Первое свидание

Она не ожидала, что из этого знакомства может что-то получиться, да и познакомилась с Владимиром Евгеньевичем больше по настоянию своей подруги Раисы Николаевны, нежели по собственному желанию.
Это имя - Владимир Евгеньевич она услышала от подруги впервые примерно три года назад. Знала, что почти десятилетие Раису Николаевну связывали с Владимиром Евгеньевичем сначала деловые, потом дружеские, а в последние годы – и очень тёплые отношения. Он служил в военном ведомстве, где был очень интересный музей противовоздушной обороны, куда Раиса Николаевна время от времени возила школьников. Раиса Николаевна сама, без всяких расспросов, очень откровенно и доверительно рассказывала о своей дружбе с Владимиром Евгеньевичем. При каждом телефонном звонке, при каждой встрече, о чём бы ни заходил разговор между женщинами, подруга обязательно упоминала и Владимира Евгеньевича, не скрывая, что он очень нравится ей и занимает её воображение и мысли.

Давно сложившаяся взаимная симпатия, в основе которой лежали сродство душ и проверенное временем взаимное доверие, позволяла им, ставшим уже близкими людьми, обсуждать даже самые личные вопросы легко. Это стало сначала привычкой, а потом и потребностью. Иногда Раиса Николаевна сама удивлялась, почему этот, в общем-то, чужой мужчина, с такой лёгкостью делится с ней даже самыми сокровенными моментами своей жизни. Причин, в понимании Раисы Николаевны, в этом усматривалось, по крайней мере, две: явный недостаток тепла и внимания со стороны жены и безопасный для него возраст самой Раисы Николаевны, которая была старше Владимира Евгеньевича почти на четверть века. Такую причину, как потребность в сыновних чувствах, что гораздо больше подходило бы для отношений с их разницей в возрасте, женщина отмела сразу же: «Нет, нет! Только не это!» Возможно, установившаяся между ними связь длилась бы ещё не один год, если бы Владимир Евгеньевич неожиданно не овдовел.

Оставшись без жены, он нашёл в Раисе Николаевне сочувствие и поддержку. Дружба продолжалась почти прежняя, разве что Раиса Николаевна вначале дала волю женским фантазиям о возможной любви и сближении, а потом наоборот – испугалась. Ей показалось, что их балансирующие на грани реальности и нереальности отношения могут быть прерванными, и она стала думать, как удержать Владимира Евгеньевича, не дать ему отдалиться. В свою очередь - нельзя сказать, что неожиданно, так как Раиса Николаевна понимала, что это когда-нибудь произойдёт, - Владимир Евгеньевич сказал ей однажды, что их отношения «бесперспективны». Сказал на удивление ровным обыденным голосом, хотя Раисе Николаевне почудились в интонации нотки сожаления. Женщина и сама понимала эту бесперспективность, знала причину – свой возраст, но сохраняла, как могла, созданный ими мир электронной переписки, телефонных разговоров, редких встреч, общих интересов и почти целомудренных, но всё-таки любовных отношений.

Так получилось, что Раиса Николаевна первая заговорила с другом о том, что мужчине нельзя долго оставаться в одиночестве и надо найти себе женщину. Он слушал её заинтересованно, но, когда Раиса Николаевна вновь затронула эту тему, резковато оборвал:
- Года ещё не прошло!

Мудрая женщина немного отступила, выждала, а потом стала при удобных случаях рассказывать о своих более молодых родственницах, подругах, и он, в конце концов, и сам начал поддерживать эти беседы. Вскоре чувство неловкости прошло, и они уже обсуждали выход из одиночества по-житейски просто, хотя Раиса Николаевна обязательно добавляла романтизма и веры в возвышенную и преданную любовь – в эти чувства из прошлого века, не угасающие в её мироощущении с возрастом.

