Тяжёлый дождь-2 - Сломленное поколение

   Глава Первая
   Мы все отравлены
 
   Я говорю Эллисон, что не могу больше бороться с этим желанием.
   Мне хочется взять в руки ствол и начать поливать свинцом каждого, кто носит яркую одежду с изображением панды или дятла Вуди. Каждого, кто заткнул уши новенькими "Зеннхайзерами" или припарковал Тойоту Камри последней модели возле супермаркета "Воллмарт".
   Короткие юбки, блестящие кеды, цветы и воздушные шарики.
   Атрибутика глухонемых выродков.
   - Успокойся, Марвин. Сделай глубокий вдох, выйди из этого круга...
   А я сообщаю ей, что вся эта срань годится исключительно для врачевания потрёпанных душ восемнадцатилетних девочек. Мне вспомнилась Мадлен Форман. И её распотрошенное тело на полу ванной комнаты Дэлмера Симмонсона.
   Мои глаза - фотокамера. Моя память - накопитель, жёсткий диск.
   Спрашиваю, не хотела бы она переспать со мной?
   - А тебе это поможет?
   Наверное, нет. Но на всякий случай принёс справку. Я чист.
   Кабинет психотерапевта Эллисон Чейс является воплощением умиротворения. Замкнутая дзен-вселенная, крохотный островок спокойствия и невозмутимости. Ровные бледно-бежевые стены, серые жалюзи, которые прикрывают пластиковое окно, залитое дождём, непрекращающимся уже больше месяца. Даже кушетка, при всей её кажущейся вычурности, не вызывает раздражения. Древесина - орех. Ткани, покрытые серебряной краской и дорогостоящим лаком. Изящный комфорт.
   От Эллисон так и разит её профессиональным состраданием. Терапевт из неё хреновый. Но как и её кабинет, женщина располагает к себе. Наверное, всё дело в том, что я хочу трахнуть Эллисон Чейс. Только ещё не решил куда именно. В мозг, со всеми его классификациями и аналитическими инструментами, или же в рот, из которого так приятно пахнет освежителем "Глистер". Тонкие аккуратные губы, складывающиеся в энсо всякий раз, когда я говорю о суициде. Невозмутимый психотерапевт покусывает внутреннюю сторону щеки, неосознанно давая мне понять, что и ей необходимо это общение. Её безупречная безмятежность находит конец в деталях. Карие глаза на секунду останавливают свой бег по комнате, когда я рассказываю о том, как я хотел бы умереть.
   Гладкая кожа на руках. У неё нет мужа, или детей. Либо заработок психотерапевта позволяет нанять прислугу, которая своими руками будет полировать мебель и посуду, позволяя поверхностно активным веществам уничтожать заботливые конечности. Но всем нужны деньги.
   Нитробензол, формальдегид?
   Ну и пусть. Маленькому Карлосу нужна новая приставка.
   Удлинённая, рваная стрижка с ассиметричной челкой. И костюм из "Блумингдэйла". Нейтральная привлекательность. Женственная деловитость.
   Я говорю, что меня раздражают люди, которые слушают музыку прямо с телефона. Я готов вырвать аппарат из сучьих ручонок и разбить о лоб обладателя погремушки. А потом смотреть, как кровь стекает по скулам и примыкает к уголкам рта.
   Мне не симпатичны люди, которые стоят в очереди на кассе. Они вечно что-то забывают. Оборачиваются, просят посторожить их тележку, пока они бегают за прокладками, лезвиями для бритвы, молоком. Раньше мне хотелось что-нибудь выкинуть из того, что они приобрели. Нассать в "Пепси" прямо на глазах у изумленной кассирши. Теперь же я так и поступаю. Например, втыкаю иголку в булку хлеба. Никто и не замечает, пока та не прокалывает язык забывчивых кретинов.
   Меняю "Сникерс" с арахисом на "Сникерс" с лесным орехом. Их это злит.
   Чувствуешь, каково величие их оплошности?
   Делаю небольшой надрез на упаковке сахара. И они вновь бегут. Бегут и бегут. Как будто в этой жизни можно всё поменять.
   - За что ты их наказываешь, Марвин?
   За то, что они ведут себя не так, как мне хотелось бы. И ничему не учатся.
   По общебуддийским представлениям есть три коренных яда, из которых возникают все страдания и заблуждения.
   Неведение о своей природе.
   Отвращение.
   Привязанность.
   Если верить ребятам, обладающим лишь поношенными халатами и грёбаной уймой свободного времени, мы все отравлены. Это хорошая новость, полагаю. По крайней мере, не чувствуешь себя оторванным от человечества.
   - Ты так остро реагируешь на человеческие пороки, но всё же рад тому, что являешься одним из них.
   Я говорю, что привязанность заставляет тебя делать неправильные выводы.
   Я рад, что у маленького Карлоса будут новые джинсы и его крохотный, неразвившийся член не отвалится от переохлаждения.
   Но как же гидрохлорид натрия, нефтяные дистилляты? Они же медленно разрушают источник его детского благополучия. Тревожит ли его то, что мамочка часами полирует пол неизвестной тёти за какие-то гроши, которыми нужно расплачиваться за коммунальные услуги? Сомневаюсь.
   Да и меня это особо не касается.
   Весь фокус в том, что каждому человеку насрать на своё собственное будущее. Всегда можно оправдать незапланированные растраты каким-то мифическим концом света или надвигающимся экономическим кризисом. И когда жизнь становится невыносимой - они прыгают в петлю, проигрывают последние деньги в казино, ставят на лошадей, у которых лучший коэффициент. Это всё синонимы, коннотации, Эллисон. И я рад, что они так поступают.
   Знаешь, почему я не пошёл в "Лэнгот"?
   Пауза. Напряженная любительская заинтересованность.
   - И почему же?
   Я хочу помнить, откуда у меня этот шрам на щеке. Я хочу помнить, как обнаружил три окровавленных тела, как горел дом Дороти Бальмонт, как хоронили Дэла. Чем больше дерьма во мне кипит, тем сильнее становится отвращение. А оно в свою очередь - главная мотивация. Движущая сила, побуждение. Может быть, ваш бог и создал человека, лишь потому что его тошнило от своей ублюдочности. Вроде как воплощение внутреннего мира, трансляция духовной беспомощности. Нашел недостаток - цунами. Несколько тысяч дефективных нейронов устранены.
   Ещё проблемы? Что ж, землетрясение. Еще несколько сотен бракованных клеток извлечены.
   Всё просто. И не надо искать причину.
   Обреченность и раболепие. Признание факта, что все мы - временные показатели вселенского убожества. Я не хочу, чтобы мной кто-то распоряжался. Причем так, будто я сраная упаковка сахара, которую можно поменять в любой момент.
   Эллисон слушала довольно внимательно. Ещё минуту после того, как я завершил свой монолог, она просто молчала, смотря сквозь меня.
   Очнись, док.
   - Прости. Но наше время истекло, увидимся завтра в это же время.
   Что я говорил о навыках Эллисон Чейс? Ах да. Она хреновый психотерапевт. Но я всё ещё не могу понять - рот или мозг?
   Улицы остаются прежними, несмотря на то, что они постарели. Стены обзавелись новыми "татуировками", разбитые окна всё так же призывают к совершению преступления.
   Еще немного, и люди пересядут на лодки. Дождь не прекращается ни на секунду.
   Недавно я встретил парня, работающего журналистом в "Спэллинге", он хотел расспросить меня о событиях, предшествовавших казни Дэлмера. Я согласился.
   Знание, если мне не изменяет память, губительно.
 
   Глава Вторая
   Хорошие новости: отныне ты запоминаешь людей по их лицам
 
   "Онтарио". Местечко, в котором мы впервые встретились с Дэлом. Dеjа vu.
   Только сейчас всё иначе.
   В нашей голове есть такая штука, как гиппокамп. В нем находятся специфические белки, отвечающие за моментальное распознавание образов.
   Клетки нашего мозга содержат своего рода "слепок" проекта любого нового места, в которое мы попадаем. Так откуда берутся заблуждения? Отвращение, неведение, привязанность - всё это чушь собачья. Человеку свойственно неизвестное принимать за известное. Чего бы это ни касалось.
   Взять хотя бы Паркера Уильямса, того самого журналиста, который искал встречи со мной, чтобы я поведал историю Дэла. Мне кажется, что я уже видел этого парня когда-то.
   Возможно, всему виной его глупый кэжуал-прикид. Потёртые тёмно-синие джинсы (18$) из магазина "Коллинс", в которые заправлена хлопковая рубашка "Энрико Монти" (25$) блокитного цвета. На ногах - кожаные туфли "Чезаро Пачьотти" (130$), доставленные якобы прямиком из Италии. Клетчатый шарф и очки. Плюс-минус несколько сотен за причастность к чему-то большему, нежели твои семья, рабочий коллектив и парочка друзей-обсосов.
   Нужно выглядеть так, будто ты - копия того парня, что сидит за барной стойкой.
   Копии копий. Идентичность, поставленная на поток.
   И это хорошие новости: отныне ты запоминаешь людей по их лицам.
   А значит, дело вовсе не в одежде.
   - Привет, Тайлер. - Он подозвал официантку и заказал две бутылки "Будвайзера".
   Я спрашиваю Паркера, с чего мы начнем?
   - Полагаю, с самого начала! - физиономия журналиста расплылась в говённой улыбке. Это он так порадовался своему каламбуру.
   Диктофон. Щелчок. И как в кино...
   Вспышка
   "Незнакомцы в ночи".
   Вспышка.
   "Господь помнит каждого".
   "Брут, Кассий, Иуда Искариот, Дэлмер".
   Вспышка.
   "Дэл в сиянии Славы расправляется со всеми Известными Неизвестными".
   "Что ты вообще можешь знать? Откуда тебе известно, что "Лэнгот" не стёр и твою память, а?! Откуда тебе знать, что твои воспоминания - не долбаный сценарий, написанный тобой же?"
   Вспышка.
   Смертный приговор. "Я не помню".
   К концу моего пересказа недавних событий на столе уже стояло не менее десяти бутылок. Но думать становилось всё проще. Паркер сбросил свой шарф и принялся задавать заготовленные вопросы:
   - Как ты думаешь, этот тип, Дэл, он действительно ничего не помнил, или пытался избежать наказания?
   Какое это имеет значение? Он мертв. Ты сам в состоянии решить для себя, был ли Дэлмер проходимцем, или же это была самая настоящая фуга. Но одно я знаю точно: он не хотел убивать невинных. Забудем про Мадлен, Аннет и Хилари. Забудем про поджог. Не появись я - ничего бы не было. Каталина просто прикончила бы себя. Все эти сиротки и старушки так или иначе пропали бы, исчезли в своем одиноком мирке. Если никто не замечает твоих страданий, никто и подавно не заметит твоей кончины. Понимаешь? Выключи диктофон.
   Зачем?
   Я сказал - выключи...свой...сраный...диктофон.
   И трое парней в масках без предупреждения стреляют в изумленных посетителей.
 
