восхода солнца загремели залпы специально приуроченного к этому событию салюта (всего что-то приблизительно тридцать залпов). А потом на Днепре из рассветной полумглы, из-за прекрасного Комсомольского острова выплывают яхты с… алыми (возможно, эффект усиливался еще и от  восходящего светила) парусами. Повсюду слышатся восхищенные возгласы и аплодисменты.
Да, как это ни прискорбно, но иногда для всех приходит пора расставания. В данном случае, для меня, как и для остальных моих ровесников, пришла пора расставания со школой, да и, почитай, с беззаботным детством.
С чем же я пришел к этому празднику? С какими успехами?
В общем-то, закончил я школу довольно-таки неплохо. В аттестате у меня стоит только шесть четверок, остальные пятерки, да и то, по русскому языку оценка, пожалуй, ниже моих знаний (чтобы это не выглядело переоценкой своих знаний, совершенно откровенно скажу, что по алгебре, геометрии и физике оценки завышены), об этом свидетельствует хотя бы моя годовая оценка – «5». Но вот выпускное сочинение я написал на четверку, да и то оценка снижена всего-навсего из-за двух запятых. И, может быть, имен-но эта оценка и не позволила получить средний балл аттестата «5». До пятерки мне не хватило всего нескольких сотых. Ну, а в общем, из девятнадцати дисциплин иметь всего шесть четверок, я думаю, это не так плохо.
Аттестаты нам вручало несколько человек: завуч школы Илья Павлович Башмаков и заместитель директора завода «Вторчермет», шефа нашей школы, Горлов, отец уже упоминавшегося моего одноклассника Славы Горлова.  Кроме того, на вручении присутствовал секретарь райкома комсомола, вручавший почетные грамоты райкома ВЛКСМ (одной такой грамотой награжден и я). Во время вручения мне аттестата из уст завуча вырвалась крылатая фраза: «На Москву, Витя!», – и его большая, добрая рука сжала мою маленькую ладонь. Эта фраза означала мое стремление ехать в Москву сдавать вступительные экзамены в Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова, но было вдвойне приятно, что об этом знал даже завуч.
Не буду говорить, кто именно, но некоторые из наших выпускников пустили даже вполне искреннюю слезу. Не скрою, мне тоже было жалко прощаться со школой. Я даже жалел, что в наших школах учатся всего десять лет. И все же, я не совсем уходил из школы – я оставлял там своего преемника, правда, не буду скрывать, преемника не очень равноценного, так как он учился гораздо хуже меня. Преемником этим стал мой родной (по матери) младший брат Вова, для которого осень семьдесят шестого года стала первой школьной осенью.

Глава пятая
СЕМЬЯ
Каждый человек, который когда-либо заполнял биографическую анкету, сообщал и о том, кем являются его родители, каков состав семьи и т.п.  Однако сейчас я, к счастью, не заполняю анкету и волен не сухими фразами, как там, а в более красноречивых выражениях описать состав моего семейства, что является, как мне кажется, немаловажной деталью любой биографии любого человека.
Итак, моя мать, Похилова Анна Ивановна, урожденная Юнак (кстати, и имя – Анна значится только в паспорте, для всех родственников, друзей, знакомых, коллег по работе она всегда была только Галей. Почему так произошло – не знаю и даже никогда этим почему-то не интересовался), в то время, когда решилась произвести на свет такую обузу, как я (не будем скромничать, всем известна поговорка о детях, которые являются цветами на, увы, чужой клумбе), работала простым путейцем на станции Днепропетровск Приднепровской железной дороги. А сама она была родом из села Чумаки Пятихатского района Днепропетровской области, родилась 11 мая 1935 года (печально-счастливым роком судьбы мне было предназначено родиться всего лишь на день позже – печальным, скорее, для мамы, поскольку ей наверняка пришлось провести свой день рождения в роддоме). Она была третьим ребенком в семье (всего у бабушки с дедушкой было четверо детей) и ее детство было омрачено таким губительным, жестоким бедствием, как война. Окончив в селе восьмилетку, она в шестнадцатилетнем возрасте приезжает в областной центр, с которым и связана вся ее дальнейшая судьба. С этим переездом и началась ее самостоятельная жизнь. Она окончила вечернюю школу, а много позже (уже в 1974 году) железнодорожный техникум. Так вот, окончив школу, она стала работать счетоводом (как, кстати, некоторое время и ее отец, мой дедушка, в колхозе), а после окончания техникума – бухгалтером, с 1979 года – старшим бухгалтером. Всю жизнь она проработала  (и посейчас работает) на одном месте, являясь настоящим ветераном среди своих коллег.   
Мама моя невысокая, полная женщина с едва заметной проседью (вообще, нужно сказать, что седина не очень балует представителей нашей семьи, голова моей бабушки и в 70 лет не была, как бы сказали, серебряной от седины), добрая, как мама, и как человек. До того, как мне исполнилось десять лет, мы жили с ней душа в душу, но потом как-то незаметно я стал отходить от нее, хотя у нас и по сегодняшний день самые хорошие чувства и прекрасное отношение друг к другу. Может быть, мое, так сказать, отдаление от нее объясняется ее весьма неудачным барком и весьма удивляющей меня привязанностью к человеку, являющимся отцом моих брата и сестер. В этом вопросе я не понимаю и ни когда не понимал свою мать. Ее отношение к этому мелочному, трусливому пьянчужке-тунеядцу, пинающему ногами своих детей, является для меня загадочным. Впрочем, в дни, когда в его взбудораженную зельем голову врывается трезвость, он преображается – и в комнате уберет, и обед приготовит, и матери поможет. Он, между прочим, прекрасно рисовал и был неплохим столяром. Однако такое случалось не так уж и часто.
1 декабря шестьдесят восьмого года впервые глянул на свет своими еще несмыш-леными глазками мой братишка, которому я (да, да, именно я!) чуть позже дал имя – Вова, Владимир. Так уж получилось, что слишком близкими мы с ним никогда не были, хотя я его по-своему люблю и жалею, да и он, кажется, отвечает мне уважением. А вообще он хороший мальчик, правда, немного вспыльчивый (в этом, конечно, виден отпечаток семейной жизни) и с огромнейшей ленцой, хотя и довольно умный. Еще одно ценное качество я обнаружил у моего брата относительно недавно – это хорошая исполнительность, что, по-моему, в будущем ему может помочь и пригодиться. Во всяком случае, положиться на него будет можно. «Благодаря» своей ленце и учится он хуже, чем мог бы, хотя и не так уж плохо.
Помню, когда я учился в девятом классе, для моих школьных товарищей произошла маленькая сенсация – все узнали, что у меня родилась сестренка. Да, что ни говори, а случилось это 11 марта семьдесят четвертого года. А еще через год – 28 марта, родилась и последняя, самая младшая моя сестра. Назвали их Света и Лида.
