Неизбежность. Я научилась просто, мудро жить

*** «Я научилась просто, мудро жить»


Аудиокнига на Ютубе http://youtu.be/wGhRoUe1-0c


Откровенность поэта была беспримерной. В 1924 году в окружении А. А. Ахматовой появился молодой П. Н. Лукницкий, первый биограф Н. С. Гумилёва, автор работы «Труды и дни Николая Гумилёва» (1925). До своего отъезда на Памир в 1930 году он был её доверенным лицом и, как некогда Эккерман за Гёте, записывал всё, что она сказала, и даже то, что она умоляла не записывать, но о чём говорила, чтобы он «сам мог уяснить себе кое-что в творчестве». Однако П. Н. Лукницкий записывал – «не всё, конечно, далеко не всё – и совесть меня мучает. Но если бы этого всего я не записал – я бы и не запомнил ничего». Из его записей узнаём:
«В 1918 году Николай Степанович вернулся, остановился в меблиров. комнатах “Ира”. Была там до утра. Ушла к Срезневским. Потом, когда Николай Степанович пришёл к Срезневским, А.А. провела его в отдельную комнату и сказала: “Дай мне развод…” Он страшно побледнел и сказал: “Пожалуйста…” Не просил ни остаться, не расспрашивал даже. Спросил только: “Ты выйдешь замуж? Ты любишь?” А. А. ответила: “Да”. – “Кто же он?” – “Шилейко”. Николай Степанович не поверил: “Не может быть. Ты скрываешь, я не верю, что это Шилейко”» (П. Н. Лукницкий. «Acumania». С. 144).



*   *   *

И когда друг друга проклинали
В страсти, раскалённой добела,
Оба мы ещё не понимали,
Как земля для двух людей мала,
И, что память яростная мучит,
Пытка сильных – огненный недуг! –
И в ночи бездонной сердце учит
Спрашивать: о, где ушедший друг?
А когда, сквозь волны фимиама
Хор гремит, ликуя и грозя,
Смотрят в душу строго и упрямо
Те же неизбежные глаза.

     1909



Вольдемар Шилейко был специалистом по древней литературе, поэтом и переводчиком, соратником М. Лозинского и Н. Гумилёва по акмеистическим опытам в «Гиперборее». Они считали его гением, «учёным в духе гофмановских чудаков» (В. М. Жирмунский). С 1919 года В. К. Шилейко преподавал в Петроградском университете и, по словам О. Э. Мандельштама, был для акмеистов той же бездной, какой для футуристов Хлебников.
Он звал её Аничка, она его Володя. Профессор запрещал ей выступать с чтением стихов и участвовать в литературных собраниях, заставлял уничтожать, не распечатывая, все получаемые ею письма. Часами под его диктовку она писала тут же переводимые им с листа баллады, работы по Древней Ассирии и Вавилону. Он запирал её дома, чтобы не могла никуда выходить, и она, будучи самой худой женщиной в Петрограде, пролезала под воротами и сбегала к Ольге Глебовой-Судейкиной и Артуру Лурье.



*   *   *

Широк и жёлт вечерний свет,
Нежна апрельская прохлада.
Ты опоздал на много лет,
Но всё-таки тебе я рада.

Сюда ко мне поближе сядь,
Гляди весёлыми глазами:
Вот эта синяя тетрадь –
С моими детскими стихами.

Прости, что я жила скорбя
И солнцу радовалась мало.
Прости, прости, что за тебя
Я слишком многих принимала.

                Весна 1915
               Цаpскoe Село



Вскоре после объяснения А. А. Ахматовой с Н. С. Гумилёвым они уехали в Бежецк. П. Н. Лукницкий записывает:


«В Бежецке, по-видимому, уже догадывались, потому что перед первой ночью Анна Ивановна (мать Н. С. Гумилёва. – О. К.) спросила: “Можно вас в одной комнате положить?” Этот вопрос был странным: сколько раз до этого А. А. и Николай Степанович приезжали вместе, спали в одной комнате и никогда никто их не думал спрашивать…
Анна Ивановна получила ответ: “Конечно, можно”…
Я: “А после объяснения у Срезневских как держался с Вами Николай Степанович?”
А. А.: “Всё это время он очень выдержан был… Иногда ничего не показывал, иногда сердился, но всегда это было в очень сдержанных формах. Расстроен, конечно, был очень”.
А. А. говорит, что только раз он заговорил об этом: когда они сидели в комнате, а Лёва разбирал перед ними игрушки, они смотрели на Лёву. Николай Степанович внезапно поцеловал руку А. А. и грустно сказал ей: “Зачем ты всё это выдумала?” (Эта фраза точно передана мной.)»
(П. Н. Лукницкий. «Acumania». С. 145)



*   *   *

Стал мне реже сниться, слава Богу,
Больше не мерещится везде.
Лёг туман на белую дорогу,
Тени побежали по воде.