Как-то незаметно их разговоры о будущем вдовца ограничились чётким неизменным треугольником, одной из вершин которого был Владимир Евгеньевич, а двумя другими – близкие подруги. Раиса Николаевна рассказывала мужчине о достоинствах своей младшей подруги, немного интриговала её образом, говорила ему, любителю поэзии, что подруга пишет стихи, говорила, что видит их вместе, что они очень подходят друг другу. В свою очередь приятельницу завлекала образом Владимира Евгеньевича – отставного военного, умного, интеллигентного, хозяйственного, трудолюбивого … небедного. Так зарождалась пара, от этих постоянных разговоров незаметно намагничиваясь в воображении образами друг друга, создаваемыми Раисой Николаевной, которая, кстати, имела дар понимать и чувствовать людей. Она и раньше неоднократно была инициатором счастливых союзов, при этом свою жизнь то ли не хотела усложнять семейными заботами, то ли считала, что это уже поздновато.

Раиса Николаевна весьма дальновидно рассудила, что, соединив их – друга и подругу, сможет общаться с Владимиром Евгеньевичем и дальше, не потеряет его. При других вариантах развития событий, по её мнению, разрыв случился бы неизбежно. А ещё в силу щедрости души ей хотелось сделать счастливыми этих двух близких для неё людей. Не дать же какой-нибудь чужой женщине «увести» её дорогого Владимира Евгеньевича? Да и одинокая подруга, два года назад потерявшая мужа при трагических обстоятельствах, заслуживала счастья и личной наполненной жизни, а не только успехов в работе и общественной деятельности. Раиса Николаевна знала, что подругу временами тяготит женское одиночество, знала это из написанных ею стихотворений, которые та читала при встречах или по телефону.

Однажды подруга позвонила и сказала:
- Вот послушай! Только что сочинила. И стала читать ей с оттенком безысходности в голосе:

Прошу у одиночества пощады:
Невыносимо быть всегда одной
И, стиснув зубы ночью от досады,
Корить себя пожизненной виной –
Свою судьбу, поступки и натуру,
Случайность, занятость, весь белый свет,
Неясную в рецепте сигнатуру,
Подругу за неправильный совет.

Хочу любви и счастья быть любимой,
Заботиться и чувствовать плечо.
Его замечу – не пройду я мимо,
Быть может, станет в сердце горячо.
Я исхожу все тропы и дороги,
Найду ответ на крик моей души…
- Кому нужны гордячки-недотроги? –
Спросило Одиночество в тиши.


Конечно, Раиса Николаевна очень обрадовалась, когда наконец-то состоялся первый телефонный разговор пары, так удачно сложившейся в её уме увлечённой «свахи». Деловой повод был придуман ею во время одного из чаепитий. Да его и придумывать особенно не надо было: ведь они – Владимир Евгеньевич и подруга, сейчас оба занимались журналистикой. Он писал разные аналитические статьи по защите воздушного пространства и ракетно-космической технике, она – об интересных судьбах людей.

Младшая из подруг, в конце концов, решившись, позвонила полковнику первая, настроенная и вдохновлённая Раисой Николаевной, строго проинструктировавшей её:
- Всегда в отношениях с мужчинами бери инициативу в свои руки. В этом нет ничего предосудительного. Многие мужчины никогда не начнут действовать сами, надо их подтолкнуть. Пусть он привыкнет к твоим звонкам, а ты не давай забывать о себе, звони, напоминай. Разговаривай о чём угодно, лучше, естественно, о том, что интересует его. Вперёд! Не робей!

Он как будто бы обрадовался её звонку, но то ли потому, что ещё продолжался траурный год, то ли потому, что не чувствовал особого интереса, никогда не звонил ей первым, а она, решившись на звонок однажды, как будто перешла Рубикон. Чем чаще звонила, тем – и это радовало её - больше у них появлялось поводов для общения, тем свободнее становился телефонный диалог.