Как-то так получилось, что у нас с Вовой произошло, так сказать, разделение сестер – я почему-то больше привязался к Свете, а он – к Лиде. Причем, парадокс состоял в том, что Света очень похожа на Володю, а Лида – это я в детстве. Но, конечно же, это раз-деление для нас было условным (особенно для меня), так как все-таки мы являемся (как ни упирайся) родными.
Нельзя, конечно, сказать, что дети принесли большое счастье моей маме. Довольно часто они болели и приходилось перебиваться, как говорится, с хлеба на квас. И, тем не менее, жили мы и при этих условиях.
А в общем, наша семья является обыкновенной, рядовой советской семьей. Великих людей из нее пока не вышло, но и разгильдяев нет.
Не знаю пока, насколько серьезно, но брат мой вот уже третий год занимается борьбой дзюдо и, по-моему, при его старании может чего-то добиться. А вот на моей свадьбе совершенно неожиданно обнаружились большие склонности к танцевальному или балетному искусству у Светы, которые, если их развивать, могут перерасти в талант, или, если ею не заниматься, могут бесследно исчезнуть. Ну, а Лида… О ней еще рано что-нибудь говорить, маленькая еще.

Глава шестая
УВЛЕЧЕНИЯ
Кем я только не хотел быть в детстве. Вернее будет сказать, кем я только не был, ибо я не помню за собой таких мечтаний о моей будущей профессии, не воплощенных в тогдашней действительности. Если честно, то я и сейчас толком не знаю, кем я буду, когда окончу университет. В детстве же я, помню, не предавался маниловским мечтам (да простят меня все мечтатели!), а прямо делал то, что мне хотелось. Иногда, конечно, я под-давался влиянию моды, иногда уговорам приятелей. Ну, а в общем, конечно, во всех своих решениях я действовал самостоятельно. Помню, как-то раз приехал в наш город на гастроли известный иллюзионист Игорь Кио. Выступал он также и в нашем дворце культуры «Металлург». Ну, естественно, рассказывал там всякое, показывал тоже всякое, иногда и не очень приличное (как, например, номер, где он распиливал на две половинки женщину, или показывал пример карточного шулерства). Понравилось мне его выступление, интересно стало и ужасно мне захотелось попробовать свои силы на поприще циркового артиста. И что же вы думаете? Где-то через неделю с небольшим в нашем дворце (или, как мы его называли – клубе) появилась довольно невысокая, светловолосая женщина, которая изъявила желание образовать цирковой кружок. Я был среди первых, кто записался в этот кружок и довольно усердно, кажется, месяца три посещал его. Начали там мы с того, что сшили себе длинные маты из списанных байковых одеял. А потом прыгали, кувыркались, крутились, делали стойки. Жонглировать мячами (двумя и тремя) я научился, правда, самостоятельно и немножко попозже, когда уже не посещал цирковой кружок. И вы знаете, так преуспел в этом, что мог даже желать номер с яблоками, показанный Олегом Поповым на обеде у бельгийской королевы.
 Где-то в четвертом-пятом классе я занимался легкой атлетикой на нашем близлежащем стадионе «Локомотив» и поначалу чувствовал там себя не плохо. Три раза меня даже посылали на районные соревнования, перед которыми со мной обязательно случались какие-нибудь курьезы. Первый раз я, помню, не попал на соревнования по той простой причине, что опоздал на ту электричку, на которой договорилась встретиться вся наша группа. А так как я не знал, где находится стадион, на котором  должны были проходить соревнования, то я и вернулся домой ни с чем, вернее, со слезами на глазах. Второй раз мы уже должны были добираться до места соревнований самостоятельно, потому что все уже знали, куда надо ехать. Знали все, кроме меня. Я, естественно, расспросил ребят, мне растолковали довольно внятно и на следующий день я поехал. Не знаю, сколько еще я бы искал эту проклятую спортплощадку, если бы не плюнул на нее, махнув предварительно рукой. Я решил возвращаться домой и, о чудо!, оказался у самого забора, который отгораживал эту спортплощадку от тротуара. Однако я все равно безбожно опоздал. Ну, а третий (и последний) раз я все же попал на соревнования, где бежал стометровку. Однако, засидевшись на старте, я пришел к финишу пятым, оставив все же за спиной одного соперника. Ну, а о беге на 400 метров я и писать не хочу.
Впрочем, была у меня одна спортивная победа. На соревнованиях в пионерском лагере «Чайка», что в Феодосии, я занял второе общелагерное место по шашкам. Да, я и до сих пор горжусь этим своим достижением.
Есть такая хорошая русская поговорка: «За двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь». Я, видимо, тогда (в шестом классе) ее или не знал, или не придавал значения ее поучительному наставлению. Сейчас я уже не помню, да это и не важно, а важно то, что я решил испытать свои силы сразу на двух (довольно различных) фронтах. Я записался в Днепровскую флотилию юных моряков и речников и на Малую Приднепровскую железную дорогу (кстати, старейшую в нашей стране). Как я умудрился совмещать все это с занятиями в школе, я сейчас уже не помню. Однако, не кривя душой, надо сказать, что там я продержался довольно долго. На железную дорогу, что в парке им. Чкалова, я ходил около полугода, а во флотилию вообще почти два (!) года и шесть месяцев. Ну, надо сказать, что мне там было наиболее интересно. Да и то, шутка ли, плыть по Днепру от Киева до самого синего Черного моря. Выбрал я себе «должность» судоводителя. Мы тогда были первой сменой, первым кораблем нашей флотилии, который преодолел днепровскую преграду (а точнее, добился разрешения вышестоящих организаций), и вошел в черноморские воды, которые и бороздил вплоть до самого Очакова. Разумеется, были в этом походе у меня и ночные вахты, было и стояние за штурвалом (точнее, рычагом управления) – до сих пор помню за собой такой грешок: при повороте фарватера я не совсем в него (в поворот) вписался и зацепил буйки. Пришлось старшим товарищам да взрослым выправлять положение.
  Много приятных воспоминаний сохранилось у меня о том лете. Столько повидал городов: Киев, Черкассы, Канев (где покоятся славные сыны нашего народа – великий кобзарь Тарас Шевченко, и прекрасный детский писатель-боец Аркадий Гайдар), Новая Каховка, Никополь, Херсон, Очаков. Именно тогда, в этом походе, я в первый и, увы, в последний раз купался посередине моря, где ни с одной, ни с другой стороны не было видно берегов.  Это было на Каховском водохранилище. А потом, помнится, мы стояли одновременно в разных водоемах – одна нога в пресном Днепровском лимане, другая – в соленом Черном море. Зрелище незабываемое. Ну и, конечно, не обошлось без посвящения в моряки, когда капитан корабля приказал каждому из юных речников попробовать черноморской воды.