   Эллисон Чейс, со всем её шаблонным вниманием, часто повторяла одну фразу так, словно чеканила мантру: "Я совершенно здоров. Я всегда успешно справлялся с паникой. Плавно дышу и расслабляю мышцы. Я в безопасности". Наверное, она хотела, чтобы я пользовался подобной словесной комбинацией каждый раз, когда испытывал непреодолимое желание вытащить подгузники из корзины пустоголовой мамаши.
   Чихнуть на листья салата.
   Или же опрыскать ядом для насекомых свежие круассаны того толстяка, при одном взгляде на которого пропадал даже самый дерзкий аппетит.
   Я не знаю, почему трое ребят, забежавших в "Онтарио" открыли стрельбу, но наверняка я знаю одно: пятна крови с рубашки "Энрико Монти" уже не вывести. Да и оживить Паркера Уильямса вряд ли кому удастся.
   Когда речь идет о смерти, такое бесспорно философское, многозначное понятие "жизнь" нивелируется до уровня физическо-химических процессов. Когда мы говорим о живом человеке, мы наделяем его достоинством, разумом, моралью и духовностью. А потом - просто труп. Кусок мяса, если хотите. Журналист - больше не журналист. И это не моя утрата.
   Бармен - больше не бармен. И это не моя утрата.
   Я сижу на полу у барной стойки, но не боюсь. Время превращает нас в камни. Бесчувственные, жизненепроницаемые ископаемые. Кто-то назовёт это опытом. А мне кажется, что кто-то отнимает мои переживания.
   Феникс (так двое других называли своего приятеля) схватил совсем юную девушку, которая ещё несколько минут назад спокойно потягивала пиво с четырьмя усатыми дальнобойщиками, и повел в сторону туалета. Сомневаюсь, что речь идет об изнасиловании. Мы живем в непонятном мире, но вести обстрел невинных жителей с целью просто потрахать шлюх в уборной - это слишком. Даже для меня.
   Однажды Эллисон спросила:
   - Чего ты боишься больше всего?
   Я сказал, что не знаю. Может быть, стать обыкновенным. Среднестатистическим парнем из офиса "Фэнни Мэй", безучастно вылизывающим задницы жирных потаскух, изголодавшихся по новым займам.
   Или типичным задротом из "Федекс'а", который каждый день стучится в чужие двери и просит расписаться в графе "получатель".
   Лучше уж быть никем.
   И дело вовсе не в том, что люди, вкалывающие на "Воллмарт", или "Интел", или "Уолт-****ь-Дисней" живут в том дне, когда они подписали контракт. Выполняют монотонную работу, которую презирают настолько, что готовы стрелять в воздух в надежде погубить кого-то, кто живёт чуть лучше них, вроде как неумышленно. Нет.
   Всё дело в системе. Она питается такими выродками. Никаких грёз, мечтаний, амбиций. Никакой цели. Встал на поток - не слезай с конвейера. В противном случае - убогие рекомендации, бутылка, клей, "крокодил", кодеин, могила. Подставляя очко под дуло системы, не забудь позаботиться о скоропостижной панихиде. Система продумает всё за тебя, пока ты засыпаешь над бумагами в кабинете, или за рулём служебного авто. Тебе нассали прямо в гиппокамп. И отныне ты - аппендикс. Ненужный, потерявшийся рудимент, придавленный перманентным dеjа vu.
   И ты забыл, что аппендикс важен не меньше правой руки.
   Ты можешь без него жить, но не "так, как все".
   Посмотри на себя, Эллисон. К концу подходит третий десяток. Что ты можешь сказать о своей жизни? Ты - её ошибка. Антагонист. Вялотекущая форма существования материи. Из тебя высосали все переживания. Вот чего я боюсь - что подобное случится и со мной. Быть камнем при жизни - не то, чего я хочу. Да и камни "на память" меня не прельщают.
   И я вновь ощутил на себе этот взгляд. Психотерапевтический калькулятор в очередной раз взялся складывать и умножать все сказанной мной. Я не знаю, к какому выводу пришла доктор Чейс после столь нелицеприятной бравады. И не хочу знать. Её мозг, как объект сексуальных фантазий, от этого только выигрывает.
   Улов трёх обезумевших парней, одного из которых зовут Феникс, составил пятьдесят четыре человека. Семь заложников уже приступили к смене цвета кожи.
   Два огромных окна "Онтарио" завешены плакатами с надписями, переливающимися то красными, то синими огнями: НИКАКИХ ПЕРЕГОВОРОВ ДО НАШИХ ДАЛЬНЕЙШИХ УКАЗАНИЙ. МОЖЕТЕ ОТСОСАТЬ. Ни полиции, ни кому-либо ещё неизвестно, что происходит внутри. Рисковать жизнями уцелевших в этой бойне никому не хотелось.
   Наверное, не я один с легким трепетом разглядывал дисплей своего мобильного, надеясь увидеть хотя бы одно деление, указывающее на наличие связи. Но Феникс и компания оказались неглупыми ребятами и прихватили с собой экранирующие электромагнитные панели, использующие пассивное блокирование сигналов сотовой связи. Деревянные панели с тонкими пластинами из никель-цинкового сплава блокируют до девяноста семи процентов излучения радиоволн.
   Помните? Презервативы тоже выручают в девяноста семи случаях из ста.
   Нехитрое приспособление, оставившее напуганных людей без любимого гаджета.
   Не знаю, что их больше расстраивает: скорая кончина или неполадки со связью?
   Та девушка так и не вернулась из туалета. А один мужчина, возомнивший себя спринтером того же калибра, что и Усэйн-мать-его-Болт, решил выскочить на улицу прямо сквозь окно.
   Хаос - дело одной секунды.
   Вспышка...
 
   Глава четвёртая
   "Конформизм памяти"
 
   Тяжелые серые стены.
   Мне хочется поднести руку к лицу, но как будто не хватает воли, запасы энергии на нуле, а резерву взяться неоткуда. В таком состоянии понимаешь, что тебе и так неплохо. Это случается постоянно: синица в руке набирает колоссальную массу, когда разум выплёвывает осознание недосягаемости манящего журавля. Птенец в твоём кулаке становится просто необъятным, сжать его больше нет шансов. Мы всегда принимаем за счастье что-то другое. Не то, чего мы хотели. Наши мечты откормлены в неволе.
   И больше никакой мотивации. Я даже не могу вспомнить, зачем мне понадобилось поднимать эту сраную руку весом в тонну. Нейтральные, безразличные стены сбивают с толку, сознанию не за что ухватиться. Никто не борется за моё внимание. Никто и ничто.
   Я помню, как какой-то толстяк рванул в сторону окна. Что это было?
   И мне грустно. Не по себе. В этой кровати столько тоски, что кажется, будто она всасывается в спину и разливается по телу, согревает его легкой тревогой. Волнение испаряется литрами, здесь пахнет смятением. Дисфория. Помогите мне...
   Закрытые глаза выдают больше образов, чем реальные стены, окружившие моё тревожное ложе. Девушка в халате. Белый стаканчик в капкане тощеньких пальцев. Маленький сосуд наподобие тех, которые заполняют "пёрпл-дранком". Кодеиновым коктейлем.
   Дверь открывается и закрывается. И я вижу это с закрытыми глазами.
   Какой-то старик протягивает к моей голове свои сморщенные конечности, обтянутые белыми резиновыми перчатками. Свет карманного фонарика. Отслоение сетчатки.
   Фрагменты памяти или клетки воображения. Неважно.
   Так действуют нейро...нейролептики.
   Нужно прийти в себя. Вернуться в своё сознание.
   Эти недоноски крадут мои переживания.
   Я вижу осколки, завёрнутые в бумагу. И кровь, кровь, кровь.
 
   "Он уже три дня в сознании".
   "Не могу сказать со стопроцентной уверенностью, но кажется, он галлюцинировал".
   "Как его зовут?"
   "Доктор Олдман контролирует ситуацию, детектив".
   "Нейролептический дефицитарный синдром".
   Судя по обрывкам доходящей информации, я прикован к кровати более двух недель. И последние четыре дня подаю признаки жизни. Это хорошие новости. Учитывая, что мои пальцы постепенно возвращают себе былую подвижность. Я наконец-то смог разглядеть лицо девушки, приносящей мне таблетки. Точнее её скулы, тонкие губы и огромные глаза. Несимметричное обаяние. Хотя нет, скорее отвращение. Я не знаю.
   Каждый раз, когда я проглатываю разноцветные колеса, это неземное создание без вторичных женских половых признаков своим писклявым неуверенным голоском просит открыть рот, чтобы убедиться: Тайлер/Сэт/Марвин был несомненно хорошим и чрезвычайно послушным мальчиком и не спрятал таблетки за щекой или под языком.
   Я - её мечта. Если, конечно, она хотела работать, насколько я понял, медсестрой в психиатрической лечебнице. И её мечта открывает рот, чтобы дать понять заботливой мамаше - синица всё делает правильно. Постепенно набирает вес, расправляет прозрачные крылья и отправляется навстречу скалистой голгофе. Так она кормит свою идею. Свою высшую цель. Тощая, постоянно трясущаяся бездарь. "У тебя красивый диплом. Не навреди".
   Я бы пожалел её, возможно, и поимел бы. Если бы не ремни, приковавшие и без того ослабленный организм к кровати. Так легко спутать надуманную беспомощность с реальным бессилием.
   Я уже отнёс свою неповторимую личность к безвольным ребятам, которые не в состоянии не то что бросить курить, а даже поднять конечность, чтобы потрогать покрывшуюся густой бородой физиономию.
   Но правда такова: я не должен шевелиться. Остаётся лишь узнать почему.
   Не самое приятное осознание. Но правда никогда не будет чем-то приятным. Всего лишь констатация фактов о поглощающей вас действительности. Можете назвать её истиной, насрать. А когда информация отделена от вымысла - она эволюционирует в правду. Без всех этих иллюзий о прекрасном и чистом мире среда обитания становится враждебной. Настоящей. Невымышленной. И тогда ты понимаешь, что все твои представления о боге, о любви, равноправии - никчёмное желание отгородиться от боли. Захлопнуть дверь перед самым носом непридуманных эмоций. Открой глаза. Открой свои долбаные глаза.
   День пятый.
   Мне нравится это стройное сострадание. У неё нет груди, но и притворства, сахарного сочувствия в её движениях я не заметил. Четыре таблетки перорально.
   - Открой рот.
   Как тебя зовут?
   - Открой рот. Мне нужно убедиться, что ты проглотил таблетки.
   Что ж, смотри. И я открыл рот настолько широко, что правый челюстной сустав хрустнул так, словно кто-то ударил по нему бейсбольной битой. Как когда-то это сделал Дэлмер. В доме миссис Бальмонт.
   - Меня зовут Джессика.
   А я думал, тебя зовут Рут. Тебе это имя больше подходит. Будешь Рут. Да и какая, собственно, разница, Джессика - всего лишь штамп в твоем удостоверении. Ты согласна со мной?
   - Нет.
   С этими словами она встала, развернулась и вышла.
   Но дверь осталась открытой. Логичное предположение: Рут была не последней посетительницей на сегодня.
   В дверном проёме показался высокий широкоплечий мужчина. Свет за его спиной не позволял разглядеть лицо, но цвет кожи я всё же определил. Хотя можно было догадаться и по силуэту, что передо мной стоит афроамериканец. Спортивный, сбитый, глупо смердящий чрезвычайно гипертрофированным эго. От него так и исходит этот душок излишней самоуверенности. Наверное, перед прикованным к кровати человеком, накачанным нейролептиками, все ощущают себя немного божками. Плащ, недешёвый костюм и туфли, начищенные до неестественного блеска. Напускной перфекционизм. Другой вопрос: от чего меня тошнит больше - от сияния приторной безупречности, или от колёс?
   - Здравствуйте, мистер...
   Здесь его глубочайший бас заглох. Так люди намекают на то, что тебе нужно представиться.
   Говорю, что он может называть меня Тайлером.
   - Это ведь не настоящее ваше имя?
   Откуда мне знать? Может, и настоящее. В чём проблема, детектив? Я хотел побеседовать об этом с Джессикой, но она слишком бурно отреагировала на новое, данное мною имя. Вам не кажется, что ей больше подходит Рут?
   - Оставим в покое сестру Джессику.
   Сестру Джессику. Херов сектант.
   - А случилось следующее: вы практически единственный, кто уцелел в той переделке в "Онтарио".
   "Практически единственный". Вам не кажется подобная формулировка несколько размытой? И да, я знаю, что мой снисходительный тон сойдёт мне с рук, ибо я беспомощен и прикован к больничной койке, что даёт мне полное право говорить с вами так, как мне заблагорассудится. Назовите цифру.
   Мне на секунду показалось, что чёрное лицо побагровело.
   - Увы, не могу. Интересно другое: как вам удалось выжить? - ещё одна ненужная пауза. - Это-то нам и предстоит выяснить, мистер...
   Рузвельт, говорю.
   И только пристальный взгляд на прощание. Гигантская фигура детектива ещё на секунду сокрыла софиты коридорных осветителей широченными плечами и повернула налево. Раздражающий скрип сопроводил дверь в закрытое положение.
   Мрак. И толстяк, врывающийся в белое полотно.
   Воспоминания накатывают звуковыми волнами.
   Хлопки и рыдания перемешиваются с рассыпающимся стеклом.
   А я до сих пор прикован.
   Слышали о конформизме памяти? Это когда воспоминания замещаются общественным мнением о ретроспективе.
   Главное - не писать под диктовку.
 