Она вначале подробно, во всех мелочах, делилась с Раисой Николаевной содержанием разговоров, но в какой-то момент почувствовала минорную нотку не то грусти, не то ревности в голосе своей старшей подруги. В порыве угрызений совести сказала ей даже, что прекратит эти звонки «поднебесному полковнику», как они теперь называли его между собой. Объяснила это тем, что неловко чувствует себя перед Раисой Николаевной. Тем не менее, к своему стыду, захваченная волной мечты о возможной любви, уже не могла остановиться. Она продолжала общаться и с новым, щедро переданным ей другом, и с преданной подругой, но стала избегать тех тем разговоров и подробностей, которые, по её мнению, могут быть неприятны Раисе Николаевне. Таким образом у неё появились секреты от Раисы Николаевны. При этом Владимир Евгеньевич от своей привязанности к Раисе Николаевне не отступал и частенько в разговоре вспоминал что-то, их объединяющее, зачем-то передавал приветы, хотя сам продолжал перезваниваться и переписываться с Раисой Николаевной.

Однажды вечером Раиса Николаевна рассказала подруге, что Владимир Евгеньевич откровенно обратился к ней:
- Если будут продолжаться наши привычные отношения, я не смогу быть с другой женщиной, потому что твоя личность вытесняет мне всех. Отступись!

Они, обе женщины – старшая и младшая, отступиться не могли и не хотели. Он теперь нравился им обеим. Для одной он, пожалуй, был уже больше светлым прошлым, для другой стал небольшой, но надеждой на будущее.

Встретиться созданная Раисой Николаевной пара побаивалась. Она – в силу накопившихся женских комплексов, а он… Он опасался осуждения со стороны двух своих уже вполне взрослых, имевших семьи детей. Боялся – и всё!
То у него, то у неё рука тянулась к телефонной трубке, и чем чаще они разговаривали, тем больше им хотелось перезваниваться. Она поймала себя на том, что стала вести постоянный внутренний диалог с ним, но, привыкшая всегда слишком рассуждать и обдумывать, никак не могла понять, действительно ли он нужен ей. Её смущало, что познакомила их подруга, которая испытывает к нему чувство любви. Её смущало, что он живёт в другом городе. Пусть в соседнем, но в другом. Её смущало, что она, уже почувствовав прелесть свободы в своем одиночестве, не хотела что-либо серьёзно менять. Правда, об этом ещё и не шло речи, но мечты о перемене в её личной жизни поневоле пропитали её и были связаны именно с образом Владимира Евгеньевича.

- Как действовать дальше? – думала она теперь в одиночку, не обсуждая с подругой никаких подробностей и понимая, что судьба понесла их с Владимиром Евгеньевичем своим, пока неведомым им путём, но навстречу друг другу.
Она искала благовидный предлог, чтобы встретиться, и вот повод, который частенько нужен нам, чтобы прикрыть причину, оказался в её руках. Это были два билета на гала-концерт фестиваля-конкурса военной песни. Их дали для неё и внука, но она сразу же поняла, что пригласить Владимира Евгеньевича. Он был человеком военным, хотя и в отставке, продолжал заниматься военной тематикой уже в военном издательстве; наверное, ему понравится такое предложение. Билеты лежали на письменном столе, когда она подняла трубку и позвонила Владимиру Евгеньевичу. Разговаривая, она совсем забыла о внуке, которому предназначался второй билет, и решительно пригласила на этот концерт его, Владимира Евгеньевича. Он, видно, от неожиданности, промолчал, как будто не слышал, но дальнейший разговор – и она чувствовала это – стал совершенно другим. В них будто зажглось какое-то пламя. Вот так – «чирк!» Они, не замолкая, говорили и говорили, всё стало как-то особенно интересно, и она точно знала, что не забудет и спросит повторно о концерте. И она спросила:
- А как насчёт концерта? Пойдёте?
Он, наверное, внутренне уже был готов к этому первому свиданию, и они стали обсуждать (и это оказалось очень просто!), где находится этот концертный зал, стоит ли ехать туда на машине. В итоге договорились встретиться у метро, послезавтра, в день концерта, с утра созвониться и уточнить все подробности. Сердце у неё билось волнительно, он, вдруг вернувшись к своим заботам, поделился:
- Голова что-то болит, а всю ночь, наверное, придётся сидеть за компьютером: статью в журнал надо сдать в понедельник. Впрочем, это неважно! Созвонимся!