Потом еще у нас во дворе мы сами, ребята, создали несколько футбольных команд (по четыре-пять человек) и даже провели несколько междворовых первенств. Я, в основном, стоял в воротах, это было мое любимое занятие. Не сочтите за нескромность, но я считался лучшим вратарем школы. Так что в воротах я стоял довольно неплохо.
Мне кажется, на земле очень мало людей, которые в детстве не мечтали бы стать артистами. Не был исключением и я. Но одно дело – мечтать, а другое – претворить эту мечту в жизнь. Немножко раньше я уже писал, что мечтать впустую не любил. И вот в один прекрасный день явились к нам в класс две еще довольно молодые женщины и прямо так нас и спросили: «Кто хочет играть в спектакле?». Само собой разумеется, я вызвался среди первых и с большой охотой. По счастливому стечению обстоятельств, мне досталась главная роль – роль Зая в каком-то детском новогоднем представлении. Скажу честно, из-за своей природной робости я сыграл неважно, хотя и добросовестно отработал свой номер.
И еще раз мне пришлось перевоплотиться на несколько минут в артиста. В восьмом классе, в школе учительница по русскому языку и литературе решила поставить некоторые сцены из «Ревизора» Гоголя, где и довелось побыть в шкуре Хлестакова в том эпизоде, где он решил  удостоить чести городничего отобедать у него дома.
Кроме всяких увлечений, у каждого (или почти у каждого) нормального, малозанятого человека (или человека, который все-таки находит для этого время) есть свое так называемое хобби. Было и есть такое хобби и у меня.
Сначала я собирал марки. Набралось их у меня уже до пятисот штук (я собирал их не по определенным темам, а по штукам, хотя, естественно, в кляссерах раскладывал их тематически) и я забросил это дело. Одно время была вспышка у меня собирать открытки с видами городов, но потом я счел это девичьим занятием и прекратил его. Сейчас моим главным хобби является статистика, как спортивная, так и географическая (данные о раз-личных странах, городах и т.п.). Я считаю это довольно серьезным и отдаю этому занятию много времени. Есть у меня и какой-то неяркий проблеск нумизматики, но это так примитивно, что и писать не стоит.
Да, много разного я перепробовал за время своей еще такой короткой жизни. Хотя я ничего никогда не доводил до конца, я не жалею о том, что тратил на это свое время. Каждое увлечение давало мне что-то новое, доставляло мне, пусть короткую, но все же радость и приятное ощущение, а позднее теплое воспоминание.

Глава седьмая
МЕЧТЫ
О чем может мечтать простой смертный, рядовой житель Земли-кормилицы, каковым я являюсь от корней своих до макушки, пока еще покрытой густым растительным покровом?
Мечтаю о хорошей жизни, о лучшем будущем, о мирном настоящем. Пускай чье-либо лицо растянет прекрасная улыбка, но, положа руку на сердце, порой и такие мысли одолевают меня. А вообще-то я не такой скромный, как может показаться на первый взгляд, и душу мою временами гложут черные мысли, разрывают клыки тщеславия, терзают лапы зависти. Впрочем, могу с большой степенью вероятности сказать, что такие дела творятся в огромном большинстве человеческих внутренностей и все заключается в том, кто умеет их зажать в кулаке и не выпускать на свет божий, а кто не может (а порой и не хочет) этого делать. Я, пожалуй, отношусь к неким третьим, ибо порой вырывается наружу моя зависть и мое же тщеславие. Тогда я могу себе позволить помечтать о великом своем будущем. Но это случается, в основном, либо в одиночестве, либо с близкими мне людьми. При остальных я пытаюсь прослыть за представителя первой категории.
Ну, а все же, если заглянуть в душу? Уверен, что кроме меня самого, этого никто не сделает.
Я родом из необеспеченности, и так стараюсь вырваться из нее, стараюсь всем до-казать, что я не хуже других. Хоть мы и живем в социалистическом обществе, но деньги все равно для всех нас самый решающий фактор: есть у тебя деньги – ты бог, нет – ты, в лучшем случае, человек. И я, извиняюсь за нескромность, считаю себя (мне кажется, не зря) человеком. Что ж, выплывает резонный вопрос: хочу ли я стать богом? Отвечу поговоркой: плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. Одним словом, я зарабатываю деньги. Сам, самостоятельно стремлюсь и пробиваюсь к обеспеченной жизни, не при помощи родителей или карьеризма, нет. Исключительно честным путем. (Может быть, поэтому и не стремлюсь пока вступать в ряды КПСС, хотя при желании вполне мог уже там быть.)
Но главная моя мечта – это оставить после себя хоть какой-то след в жизни, чтобы хоть некоторые вспоминали, что жил когда-то на свете такой человек – Виктор Юнак, что он работал, как мог, боролся, сколько мог, любил не только сердцем, но и душой, ненавидел точно так же и писал. Не знаю, насколько я талантлив, но след свой мне хотелось бы оставить именно на литературной стезе. Вполне возможно, что именно поэтому у меня и сейчас руки тянутся к ручке и бумаге. У меня много планов, но вот сумею ли я их выполнить? От этого и будет зависеть моя жизнь, которую мне хочется прожить не напрасно.
А еще я мечтаю о тихом семейном счастье, что, как мне кажется, не так уж и невыполнимо.
Мечты мои связаны и со здоровьем. О! Если бы я только мог наяву сделать то, что производил в мыслях, я бы уже давно забыл о своем больном сердце.
Но, надо признаться, что иные мои мечты сбываются – к примеру, еще не так давно сбылась моя многолетняя мечта – поступить в Московский университет.
Мечты, мечты… Всех их и не перечислить и не вспомнить. Иная мечта поднимает тебя в поднебесье, а с иной можно ввергнуться в мрачное подземное царство Аида, как говорили древние греки.

Глава восьмая
ПРОБА ПЕРА
Почему-то так уж искони повелось, что почти все, кто считал себя хоть мало-мальски писателем, обязаны отыскивать истоки своего творчества в детстве или ранней юности. И это считается вполне нормальным, ибо, как полагается, уже в то время начинает складываться литературный характер того или иного всадника на Пегасе или пешехода на Парнасе. Для меня, может быть, это и показалось бы странным, если бы я не наблюдал за собой абсолютно такого же процесса. То есть я не считаю себя великим пиитом, почему-либо не признанным не только публикой, но и редакторским корпусом, хотя мне уже двадцать два и в моем возрасте Пушкин и Лермонтов были ведущими поэтами России, а Шолохов уже написал свой «Тихий Дон». Я же пока на многое не претендую, я всего лишь вспоминаю свою жизнь.
Итак, первые проблески графоманства я заметил за собой в тринадцать лет. Именно тогда рука моя потянулась к перу и бумаге, но я себе еще не отдавал отчета, что это надолго и серьезно.