И весь день не замолкали звоны
Над простором вспаханной земли,
Здесь всего сильнее от Ионы
Колокольни лаврские вдали.

Подстригаю на кустах сирени
Ветки те, что нынче отцвели;
По валам старинных укреплений
Два монаха медленно прошли.

Мир родной, попятный и телесный
Для меня, незрячей, оживи.
Исцелил мне душу Царь Небесный
Ледяным покоем нелюбви.

                17 мая 1912
                Киев



23 (10) июня 1918 года она оставляет дарственную надпись на экземпляре «Белой стаи»: «Моему дорогому другу Н. Гумилёву с любовью. Анна Ахматова».
6 июля Яков Блюмкин убивает германского посла Мирбаха, вспыхивает мятеж левых эсеров. 17 июля большевики расправляются с царской фамилией в Екатеринбурге.
С 5 августа (23 июля) Анна Андреевна и Николай Степанович состоят в официальном разводе:
«Бедный мой разводник! Думал ли он, что через сорок лет он будет выглядеть как мировой скандальный процесс. А я даже никуда не ходила, ни с кем не говорила, абсолютно не знаю, как это происходило. Я просто получила бумажку, что разведена с таким-то. Был голод, был террор – все куда-то уезжали (многие навсегда), быта не было, все разводились. Нас так давно уже все привыкли видеть врозь, никто не интересовался чужими делами. До того ли было!» (Цит. по: В. А. Черных. «Летопись жизни…». С. 130).
Буквально на следующий день Н. С. Гумилёв вступает в брак с Анной Николаевной Энгельгардт, шутливо прозванной Anne II, а ещё через неделю Анна Андреевна вместе с В. К. Шилейко, вооружённые мандатами отдела охраны памятников старины на право «осматривать различные предметы, имеющие художественную ценность, и накладывать на них печати», уезжает в Москву.



*   *   *

…И на ступеньки встретить
Не вышли с фонарём.
В неровном лунном свете
Вошла я в тихий дом.

Под лампою зелёной,
С улыбкой неживой,
Друг шепчет: «Сандрильона!
Как странен голос твой!»

В камине гаснет пламя.
Томя, трещит сверчок.
Ах! кто-то взял на память
Мой белый башмачок

И дал мне три гвоздики,
Не подымая глаз.
О милые улики,
Куда мне спрятать вас?

И сердцу горько верить,
Что близок, близок срок,
Что всем он станет мерить
Мой белый башмачок.

                1913



30 августа 1918 года поэт Леонид Каннегисер смертельно ранил в голову председателя Петроградской ЧК Моисея Урицкого, чтобы искупить вину своей нации за содеянное евреями-большевиками. Сразу после ареста он заявил: «Я еврей. Я убил вампира-еврея, каплю за каплей пившего кровь русского народа. Я стремился показать русскому народу, что для нас Урицкий не еврей. Он – отщепенец. Я убил его в надежде восстановить доброе имя русских евреев».
В тот же день эсерка Фанни Каплан дважды выстрелила во Владимира Ульянова-Ленина. 3 сентября в 16 часов за аркой девятого корпуса Московского Кремля она была расстреляна без суда по устному указанию Председателя ВЦИК Якова Свердлова.
В октябре был расстрелян и Леонид Каннегисер.



На битву! — и бесы отпрянут,
И сквозь потемневшую твердь
Архангелы с завистью глянут
На нашу весёлую смерть.

(Л. Каннегисер. «Смотр»)