   Глава Пятая
   Anonymous
 
   Очередное утро. И дежурный приём лекарственных средств. Рут выглядит по-прежнему: омерзительно, но притягательно. Только к глазам подступила эта усталостная синева, больше похожая на отпечатки кулаков главного врача. Или мужа, которого у неё, похоже, никогда и не было.
   - Открой рот.
   Меня немного раздражает, когда в мой адрес отпускают подобные фразы. В исповедальне всё происходит несколько иначе. Но ничего не поделаешь. Осмотр длился не дольше секунды.
   Я спрашиваю её, когда меня выпустят? И почему после того инцидента я оказался здесь, а не в обыкновенном госпитале?
   - Мне не положено об этом говорить.
   Так же, говорю, как и не положено допускать ошибки при исполнении своих обязанностей. С этими словами я выплюнул две таблетки себе на грудь.
   Мечта Джессики поблекла на фоне её же оплошности. Цель вышла из-под контроля.
   Я не хотел обижать медсестру, но обмен информацией в случае пациент-сотрудник вынуждает пойти на крайние меры.
   Повторяю вопрос: почему я оказался здесь? Мне не нужны подробности, долгие и витиеватые разъяснения.
   Её огромные глаза заблестели.
   - В последнее время ты часто попадал в ситуации, вызывающие аффективное состояние. Одно из свойств аффекта - аккумуляция негативных переживаний. В конечном итоге - бурная разрядка, проявляющаяся в неуправляемом аффективном поведении. Достаточно объяснений?
   Но...что я сделал?
   - Я не могу сказать.
   И она вышла, захлопнув за собой дверь.
   У меня достаточно времени, чтобы постараться вспомнить, что произошло в тот злополучный вечер. Я помню Паркера Уильямса, журналиста из "Спэллинга", получившего несколько пулевых ранений.
   Девушка. Там была девушка, которую зачем-то отвели в туалет.
   И жирдяй, устремившийся к свободе.
   Недостаток информации провоцирует ложные воспоминания. Так можно переписать всю жизнь, разместить в кластерах памяти новые единицы и нули. В "Лэнготе" по сути этим и занимались. Только поджаривали мозги доверившихся им самаритян.
   Когда ты прикован к постели, свобода кажется чем-то необходимым.
   Чем-то таким, что никогда тебя не волновало.
   Но теперь это отобрали, и ты как ребенок жаждешь вернуть причитающееся. Несмотря на то, что ты прекрасно обходишься и без свободы. Только испражняешься в "судно", питаешься с помощью санитаров и ничего не видишь, кроме однотонного спокойствия потолочной плитки из полистирола. Крохотное зарешечённое окно транслирует дождь. Иногда я представляю, что это "Нэшенл Джеографик" или "Эксплорэр". И я лично веду репортаж из города дождя, невозмутимого серого гиганта, тонущего в килотоннах водных масс. Мои воображаемые зрители вникают в поток информации.
   Если в Португалии ожидается дождь с грозой, то на работу можно не идти.
   В пустыне лишь редкая капля дождя достигает поверхности земли, не успевая целиком испариться.
   Как и вы, мои зрители. Нет никакого движения вверх. Мы - капли дождя. И хорошо, если мы долетаем до поверхности земли. Такой понятной и нужной.
   В Уганде можно услышать раскаты грома двести пятьдесят раз в году.
   Муссонные дожди в Индии в состоянии спровоцировать оползни, разрушение домов, гибель сотен людей.
   Ну вы помните. Ненужные нейроны, дефективные людишки. С этим всё ясно.
   Словно маринист, упивающийся вдохновенной эрекцией на бесконечные осадки, я сворачиваю весь мир в эти капли. Больше мне ничего и не остаётся. Память не желает возвращать должок, Рут не спешит начинять меня новой порцией каких-нибудь барбитуратов, даже доктор Джигелски, забегавший лишь раз, не ищет встречи с моим растворяющимся в кровати телом. Причина моего нахождения здесь постепенно начинает рыть туннели в извилинах, подбирается к мозолистому телу, крошит его останки на гипоталамус и нацеливается на гипофиз, разъедая средний мозг. А там - безумие. И оно заразно.
   Зачастую лишь какой-то незначительный по размерам фрагмент памяти способен отравить твою жизнь. Что-то незначительное с точки зрения вселенной, крохотное. Но дай своей обсессии время, и она уничтожит тебя, обольёт керосином и подожжет, после чего будет наблюдать за тем, как ты изворачиваешься в обжигающих языках пламени.
   Пытаешься потушить себя.
   Так ты ищешь ответы. Но не получаешь, ровным счётом, ничего.
   Убивает не враждебная среда. Убивает твоё восприятие среды.
   И вбрасывая в атмосферу гигатонны любовных признаний или безадресных молитв, вы заставляете систему реагировать. Сопротивляться всему тому вымыслу, которым вы пытаетесь придать хоть какой-то смысл своему окружению. Фанатизм, с которым человек пытается объявить всему миру о своих чувствах в отношении возлюбленного, угнетает любую возможность на спасение. Система не терпит сбоев, она заметает следы любого прогресса, подтирает последние пятна благоразумия. Делает нас нелогичными, метастабильными и уродливыми. Какими мы и должны быть. И нужно признать - из семени льна вырастает лён.
   Вставая на колени перед неизбежным и начиная молиться, вы превращаете себя в отличную мишень.
   Помоги, господи.
   И господи тебя убивает.
   Дай бог здоровья.
   И метастазы.
   Словно боженька выстрелил ядовитой дробью в твоё алчущее здравия тельце.
   В этом бесконечном антагонизме и протекает наша жизнь. Мы пытаемся сломать систему, но получается лишь припудрить ей носик. Мы продавливаем её любовью и раболепием, но это лишь тени на глазах. Мы гримируем систему до тех пор, пока наши усилия не смоются с новым дождём. С новым показом.
   И тогда истинное лицо системы пугает ещё больше.
   Её желание вернуться в изначальное состояние оказывается непреодолимым. И всё, чем вы гордились, чему придавали колоссальное значение, что боготворили и отождествляли с наивысшим земным счастьем - всё это утопает в отдаче.
   А чего мы хотели? Чем мы гордились?
   Семь миллиардов ответов.
   Как мы хотели? Как мы гордились?
   Слова, слившиеся в признания и просьбы. В хвастовство и ханжество. В благодарности и угрозы.
   Не много ли однообразия на семь миллиардов индивидуальностей? Таких неповторимых и замечательных индивидов, выблевавших свои души, чтобы ими же и козырять. Да, теперь, чтобы тебя услышали, нужно выстрелить. Чтобы поняли - умереть. Но и этого может оказаться недостаточно. Остаётся признать - ты никогда не победишь. Никогда. И от тебя останется короткое воспоминание паре поколений, увлечённых новыми возможностями, данными тобой же.
   Мы всю жизнь пытаемся создать нечто такое, что облегчит жизнь, эту перманентную бойню с режимом тотального бессилия, передаём лучшие наши идеи молодым последователям. А на смертном одре впадаем в недоумение: что с нами случилось?
   Я скажу тебе, покойник. Тобой пользуются. И пользовались. А теперь умирай и не придавай этому особого значения.
   Хозяев собак заставляют убирать дерьмо за своими питомцами.
   Одни носят с собой салфетки, подбирают говно и выбрасывают в контейнеры.
   Другие - просто накрывают газетой или бумагой.
   Так вот. Ты - та самая бумажка, которой пытаются прикрыть всё дерьмо этого мира. Твоими мыслями и словами. Скомканная, ненужная макулатура.
   Обидно, ведь смятая бумага никогда больше не будет идеальной.
   Ну а теперь закрывай глаза. Поздно что-либо исправлять.
   Комнату наполнил свет коридорных ламп, а затем и Джессика. Я хотел сказать Рут.
   - Завтра снимут ремни. Открой рот.
   Могла бы и не просить. Удивление справилось и без меня.
   - Да, кстати, под дверью лежала записка, я не читала её. - Рут положила какой-то листок под мою подушку.
   Спасибо, что законсервировала моё время. Теперь "завтра" никогда не наступит.
 