Первое мое произведение было (насколько сохранила это память) переделанное – совсем немножко – лирическое упражнение из обыкновенного школьного учебника. Впрочем, надо отметить, что это был не единственный в моей творческой биографии случай плагиата: я также своими словами переписывал сюжеты понравившихся мне кинофильмов. К сожалению, все это мною утеряно. Затем я писал школьные сочинения (на вольную тему), которые впоследствии немного переделывал в рассказы. Где-то к тринадцати-четырнадцати годам я освоил ритмическую структуру стихосложения.  Я не хочу сказать, что первые мои стихи блистали совершенным ритмом, нет, это было просто об-разное выражение. Стихи мои тогда страдали главным недугом – безбожным неумением соблюдать один ритм в одном стихотворении. И как мне ни стыдно, но надо сознаться, что эту поэтическую азбуку я освоил лишь к семнадцати-восемнадцати годам.
Несмотря на то, что я иногда баловался поэзией, основное внимание я уделял прозе. Мне это было как-то ближе. Да и проза (во всяком случае, для меня) была более приемлема. Очень часто я сочинял, прямо идя по улице. Особенно отчетливо творческая жил-ка проявлялась во мне, когда я выходил из кинотеатра, где посмотрел фильм, понравившийся мне. Тогда я придумывал свою версию киносюжета, нередко даже с теми же героями. Это мне нравилось и я с удовольствием сочинял в мыслях.
Кстати сказать, именно в мыслях рождались и проходили через мое воображение множество повестей и романов, иногда даже случалось это во сне, но наутро я, к сожалению, все это забывал.
Как и всякий творческий деятель, я стремился выдать свои труды в печать. Я отсылал письма в редакцию. В первый раз такое со мной случилось в 16 лет. Я отослал в киевскую детскую редакцию «Веселка» свой, предназначенный для младшего школьного возраста, рассказ, который назывался «Колька-фантазер». Но об участи этого послания можно догадаться.
И еще несколько раз я отсылал свои вещи в редакции, на каждый раз получал один и тот же, уже приевшийся мне, ответ. Ну что же, я не гордый, могу и подождать.
А в голове у меня гудело от множества планов и сюжетов. Впрочем, почему гудело? И сейчас гудит, и еще как гудит! Но, надо признаться, в последнее время меня не-сколько сдерживает моя загруженность учебой в университете, а с другой стороны, сдерживает меня то, что я не печатаюсь, вернее, меня не печатают. Хотя моя фамилия не-сколько раз появлялась в местной областной комсомольской газете «Прапор юности». Но только фамилия, не более того, ибо мои статьи так искажались и переделывались, что, если бы я не получил за них гонорара, никогда бы и не поверил, что они принадлежат моему перу.
И все-таки я не безгрешен – я не мог удержаться от соблазна, чтобы не разгласить эту мою пока еще тайну. Я давал читать свои стихи и рассказы сначала своим соседям-товарищам по общежитию, а затем и жене. И как это для меня ни удивительно, но больше им нравится поэзия, чем проза (а, нужно заметить, что, поскольку я учусь на филологическом факультете, то и мои товарищи имели право на свои суждения о литературе). Что ж, может быть она, поэзия, как раз и поможет мне прорубить окно в мир искусства. Я надеюсь на это. Я верю в это! Я верю в себя (пусть это не покажется патетическим восклицанием, самовосхвалением и зазнайством – я знаю, что это немножечко не так)! К тому же, как это ни удивительно, я никому не подражал и не хотел подражать, да, если честно, и не умел это делать толком.

Глава девятая
ЗАВОД
Есть у нас в стране такие понятия: «школа мужества», «школа жизни». Рано или поздно, но человек обязательно проходит обучение в этих школах, ибо без этого не мыслима его дальнейшая судьба, его жизнь. Именно этой школе он должен быть благодарен многим и, в частности, своим характером, который может сложиться только в определенных условиях. Для меня лично такие условия сложились на заводе «Вторчермет», на котором я проработал три года без нескольких месяцев.
 Я считаю, что человек обязательно должен пройти через физический труд, должен почувствовать запах (своего!) рабочего пота, должен увидеть на своих руках (свои!) трудовые мозоли, должен ощутить в своих членах тяжелую, но приятную усталость. Только тогда он станет уважать любой труд, только тогда он сможет понять, что все на свете дается гораздо труднее, чем может предположить неработавший человек, только тогда он не будет смотреть с некоторого возвышения (как же – у него высшее образование!) на рабочего человека. Да, среди рабочих есть и недостойные этого звания, но это не должно бросать тень на всех. Недаром говорится: «В семье не без урода!» Ведь кто, как не простой рабочий создал все то, что мы сейчас видим в нашей стране.
Итак, 20 сентября 1976 года наступил мой первый полноценный рабочий день. Признаться, я стоял перед выбором, какую профессию мне выбрать. В отделе кадров мне предложили две – слесарь, либо же токарь. Придя домой, я посоветовался с матерью и она так же, как и я, остановилась на токарном ремесле. Надо сказать, о своем этом выборе я никогда не жалел. Мне нравилось выделывать различные штуки и притом полностью самостоятельно. Нравилось мне видеть, как плотный, тяжелый, бесформенный металл на твоих глазах преобразуется в тоненькую стружку, с одной стороны, и вполне реальную, правильную деталь, с другой. А как я любил под мерный рокот станка сочинять стихи!
Конечно, не все мне далось сразу, и прежде, чем приступить к самостоятельному вращению станочного барабана, мне пришлось много учиться. И я благодарен своему заводскому учителю и наставнику Александру Ивановичу Швецову за то, что он меня обучил этому непростому мастерству.
Ну что же, благодаря заводу, я прошел хорошую школу жизни, которая окончательно развеяла мои детские иллюзии и представления о жизни и заставила меня смотреть на нее и воспринимать ее так, как надо. Может быть, годы, проведенные на заводе, и можно считать в некоторой степени потерянными для учебы, но не более того. На заводе я узнал жизнь изнутри, узнал людей – хороших и плохих, добрых и злых, сумасбродных и приветливых. На заводе же я впервые почувствовал к себе уважение и мог бы многого до-биться, если бы не рвался поступить в университет.
Итак, в сентябре семьдесят шестого я вышел на работу в железнодорожный цех производственного объединения «Вторчермет». Естественно, первые дни, даже недели ушли на знакомство с жизнью рабочего класса, а также на знакомство с людьми, с которыми мне предстояло работать. В любом месте новичок чувствует себя как-то неловко – ведь ты еще не знаешь, как тебя примут. Однако в моем характере имеется одно хорошее свойство – медики бы назвали его адаптацией, я же назову его проще – я умею очень быстро приспосабливаться к тому или иному коллективу, к тому или иному месту, к тем или иным обстоятельствам. Но пускай у того высохнут мозги, кто посчитает меня хамелеоном. Боже упаси! Просто я люблю людей и стараюсь как можно быстрее сделать так, чтобы меня считали своим.
А потом начались рабочие будни с небольшими открытиями и маленькими разоча-рованиями. Потом началась работа.