Её мысли закрутились вокруг того, в каком платье пойти на концерт. Это должно быть что-то самое женственное и радостное, чтобы не было заметно той небольшой, но всё-таки имеющейся разницы в возрасте с Владимиром Евгеньевичем, разницы, которая делала её немножечко неуверенной в себе. Хотя, вполне возможно, неуверенность была связана вовсе не с возрастом, а с тем, что она не чувствовала в себе любви – такой, чтобы забыть и о возрасте, и о платье, и о всякой другой чепухе, которая заполняет рассудительный ум серьёзной женщины, чепухе вроде логики и анализа. И всё-таки что-то девически радостное поднималось у неё в душе. Она вскакивала с дивана и уже, наверное, в двадцатый раз открывала шкаф с одеждой. «Не то», - бросала зелёный костюм с кружевными воланами на гладильную доску. Доставала ярко-розовый костюм со стразами и направлялась к зеркалу, но, увидев в нём свою слишком открытую шею, сначала пыталась повязать платочек, но потом опять говорила себе: «Не то…» Она никак не могла сделать свой выбор. Её смущало и почему-то огорчало всё. Ей очень хотелось чувствовать себя привлекательной и уверенной на предстоящем свидании. Ей казалось, что именно от первого очного впечатления зависит всё будущее их отношений с Владимиром Евгеньевичем.

Она вспомнила, что подруга советовала:
- Чаще улыбайся, тогда у тебя лицо становится намного моложе, с него уходит печать ответственности, которая делает тебя такой неприступной.
Улыбнулась. Посмотрела в зеркало: куда-то исчезли напряжённые складки вокруг губ, преобразившись в закруглённые «смайлики», похожие на те, что присылал ей внук Серёжка в «эсэмэсках». Этой улыбкой снялся и какой-то груз, который в последнее время постоянно давил на неё. Что-то задорное появилось в глазах, они смешливо вглядывались в неё, зазеркальную:
- А что? Я, пожалуй, могу ещё быть привлекательной! – мелькнуло в голове. Рука потянулась к косметичке с помадами и тушью. Женщина стала перебирать и разглядывать пластмассовые тюбики, чего она никогда не делала в последнее время. По утрам, собираясь на работу, она равнодушно брала первую попадавшуюся под руку помаду и красила губы, даже не глядя в зеркало. А тут стала снимать колпачки с тюбиков, выкручивать столбики помады и приставлять к губам. В итоге пришла к выводу, что совсем запустила «макияжные дела» и губы покрасить нечем: все цвета слишком тёмные, не освежающие.

Ей невероятно хотелось позвонить Владимиру Евгеньевичу ещё раз, чтобы повторно услышать от него подтверждение, что он согласен на это свидание, что он придёт. Вообще-то, если уж быть до конца честной, она никогда бы не пригласила его, если бы не чувствовала, что ответ его будет положительным. Женская интуиция! Просто надо было преодолеть какой-то существовавший в ней самой барьер. А как хорошо он ответил:
- Ну, раз приглашаете вы, то, конечно, пойду!
В последнее время они разговаривали друг с другом всё с большим и большим подъёмом. Она чувствовала, что Владимир Евгеньевич благосклонно впускает её туда, где была его личная жизнь. Говорит о сыне Денисе, дочери Алёне, внучках Василисе и Наташе. Много с теплом и юмором вспоминает о годах службы, рассказывает о том, где и чем занимаются сослуживцы после ухода в отставку. Сетует на то, что сын не пошёл по его стопам, а лишь прошёл год срочной службы в армии. Однажды как-то по-домашнему просто пожаловался на боль в спине и, когда она проявила участие, принял её медицинские советы. Ей показалось, что это её сочувствие тронуло и привлекло его гораздо больше, чем разговоры о работе и жизни. Наверное, это желание женского заботливого тепла, обнаруженное им под воздействием жалости к себе от боли и принятое её сердцем, сблизило их. И он назвал её по имени, без отчества.