 
   Глава Седьмая
   Провал
 
   Любовь и молитва. Вот, что разъедает твои мозги.
   Любовь и молитва.
   Слова эхом разносятся в голове по всем направлением. Ощущение, будто я вновь создаю мыслительный вакуум, только чтобы не вспоминать о том, как отец насиловал сестру. Или бил мать. Непроизвольное отторжение реальности. Каталина поедает прах родителей.
   Дороти обнимает синий фотоальбом.
   Серый ковёр изо мха на потолке исповедальни.
   Концентрация.
   Ступор разбился об осознание - я не прикован. Больше нет этих ремней, руки свободны.
   Записка. Джессика...нет, Рут принесла какую-то записку. Я точно помню, как она положила листок под мою подушку. Но трагедия подобного просветления в том, что нет никакой подушки. И даже больничная кровать - больше не кровать, а жесткий холодный пол. Знаете, что плохо? Не помнить, как ты уже второй раз меняешь место дислокации. И, похоже, не своим ходом. Сомневаюсь, что я направился бы прямиком в знаменитую ночлежку на пятой улице, учитывая, что до последнего был обездвижен. Я теряю контроль над собой. Моя жизнь уже совсем не моя. Её по кусочкам растаскивают эти бездомные, вжимающиеся в полупрозрачные матрасы, покрытые пятнами различных цветов. Поверьте, это не работа производителя. Кому-то повезло больше - счастливчикам достались новенькие, на первый взгляд, спальные мешки. А у того, кто помог мне оказаться здесь, похоже, отменное чувство юмора. Я презираю клоунов.
   Любовь и молитва.
   - Что ты сказал? - этот вязкий вопрос застал меня врасплох. Как выяснилось, я говорил вслух.
   Говорю, чтобы приятель не принимал всё близко к сердцу и ложился спать. Его ведь ждут жена и дети. Ах, постойте, у него их нет.
   - Ублюдок.
   Я знаю.
   Но этот бедняга не учёл простой факт: у кого-то может быть гораздо больше проблем, нежели у сраного, бездомного, безработного алкаша.
   Эти люди полагают, что у них самые несчастные жизни, что ночлежка - кладбище разбитых надежд и мечтаний. Загубленных судеб.
   Я бы закурил. И это я сказал вслух осознанно.
   Загубленных судеб... чушь собачья. Этот непросыхающий планктон - самая свободная часть населения. Перед ними открыты все двери. Никакой ответственности, никаких прений на завтрак, отчётов в обед и драм на ужин. Банковские счета, квартиры и машины, недосягаемые яхты и близкое повышение, за которое нужно прилично пососать - всё это забота кого-то другого. Безумца, забывшего, когда тот последний раз поднимал глаза к небу, чтобы убедиться, что он жив. Или несгибаемой леди из бухгалтерии, назвавшей сына Сальдо, а доченьку - Авистой.
   - О чём думаешь, грубиян? - с этими словами бородатый мужчина протянул мне сигарету "Лаки Страйк".
   Спасибо. Ни о чем. Есть огонь?
   - У тебя такое выражение лица, словно ты испражняешься на крыльцо белого дома. - Первая затяжка за долгое время. На секунду я даже ослеп от удовольствия. Говорю этому парню, что думаю о том, как отсюда выбраться. И спрашиваю, не видел ли он, как меня сюда привели?
   - Кто-то хорошо набрался вчера. - Из бороды показались белоснежные зубы. Ухоженный бродяга. Прямиком из офиса.
   Говорю ему, что не могу рассказать всю историю, потому что и сам не помню, как упустил момент, когда мои переживания начали методично разбрасывать по ветру.
   - Друг, да тут у всех такая ситуация. Посмотри вокруг: Ллойд был окружным прокурором, - он указал на парня в углу, прижавшего колени к груди. - Несколько оправдательных приговоров. И вот Ллойд полирует скамейку запасных, постепенно распечатывая горло безразмерной бутылки, к соску которой он не прочь приложиться и по сей день. Хотя его должно было насторожить такое стечение обстоятельств. Келли, - светловолосая красавица с миленьким перепачканным личиком. Королева дна, - неплохо выглядит, да? Но теперь её красота никому не нужна. Особенно после того, как она опрометчиво снялась в парочке порно-фильмов. СПИД. Наркота, клей.
   Я думал, что порно-студии пристально следят за новыми записями в медицинских картах своих "сотрудников".
   - Так и есть...
   Марвин.
   - Марвин. Только если это не снафф. Её драли больше недели, прежде чем оставить за мусорным баком в паре кварталов отсюда. Подожди немного, пусть память погубит твоё настоящее, и добро пожаловать в ночлежку. Келли часто рассказывает свою историю - так она борется с тревогой. Возвращается в тот день, когда она села в новенький "Кайенн", закинулась коксом и отправилась развлекаться. Феерия оказалась феерией - разрыв влагалища, венера, сломанные рёбра, растоптанное самоуважение, постоянный и неконтролируемый страх. Депрессия. Клей - деменция. Дурь - деструкция. Если Келли не вернулась в ночлежку, ищи её за тем кармическим баком возле "Сент Келли Ле Боу", смекаешь?
   Любовь и молитва.
   Поколение людей, подсевших на "атмосферу". Всем нужна идеальная обстановка: отличный саундтрек, шумная компания, крепкие напитки, колёса. Цветовая гамма вечернего наряда обязана гармонировать с внутренним миром обладательницы ультрамодного коктейльного платья. Ослепительно-яркая помада или "самые золотые" запонки, инкрустированные кристаллами туфли или "Ролекс" поверх рубашки. Эти люди поглощают тераканделы света, лишая окружающих радости поплескаться в лучах естественного светила.
   А потом они падают. Все когда-нибудь падают.
   Они теряют сбережения.
   Остаются без компании.
   Лишаются рассудка.
   Диазепам, нитрозепам, пам-пам.
   Человек уверен, что всё можно вылечить. Мы препоручили наши жизни докторам, таблеткам, шприцам и медицинской страховке. Я презираю клоунов.
   Я говорю своему новому собеседнику, что все его истории - капля в море спасения. Келли, Ллойд, он сам - по-настоящему везучие люди, которым довелось побывать на зубах системы и соскочить в тот самый момент, когда е ё нижняя челюсть стремительно рванула вверх. Отбросы всегда будут отбросами. И это победа.
   - Я не совсем тебя понимаю, приятель.
   И не надо. Лучше достань еще пару сигарет и скажи, откуда у бродяги взялись деньги на приличное курево?
   - Наверное, это не твоя забота, друг.
   Вылизанный бродяга начинает мне нравиться.
   А в голове мелькают толстяки и серые стены. Записка, Рут, таблетки.
   Паркер Уильямс. Алые пятна, контрастирующие с его прикидом.
   Я чувствую, как гнев постепенно набирает обороты. Невозможность воссоздать реальную картину происходивших событий - вот настоящий агрессор.
   Но это хорошие новости: не помню зла - зла не говорю.
   - Кстати, ты спрашивал, кто тебя привёл. Какая-то девушка.
   Я спрашиваю, не мог бы он точнее описать её?
   - Рыжая, худая, с огромными глазами. Таких на улице...
   Это Рут.
   Отсутствие логики - словно удар в эпигастрий. Почему медсестра привела меня сюда? Почему она вообще оказалась со мной за пределами лечебницы?
   Я говорю своему приятелю, что мне сейчас не до светских бесед, поблагодарил его за сигареты и попросил оставить меня в одиночестве.
   - Это тебе. - Он вложил в мою руку смятую пачку "Лаки Страйк". Одно я знаю точно: альтруизма не бывает, добродетель - услуга, за всё выписывается счёт. - И кстати, меня зовут Джейкоб.
   А я не знаю, как меня зовут.
   Раскаты грома сопроводили Джейкоба до его спального места, он лег, слегка подогнул ноги и достал какую-то книгу.
   Я закрываю глаза. И вижу, как человек в маске открывает огонь. Десятки людей приходят в движение: прячутся под столами, ныряют за барную стойку, бегут к выходу, устремляются в сторону уборных. Стекло и кровь. Мужские вопли. Почему не кричат женщины?
   Вспышка молнии растворяет продукты фантазии.
   Почему женщины не кричали? Я хочу сказать, дело не в эмансипации.
   А в том, что яйца не всегда свидетельствуют о наличии мужества. Наверное, Рут понадобилась целая тележка причин, чтобы привести меня сюда.
   Я достал очередную сигарету.
   Формальдегид, акролеин, диоксид азота, полоний-210, радий-228, калий-40.
   Я мог бы сказать, что меня заботит здоровье моих легких.
   Но во-первых - это враньё.
   Во-вторых - промокшая с ног до головы Рут, вошедшая в этот безликий хоспис волеизъявления, в условиях нехватки освещения на секунду напомнила мне одного человека.
   Каталину Симмонсон.
 
   И н т е р л ю д и яNo. 1
   Синоптик.
   В ближайшее время прогноз неутешительный. Ветер юго-западный, временами - порывистый, до двадцати метров в секунду.
   Укрепите фасад ваших убеждений.
   Проливные дожди, гроза. Возможно, град.
   Подлейте фундамент. Дренажная система не справляется. Ваши принципы постепенно вымывает.
   Давление - семьсот восемьдесят пять миллиметров ртутного столба.
   Метеочувствительным людишкам рекомендуется носить с собой аптечку. Не исключены случаи коллапса мыслительных процессов.
   Время набирает обороты. Память освобождает кластеры для подчинения чужой воле.
   Синоптик.
 