5 сентября Совет народных комиссаров принял Постановление о красном терроре – «устрашении, арестах и уничтожении врагов революции по принципу их классовой принадлежности» (Ф. Дзержинский). Большевики приступили к взятиям заложников из числа дворян, буржуазии, интеллигенции и расстрелам, расстрелам, расстрелам. Петроград, Москва, большие и малые города, местечки и сёла по всей советской России ответили на покушение сотнями убийств.
Нижегородская Чрезвычайка сообщала: «Преступное покушение на жизнь нашего идейного вождя, тов. Ленина побуждает отказаться от сентиментальности и твёрдой рукой провести диктатуру пролетариата. <…> Довольно слов! <…> расстрелян 41 человек из вражеского лагеря».
К сообщению прилагался список с именами казнённых офицеров, священников, чиновников, лесничего и редактора газеты. В тот же день в Нижнем Новгороде было взято до 700 заложников. «Рабоче-Крестьянский Нижегородский Лист» декларировал: «На каждое убийство коммуниста или на покушение на убийство мы будем отвечать расстрелом заложников буржуазии, ибо кровь наших товарищей убитых и раненых требует отомщения».
Экстренный бюллетень ЧК в Моршанске извещал:
«Товарищи! Нас бьют по одной щекe, мы это возвращаем сторицей и даём удар по всей физиономии. Произведена противозаразная прививка, т. е. красный террор… Прививка эта сдeлана по всей России, в частности в Моршанскe, гдe на убийство тов. Урицкаго и ранение т. Ленина отвeтили  разстрeлом... (перечислено 4 человeка)  и если ещё будет попытка покушения на наших вождей революции и вообще работников, стоящих на отвeтственных  постах из коммунистов, то жестокость проявится в ещё худшем видe… Мы должны отвeтить на удар – ударом в десять раз сильнeе» (Цит. по: С. П. Мельгунов. «Красный террор…»).



*   *   *

Высокие своды костёла
Синей, чем небесная твердь…
Прости меня, мальчик весёлый,
Что я принесла тебе смерть –

За розы с площадки круглой,
За глупые письма твои,
За то, что, дерзкий и смуглый,
Мутно бледнел от любви.

Я думала: ты нарочно –
Как взрослые хочешь быть.
Я думала: тёмно-порочных
Нельзя, как невест, любить.

Но всё оказалось напрасно.
Когда пришли холода,
Следил ты уже бесстрастно
За мной везде и всегда,

Как будто копил приметы
Моей нелюбви. Прости!
Зачем ты принял обеты
Страдальческого пути?

И смерть к тебе руки простёрла…
Скажи, что было потом?
Я не знала, как хрупко горло
Под синим воротником.

Прости меня, мальчик весёлый,
Совёнок замученный мой!
Сегодня мне из костёла
Так трудно уйти домой.

                Ноябрь 1913



1 ноября 1918 года в газете «Жизнь искусства» Н. С. Гумилёв объявляет: «Ахматова захватила чуть ли не всю сферу женских переживаний, и каждой современной поэтессе, чтобы найти себя, надо пройти через её творчество» («Письма о русской поэзии». С. 208). В декабре «захватчица» переселяется в комнату В. К. Шилейко в Шереметевском дворце. А через год в декабре 1919-го, когда Анна Андреевна договор с издательством «Прометей» на переиздание «Белой стаи» подписала «Ахматова» вместо «Шилейко», Владимир Казимирович чуть её не убил… По свидетельству П. Н. Лукницкого:


«А. А. избрала, казалось бы, наиболее благоприятное для Николая Степановича положение: она замкнулась и нигде не бывала, ни на литературных собраниях, где могли быть встречи с Николаем Степановичем, ни у общих знакомых… Казалось бы, Николаю Степановичу это могло быть только приятно, но оказалось наоборот – он её упрекал в такой замкнутости, в нежелании ничего делать, в отчуждённости. В одну из встреч в последние годы Николай Степанович сказал такую фразу: “Твой туберкулёз – от безделья”…
А. А. говорит, что, конечно, и она отчасти – какими-нибудь неосторожными фразами, переданными Николаю Степановичу, – могла вызывать такое отношение. А больше всего виноваты в этом сплетни. Были люди, которые всячески домогались ссоры между Николаем Степановичем и А. А. и старались вызвать в них взаимную вражду. А. А. не хочет называть фамилий. Но был и Рождественский, да и без Корнея дело не обошлось. А я, получив от А. А. фразу, что фамилий она называть не хочет, не стал спрашивать, но некоторые мысли у меня возникли…
А. А. рассказала о нескольких встречах в последние годы. Так, в январе 1920 года она пришла в Дом искусств получать какие-то деньги (думаю, что для Шилейко). Николай Степанович был на заседании. А. А. села на диван в первой комнате. Подошёл Эйхенбаум. Стали разговаривать. А. А. сказала, что “должна признаться в своём позоре – пришла за деньгами”. Эйхенбаум ответил: “А я – в моём: я пришёл читать лекцию, и – вы видите – нет ни одного слушателя”. Через несколько минут Николай Степанович вышел. А. А. обратилась к нему на “Вы”. Это поразило Николая Степановича и он сказал ей: “Отойдём”… Они отошли, и Николай Степанович стал ей жаловаться: “Почему ты так враждебно ко мне относишься? Зачем ты назвала меня на ‘Вы’, да ещё при Эйхенбауме! Может быть, тебе что-нибудь плохое передавали обо мне? Даю тебе слово, что на лекциях я если говорю о тебе, то только хорошо”.
А. А. добавила: “Видите, как он чутко относился ко мне, если обращение на ‘Вы’ так его огорчило. Я была очень тронута тогда”».
(П. Н. Лукницкий. «Acumania»)



*   *   *

Бессмертник сух и розов. Облака
На свежем небе вылеплены грубо.
Единственного в этом парке дуба
Листва ещё бесцветна и тонка.

