Николай Николаевич 9

Предыдущая страница - http://www.proza.ru/2016/08/25/217

В свой бывший кабинет он вошёл привычно, без стука. Наташа сидела в профиль, сосредоточенно что-то писала. В редакции постоянно снуют туда-сюда работники, к этому привыкаешь и не обращаешь внимания. И он несколько секунд стоял и смотрел на неё.

- Николай Николаевич… А я думала, вошёл кто-то из своих.
- А я уже не свой?
- К сожалению. Раздевайтесь, садитесь за свой стол.

В небольшой комнате было два стола. Когда  он из газеты ушел, его заменила Наташа, но сидеть осталась на прежнем месте, и поначалу, как потом говорила, смотрела на нового сотрудника, а видела его.

- Чаю?
- Не беспокойся, я на минуту.
-Вы всегда на минуту. Куда вам торопиться?
- Как куда? Вперёд!

Помолчали. Уже не начальник, подумал он, и годы стирают разницу в возрасте, а вот так и осталось  «вы». Не перешли они ту грань, за которой бы стало «ты»…

- Хвастайся, что у тебя хорошего.
- Что у меня хорошего. Работа – дом, дом – работа. Бабушкой стала во второй раз.
- Знаю. Но на бабушку ты не похожа.
- А внучка считает, что похожа. Даже не бабушка, а «ба-ба» говорит.
- Она не понимает.

Наташа вздохнула и тихо сказала:
- Прошла жизнь, Николай Николаевич. Как у вас дела? Пишется?
- Временами.
- Телефон не поставили?
- Если бы поставили, я бы тебе сразу позвонил.
- Буду ждать звонка.
- О, кстати! Мне нужно позвонить.

И он набрал номер сына.
- Игорь Николаевич?

- Это ты, отец? Здравствуй. Подожди секунду, не клади трубку. – Некоторое время  слышался отдаленный невнятный разговор, а потом к нему: - Извини, я слушаю тебя.

- Так это я тебя слушаю. Не появляетесь, внука не ведёте. Мать собирается писать на тебя жалобу. В горком.
- Закрутился я, отец. Выборы. Но мы как раз сегодня собирались прийти. Ты слышишь меня?
- Слышу, слышу.
- Сегодня, часов в семь-восемь. Будете дома?
- Куда мы денемся. С внуком!
- Обязательно. Ну, извини, а то у меня люди, до вечера.

Николай Николаевич положил трубку.
- Замотался, говорит, выборы. Сын, - показал он на телефон.
- Я поняла.
- Ты тоже выборами занимаешься?
- А как же! – Наташа махнула рукой. – Выборы… Нет, в РСФСР – там по несколько кандидатов. А вот в областной Совет председатель облисполкома в округе в единственном, видите ли, числе. Был ещё один – снял свою кандидатуру. Хотела написать об  этом в газете, шеф говорит: не надо.

- Шефу, Наташа, виднее.
- Вот-вот… А вообще, Николай Николаевич, ушли вы – поговорить стало не с кем.  Теперь вроде и можно, а не с кем.

Пообщались ещё немного, и Николай Николаевич поднялся.
- Выгоняй меня. Тебе надо работать, а я мешаю.
- Посидите.
- Надо же старуху предупредить, что гости  придут, пусть кашу варит.
- Не разделись даже.
- Зато и не одеваться.

Наташа тоже поднялась. Прежние точёные формы её фигуры ещё сохранились, но были объёмнее; на каждого время наслаивает свои годовые кольца…

- До свидания, Наташа.
-До свидания, Николай Николаевич. Заходите чаще.

Вернувшись домой, он положил хлеб на кухонный стол. Рассказ так и лежал на подоконнике. Бедный Иван Евсеевич, никому ты не нужен…
Из зала слышался телевизор. Там шла сессия Верховного Совета. Вся страна сидела в то время перед телевизорами. Он повесил пальто, шапку, стал переобуваться.

- Коля, это ты?
- Я.

Обычно он сразу и переодевался в свои  любимые штаны и кофту, чтобы не чувствовать тисков костюма, но сейчас телевизионный голос рассуждал о собственности. Это, по мнению Николая Николаевича, был главный вопрос нашей жизни, и он, нацепив тапочки и отдуваясь после трудного нагибания, прошел в костюме  в зал и опустился в кресло.

Выступавший, судя по всему, был председателем колхоза или директором совхоза. Недавно Николаю Николаевичу очень понравилось чьё-то образное выражение, что многие работники этой категории всполошились, как  помещики перед отменой крепостного права. Было похоже.

Однажды, размышляя о сельском хозяйстве страны, Николай Николаевич представил такую картину. Собрали со всего мира человеконенавистников и предложили: ну-ка, придумайте для России такую систему  хозяйствования, чтобы оставить её без хлеба.  «Да вы что, смеётесь? – сказали злодеи. – На её территории половина чернозёмов планеты. Нам под силу задачи самые сложные, но реальные!» И обиженно ушли.  А теперь, видно, смотрят и удивляются: гляди, можно,  оказывается!