   Глава Восьмая
   Бритвой Оккама по вене
 
   Эллисон Чейс - искра в моей голове. Когда всё полезное отвращение мира наполняло цилиндр моего сознания горючими парами, она задавала свой вопрос.
   - Тебе так тяжело принять этих людей?
   Я говорил, что не хочу их принимать. Понимать.
   Все их попытки создать прекрасный и безопасный мир сводятся к новой вербовке. Сектант смахивает на верующего. Влюблённый не отличается от безумного. Но они так хотят быть аутентичными, хотят получить всё признание разом, вступая в очередной бесформенный коллектив свидетелей нового порядка. Отторгая этих выродков, я чувствую бессилие. Чувствую, как вожделенная враждебная среда ускользает из-под ног и машет сиреневым платком, бросая напоследок кость в виде отчаяния.
   Всё наше самоопределение - продукт нашей мысли.
   Мы видим то, что придумываем.
   И придумываем то, что видеть не хотим.
   Мы абсурдны до безумия. Со своими чувствами, со своим господом, ****ь, богом.
   - Богом?
   Знаешь, Эллисон, бог - плохой парень. Сидит где-то там наверху, раздаёт наказания каждому, кто согрешит или плюнет на очередную бесполезную заповедь. Вроде как следит за порядком. Пасынок кармы. Откидывается на спинку кресла, надевает очки и достаёт жёлтый справочник. "Секундочку, ага, вот. Изнасилование. Карается раком желудка и дефицитом железа". Щёлк! И промах. Старая сраная миссис Сабонис, с детства прикованная к инвалидному креслу, выдавливает кровавые рвотные массы в ведёрко с этикеткой "краска водоэмульсионная".
   Какая трагическая символика.
   Говорят, грешников ждут великие беды, смертельные муки.
   Слышал, что праведники тоже нередко умирают.
   Я хотел сказать - постоянно.
   Щёлк.
   Я есть поллюция господа в резиновом влагалище Пандоры, или же просто человек. Бритва Оккама.
   Я покидаю мир по воле сверхъестественной сущности, не отвечающей критерию Поппера, или же просто погибаю. Бритва Оккама.
   Щёлк.
   Как-то Эллисон спросила меня:
   - Если бы у тебя был миллиард долларов, как бы ты им распорядился?
   Купил бы твой кабинет, а потом отпустил бы всех шизофреников на волю с заключением "здоров и прекрасен"..
   - Зачем?
   Затем, что с недавних пор я стал поборником справедливости. Мне кажется извращённой и странной система оценки психического здоровья. Кучка моральных жуликов молится невидимому парню, разговаривает с ним перед сном, таскает на шее образ его, с позволения сказать, поллюции и гордится своей иррациональной приверженностью бородатому старцу, надеясь на спасение в предсмертной агонии. Этих кретинов оберегает закон и сам, ****ь, Иисус. Но, например, бедолагу с невидимым другом, которого тот называет мистером Фрогом, автоматически вносят в протоколы, набивают его тушку нейролептиками и оставляют подыхать у мусорных баков, если таблетки уничтожили его уникальную веру, не охраняемую конституцией.
   Меня оскорбляют чувства верующих.
   Придите и спасите меня.
   Либо дайте свой сраный миллиард, и я отпущу грехи всем душевнобольным, создам свою церковь, настрогаю ровно столько икон, сколько потребуется, и начну собирать пожертвования, чтобы всё новые психи поклонялись одиозному мистеру Фрогу. Кого ты лечишь, Эллисон?
   - Хорошо, предположим, ты получил свой миллиард. Скупил все психиатрические лечебницы в округе, каким-то непостижимым образом обошёл все законные и подзаконные акты и амнистировал тысячи пациентов. Ты не думал о последствиях? О том, что большинство из них опасны для общества?
   Для общества опасны даже таблетки, которыми можно подавиться. Случайный автомобиль, хрупкие деревья, анальные шарики и блокада фекальных масс, гололёд, бродячие собаки, сифилис и христиане. Всё, что мы называем случайностью, в той или иной степени угрожает нашей жизни, док. Так вот тебе не приходило в голову - хоть на мгновение - что твой потенцильный супруг в момент абсолютного бешенства матки схватит нож и порежет тебя на мелкие полуфабрикаты? Должно быть, не приходило, ведь ты знаешь, что с тобой такое случиться не может. Нет, конечно. Нет, что за вздор! Только не с тобой.
   А практика показывает: дерьмо должно с кем-то случаться.
 
   Раскат грома выдернул меня из воспоминаний о встречах с доктором Чейс. Рут, на секунду показавшаяся мне Каталиной, вжавшись в промокшее бежевое пальто, направилась к Джейкобу. Достала из кармана какой-то оранжевый пузырёк, открыла его и вручила парню горстку колёс.
   Занятно, но таблетки призваны спасать жизни. Столь необходимая организму аскорбиновая кислота является одним из основных питательных веществ в человеческом рационе.
   Побочные действия: гиперемия кожи, тошнота, угнетение синтеза гликогена, гипокалиемия, тромбоцитоз, эритропения, нейтрофильный лейкоцитоз.
   Приобретая витамины, помни, что знание губительно.
   Я подозвал Рут к себе. Она бросила короткий взгляд в мою сторону, и прежде чем подойти, убедилась, что Джейкоб проглотил пилюли. Видимо, привычка.
   - Собирайся, нам нужно идти.
   Никаких церемоний. Я до сих не могу вспомнить, как оказался в этой ночлежке, а Рут говорит, что нам пора выдвигаться. Наверное, нет смысла спрашивать, что происходит.
   Куда мы пойдем?
   - Ко мне.
 
 
   Хорошие новости.
   Только сейчас я обратил внимание на то, во что я одет. Та же рубашка чёрного цвета с потертым изображением седельного тягача на спине. Голубые джинсы с прорезями на коленях и кожаные кроссовки "Найк" с высоким голеностопом и безразмерными язычками. Но теперь образ дополнен красными пятнами, доставшимися мне в "Онтарио" от человека по имени Паркер. Я мог бы сказать, что выгляжу подозрительно, но скорее смешно. Хипстер, пытавшийся разобрать свежее мясо по заданию мамочки. Нелепость прикида находит идеальное завершение в надорванном грудном кармане и моей тощей, пучеглазой спутнице.
   Когда Рут повернула дверную ручку, я попросил подождать пару минут. И направился к Джейкобу, чтобы взять пару сигарет.
   Подойдя к тому самому вылизанному бродяге, я спросил, не смог бы он напоследок выручить меня куревом.
   - Держи, приятель, - он протянул сигареты и спросил, - как тебя зовут?
   Меня зовут Марвин, и я тебе это уже говорил.
   - Парень, да я тебя впервые вижу.
   Недоумение скомкало мою физиономию в немой вопрос - "что за дерьмо". Я поблагодарил Джейкоба, пожал его руку и двинулся к выходу, напрягая остатки интеллекта и пытаясь понять, что произошло мгновением ранее.
   Молекулы воды атакуют рубашку, изготовленную на основе хлопчатника. Химическая стойкость материала не позволяет каплям добраться до моего тела. Мне холодно. Но дождь - моя стихия.
   Водный мир. Город пришвартован где-то в открытом море, и ты не можешь покинуть свою обитель, а потому - свыкайся.
   Смирись. Подчинись.
   Любовь и молитва.
   Мы только вышли из ночлежки, но кажется, что идём целую вечность. Организм наполняет непреодолимое желание сесть, прижать колени к груди и раствориться в урагане обрывков памяти.
   Но я-то знаю, что это просто распад глюкозы.
   Утомлённый знанием попутчик.
   Встречные автомобили предпринимают отчаянные попытки ослепить меня светом фар. Разрезают бесконечные лужи и ныряют за мою спину. Один за другим. Порывистый ветер придаёт бодрости, охлаждая намокшую одежду и заколачивая новые крупицы влаги в мои текстильные доспехи.
   Однажды я спросил у бабушки, почему идёт дождь. А она лишь засветила вставную челюсть, прокашлялась и сказала, что боженька простудился.
   Наверное, она хотела сказать, что на меня чихали. Спустя множество лет, я зауважал свою бабушку. Мудрый ответ порой не требует колоссальных потуг со стороны фронтальной области коры головного мозга.
   Суета миокарда утопающего городка сменилась благоговейной тишиной одноэтажного эдема. Люди, живущие в этом районе, прекрасно засыпают и легко сбрасывают оковы сна. Предсказуемое и надёжное существование. Здесь, наверное, даже умирают по расписанию. Огромные окна, полыхающие светом люстр и свечей, обнажают внутренности этих безмолвных обителей.
   Они молятся, благодарят кого-то за всё, что оказалось на их обеденном столе. Склонили головы и мысленно записали: "На шаг ближе к спасению".
   Они смотрят телевизор, жадными глазами поглощают информацию, вываливающуюся на них словно толстяк из катафалка.
   Они просто не знают: ночь - не повод расслабить сфинктер.
   Я спросил Рут, где её чертов дом? Но она только подняла воротник пальто повыше и ускорила шаг. Наверное, это к лучшему. Отсутствие плохих новостей - провокация надежды. Я сделаю вид, что не устал, что это всего лишь молочная кислота вымывается из бедренных мышц. Притворюсь, что становлюсь моложе, пусть свободные радикалы гибнут. Но жжение угнетает последние импульсы воли.
   Когда тебе кажется, что нет сил, дабы сделать ещё хоть шаг, постарайся вспомнить. Что угодно. Главное - не дай бессилию сломать тебя. Прокрути пленку вручную, оставь отпечатки на нескольких кадрах.
   Я думаю об Эллисон. О том, как на одном из приемов она подошла ко мне, обняла и шепнула: "Я знаю, как тебе больно". Тупая сука.
   "Знаю, что ты скучаешь по Каталине, знаю, что тебе снится сестра".
   Закрой свой сраный рот. Просто закрой его!
   "Я знаю, что не все погибли".
   Заткнись! Вылези из моей головы!
   Я упал на колени. Рут сначала не заметила, что я остался позади, но когда обернулась, тут же бросилась мне на помощь.
   - Еще пару кварталов. Потерпи.
   Она помогла мне встать, но я сказал, что в состоянии идти без поддержки.
   Нужна сода. Щепотка гидрокарбоната натрия снижает кислотность крови. Старый метод.
   Я спросил Рут, есть ли у неё дома пищевая сода.
   - Мы почти пришли.
   С этими словами она повернула на узенькую асфальтированную дорожку, примыкающую к деревянным ступеням, ведущим прямиком в жилище моей спутницы. Сестра Джессика долго не могла попасть в замочную скважину, после чего и вовсе уронила ключи на коврик с надписью "..н..о..".
   Наконец, мы вошли.
   Эклектика.
   Отличительной чертой которой в современном мире, судя по всему, является широкоплечий чернокожий атлет с жетоном детектива.
 