Ей хотелось позвонить ещё раз! Обычно, разговаривая с Владимиром Евгеньевичем, она много смеялась и почему-то старалась показать и себя, и свою жизнь более радостной и беспечно-весёлой, чем это было на самом деле. Она чувствовала, что ему нужна и может понравиться жизнерадостная и оптимистично настроенная женщина. Из чего она делала такой вывод? Да хотя бы из того, что он однажды сказал ей:
- Да какие цели могут быть в жизни сейчас? Я не вижу! Уже возраст не тот. Вот раньше хотелось очередное воинское звание получить, в академию поступить, квартиру заиметь, машину купить, дочь в институт чтоб поступила… А теперь-то что? Всё есть…
Помолчал и добавил, продолжая какие-то свои мысли:
- И ничего вроде нет…
В тот момент она не ответила Владимиру Евгеньевичу, но задумалась: действительно, какие цели могут быть в жизни. Посылая ему поздравительную «эсэмэску» с Рождеством, она почему-то приписала, как будто этот разговор о цели жизни у них ещё не закончился:
- Быть рядом с теми, кому нужен ты - это тоже может быть целью жизни.
Ответ на послание не был получен. То ли тема эта – о целях жизни – волновала её, то ли сам Владимир Евгеньевич, а вероятнее всего – и то, и другое, но она написала стихи:

Цель жизни нашей – в чём она?
Понять хотел бы это каждый.
Чтоб выпить свой бокал до дна?
Иль стать персоной очень важной?

А, может, выглянуть в окно
И закричать навстречу счастью:
- О. солнце, мне любить дано! –
И насладиться жгучей властью.

А, может, нарожать детей
И ждать, когда же будут внуки?
Жить просто, ясно, без затей,
Не замечая серой скуки?

Нет, лучше выбрать тот удел,
Когда спокойным быть не можешь:
Число идей и важных дел,
Фантазий, планов, целей множишь.

Цель жизни – именем своим
Вписать в историю страницу
Иль просто встретиться двоим
И удержать в руках синицу?

Планету новую, мечту
Открыть и превратить в реальность?
Поймать удачу на лету,
Найти души своей тональность?..

Как жаль, неотвратим момент,
Когда сама я стану целью
И не найдётся аргумент
Сдержать «костлявую» за дверью.

Но знаю, цель у жизни – жить:
Любить, в потомках продолжаться,
С достоинством судьбу испить
И человеком оставаться.

С одной стороны, ей хотелось прочитать Владимиру Евгеньевичу эти стихи. В основном для того, чтобы он видел, что она думает о нём и его мире, что он интересен ей. С другой, ей не хотелось, чтобы их отношения перешли на обсуждение поэзии, которую, как она знала, он любил. Не один раз он пытался подтолкнуть её к этому, задавая вопросы: «Как вам пишется? Есть ли новые стихи?» У неё были стихи, в том числе и навеянные их знакомством. Не могла же она прочитать написанное о нём после длинного ночного разговора с подругой Раисой Николаевной стихотворение, названное откровенно и прямолинейно «Мне бы этого хотелось»? Она вновь перечитала его вслух, как любила это делать всегда - полностью, во всех интонациях, отдаваясь тем чувствам, под воздействием которых и писала:

Вы тоскуете о счастье?
Вы пресыщены судьбой?
Захотела вдруг попасть я
В сердце ваше, как домой.

Но, пожалуй, невозможно
Сразу броситься в карьер.
Разрешите осторожно
Заглянуть за ваш барьер?

Подхожу я к телефону,
Трубку первая беру
И прислушиваюсь к тону.
Вы вступаете в игру.

Вы приветливы, лояльны,
Льётся светский разговор,
Словно клавиш на рояле
Неслучайный перебор.

Может, именно вот так вот
И рождается любовь –
После первых робких тактов
Забурлит мажорно кровь?