- Говорил с Игорем?
- Говорил. Сегодня придут все втроём.
- Чего ж ты молчишь? Надо готовиться.
- Хлеб я принёс.
- Чудесно!  Нарежем хлеба и сядем за стол. Больше ничего не взял?
- А что там возьмёшь?
- Во сколько придут?
- Часов в семь-восемь.
- Ну, время есть. Растительного жира у нас мало. Придется ещё раз сходить.

Принять гостей стало проблемой. Полки магазинов почти пустые, даже  спиртное – по талонам.

- Сколько жира взять?
- Он там расфасован в кульки. Килограмм, два – сколько будет.
- Больше ничего?
- Лук, если есть. Тоже килограмма два, если хороший.
- Хороший – это какой?

Маша повернулась к нему всем корпусом.

- Коля, дитятко моё, хороший – это значит твердый, без ростков. Ещё вопросы есть?
- Нет-нет, всё понял. Хороший - это твёрдый, - улыбнулся он. – Как я сам не сообразил!
- Иди уж, остряк-самоучка!

Его взгляд упал на подоконник.
- Рассказ так и не прочитала?
- Какой рассказ? А-а, - Маша посмотрела на подоконник, на него. – Прости, совсем забыла. Но это дело поправимое, иди, время не ждёт.

Лука не оказалось ни твердого, ни мягкого, зато жир был. На полках с немногочисленными видами консервов он узрел зелёный горошек и тоже взял три банки. Когда вернулся, жена так и возилась у стола.

- Сейчас, Коля, передам свои полномочия печке и займусь твоим рассказом. А ты - картошкой. Всё принёс?

- Лука нет, - сказал он, отдавая сумку.

- Горошек? Молоде-ец, - протянула она, покачав головой. – Тебя, оказывается, просто надо чаще критиковать.

- Конечно. Критика – великий двигатель прогресса, я всегда это утверждал.

Наконец он облачился в свои любимые штаны и кофту. После  тесного костюма как на свет родился.

Для картошки у них имелся запирающийся деревянный ящик вроде  небольшого  сундука, стоявший на лестничной площадке. Клубни прорастали и там, но  меньше, чем в квартире.

На площадке было три квартиры. Ни в той, ни в другой он никогда не был и толком не знал, как зовут соседей. Странная жизнь настала: никто никому не нужен. В детстве Николай Николаевич жил в центральной России, тоже в городе, но на окраине. Что-то вроде посёлка  с частными домами, садиками, почти как Иван Евсеевич. И все там друг друга знали; а когда человека знают, он и поступает с оглядкой на окружающих, плохих поступков стыдится. А теперь на гектаре живёт тысяча человек, и никто никого не знает, никому ни перед кем не стыдно.

Николай Николаевич считал, что эра  многоквартирных домов, которыми  именуются эти пчелиные соты, обязательно кончится, как только страна выйдет на дорогу здравого смысла. Человек должен жить в своём доме. На что уж Америка индустриальная держава, а восемьдесят процентов населения живут там в собственных домах. У нас же и «сот» не хватает. А всё потому, что пока мы прокладывали светлый путь другим,  все эти другие вместо того, чтобы устремиться за нами, самым эгоистичным образом строили  себе дороги, удобное жильё. А мы прокладывали, прокладывали, оглянулись – мамочки, да за нами же никто не идёт! Некоторых тащили на поводке, так они, несознательные, упирались, норовили оторваться, и как только почувствовали слабину – перегрызли таки верёвку и устремились в строну реакционного капиталистического общества. А мы смотрим, думаем: то ли прокладывать дальше, то ли остановиться и начать обустраиваться – рубить избы, налаживать быт; всё-таки многим поднадоели рюкзаки, палатки и вся походная жизнь. Не всем, конечно. Палатки-то разные. У некоторых такие, что  что не хуже буржуазного коттеджа. Эти готовы вести свой народ ещё дальше, от палатки к палатке.

Он помыл картошку под краном, достал брусок и пошоркал об него нож. Маша, сидя у окна, читала его рассказ. Он примостился возле стола и стал чистить. Включился и загудел холодильник, шкварчало что-то на газовой плите. Подобную работу он всегда делал, слушая радио, но сейчас оно молчало; видно, жена намеренно убрала звук, чтоб не мешало. Ладно, пусть читает без помех. Он  боковым зрением видел, как она несколько раз взглянула на него, однажды даже хмыкнула и продолжала читать. Николай Николаевич делал вид, что весь ушёл в  важное дело освобождения картошки от кожуры. Наконец она закончила последнюю страницу,  положила листки на место, подошла к плите и стала снимать крышки, мешать содержимое, судка, сковородки. Ноздри защекотал приятный запах предстоящего пиршества. Молчала. Он этого не ожидал, но продолжал сосредоточенно орудовать ножом.

- Это ты как, для себя написал?
- Что значит для себя?
- Ты отлично понимаешь, о чем я говорю. Этот рассказ никто не напечатает.
- Почему?
- Потому что ты чепуху городишь.

       Продолжение - http://www.proza.ru/2016/08/27/170