   И н т е р л ю д и яNo. 2
 
   Я - дефект несущей колонны.
   Мне хочется нарушить закон. Взять баллончик с аэрозольной краской и подправить физиономию Моны Лизы. Чёрный крест на застывшей кроткой ухмылке, плюющей на время, отдаваемое ей.
   Искусство может спровоцировать инфаркт.
   Растление искусства - психоз.
   А в этом нет ничего криминального. Люди не хотят принимать скоротечность собственного века, а потому гибель чего-то мнимо бессмертного для них - лишнее напоминание неотвратимости заката их же убого бытия. Ты повесил картину, и всё, считай, приобщился к чему-то великому, не поддающемуся временной коррозии.
   Оглядись. Вокруг лишь ложные подвиги притворных героев. И только им ты доверяешь свое спокойствие, свое бесценное заблуждение о вечной жизни. А время тебя переигрывает. Оно не даёт ощутить разницу между тобой-мальчишкой и тобой-жалким-стариком. Ты смотришь в зеркало, и кажется, что таким же был и вчера.
   Но это не так, кретин. Моложе ты не будешь и шанс ты уже упустил. Мне не жаль.
   Ты сдохнешь в пустыне самобичевания. А я накрою тебя саваном и побреду к закату.
   Каждый из нас - трещина в стене.
   Мне хочется разрушить незыблемое. Разрубить веревку, удерживающую и без того хрупкий мирок на привязи посреди волнующегося океана. Растоптать двухцветковый шафран, чтобы тот не чувствовал себя чем-то особенным. Чем-то, что обязательно в скором времени будет уничтожено. Внезапная смерть. Моментальная, безболезненная, неожиданная. Так должны исчезать и люди.
   Но мы делаем всё, чтобы кончина была как можно более мучительной.
   Плачем над трупами, терзаем тела иголками, заставляем их легкие насыщаться кислородом, делая организмы придатками аппаратов.
   ИЗБАВЬ МЕНЯ ОТ ЭТОЙ ЛЖИ.
   Позволяем неверным диагнозам топтать остатки благоразумия.
   Нас ставят раком - а мы верны убеждению, что нас спасают.
   Нас заковали в латекс и наручники - но мы по-прежнему питаемся верой.
   Нас **** система - и мы не знаем, кого винить.
   ВЫТАЩИ ЕЁ.
   Мы - никто без врага. Нам необходим противник.
   Чтобы винить его в наших неудачах. Чтобы оправдывать ничтожество эфемерным сопротивлением.
   Мы - прочное ничто.
   Никому не хочется признавать очевидное: наши беды - не какое-то там наказание или возмездие. Мы никому не нужны. И это хорошие новости - мы ни от кого не зависим.
   И лишь одно удручающее но: мы не научились самостоятельности.
   Стая молокососов, припавших к господнему соску.
 
   Глава Девятая
   Солнце всё ещё идёт вниз
 
   Я спрашиваю Рут, какого хрена тут делает "мистер вселенная"?
   - Кто?
   Я указываю на огромного черного парня, сидящего в кресле. Того самого детектива, что приходил в мою палату, когда я ещё был пристегнут к лежбищу. Здоровый гуталин прямо по курсу.
   - Похоже, ты переутомился. Мы одни, - она сделал небольшую паузу и добавила, - да, зачем тебе нужна была сода?
 
 
   Просто принеси её. И стакан воды.
   Рут сняла промокший плащ и пошла в кухню. А я медленно, словно какой-нибудь сраный сапёр, направился к тому креслу, в котором, как мне показалось, сидел мой старый приятель. Но то ли это была игра тусклого света и тени, то ли нейролептики окончательно раскрошили остатки трезвого восприятия.
   Вот чего мне не хватало - агнозии.
   Но что-то мне подсказывает, что эклектика в дизайне жилища Рут - не галлюцинация.
   В каждом углу - ваза с цветами, подоконник заставлен различными видами кактусов, красный модерновый диван очень удачно диссонирует с алебастровыми светильниками, хаотично расставленными вдоль стен. Несколько фотографий в рамках, на них Рут не одна. С ней какой-то задрот в огромных очках с бифокальными линзами. Но не очень-то похоже, чтобы в этом доме жил кто-то помимо хозяйки.
   Одиночество - верный спутник таких, как Рут.
   У них нет ничего: огромной груди, природного обаяния, хищного взгляда.
   Даже Эллисон Чейс осталась одна. Но оно и понятно. Девушки вроде моего психотерапевта - инкубаторы. Ты можешь кончить в них, дождаться рождения ребенка и, если тебя не устроит семейная жизнь, легко их бросить. Они не подадут иск, не пополнят ряды закоренелых феминисток, не отрежут твои яйца, просто чтобы отомстить. Нет. Ничего этого не будет. Почему? Просто потому что.
   Потому что мозгоклюями становятся не по призванию.
   Потому что незнание - вот, что толкает их к странствиям по чужим переживаниям. Они надеются, что получат ответы на все интересующие их вопросы, если будут знать индивидуацию Юнга или теорию резонанса Кеплера.
   Думают, что концепция мета-индивидуального мира Дорфмана как-то поможет им справиться с проблемами.
   Но ни один странник, похожий на Эллисон Чейс, никогда не убедит меня в том, что классификация Рокича способна спасти меня.
   Спасение - внутри.
   Спасение - в фотографиях, плюнувших на тебя людей.
   Спасение - в отрицании всего. Движение без курса и лишнего груза куда приятнее и легче восхождения на Голгофу с ответственностью на плечах. Нам не нужны матери и жёны.
   Мы прекрасно справимся без прокладок и антиперспирантов, не оставляющих пятен на тёмной одежде.
   Нам надоело зависеть и отвечать.
   Потому мы ждём.
   Рут вернулась в гостиную со стаканом в руке.
   - Вот твоя вода. Там две чайные ложки соды.
   Я опустил мизинец в прохладную жидкость, чтобы убедиться, что там действительно разбавлена сода.
   Говорю, что колёс с меня достаточно.
   - Там только сода. - Никаких эмоций. Сухое давление.
   Я сел на диван.
   Кратковременное умиротворение. Мне не нужны громкие компании и алкоголь.
   Я подсел на спокойствие.
   Мне не нужен ваш джанк. Мне осточертела ваша музыка.
   Я торчу на крепком сне.
   И будьте добры - заткните кишечный тракт своим же пониманием счастья.
   Я благоденствую в горе. Опрыскиваю заботой своё слабоумие. И да, я застраховал свои переживания на случай, если вы захотите отнять даже их.
   Я спрашиваю Рут, кто тот человек, что обнимает ее на фото?
   - Это не...
   Это важно. Поверь, раз уж ты привела меня сюда, тебе придётся со мной общаться. Если ты не расскажешь мне, как я оказался в ночлежке, если ты не ответишь даже на столь элементарный вопрос, клянусь, Рут, я возьму верёвку и смастерю из тебя куклу-чревовещателя.
   Она некоторое время смотрела мне в глаза. Вряд ли моё разваливающееся и угрожающее тело вызвало хоть какой-то трепет в несчастной медсестре. Но на секунду мне показалось, что она готова расколоться.
   - Это мой бывший. Джастин, так его звали, погиб на дороге. Мусоровоз. Семь сломанных рёбер, разорванные селезёнка и правое лёгкое, внутреннее кровотечение, ушибы третьей и четвёртой степени рук и ног, тяжёлая черепно-мозговая травма.
   Какая ирония. Умер в куче мусора. Немного поразмыслив, я решил не произносить это вслух. Мне потребуется ещё кое-какая информация.
   Соболезную, Рут.
   - Он умер почти мгновенно.
   Неплохо пораскинув мозгами, наверное.
   Я всё равно оказался прав. Одиночество, беспробудное самоуничижение. Не так уж и важно, бросил ли её Джастин, или же его похоронил долбаный мусоровоз. Главное - результат. Ведь не причина определяет последствия.
   Сейчас самое время сконцентрироваться на допросе. Рут заговорила. Но почему её рот раскрылся столь внезапно? Я сомневаюсь, что таким эффектом обладают шуточные угрозы.
   Как мне удалось выбраться из клиники?
   - Тебе помогла я. И пара дежурных.
   Но...зачем?
   - Я думаю, тебе не место в психиатрической лечебнице. Есть множество людей, которых стоило бы закрыть в четырёх стенах. И ты не очень-то походишь на безумного, несмотря на то, что произошло в "Онтарио".
   Она сама об этом заговорила.
   - Но я не расскажу тебе, что случилось в кафе, даже если ты вместо веревки возьмёшь мои кишки. По крайней мере, сейчас.
   Рут, не испытывай мое...
   - Спокойной ночи. Тебе нужно отоспаться. Ляжешь на диване.
   И просто ушла, оставив меня наедине с гневом и восхищением.
   В голове заиграла пластинка с записью голоса Эллисон Чейс.
   "Я знаю, что не все погибли".
   "Мне известно, кто устроил ту бойню".
   "Ты поступил неправильно".
   А мир пошёл ко дну. Надломленные беспутьем мужчины надрывают электронные голоса в надежде, что их кто-нибудь услышит. Уязвленные ожиданием солнца женщины поскальзываются на рвотных феминистских лужах, падая во всё, что они съели ещё вчера. Карикатурные детишки уставших родителей присматривают за этим миром, таращатся в узенький глазок веб-камеры жизни, тихо молясь за всех ментальных покойников планеты, тонущей в свете семи миллиардов потерявшихся "сверхновых".
 