Надо обратить внимание еще на одну деталь: я был не простым рабочим (то есть, не в том смысле, что я был каким-то особенным либо привилегированным. Отнюдь нет!) Просто я, как говорится, немножко потрепал нервы начальству, а начальство, что греха таить, немножко потрепало их мне. Но, если я обратил на себя внимание сначала начальника цеха, а потом и директора завода по весьма веским и уважительным причинам (первого – благодаря вниманию, уделенному мне военкоматом, что продолжалось все два го-да моего пребывания в транспортном цехе; второго – благодаря моему стремлению учиться, т.е. каждое лето я брал огромный  (один-два месяца) отпуск за свой счет и отчаливал в Москву), то начальник транспортного цеха колебал меня постоянно своими придурковатыми выходками самодура, маленького царька (к примеру, посылал кое-куда военкомат, когда мне предписали ехать в подшефный колхоз, и обещал заслать меня на Соловки, если я предпочту военкомат колхозу).
Но жизнь неизменно продолжалась, все постоянно изменялось, о чем можно судить по изменению моего места работы – я перешел в другой цех – в ремонтно-механический. Я перешел к другим людям, к другим станкам, к другому (совершенно противоположному первому) начальнику. И хотя поначалу мой переход увенчался небольшим конфликтом, именно работая в этом цехе, я заслужил уважение, и именно на этот период и приходится мое восхождение по иерархической лестнице первичной комсомольской организации. Еще когда я работал в старом цехе, меня выбрали в штаб «Комсомольского прожектора».
А уже через несколько месяцев (где-то через полгода) я стал начальником этого самого штаба «КП». Меня включили в состав заводского комитета комсомола. В меня верили. И я приложил все свои силы, чтобы оправдать это доверие. Я возродил из небытия работу «КП», правда, совсем ненадолго. Буквально через два месяца я уехал в Москву в очередной (и, к счастью, последний) раз поступать в МГУ.
На этом и завершилась моя весьма интересная заводская эпопея. Не могу сказать «работа», ибо и до того, и после того я работал, точнее подрабатывал, так как деньги нужны были всегда.
Хоть мне никогда больше уже не придется становиться за токарный станок (разве что в непредвиденных условиях), все же приятно читать в своей трудовой книжке, что ты являешься токарем третьего разряда.
Коль уж речь зашла о профессии, не грех упомянуть и о том, что я, благодаря дядям из военкомата, закончил курсы телеграфистов при ДОСААФ. Так что в настоящее время я зарабатываю право на свою третью профессию.

Глава десятая
УЧИТЕЛЯ
Редко какой индивидуум обходится в жизни без человека, которому он обязан характером, умением, поведением. Одним словом, у каждого человека есть учитель, наставник, порой даже несколько учителей, независимо от того, родители  ли это, или совсем посторонние люди. То есть совсем посторонними они бывают лишь до того момента, пока не произошло знакомство.
Разные бывают учителя, разные бывают ученики. Конечно, не каждый из них оставляет след в душе друг друга, но если уж оставил, то след этот стирается не быстро. Не знаю, оставил ли я след в душе моих учителей, но мне они запомнятся надолго. Хотя, конечно, сказать о том, что они были какими-то выдающимися людьми я не могу (не каждому ведь достаются великие учителя), наоборот, это совершенно обычные, рядовые люди, причем, разных профессий, которые, впрочем, хорошо знают свое дело и свой навык, свои знания, свое мастерство с удовольствием передают молодым.
Итак, об учителях. У меня их было двое, то есть лишь двоих я считаю моими учителями, по моим собственным соображениям, которые я не могу изложить на бумаге.
Первый – это Владимир Павлович Капитон, выше уже упоминавшийся наш «физик». Человек эрудированный, влюбленный в свое дело, целеустремленный, не без педагогического дарования. Не знаю, почему, но я как-то по-особенному привязался к нему. Да и он отвечал мне тем же. Так получилось, что вот уже более пяти лет я ни разу его не видел, то есть, после окончания школы мы с ним не встречались. Но я постоянно искал встречи с ним, даже дважды заезжал к нему домой, но не заставал его там.
Что дал мне этот человек? Как ни парадоксально, но, если брать в общем и целом, то – ничего. Но в том то и дело, что встречаются еще на земле люди, которые за внешним спокойствием и непритязательностью, передают другому человеку свой жизненный заряд, свое стремление к совершенствованию, в некоторых случаях и свои взгляды и свое мировоззрение. Не могу сказать, что я перенял у Владимира Павловича его мировоззрение, но оно сыграло большую роль в становлении моего собственного. Я по-человечески уважаю его. Помню, при расставании у меня произошел с ним разговор, как говорится, tet a tet, и он мне сказал: «Витя, я мечтаю тебя видеть дипломатом или кем-то в этом роде. Вот тогда ты придешь ко мне, уже старику, я сниму перед тобой шляпу, и с удовольствием разопью с тобой бутылочку коньяку». Конечно, дипломата из меня не получится (я пошел не по той стезе), но, думаю, что это не помешает нашей дружеской встрече…
Второй человек, которого я считаю своим учителем – это, также упоминавшийся, Александр Иванович Швецов, токарь завода «Вторчермет». Этот человек научил меня работать. Дал мне вкусить радость созидания (неважно, что под созиданием я понимаю здесь изготовление детали – это тоже своего рода созидание, своего рода творчество). Его советы не раз помогали мне в работе, да и в жизни тоже. Это довольно незаметный, скромный человек, душой прикипевший к своей работе, отец двоих детей. Даже перейдя в другой цех, я не порывал связей с дядей Сашей и он никогда не отказывал мне в совете и помощи. По-моему, именно такие, как он, Александр Иванович Швецов, и достойны носить гордое звание рабочего. Кстати, он довольно начитанный, грамотный и не сквернословящий человек. Может быть, поэтому он мне и нравился. При каждой моей поездке в Днепропетровск я стараюсь обязательно зайти к моему учителю.


Глава одиннадцатая
МОСКОВСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ
30 августа 1979 года я случайно обнаружил себя в списках зачисленных на филологический факультет МГУ им. М.В. Ломоносова. Так я стал студентом. Так закончилась эпопея моего вечного абитуриентства, которая продолжалась целых четыре года.
А началась она уже через несколько дней после того, как я получил аттестат о среднем образовании. На третий день после выпускного вечера в школе я сел в скорый поезд №16 «Днепропетровск-Москва», который и домчал меня за каких-нибудь шестнадцать часов в стольный град Москву. Я сдал документы в приемную комиссию Института стран Азии и Африки (ИСАА) при МГУ. Кстати, не знаю зачем и почему, я выбрал некий амхарский язык на историко-филологическом факультете. Однако там я уже после собеседования вынужден был довольствоваться тем, что есть. И я, улыбнувшись и облизнувшись, отправился в обратный путь, с тем, однако, чтобы в августе вновь вернуться и сдавать экзамены уже на филологическом факультете. Что я впоследствии и сделал. Подал я заявление на славянское отделение. Помнится, я где-то читал, что настоящий славянин должен знать не менее трех славянских языков. Двумя я уже владел в совершенстве: русским и украинским. Третьим же решил овладеть в университете.