Время нам подарит смелость,
Бог нас чувством наградит –
Мне бы этого хотелось.
Верю! Вера – победит!

У неё не было такого оптимистического настроения в отношении любви в её возрасте, но подруга, которая была гораздо старше, но обладала каким-то невероятным оптимизмом и верой в то, что любовь – главное, главное и главное в жизни, заражала её своей уверенностью.

Вообще ощущение уходящей, улетающей жизни, поселившееся в ней, подталкивало её ценить каждую минуту. Ей стало часто казаться, что она опаздывает куда-то. Кроме всего прочего, ей, выросшей и живущей в гражданской среде, всегда нравились люди военные. «Офицер» - это слово для неё звучало, как «сэр». Вспоминался загадочный и недоступный Андрей Болконский, страницы про которого она перечитывала школьницей с замиранием сердца не один раз. Офицерская форма, её защитные или серые, голубоватые тона, звёзды на погонах и праздничные ряды блестящих медалей… Как это поражает… А ещё какое-то удивительное сочетание беспрекословного подчинения вышестоящим командирам («И-иесть!!») и умения отдавать командным голосом приказы низшим по званию чинам («Кру-у-гом!!!). Но самое поразительное, что в обычной бытовой жизни они часто хотели быть покорными, любимыми и обласканными. В общем, ей нравилось, что он военный.

Она стала думать, чем же удивить Владимира Евгеньевича при встрече, и, поражаясь себе, героически (давно ничего не пекла!) решила, что испечёт яблочный пирог и возьмёт его с собой на первое свидание, чтобы угостить Владимира Евгеньевича. Ну, не весь, а пару кусочков. Это решение не было случайным. В их, чаще всего интеллектуальных разговорах, несколько раз Владимир Евгеньевич вскользь осуждал тех женщин, которые не любят или не умеют делать простые женские дела – ухаживать за домочадцами, готовить, шить. Она даже рассмеялась однажды и сказала:
- Вы меня навели на мысль, что надо не стихи писать, а лучше яблочный пирог испечь. Если испеку, обязательно вас угощу.

Она полистала свои блокноты с кулинарными рецептами, нашла нужную запись, купила антоновки, грецких орехов, муки, попутно – новую помаду. Подготовила выбранную после долгих сомнений одежду, сделала маникюр. Несколько раз за субботу разговаривала с внуком, как бы компенсируя то, что привычно не взяла его на выходные дни, да ещё и на концерт. В этой суете, разволновавшись от предстоящего первого свидания, ни разу не позвонила Раисе Николаевне, хотя обычно они созванивались ежедневно. Вечером, чтобы успокоить эмоции, пересмотрела свои последние стихи и удовлетворённо подумала, что явно исправляется: начинает писать лучше и не обходит тему счастливой любви. Любовь есть! Есть! Будет!
- Завтра у меня первое свидание… первое свидание - с этими сладкими, обрывочными, неоднократно повторенными мыслями она, счастливая и волнительно разомлевшая, уснула.

Спала крепко и беззаботно – будто одно мгновение. Утром стала печь пирог по найденному рецепту простой шарлотки, но всё-таки с фантазией: нельзя же бледно выглядеть перед Владимиром Евгеньевичем. Яблочные дольки и половинки грецких орехов выкладывала узорами. Достав из духовки ароматный горячий пирог, довольная его внешним видом, посыпала ещё сахарной пудрой. Сама всё утро многократно смотрелась в зеркало, проходя мимо него коридором, и думала:
- Не пора ли позвонить Владимиру Евгеньевичу?
Потом, прислушавшись к какому-то червячку совести где-то у себя в глубине, решила, что позвонит сначала Раисе Николаевне, а потом ему. Так и не зная, говорить или не говорить подруге о предстоящем сегодня первом свидании, набрала номер и, едва поздоровавшись, стала весёлым голосом интересоваться, как дела, что нового. В ответ только сдавленное (или натянутое?):
- Алло… да… слушаю… слушаю…
- Наверное, узнала, что мы сегодня встречаемся, – подумала младшая подруга виновато.
- Раиса Николаевна! Вы что молчите? Какой-то голос у вас непривычный. Вы не заболели?..
В трубке чуть-чуть шуршало, пауза затягивалась, но потом раздалось что-то ошеломляюще-несуразное, хотя и сказанное шёпотом:
- Сегодня утром Владимир Евгеньевич умер.