Лучи зари до полночи горят.
Как хорошо в моём затворе тесном!
О самом нежном, о всегда чудесном
Со мною Божьи птицы говорят.

Я счастлива. Но мне всего милей
Лесная и пологая дорога,
Убогий мост, скривившийся немного,
И то, что ждать осталось мало дней.

               Лето 1916. Слепнёво



Читатель и критик нередко находят в поэте то, что боятся обнаружить у себя самих. Так, работая над «“Каменным гостем” Пушкина», А. А. Ахматова была убеждена, что смогла «установить до сих пор не уловленные комплексы Пушкина: боязнь счастья, то есть потери его (то есть неслыханного жизнелюбия), и загробной ревности = загробной верности {примеры: Ленский, Командор, Ксения Годунова, Дона Анна)» (С. 127).
Не этой ли загробной верностью=ревностью «пугал» её брак с Н. С. Гумилёвым? И не та же ли самая «боязнь счастья» ограждает её от того, чтобы быть счастливой в замужестве ли, в литературе или в быту?
– Как странно, но стихотворения не делают стихотворца счастливым…
– Le bonheur est si peu fait pour moi que je ne l’ai pas reconnu quand il etait devant moi (Счастье так мало создано для меня, что я не признал его, когда оно было передо мной). (А. С. Пушкин)
– Думали: нищие мы, нету у нас ничего…
В 1965-м она рассказала:


«Каждое лето я проводила в бывшей Тверской губернии, в пятнадцати верстах от Бежецка. Это неживописное место: распаханные ровными квадратами на холмистой местности поля, мельницы, трясины, осушенные болота, “воротца”, хлеба, хлеба… Там я написала очень многие стихи “Чёток” и “Белой стаи”. “Белая стая” вышла в сентябре 1917 года.
К этой книге читатели и критика несправедливы. Почему-то считается, что она имела меньше успех, чем “Чётки”. Этот сборник появился при ещё более грозных обстоятельствах. Транспорт замирал – книгу нельзя было послать даже в Москву, она вся разошлась в Петрограде. Журналы закрывались, газеты тоже. Поэтому в отличие от “Чёток” у “Белой стаи” не было шумной прессы. Голод и разруха росли с каждым днём. Как ни странно, ныне все эти обстоятельства не учитываются.
После Октябрьской революции я работала в библиотеке Агрономического института. В 1921 году вышел сборник моих стихов “Подорожник”, в 1922 году – книга “Anno Domini”.
Примерно с середины 20-х годов я начала очень усердно и с большим интересом заниматься архитектурой старого Петербурга и изучением жизни и творчества Пушкина. Результатом моих пушкинских штудий были три работы – о “Золотом петушке”, об “‘Адольфе’ Бенжамена Констана” и о “Каменном госте”. Все они в своё время были напечатаны.
Работы “Александрина”, “Пушкин и Невское взморье”, “Пушкин в 1828 году”, которыми я занимаюсь почти двадцать последних лет, по-видимому, войдут в книгу “Гибель Пушкина”.
С середины 20-х годов мои новые стихи почти перестали печатать, а старые – перепечатывать».
(А. Ахматова. «Автобиографическая проза»)



*   *   *

Я научилась просто, мудро жить,
Смотреть на небо и молиться Богу,
И долго перед вечером бродить,
Чтоб утомить ненужную тревогу.

Когда шуршат в овраге лопухи
И никнет гроздь рябины жёлто-красной,
Слагаю я весёлые стихи
О жизни тленной, тленной и прекрасной.

Я возвращаюсь. Лижет мне ладонь
Пушистый кот, мурлыкает умильней,
И яркий загорается огонь
На башенке озёрной лесопильни.

Лишь изредка прорезывает тишь
Крик аиста, слетевшего на крышу.
И если в дверь мою ты постучишь,
Мне кажется, я даже не услышу.