   Глава десятая
   Драма достойная междометия
 
   Как быть свободным, когда даже сердце в грудной клетке?
   Патетика безысходности.
   Три женщины и миллион вопросов. Почему Рут возится со мной? Что случилось с Эллисон Чейс? Где Каталина? Кто я?
   Кто-то сказал, что ответы появляются тогда, когда перестаёшь задавать вопросы. Наверное, в этом утверждении и припрятана большая волосатая суть истины - она не является ответом. И, скорее всего, её вообще не существует. По крайней мере, я не хочу знать правду. Если мне не нужна истина, я предпочту не думать о ней вообще.
   Чтобы не остаться в лузерах.
   Как мой папа.
   Как мисс Чейс, или субтильная, надломленная Рут, опечатавшая сердце в тот день, когда смертоносное авто превратило её дружка в непрожаренную отбивную. Да, она искренне верит в то, что в её чувствах было совершено преступление, бедолага могла подать в суд на случайность, карму, фатум.
   Но это не имеет смысла. Как, собственно, и факт - эмоциональная составляющая человека никому не нужна. Так за что же вас ценят? Записывайте: за умение неплохо отсасывать, готовить фуа-гра, становиться донором почки, приносить деньги и веселить своим присутствием. Вы можете быть самым распрекрасным семьянином, но что вы там ощущаете - насрать. Всем глубоко насрать на ваши переживания и душевные терзания а-ля Курт Кобейн, потому смиритесь. И не нойте, когда в ответ на "у-меня-проблема" вы получите "я-так-устала".
   Любой диалог превращается в зеркальные монологи. Разговор - возможность открыться другому человеку в надежде получить лужицу сострадания, гран-при - понимание.
   И вот ваше "мама отключила интернет из-за какой-то двойки по микробиологии, кот на днях упал с балкона, после чего обоссал кровью новое покрытие, а папа пьёт третью неделю, не забывая о том, как это приятно - поколотить меня пустой стеклянной бутылкой" натыкается на "ммм, беда...я тут была на концерте Джастина".
   Кто-то считает вашу драму достойной междометия, символизирующего современное понимание чужого горя, и оценки - беда. Абсолютное одиночество.
   Рут всё утро разговаривает по телефону. Должно быть, это очередной виток в спирали не самых понятных мне событий, которыми взорвалась повседневная служба праздности.
   Спрашиваю, где ванная комната?
   - Второй этаж, первая дверь справа.
   Спасибо, не ожидал, что ты ответишь так скоро.
   Лестница. Опаснейший враг изможденного организма. Долгая дорога к омовению.
   Город ангелов с маниакальным постоянством превращает своих девственниц в шлюх, готовых обменять достоинство на субтильный шанс проснуться богатыми и знаменитыми. Призрачное величие вымощенных бриллиантами дорог бьёт точно в разорванные влагалища бездетных Кассиопей, приносимых в жертву ненасытным западным берегам. Мессалины больше не ищут простого удовлетворения, научившись мириться со своей зависимостью. Они поняли, что их сексуальный голод чего-то стоит. Их правильные формы, миндалевидные глаза, влажные рты щедро оценены и выставлены на продажу. Важные сеньоры в пенсне поднимают таблички с номерами счетов и получают свою мотивацию.
   Честный бартер.
   Социальная жизнь вместо сухого некролога.
   В любом случае, торговля мясом оказывается предпочтительнее правильного, поощряемого существования в мире с господом, тремя детьми и эгоистичными ублюдками.
   Жёлтая зубная щетка, розовая штора, закрывающая ванну, белый тюбик с зубной пастой "Колгейт", серая раковина под зеркалом, рядом с которым висят синее, зелёное и красное полотенца. Долбаный калейдоскоп.
   Когда в глазах песок, а рука еле перемещается, сжимая неподъёмную щётку, нужно отвлечься.
   Достаточно представить, что тебе нечего терять. В таком случае жизнь становится не только чем-то перспективным и непредсказуемым, она приобретает альтернативу.
   Я никогда не понимал, почему люди так стремятся обрести что-либо ценное. Они ищут себе спутников, которых боятся потерять. Верят в то, что без чего них жизнь не имеет смысла. Меняют "потенциал действия" на "потенциал покоя" и ждут чуда, мол, этот мир будет прекрасным и надёжным местом, где их богатство останется в неприкосновенности. Что вся вселенская несправедливость одарит безумием кого-то другого, менее достойного счастья. Ослепив себя надуманным блеском спокойствия, они идут на звук, когда им надо на север.
   Встретившись со своим беспомощным отражением, я решил покинуть радужное помещение, подумав, что неплохо было бы побриться.
   Дверь напротив приоткрыта. Любопытство потянуло с неведомой силой. Я знаю, что там. Эклектичный интерьер, ничего больше не значащие фотографии с давно умершими людьми, пятно на подушке. Готов спорить на что угодно - нижнее белье Рут ни за что не похоже на изящные танга или стринги из модных каталогов.
   Скрип несмазанных петель. И легкий испуг. Точнее - подобие инсульта, испражнения и утраты контроля над телом.
   Старый чёрный приятель-атлет держит в руках какую-то записку.
   Какого хрена?
   - Прочти это, Тайлер.
   Что ты здесь, мать твою, делаешь?
   -Прочти, Марвин.
   Ещё мгновение, и рука трясёт смятый листок. Никакого детектива, никто не просит меня прочесть написанное.
   Я слышу топот Рут. Должно быть, она не думала, что я окажусь настолько беспардонным гостем. Но если она так резво бежит сюда, значит, не хочет, чтобы я сделал то, что уже сделал.
 
   ЛЭНГОТ
 
   Пациент: М. Доу
   Возраст, дата рождения: ???
   Место жительства: ???
   Место работы: "Семья напрокат"
   Кем направлен: Э. Чейс
   Диагноз: Дистимия
   Примечание: Интолерантность
 
   Мозг Эллисон Чейс из грязной сексуальной фантазии внезапно превратился в мишень, которую хочется разнести из какого-нибудь Тэк-Найна. В упор.
   Рут смотрит на меня так, словно я сплясал на костях её любимого покойничка. Всё, что она может сказать:
   - Ты не должен был сюда заходить.
   Но я зашёл. И теперь предстоит любопытный разговор о том, как же нам поступить с маленькой лживой сестрой Джессикой.
   Ненависть - отличный источник энергии, которой мне так не хватало.
   А по большому счету... ммм...мог бы и догадаться.
   "..н..о..".
   "лэНгОт".
 
   И н т е р л ю д и я No. 3
 
   Вязкая тишина. Слышно, как люди умирают. Отдают по секунде, получая взамен невнятный перфоманс, дозированный и горький, словно ушная сера.
   Свет прожекторов выжигает сетчатку, крадёт моих слушателей, готовых к тому, чтобы конферансье их вербально ублажил. Рваные вспышки стробоскопа лишают зрения окончательно, и ты говоришь в никуда.
   Но они-то тебя слышат. И может быть, слушают. А возможно, даже прислушиваются.
   И смотрят на эту жалкую инсталляцию, как на что-то случайное. Проходящее. Не имеющее отношения к их реальности. Ибо они привыкли получать и хлопать.
   А я заколачиваю: "Мы нематоды внутри. Крохотные черви в плаценте собственного убожества и бессилия".
   Гонимые комплексом одиночества, самоустранившиеся пасынки эфемерного величия. Мясо, запрограммированное на провал. Родители не уточнили, что всё их понимание счастья скрывается за набором дерьмовых лозунгов о том, как нужно вести себя в той или иной ситуации. В книгах между строк не читалось спасение. Ни одна гиперссылка не расцвела инструкцией по достижению благоденствия. Нас забрасывают спамом. Рекламой светлого будущего, которым мы сможем подтереться на глазах всего мира.
   Как гвоздь в крышку: "Виктимность становится модой. Но теперь всё сложнее. Мы ждём, когда же нас, наконец, изнасилуют, чтобы получить порцию своего сострадания".
   Нам нужен человек. Чтобы пропустить через него наше несчастье, отфильтровать наши травмы.
   Человек - инструмент. И только.
   Насквозь: "И мы бежим от нашей неполноценности, словно пуританин, прячущий резиновую куклу в стоге сена".
   Мы запутались, потеряли ориентир, заблудились. Нет ничего, чем бы мы грезили. Не осталось мечты. Всю дорогу мы ищем оправдания, чтобы наши падения не казались такими уж курьезными. Ищем врага, чтобы наше сопротивление имело хоть какой-то смысл. Живём, чтобы жить. Как можно дольше и как можно лучше.
 
   Глава одиннадцатая
   Изгиб справедливости
 
   Кухня ничем не отличается от гостиной. Выверенный беспорядок.
   Что ты мне хочешь сказать, Рут?
   - Только то, что уже говорила: ты не должен был там лежать.
   Значит, лечебница - вовсе не лечебница, а грёбаный отросток "Лэнгота"?
   - Можно сказать и так.
   Я смотрю на неё, будто в любой момент разверзнется пропасть, и хрупкое тельце собеседницы полетит туда с ускорением свободного падения.
   Думаю, самое время рассказать, что происходит.
   Рут проглотила слюну, прикусила нижнюю губу, замерла на вдохе, но все же начала свой монолог, показавшийся мне сказкой, очередной выдумкой, песенкой, которую поют идиотам вроде меня.
   Но я-то знаю: если хочешь что-то спрятать - не прячь вообще.
   - Рисперидон. Везде. Во всём. Таблетки, сигареты, алкоголь, еда. С тех пор, как репутация "Лэнгота", спасавшего людей от одиночества, оказалась под огромным вопросительным знаком, во всё добавляется рисперидон. Нейролептик...
   ...производное бензизоксазола. Применяется чаще всего для лечения психозов : при шизофрении, а также в терапии некоторых форм биполярного расстройства и психотической депрессии. Частый побочный эффект при длительном приёме - нейролептический дефицитарный синдром. Симптоматика: вялость, двигательная и психическая заторможенность, замедление темпа речи, апатия , снижение волевых качеств, снижение уровня энергии, снижение инициативы, мотивации, побуждений, сужение круга интересов, аутизм, десоциализация, трудности с концентрацией внимания вплоть до полной невозможности сосредоточиться и удерживать внимание на одном предмете, нарушения памяти, снижение интеллектуальной продуктивности, замедление темпа мышления, снижение эмоциональной реактивности на внешние стимулы вплоть до полного эмоционального бесчувствия и безразличия, полного отсутствия каких-либо чувств и эмоций.
   Очень похоже на список естественных человеческих реакций.
   - Всё началось с ареста Дэлмера Симмонсона. Он стал той единственной ошибкой, которая напугала людей, собиравшихся стереть память. Те, кто верил в уникальность случая Дэла, всё же отправились на терапию. Но огласка, которую получило дело Симмонсона уничтожила возможность процветания "Лэнгота", прецедент возник именно тогда, когда никто не ждал, не готовился к тому, что возможный дефект всплывет на пике популярности новой методики.
   Нейролептический дефицитарный синдром не развивается так быстро.
   - Ты видел свой анамнез.
   Только паспортную часть.
   - Интолерантность. Отрицательная терапевтическая резистентность. Повышенная чувствительность к развитию побочных эффектов. И поверь, ты не один такой. Далеко не один. Помнишь, я рассказывала тебе об аккумуляции негативных переживаний? Любой стресс в твоей ситуации - сбой, который приводит к потере того или иного воспоминания, снижению уровня энергичности. Вот почему ты не можешь вспомнить то, что произошло в "Онтарио". Или как очутился в ночлежке.
   Я даже имени своего не помню.
   - Это осознанный выбор. Всё остальное - заслуга Пола Маккалеба и тех, чьи руки он жмёт.
   Чушь. Не верю ни единому слову.
   - Я говорю правду, Марвин...
   Те трое. В "Онтарио". Что-то знали?
   - Да.
   И всё? Просто "да"?
   - Они были сотрудниками "Лэнгота".
   Знаешь, мне кажется охренительно не случайным тот факт, что в этом же кафе в момент нападения сидел я. Приятель Дэла. Единственный человек, который мог рассказать что-то о том, как справиться с ветряной мельницей. Если те ребята знали о рисперидоне, думаю, они хотели чего-то добиться, раскрыв карты. Но если им нужен был я, то почему они позволили мне оказаться в лечебнице? Ты темнишь, Рут. И в такие моменты мне хочется, чтобы тебя сбил мусоровоз.
   И без того угнетенное личико превратилось в абсолютно чёрную материю.
   - Как...как насчёт... поверить в случайность, Марвин?
   Поверить в случайность? В то, что весь мир нацелился на одного человека, чтобы извлечь какую-то выгоду? Ты сама не до конца понимаешь, что происходит. Но теперь мне кое-что известно. Осталась лишь одна проблема: Эллисон Чейс.
   - Она лишь отправила свои наблюдения в "Лэнгот"...и...что если...человек сам захотел, чтобы весь мир на него нацелился?
   Да, в тебе заговорила совесть. Но в следующий раз поступи так: чтобы не прикрывать людей, которых ты подставила, не подставляй их, сестра Джессика. Сейчас я встану и покину твой дом, если ты хотя бы одним своим членом дёрнешься по направлению ко мне, клянусь всеми сраными угодниками, я сломаю твой позвоночник, Рут. Хотя для тебя это приравнивается к спасению. Не так ли? Все эти ночные кошмары, ты вновь и вновь прокручиваешь в голове ситуации, в которых Джастин выживает. Знаешь, почему в твоём доме всё так хаотично? Потому что это отвлекает.
   От уныния, которым ты питаешься на завтрак, обед и ужин.
   От одиночества, которому ты предпочла бы суицид, не будь ты трусливой сукой.
   От безысходности, которой пропитана каждая "продуманная случайность".
   Больше всего на свете тебе хотелось бы остановиться. Замереть в вакууме. Проснуться там, где нет воспоминаний. Постой, так у тебя есть такая возможность! Электросудорожная терапия, Рут! Вперёд! Но нет. Ведь вдруг окажется так, что боль - это единственное, чем ты можешь гордиться. Подтверждение того, что ты жила и зависела от кого-то.
   Но в таком случае, Рут, это всего лишь очередной круг ада. Бесконечный и невыносимый.
   Спасибо, что вытащила из лечебницы, или чем она там является.
   Надеюсь, мы больше не увидимся.
   Я взял кухонный нож и положил его на стол рядом с Рут, после чего просто ушел.
   Этот момент - лучшая возможность для сестры Джессики покончить с собой. Мгновенно появились мириады причин не жить дальше.
   Упорство, с которым человек пытается жить как можно дольше, не оставляет шансов на спасение. Такое, каким я его вижу. Нет, спасение не в самоубийстве, и даже не в попытке найти выход из бессмысленного существования. Оно в осознании собственной ненужности, скоротечности. Понимание личного банкротства - шаг в сторону принятия верного решения.
   А когда ты не представляешь никакой ценности, любое решение становится верным.
   Это бесконечная делимость в конечном пространстве. Зажатые в бетонных катакомбах Рут не видят света, не слышат звуков, не различают цветов. Как только новый тренд захватывает истерзанный разум, почти-что-примат попадает в подчинение практической необходимости не забывать об этом. Он не забывает не забывать. Он старается, ****ь, вспомнить, о чём он старался не забыть. И его не волнует ценность явления. Он во власти минутного поклонения незначительному счастью. Здесь он засыпает на обмане. Здесь же - делает пару шагов назад в угоду антуражу, но оступается на тех выбоинах посреди платных дорог, ломает тонкие ноги, а в голове мерцает лишь звонкое: "Что же дальше?"
   А дальше - очередная серия или грандиозный поход за хлебом, уникальный моцион примитивных желаний. Кавалькада минетов за обожание. Обычная пачка или красивая упаковка. Это уже не спираль, по которой дети утекают в мировой океан, это лужёная воронка Бетти Форд, на дне которой - точка размером с родинку обдолбанной Мэрилин. Она не хочет быть лавд бай ю. Ведь она как и ты - подчинялась необходимости глотать барбитураты, пока её восторги не закончились ублюдочной панихидой и кислотным Уорхолом из плеяды Гамильтонов или Харингов. Фолкнер обязательно рассмотрел бы это со всех ****ых сторон, чтобы написать ещё один заунывный "Шум и ярость", как бы потакая рёву слепых и голодных пеликанов. Такие как МакГэвин выводов не делают. Они лишь обращают твоё рассеянное внимание на то, что ты ничем не отличаешься от Arachnocampa luminosa. Полетать. Потрахаться. И подохнуть. Однажды ты заметишь, что тебя давно поделили кубиты новостей и предложений, спросишь себя, мол, как такое могло случиться, что ты утратил все нити контроля. И мы тебе скажем это так громко, чтобы ты услышал: тебе уже продали "билет на планету Транай", где господа нашли способ снять медальоны со взрывчаткой с собственных артерий. Теперь они вымещают злобу не на роботах - на тебе. Не чувствуешь побоев? А кого тогда трахают, пока ты летаешь?
 