Но это шутка, а если серьезно, то просто я очень хотел изучать славянский язык (любой; здесь я не делал дифференциации), что и доказывал все четыре года, подавая заявление именно на славянское отделение. Но, как говорится, первый блин комом, блин второй знакомым, третий – дальней родне, а четвертый мне. Прямо, как про меня сочини-ли древние наши предки.
За время моих поступлений я перезнакомился со многими абитуриентами, а с некоторыми, как со старыми знакомыми, мы встречались несколько лет в ранге абитуриентов, пока, наконец-то, не сподобились встретиться на студенческой скамье. Видел и настоящие трагедии для не поступивших (например, одна золотая медалистка была на сто процентов уверена, что написала сочинение на пять, и, следовательно, уже чувствовала себя почти студенткой на нашем абитуриентском небосклоне, но затем для нее последовал страшный удар – мы все, а у нас сложилась компактная группка, кажется, из пяти-шести человек написали сочинение с положительным результатом, а она, единственная из нас, получила два балла), наблюдал и за настоящим счастьем людей, увидевших своих фамилии в списке новоявленных студентов.
Итак, первого сентября декан факультета, профессор Андреев вручил мне (разумеется, как и остальным двумстам пятидесяти моих однокурсников) студенческий билет, а другой профессор напутствовал нас на учение, напоследок, заявив: «Учитесь, товарищи. Родина в вас нуждается!» Мне не раз приходилось вспоминать впоследствии это изречение и, увы, не всегда с серьезностью, в чем виновата была действительность.
Если честно, то я не очень обрадовался тому, что, наконец, зачислен в университет, ибо за эти четыре года я так привык к неудачам и разочарованиям всякого рода, что и мой очередной неуспех (если бы он случился) не был бы для меня таким уж страшным ударом. Впрочем, не помню, в какой раз, но, когда я забирал документы из приемной комиссии, мне даже предложили переправить документы в Днепропетровский университет (с балла-ми, которые я набрал в МГУ, меня бы приняли в моем родном городе), но я от этого отказался. И горжусь тем, что за всю мою долгую абитуриентскую жизнь я не провалил ни одного экзамена, и не поступал только из-за того, что не проходил по конкурсу, однажды не добрав всего одного балла до проходного.
Но вот, наконец, началась моя учеба. Надо сказать, что жизнь на филфаке для нас, представителей мужского пола, была особая – подавляющее превосходство в живой силе имеют девушки (филфак в университете так и называли «факультетом невест»). И не от-того ли ребят, в основном, старались выдвинуть на какие-нибудь руководящие места? Не уверен точно, от того ли, но меня все-таки выдвинули на пост профорга группы. А было нас, мужиков, в группе всего двое (из общего числа в двенадцать человек). Помните, как у Некрасова; «Семья-то большая, да два человека всего мужиков-то…»?
Что можно сказать о своей группе? Скажу прямо, без обиняков и обид – сплошной блат. Из двенадцати человек в нашей группе «по звонку» поступило ровно половина, другая же половина преодолевала вступительный барьер минимум дважды. И это меня особенно покоробило. Я-то считал МГУ святыней, храмом науки, куда не проникает отвратительная тень звонков, взяток, визитов. К огромнейшему своему огорчению, я узнал, что это не так. Впрочем, я не хочу клеветать на весь университет… Да и стоит ли писать об этом в своей автобиографии?
Лучше о другом.
За двухлетнее мое пребывание в стенах этого вуза я понял, что наш факультет – это настоящая школа полиглотов. Даже я (если учесть, что языки мне даются довольно труд-но) за два с небольшим года учебы изучал или продолжаю изучать уйму (по моим понятиям) языков – немецкий, сербохорватский, эсперанто, древнегреческий (правда, всего лишь азы, но кое-что осталось в моей памяти надолго), чешский, азы словенского. Научился читать на французском и итальянском. Если присовокупить сюда еще русский и украинский, то сами видите – весьма немало.
За время учебы я уже успел полюбить Югославию – эту жемчужину Балкан, да и, пожалуй, всей Европы, где, как ни в одной другой европейской державе, отчетливо слышна, а точнее, видны отголоски восточной культуры и азиатских манер в совокупности с европейскими ценностями.
Учился я (по крайней мере, все эти два года) неплохо, хотя и не без срыва, благодаря которому я узнал, а вернее, познал еще одну сторону (признаюсь, которую я не приемлю) человеческого бытия, да и получил еще одно подтверждение моим выводам об удельном князьке, царьке, обосновавшемся на одной из кафедр общественных наук.
Были и здесь у меня взлеты и довольно ощутимые (почти задевавшие мое самолюбие) падения. Так, у меня ни за что, ни про что, по прихоти одной нашей одногруппницы переизбрали  с профгруппоргов. Правда, на третьем курсе я совершенно неожиданно оказался в роли профсоюзного лидера всего курса.
Как бы то ни было, как бы все не переворачивалось, но жизнь идет своим чередом и обучение мое продолжается. Правда, если честно, я до сих пор не знаю, кто же из меня получится. И тем не менее учиться надо и я учусь.

Глава двенадцатая
ЖЕНИТЬБА
Так уж получилось, что свою автобиографию я заканчиваю женитьбой, но не потому, что, как выразился известный сербский писатель Бранислав Нушич, после женитьбы человек не имеет собственной биографии. Я так не думаю, даже в шутку. А заканчиваю я свою автобиографию этим событием лишь потому, что пока мне о себе больше писать нечего. Прожил я пока еще мало – судите сами: всего двадцать два с небольшим года. Так что, не обессудьте.
А теперь все по порядку.
Помню, как-то на заводе меня спросила одна девушка, с которой мы были в довольно дружеских отношениях, есть ли у меня и была ли вообще когда-нибудь у меня подруга. Я ответил просто: «Нет!». Это ее удивило. «Как же, такой симпатичный парень и не имеешь девушки». Вообще, этот аспект у многих вызывал удивление, и даже больше скажу: многие просто не верили, что у меня нет этой самой девушки. Я даже до сих пор с милой улыбкой вспоминаю, как Ольга (это та самая моя заводская приятельница) пыталась мне найти какую-нибудь хорошую девушку (себя она предложить, увы не могла, так как была замужем). И делала это искренне и совсем бескорыстно.
А все это происходило от моей проклятой робости и стеснительности. Я не могу сказать, что мне не нравились девушки, просто я никак не мог решиться подойти к ним, хотя, конечно, со своими одноклассницами и знакомыми я был довольно бойкий и даже пытался остроумничать. Одна из одноклассниц (звали ее Лариса) мне даже нравилась. Было это то ли в седьмом, то ли в восьмом классе. Но неожиданно для меня эта девушка перешла в другую школу, то ли и вовсе уехала в другой район и я ее больше никогда не видел.