     1912



Сразу после выхода третьего сборника стихов лингвист и литературовед В. М. Жирмунский заключает, что в «Белой стае» «окончательно завершается поворот новейшей русской поэзии от романтической лирики символистов к классическим канонам высокого и строгого искусства Пушкина», а в январе 1920-го в статье «Два направления современной лирики» напоминает: «В лирике М. А. Кузмина мы впервые наблюдаем возвращение к классицизму. В “Белой стае” Анны Арматовой (Ахматовой. – О. К.) оно сказалось особенно отчётливо. Вот почему мы утверждаем, что в поэтическом вкусе и поэтическом творчестве этих последних лет намечается новое поэтическое искусство, глубоко отличное от лирики поэтов-символистов» (Цит. по: В. А. Черных. «Летопись жизни…». С. 127–128; 133).
Темпоральная плоскость романтической лирики символистов в творчестве  А. А. Ахматовой всякий раз непременно обращается к классическим канонам искусства пушкинской эпохи. Собственно говоря, эта линия пересечения и есть акмеизм, который порвал с заветами символистов и в котором отказывала А. Ахматовой критика начала прошлого века. Это – на «макроуровне» творчества «декадентской поэтессы». На «микроуровне» отдельных стихотворений нередки временные «прыжки» из настоящего в прошлое, которое с той же страстностью (по А. Блоку) и непременностью «глядится в грядущее». Эти «прыжки» во времени представляют собой не что иное, как «игру времён» на пути от эстетики к этике и особому, религиозному назначению и служению поэта.



*   *   *

Когда в тоске самоубийства
Народ гостей немецких ждал
И дух суровый византийства
От русской Церкви отлетал,

Когда приневская столица,
Забыв величие своё,
Как опьяневшая блудница,
Не знала, кто берет её, –

Мне голос был. Он звал утешно,
Он говорил: «Иди сюда,
Оставь свой край глухой и грешный,
Оставь Россию навсегда.

Я кровь от рук твоих отмою,
Из сердца выну чёрный стыд,
Я новым именем покрою
Боль поражений и обид».

Но равнодушно и спокойно
Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной
Не осквернился скорбный дух.

                Осень1917
                Петроград



В 1925 году молодой языковед-русист В. В. Виноградов (1894–1969), в будущем арестант по «делу славистов», «социально опасный элемент» и – глава советской лингвистической школы, директор Института русского языка АН СССР, отмечал:
«Когда композиция стихотворений обусловлена приёмами неожиданных сцеплений и пересечений символов-предложений, то открыта возможность использовать в эстетических целях те эмоциональные эффекты, которые создаются помещённостью тесно связанных по смыслу предложений в разные временные плоскости. И у Ахматовой нередки временные “прыжки”, которые делают неосуществимой проекцию её стихов в одну темпоральную плоскость. Вследствие этого образуются непривычно острые перебои интонаций и тембра; получается впечатление, что героиня как бы меняет обстановку и план рассказа в процессе течения речи, переходя неожиданно от одного тона к другому. А с другой стороны, символы-предложения, поставленные рядом, но проектируемые в разные временные плоскости, не двигают “действия” в собственном смысле, а лишь рисуют в причудливо сменяющемся эмоциональном освещении клочки разнородных движений, пересекшихся в одном фиксированном и, так сказать, остановленном миге. Ведь большинство стихотворений Ахматовой — это лирические повести о застывшем миге. И в это единство замкнутого мгновения включены эмоционально подобранные ряды воспринятых движений и ощущений, из которых одни представляются как осуществившиеся в промельке мига, а другие — как сопровождающие всё его течение. При этом сам этот миг, застывший одновременно, т. е. в целостной структуре стихотворения, рисуется и как воспроизводимый — в прошлом, и как “остановленный” в момент его течения. Происходит не “развёртывание” действия, а “наложение” одного восприятия на другое (с эмоциональными комментариями — обычно) из двух временных аспектов, которые переплетаются» (В. В. Виноградов. «О поэзии Анны Ахматовой». С. 629).



*   *   *

Под крышей промёрзшей пустого жилья
Я мертвенных дней не считаю,
Читаю посланья Апостолов я,
Слова Псалмопевца читаю.
Но звёзды синеют, но иней пушист,
И каждая встреча чудесней, –
А в Библии красный кленовый лист
Заложен на Песни Песней.