   Глава двенадцатая
   Любовь и молитва
 
   В приёмной даже не спросили, записан я или нет.
   Зачем? Ментальные инвалиды сами знают, когда им нужно прийти за очередной порцией сострадательной демагогии. Никто из них никогда не опаздывает, потому что им больше не к кому обратиться. Примечательно: душевнобольные люди нуждаются в поддержке, но зачастую их отправляют в лечебницы. Им необходимы беседы, но даже самые близкие сторонятся их, потому как знают: безумие заразно.
   Нет прививки от шизофрении или биполярного расстройства.
   Зато есть платные психиатры.
   Нет панацеи от сумасшествия.
   Зато у нас есть хосписы и бескрайние кладбища. Миллиарды могил, тишайших ям, которыми живут те, кому ещё предстоит отдых в ящике.
   Любовь и молитва. Вот, что заставляет человека полагать, что погребальные урны - не последнее пристанище.
   За дверью - прекрасная Эллисон Чейс, наедине со своим профессионализмом и чувственными губами. Ледяным взглядом и разделяющей твои скорби позой. Всё ее "Я" - это уверенность в том, что она не зря проводит жизнь. Выслушивая своих подруг-секретарш, она кивает в такт их слезам, говорит, что понимает их несчастье. Конечно. Но смотря очередное ток-шоу, поливая глотку дорогим вином, она думает, что все ее знакомые - жалкие неудачники, а у Эллисон Чейс есть целая вселенная пациентов, которых она спасает. И только поэтому её существование можно считать настоящей жизнью.
   Любовь и молитва. Абсолют безумия.
   Водная мгла за окном. Стена бесконечных мокрых кирпичиков, осыпающих последних пешеходов привычными крупицами убийственной влаги.
   Смотри, Эллисон, я помню дорогу. И твоё имя.
   - Марвин?
   Нет. Игги Поп.
   - Но...как...
   Закрой пасть.
   Лучше скажи, как получилось так, что наши с тобой беседы в один прекрасный момент перестали именоваться "врачебной тайной"?
   Но она замолчала. Что может сказать доктор Чейс?
   "Это досадная ошибка"?
   "Прости меня"?
   "Трахни меня, если хочешь"?
   На её месте я бы выбрал третий вариант. Он не пахнет жалким враньём.
   Всё в этом мире не то, чем кажется, Эллисон. Ты знаешь, что последняя надежда - это разговор с господом. Но скажи мне: он хотя бы раз ответил тебе? Он хоть раз помог? Где был твой бог, когда все умирали, просили воды и молили о пощаде?
   Возможно, он просто был. Да, был и просто наблюдал за тем, как ты, стоя на коленях, нашептывала "отче наш". Когда помощь является из ниоткуда - он есть. Но ничто не помогло - он не услышал. На то его воля.
   Избирательный, ****ь, гуманизм.
   - Зачем ты говоришь всё это?
   Я всего лишь не хочу слушать тебя.
   Твои советы свернулись в глухую пропаганду ненасилия, терпимости и милосердия. Я устал, Эллисон, чертовски устал. И не потому, что весь мир спрятался за кордон моей ненависти, а потому, что здесь нет света. Бессилие, подталкивающее человека к поиску упрощенных вариантов прожигания топлива, съедает тебя, меня, миссис Бальмонт, маленькую Аманду, Каталину. Оно пляшет на костях Дэла, пытаясь извлечь из его праха новую выгоду.
   Как с этим бороться?
   "Выйти из круга"?
   Этому пять лет учили тебя в университете?
   - Ты скучаешь по Каталине.
   Чт...что?
   - Я знаю, что тебе не хватает Дэла. Его безудержной страсти к саморазрушению. Его философии. Ты хочешь быть им. Даже если для этого придётся умереть.
   Я сорвался с места, словно и не было этих мучительных дней в лечебнице, будто я никогда не принимал нейролептики. Схватив Эллисон за волосы, я потянул её на себя, голова девушки откинулась чуть назад. Газетная вырезка. Автор статьи - Паркер Уильямс. И только тогда я понял, что произошло на самом деле.
   Почему не кричали женщины.
   Что за детектив преследует меня все эти дни.
   Не было никакого рисперидона.
   Только больное воображение, помноженное на осознанное решение расправиться с тоской.
   Любовь.
   И молитва.
   Вот, что со мной случилось.
   Что если человек сам захотел, чтобы весь мир на него нацелился?
 
   К о д а
 
   "Лэнгот" решил всё за меня.
   Вся эта теория рисперидонового заговора - выдумка, часть сценария, написанная одним из сотрудников корпорации Пола Маккалеба. Возможно, это глупо - создавать врага, но что я могу сделать с армией глиняных солдатиков, препоручивших свои личные переживания одной неинвазивной операции по затиранию памяти?
   Кем направлен: Эллисон Чейс.
   "Они надеются, что получат ответы на все интересующие их вопросы, если будут знать индивидуацию Юнга, или теорию резонанса Кеплера.
   Думают, что концепция мета-индивидуального мира Дорфмана как-то поможет им справиться с проблемами.
   Но ни один странник, похожий на Эллисон Чейс, никогда не убедит меня в том, что классификация Рокича способна спасти меня".
   Я недооценил возможности этой дамочки. Либо слишком редко заглядывал в зеркало. Я заметил уставшую физиономию лишь в доме сестры Джессики, покончившей с собой сразу после моего ухода.
   Дежа вю.
   Все умирают.
   "Вдоль лестницы висят портреты тех, кто покончил жизнь самоубийством, после моего ухода.
   Лия Мэйпл. Саманта Донован. Джина Сэрнтон..."
   И предают. Как это сделала психотерапевт по имени Эллисон, чей мозг я исправно насиловал своими жалобами, скрывавшими лишь автоматически отторгавшееся одиночество.
   Мне и впрямь не хватало Каталины. Или Дэла. Не знаю. Теперь и не узнаю.
   Они очень умело сыграли свою партию с нападением в "Онтарио". Почему же не кричали женщины?
   Потому что знали, что кровь Паркера Уильямса - бутафория. Атлетичный Феникс - чернокожее видение, которое намекало мне, что не всё в порядке.
   Газетная вырезка окончательно расставила всё по местам.
   Датированная вчерашним днём, она убедила меня в том, что Паркер жив, что невероятная теория, которую поведала Рут, лишь отчасти является правдой.
   "Лэнгот" отобрал у меня то, что по мнению моего терапевта являлось первопричиной агрессии. Любовь. Каталина. Мёртвый Дэлмер.
   Эллисон. Она поступила правильно.
   "Я хочу помнить, откуда у меня этот шрам на щеке. Я хочу помнить, как обнаружил три окровавленных тела, как горел дом Дороти Бальмонт, как хоронили Дэла. Чем больше дерьма во мне кипит, тем сильнее становится отвращение. А оно в свою очередь - главная мотивация. Движущая сила, побуждение".
   И они вернули мне все до единого переживания, пока я лежал в этой сраной серой палате, вслушиваясь в симфонию тяжелого дождя.
   Попросить написать легенду сценаристов "Лэнгота", чтобы стать сценаристом "Лэнгота" и оставить себе подсказки в людях, которых я точно увижу...неплохо.
   Но теперь всё будет иначе.