 Помню, как-то раз я ехал домой в битком набитом автобусе. Дело было поздней осенью, поэтому все уже были тепло одеты и от этого езда в переполненном автобусе была еще более ненавистна. И тут я заметил, что впереди меня стоит очень красивая девушка. Видел я ее, правда, только в профиль, но мне и этого хватило, чтобы оценить ее внешность. Ну вот, думаю, тебе и судьба, решайся. Черт побери, а может и правда, судьба? Да и решаться уже пора, сколько же можно скромничать – так ведь бобылем и помрешь. Ну что ж, была не была! Украдкой так, потихоньку, сквозь заслоны ног и пальто пробираюсь к ее руке. Вскоре уже ее ладонь оказалась в моей. До этого, надо сказать, девушка очень бойко с кем-то разговаривала, а сейчас, слышу, стала запинаться. Однако автобус все ближе подъезжал к моему дому. Во мне боролись два чувства – выйти или остаться. До самого последнего мгновения я не знал, как поведу себя. Но вот дверь открылась и я… вышел. А незнакомка поехала дальше, оставшись при неизвестных и несостоявшихся чувствах.
Как видите, даже здесь мне не хватило смелости. Впрочем, зато так получилось честнее по отношению к незнакомке: я ведь тем летом, наконец, поступил в университет и перебрался в Москву.
Однако, все сказанное выше вовсе не означает того, что девушки не обращали на меня внимания. Даже более того, однажды я ощутил на себе, точнее понял, или, лучше, самую малость понял, что такое любовь. Это случилось в июле 1979 года во время моего очередного пребывания в Москве в составе многотысячной делегации абитуриентов со всего Союза, осчастлививших МГУ своим участием во вступительных экзаменах. В том году я учился на заочных подготовительных курсах МГУ и в июле меня вызвали на очную сессию на месяц. Надо сказать, что абитуриентские занятия мне уже так надоели, что я с удовольствием предавался спортивным страстям и довольно часто посещал Лужники, где в то время проходила Спартакиада народов СССР.
Впрочем, дело не в ней, это я так, отвлекся. А дело в том, что в нашей группе была одна (девушкой ее уже нельзя назвать, хотя мне это очень хотелось сделать) женщина, которая была на десять лет меня старше. Не буду описывать всех подробностей, это не так важно, но случилось так, что мы с ней недели через две познакомились поближе. Она, оказалось, приехала только повысить свой уровень знаний, чтобы поступать на подготовительное отделение (сами понимаете, человеку в тридцать лет дается все гораздо труднее). И вот эта женщина,.. я даже не могу это выразить (слово «влюбиться» сюда не подходит – это было нечто выше), словом, она привязалась ко мне всей душой. И я очень страдал от того, что не мог ей ответить взаимностью. То есть, она мне нравилась, я ее глубоко-глубоко уважал, но не более. А этот человек стоил большего, несмотря на свой маленький рост. Она меня поразила своей гуманностью, своей образованностью (а ведь она всего-навсего была крановщицей на заводе), своей любовью к поэзии К. Бёрнса, а главное тем, что она, зная меня, меньше месяца, разложила меня по косточкам, разобрала всего – то есть я был сражен ее блестящим знанием психологии человека, даже его (то есть моих) мыслей. Мы с ней расстались в самых теплых чувствах, огромными приятелями и переписываемся и по сей день. Ее зовут Люба М… И этого человека мне хотелось бы помнить всю жизнь (даже, может быть, вопреки воле моей любимой жены).
И это, надо признаться, был не единичный случай внимания к моей особе со стороны лиц женской национальности. Но все это было не так значительно и упоминать об этом, я думаю, не стоит.
Поистине, первый год моего пребывания в стенах главного вуза страны оказался для меня счастливым. Судите сами: июль семьдесят девятого (позвольте мне считать началом моей учебы в университете именно июль месяц, ибо так оно по сути и было – ведь в июле очная сессия, весь август вступительные экзамены, а почти сразу же, в сентябре, начало студенческой жизни) – встреча с Любой М., затем довольно короткий, в связи с Московской Олимпиадой, учебный год и довольно продолжительные, по той же причине (можно сказать добрых полгода), летние каникулы, во время которых я поехал в спортивно-оздоровительный лагерь МГУ «Солнечный» в Пицунде, что в Абхазии. Это произошло в июле восьмидесятого (опять июль! ох уж этот мне июль!). Добирался  я в этот лагерь довольно интересным образом.
Приехал я в Адлер (к сожалению, мой поезд дальше не шел) около шести вечера. Заезд в лагерь начинался только с завтрашнего дня (с 1 июля), и я грешным делом подумал, что меня туда сегодня просто не пустят (как оказалось позднее, я думал так совершенно напрасно), поэтому я решил прогуляться пока по Адлеру, переночевать там на вокзале, а утром отправиться в путь. Так я и сделал. Но случилось так, что в третьем часу ночи меня, совершенно несправедливо, попросили освободить уже нагретое мною место на скамье в вокзальном зале ожидания. Мне ничего не оставалось делать, как коротать остаток ночи на улице (благо, это был Адлер и была середина лета). Затем я услышал, что на Гагру едет один автобус – водитель решил просто подработать (и это в три-то часа ночи!) – после долгого колебания я решил сесть в этот автобус. А затем, уже после высадки в Гагре, оказалось, что в этом автобусе ехало (а теперь, естественно, вышло) еще четыре таких же, как я, студента МГУ, которые добирались в тот же лагерь «Солнечный». Здесь я второй раз в своей жизни встретил рассвет, а потом в пять часов (уже не помню, по какому времени – в Гагре уже местное время, хотя на вокзале отсчет идет по московскому) приехал первый автобус на Пицунду, мы, уже все пятеро, сели в него и благополучно добрались, наконец, к месту нашего отдыха. И вот здесь-то всё и началось.
Кстати, перед тем, как всё началось, стоит упомянуть одну хохму, главной героиней которой оказалась моя будущая ненаглядная жена. Когда мы шли по узкой проселочной тропинке, выбрав направление наугад, мы, естественно, сомневались, правильно ли идем, поскольку никто из нас прежде в этих краях не бывал. Но, к нашему счастью, у забора одного из частных домов мы увидели стоявшую женщину, смотревшую на нашу толпу с некоторым подозрением. И тут моя будущая неожиданно (просто это не совсем вяжется с ее характером, как я потом узнал) проявила инициативу, подошла к женщине и спросила: «Скажите, пожалуйста, где здесь находится пионерский лагерь «Солнечный»?» Женщина еще более подозрительно на нас посмотрела и сказала: «Да вы вроде бы на пионеров-то особо не похожи». Когда до всех нас дошел смысл вопроса и смысл ответа, раздался дружный хохот. Тогда и женщина улыбнулась, поняв, что это была просто оговорка, и сказала, что мы идем правильно и через какой-то километр мы до лагеря доберемся.