                Зима 1915



В Библии – красный кленовый лист, в открытой книге настоящего – неизбежность болезни, холода и террора.
Летом 1920-го закрыли все рынки и магазины, цена на хлеб возросла с 300 до 1000 руб. за фунт. Начался голод. Профессорского жалованья хватало на половину дня, а за переводы для «Всемирной литературы» В. К. Шилейко ничего не получал, и если бы не мешок риса, привезённый комиссаршей Ларисой Рейснер из Баку и доставленный Надеждой Павлович к ним в Шереметевский дом, голод был бы фатальным. Рис Анна Андреевна раздала соседям, поголовно больным дизентерией, а себе пару раз сварила кашу. В. К. Шилейко, подкошенный ишиасом и туберкулёзом, плакался:
– Неужели бросишь? Я бедный, больной…
3 марта 1921 года в родном городе Н. С. Гумилёва Кронштадте в связи с восстанием моряков было объявлено военное положение. К 18 марта мятеж был подавлен.
– Братцы, помогите, убьют ведь, – кричали увозимые на казнь матросы.
Кто мог им помочь?
«Гумилёв утверждал, что если сейчас, в революционное время, в России отдать власть поэтам, всё сразу придёт в порядок и Россия сразу станет первой в мире державой» (И. В. Одоевцева. «Так говорил Гумилёв». С. 153).



*   *   *

Пустых небес прозрачное стекло,
Большой тюрьмы белёсое строенье
И хода крестного торжественное пенье
Над Волховом, синеющим светло.

Сентябрьский вихрь, листы с берёзы свеяв,
Кричит и мечется среди ветвей,
А город помнит о судьбе своей:
Здесь Марфа правила и правил Аракчеев.

                Сентябрь 1914
                Новгород



Председатель Петроградского Союза поэтов говорил и совсем крамольные для советской власти вещи. Писатель и путешественник, старший брат знаменитого основателя Московского Художественного театра Василий Иванович Немирович-Данченко (1845–1936) рассказывал, как они «обдумывали планы бегства из советского рая». Писатель хотел уходить через Финляндию, поэт через Латвию – сошлись на эстонской границе.


«И вот в таких именно беседах Николай Степанович не раз говорил мне:
– На переворот в самой России – никакой надежды. Все усилия тех, кто любит её и болеет по ней разобьются о сплошную стену небывалого в мире шпионажа. Ведь он просочил нас, как вода губку. Нельзя верить никому. Из-за границы спасение тоже не придёт. Большевики, когда им грозит что-нибудь оттуда – бросают кость. Ведь награбленного не жалко. Нет, здесь восстание невозможно. Даже мысль о нём предупреждена. И готовиться к нему глупо. Всё это вода на их мельницу».
(В. И. Немирович-Данченко. «Рыцарь на час». С. 228)



*   *   *

Вижу, вижу лунный лук
Сквозь листву густых ракит,
Слышу, слышу ровный стук
Неподкованных копыт.

Что? И ты не хочешь спать,
В год не мог меня забыть,
Не привык свою кровать
Ты пустою находить?

Не с тобой ли говорю
В остром крике хищных птиц,
Не в твои ль глаза смотрю
С белых, матовых страниц?

Что же кружишь, словно вор,
У затихшего жилья?
Или помнишь уговор
И живую ждёшь меня?

Засыпаю. В душный мрак
Месяц бросил лезвиё.
Снова стук. То бьётся так
Сердце теплоё моё.

                1915



В апреле 1921-го одной тысячей экземпляров вышел в свет четвёртый сборник стихов А. А. Ахматовой «Подорожник».
«Поэзия Ахматовой – сложный лирический роман, – писал в «Вестнике литературы Б. М. Эйхенбаум. – Образование такой сюжетной лирики – последнее слово современного лирического искусства. В этом смысле она – не менее революционное в искусстве явление, чем Маяковский» (Цит. по: В. А. Черных. «Летопись жизни…». С. 145).
25 апреля на вечере в Большом Драматическом театре к ней подошёл А. А. Блок и спросил: «А где испанская шаль?» Это были последние слова, которые она слышала от него.
В июне, когда уже был предрешён развод с В. К. Шилейко, Н. С. Гумилёв уехал в Крым. В Севастополе он встретился с Инной Эразмовной Горенко и сообщил ей, что Анна «вышла замуж за замечательного учёного и такого же замечательного человека и что вообще всё чудно»…