Сознание словно взорвалось. Она ничего не понимала… Как будто противовоздушная оборона пропустила удар. Этого не может быть! Контузия. Пустота. Куда-то исчезло всё, переполнявшее её в эти дни. Она просто стояла, слыша какое-то сипение в ушах. Руки и ноги отяжелели. Потом будто кто-то невидимый скомандовал: «Отомри!». И она, суетливо бегая взглядом от пирога - к платью, от платья - к билетам, выдавила из себя:
- … Как умер??!
Они, две подруги, так любившие разговаривать, обсуждать и рассуждать, просто молчали. Не хотелось ничего говорить… Не о ком было разговаривать… Они обе молча положили трубки своих телефонов.

Через два дня она написала стихотворение. Позвонила подруге и прочитала. Раиса Николаевна сказала, что не любит безысходных слов и советовала изменить хотя бы название, а ей, потерявшей будущее, обидевшейся на судьбу, так и не подарившую ей первое свидание с её «поднебесным полковником», не давшей ей такой радости, не хотелось принимать этот дружеский совет, всю её переполняло слово «никогда». Сев за компьютер она стала перепечатывать с рукописного листка:

Никогда
(романс)
Никогда не придёшь на свидание,
Не подаришь весенний букет,
Не дождусь слов любви и признания,
Потому что тебя уже нет.

Только памяти слёзы тревожные
Будут сердце печалить теперь,
Станут сниться мечты невозможные
И мерещиться стук в мою дверь.

Ты останешься тайной по-прежнему,
Неизведанной дальней звездой.
Ну, зачем небу зимнему снежному
Захотелось прийти за тобой?

Выключив компьютер, взяла так и пролежавшие эти дни на столе билеты. Долго держала их в руках, а потом начала медленно рвать. Клочки падали на столешницу. Глаза наполнялись слезами. Горло душил комок обиды: никогда… Вся энергия, как и в первый день печального известия, ушла из тела, руки и ноги отяжелели, и она почувствовала… Нет, она не почувствовала ничего. И не хотела чувствовать.

Через два месяца, в течение которых они с подругой много разговаривали, перебирая в памяти всё, связанное с Владимиром Евгеньевичем, она дописала в романс четверостишие:

Боль сменяют надеждами радостно
Миллионы исчезнувших лет.
Потому-то и грустно, и благостно
Греет души нам прошлого свет.

Ей неимоверно захотелось увидеть «поднебесного полковника», и она спросила Раису Николаевну:
- А фотографии его у вас нет?
Фотография нашлась в компьютере. Полковник с интеллектуальными чертами лица, какой-то грустью в глазах, печатью неудовлетворённости и одновременно достоинства и чести на лице. Он кого-то напомнил ей… Да, да, Андрея Болконского. Именно таким он представлялся ей, школьнице. Только на плечах – эполеты, а не погоны с тремя звёздами. Они оба теперь там, в этом голубом высоком небе.

… Прошло время. Знакомый композитор, поражённый горечью стихотворных строк, посвящённых Владимиру Евгеньевичу, превратил их в настоящий романс и передал ей клавир. Уже две певицы, ознакомившись с текстом,  отказались выучить и исполнить романс. Нет, он получился очень красивым, настоящим романсом, но обе женщины боялись, что романс каким-то образом повлияет на их судьбы. Сама она в эту фатальность не верит и надеется найти исполнительницу: вокалистку с меццо-сопрано. Ей кажется, что только тогда, когда романс прозвучит в концертном зале, она сможет забыть случившееся. Или вернее - не случившееся первое свидание.