И еще! Справедливости ради нужно отметить, что я в тот предрассветный час вообще не обратил внимания на свою будущую жену, хотя и сидел с ней какое-то время на одной скамье на автовокзале. Она мне потом это довольно долго поминала не злым, тихим словом.
Какое-то внутреннее чутье подсказывало мне, что здесь должна решиться моя судьба. Впрочем, уже и пора было – как-никак, уже третий десяток идет. И все же, как мне теперь кажется, огромную роль в моей судьбе (сам не зная того) сыграл один парень (второй член мужской половины нашей ночной пятерки).  Именно благодаря его инициативе, небольшая компания студентов (четверо уже старых знакомых и еще четверо новых, впрочем, это уже не столь важно) отправилась в соседнюю шашлычную. В шашлычной этой были банальные разговоры, горячие шашлыки, веселый смех и, не сочетающийся, как мы все решили, с местным климатом «Букет Абхазии», а также шум моря. И как-то так незаметно случилось, что именно после этого посещения шашлычной начался наш, сначала курортный, а затем уже и серьезный, московский любовный роман с Леной Тетериной, моей будущей женой, а тогда просто студенткой химического факультета МГУ. Впрочем, между курортным и московским романами был определенный перерыв, была разлука, продолжавшаяся месяц, так как мы разъехались по домам в конце июля, а снова в Москву я приехал в конце августа. Ну что ж, может, это было и к лучшему – никогда нелишне проверить свои собственные чувства.
20 декабря 1980 года в районном ЗАГСе Гагаринского района засвидетельствовали факт нашего бракосочетания. На этом закончилась моя холостяцкая эпопея и началась семейная поэма с множеством отступлений, как лирических, так и эпических, то бишь прозаических.
Кстати сказать, то, что наше бракосочетание состоялось именно 20 декабря, весьма занимательно.
Дело в том, что первую, весьма еще робкую попытку предложить свою руку и, со-ответственно, сердце я сделал еще в Пицунде. Хотя и получил на нее абстрактно-положительный ответ. Затем мы много думали о том, когда нам расписаться. Сначала мы выбрали лето 1981 года, затем срок передвинулся на весну. А потом один  из моих товарищей полушутя-полувсерьез сказал: «Почему бы вам не сыграть свадьбу под Новый год – сразу двух зайцев убьете, и расходов меньше». Мы с Леной поначалу посмеялись над этой шуткой, но затем решили, что в ней есть доля истины. Итак, мы пошли в загс подавать заявление. Но все оказалось гораздо сложнее. Нам указывали срок – начало января – это уж совсем противоречило здравому смыслу, так как в это время у всех нормальных студентов идет сессия.
Но судьба благоволила к нам. Ближайшая подруга моей жены, ставшая потом свидетельницей на нашей свадьбе, в этот момент, точнее в этот период тоже собиралась почему-то замуж. И случилось так, что они подали заявления сразу в два загса: в одном из них день регистрации был назначен на 22 ноября, в другом – на 20 декабря. Они, естественно, спешили поскорее соединиться, да и мы лыком шиты. Одним словом, жених подруги пошел с нами в загс и попросил их время регистрации (20 декабря) отдать нам, а он, якобы, жениться передумал в силу своего болезненного организма.
В общем, там было довольно весело. Мы несколько раз входили в комнату подачи заявления и затем выходили оттуда в коридор, не умея сдержать улыбки и даже смешок. А на нас обращали недоумевающие взоры ничего не понимающие посетителя.
А затем у нас начался медовый месяц, который мы провели довольно оригинально – в это время мы как раз начали сдавать зачеты и экзамены. Поэтому и не сразу ощутили переход от медового месяца к житейским будням.
Итак, я женился. Что я такое заметил в жене примечательное? Чем она мне понравилась? И чем понравился ей я? А ну-ка попробуйте задать себе подобные вопросы, товарищи семейные, и вы увидите, что ответа или просто-напросто не последует, либо же вы отделаетесь самыми общими фразами, причем, почти совпадающими у всех. Поэтому я и не буду пытаться отвечать здесь на них. Скажу лишь одно – просто она мне нравится.

Маленькое приложение
МОЯ ФАМИЛИЯ

Признаюсь, когда я жил в Днепропетровске, моя фамилия ни у кого не вызывала удивления и вопросов (если, правда, не брать во внимание реплику, как ни странно, одной украинской учительницы, которая обозвала мою фамилию, мою прекрасную славянскую фамилию калмыцкой). Всем всё было ясно. И я гордился тем, что, независимо от возраста, я постоянно буду молодым, так как фамилия моя не позволяет мне стареть.
Но уже здесь, в Москве, я столкнулся с удивлением по поводу моей фамилии и да-же иногда вынужден был ее толковать по слогам. А уже на первом курсе одна преподавательница русского языка так прямо меня и спросила: «Виктор, а что означает ваша фамилия?» Будто и нет совсем в русском языке однокоренного с моей фамилией слова «юный». Преподавательница же чешского языка спросила у меня, не имею ли я какого-нибудь отношения к чехам? Помнится, первой я с гордостью ответил, что у меня фамилия самая славянская и очень многозначная, второй же я сказал, что с чехами я ничего общего не имею, зато с украинцами меня связывают самые тесные отношения.
Я не уверен, что и другие люди осведомлены в значимости моей фамилии, поэтому и попытаюсь здесь разъяснить весь ее многоликий смысл. А там уже пусть представители разных славянских народов признают или не признают меня своим.
Итак, я начинаю. На моем родном, украинском языке (впрочем, и на белорусском тоже) юнак означает молодой человек, юноша. На сербохорватском (основной язык Югославии) jунак – это: 1) герой; 2) молодец. А болгары, так те и вовсе не поскупились на комплименты. Ведь по-болгарски юнак – это: 1) герой, молодец, храбрец; 2) стройный и сильный юноша, богатырь. Менее скромны в похвалах поляки, и все же и их обозначения, названия красноречивы: junak – удалец, смельчак, храбрец, молодец. По-чешски: jun;k – просто молодец. Наконец, не поскупились и словаки: junak – 1) удалец; 2) молодец; 3) богатырь.
Как видно, моя фамилия довольно значимая и красноречивая. Но в чем почти все славяне едины, так это в том, что ЮНАК – МОЛОДЕЦ. Вот я сижу и думаю, какой же я все-таки молодец, что появился на свет. Ведь если бы я этого не сделал, то и эта книга осталась бы ненаписанной, никто бы о ней (вернее, обо мне) и не узнал.

На этом я и хочу закончить свою автобиографию, эту свою книгу.
Книга закончена, а жизнь… жизнь продолжается, жизнь идет своим чередом…