«А. А. не отрицает, что была несправедлива иногда в разговорах с Николаем Степановичем, не была в “примирительном” настроении к нему, огрызалась на него и т. д.
Помнит такой случай (кстати, он подтверждает и то, что, несмотря на вражду с Блоком, Николай Степанович вёл с ним иногда беседы, встречаясь во “Всемирной литературе”):
Весной 21 года (в марте) А. А. пришла во “Всемирную литературу”, чтобы получить членский билет Союза поэтов, который нужен ей был для представления не то управдому, не то куда-то в другое место. В. А. Сутугина написала билет и пошла за Николаем Степановичем. Вернулась и сказала, что он занят, сейчас придёт и просит его подождать. А. А. села на диван. Ждала 5, 10, 15 минут. Подходит Г. Иванов, подписал ей за секретаря. Через некоторое время открывается дверь кабинета А. Н. Тихонова и А. А. видит через комнату Николай Степановича и Блока, оживлённо о чём-то разговаривающих. Они идут вместе, останавливаются, продолжая разговаривать, потом опять идут. Блок расстаётся с Николаем Степановичем, и Николай Степанович входит в комнату, где его ждёт А. А., здоровается с ней и просит прощения за то, что заставил её ждать, объясняя, что его задержал разговор с Блоком. А. А. отвечает ему: “Ничего… Я привыкла ждать!” – “Меня?” – “Нет, в очередях!” Николай Степанович подписал билет, холодно поцеловал ей руку и отошёл в сторону».
(П. Н. Лукницкий. «Acumania»)



*   *   *

Приду туда, и отлетит томленье.
Мне ранние приятны холода.
Таинственные, тёмные селенья –
Хранилища молитвы и труда.

Спокойной и уверенной любови
Не превозмочь мне к этой стороне:
Ведь капелька новогородской крови
Во мне – как льдинка в пенистом вине.

И этого никак нельзя поправить,
Не растопил её великий зной,
И что бы я ни начинала славить –
Ты, тихая, сияешь предо мной.

                1916



По возвращении из Севастополя Николай Степанович вместе с Г. Ивановым последний раз навестил А. А. Ахматову. Он был очень сух и холоден, упрекал её, что она нигде не хочет выступать. Она обиделась, что он пришёл не один, и проводила их к тёмной, некогда потайной, винтовой лестнице, которая из квартиры вела прямиком на улицу. Когда Н. С. Гумилёв спускался по ней, она сказала: «По такой лестнице только на казнь ходить…» 
В ночь на 3 августа 1921 года его арестовали.
7 августа умер А. Блок.
8-го состоялась панихида.
«В гробу лежал человек, которого я никогда не видела. Мне сказали, что это Блок. Над ним стоял солдат – старик седой, лысый с безумными глазами. Я спросила: “Кто это?” – “Андрей Белый”» (Записные книжки. С. 683).
Вся в чёрном, в креповой, густой вуали, Ахматова почувствовала себя дурно: ей пришлось выйти на деревянную лестницу и стоять прислонясь к поленнице мелко наколотых дров.
10 августа поэта похоронили: всё происходило, как в его стихах. Это заметили все и потом часто вспоминали. Когда поклонилась над ним и крестилась, слёзы текли непрерывно.
На Смоленском кладбище Анна узнала об аресте Н. С. Гумилёва.
1 сентября ей сказали только: «Николай Степанович…» – и она сама уже всё поняла.
Петроградский орган «Революционное Дело» сообщал в подробностях:
«Разстрeл был произведён на одной из станций Ириновской ж. д. Арестованных привезли на  разсвeтe и заставили рыть яму. Когда яма была наполовину готова, приказано было всем раздеться. Начались крики, вопли о помощи. Часть обречённых была насильно столкнута в яму и по яме была открыта стрельба.
На  кучу тел была загнана и остальная часть и убита тем же манером. После чего яма, где стонали живые и раненые, была засыпана землёй» (Цит. по: С. П. Мельгунов. «Красный террор…»).



Утешение

              Там Михаил Архистратиг
             Его зачислил в рать свою.
                Н. Гумилёв

Вестей от него не получишь больше,
Не услышишь ты про него.
В объятой пожарами, скорбной Польше
Не найдёшь могилы его.

Пусть дух твой станет тих и покоен,
Уже не будет потерь:
Он Божьего воинства новый воин,
О нем не грусти теперь.

И плакать грешно, и грешно томиться
В милом, родном дому.
Подумай, ты можешь теперь молиться
Заступнику своему.

                Сентябрь 1914
                Царское Село



– Ахматова захватила чуть ли не всю сферу женских переживаний…
– Бухты изрезали низкий берег, дымное солнце упало в море…
– Не знаю, сколько пройдёт лет, – только в Каперне расцветёт одна сказка, памятная надолго. Ты будешь большой, Ассоль. Однажды утром в морской дали под солнцем сверкнёт алый парус. Сияющая громада алых парусов белого корабля двинется, рассекая волны, прямо к тебе. Тихо будет плыть этот чудесный корабль, без криков и выстрелов; на берегу много соберётся народу, удивляясь и ахая: и ты будешь стоять там… (А. Грин. «Алые паруса»).



*   *   *

               Н. Г. Чулковой

Перед весной бывают дни такие:
Под плотным снегом отдыхает луг,
Шумят деревья весело-сухие,
И тёплый ветер нежен и упруг.
И лёгкости своей дивится тело,
И дома своего не узнаёшь,
А песню ту, что прежде надоела,
Как новую, с волнением поёшь.

                Весна 1915
                Слепнёво





БИБЛИОГРАФИЯ

1. Анненский И. Ф. Книги отражений. М.: Наука, 1979.
2. Ахматова А. А. Pro domo sua // Собр. соч. в 6 т. Т. 5. М.: Эллис Лак 2000, 2001. C. 161–242.
3. Ахматова А. А. Автобиографическая проза.
http://www.akhmatova.org/proza/bio_proza.htm
4. Ахматова А. А. «Каменный гость» Пушкина // Собр. соч. в 6 т. Т. 6. М.: Эллис Лак 2000, 2002. С. 97–118.
5. Ахматова А. А. Листки из дневника // Собр. соч. в 6 т. Т. 5. М.: Эллис Лак 2000, 2001. С. 7–146.
6. Ахматова А. А. Слово о Пушкине // Собр. соч. в 6 т. Т. 6. М.: Эллис Лак 2000, 2002. С. 274–276.
http://www.akhmatova.org/proza/slovo_o_pyshkine.htm
7. Блок А. А. Дневники  1901–1921 // Собрание сочинений. Т. 7. Проза. М.-Л.: Издательство «Художественная литература», 1963. С. 19–426.
8. Виноградов В. В. О поэзии Анны Ахматовой (стилистические наброски) // Анна Ахматова: Pro et сontra. СПб.: РХГИ, 2001. С. 550–670.
9. Гумилёв Н. С. Письма о русской поэзии. М.: «Современник», 1990.
10. Записные книжки Анны Ахматовой (1958–1966). Москва – Torino, 1996.
11. Иванов Г. Бродячая собака (отрывки из петербургских воспоминаний). http://www.philol.msu.ru/~rki/advance-guard/ivanov.html
12. Кроче Б. Теория и история историографии. М.: Школа «Языки русской культуры», 1998. 192 с.
13. Лотман Ю. М. Культура и взрыв // Семиосфера. С.-Петербург: «Искусство–СПБ», 2004. С. 11–148.
14. Лукницкий П. Н. Acumania. Встречи с Анной Ахматовой. Т. 1. 1924–1925 гг. Paris, 1991.
15. Марченко А. Ахматова: жизнь. М.: АСТ; Астрель, 2009. 672 с.
16. Мельгунов С. П. Красный террор в Россіи 1918–1923.
 http://www.lib.ru/POLITOLOG/MELGUNOW/terror.txt 
17. Немирович-Данченко В. И. Рыцарь на час // Николай Гумилёв в воспоминаниях современников. М.: «Вся Москва», 1990. С. 228–236.
18. Одоевцева И. В. Так говорил Гумилёв // Жизнь Николая Гумилёва (Воспоминания современников). Л.: Изд-во Междунар. фонда истории науки, 1991. С. 152–155.
19. Переписка. Анна Ахматова – Н. С. Гумилёву.

20. Письма Н. С. Гумилёва к А.А. Ахматовой.
http://www.akhmatova.org/letters/akhmatova-gumilev.htm
21. Сологуб Ф. Искусство наших дней.
22. Степанов Е. Неакадемические комментарии.
https://gumilev.ru/biography/53/
23. Тименчик Р. После всего. Неакадемические заметки.
http://www.akhmatova.org/articles/timenchik.htm
24. Черных В. А. Летопись жизни и творчества Анны Ахматовой. М.: Индрик, 2008. 768 с. http://www.akhmatova.org/bio/letopis.php
25. Чуковская Л. К. Записки об Анне Ахматовой: В 3 т. Т. 1. 1938–1941. М.: Время, 2007. http://unotices.com/book.php?id=151456
26. Чуковская Л. К. Записки об Анне Ахматовой: В 3 т. Т. 2. 1952–1962. М.: Время, 2007. http://unotices.com/book.php?id=151455
27. Эйхенбаум Б. Анна Ахматова. Опыт анализа // О поэзии. Ленинград: Советский писатель, 1969. С. 75–147.
28. Якобсон Р. О. Нулевой знак // Избранные работы. М., 1985. С. 222–230.